(Почти монолог).
Комната, где все предметы в полтора-два раза больше, чем обычные. Стол высотой в человеческий рост. Табуретки метровые, такие же стулья. На столе скатерть, на ней чайная чашка размером с небольшую кастрюлю, рядом вместо чайной ложки ложка столовая.
Когда я была маленькая, я была очень маленькая. В садике по росту самой последней в конце стояла. Пешком под стол ходила. И даже своей головой не стукалась при этом. Зайдешь под стол и чувствуешь себя – в домике. Не хочется вылезать. А хочется притащить побольше игрушек и вместе с ними в домике сидеть. У меня была большая поролоновая обезьяна Чичи. Был кот, тоже поролоновый, с прозрачными зелеными глазами, прекрасными, как сосательные конфеты. Его звали – не помню как. Еще был поросенок. Хрюша, конечно. Он был из чего-то твердого сделан. И голова твердая, и живот, и даже попа. А сверху фланелью розовой обтянут, из которой пеленки шьют. Куклы тоже были. Но я в них не играла. Они просто стояли и сидели где-то там, на полках. Что-то меня в них смущало. Наверное, то, что они изображали людей, но людьми-то ведь не были. Я в них не верила, в общем. Играть в них казалось как-то глупо, да просто невозможно. Как играть – если не веришь? В игрушечных людей я не верила, а в игрушечных животных верила, играла с ними упоительно, то спасала их, то лечила.
Мы с моими Чичи, Хрюшей и котом всё время от кого-то прятались. Я придумывала всякие напасти, как будто там, снаружи, везде война, или баба Яга, или воры. И поэтому надо сидеть под столом. Если высунешься – считай, пропал.
Со стола свисает край скатерти. Аня тянет скатерть вниз медленно, потихоньку.
Если есть скатерть, можно от всех закрыться и вот так ее натянуть. Только потихоньку надо, чтобы совсем не сползла.
Со стола падает кружка.
Хорошо, что не утюг. Однажды мама постелила на стол одеяло, чтобы гладить белье. И так целый утюг на меня упал. Хорошо, что холодный. Был фингал. Он долго цвел, становился из синего зеленым и желтым. А в садике был какой-то праздник, и мама замазала мне фингал тональным кремом. (Пытается заглянуть наверх.)
Нет утюга? (осторожно тянет скатерть еще вниз.) Вот. Вообще чёткий домик получился. Чёткий. Вообще. Чёткий, скажи ж!.. (оглядывается)
Еще у меня была подруга. Настоящая. Не игрушечная. Мы ходили в один садик и жили в одном доме. В двенадцатиэтажке. Когда я говорила кому-нибудь, что живу в двенадцатиэтажке, мне отвечали: «У-у, везёт же людям! А на каком этаже?» Я отвечала, что на первом. Мне говорили: «А-а, мы думали, на двенадцатом». Почему-то они так думали. Моя подруга жила на одиннадцатом. Ее звали Оля. Оль было много. Только в нашей группе штуки 3 или 4. И еще во дворе были Оли. Я считала, что это очень хорошее имя, раз все им своих детей называют. Я тоже хотела быть Олей. Но я была Аней. Одной-единственной в нашей группе. И это наводило на мысли, что с именем мне не повезло. Да еще к тому же этот дурацкий стишок: «Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят». Вот зачем такое писать, да еще в книжках, да еще в детских? Чтоб все меня обзывали? Анна-ванна! Анна-ванна!..
ОЛЯ. Анна-ванна!
АНЯ. Сама ты ванна.
Причем у этой моей Оли и фамилия была хорошая, потому что непонятная. Инкина. Везет же людям. Живет на своем одиннадцатом этаже и носит непонятную фамилию. Непонятная фамилия – она же не обзывательная. Не то, что Богачёва. Богатая. Богатая, дай денег, позолоти ручку…
ОЛЯ. Анна-ванна! Богатая, позолоти ручку!
АНЯ. Кто как обзывается, тот сам так называется. Сама ты богатая.
ОЛЯ. А ты повторюша дядя Хрюша, а по имени свинья, тебя кошка целовала из помойного ведра!
Мне это надоело вообще. Я решила с папой поговорить насчет этого всего, чтобы мне имя и фамилию поменяли. Например, на Олю Инкину. Папа сказал, что Олей Инкиной меня назвать не получится, потому что эти имя-фамилия уже заняты. Сказал, что можно назвать меня только Фёклой Чемодановой. Я подумала, что ведь это же еще хуже.
ОЛЯ. Да, правда, что. Оставайся Аней Богачёвой. Привыкнешь. Ко всему привыкают.
АНЯ. Тогда больше не обзывайся на меня.
ОЛЯ. Ладно.
АНЯ. Честно? Обещаешь? Держись за красное!
ОЛЯ (держится двумя пальцами за рукав Аниной красной кофты). Ладно, не буду.
АНЯ. Смотри! У тебя из домика ноги торчат! Засовывай их сюда, чтоб не торчали! А то баба Яга придет и за ногу тебя из домика как схватит!
ОЛЯ (подогнув ноги под себя). Бабы Яги не бывает на самом деле.
АНЯ. Спорим, бывает!
ОЛЯ. Спорим, не бывает!
АНЯ. Я ее, между прочим, видела!
ОЛЯ. Держись за красное!
АНЯ (держится). Я видела бабу Ягу. И мама тоже. Мы в Новый год ходили на елку, и там она в ступе летала. Туда-сюда. До одного столба долетит, повернется – и обратно летит. Страшная вообще такая.
ОЛЯ. Ну и где она там? Мы тоже были на ёлке, и никто там не летал, никакая баба Яга.
АНЯ. Вы не туда смотрели. Ее вообще трудно увидеть. Мама мне показывала пальцем, я и то сначала не видела, потому что она высоко-превысоко. Я думала даже, что мама меня обманывает. А потом как увижу ее – и вообще так сильно испугалась.
ОЛЯ. А спорим, что зыки страшней бабы Яги!
АНЯ. Какие еще зыки?
ОЛЯ. Ты что, не знаешь про зыков, что ли?
АНЯ. Про каких зыков?
ОЛЯ. Они очень злые. Они детей убивают. Мне мама рассказывала. Это такие пьяные мужики, их все боятся. Они самые злые-презлые на свете. Зыки! Зы-ки.
АНЯ. Нет такого слова.
ОЛЯ (держится за красное). Зыки есть. И они живут, я знаю, где.
АНЯ. Где?
ОЛЯ. Где за школой помойка, где ты в тот раз волка из «Ну, погоди!» нашла…
АНЯ. Это волк-открывашка. Им газировку открывать можно.
ОЛЯ. И там еще гора, и на ней береза погнутая растет. Вот там они живут. Зыки.
АНЯ. Если бы они там жили, они бы нас тогда убили, когда мы там волка-открывашку искали. Мы же близко были. Почему же они не убили нас?
ОЛЯ. Они спали. Они днем спят. Зыки. Я туда лично больше не пойду, а ты как хочешь. Можешь у моей мамы спросить, если не веришь, что там зыки. Зыки!
Я спросила у своей мамы, кто такие зыки. Может, зэки? – переспросила мама. – Нет, зыки. – Я рассказала всё, что узнала про зыков от Ольги. Мама сказала, что зыков нет. Но лучше нам, и, правда, не шляться, где попало, одним. Я поняла, что на горе с погнутой березой зыки все-таки есть. И еще много лет обходила это место стороной.
ОЛЯ. Если смотреть, как писиет или какает собака, то на глазе будет писяк.
АНЯ. Не на глазе, а на глазу. Что будет на глазе?
ОЛЯ. Писяк.
АНЯ. Я сто раз смотрела. И хоть бы что.
ОЛЯ. И когда кошка серет, тоже смотреть нельзя. Будет писяк.
АНЯ. А что это?
ОЛЯ. Такая болячка.
Я спросила у мамы про все, про это. Мама сказала, что всё это ерунда. И слова «писяк» тоже нет. Что бывает только ячмень, но он не от этого. Но смотреть, как гадят животные, действительно, не надо. С тех пор я всерьез стала бояться писяка. И если нечаянно случалось взглянуть на какающую соседкину собаку Муху, то я закрывала глаза ладошкой и плевала через плечо. Это меня тоже Оля научила.
ОЛЯ (зажмурилась, плюет через плечо). Плюнь три раза! Не моя зараза, ни мамина, ни папина, а чужого барина! Тьфу! Тьфу! Тьфу! (плюет много раз)
АНЯ (повторяет). Тьфу! Тьфу! Тьфу!
ОЛЯ (кричит, показывает пальцем). Смотри! Вон твой папа идет!
Я посмотрела и увидела вдалеке через дорогу человека в шубе, как у папы, и в шапке, как у папы. И подумала, что это мой папа. Я смотрела на него и всё больше думала, что это он, потому что и шуба, и шапка… А потом как закричу…
АНЯ (кричит). Нет! Это не мой папа!
ОЛЯ. Твой!
АНЯ. Нет, не мой!
ОЛЯ. Спорим, что твой!
АНЯ. Спорим, не мой!
ОЛЯ. Твой!
АНЯ. Смотри! Видишь, у него огонек красный горит?
ОЛЯ. Это он курит!
АНЯ. А мой-то папа ведь не курит! Вот так я и отличила.
А потом он перешел дорогу и прошел мимо нас, и мы увидели, что это вообще какой-то другой дядька. На моего папу совсем не похожий.
Папа часто смотрел телевизор. Футбол, хоккей и новости. Он болел за «Спартак». Всех футболистов и хоккеистов он знал по именам, часто ругался на них и говорил «Едрит твоё налево!». Если наши забивали гол, папа был добрый, а если проигрывали – он сердился на всех – и на меня, и на маму. Но это редко было. А вот новости мне больше всего не нравились. Папа постоянно их зачем-то смотрел. Мне в них было ни слова не понятно. Сидит человек и говорит, говорит, говорит. По-русски говорит вроде бы, а я не понимаю ни-че-го. А взрослые слушают и понимают вроде бы. И тогда я решила, что вот когда я буду, о чем в новостях по телевизору говорят понимать, тогда значит, всё – я взрослая выросла.
ОЛЯ. А мы ходили в цирк. Я там ела вату! Такая вата четкая была! Сладкая вообще!
АНЯ. Вата несъедобная.
ОЛЯ. Съедобная. Мне мама купила большую сладкую вату. На палочке!
АНЯ. Мороженку?
ОЛЯ. Вату! Она вся липкая и немножко на языке колючая.
АНЯ. Не бывает вата колючая.
ОЛЯ. И когда ее послюнявишь, она стаёт такой тепленькой и во рту тает…
Почему всё самое интересное всегда с Олей Инкиной происходит, а не со мной?
АНЯ. А у нас папа на гитаре играет, и песни сам поет. И даже про меня сочинил одну песнь.
ОЛЯ. Ну и что. А у нас зато мама на кране работает.
АНЯ. На каком кране?
ОЛЯ. На подъемном кране. Видела кран на стройке? Вот на таком мама работает на кране. Управляет им. Залазит в кабину и там сидит.
АНЯ. И ей не страшно?
ОЛЯ. Нет. Ей там нравится. Ей вообще всё видно сверху. Всю землю!
АНЯ. А у нас мама инженер.
ОЛЯ. Ну, и что она делает?
АНЯ. Работает. На работе. Я у нее была. Там такие большие железные аппараты с кнопками. И мама там кнопки включает и выключает.
ОЛЯ. Это каждый дурак может. А вот попробовала бы она на кране поработать.
АНЯ. Нет, она у нас высоты боится. Она сама говорит, что она трусиха. А зато мне мама книжки читает на ночь. Каждый день.
ОЛЯ. А Светка говорит, что сама себе книжки читает.
АНЯ. И что? Я тоже умею читать. Просто мне не нравится. Мама-то лучше читает.
ОЛЯ. Эта Светка нажаловалась своим родителям, что мы ее драли и обзывали и гудроном ей платье измазали. Помнишь, ты ее еще ногтём покорябала? И ее папка к нам домой приходил ругаться.
АНЯ. А ты еще с ней играла зачем-то.
ОЛЯ. Делать мне больше нечего – с ней играть. Она даже говорить нормально не может.
АНЯ. Я вас в окно видела. Вы играли за домом.
ОЛЯ. Это когда я за тобой заходила, а ты не вышла?
АНЯ. У меня была температура.
ОЛЯ. Ну, так вот. Мне что, одной, что ли гулять?! Я что, одна, по-твоему, гулять должна совсем? Да?! Так, по-твоему?!
АНЯ. Скажи, что не будешь с ней играть никогда вообще. Держись за красное!
ОЛЯ Ладно.
Вообще-то, я и сама играла со Светкой, когда Ольги не было. Она была нормальная, и даже не обидчивая. Мы дразнили ее, потому что она выговаривала не все буквы. Мама говорила, что у Светы дефект речи. И над ней смеяться нельзя. Мы над ней смеялись. А она даже на день рождения нас приглашала. Один или два раза…
ОЛЯ. А когда я в умывалке руки мыла, то Пашка подошел и письку свою мне показал!!!
Вот это меня по-настоящему расстроило.
АНЯ (Оле.) Он что, дурак – такое тебе показывать?
ОЛЯ. А я тогда ему тоже свою показала!
АНЯ. Зачем?
ОЛЯ (улыбается). Просто.
АНЯ. Он тебя любит, что ли?
ОЛЯ. Не знаю.
АНЯ. А ты его любишь?
ОЛЯ. Да нет.
АНЯ. Держись за красное.
ОЛЯ (держится). Не люблю.
Я не знала, верить Ольге или нет. Кто кого любит? Показал он ей или она это придумала? Всё разъяснилось, когда в тихий час Пашка шепотом сказал «смотри!», откинул одеяло и показал свое сокровище и мне тоже. Я ему в ответ ничего показывать не стала. А он и не просил. Он уже у Ольги всё видел.
АНЯ (Оле). Значит, он нас обоих любит!?
ОЛЯ. Наверно.
Я любила Пашку. Мне нравилось о нем думать, вспоминать, как он в раздевалке рассказывал какие-то смешные случаи про то, как ездил с родителями в какой-то Чебаркуль. Я смеялась, но что он рассказывал – не помню. Помню только это слово Чебаркуль. Чебаркуль… Смешное, по-моему, очень.
На занятии нас учили выстригать из квадратов кружочки. У меня не получалось. Ножницы заворачивали по спирали, и из большой квадратной заготовки получалась совсем маленькая кривая фитюлька. Мне казалось, что никогда в жизни у меня не выйдет кружок. Паша увидел, как я мучаюсь, и выстриг для меня большой аккуратный круг. Мне было так приятно – словами не передать. Какой он все-таки хороший. Ну, как его не любить.
ОЛЯ. На небе есть Бох. Он старенький с бородой и с крыльями. Он там живет и за всеми смотрит.
АНЯ. Как он там живет?
ОЛЯ. Он всё может! И даже если ты одна совсем дома, он все равно тебя видит. И если ты чего-нибудь плохое сделаешь, то он покарает.
АНЯ. Что он сделает?
ОЛЯ. Ну, покарает! Бросит сверху чем-нибудь в тебя. В бошку прямо. Бох! Покарает!
АНЯ. А если я скажу, что он дурак?
ОЛЯ. Бросит в тебя кирпичом и всё.
АНЯ. А я отпрыгну.
ОЛЯ. Спорим, не отпрыгнешь!
АНЯ. А если я в каске буду ходить? Всегда!
ОЛЯ. Где ты ее возьмешь-то?
АНЯ. Попрошу, мне мама купит.
Я спросила у мамы. Мама сказала, что раньше люди были неграмотные и верили, что Бох есть. А теперь люди стали образованные и поняли, что его нет. Я спросила: а если его нет, почему ты сама говоришь всегда «Бог его знает»? Мама сказала, что это просто такое выражение. Я спросила: а что будет, если я скажу, что он дурак?
- Никогда так не говори! - сказала мама.
- Ну, почему? Его же нету?
- Хватит глупости собирать, - сказала мама. – «Дурак» плохое слово, – сказала мама. -Не надо так говорить ни на кого, - сказала мама и посмотрела наверх.
Мы с Ольгой сбежали из садика. Мы вообще-то и не собирались. Это вышло нечаянно, само собой. Закончилась прогулка, нас построили парами на участке, и повели обратно в садик. Мы шли последними. Крыльцо было очень высокое, со ступеньками. Мы за ним спрятались и стали ждать, что будет. Мы прижались к крыльцу спинами и притихли. Мы ждали, что воспитательница нас найдёт, заметит, что нас нет, и позовет. Но нас никто не позвал. Все зашли. Дверь закрылась. Мы еще постояли немножко, подождали… Решили пойти домой.
ОЛЯ. А у них-то тихий час. Все спят, а мы-то гуляем!
АНЯ. Мама с папой придут с работы – а мы уже дома!
ОЛЯ. И даже не надо нас из садика забирать! Мы сами пришли!
АНЯ. Ой! У меня же все на работе. Нету никого дома. Кто нас пустит? Дверь закрыта же.
ОЛЯ. Пойдем ко мне. У нас баба Нюра, она всегда дома.
АНЯ. Тогда ладно.
ОЛЯ. Ты в лифте меня поднимешь? А то я кнопку не достаю.
АНЯ. А мы не застрянем?
ОЛЯ. Мы же не будем в нем прыгать. Ты же не будешь?
АНЯ. Нет.
ОЛЯ. Только надо очень сильно бабе Нюре стучать. Она у нас глухая. Не слышит ничего.
АНЯ. Вообще ничего? А почему?
ОЛЯ. Так она старая!
АНЯ. А у меня две бабушки – они всё слышат почему-то…
Мы прошли уже полдороги, когда встретили большую девочку школьницу. Она спросила, куда мы идем. Мы ей рассказали, что сбежали из садика. Думали, она обрадуется. А она взяла нас за руки и привела обратно в садик. Воспитательница очень кричала. Говорила, что нас надо отдать в милицию и посадить в тюрьму. Родителям нажаловалась.
ОЛЯ. Но в тюрьму нас не посадили.
Мне приснилась во сне школа. В страшном сне. Я стояла около черной железной доски и держала в руках железную указку. Скоро в школу. Взрослые спрашивают: «Хочешь в школу? Хочешь в школу?» После этого сна я поняла, что не хочу. Но ничего не поделать.
ОЛЯ. Меня записали в музыкалку.
АНЯ. Во что?
ОЛЯ. В музыкальную школу. И Светку туда записали тоже.
АНЯ. Зачем?
ОЛЯ. Мы учим ноты, а потом будем на пианино играть, когда ноты выучим. Но туда не всех берут. Надо чтобы был слух и музыкальные руки.
АНЯ. А как понять?
ОЛЯ. Если пальцы длинные, значит, музыкальные.
(сравнивают пальцы, прикладывают ладошку к ладошке.)
ОЛЯ. Попросись у мамы. Тебя, может, тоже возьмут. Повторяй за мной (поет сиплым голосом) «До, ре, ми, фа, соль, ля, си…»
Я повторяла. Потом я попросила маму, чтобы меня записали в музыкальную школу. Мама сказала, что папа против. Он все детство ходил в музыкальную школу, и ему там совсем не понравилось. И он решил, что своих детей мучить музыкальной школой не будет. Мама напомнила мне, что я же мечтаю стать геологом или ветеринаром. Ну, да. Мне просто хотелось, чтобы вместе с Олей Инкиной. Мама сказала, что мы же все равно с Олей останемся подругами, и будем встречаться после ее занятий. Сначала так и было. Но, в конце концов, из-за этой музыкалки мы с Ольгой и расстались. Потому что нас отдали в разные школы. Ольга пошла в школу с музыкальным уклоном, а я – в ту, что поближе к дому.
Обычного размера стол, и стулья, и чашки. Аня садится за стол.
Сначала мы думали, что это фигня, что школы разные. Но оказалось, что не фигня. Мы еще пытались встретиться несколько раз. Оля даже познакомила меня со своей новой подружкой из класса. Её даже тоже звали Аня. Эта Аня мне совсем не понравилась. Разговоры про новых учителей и одноклассников как-то не клеились. Мы перестали друг друга понимать. Нам стало неинтересно друг с другом. А тут еще папа записал меня в художественную гимнастику. И я ходила на тренировки 8 лет почти ежедневно. И каждый раз я шла и думала: хоть бы туалет затопило или бы тренерша заболела. Вот какая я была спортсменка. И еще я тогда решила своих будущих детей ни за что в спорт не отдавать. С Ольгой мы виделись совсем редко. Если случайно сталкивались в подъезде, кивали друг другу «привет», как простые соседки, не как подруги. Даже «как дела» не спрашивали.
ОЛЯ садится за стол.
АНЯ. Я шла мимо нашей двенадцатиэтажки. Мне навстречу через дорогу шел человек в шубе, как у моего отца, и в шапке, и даже с усами. И он даже не курил. А у меня зрение не очень хорошее. И мне вдруг показалось, что это он идет. Но это был не он. А знаешь, почему?
ОЛЯ. Потому что он умер.
АНЯ. Да. Когда мне было 18 лет.
ОЛЯ. В том же году и мама моя умерла.
АНЯ. Я слышала, что она умерла рано. Но что в том же году – не знала. Ничего себе.
ОЛЯ. Отец у нас пил. Я с ним жить не хотела. Вышла замуж. Уехала. С первым мужем 8 лет прожила. И со вторым уже 8.
АНЯ. 8 с одним, 8 с другим… Звучит-то как. Столько не живут. Хотя правильно всё, и у меня сыну 15 уже. А твоя мама ведь крановщицей работала?
ОЛЯ. Кем?
АНЯ. Крановщицей на стройке.
ОЛЯ. Да нет. Она бухгалтером была на железной дороге. Как и я.
АНЯ. А я почему-то так хорошо это помню.
ОЛЯ. Ты путаешь с кем-то.
АНЯ. Я новую пьесу написала, и там одну девочку зовут Оля Инкина. Ты как на это смотришь?
ОЛЯ. Пускай. Мне даже приятно. Может, прославлюсь, благодаря тебе…
Скатерть медленно ползет вниз. Со стола падает кружка.
ОЛЯ. Ваня! Совсем обнаглел – в гостях еще меня позоришь! Вылезай, давай!
ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Я в домике!
Занавес.
Декабрь 2010.