" Эллада. Ночь. Тугие паруса, Я книгу странствий дочитал до середины" Осип МАНДЕЛЬШТАМ ... "Одиссеей" я очаровался где-то в шестом классе. Сначала сюжетом. Потом гекзаметром - стихотворным размером, который раскачивал меня, как парусник на волнах. Мне тогда казалось, что Гомер сочинил свою поэму для одного меня. И я ревностно относился ко всем, кто вокруг меня затрагивал тему Трои. И так длилось много лет, пока я однажды не понял, что читал и чтил совсем не Гомера. Вернее - не совсем Гомера.
Мой драгоценный томик "Илiады", издания Маркса от 1888 года, был творением переводчика с древнегреческого оригинала русского поэта Николая Ивановича Гнедича. Тут что интересно. Я всегда, с малых лет, чувствовал присутствие в моей жизни... ...вернее так. чувствовал присутствие в историческом пространстве вокруг меня теней великих людей. Их имена открывались мне постепенно. Сергий Радонежский. Нил Сорский. Среди сих великих рядом со мной всегда незримо присутствует и Николай Иванович Гнедич. И если у меня спросят: кого ты считаешь совестью русского народа в 19-м веке - я назову первым не Пушкина и не Карамзина. Я назову Гнедича.
В нем одном оказались навсегда неразделимые душа и талант. На совести Гнедича не было пятен предательства и зазнайства, хотя он жил в век дуэлей и верхового невежества и был, пожалуй, самым просвещенным человеком эпохи. Да вы сами отройте Гомера в переводе Гнедича. Там могучий интеллект и великолепные знания видны в каждой строке. Не даром Пушкин так отозвался на этот труд:
"Крив был Гнедич-поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод. ("К переводу Илиады")
О кривизне Гнедича тут не случайно. Вообще в судьбе Николая Ивановича было все, что надлежало пережить горестному русскому человеку, талантливому от рождения. Судите сами. Пяти лет от роду отлучился он с бабушкой из их полтавского имения в монастырь на Пасху. А в это время по губернии дворянским детям делали прививки от оспы. И маленького Колю пропустили. И оспа нагнала его при первой же эпидемии. Она изуродовала лицо мальчика и лишила глаза. А потом умерли родители.
И судьба начала бросать увечного молодого человека, как челн по волнам. Началась его личная Одиссея. Полтавская духовная семинария. Харьковский коллегиум. Московский университет. Нищий дворянин Гнедич держался на плаву исключительно в силу таланта: отличники в тогдашних учебных заведениях содержались на государственный кошт. То было время допушкинской русской литературы. Гремели имена Сумарокова, Тредиаковского, Державина. Эталоном поэзии был александрийский стих.
«Никто на празднике блистательного мая, Меж колесницами роскошными летая, Никто из юношей свободней и смелей Не властвует конем по прихоти своей».
Александрийским стихом к тому времени поэт Ермил Костров перевел и несколько стихов гомеровской "Илиады". Не удивительно, что и Гнедич начал писать стихи, подражая стилю времени. А стихи он писать начал, ибо талант и знания требовали выхода. Двадцати семи лет от роду Генедич был избран в члены Российской Академии и стал заведующим отделом греческих книг Публичной библиотеки.
Пусть вас не удивляет такая должность. Надо помнить, что до самой октябрьской революции все чиновничьи должности занимали мужчины. Согласно табели о рангах. Мужчины были санитарами и актёрами, библиотекарями и фармацевтами, личными секретарями и акушерами. Для женщин в царской России служебных мест не было. Они могли служить лишь в частных заведениях, без классных чинов. Так вот Николай Иванович в библиотеке попал на то место, куда судьба, всегда бившая его насмерть, теперь привела в награду за все его беды. Николай Иванович, как зерно, упал на нужную почву.
Побег оказался столь мощным, что колосится уже третий век к ряду, лишь набираясь зрелости. В библиотеке Николай Иванович вернулся к переводу Ермила Кострова. И закончил его труд, полностью переведя "Илиаду" александрийским стихом. Это было ярким явлением. Широкий русский читатель смог впервые прочесть бессмертный эпос. Труд получил блестящую критику. Но, вместо с удовлетворением, к Николаю Ивановичу все настойчивее приходили сомнения. И в сомнениях этих его утверждал всё тот же Пушкин. Правильно перевести Гомера можно, лишь используя гекзаметр. Но русский гекзаметр к тому времени был стушёван стараниями хулителей поэта Тредиаковского. Его тяжеловесный стих отпугивал переводчиков от гекзаметра.
"Опытом я тут познал, как слыхал от Ментора часто, Что сластолюбцы всегда лишаются бодрости в бедствиях. Наши киприйцы все, как жёны, рыдали унывши, Только и слышал от них я, что жалостны вопли рыдавших" (ТЕЛЕМАХИНА)
Николай Иванович понимал, что так переводить древних греков - только портить. Тут нужен был иной гекзаметр. Тут нужно было отрешиться от прежних переводов, и, как Одиссей в неведомый путь, отправиться в неведомое с чистого листа бумаги. И тогда Гнедич совершил подвиг.
Он уничтожил собственный александрийский перевод "Илиады", и начал переписывать гекзаметром. Нет, Николай Иванович не использовал тут песен известных ему с детства Кобзарей. Не отразил он тут и бунташных настроений недавно отгремевшей пугачевщины. Но эти впечатления и знания подняли его над прежними переводчиками, и гекзаметр Гнедича зазвучал так, что стал понятным и слушателям малороссийских кобзарей, и русским мужикам, тайно припрятавшим топоры за полами овчинных полушубков. Древнегреческий Гомер стал понятен и был принят в литературных салонах и будуарах модниц. И это тоже был подвиг. И этот подвиг отнял у Гнедича остатки здоровья. Он так и не завел семьи, а каморка его в доходном доме походила на утлую лодку, готовую тотчас отойти от причала и отправиться в легендарную Итаку.
В этой его каморке бывали лучшие люди России. Пушкин, Гоголь, Батюшков, Кукольник, Панаев и Панаева... Они бывали у Гнедича. Но на свою Итаку он отплыл в одиночестве. Это случилось 15 февраля 1833 года. Магические совпадения. Я точно не знаю, почему всегда чувствую присутствие Гнедича в своей жизни. Возможно, потому, что умер он в мой день рождения. И родились мы с ним в один день - 2 февраля по старому стилю. И мне лишь остается повторить вслед за классиком:
"Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущенной душой". (А.С. ПУШКИН «На перевод Илиады»)