«Мемориальная квартира»

Дата: 17 Июля 2023 Автор: Веселов Максим

Петербург знает своих жителей в лицо. Всех. Живых, ушедших. А ещё тех, кто ежедневно появляется на его железнодорожных и морских вокзалах в качестве гостей, хоть на день, хоть на год, хоть на час. Именно на это, отведённое им на пребывание здесь время, они станут жителями Петербурга. Внесут в его память лепту. Увезут впечатление о нём, доступное их пониманию. Он тоже их запомнит. Скроет воспоминания в пещерах своих мостов и лабиринтах арок. Замурует на Васильевском в щели столетней штукатурки, спрячет в кулуарах винтовых лестниц. Воспоминания о бывших жителях Питера ютятся под немыслимыми крышами неописуемых домов, свисают из разбитых окон и открытых форточек, полощутся знамёнами на верёвках сушилок в дворах-колодцах. Видящий, да увидит, слышащий - мимо не пройдёт. Вот и теперь, город собирался запечатлеть в своей памяти новый персонаж.

 Алексей Семёнович Куртиков вёл жизнь обычного заслуженного пенсионера. Дети и внуки способствовали тому, что бы жизнь эта велась достойно до самых последних дней, в финале которых небольшая квартирка с высокими потолками увенчанными затейливой лепниной, по завещанию, перейдёт в руки благодарных потомков. Раз в месяц исправно приносили пенсию. Румяная Клавдия (в шумной юности - "Клеопатра", о чём помнил Алексей Семёнович и не упускал случая ущипнуть старушку при встрече за филейное место, получая в ответ неизменное "Фи, старый шалун!") требовала расписаться "где положено", вручала новенькие банкноты и нестареющей походкой упархивала, надолго оставив после себя в коридоре запах жасмина из Парижа. Слегка защемляло сердце от нахлынувших воспоминаний. Иной раз после визита Клавдии в груди у Алексея Семёновича появлялись странные, просто необъяснимые предчувствия чего-то очень хорошего, словно долгожданного и так невероятно желаемого... В такие моменты старичок садился на кухне с цигаркой, заваривал крепкого чаю и надолго предавался размышлениям о столь редком ощущении.

В детстве предчувствие счастья - часто, всё ново и свежо, всё радует, всё восхищает. С годами это проходит: опыт умножает печали, привнося в события постность повторений, а в ситуации оскомину обыденности. Предчувствие счастья... что может вызвать его у старика? Белоночные прогулки по набережной Фонтанки в обнимку с красоткой? Подагра вымарала надежды на них. Суточные марафоны в подушках при свечах, когда физический голод утоляется глотком шампанского, и не мешает утолению голода телесного? О чём речь... Из тайника сердца выглядывала Зульфия. Ничего у них тогда не случилось, кроме бурного романа, их совместное будущее было обречено миллионом причин. Потому и горели сердца так жарко. Потому и осталась Зульфия жить в его сердце, выкроив в нём для себя укромный, но постоянный, вечный уголок. Вечный, пока билось это старческое сердце. Где теперь она? Жива ли? Есть ли желание её отыскать? Да ни в коем разе, он знает, как убивает время души тех, кто пытается дважды войти в реку жизни с разных берегов возраста. Пусть Зульфия живёт в этой дряхлеющей трепыхающейся мышце и уйдёт только вместе с последним её стуком.

Так думал Алексей Семёнович и сегодня, по обыкновению для подобных моментов сидя с цигаркой за чаем и невидящими глазами разглядывая клеёнку на кухонном столе. Всё же что-то сегодня было не так...
Клавдия. Точно. Она постоянно щебечет как раненый воробей, и привыкшие к ней даже не собираются вникать в её словесный гомон. Ни о чём болтает, только сквозняк от её рта. Однако в это утро нечто, зацепившее сознание старика Клавдия произнесла. Наболтала и упорхнула. Словно спортсмен прыгнул с вышки в болотистое озеро - уже давно и всплеск прошёл, круги на воде поутихли, сам уплыл сохнуть на берегу, а пузырьки воздуха всё продолжают всплывать на поверхность по пути его подводного следования. Так слова Клавдии выбулькивались в заскорузлой коре головного мозга Алексея Семёновича, когда уже и запах её "Парижа" растаял в темноте коридора.
Осенило.
Сосед, умерший два года назад.
В его квартире "будет мемориальный музей"...
То есть, у Алексея Семёновича за стенкой, в гостиной, там, где стоит диван, на котором он любит соснуть после обеда, прямо за его собственной стенкой будет музей. Соседа.
Алексей Семёнович едва знал этого человека. Два года назад тут было столпотворение, когда соседа хоронили. Все тогда удивились, мол, надо же, вот оно как... Фамилию вспомнить не получилось, толи Гамильтов, толи Галиматьёв его дери... Надо же! Мемориальная квартира за диваном...
Что-то, помнилось, ранее судачили соседи, мол, зэк это бывший. Но на лицо - интеллигентный, поэтому не боялись. Даже здоровались иной раз. И не раз. Вроде как отец у него из белых офицеров, естественно - расстреляли. Мать что-то известная. Да мало ли таких в Петербурге? Не мало. Только вот все они живут-жили где-то, а не за стеной у Алексея Семёновича. К истории, заслуженный пенсионер, ну никак себя лично не относил, вся история делалась тут в Смольном, а затем у них в Москве, словом - не в его собственном доме.
Пальцы рук стали такими лёгкими, что словно дуновение сквозняка всколыхнуло пёрышки, торчащие из подушки. Трясутся. Старые. Пёрышки. Откудахтали мы своё.
Ещё чайку налил, слегка расплескал. Теперь не без этого. Снова закурил.
Сосед вроде как погодка с ним был. Только выглядел плохо, зона забирает молодость. Пришлые появлялись у него редко. Тихо жил, не буянил, ну, ему ли в его положении буянить, вмиг бы нашлись доброхоты, кому утихомирить. Горе зэковское не заливал. С книжками ходил часто, а вот поди жжж-ты...
Не на шутку разволновался пенсионер.
И вдруг вспомнил, что у старого его приятеля Никодимыча была подобная история: тот проживал в коммуналке с каким-то писателем. А лет семь назад коммуналку расселяли - делали музей этого самого писателя. Тоже, значит, помер писатель. А новый номер телефона Алексей Семёнович записал, помнил, что - записал. Да так за семь лет и не позвонил. И не видел Никодимыча больше с тех пор. Вот оно как. Надо было позвонить приятелю, узнать, что тут да как.

Алексей Семёнович кряхтя поднялся и побрёл в прихожую, где на пожухлых останках обоев карандашиком на нитке были годами писуемы номера телефонов, как нужных, так и случайных. Долго прилаживал очки, ещё дольше мусолил пальцем обои, бубня под нос читаемые имена. Даже пару раз успел забыть, кого ищет. Вспоминая, принимался за поиски снова, с удвоенным вниманием. Нашёл. Набрал. В трубке долго пищало.

- Квартира Свибловых, здравствуйте и говорите.

О как, требовательно и сухо. Ну что ж.

- А Никодимыча, будьте так любезны... кххе... Здравствуйте так же.

Подумали. Неважный знак.

- А кто это?

- А старый его друг...

- Из забулдыг?.. или... извините. Нет Никодимыча вашего больше. Лет, наверное, пять уже как нет. Мы тут живём. А вы...

Алексей Семёнович повесил трубку.
Тоскливое небо в окошке показалось старику таким тяжёлым, словно грозило рухнуть на Петербург и захлестнуть его по самые вторые этажи, соревнуясь с поднимающейся в наводнении Невой.
Вот оно как тут бывает.
На новой квартире Никодимыча не музей. Просто - живут. Чужие люди живут. А здесь у него свои жить будут. А за стенкой - музей. Не его, Алексея Семёновича Куртикова музей, а какого-то ему неизвестного бывшего зэка музей.
Перед глазами встали парады девятого мая. Ведь приглашают, хотя и не воевал, а пацаном бегал в тылу. Медали дают. Дети и внуки - любят. Помогают. А у того за стенкой - ни детей, ни жены не осталось. Музей остался.
А орденов сколько! За труд. Всё-таки - заслуженный же пенсионер. Звания просто так не дают. Как и повышенную пенсию. А тот подрабатывал, помнится, до последнего дня, как придётся и где придётся. И - музей.
Алексей Семёнович вернулся на кухню, полез в ящичек с лекарствами за валидолом, да случайно вынул "Китенал". Помнится, врачиха говорила, мол, не увлекайтесь им, мол, он как горчица - в малых дозах подагру утихомирит, а в больших - сердце остановит.
Нога не болела.
А руки открывали коробку с лекарством и сами высыпали на стол целую жменю таблеток. Взял в горсть, хлопнул в рот, да залил чаем. Вот так вот вам всем. Вот такой вот вам всем музей.
Минуту посидел пнём, прислушиваясь к ощущениям. В голове зашумело, словно опрокинул стопку водки. Началось. Да что ж так... Эх, не так же надо...
Шатаясь прошёл в зал, плюхнулся на диван, вынул из тумбочки карандаш и старый блокнот, раскрыл на пустой странице.

Дети-внуки! Ухожу. Сам. Ждать надоело...............

Нет, не так надо. Зачеркнул всё.

Кровь я за вас не проливал, но чужой насмотрелся, было дело.
То, что сейчас творится там, за окном и стеной, мне не подходит.
До встречи!

Ай-яй-яй... бред. Не то это, не то. Последние ведь слова, надо же это... как его... не так надо всё...
Скрипнула дверь.
Алексей Семёнович поднял мутнеющие глаза и обомлел.
К дивану подошёл и, с извиняющейся улыбкой присел сосед. Тот самый, зэк из музея.
Посидели, помолчали глядя друг на друга. Да, видно, что старо выглядит, а сам, видать, гораздо моложе будет. Одежонка нехитрая, но чистая, глаженая. Глаза грустные. Где-то сааавсем в глубине грустные.

- Вы, Алексей Семёнович, не о том печётесь. Я свою жизнь прожил, вы - свою...

Голос тихий, а каждую букву слышно.

- Однако вон оно как...

- Да не так оно на самом деле.

- А как тогда?

- А как дано изначально, так оно и есть.

Мудрёно, ничего не скажешь.
Жизнь прожили одну, а конец - разный. Страна одна, перипетии в ней - одни, а финал не поровну. У обоих ведь, отцов за белогвардейство к стенке поставили. Да и что греха таить - сам сидел. Не долго, чудом разобрались и отпустили, стукач тогда сам его нары в камере и занял. А хлеб напополам с опилками разный что ли ели? В разных универмагах одевались? ВСЁ ТОЖЕ САМОЕ. Кроме финала.

- Алёша, как сосед соседу говорю: не о том ты. Сложнее когда человек творит всю жизнь, а его не только не печатают, а даже после смерти возьмут, да выбросят всё, что сотворил. Вот это - беда. А у тебя же, сам посуди: дети есть, поднял их, воспитал. Внуки деда аабааажают. Чего ещё нужно для счастливой старости? Ты ведь о них пёкся? Ты их и получил. У тебя всё хорошо.

- А ты о чём пёкся? О музее?

- Шутишь. Просто я уснуть не мог, пока не запишу то, что меня волновало. А записал - новая забота - напечатать. И снова, и снова.

- И всё???

- Почти. Меня беспокоило вот что: птицы поют, потому что самок зовут; муравьи брюхом пишут где видели сахар (там у них специальная железа), строят фермы, на которых кормят дойных гусениц, обучают свой молодняк; крысы выбирают королеву и служат ей, а на провинившихся проверяют - не отравлено ли сало в мышеловке... Все как люди и люди как все, кто здесь вокруг нас живёт. И только одним отличается человек: у него есть потребность к самому бессмысленному с точки зрения эволюции ремеслу - творчеству. Ни есть это не даёт, ни пить, не плодоносить. Только бессонницу, только сжигает изнутри, возмещая всё взрывами вдохновения и полётами фантазии. Бессмысленно? Ну, так что же ты? У тебя ведь жизнь прошла продуманно, достойно, со смыслом. И не твоя это вина, что кто-то когда-то решил чтить бесполезных обществу чудаков, создавая после их смерти в их домах музеи. Твой труд оценен медалями, всеобщим уважением, а самое главное - после тебя останутся твои дети, твои внуки которые тоже тебя не подведут, продолжат род, не дадут пропасть фамилии Куртикова. Что же тебе нужно-то???

И растворился сосед в успокаивающемся воздухе родной для Алексея Семёновича квартиры. А и действительно. А и правильно. Всё, стало быть, хорошо.
Значит ещё поживём...