Приманить к себе крылья

Дата: 30 Апреля 2022 Автор: Сомова Елена

               Эти макароны будто были пропитаны особым философским элементом, навлекающим на меня, употребляющую их, театральный флёр богемы. Распаривать в кипятке эти чудесные макароны в этом замечтательном соприкосновении с заветным для меня местом, Литературным институтом имени Горького, можно было только в вазе богемского стекла. Я накрывала эту вазу соответствующей крышечкой, играющей на солнце радугой хрусталя с его выкрутасскими треугольниками, вписывающимися в рельеф и выпирающими прозрачными пирамидками из богемского узора. В этом же узорном ансамбле светлого хрусталя оказались гроздья крупного сочного винограда, прозрачные до умопомрачения своим хрустальным соком, в котором весеннее солнце наигрывало свою вечную рапсодию. Я ощущала целую гамму чувств в этом неброском общежитии литературного института: единство и непоправимость момента, гармонию и разобщение жанра выживания в трудных условиях,  внутреннюю решимость и спокойствие, и затаенное ожидание чуда, подстерегающего за любым углом. Никто бы не посмел дунуть на мой бумажный замок поэтических грез с вкраплениями ламинированной слезой, смахнуть с моего лица легкую улыбочку с заминированными слезами глубоко внутри организма. Этот заминированный водопад стучал песчинками секунд о стекло песочных часов души, и начинал действовать внезапно, без объявления наступления. Тогда я продолжала учиться маскировать свои чувства и спокойно относиться к ощущениям жизни. Эта внутренняя учеба началась после нескольких обвалов эмоций, и провалов на жизненных экзаменах, на которые идти в рукопашную никто не осмеливался, а я смогла, напитанная с детства образами мужества пионеров—героев и героев всех войн, которых мы изучали в советской школе.

 

           Песочные часы переворачивали руки художника, с особым трепетом, будто ловят стрекозу в траве, но это оказывалась не стрекоза, а оса, и она могла больно укусить, или вдруг сбросить крылья, как ящерица хвост, раздуться брюшком, наполненным нектаром жизни и пулей раствориться в осколочном дожде лавы и магмы ощущений. Землетрясение перекатывало газировку магмы в вулканическом жерле и синхронно отдавало импульс характеру наших с художником отношений. 

 

           Ирисочная болтовня липла к щекам и сердцу сладко и долговязо. Карусель и леденцы — долгоиграющий флирт на художественных выставках и в мастерской на богемной тусовке с огуречно—капустно—рисовыми салатами Лены Крюковой и Володи Фуфачева, с шутками и весельем растворились в воздухе тенью от мыльных пузырей счастья. Мы искали друг друга в толпе художников, их поклонников и покровителей глазами, огромными и от желания всё вместить в себя: все эти картины, весь этот мир запечатлений чувств на полотнах, подогнанных к рамам. Чувства и рамы, — вы чувствуете абсурдистскую нотку звучания этих слов и понятий, закрепленных за ними? Он искал не просто пингвинов на моем свитре, он ожидал тонкости моих запястий, жара ланит. Жернова толпы мололи зерно удачи вместе с юрисдикцией. Туфельками выплясывало море, поймав на волну нашу обувь. Пухлыми зефирками плавали мы в кофейном молоке радости, брызнувшей молодым задором. А что нам: глупо сопротивляться удаче, волне, подталкивающей  нас навстречу друг другу?

 

       Брожение вещества кипело молодыми загривками волн. Через весь этот та—ра—рам несся мотив юности и беспечности. Разноцветные свежие розы и гвоздики метались из фонтана, нижегородская площадь фонтанировала талантами. И все это рухнуло в односекундье, и потом уже лишь появлялось внезапно, как уродство на белом теле, стабильность и предопределенность, как примерзший волчий хвост в проруби. Каторжане социума смотрели узкими щелками глаз из прорезей в плотных коробах на головах. А кто нам дал воздуха? Его никто не даст, его можно лишь взять самому, а позже испытывать гнев руководителей воздушных потоков и свою обреченность на нищенство. Где моя ваза богемского стекла с китайскими макаронами и острой заправкой? Невидимый двигатель прогресса отсчитывал часы и минуты, проведенные в голодных офисах по трудоустройству, голодных до денег и убежденности в бедственном положении граждан.

 

              Весна! Она манит и буйствует, своим солнечным арканом тянет в свои чертоги высоких эмоций, бежит за мной по линии света моих волос, по излучению глаз, в сердце моем сидит пилюлей восторга, открывает навстречу мне сердца прохожих крохотным золотисто—медовым лучиком, а там — ах! Все, сотворенное душой и светом ее, все цветы и цвета мира в лопнувших сверкающей охрой сугробах залежалого снега, в сверкании выдыхаемого пара при быстрой ходьбе, при учащенном сердцебиении, обрывании его мелодии на половине такта, чтобы запеть новым голосом солнечному лучу. Идешь по улице, — а тут фонтаны света играют бирюзой и лимонными ландринками! И ты уже не идешь, а летишь над тонким засахаренным крылом весны — льдом, сверкающим на поверхности сугробов одичалыми петушиными гребнями с прозрачными и рваными краями и оттиском оленя с золотыми рогами и серебряным копытцем, из которого пьешь и не напьешься весеннего безудержного коктейльного воздуха, срывающего с губ человека пение жаворонка.

 

           Цветы в прозрачности витрин ожили и пустились в пляс! А спина согбенного старичка неожиданно выпрямилась, а клюка, на которую он опирался при ходьбе, покрылась витым плющом и зацвела бархатными цветами. Закукарекали звонки трамваев! Полные горсти снега из чистой сердцевины сугроба пушистым сокровищем размякли, истаивая в рукава, утоляя жажду остроты ощущений. И все указательные пальцы правителей всего мира истаивали вместе со снегом, а там, под таинством рукавов, становились разрешениями без запретов, острыми стрелками, направляющими кровь по руслам вен.

      

                Замаскированная под человека фурия быстро бежала, мелко перебирая ложноножками. Могучий оркестр ее скороговорок изощряется щедрыми обещаниями добежать вовремя, не перекладывая своих сверхскоростных обязанностей. Отмороженные любовью соотечественников человекообразные роботы перебегают ее путь, пытаясь навести гармонию в общественных перераспределителях бывшей человеческой энергии. Переключатели кнопок застревают на человечности, и так некогда их собирать гроздьями, а они все падают и падают к коленкам Статуи Свободы, все шевелятся и шевелятся у ее конькобежных ног.

 

               Весна—то нынче щедрая какая! Развесила свой богемский хрусталь над карикатурами жадности в виде дефолта, и преспокойненько выдувает себе исподтишка прозрачные веера кружевных сосулек по гребням сугробов.  Ее борзопись по стеклам шокирует рано утром, когда капель тонкой гравировкой в замороженном виде застывает то жирафом, то жар—птицей на ледяной поверхности, а то показывает выписанных еще вчера винторогих козлов и журавлей полете. А я весь вечер мечтала о главном, но утром обнаружилось, что все есть, но только времени нет, чтобы понять, насколько я духовно богата. Уверена, что каждый человек способен ощутить подобное и почувствовать себя счастливым. Стоит только убрать со лба непопкорную прядь, когда пламенный племенной обещатель соседней цивилизации скажет о массовом вымирании комаров и вместе с ними людей. Он же сам для этого все сделает и похвастается, мол, вот я какой бравый парень!

 

              Сидит этот бравый парень на своем троне и чавкает поп—кормом, приказывая всем бежать на срочные заработки, а то завезли в бывший большой союз мнаки—каки, и требуют они скорейшего их приобретения и распространения. А какие они, эти мнаки—каки, никто не знает, потому как ни разу не пробовал. Но выглядят аппетитно. Съел один художник на выставке, угощая посетителей в Масленичную неделю, и оброс девами по плечам. Странно как—то: плеча два, а дев по десять на каждом. Как уместились? Верещат, хотят хлеба и зрелищ, а по ним вдруг поперли «отличные кампании» со всеми признаками знаков зодиака, и пришлось художнику сбросить этих навешанных на него моделей. Легче стало, солнечнее и не так голодно, а то корми всех, а сам слюнки глотай… Не справедливо.

          

              Автобус необыкновенно мягко остановился напротив огромных сугробов. Белые носороги и слоны в скульптурной свалке расположились вдоль дороги. Вначале эти животные сугробы даже били ластами по льдам, словно тюлени. Мне всегда было жалко тюленей: они всё понимают, как люди, смотрят на человека умными глазами, выполняют разные трюки, выдрессированные с ними человеком, как то кручение цветных колец на шее, мгновенное схватывание в воздухе рыбы, брошенной, как сыр вороне, но не хитрой лисой, а ловким человеком. И только лежачее жизнеположение и ласты вместо рук отличают это млекопитающее от гомосапиенса.

 

                У нас в средней полосе России тюленей можно увидеть разве что по телевизору или в цирковых номерах акваленда,   но некоторые человеческие особи так становятся похожи на тюленей, что для тюленеобразного человека трудно поверить в реальность проходящей мимо жизни. Тюлень в цирке превосходно выполняет свои функции, даже лучше иного человека. Вот только художник не всегда стойко может противостоять насилию, и прогибается под имущих его в качестве рабочей спины. Тюленем наняться в цирк было бы правильнее. Идем и нанимаемся вместе: я и мой художник, и рисуем в обед свои картины.

 

              Хитроумный вепрь сладил с дамой сердца, обворовал физически и духовно — и пустился в пляс перед домомучителями под вывеской «Дрессируем людей». Уж он и редку—еньку им и гопака! И маслом по древу петухов жареных выписывал! И даже усомнился в одном — да ткнул ему в башку своей кистью Мономаха, медленной, но верной индиговой краской напитанной. Дрессировщик не повесил взгляда в уборной, а тут же демонтировал свои убеждения относительно близлежащих домомучителей и их сторонников с макулатурой собранных справок. Пепенссию оформляютЪ, чтоб отсохли их, смрад распространяющие подштаники. Устают недотыкомки дарить пепенсионерам и пепенсионеркам стиральный порошок  «Лазурь» для 12—ти стирок, — по числу месяцев в году. Трудно мышцам низа живота постоянно лежащего тюленевидного млекопитающего не облажаться в комфортных условиях и не пустить струйку—другую в мягкую гардьерную ткань, припасенную консьержкой.

 

               Вот одна консьержка пасла—пасла осла, да и стал он Великим. Сидит теперь и автографы дает всем встречным—поперечным. Конь Его увеличества был отлит из бронзы, а Он его всё под пузо стременем тычет. Конь терпел—терпел, да и взмахнул крыльями. Летит, а на спине Великий Осел сильно увеличенной державы со скипетром едва со спины не съехал в полете. Но если б съехал — костей не собрал бы никто: так высоко забрался на загривок своему верному коню Великий Осел. Конь и терпеть—то уже не может, и крыльями машет по—флажному, — и никак не удается ему остаться при седле и без наездника. Тут и говорит Великий Осел верному своему бронзовому коню:

 

— Слабо в покер?

 

— Отчего ж слабо? Сыграем! — молвил бронзовый конь скромно.

 

           Крыльями, как ветками выбросил колоду карт — и отпрянул: на пне лежит шахматное поле и колосится злаками по белым клеткам.

 

—Так во что играем? — опешил конь.

 

— В жизнь! —по-генеральски рявкнул Великий Осел.

 

              Художники моей юности растворились в памяти, и остались брошюры их репродукций. Эта тонкая цивилизация духовных ценностей остается жить не для многих людей: не все способны заметить полыхающий внутри человека святой огонь творчества, иным сподручнее растоптать, чтоб не чадил зря.

 

              Увековеченные погибают в подвалах или на высотах разжиревшего материка, а хваткие и прыткие скребут гальваникой по живой структуре текстографики и отливают своей гнилой крови на палитру памяти.

 

              И только урезонивает всех весна птичьими глаголами в солнечной карусели!  

 

19 мар. 22 г.

 

Перейти в архив


Оценка (5.00) | Просмотров: (401)

Новинки видео


Другие видео(192)

Новинки аудио

Елена Крюкова "Обнаженная натура"
Аудио-архив(210)

Альманах"Клад"  газета "Правда жизни"  Книги издательства РОСА
© 2011-2014 «Творческая гостиная РОСА»
Все права защищены
Вход