Красивый был город Севастополь. Любил его в детстве Мишка Петров. А вот пришёл из армии, и как-то всё не так ему показалось. И приезжих стало много, и море грязное, и на улицах не убирают. Даже солнце показалось не таким ярким, отчего и город уже не белый, а серый, скучный, чужой… Школьные друзья-приятели разъехались кто куда – кто учился, кто работал. Мишка пошлялся с неделю, пропивая «дембельские» и затосковал от полного отсутствия перспективы на ближайшее будущее. Днями пропадал он на пляже за развалинами Херсонеса, мучаясь от безделья и находя развлечение то во флирте с девчонками, то в случайной выпивке.
Однажды, он прилично перебрал той самой «случайной» и отсыпался в тени жидкой прибрежной растительности. Проснулся он оттого, что кто-то плескал ему воду в лицо, на шею. Он попытался, было увернуться, заворочался, что-то пробормотал угрожающе-недовольное и услышал радостный голос Валерки Соломакина:
- Давай-давай, Мишаня! Ворчи! Оживай! А не то проспишь все на свете… Когда-то они с Валеркой были друзьями. Вместе выпускали стенгазету, которую признавали лучшей в школе неоднократно. Затем их обоих приняли в студию юнкоров при городской молодёжной газете. В основном, они писали заметки о школьной жизни. Но у Мишки еще здорово получалось делать зарисовки о событиях на улице, во дворе. Вроде бы ничего не происходит, а в Мишкином пересказе интересно.
Руководитель студии Семен Викторович Лолеров предрекал Мишке большое будущее в журналистике и неоднократно говаривал, что если когда-либо он, Семён Лолеров, создаст свою собственную газету, то место в ней для Михаила Петрова всегда найдётся. Оказалось, что газету Лолеров все же создал. Отказался от должности зам. редактора городской молодёжки, которой его соблазняли, отговаривая от вступления на путь конкуренции, и зарегистрировал детско-юношескую газету «Солнышко». Дело-то, вроде бы, идейно выверенное – работа с подростками, и райком комсомола, доживающий последние дни до «перестройки», откликнулся на просьбу новоиспечённого редактора, помог с помещением под редакцию газеты, и подарил три «бэушных» стола, шесть стульев, электрическую печатную машинку «Ятрань». К моменту создания «Солнышка», студия юнкоров при «молодёжке» из-за отсутствия финансирования официально была закрыта, но многие из ребят поддерживали контакт с Лолеровым. Бывшие студийцы и стали первыми сотрудниками редакции новой газеты. Мишка в то время служил в армии, а Валерка Соломакин, забракованный призывной комиссией из-за близорукости и плоскостопия, стал правой рукой Семена Викторовича. В «Солнышке» публиковались как детские заметки, так и материалы про взрослую жизнь, написанные специально для детей. Эти, на первый взгляд, казалось бы, безобидные рассказики для детей оказались настоящей бомбой, взорвавшей общественное мнение. У газеты появилось много взрослых читателей. Им, как и детям было интересно читать простым понятным языком написанные рассказы о настоящей жизни, где дяди и тёти воруют, обманывают, убивают… И не какие-то там далёкие и незнакомые, а конкретно-узнаваемые, с именами и фамилиями, проживающие в соседнем подъезде… Скандал вокруг газеты разгорался. Начались проверки редакционной деятельности, посыпались угрозы в адрес редактора и авторов статей, но Семён Викторович и с ним отряд бывших юнкоров сдаваться не собирались. Наоборот, задумали выпуск специального приложения для взрослых, которое так и назвали «Солнышко для взрослых». В нём предполагалось рассказать взрослому населению понятным для них языком, что думают о них дети, как оценивают они их поступки, те поступки, которые освещены «Солнышком». Предполагалось поднять серьезные вопросы взаимоотношения общественных структур с детьми… Да, много чего предполагалось. Пишущих в редакции было мало. Деньги-то в редакции появлялись от случая к случаю. Хотя и здесь, Семён Викторович неожиданно проявил деловую хватку.
На одной из центральных улиц города ему удалось пробить открытие информационного центра, где можно было заказать поздравления к празднику, отпечатать текст, купить канцелярские принадлежности, сделать аудио и видеозапись, взять на прокат магнитофон, сдать на комиссию книги, фотоаппарат, телевизор… Всё, что каким-то образом имело отношение к созданию, хранению, обработке, передаче информации, находило себе место в информационном центре «Солнышка». Посетитель центра мог прийти с просьбой починить печатную машинку и, хотя своего мастера не было, но заказ принимали, потому что у Семёна Викторовича был знакомый, подрабатывающий на дому. Можно было много чего в этом центре. И книгообмен был, и видеообмен… Не было ни одного случая отказа ни в одной просьбе – нужных специалистов, или необходимый товар, находили порой в других городах, но находили. И центр в народе стали называть «бюро всевозможных услуг». Властные структуры долго не могли понять, что делать с этим информационным центром потому, что он занимался всем, не соблюдая никаких правил, требующих прохождения множества разрешительных инстанций, собирания никчёмных бумаг, уплаты разорительных налогов. "Информационный центр, - доказывал Семён Викторович, - это благотворительная общественная организация. Все услуги в нём оказываются бесплатно. Посетителям центра предлагается добровольно внести посильный вклад в фонд развития газеты «Солнышко» - единственной газеты, предоставляющей возможность реализации детского творческого потенциала, единственной газеты, служащей проводником, переводчиком между взрослыми и детьми". Для убедительности своих слов, Семён Викторович собирал на площади перед городским Советом сотни ребятишек, распевающих песенку «Пусть всегда будет солнце…», держа в руках плакатики и воздушные шарики с эмблемой газеты. И газету оставили в покое. Тем более что начался развал Советского Союза, «перестройка» вступила в свою разрушительную фазу, и некогда было размениваться по мелочам - страну нужно было делить. В такое-то время Семен Викторович и вспомнил о Мишке Петрове. «Вот кто нам сегодня здорово пригодился бы», - сказал он Валерке. - Этот парень из воздуха сюжет сделает…» За годы службы в армии, Мишка как-то подзабыл о своем увлечении журналистикой. Поэтому, хотя и обрадовался появлению Валерки, но к его предложению отнесся настороженно. «Попробовать надо», - заявил он. Пробу решили в долгий ящик не откладывать, и на другой день он был у Семена Викторовича. Первый номер «Солнышка» для взрослых делали совместными усилиями. От материалов Мишки Семён Викторович был в восторге: «Как раз то, что нам надо. Людям нужно постоянно повторять прописные истины, называя их так, как их изначально называли, а не извращаться в поисках новых определений, перетасовывая слова, что сплошь и рядом происходит в СМИ. Твоя непосредственность и умение замечать составные части повседневной жизни – есть первородный человеческий дар, который нужно сохранить в подлиннике». Были, правда, и критики первых Мишкиных публикаций, утверждающие, что новый «пишущий лучик» «Солнышка», всего-навсего, не стыдится по незнанию своему, проявить отсутствие профессиональных навыков, позволяющих использовать современный русский язык во всём его многообразии, отражая не только поверхностные проявления общественной жизни, но и глубинные корни, происходящих в обществе перемен. Другие утверждали, что Михаил Петров умышленно разговаривает с читателями языком подростка, пытающегося оценить мир с помощью школьной программы и книжек по внеклассному чтению. Это явление в журналистике, подобно «мыльным операм» на телевидении, утверждали они. Раздувая, мол, из мыши слона, создавая бурю в чайной ложке, Петров преподносит старые, избитые истины как нечто новое. А так как всё общеизвестно, то обыватель в восторге, потому что и он так думает…Возникает ощущение сопричастности с напечатанным в газете без малейшего умственного усилия. Но, впрочем, это стиль не одного журналиста, а газеты в целом. Это и вызывает опасение, так как у главного редактора прослеживается тенденция к нравоучительствованию, к мессианству, что весьма и весьма неуместно вообще, и при отсутствии осмысления причин общественных явлений, в частности… Раз критикуют – значит читают. Мишка сделался популярным среди молодёжи. Вскоре уже у него брали интервью, его приглашали для участия в различных ток-шоу на радио и телевидение. На съёмках одной из телепередач он познакомился со своей будущей женой. Валя училась на последнем курсе приборостроительного института. Шла на «красный» диплом. В планах была аспирантура в Москве, куда обещал помочь устроиться влюблённый в неё молодой факультетский декан. Влюбиться в Валю было несложно. Она обладала природным шармом. Несколько грубоватые черты лица компенсировались идеальной фигурой в мужском восприятии, когда ноги от ушей и грудь торчком. Прибавьте к этому богатству огромные глаза, робко манящие губы, открывающие, в улыбке выход для завораживающего голоса… Но в который раз история повторяется. Кто бы мог подумать, что она – умница и красавица, станет фанаткой Мишки Петрова? Не подходил он ей ни по каким параметрам. И ростом был поменьше, и интересы совершенно в другой области. В жизни Мишка был чем-то похож на бесформенную амёбу - малоподвижный, с бесцветными глазами, с грязно-русыми волосами. С округлыми формами. Выбрить его, одеть в платье – хорошенькая такая барышня получилась бы. Оживал он, когда попадал в поле зрения публики, когда нужно было сделать материал, суливший признание поклонников его таланта. Мишка преображался мгновенно. Лень улетучивалась. В глазах зажигался огонь, речь его делалась бойкой, движения быстрыми и чёткими. Для дела он мог заставить себя прилично одеться, поддерживать разговор на любую тему. В тот раз разговор зашёл о профориентации в воспитании подростков… Впрочем, для нашего рассказа и не столь важно, о чём они там говорили. Главное – что после того как публичные мероприятия закончились, Валя «сняла» Мишку. Чуть ли не силком затащила она его на квартиру подруги и там поведала ему о своей любви всеми доступными женщине способами. И, надо заметить, что Валя не была «гулящей» - Мишка был её первым мужчиной. Она его чуть-ли не на руках носила. Встречала после работы, готовила, поила, кормила, стирала, предугадывала все его прихоти… Прошёл год в такой идиллии. Мишкину свадьбу Семён Викторович оплатил за счёт предприятия. Валя была счастлива безмерно. Одно лишь её огорчало, что с любимым Мишей нужно было расставаться на то время, когда он находился в редакции. Но и эту проблему она разрешила. Получив на руки институтский диплом, она послала к чёрту аспирантуру и устроилась на работу в «Солнышко» завхозом. Родители, друзья, преподаватели пытались её отговорить от такого пренебрежительного отношения к себе, но тщетно. «Главное в жизни – это любовь, - заявляла Валя, - Ни карьера, ни богатство, ни внешнее благополучие не смогут её заменить». А Мишке ничто не могло заменить состояние успеха, поклонения, общественного признания, что-ли… И Валя-то нужна была ему только потому, что непрестанно твердила какой он гениальный, неподражаемый. Все его глупости и ляпы она объясняла ему же проявлением у него процесса созревания новых идей, новых творческих находок. Среди гениев не бывает порочных. Пьянствуют бездари, а Мишенька напивается до бесчувственного состояния, мучаясь в поиске творческом. Благо, телом Миша хлипковат, а то тяжеловато было бы Вале таскать его с дружеских попоек. А пил Мишка всё чаще. Газете стало труднее выживать. В город, раздираемый между Россией и Украиной, пришли неразбериха и беспорядки. Полки в магазинах опустели. Зарплату платить перестали. Людям стало не до газет о детях и, тем более, для детей. Все крутились-вертелись, пытались выжить. Стали «наезжать» на русскоязычное начисление. А потом, Россия сдала Севастополь Украине. Семён Викторович, сориентировавшись, переключился на пропаганду украинских традиций, перевёл «Солнышко» на украинский… Мишка выпадал из подобного формата – на украинском он не говорил. И, поэтому, он, не раздумывая, согласился с предложением мэра небольшого, но богатого российского городка Рудный. Рядом с мэром он оказался на какой-то попойке совершенно случайно. Достигнув в подпитии состояния вселенской любви, мэр, обняв Мишку, жарко шептал ему в ухо: «Тебе не место среди этих продажных хохлов. Ты же талант, Миша! Поедем ко мне. Я создаю независимую телекомпанию. Дам жилье, хорошую зарплату. Твори. Создавай искусство. Телевидение ж – это сила. Мы с тобой такое завернем…». Когда, буквально несколько дней спустя, Мишка приехал в Рудный, мэр, хотя и удивился, но от сказанного по пьянке, не отказался и слово свое сдержал. Дали Мишке квартиру и работу. Стал он первым тележурналистом в Рудном. Валя, естественно, поехала за ним. Её взяли на ту же телестудию инженером по техническому обеспечению. Диплом все же… Мишке, чтобы соответствовать занимаемой должности, тоже пришлось поступить на заочное отделение факультета журналистики. Прошло семь лет. Телевизионная компания разрослась. Михаил Петров, помимо активного участия в информационных выпусках, вёл на телевидении авторскую программу «Взрослый детский разговор». Время его бесспорного лидерства осталось в прошлом. Наработанные в Севастополе Лолеровым темы были исчерпаны. И ко всему прочему в городе появились еще две телекомпании. Чтобы выдержать конкуренцию, нужно было постоянно выдумывать что-то новое, интересное, необычное, на грани скандального. Мишка нервничал. Его неуверенности в текущем моменте способствовало и то, что мэра, пригласившего его в Рудный, не переизбрали на очередной срок, а новый градоначальник к телевидению относился с прохладцей. В компанию для неформального общения он Мишку не позвал. Валечкины дифирамбы больше его не успокаивали, а раздражали. Часто возвращался он домой под утро и, почти всегда, пьяным. Однажды он столкнул спящую Валю на пол и избил её ногами, крича: «Я мучаюсь, как нам жить дальше, а она спит здесь беззаботно. Лучше б детей нарожала, корова»! Валя ничего не ответила. Она стерпела и эти побои, и все последующие. Она даже не возразила Мишке, что не может забеременеть из-за того самого аборта, на который он же её и уговорил в первый год после переезда в Рудный, мол, не время сейчас детей заводить – надо на телевидении закрепиться. Валечке всё еще казалось, что Мишка опомниться, что ей удастся терпением, лаской и любовью отогреть его. Просто, успокаивала она себя, Мишка по натуре – лидер и не может жить в тени. Ему обязательно нужно интересное дело. Поэтому она очень обрадовалась, когда Мишка совместно с молодёжной редакцией телекомпании начал новый проект. Суть его заключалась в том, чтобы сделать цикл передач о судьбах девочек, отбывающих наказание в женской колонии для несовершеннолетних. На первоначальном этапе юных «зечек» пригласили в ток-шоу «Взрослый детский разговор». И ничего особенного в этом не было - теперь интервью даже у смертников берут, а в тюрьмах конкурсы красоты проводят. Особенность проекта была в том, что девчонок приглашали в программу из одного конкретного отряда, куда накануне подсадили журналистку из молодёжной редакции под видом осужденной за неосторожное убийство. Была она даже и не журналист ещё, а студентка журфака, пришедшая в редакцию на практику. Имя у неё было такое же, как у Мишкиной жены, но и в редакции, и на журфаке все её звали Киской. Наверное, такое прозвище она получила за миниатюрную фигурку и кошачьи повадки – поспать любила в кресле, свернувшись калачиком, разговаривала – как кошка мурлычет, а когда злиться – шипит и выгибается, словно маленькая пантера перед атакой. Впрочем, находились и пошляки, просвещающиеся просмотром порнографических фильмов, которые многозначительно хмыкали по поводу такого прозвища… Киска сделала потрясающий итоговый репортаж. Она раскрутила малолетних воровок, разбойниц, убийц на откровенные разговоры, а её собственные комментарии заставляли женщин прослезиться, а у мужчин сжимались кулаки от решимости пойти за этой девчонкой хоть на край света. Вокруг телепередачи возник небывалый ажиотаж. Кассеты с её записью продавались тайком наравне с эротикой и боевиками – верный признак популярности. Мишка торжествовал, но и слегка завидовал Киске – основная слава досталась ей. Теперь у неё брали интервью, о ней писали местные газеты, а заезжий кинорежиссер решил снять про неё фильм… Фильм, где она могла бы сыграть саму себя. Оказывается, что у неё актёрский дар, что она так здорово изобразила в колонии убийцу отчима, издевавшегося над её матерью и пытавшегося изнасиловать ее саму, что до сих пор те заключённые, с которыми она жила в одном бараке, не верят в то, что всё это Киска выдумала... А она и не выдумала. Она жила почти, что такой же жизнью, когда мысленно сотни раз убивала своего отца, не отчима, а родного отца. Но не могла же она рассказать, своим коллегам о том, как, приходя вечерами домой, она находила мать на улице избитую, в изорванной ночной рубашке, дрожащую от холода, боли, стыда и обиды. Не могла она рассказать о том, как они с мамой просились к соседям погреться, а те не пустили, мол, сами со своей пьяницей разбирайтесь, а то еще и нам достанется. Не могла она рассказать о том, как ночевали среди бездомных собак, как она уговаривала маму уйти из дому, а та твердила: «Это же твой отец, доченька… Мы не можем его бросить». А отец, проспавшись, вёл себя так, словно ничего и не произошло. В крайнем случае, мог пробурчать: «Ну, я там не очень вчера?..» И не интересуясь, что ему ответят либо уходил, либо требовал, чтобы накрыли на стол. Не могла же она рассказать, как однажды отец заставил мать раздеться перед собутыльниками, или как к ней приставал при всех, и как била она его тем, что попадалось под руку, как разбила ему висок туфлей на шпильке… Ничего этого она никому не рассказала. «Все, что у меня получилось – это только благодаря моим гениальным учителям и коллегам, которые во всем мне помогали, подсказывали, как нужно… Особенно я благодарна судьбе, что мне довелось работать с таким талантливым журналистом, как Михаил Петров». Михаил Александрович оценил по достоинству подобное проявление благородства и, в качестве ответного хода, как-то после рабочего дня заглянув в молодежную редакцию, задержался, помогая Киске сводить очередной материал. Между делом, Михаил Александрович, улучив момент, запустил руку Киске под свитер, и та его не прогнала… Вскоре, об их романе знали все. И одна из первых узнала Валя – она «застукала» их в классической позе «секретарша на столе начальника». Скандалов она устраивать не стала, но с Киской переговорила. - Я совершенно не стремлюсь удержать Петрова. Мне тебя жалко. Тебя поймали той же удочкой и на туже наживку, что и меня. Мы с тобой, в некотором смысле, коллеги по несчастью. И я хочу предостеречь тебя от ошибки. Пока еще есть возможность – гони его от себя. Он вежлив с женщинами до тех пор, пока они не попадают в зависимость от него. Все мужчины эгоисты, но Петров – это идеальное воплощение эгоизма. Ему на всех наплевать. Это он только с наружи такой рохля, безобидный интеллигент. За то, что ему приходится изображать из себя гения, он отрывается на тех, кто его любит, а значит, все прощает. Он еще не успел сломать тебя – выходи замуж за своего ровесника или обрати внимание, в конце концов, на нашего технического директора. Он же пылинки с тебя сдувает… Но разве можно в чем-то переубедить влюбленную молодую женщину? А Киска влюбилась в Петрова. Он был полной противоположностью ее отца – робкий, вежливый, весь мягкий, нежный, незащищенный… Он никогда не ругался, в крайнем случае, при ней. Разве можно поверить сплетням о том, что он избивает жену. А даже если когда-то и не сдержался в сердцах, то она сама и виновата в этом. Миша - творческая личность с очень хрупкой организацией. Нельзя доводить его до нервного срыва. Валя вон какая здоровая… А не понимает, что Миша в Рудном тоскует, что он перерос местный телеэфир, что ему пора в Москву. Петровы развелись, но жить продолжали в одной квартире. Мишка поддерживал отношения с Киской. Он взял ее к себе в телепрограмму. Часто вдвоем, они засиживались на работе допоздна, но ночевать Петров шел домой. Он не пытался возобновить отношения с Валей, был с ней подчеркнуто, вежлив, обходителен, предложил ей не разменивать квартиру, пообещав, что вскоре съедет, оставив все ей. Пока же, он выгуливал собаку, которую завела Валя, готовил завтрак… Выпивать он не перестал, сто грамм коньяка после работы стало минимальной ежедневной нормой. Иногда они «гудели» вдвоем с Киской. Киска даже курить за компанию с ним начала. Подобным образом они прожили больше года. Неопределенность стала тяготить Валю, да и Киска все чаще интересовалась у Петрова развитием их отношений. Пора было принимать какое-то решение. Мишкины надежды сорваться в Москву не оправдались. Похоже, что завяз он в Рудном капитально. Осознание этого факта угнетало его. Между тем, Киска получила два предложения, от которых отказалась ради Петрова. Во-первых, она отказалась от участия в фильме, потому, что приглашали в Москву ее одну, без Мишки. Во-вторых, она отказала техническому директору студии, который, набравшись, в конце концов, храбрости, сделал ей предложение. Мать Киски, не одобрила ее самоотверженность, особенно, после того, как та привела в дом Петрова. Было что-то вроде смотрин жениха. По такому случаю, накрыли стол, и Кискин отец с утра не выпил ни грамма – ждал появления гостя. Ждал-ждал, и дождался. Мишка ему понравился. Хорошего человека сразу видно по тому, как он рюмку опрокидывает. Этот не ломается, не корчит из себя барина – только крякнул, занюхал тыльной стороной ладони и похвалил самогончик. Разговор завязался вокруг способов приготовления оного. И здесь гость проявил свою осведомленность. С началом второй бутылки, они почувствовали родство душ и, забыв о присутствии женщин, перешли в разговоре на тему жизни, о ее несправедливом устройстве, при котором остаются неоцененными по достоинству их неподражаемые личности. Киска была в растерянности. Она еще не видела Михаила Александровича в таком состоянии. Мать, обрадовавшаяся было известию, что придет жених, загрустила: - Ох, доченька, очень уж он на твоего отца похож, никого он кроме себя любить не будет. Никогда... Между тем, Кискин отец, перекрыв свою норму, стал входить в очередную стадию опьянения, проявляющуюся непомерным буйством. Схватив Мишку за плечо, он тряхнул его так, что у него в глазах потемнело. - Ты, сучонок, зачем баб моих обхаживаешь? У тебя есть одна - мало? Да, я за дочь свою задавлю тебя! Киска попыталась помешать, но отец отшвырнул ее. - Не перечь родителю, сопля недоношенная. Все моей погибели хочете. Нервы мне все измотали. Мать, умудренная опытом, в разборке не участвовала, а выносила на улицу теплую одежду… Отец заметил. - Куда, старая, из дому тащишь? Здесь все мое! Протрезвевший Мишка, попытался, было воспротивиться пьяному произволу хозяина, но получил такую затрещину, что отлетел к стене и вмиг успокоился. Киска с мамой выволокли его из квартиры, в сопровождении пинков и ругани, окончательно разбушевавшегося, совсем еще недавно радушного отца семейства. Ночевали они у Петровых. Валя даже вида не подала, что удивлена их приходом, словно каждую ночь встречает гостей мужа, успокаивает их, смазывает ссадины, поит чаем и уступает им свою кровать. - Ложись, иди, я тебе постелила на полу в комнате, - попыталась Валя выпроводить с кухни Мишку, который докуривал пачку ее сигарет, - Твоих будущих родственников я уже уложила. - Спасибо. А, может, я с тобой немножко посижу? - Сиди. Только кончай дымить. Валя помыла посуду, сводила погулять Бакса, а Мишка все сидел, скрючившись на табурете между холодильником и окном. - Ты всю ночь собираешься здесь торчать? - Я тебе мешаю? Валя хотела, было сказать что-либо резкое, например, что он не может ей мешать, потому что он для неё теперь никто и ничто – пустое место, но… Жалко стало его. Махнув рукой, она вздохнула глубоко и, вдруг, почувствовала, что сейчас заплачет. Едва сдерживая дрожь в голосе, она, как можно спокойнее, сказала: - Мне все равно. Я только свет погашу. Поскорее щелкнула выключателем и спряталась под старое пальто, брошенное на кровать, переделанную под тахту. Так до утра она и лежала, прислушиваясь – не ушел ли Мишка со своего поста на кухне?.. А в комнате Киска, борясь со слезами, тоже не спала, а прислушивалась к тому, что делается на кухне. И мама её, отвернувшись к стенке, старалась дышать как можно потише, чтобы дочь думала, что она спит, и читала про себя молитву за молитвой, вымаливая счастья всем, кого судьба свела в эту ночь под одной крышей. О чём думал каждый из них? Какие мысли прогоняли их сон? Каким виделось им возможное счастье? Едва стало светать, Валя, поприветствовав с добрым утром, сидевшего всё в той же позе, что и вчера, Мишку, поставила воду в кастрюльке на газовую плиту и скрылась в ванной, предварительно велев своему бывшему супругу заварить чай. Когда она вернулась, то на столе стояли заварник, её любимая чашка для чая, на тарелочке лежали свежеприготовленные бутерброды с вареной колбасой. – Спасибо! – Поблагодарила она. – Мне сегодня нужно пораньше на работу. Надеюсь, что вечером я здесь никого не застану. Мишка отвез Киску и её маму домой. Отец встретил их хмурым взглядом из-подлобья. - Ну, ты, зятёк, зла не держи. Жизнь, тля её поеди, тяжёлая. Нервы ни к чёрту. Работы никакой. Сидим на голом окладе в три тысячи и ничего впереди не светит. Как говорится, своих бед девать некуда, а тут еще ты со своими. Я против тебя ничего не имею... Нравиться Валька – забирай. Глядишь, и нам чего выгорит. Мишка в ответ бормотал что-то невнятное про сложности творческой работы, про необходимость свободы для карьерного роста Вали, про свою обречённость и чистые дружеские отношения ко всему их семейству… Кискин отец слушал-слушал, а потом выдал: - Я хоть и не понимаю ни хрена в твоем творчестве, и вузов не заканчивал, но всю жизнь на производстве, и специальность свою знаю досконально. Такого как я токаря-станочника в округе не сыскать. И по жизни я не дурак. Я же вижу, что ты, парень, мозги всем крутишь. Ты уж определись – с кем ты? Валюхе твоя свобода творчества не нужна. Ей муж нужен. Правильно я говорю, доча? - Я думаю, пап, мы сами с Михаилом Александровичем разберемся. - Михаилом Александровичем? Тьфу, ты, блин! Ты его и в постели по имени-отчеству величаешь? Разберутся они… Ничего вы не разберетесь, потому что решимости в тебе, парень, нет. Вот ты думаешь, что я алкаш. Ан, нет. Я могу вообще не пить. Только не хочу. Мне тогда жить стыдно. Вот перед ними стыдно. Потому как не смог я им дать то, что хотел, то, что по молодости казалось легко будет сделать. Плохо им со мной. Так хоть на пьянку списать можно половину бед... И я не держу их – ни мать, ни дочь. Пускай уходят! Но я честнее тебя, потому как их не обманываю. - Полно те, отец, - вмешалась Кискина мама, - помолчал бы уж лучше. А то несёт тебя с похмелья непонятно куда. - Это тебе непонятно куда. А я знаю. Я всё знаю. Будь у меня возможность честным трудом обеспечить свою семью, я бы никогда не поддался, никогда… Думаешь, я в молодости ни о чём не мечтал? Не хотел стать инженером? Конструктором? Думаешь, я не люблю свою жену? Дочь? Я жил ради них… А такие, как ты, пустобрехи, которые работать не хотят, всё у меня и отняли. Токо тебе сейчас еще хуже. Вас, таких паразитов, много стало. Вы друг дружку жрать начали. Простите, вы меня, бабы, что бил я вас, что, есть я на этом свете… - Вы, Александр Владимирович, очень всё усугубляете. И в то же время, упрощаете. – Попытался аккуратно возразить Петров, - Я, так же, как и вы, всю свою жизнь пытаюсь зарабатывать честным трудом. Я никогда ничего ни у кого не отобрал, не своровал… - Да не строй ты из меня дурачка. Кому польза от твоего честного труда? Если я не буду вкалывать на заводе, если мужики и бабы в поле не выйдут – проживёшь ты за счёт своего честного труда? То-то, труженик хренов. По-хорошему, надо бы уехать в деревню и жить на земле. Да сил нет уже. Веры нет. Испортил я себя, пытаясь жить по вашим правилам. - Папа, - Киска давно не слышала от отца таких искренних слов, - папа, всё еще образуется. Вот посмотришь! - Ничего уже, доча, не образуется. Для меня уж точно ничего. Пропил я свое «образуется» … А хахалю твоему непонятно чего надо. Если я и пью со стыда, то он – со злости. Зря ты, Мишка, так. Никто не виноват в том, что ты у нас оказался, а не в столице. Сам выбирал. И зачем?.. Пожал он плечами и, не обращая ни на кого внимания, ни с кем не попрощавшись, вышел на улицу. Некоторое время спустя, ушли и Петров с Киской, оставив пожилую женщину наедине со своими воспоминаниями о хорошей былой жизни, запечатленной на фотографиях, извлекаемых из картонной коробки, которую, уходя, Мишка, по ее просьбе, достал из глубины захламленных антресолей. На работе Петрова ожидал посетитель, которого он ни коим образом не ожидал. В приемной сидел довольный жизнью, улыбающийся Семён Лолеров. - Привет! Привет! Москаль ты мой дорогой! Забыл старика Лолерова. А я тебя помню. Был в вашей области по делам, да и заглянул. Дай, думаю, проведаю, расскажу, как мы, сирые, всеми позаброшенные, живем. О тебе наслышаны. Наслышаны. Звезда телеэфира. Да теперь и у нас не плохо. И у нас свое телевидение. Помнишь Валерку Соломакина? Дружок твой. Он телевизионной версией «Солнышка» занимается. Мы теперь и на русском за хохлацкие деньги працуем. Надож вам москалям про жизнь радянской самостийной краины рассказывать. - Я про вас, Семён Викторович тоже слышал. Был в Севастополе прошлым летом, хотел зайти да не успел. Не получилось. Всё дела, суета, личные проблемы. - Да какие у тебя могут быть проблемы? Жена – красавица. Сам – чемпион, любимец публики. - Прошло мое время. - Пустое. Нам дают российский эфир. Сколько ты здесь получаешь? - Не в деньгах счастье? - И в них тоже. Я, в общем с Валюхой твоей поговорил – она не против ко мне вернуться. У неё ж все родственники в Севастополе остались. А как бабушке вдали от внука? Нельзя стариков лишать счастья. - Какого внука? - Ладно тебе. Я уже всё знаю. Валька-то, когда рожать собралась? - Это она вам сама сказала? - Как же сама? Добьешься от вас доверия и понимания. Теща твоя похлопотала. Мне, конечно, беременную на работу брать не улыбается, но, учитывая ваши боевые былые заслуги и то, что ты еще можешь вполне сгодится… - Простите, Семён Викторович, как-то всё неожиданно. Я имею в виду ваше предложение. Мне бы подумать надо. - Да я ж тебя и не сейчас прямо с собой зову. Время у тебя есть. До конца месяца. Гор золотых не обещаю, но хорошее эфирное время и неограниченную свободу творчества – пожалуйста. - А с Валей, когда вы говорили? - Пока тебя ждал. С полчаса как. - Вы надолго к нам? Зайдете домой? - Нет, уж лучше вы к нам, как говорится. Меня машина ждёт. Проводив Лолерова, Мишка бросился разыскивать Валю, но натолкнулся на Киску. - Михаил Александрович… Миша. Что-то случилось? Он из Севастополя? Что-то плохое? - Всё нормально, Киска. Всё нормально. Это Лолеров. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? Я начинал работать у него. Он предлагает новый проект. А ты Валю не видела? - Видела. Она у директора. Говорят, она увольняться хочет. Миша, мне нужно сказать тебе что-то очень важное. Я давно хочу тебе сказать, но всё как-то не решаюсь. Но откладывать больше нельзя… Она впервые назвала его по имени. И ему это не понравилось. А она опять…Раздражение охватило Мишку. - Не сейчас, Киска. Позже. Я зайду к тебе. Вечером. Иди, разбери пока вчерашнюю информацию. Я сейчас. Иди. И чуть ли не оттолкнув её, быстрыми шагами, почти бегом, понесся в сторону директорского кабинета, не заметив, как изменилась Киска в лице, как пошатнулась, и чтобы не упасть, оперлась рукой о стенку, как присела на банкетку в коридоре и прикрыла ладошками переполненные слезами глаза. Мишка ворвался в директорскую приёмную. - Валя здесь? - Да, Михаил Александрович, - оторвалась от компьютера секретарша, - но директор приказал, чтобы им никто не мешал. - Я подожду. Можно? - Как хотите. Если вам нечего делать, то, пожалуйста. Только, я думаю, что они надолго. У вас что-то важное? - Да нет. Я так… По личному. Я, пожалуй, потом… извините. Мне, действительно, нужно еще кое-что посмотреть. Мишка пошёл было в студию, но, вспомнив, что там его может ожидать Киска, свернул в буфет. Выпив две чашки кофе, он так ничего и не придумал, не решил, как ему надлежит поступить, как ему реагировать – радоваться известию, полученному от Лолерова или наоборот. У Вали будет ребёнок. Чей? Ну, конечно же, его. Он представить не мог Валю с кем-то другим. Но ведь врачи говорили, что у нее не может быть детей. И врачи ошибаются. Так часто бывает – говорят, что не может, а рождается двойня. Нужно было готовить сюжеты к завтрашнему эфиру, но ничего не клеилось. Свалив всю программу на Киску, не дав ей опять ничего сказать, он ушёл домой. Дожидаясь возвращения Вали, он навёл в квартире порядок, приготовил ужин, выгулял и покормил Бакса, купил и поставил в вазу розы. А Вали всё не было. Мишка позвонил на телестудию. Ответили, что ушла больше часа назад, а от студии до дома хода-то минут пятнадцать. Куда она могла деться? Обычно она никогда нигде не задерживается. Наконец, раздался шум отпираемой входной двери. Мишка выскочил из комнаты, перехватил у Вали сумку, помог снять пальто. - И как понимать прикажите подобное проявление внимания к бывшей жене? - Валя! Валечка! Ну почему ты мне ничего не говорила? - Что я тебе должна говорить? - Ведь мы так хотели ребенка… - Разве? - Прости меня, пожалуйста! Ведь ты же любишь меня. Валя! - Кто тебе сказал про ребёнка? Лолеров? - Да! Да! Ради нашего ребенка мы должны быть вместе. - Миша, это мой ребёнок. Мой! И больше ничей. - Но также нельзя. Нельзя решать за него. - Ему еще нужно родиться. Это не так просто. Для меня… - Я всё сделаю, Валя. Всё, что в моих силах. - А Киска как же? Она моложе и красивее меня. И детей она тебе нарожает здоровых. И любит она тебя… - Ну не надо, Валечка. Я прошу тебя, не надо. Валя крепко сжала виски, пытаясь задавить острую боль, и втянув сквозь крепко сжатые зубы воздух, выдохнула: - Ребёнок действительно от тебя, но его еще может не быть. Врачи категорически не рекомендуют мне рожать – либо ребёнок может родиться нездоровым, либо я не смогу пережить роды. От тебя я ничего не прошу, но и не гоню тебя. Поступай, как знаешь. Но я буду рожать. Всё. А сейчас оставь меня. Ради бога, ничего не говори. Не заставляй себя лгать. Завтра утром ты можешь просто уйти, ничего не говоря и, будем считать, что между нами ничего не было. У тебя своя жизнь, а у меня своя. Будем сосуществовать. Всё-всё. Обо всём поговорим завтра. И опять Мишка всю ночь просидел на табуретке между окном и холодильником, пытаясь услышать голос своего сердца ли, души ли, разума… Он пытался заставить себя думать о Вале, об их будущем ребёнке, а вспоминалась Киска. Ведь, она действительно любит его. И она действительно моложе Вали. И детей она может рожать. Зачем же её отталкивать от себя? Валя – это прошлое, а Киска – настоящее. Пусть Валя уезжает в Севастополь, к родителям, а он с Киской поедет в Москву. Киска будет сниматься в кино, а он найдёт себе работу. Не возьмут на телевидение – пойдет в газету. На рынок, в конце концов, торговать пойдёт. Не пропадёт. Есть же у него талант. За просто так поклонники не любят. А ему до сих пор молоденькие девчонки письма пишут. Но с другой стороны – уже не мальчик, чтобы всё с начала… С Валей всё понятно, а Киска в кошку превратится, хвостом вильнет, и только видели её. Это он ей сейчас нужен, пока ещё в лучах былой славы, пока начальник её. А в Москве, если она будет на первых ролях – пошлёт она его куда подальше, чтобы под ногами не путался. Да что же делать, в конце-то концов? И Киска в эту ночь мучалась в поисках верного решения. Порой, ей казалось, что самым правильным будет позвонить Мишке и все ему рассказать, спросить его совета, но обида, вызванная его сегодняшним невниманием к ней, подсказывала противоположный вариант – ничего ему не говорить, раз сам ничего не видит, не чувствует, то и навязываться не надо. Если завтра не подойдет, так значит – не судьба. На следующий день Мишка подошел к Киске сам. -Понимаешь, Киска, какое дело, врачи говорили, что у Вали никогда не будет детей, а она забеременела. Для нее это единственный шанс стать матерью. Не могу же я ее бросить в такой момент. Мы хотя официально уже и не являемся мужем и женой, но у нее никого кроме меня нет в этом городе. Я обязан ей помочь, я обещал быть рядом. Пойми меня. Как бы я себя чувствовал, если бы сейчас бросил ее? Понимаешь меня, Киска? - Да, - еле слышно согласилась она, - Конечно, Миша. Мы должны ей помочь. Я все понимаю. Хотя мне и больно с кем-то делить тебя… - Ну что ты, Киска? Ты же для меня самый родной человек. Только ты меня понимаешь. Я же тебя люблю. Но так вот сложилась ситуация. Непорядочно, подло будет лишить ее шанса… - Конечно. К тому же, у ребенка должен быть отец. А аборт же она делать не может, как другая… какая-нибудь. - Ты молодец, Киска! Ты умница! - Нет. Я дура. Круглая дура, потому, что не слушаю старших, не забочусь о своем будущем, и совершенно непонятно почему люблю тебя… Если не возражаете, Михаил Александрович, я бы на недельку взяла отпуск за свой счет, чтобы привести свое душевное состояние в норму… - Не расстраивайся, Киска, ведь мы все - равно будем рядом, вместе. И с отпуском я тебе, конечно, помогу, но, может быть, чуть позже, сама понимаешь, мне сейчас придется много отвлекаться от работы… - Понимаю, и постараюсь обойтись без отпуска. Но хотя бы несколько дней мне все – равно нужно будет. Я с девчонками как – либо договорюсь, чтобы мой фронт работ не оголялся не на секунду, хорошо? - Ну, вот видишь, какая ты умница. Зря только на себя наговариваешь. Мы с тобой еще Москву покорим… Ребенок у Вали родился мертвым. Да и саму ее спасли с большим трудом. Мишка продолжал жить в одной квартире с Валей. Иногда, оставался на ночь у Киски. Та стала относиться к нему как-то прохладнее, но не прогоняла, выслушивала все его жалобы на Валю, на то, что он принес себя в жертву порядочности, а сама ничего ему не говорила, ни на что не жаловалась, даже о том, что она сделала аборт, Мишка так и не узнал. От предложения Лолерова он отказался, а в Москву не захотела ехать Киска. Впрочем, он даже был рад этому – получалось, что он остался в Рудном не из- за своей нерешительности, а из-за Кискиной, которая с завидным терпением сносила его упреки в свой адрес и прощала ему даже синяки и ссадины на своем маленьком нежном красивом теле.
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
