Фантастические повести и рассказы – 2
Дата: 28 Июня 2015 Автор: Чекусов Юрий
Содержание
1. Большая легенда космоса
2. Новые приключения Кота в сапогах
3. По ту сторону света
4. Погоня
5. Разбитые черепа
6. Роботоминиатюра
7. Сказание о золотой рыбке
Большая легенда космоса
Слышали ли вы Большую Легенду Космоса? О, вы много потеряли в таком случае, если не знаете ее.
Давно это было. Слишком давно, когда наша Земля была еще дикой и пустынной, и резвились на ней только могучие ящеры.
Вы знаете, как появился человек на Земле? Нет, не вспоминайте мне теорию Христа или теорию Дарвина; может, они верны, может и нет – не в этом суть. Просто, дорогой читатель, хочу я вам рассказать, что было миллионы лет назад на нашей многострадальной грешной Земле, когда появился на ней первый... пришелец, который положил начало человеческому роду!
1.
Сотрясая пока еще пустую от людей Землю, громадина многотонного космического корабля шла на посадку. Командир этого удивительного творения – высокоразвитое цивилизованное существо, являющееся в данное время для этой дикой планеты гостем, уже однако чувствовало себя хозяином.
Корабль был поистине творением гения: огромным, с многочисленными отсеками, многокилометровый в высоту, он тускло блестел в лучах восходящего солнца. [примечание автора: в рассказе встречаются такие понятия как километр, тонна, космический корабль и т.д., что в высшей степени может быть отнесено только к человеческому роду, людям Земли. Но, дорогой читатель, это сделано для вашего же понятия и меньшей путаницы. Учтите это и в дальнейшем. Правда, некоторые имена героев позаимствованы из теории возникновения мира по Иисусу Христу, а некоторые расшифровки даже из фантастических рассказов. И всё же, скажете вы, всё это пахнет теорией Христа. Не буду возражать вам, спорить, но скоро вы поймете, что это не так – ведь это Большая Легенда Космоса!]
Бог, являющийся руководителем экспедиции, директором этой коммерческой кампании, босс и шеф для своих подчиненных, с гордым видом спланировал на досель необитаемую Землю. Покопавшись в датчиках индикаторов, настроил их на гравитационный режим вновь открытой планеты. Потом, под торжественный марш электрооргана сделал первый осмысленный шаг, навечно затем вошедший в историю. Затем в его высокоразвитой сверхцивилизованной голове возникла вполне закономерная мысль: «Надо застолбить сию землю и увековечить право владения на нее мною!»
Бог, что в расшифровке Блюститель-Опекун Галактики, взглянул вверх и увидел на выдвижной площадке уже одетых в скафандры своих подчиненных. Те с любопытством взирали на торжественный церемониал своего начальника, и, как показалось Богу, с нетерпением ждали его приказов.
Бог свистнул, и разом трое его помощников оказались рядом с ним. Опекун изрек приказ, который пошел под номером один: «Выставить столб из чистого белого железа. Вывесить на нем наш будущий государственный флаг!» «А что он будет представлять? — неосторожно спросил первый помощник Бога по имени Христос. — Мы этого не проходили». «Болван! — наградил его уничтожающим взглядом Бог. — Даю всем три минуты на размышления, и кто первый выдаст мне проект государственного флага, тот отныне и навеки будет моим первым помощником!»
Задумались Адам и Дьявол, в то время как Христос опрометью кинулся, точнее взлетел на стартовую площадку и скрылся в корабле. На исходе третьей минуты он под ошалелыми взглядами своих товарищей уже протягивал флаг своему покровителю. Так Христос подтвердил и закрепил за собою навечно должность первого министра, а над столбом серебристого железа заметался на ветру флаг с бородатым профилем и нимбом над ним.
Потом была долгая и нудная настройка организма под местную атмосферу. Всем четверым эта процедура сильно опротивела, ибо Земля была не первым их пунктом остановки. Но все тешили себя надеждой, что здесь-то они застрянут надолго, если не навсегда. Решающее слово было за Богом. И когда тот изрек: «Эта планета мне нравится!» — его соратники облегченно вздохнули, поняв, что их мысли текли в верном направлении.
Вечер они блаженствовали, наслаждаясь долгожданным бездельем. Но недолог был их покой, и наутро Бог выдал приказ номер два: «Для ориентации в пространстве, земном и космическом, выставить сии знаки... — и, подумав, ткнул пальцем в несколько точек карты Земли, составленной электронно-моделирующей машиной по данным разведочно-исследовательских станций, круживших всю ночь над Землей по заданию Опекуна.
И вот в разные концы Гондваны (в то время на Земле имелся один-единственный материк Гондвана) вылетели для выполнения задания Христос, Дьявол и Адам.
Так появились на Земле удивительные вещи и явления, над которыми долгие годы будут ломать и ломают головы гениальные и великие ученые 19-20-х веков нашей эры.
... Базовый гравиовездеход Дьявола стартовал первым. По магнитокомпасу и показаниям координирующего устройства автопилот точно посадил машину в заданную точку. И не беда, что последняя оказалась среди дремучих зарослей: несколько мгновений, и кванты выжгли поляну диаметром в несколько сот метров.
Долго сидел Дьявол в своей командирской рубке и раздумывал над проблемой, какими ориентирами оставить память о себе. Затем рука его машинально потянулась к электронно-моделирующей машине и отдернулась назад. «А что, если, — с ужасом подумал Дьявол, — Бог подумает, что я окончательный лентяй! А он явно так думает, тем более если следит за мной по радиолокационной системе! Н-да, ну и дела! Впрочем, была не была, вдруг он спит в данный момент?!» И Дьявол дрожащей рукой нажал кнопку «Вход» и потянулся ко второй кнопке «Исходящие», как на табло вспыхнуло: «Шеф приказал в области ориентации ворочать мозгами самостоятельно, без подсказок!» Волосы второго помощника Бога встали дыбом от такой ошарашивающей новости.
И всё-таки посетила Дьявола, по его мнению, великолепная идея: сориентировать север-юг могучими каменными исполинами, вырезанными из гигантских скал.
Тонко запели индикаторы настройки дальнобойных лазеров, зашипел поисковый приемник в поисках скал, пытаясь связаться с разведочно-исследовательскими станциями околоземного пространства. Вскоре начали поступать данные. Дьявол, не задумываясь и даже не стараясь вникнуть в обстановку, ткнул кнопку старта лазерных установок. Узкие испепеляющие лучи неожиданно возникли в воздухе и потянулись дальше. Дьявол не стал отстукивать им программу, а решил сам управлять процессом «вырубания» каменных ориентиров. Бездумно щелкая тумблером и крутя ручку настройки, он по-прежнему мыслями витал в стороне. Несколько раз щелкнуло реле количества, отщелкивая данные о «готовых» изделиях.
Наступила очередь силовых гравитационных установок. Но тут случилась осечка. Приборы гравитационных установок базового вездехода показывали максимум нагрузки. Автоматически включились усилители. И сразу взвыли сирены ограничителей, не выдержав такой большой нагрузки для таких не слишком уж мощных гравиоустановок.
Датчики выдали показания: каменные ориентиры имели вес до двух тысяч тонн каждый, и поэтому гравиоустановки не смогли «оттранспортировать» эти махины в точку ориентировки; лишь со скрежетом эти каменные исполины «проползли» несколько десятков метров и затихли.
Пришлось изменить условия и данные этой инженерной задачи. В нескольких десятках километров располагался каменный массив, где лазеры за короткое время выточили большие шары диаметром до 2 метров и мелкие. Самые маленькие достигали 10 см в диаметре; крупные шары весили против многотонных глыб лишь тонну-две. Затем гравитационные установки сориентировали весь этот набор шаров в направлении север-юг.
(Пройдут миллионы лет, и всё это зарастет джунглями. И будут люди думать, как эти идеальные шары попали в дремучие джунгли, тогда как каменоломни располагаются в десятках километров от того места...)
... Христос оказался более мудрым, чем его товарищ. Его гравиовездеход замер в воздухе над указанной точкой ориентации, и первый министр задумался над задачей шефа. Как же всё-таки лучше сделать? В отличие от Дьявола, рука его не потянулась к кнопке электронно-моделирующей машины, ибо мысль, посетившая его мозг в данный момент, была намного гениальнее или тождественна той, что могла предложить машина. Христос немедля ткнул кнопку действия лазерных установок и перещелкнул тумблер настройки на режим «широкий диапазон». На пустынном камне внизу лежащей Земли заработали смертоносные кванты.
И вот уже стали оформляться контуры будущих рисунков астрономического ориентирования... Снова пройдут миллионы лет, и ученые будут ломать головы над этой загадкой...
... Адам, тот был попроще первого министра Христа, тщеславного и честолюбивого создания, и тем более отличался от коварного Дьявола-интригана. Было в Адаме что-то такое неуловимое от свободного человека, этакой творческой души. Даже было удивительно, как это Адам попал в экспедицию Бога; но, видно, всё же он был нужен Опекуну своим гениально-острым умом, высоким полетом мысли и фантазии.
Адам ткнул пальцем в кнопку. Раздумывал всего лишь доли секунды, потом лихорадочно схватился за штурвал. Щелкал тумблерами тогда, когда надо было; крутил ручку настройки четко, умело, зорко глядя на выступающий на скале рисунок.
Лазерные лучи окунтуривали на массиве мысли Адама, вызывая к жизни каменный рисунок Бога в скафандре с нимбом над головой...
Запищали динамики в рубках управления, созывая помощников к их шефу – Богу. И вот все в сборе!
Опекун, хмурясь, переводил взгляд с одного на другого. Однако, мало ли что было написано на его лице – он умел хранить свои чувства в тайне, не выдавая их ни мимикой, ни жестом, ни словом – несмотря ни на что, он был рад тому факту, что все его помощники более или менее блестяще справились со своим заданием.
... Когда Бог производил там, у Себя, вербовку членов своей экспедиции, он перебрал сотни и тысячи претендентов. Сам он пока в то время не знал точный количественный состав предпринимаемой экспедиции, но предполагал иметь в наличии небольшой контингент помощников, ибо его корабль был оснащен самой передовой и самой разнообразной техникой.
Долго он добивался лицензии на «свободную охоту», что в переводе с языка эмигрантов центрального кольца планет означает – закупка (приобретение лицензии) планеты (можно – звезды), поиск понравившейся тебе планеты (или, опять же, звезды) и «застолбка»: последняя операция была стандартной и выполнялась стандартными знаками, установленными Альбомом под редакцией Мирового Разума.
Экспедиция Бога была частной, поэтому-то Опекун так долго добивался лицензии на «свободную охоту». Но вот выбита лицензия, дана подписка Верховному Совету о гуманном и мирном существовании, набран экипаж.
Старт! В космос ушел корабль Бога. Однако долго шатался он по Свету, пока наконец здесь, на отшибе, нашел он понравившуюся ему планету, которую он счел посчитать своей. Да к тому же здесь не одна планета, а целых десять! И хоть у Бога лицензия была всего лишь на одну планету, он, однако, не смущался – остальные девять он просто захватит, а всех остальных лицензентов просто выбросит из этой системы, которую он уже назвал Солнечной. Ревизии Мирового Разума можно было не опасаться миллионы лет – кому охота заглядывать сюда, тем более, здесь требуется только транспортная связь. А ведь помимо ревизий на Мировом Разуме еще лежало управление центральным кольцом планет, что было весьма трудной задачей...
Бог еще раз оглядел своих помощников, подумал про себя: «Ну что сказать про Дьявола? Знаю, что он лентяй, однако боится меня, раз выполнил задание. Про Христа можно сказать следующее: болтун, тщеславие так и прет из него, сделает для своей карьеры всё, но глуп и мало понимает своих товарищей. Зачем он сделал астрономическое ориентирование? Ведь этим он выдает нас. Точно говорят, что болтун – находка для шпиона, но вряд ли он хотел навредить себе и нам, скорей это он делал ради желания выслужиться передо мной! О Адаме? О, этот польстил мне, хотя это явно не в том профиле выполненное задание. Да и не похож Адам на льстеца...»
Вслух Бог сказал только два слова: «Хорошо! Молодцы!» В ответ все вздохнули по-разному, но, в общем-то, облегченно.
2.
Все трое сидели не шевелясь, потому что говорил Бог. А когда говорил последний, возражения могли обойтись дорого. Лишь с Адамом Опекун мог пререкаться, да и то в редких исключительных случаях, ибо уважал его за способность великого мышления.
Но сейчас!.. Бог рвал и метал, и тем более не хотел слушать возражений. «Молчать! — кричал в гневе он. — Не хочу даже вас слушать! Ротозеи! Олухи! Спрашивается, чем вы занимались всё это время?» Ему пытались ответить, несмотря на все его предупреждения. Но он взорвался снова.
Сам Бог иногда задумывался: «Прошли уже десятки лет, а что толкового для освоения планеты мы сделали? Не говорю уж про Солнечную систему, но планета-то, планета?»
Но в общем-то всё-таки что-то сделано! Со дня приземления и «застолбки» планеты четырьмя членами экспедиции проведена следующая работа: сооружена рубка управления и центр наблюдения. Этих два важных объекта свели в одно огромное здание, оснастили новейшей аппаратурой, укрыли крышей-сферой. Были построены жилые дома-сферы (из расчета на каждого члена экспедиции) и соединены переходами с основным центром. Вырос Дом управления промышленности, осуществляющий связь и управление многих заводов, рудников и промышленных точек в разных точках Гондваны и Мирового Океана, где работали по радиосвязи механизмы, роботы и машины.
И в области географии произошли крупные сдвиги. Благодаря разведочно-исследовательским станциям, денно и нощно кружившим над Землей, были получены и обработаны многочисленные данные. Большой вклад в составление карт Земли внесли и морские разведчики. После долгого анализа электронно-моделирующие машины выдали долгожданные карты и изготовили глобус Земли. Примерно такого же результата добилась и астрономия Бога: были высчитаны орбиты планет, местоположения их, физико-химические данные атмосфер и коры планет.
Затем была создана малая действующая модель Солнечной системы (при ее создании были учтены все основные пропорции). А когда все члены экспедиции собрались для того, чтобы дать названия планетам системы, то закипели страсти.
Христос попытался сказать Техническому Совету (в него входили все четверо членов экспедиции, являющиеся единственными разумными обитателями Земли) о том, что лицензия у них всего лишь на одну планету, как на него зашикали со всех сторон: звериным взглядом одарил его Бог; ехидно ухмыляясь, бросил что-то оскорбительное в адрес Христа Дьявол; Адам, как свободная душа, всё время рвущаяся к чему-то новому, с недоумением посмотрел на своего товарища.
Дальнейшего Бог ждать не стал (вдруг так вся тщательно планируемая комедия пойдет не по тому руслу), отрубил: «Планета номер один! Кто выскажется по этому поводу?» Все сделали умные физиономии и задумчивый вид.
Опекун рассердился: «То, что мы бессмертны и не умираем, не дает нам право думать над таким простым вопросом целые годы. Предлагаю назвать ее Меркурием!» Все в ответ закивали согласно головами. Однако почему Меркурием, спросить не осмелились.
«Вторая планета, — возвестил Бог и коротко осведомился: — Как?» Неожиданно встрепенулся притихший было Христос. «Я-я, — заикаясь, начал он, — предлагаю назвать Венерой». В лицо ему захихикал Дьявол: «Ха! Смотрите на него! Нашел Утреннюю Звезду! Ой смешно, ой не могу! Ха-ха! Христос, хватит, рассмешил, больше не могу!» И Дьявол запрыгал по рубке, держась за живот. Однако сквозь смех продолжал: «А я знаю, почему он так просит назвать эту планету. У него в районе Л-2 на планете 57 Центрального Кольца планет осталась любовь, от которой он по весьма непонятным причинам сбежал с нашей экспедицией. И тем более непонятна связь шифра той планеты Л-2 57 с этой». Вмешался Бог: «Непонятно – так молчи! Да и не уверен я, что ты всё это поймешь и когда-нибудь почувствуешь! Итак – Венера! О третьей планете ясно – это Земля, наша резиденция!»
Бог не заметил, как Адам недоумевающе посмотрел на Христа, и в его взгляде почувствовалось что-то новое, одобряющее. Христос смущенно отвел взгляд в сторону.
Четвертую планету с согласия всех окрестили Фаэтоном. Правда, Дьяволу почему-то больше понравился спутник этой новоокрещенной планеты; он предложил назвать ее Марсом, в честь видного военного деятеля Центрального Кольца планет – с ним согласились.
Пятую планету назвали Юпитером, чем-то она напоминала искусственные звезды планет в Центральном Кольце. Дальше был Сатурн, затем Уран, Нептун, Плутон, и система замыкалась десятой по счету планетой Тясед.
... И вот сейчас, по тревоге, Дьявол, Адам и Христос примчались в центр к рассерженному Богу.
Почему тревога? А она оказалась не напрасной: в пределы Солнечной системы вторгся неизвестный космический корабль с опознавательным знаком «свободной охоты». Сомнений не оставалось – это был один из «лицензентов» Центрального Кольца, т.е. конкурент делу Бога. Что-то надо было делать...
3.
Бог в ожесточении метался по рубке управления, непрерывно изрыгая угрозы и проклятия, и кидал озлобленные взгляды в стороны своих помощников. Последние сидели тихо, стараясь не делать ни одного лишнего движения. Адам, однако, был не чета своим товарищами и попытался вмешаться: «Бог! Зачем шуметь? Мы же все здесь товарищи и понимаем, что к чему, – нельзя ли объяснить, что же все-таки случилось?»
Сказал это Адам и пожалел, а Бог вспылил еще больше: «Товарищи, говоришь? Какие вы все товарищи, если прошляпили посадку какого-то лицензента на Фаэтон? А-а?» Адам парировал: «Прошляпили – так прошляпили, надо было сразу так и сказать. Что теперь-то шуметь зря, теперь надо думать о целях защиты и тактики!» «Ну-ну, — скептически ухмыльнулся Бог. — Что же ты предложишь, раз оказался среди остальных самым смелым?» «Во-первых, — Адам встал, — надо узнать, каковы намерения этого лицензента – мирные или военные». «Мирные», — буркнул в ответ Бог. «Тогда не о чем беспокоиться, — продолжал Адам. — Они будут спокойно жить, и мы тоже». «Ты что? — взревел Опекун. — Забыл, что вся Солнечная система принадлежит нам? Болван! Спрашиваешь, почему она принадлежит нам, если у нас всего лишь лицензия на одну планету? Да потому, что решил так я! И так будет! Предупреждаю, что я не потерплю никаких возражений и найду управу на любого, кто выступит против меня!» Что-то оправдающее залопотали Дьявол и Христос. А Бог продолжал греметь и угрожать дальше: «Я хоть и не Мировой Разум, который только один может лишать жизни наши бессмертные тела, но я найду способы заставить вас мучиться и жить бесцельно, жить лишь для того и оттого, что вы бессмертны. Вы поняли меня? Надеюсь, что да. А теперь думайте, как нам избавиться от этой напасти – лицензента на Фаэтоне. Вдруг он тоже возжелает захватить всю систему и в том числе нас? Поэтому надо любыми способами предотвратить это и обезопасить нас самих. Итак, я слушаю».
Снова вмешался Адам: «Всё же они прилетели с мирными целями, раз об этом говорит их сигнальный флаг – и с этим явлением мы должны считаться. Зачем нам воевать, ведь у нас так мало сил. А если их много? В конце концов-то, что станет с нами и нашим аппетитом, если мы лишимся одной планеты – ведь у нас остается еще девять, принимая во внимание и Землю. В общем – я за мир!»
Опекун, глядя на разгорячившегося Адама, протянул с издевкой: «Стратег! Ну, а остальные что скажут?»
Вперед выскочил Дьявол, агрессивно размахивая руками: «Опекун! Нельзя слушать расхолаживающие речи Адама, который пытается успокоить и себя, и нас, нагнетая и проповедуя успокоение. Я предлагаю немедленно приступить к военным действиям!»
Теперь Бог с интересом разглядывал Дьявола – при отборке экипажа и в полете еще трудно было понять характеры будущих попутчиков; сейчас же они проступали с каждым разом всё ярче и индивидуальнее. И уже можно было сделать вывод, хотя бы относительно Дьявола – жесток, злораден, кровожаден, подчас – гнусен, не останавливаясь буквально ни перед чем.
Последний из выступающих – Христос – еще пытался вразумить Опекуна и Дьявола. Однако – тщетные попытки! И Христос замялся, махнул рукой и сдался.
Таким образом, Совет тремя голосами против одного проголосовал за начало военных действий. Адам еще бушевал и доказывал свою точку зрения, но никто его уже не слушал, лишь обозленный Бог оборвал его: «Всё! Адам, кончай дебаты. С этого дня, во избежание многих конфликтов и пресечения нежелательных явлений, объявляю военную дисциплину и постановляю:
- Для введения ранжировки и ликвидации разнузданности в поведении, к чему влечет излишняя демократия, из обращения изымается слово «товарищ», которое заменяется обращением «господин».
- Объявляю меня, Бога, главой Совета и Высшим органом власти. Все мои приказы и указания выполнять немедленно и без дискуссий. Всё, что я буду считать нужным, буду выносить на обсуждение и согласование Совета.
- Ограничивается свобода слова, печати и демонстраций. То, с чем вы не согласны, можете высказать с моего ведома на заседании Совета. Лица, нарушившие этот пункт и ведущие вредную пропаганду, понесут ответственность.
- Запрещаются митинги, сборища более чем двух человек, распространение вредных слухов, создание тайных организаций.
- Все работы и войны ведутся с ведома Большого Совета, где на обсуждении утверждается их надобность и целенаправленность».
Бог оглядел своих помощников и, с удовлетворением хмыкнув, заключил: «Всё! Попрошу теперь поставить свои визы под тем, что только что я объявил. Прошу вас, господа!» И все поняли, что настал конец их разгульной жизни – диктатура установлена!
По порядку стали расписываться под бумагами с вышеперечисленными указаниями, заведомо подсунутыми услужливыми электронно-мозговыми печатно-пишущими машинками. Свежих физиономий при этом не было: они больше напоминали кислые или же совсем прокисшие.
Бог, зажав под рукой папку с подписками, направился к двери. Остановившись у выхода, бросил: «С этого дня создается служба безопасности и тайного надзора. В ее архив уже пойдут вот эти документы, сегодня подписанные лично вами и гарантирующие ваше верноподданство мне. Руководителя «СБиТН» я назначу чуть попозже. Знать вы его не будете, и я постараюсь, чтобы и в дальнейшем не узнали, но зато знать о вас я буду всё – так что прошу любить и жаловать будущего шефа СБ!» — с этими словами автоматическая дверь мягко закрылась за Опекуном.
Все сидели оглушенные. Началось!
4.
Однажды, спустя несколько дней, в репродукторах что-то зашипело. Христос, Адам и Дьявол – каждый в своем особняке – насторожились: «Что-то сейчас будет!»
Наконец в репродукторе раздался хриплый от недосыпания и долгих раздумий голос Бога.
«Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Земли! Объявляется приказ №43.
Главнокомандующим операции «Фаэтон» назначается Дьявол, которому в связи с этим присваивается звание полковника. Его помощником и заместителем будет капитан Адам. Господа Дьявол и Адам, прошу вас мобилизовать все силы и средства для подготовки и успешного ведения военных действий!
Да здравствует победа!
Господа! Грудью встанем на защиту веры, Бога и отечества нашего! Ура-а-а-а!!!»
* * *
Так начались скитания Адама по военной стезе. Его облачили в какой-то мундир, нацепили на плечи эполеты и начали гонять по заводам. Вначале Адам еще пытался сопротивляться, выкрикивая антиправительственные лозунги и нелегально издавая листовки такого же содержания, но видно всё это, благодаря тайному начальнику СБ, дошло до Бога.
Бог был в гневе. Снова, как когда-то и как всегда обычно, он бегал по рубке, рвал и метал, пиная попадавшиеся ему под ноги вещи. А так как эти вещи были сделаны добротно и намертво привинчены к полу, а посему доставляли непомерную боль ногам Бога, Опекун ярился еще больше.
Он что-то орал, размахивая руками у лица Адама, пытался что-то доказать, но, видно, отчаялся – махнув рукой, молча и ожесточенно сорвал с плеч Адама капитанские эполеты. Бросил на пол и стал топтать.
Потом, словно одумавшись, он со всего размаху прилепил на плечи Адама другие эполеты и со злобой прошипел: «Смотри, Адам, ты уже поручик! Но и эти эполеты могут недолго просуществовать на твоих плечах, если ты не станешь другим! А сейчас – в карцер! На месяц! По горло в воде, с ослабленным питанием! Вон!»
* * *
Месяц находился Адам в узком каменном мешке по горло в воде. Другие организмы бы не выдержали такого испытания, но эти существа с Центрального Кольца планет могли, хоть и с величайшим трудом, не сдаться при подобных обстоятельствах...
Шатаясь, обессиленный и бледный, Адам шагнул на поверхность и сразу же зажмурился от яркого солнечного света. Наверху его торжественно встречала вся братия – Бог во главе и Христос с Дьяволом.
С удивлением Адам уставился на встречающих, точнее, на их форму. «Что это?» — он ткнул пальцем в грудь первого попавшегося. «Это, — с важностью объяснил Бог, — военные мундиры». «Как же, — устало хмыкнул Адам, — так и поверю. У нас же в Центральном Кольце планет в войсках охраны спокойствия совсем другая форма». «А ты забудь ее! — заорал Опекун. — У нас будут свои порядки!» И сунул под нос Адаму какой-то документ: «Читай! В связи с военизацией устанавливаются следующие военные звания... И присваиваются: мне – генералиссимуса, самый высший, ибо я превыше всего. Дьяволу – полковника, ты утверждаешься в звании поручика. Это за твои бесчинства. Но будущее зависит от тебя же самого. Или ты не согласен? Может, снова захотел в карцер?»
Нет, этого Адам не хотел. Немного помедлив, он согласился с доводами Бога.
... И всё же – кто донес на Адама?
Адам переводил взгляд с Христа на Дьявола и пытался дать себе ответ. Но у обоих было ангельское выражение. Может, Христос? Но тот проповедует идейные взгляды, покорность и смирение. Дьявол? Но каким хорошим он был, когда передавал ему еду в карцер...
Христу было присвоено звание майора. Глядя на его эполеты, Адаму вдруг стало завидно, и он с уверенностью произнес: «Да».
«Да, — сказал он, — господин Бог, отныне я верно и преданно буду служить вам! И уверен, добьюсь вашей благосклонности!»
* * *
Прошло около года, и вот на военном параде перед Советом демонстрируются военные силы Земли.
Перед трибуной Бога и его приспешников четкими рядами проходят базовые гравиовездеходы, пролетают гравиолеты, движутся лазерные установки, вычислительные центры, корректировочные и инфракрасные установки, машины электромагнитной защиты, ядерные ракеты, тягачи, шагающие заряды-смертники, радиоразведчики, информационные центры, строительные машины, строительные бункеры, мостостроительные, провозятся бомбы, торпеды, ядра. Затем потянулись бесконечные цепи роботов – этих бездумных исполнителей воли Бога.
«Пошла пехота и военные специалисты по управлению всеми машинами и механизмами!» — с внутренним удовлетворением доложил полковник Дьявол. В ответ он получил доброжелательный взгляд генералиссимуса.
Бесконечными шеренгами и рядами тянулись мимо трибуны механические воины. Проходили корпус за корпусом роботы армий «Гондвана», «Фаэтон», «Земля», «Марс».
А вечером Дьявол и Адам получали последние указания Бога.
... Опекун в волнении ходил по рубке. «Господа! Решающий миг наступил. К этому мы готовились целый год, для этого мы мобилизовали все силы и средства; для военных целей у нас работали почти все заводы и фабрики нашей Земли, построены объекты и строятся новые. Господа, я призываю вас к вниманию и осторожности. В последнее время в атмосфере Земли замечено много радио-шпионов Фаэтона. И хотя мы принимали и принимаем меры для борьбы с ними, я уверен, что наши противники хотя бы частично знают и догадываются о наших планах. Но это совсем не дает нам повода для трусости, паникерства...
Теперь конкретно о делах. Десятки и сотни ракетоносителей поднимут и перебросят на Марс наши Армии «Гондвана», «Фаэтон» и «Марс», после чего вернутся назад. После захвата Марса на армию «Марс» возлагается задача охраны и контроля над этим спутником. А армии «Фаэтон» и «Гондвана» в это время развернут основные боевые действия на Фаэтоне и захватят его.
На Земле в это время в качестве резерва готовится к высадке на Фаэтон четвертая наша армия – «Земля», которая стартует по вызову или в случае тревоги.
Итак, сыны мои, благословляю вас на ратное дело! С вами Бог!»
5.
Как в кошмаре произошла для Адама высадка на Марс.
Посты Марса не могли сначала понять, что же произошло, что обозначают эти десятки и сотни ракет и кораблей, примарсивающихся без оповещения. А когда поняли и прочувствовали – было уже поздно...
Марс горел! Тяжелые башмаки роботов топтали марсианскую землю... Уничтожалось всё живое...
Бог понимал, что лицензенты на Фаэтоне так же бессмертны, как и он. Но выход был – если в течение долгих лет организм жителя Центрального Кольца планет не подкреплять, то он автоматически впадает в состояние анабиоза. Вот тут-то и не зевай – хватай эту мумию – и за толстые стены, запоры, на кандалы. На это Опекун и рассчитывал.
Богу приходили одно извещение за другим – радиостанции-буйки цепко охватили Марс.
... «Нет связи с армией «Гондвана», которой командует поручик Адам...»
«Одна из командуемых мной армий – «Марс» – попала в окружение. Погибло много техники...»
«Адам силами своей армии захватил и разрушил два крупных поселения. Потери небольшие...»
«Под одним из основных городов Марса, сильно укрепленном, полегло два корпуса армии «Фаэтон». Город N не взят...»
«Армия «Гондвана» изменила маршрут, намеченный мною. Посему требую отстранить от руководства поручика Адама...»
«Почему нет ответа на мой предыдущий ответ? Продвигаюсь на север. Полковник Дьявол...»
Бог снова сидел в грозном молчании, раздумывая над развитием боевых действий на Марсе. Ох как охота было ему заорать сейчас на кого-нибудь, сорвать зло. А на ком? На Христе, что ли? Э-э, тот не годится, младенец, ягненок. И как сейчас не доставало Богу Адама, который мог огрызаться. Нет, Опекун был уверен в военных способностях Адама; и если тот изменил директивный маршрут своей армии «Гондвана», то значит знал, что делать. Нет, Бог не будет отстранять Адама от руководства – в любом случае Дьявол с такой грандиозной задачей, как захват Марса и Фаэтона, один не справится. А посему – быть так, как есть!
Горел Марс, испепеляемый ядерными взрывами и квантовыми зарядами, бластерами и бомбами, электричеством и ультрафиолетовыми лучами... Его конец был предрешен – в конце восьмого месяца со дня начала войны передовые корпуса армии «Гондвана» ворвались в столицу Марса.
И понеслось на Землю извещение: «Столица Марса пала. Мятежники сдаются. Поручик Адам». И в ответ: «Быть тебе капитаном!»
... Впереди назревал основной и решающий момент войны – высадка и захват Фаэтона. Для этого с Земли непрестанно уходили в сторону Марса всё новые и новые ракетоносители с грузом и роботами. Промышленность Земли еще более интенсивно работала на военные нужды. Но чувствовалось – не дремали и там, на Фаэтоне, готовясь к обороне и сооружая укрепления. Предстояло великое сражение...
Теперь Бог был в добродушно-тревожном настроении. Отправляя каждый раз новую партию груза, он приветливо махал вслед рукой и приговаривал: «Вот, укомплектованы уже полностью армии «Гондвана» и «Фаэтон», пополнена армия «Марс», а теперь это – для новой формируемой армии «Удар».
6.
Первой штурм начала армия «Фаэтон» под командованием полковника Дьявола. Его помощник – капитан Адам – отговаривал его от такого шага, мотивируя это тем, что от этой затеи останутся щепки. Рассвирепев, полковник приказал ему замолчать – он здесь старший и приказывать будет именно он! Уже в отчаянии Адам отпарировал: «Это же безумие – садиться на их центральный ракетодром даже крупными силами. Господин полковник, вы что, думаете, они нас не ждут? Как бы не так – афера, как с Марсом, для нас второй раз не пройдет!»
«Молчать!» — побагровел Дьявол. — Ты что, капитан, думаешь, я не понимаю; но именно я рассчитываю на то, что меньше всего они нас ожидают в центре, хотя и сильно, видно, укрепили его». «Однако они быстро очнутся, и тогда уж вам не поздоровится!» — отрезал напоследок капитан.
* * *
Адам был прав – более трети эскадры армии «Фаэтон» погибло под кинжальным огнем на центральном фаэтонском космодроме. И это именно тогда, когда роботы армий Дьявола и Адама так остро нуждались в ракетоносителях...
Дьявол впал в уныние и апатию. Тогда капитан решил самостоятельно сделать высадку своих сил на Фаэтоне. Корабли армии «Гондвана» садились в различных безлюдных местах.
И опять просчет! Мелкие группы тяжело противостояли крупным силам фаэтонцев. Чтобы спасти армию от разгрома, Адам, брошенный на произвол судьбы полковником и так и не дождавшийся от него обещанной помощи, дал по радио всем боевым кораблям условный знак отступления: «Космос зовет!» И сотни боевых кораблей и ракет, разбросанных по разным углам огромного Фаэтона, стартовали в сторону Марса.
Потерь армия «Фаэтон» понесла мало, но не было и успеха...
... Тогда капитан Адам предложил полковнику новый план нападения на Фаэтон, который был принят Дьяволом.
7.
Шли месяцы, годы... Бог по-прежнему метался по рубке, ежедневно выходя на связь с Дьяволом и Адамом – руководителями военных действий на Фаэтоне. А вести оттуда были неважные, и с каждым разом они приходили всё мрачнее, беспощаднее и тревожнее.
Опекун стал угрюмым, замкнутым. Потерянно бродил он по рубке, в нетерпении ожидал очередной сеанс связи; зло кричал на Христа, если тот совался не в свои дела. По настоянию полковника Дьявола Бог вскоре отдал приказ: «Корпусам армии «Земля» стартовать в космос с целью прибытия на планету Фаэтон для того, чтобы исполнять там оккупационные функции».
Роботы «Земли» стартовали на транспортных кораблях. И теперь в резиденции Бога установилась полная тишина, уже не нарушаемая бряцанием оружия и роботов-солдат...
И вдруг... Не будь Опекун Галактики и Христос бессмертными, то их бы точно хватил удар и они бы померли. Как же так – без приказа, без предупреждения, так неожиданно?
С ревом на гигантский космодром Земли один за другим приземлялись ракетоносители, транспортники, разведчики, десантные корабли, станции-связисты. Бог ошарашенными глазами смотрел на растущий частокол кораблей и не мог понять...
Три дня продолжалась посадка армады кораблей, вернувшихся с Фаэтона. Над космодромом и на сотни километров вокруг стоял всё это время неумолчный шум с разнообразной гаммой звуков.
... «Докладывай! — резко оборвал Бог полковника. — Что, как и почему?» Дьявол устало щелкнул каблуками и тяжело уселся в кресло напротив Опекуна. Невидящими глазами взглянул на Бога, безразлично заговорил: «Докладываю. С тех пор, когда мы ушли с Земли, прошло уже более пяти лет. Я считаю, да и не только я, но и капитан Адам, что дальнейшее ведение военных действий не только бесполезно и тщетно, но и пагубно. Если уж мы не смогли сломить фаэтонцев за пять лет, то мы не сломим их сейчас. Они сильнее нас, чего мы недооценили, да и чего греха таить – не верили в это и не хотели понимать. А что оказалось на самом деле? Наша радиоконтрразведка донесла в первоначальный период, что на Фаэтон в качестве поселенцев прибыло пять колонистов с Центрального Кольца планет, в то время как их было на самом деле восемь. Представляете? Ошибка в полтора раза, а наши заводы и промышленность работали для борьбы с пятью поселенцами Фаэтона и неким пропорциональным этому числу «пять» количеством заводов и предприятий. Наши вычислительные машины точно вычислили расходы металла и материала на эту войну, но опять же – из расчета на цифру «пять».
Считаю, господин Бог, дальнейшее ведение военных действий слишком отрицательно скажется на нас и нашей промышленности. Мы много потеряли в этой войне: миллионы роботов, тысячи и тысячи механизмов и машин, сотни кораблей и ракет; для восстановления такого урона, что принесла нам данная афера, потребуются долгие годы».
«У тебя всё?» — угрюмо спросил его Опекун. Дьявол встал, щека его задергалась: «Докладываю, господин генералиссимус! Военные действия по моему приказу закончены. Остатки сил отведены с Фаэтона на Землю!»
И враз поникла голова Бога – теперь он осознал всю серьезность положения и несостоятельность его мысли довести войну до победного конца. Последнее бы означало медленное изматывание и, в конце концов, их крах!
«Полковник, почему не предупредили о прилете? По вашей вине половина связи и приемных устройств на космодроме вышла из строя – такого большого приема кораблей мы не ожидали!»
«Не было времени».
В рубке управления повисла тишина. Наконец, не выдержав, прервал ее Опекун: «Что ж, придется нам смириться с присутствием посторонних лиц в нашей империи...» — и снова замолк, погрузившись в безотрадные мысли. И тем радостнее для него были слова, сказанные полковником: «Война просто откладывается. Но я, как военный министр, за возобновление военных действий! Нам нужна только победа, что и будет нам гарантировать единовластие в нашей Солнечной системе. Сейчас вопрос состоит лишь в том, какими средствами и каким методом возродить и усилить наш военный потенциал».
«Вы правы, Дьявол! — ответил Бог. — Этим вопросом займусь я самолично. Вы свободны, господин генерал-адъютант!»
Так на могучих плечах Дьявола заблестели новые эполеты...
* * *
Так как же произошел разгром? Послушайте, как это было...
После столь долгих странствований и жизни, полной опасностей, Адам запил. Теперь он наконец-то понял, что хоть они и бессмертны в обыкновенной жизни, но во время войны их может в клочья изрезать лазер, не будь при этом на них специальных защитных костюмов. А последнее до сих пор так и не поняли остальные.
«Тяжело ли было?» — часто задавал себе вопрос Адам.
... Дьявол дал «добро» плану Адама. В тот же вечер несколько десятков боевых и строительно-инженерных ракет сели в разных местах Фаэтона и приступили к строительству посадочных площадок с целью принятия на себя основных сил землян. И мгновенно их атаковали силы колонистов Фаэтона.
И всё же вскоре десантные корабли ударной армии «Фаэтон» приземлились на нескольких уцелевших от непрерывных нападений площадках. Упорные бои дали перевес воинам Дьявола, и уже на расширенный плацдарм стали прибывать остальные силы полковника и Адама.
А потом начались будни, тяжелая работа, изматывающие бои, напряженные ночи. Да еще вдобавок эти разногласия с главнокомандующим, командиром «Фаэтона» и «Удара» – «полковником» Дьяволом. Всё это закончилось тем, что многие корпуса армии «Фаэтон» попали в окружение. Участь была их печальна – теряя технику и роботов-солдат, устилая свой путь отступления грудами металлолома, они уткнулись в болота. И эти вонючие фаэтонские дебри-болота стали для многих могилой. Сам Дьявол во главе второй половины «Фаэтона ринулся на помощь потерпевшим; он сумел даже соединиться, но... выбраться из смертоносного кольца не смог. Положение было критическим.
И пришлось Адаму бросить свою «Гондвану» на произвол судьбы, а самому возглавить армию «Удар» и ринуться в дебри болот. «Удар» поистине оправдала себя, зарекомендовав новейшей, специализированно-отборной армией. И вот результат налицо: остатки армии «Фаэтон» вырваны из окружения.
Дьявол после многих неудач будто одумался: стал осторожным, но вместе с тем напористым, изворотливость теперь в нем стала сочетаться со смелостью и хитростью. Но когда полковник уточнил через свою радиоконтрразведку, что поселенцев на Фаэтоне не пять, а восемь, он ужаснулся. И всё ж е надеялся на чудо...
... Шли бои.
... На Фаэтон в качестве оккупационных войск прибыла армия «Земля». Во избежание угрожающего положения корпуса этой армии применены не по прямому назначению, а сразу же введены в бой.
... Неожиданно на Марс высадился десант фаэтонцев. Находящаяся там армия землян «Марс» оказалась в трудном положении.
Снова бои и бои. И вот когда перед Дьяволом легла сводка состояния войск, он стал перед выбором: «Воевать или прекратить?»
... Армия «Гондвана». Командующий – капитан Адам. В тяжелых и упорных боях полегли все до единого.
... Спецармия «Удар». Командующий – Адам. Участвуя в жестоких боях, понесла большие потери.
... Армия «Марс». Командующий – полковник Дьявол. Разбита, остатки взяты в плен. Сама планета контролируется полностью фаэтонцами.
... Армия «Земля». Командует ею Дьявол. Сильно поистрепана.
... «Фаэтон» под командованием Дьявола. Находится в плачевном состоянии.
А кольцо смерти сужалось. И Дьявол дал приказ: «Стартовать всем, всем, всем! Курс – на Землю! Боевые действия закончены...»
... Опекун дефилировал перед своими соратниками. Говорил. О чем-то, и даже порой не в тему. «Ой-ёй, сколько уже прошло времени, утекло бездарно и напрасно. Запомните на будущее: летоисчисление – земное, по местным меркам. Привыкайте. Да не к былой безразмерности и масштабности, что имели в Центральном Кольце планет! Безнаказанность здесь, в Солнечной системе, не пройдет. Греха с вами не оберешься», — так строго отметило главное лицо Земли.
«Привыкли тянуть резину, кота за хвост. Да, а что такое «резина»? — вдруг застопорился Опекун. — Что такое «каучук» – знаю, а кто же такие «резина» и «кот»?! Отвечать!»
Эх, и спросить-то не у кого...
8.
Много времени минуло со дня окончания военных действий на Фаэтоне, а Бог по-прежнему ходил мрачный. Так и не покинула его мысль об окончательной победе над колонистами-соседями. Каким же способом это сделать, Опекун не представлял.
Хоть и был Дьявол награжден новыми эполетами, Бог не простил ему такого поражения – поражения, которое нанесло его, Опекуна, мечтам сокрушительный удар. И вот на стол Дьявола легло командировочное удостоверение с лаконичным заданием: «На Луну (спутник Земли), с целью изыскания возможности постройки новых заводов для обеспечения космических нужд»,
Дьявол был в трансе. Вечером он жаловался Адаму: «Слушай, дорогой, что это значит? Ради чего я должен ехать с Земли в какую-то провинцию? Иль может Бог в отместку за что-либо специально ссылает меня на периферию, в эту дыру, коей является Луна? А, Адамчик, что ты думаешь по этому поводу?» Собеседник Дьявола в разговоре пошел почему-то совсем в другом направлении: «Что думаю? Да о том, что не пора ли подавать заявление об уходе из твоего военного министерства... Что толку от меня в этой области, да и тебе я мешаю развернуться. Единственного боюсь – как свяжешься с этими бумажками, так тебя здесь бюрократия и волокита задавит. Печально, но факт!»
Но приказ сверху есть приказ! И в тот же день Дьявол погрузился в транспортный корабль со своими грузами и отправился в пункт назначения.
И тогда же Адам подал рапорт с прошением об отставке.
... Разговор был тяжелый.
«Не хочешь быть капитаном? Или выражаешь свое презрение к введенной мною системе?»
«Меня это не интересует. Опекун, сделай мне отставку и дай другое дело, где я принесу пользы больше, чем с этими дурацкими эполетами».
«Прошу не забываться в обращении, господин капитан! Или же в один момент вы рухнете со своей служебной лестницы».
«Она меня не интересует».
«Заинтересует, если условия станут хуже. Но я пока что нуждаюсь в тебе, поэтому... даю тебе отставку!»
Адам молча привстал с кресла и изумленно уставился на Опекуна, в голове мелькнула мысль: «Неужто так быстро? Не верится...» «Да, — продолжал тем временем Бог, — я тебе дам отставку! Снимай эполеты!»
Адам недоуменно пожал в ответ плечами, не понимая теперь уже, к чему такая спешка. Капитанские эполеты, блеснув золотом, мягко шлепнулись на стол Опекуна.
«Можете идти...» — прозвучал глухой голос Бога вслед Адаму. А что же дальше?
* * *
Серый и измочаленный вернулся из командировки Дьявол. Сразу же последовал вызов его к Богу.
«Лунный центр сообщил мне о вашей неудовлетворительной работе, — Опекун в упор глянул на Дьявола. — Что вы скажете по этому поводу?» «Я сделал всё, что смог», — отпарировал Дьявол. «Однако! Фотошпионы передают мне совсем противоположное. Так что же?» «Я уже сказал вам: я занимался работой». «Тогда смотрите, чем вы занимались», — Бог веером рассыпал фотографии Дьявола в командировке, отображающие того отнюдь не в рабочем состоянии в рабочее время. Дьявол вспылил: «Да, я пил...» — и не успел закончить, перебитый Богом. «Можете не трудиться, я знаю об этом. В вашем организме датчики зафиксировали большую дозу спирта. Что это?» «Вы же сказали, что это. Единственное, что могу добавить: не так уж она и велика, эта доза, как вы думаете». «Молчать, — Опекун побагровел лицом. — Того количества, что вылакали вы в командировке, хватает даже для того, чтобы вас умертвили не только на Центральном Кольце планет, но и здесь, где я позволяю увеличенную дозу спирта. Так вот, господин Дьявол, вы не работали в командировке, а занимались огульно-разгульной жизнью. Вместо рабочего вида вы были в парадно-торжественно-выходном настроении! Задание вами не выполнено...»
Дьявол попытался возразить. Но холодно и жестко его обрезал Бог: «Я вас разжалую. Эполеты на стол!»
Генерал-адъютантские эполеты глухо ударились о стол Опекуна...
* * *
«Вот это да! — с удивлением констатировал Адам, глядя на перепуганного Дьявола. — Началось! Этак я до генерала никогда не дослужусь. Впрочем, у меня, не знаю как у тебя, желания двигать по такой стезе не имеется. И всё же интересно, до каких пор это будет продолжаться?» Дьявол уныло смотрел в угол и не отвечал.
Наступившую тишину разрушили микрофоны: «Внимание! Явиться всем в рубку управления».
Явились. Стали ждать. Адам был спокойный и равнодушный, находясь в состоянии «всё до лампочки»; Дьявол же нервничал, злился, ожидал в свой адрес выпады; Христос, казалось, состоял из натянутых нервов, занятый думой: «Пал я или вознесся?». А Опекун, казалось, специально не обращал ни на кого внимания.
«Слушать! Приказ №73. Господа, на основании анализа последних событий и для укрепления и возрождения нашей военной мощи...» — заговорил Бог. И вдруг неожиданно был прерван Адамом: «Да у нас этих мощей...» — осекся под невидящим взглядом Опекуна и в отчаянии махнул рукой.
Бог невозмутимо продолжал: «Для наращивания военной мощи предлагаю...» Все присутствующие удивленно переглянулись: «Как это так: вначале приказ номер такой-то, а сейчас – «предлагаю»?»
«...Полковника Дьявола окончательно утвердить министром вооруженных сил и полиции; майора Христа Иисуса Святого назначить министром культуры и просвещения; Адама, с его согласия, перевести на научную работу, присвоить ему звание военного инженера-капитана и назначить президентом Академии Наук Земли, которую он, будем надеяться, создаст в самое ближайшее время».
Бог помолчал, потом вскинул голову: «Вопросы есть? Возражения, дополнения, несогласия...»
Выступил Дьявол: «Меня интересует, это почему же Христа еще назвали Иисусом, да еще Святым. Это еще за какие такие достижения, а?» «А за такие, — издевательски перебил его Опекун, — каких у вас нет! По сравнению с вами, он настоящий Святой! Он не пытался внести разрушения, зная заведомо, что не сможет этого, не то, что вы, вояки! Я вам Фаэтон долго не забуду!» Бог погрозил пальцем. Кому – ясно. Но почему-то вмешался Адам: «Опекун, можешь не забывать, мы не помрем от этого. А если честно-то разобраться, то ты верно делаешь, что не забываешь: неудача на Фаэтоне – твоя ошибка, твой просчет, твое пренебрежение к разведке». «Всё?» — Бог впился в Адама. «Всё!» «Ну и хорошо! — против ожидания Бог остался спокойным. — Теперь с разрешения присутствующих я объясню, почему я наименовал Христа Иисусом Святым. Смысл его имен ясен, а сами эти слова просто означают имя, отчество и фамилию, так сказать ФИО». «А может, ИФО?» — резюмировал Адам. «Я сказал ФИО. Всем ясно?» — уже с угрозой в голосе повторил Опекун. «Конечно, куда уж яснее, — Адам вздохнул. — Старые добрые времена возвращаются...»
«Следующий...» «Следующим буду опять я, — вмешался Адам. — Прошу господина Опекуна о том, чтобы я был просто инженер и научный сотрудник и к военным людям отношения не имел, то есть – чтобы они меня не тревожили и не допекали своими званиями, тупой дисциплиной и т.д. и т.п.» «Что ж, прошение вполне законное. Быть посему! Но с одним условием – будете вы всё-таки инженером-капитаном со своей подведомостью и со своей подотчетностью. Вашим руководителем буду я. Но, господин капитан, вы сами понимаете, что капитан по званию ниже майора и тем более полковника. Отсюда вывод... Но это касается только относительно старшинства и некоторых форм дисциплины».
«Ну а к примеру, — поинтересовался Дьявол, — какое у меня ИФО?» «ФИО, — поправил его Опекун. — Я долго думал над этой задачей...» «Задачей, — заворчал невольно Адам. — Ерунда это, всякое там «господа», «генералы», «ФИО»... Кому это надо? Надо думать о другом. А над тем, о чем вы ворочаете своими тупыми головами, сдох бы давно любой робот». «Молчи, умник, — оборвал его Опекун. — Иди лучше и работай над проблемами науки и техники», «А может меня тоже интересует ИФО?!» — ухмыльнулся Адам. Опекун спокойно ответил: «Вы, господин капитан, именуетесь и числитесь как Адам Адамс Адамо. И вы свободны!»
Дверь захлопнулась за Адамом. Бог проводил его взглядом, подумал: «Грубоват, но дело знает».
«А вы, полковник, будете Дьяволом Крестовским. Последнее как бы олицетворяет вашу миссию министра вооруженных сил и полиции в сочетании с культурными задачами Христа, которым вы всячески должны потворствовать. Можете идти оба...»
Когда все разошлись, в микрофоне раздался голос Опекуна: «Господа! Приложим все усилия для выполнения возложенных на нас задач...»
9.
Шли годы. Росла военная мощь землян; укреплялись и колонисты Фаэтона.
Всё так же висела в воздухе мечта Бога о единоличном могуществе в Солнечной системе, висела, не подкрепленная какой-то необходимой и от этого еще более нужной деталью. Этой деталью могло быть что-то из ряда вон выходящее, не граничащее с техникой, что-то свое, индивидуальное, весьма похожее на разумных существ с Центрального Кольца планет; этот элемент явился бы хорошим подкреплением и ведущим органом военного технического арсенала – проще говоря, нужны были подобно Богу, Христу, Дьяволу и Адаму разумные существа, однако подвластные вышеперечисленным четверым...
День и ночь была залита светом физико-химическая лаборатория капитана-инженера Адама – он работал не покладая рук. И чем больше Адам впадал в сумасшедшую работу, чем больше увлекался, тем больше разрасталась ФХЛ Академии Наук. Адам, по мнению Опекуна, стал наглым и напористым: требовал материалов, неподотчетности, самостоятельности, стал хамоватым и грубым. И не понимал Бог, что это просто-напросто объясняется желанием достигнуть конечных определенных результатов и уж после этого докладывать.
Развил бурную деятельность и полковник Дьявол: на сводной карте Земли вспыхивали яркие точки новых заводов и рудников, фабрик и предприятий, ракетодромов и городов, новые тысячи роботов затопали по грешной Земле...
Попытался в тон работе подстраиваться и Христос, проповедуя взгляды смирения и покорности, чем претворил в жизнь свою министерскую должность, неся Дьяволу и Адаму культурные и просветительские мысли. Но осекся... сначала на Адаме, который резко оборвал его проповедь (или исповедь): «Слушай, Святой, нечего тебе мешаться мне. К чему мне твои бредовые идея? Культурный я и без твоих выкладок, афоризмов и цитат, которые ты выдумал, сидя на Востоке. Или ты горд тем, что создал, так сказать, восточную мудрость?! Знаешь, иди и попытайся ее вдолбить Дьяволу... Впрочем, не надо, если не хочешь быть битым. Теперь о просвещении: может, ты и знаешь больше меня, в чем я, абсолютно говоря, не очень уверен, но все равно свои знания ты не туда толкаешь. Так вот, Иисус, запомни – культуру, смирение и просвещение ты будешь вдалбливать в мои существа, которые вскоре выйдут на арену жизни. И я уверен – за ними, нам подобными, будущее! А теперь взгляни туда. Дверь видишь? Так вот, ее надо прикрыть с той стороны...»
А от Дьявола Христос вылетел буквально через минуту, когда тот грозно рыкнул на него: «К чему мне твоя смиренность, если я военный человек! Смотри, Христос, допрыгаешься у меня – повешу... Прочь!»
* * *
И вот в один из прекрасных дней, стоявших на планете Земля, инженер-капитан Адам явился на доклад к Богу. Цель: доведение до вышестоящих инстанций результатов многолетних опытов и исследований, проведенных Адамом в области создания разумного мира на Земле.
«Господин Бог! Довожу до вашего сведения, что руководимая мною ФХЛ недавно закончила работу над возложенной на нее задачей: мною получено разумное существо, которое имеет в силу своих умственных способностей перспективу к дальнейшему развитию. И я думаю, что за этим существом, которое я условно назвал человеком, большое будущее. Все эти годы, которые я непрестанно и не покладая рук трудился над созданием Чего-то, закончились успехом; все мои умственные и физические затраты оправдали себя и, я уверен, с лихвой окупят себя. Однако предупреждаю, что работа по окончательному формированию и созданию человека еще не закончена – требуются еще годы, много сил и средств для окончательного завершения данной работы. И тогда, с помощью человека, т.е. людей, мы одержим величайшую победу над колонистами Фаэтона. Победа будет за нами, господин Бог!!!»
«Я верю в вас, господин Адам!» — Опекун внимательно взглянул на капитана и приготовился к долгому рассказу.
«Но начнем всё по порядку, — волнуясь, начал Адам. — Прежде чем приступить к работе, я переворошил всю имеющуюся у нас литературу по искусственному созданию органической жизни; однако дельного я нашел там мало. Второй и основной ступенью я посчитал нужным приступить к изучению атмосферы Земли; учел в разработке своей проблемы и климат с прогнозированием его на многие годы и века...» «Так, — прервал его Бог. — А результаты? На основании каких исходных данных вы пришли к созданию разумной органической жизни на нашей разумной Земле? Рассказывайте, господин Адам. Подробнее, меня это очень интересует!»
«Подробно рассказывать – это слишком долго, нудно, да и не интересно. По сути дела, господин Опекун, жизнь на Земле существовала и до нашего прилета сюда; я имею в виду флору и фауну. Но, как становилось ясно, нам нужны были разумные существа... По данным наших исследовательских станций атмосфера Земли состоит примерно из 70% газа азота (это, как нам известно, газ инертный). Исходя из такого условия, учитывая также гравитацию планеты и наличие уже имеющих на данный период более-менее разумных существ – этому условию наиболее удовлетворяли приматы, – я пришел к выводу: человек (так я назвал свой объект; чело-век означает «лицо века») должен состоять из органических и неорганических веществ, а в общем случае – на 80% из воды; человек должен обладать умом и другими органами, необходимыми ему для дальнейшего саморазвития и утверждения своего господства над природой. И т.д...» И последовали длиннейшие объяснения, выкладки, в чем Бог плохо разбирался, но суть улавливал. Единственное, что смутило Бога, было то, что не перещеголяет ли их этот Человек в своем развитии... «Вполне возможно, — невозмутимо ответил Адам. — Если бы он был таким же бессмертным, как и мы. Но всё равно: его умственные способности из поколения в поколение будут потенциально расти, уровень знаний станет выше, мощнее, грандиознее. И кто знает...» — капитан развел руками.
«Дурак, — в сердцах обругал его Бог, — растишь для себя могильщика...» «Пока нет, — парировал Адам. — Приручить его – наше право и в наших силах. А пользу он нам принесет огромную...»
«Что же тебе надо для дальнейшей работы? — угрюмо спросил его Бог. — Говори, я слушаю». «Вот это совсем другое дело, — Адам улыбнулся. — Мне нужен заповедник...» «Его параметры и требуемая для него техника и оборудование?» «На первых порах несколько поисковых станций и видеофонов ближнего действия, что нужно для наблюдения и контроля над ходом развития моих подопытных. В дальнейшем, конечно, для меня потребуется очень много техники, приборов, станций, лабораторий и прочего. И... здоровенный кусок суши, куда я переселю «результаты» развития первых людей – это уже будут более-менее разумные существа, создающие свой мир на острове и утверждающие свое право на жизнь, свое «я». «Как остров?» — ошалело переспросил Бог. «А вот так! На острове люди достигнут и завершат свою первую ступень развития – они не будут уже зависеть от фауны, т.е. зверей и животных, которых они раньше бы искали в целях обеспечения себя и своих семей питанием и едой, и которых мы должны бы были беспрерывно подсаживать и запускать к ним в заповедник. Нет, на острове они уже будут сажать овощи, злаки, разводить скот; ну и, конечно, структура общества у них намного изменится. В каком направлении – трудно гадать, но я думаю, что нам не стоит вмешиваться в такие дела, накладывать свою лапу...» «Какова же предполагаемая площадь твоего будущего острова-заповедника?» «Ориентировочно – около десятка миллионов квадратных километров». «Ого! — Опекун присвистнул. — И каким же методом ты собираешься отрывать этот кусок от материка Гондваны? Резать суперлазерами или рвать?» «Любое. Меня это не касается. С меня вы требуете будущих воинов, покорителей военной планеты Марса, я же требую с вас материалов, условий, оборудования... Если вы мне дадите это, то получите то! Я жду ответа, господин Бог». Опекун жестко усмехнулся: «Всё верно, действуй! Даю тебе «зеленую улицу»! Недаром Христос говорил, что тебе плевать на всё и всех, кроме... работы!»
Адам забрал со стола накладные и разрешения, кивнул на прощанье Богу и вышел.
10.
Несколько десятилетий развивалась органическая разумная жизнь в заповеднике – будущее человечества, будущий разум Земли. И всё это время они находились в фокусе наблюдающих с Великого Кольца планет. Дьявол потирал руки, ходил по рубке, с радостью взирал на видеофон и восклицал: «О, будущие воины! В них залог нашей будущей победы!» Христос в этом отношении был спокойней, но зато в вопросах культуры и просвещения нервы его вибрировали еще более. По настоянию Бога он разработал программу постепенного овладения человеком сначала примитивными орудиями труда – скребками, ножами, затем – более современными – топором, луком, копьем.
Плодились древние люди – Бог смотрел на это с восхищением. С любознательностью лазили эти полуразумные существа по лесам, горам и территории заповедника, огражденного невидимыми электромагнитными стенами – радовался и Адам. С остервенением и отвагой кидались люди на мамонтов и других зверей, добывая тем самым для себя еду (количество зверей и мамонтов регулировалось и запускалось в заповедник с тем учетом, чтобы они являлись пищей для людей, но чтобы последние при этом не исчезли с лица Земли) – Дьявол безумствовал и ревел от восторга, видя как его будущие солдаты приобретают военные навыки. Вот человек от камня перешел к скребку и каменному ножу, затем – к луку и топору (всё это было сработано тонко и посему быстро привилось к человеку, в чем немалую роль сыграл Христос) – расцветал Иисус.
И вдруг случилось непоправимое – то, чему нельзя было появляться у людей, на что был наложен запрет Богом, оказалось у них. Это было огонь! Огонь, огонь, огонь!!! Как он оказался у людей – осталось загадкой. Разгадкой было лишь то, что на этот шаг – оказать людям сию медвежью услугу – мог решиться один из троих (Бог исключался).
Случилось непоправимое: в обществе людей, в их диких и необжитых пещерах, принося тепло и жаря мясо мамонтов и зверей, ярко вспыхнул огонь. Вспыхнул, осветив для человечества новый шаг в его развитии, нанеся тем самым непредвиденный удар по программе развития людей, разработанной Опекуном.
... Бог уже не рычал, а лишь молча и злобно смотрел на Адама, будто говоря вслух: «Ну как они, твои человечки? Еще что следующее выкинут?» Однако капитан понял молчаливые вопросы шефа. Пожал плечами: «Господин Опекун, я вас предупреждал, что от них можно ожидать всякое. Их возможности, точно так же, как и безумства, неограниченны, но... ведь они, эти человечки, нужны нам! Не так ли? Не знаю, каким уж это образом к ним попал огонь, но всё равно – рано или поздно он попал бы к ним: или бы мы это сделали в соответствии с программой, или же кто-нибудь из нас решился бы на этот шаг...»
В глазах Бога зажглась тревога, росло беспокойство: «Кому это надо было? Кто подбросил огонь людям? Адам? Это расстроило бы его программу действий. Дьявол? Но не в его интересах это делать, ибо ему для будущего нужны воины, солдаты... Христос? Этот ротозей точно мог внести культуру и просвещение в людей таким образом. Так он или не он? И кто все-таки?»
Клокотал от гнева Дьявол, думая про себя: «Кто же все-таки этот подлец, что дал людям огонь? И кто сейчас знает, во что выльется нам эта промашка... Может, люди пойдут войной на нас, что наверняка закончится усмирением их бунтарства и гибелью сотен их представителей...»
Спокоен был Адам, в голове которого билась всего лишь одна лукавая мысль: «А здорово я разворошил наш муравейник! Сейчас будут думать, кто это мог сделать, но я останусь вне подозрений, в тени, хотя огонь подбросил людям я. Именно я, и никто другой! А сделано это было для того, чтобы люди в своем развитии шагнули вперед, сами бы подумали над проблемами и заботами своей жизни; получив в руки огонь – этот изумительный дар госпожи Природы, – люди уже не удовлетворятся территорией заповедника, для них потребуется огромная территория, что и потребует более форсированной работы по отделению острова от материка. Остров этот будет называться Атлантидой!»
«Кто этот человек, что впервые принес людям огонь и заставил их верить в его могущество?» — угрюмо спросил Дьявол. Опекун, не глядя ни на кого, отчеканил: «Его зовут Прометей!»
11.
... Удивительна и богата событиями была история Прометея...
Прометей был одним из первых и, вероятно, одним из лучших творений Адама в его ФХЛ: высокого роста, с могучей грудной клеткой и сильными руками, он собою как бы олицетворял будущее человечества. Эти биологические существа, созданные Адамом, мало походили – хотя и напоминали – на обезьян, да и в людях Адам сумел каким-то невероятным способом заложить куда больше мозговых извилин по сравнению с их прототипами.
Само собой получилось так, что Прометей – по выпуску всех в заповедник – стал вождем племени. Несколько гортанных возгласов и ударов кулаками утвердили его в этом призвании.
И вот племя Прометея, куда входило только несколько десятков мужчин (женщина создана еще не была), начало жить, существовать своей жизнью. Целый день оно лазило по заповеднику, выкапывая съедобные корни. Вскоре нужда заставила Прометея и его соплеменников взяться за дубинки и камни – это было более удобное оружие для защиты и нападения. И вот таким образом появилось у них мясо убитых мамонтов, родилась дружба. Крепкая мужская дружба.
Года через два такой вот бесцельной вроде бы – для Опекуна и Адама – жизни, племя Прометея поредело и уменьшилось до двух десятков самых могучих и выносливых мужчин. Два года – срок немалый, и Прометей очень много узнал за это время.
... Первые дни, когда их, никого не видевших – даже Адама, ибо опыты проводились втайне от будущих глаз людей – и ничего не знавших и не ведавших, выпустили в заповедник, они шарахались буквально от всего. Спали где попало, плотно сбившись в кучу, едва наступала ночь.
Так и бродили они дни, недели, месяцы. Болезни и кровавые схватки со зверьем уносили из их рядов один за другим очередные жертвы. Вскоре они оделись в шкуры, вооружились дубинками.
А однажды с ними приключилось невероятное – как-то, уже усталые, они брели из последних сил, голодные вот уже несколько дней, и вдруг – ни шагу вперед! Что-то неведомое для них и страшное в своей необъяснимости не пускало их дальше. Обратно – пожалуйста, вперед – нет. Усталые люди зароптали, и тогда вперед вышел Прометей. Могучим ударом руки он хватил по невидимой преграде и... упал на землю без сознания. Сверху на него посыпались голубоватые искорки. Вспыхнула пожухлая трава рядом с телом Прометея, загудел сухой травяной вал, охваченный палом огня. В ужасе люди, схватив своего вождя, побежали прочь от наваждения. А через несколько минут сверху ударил дождь...
«Сейчас мы уже не те!» — с гордостью думал Прометей, оглядывая своих воинов.
По-прежнему люди Прометея, да и он сам, считали, что они являются единственными обитателями этого полного опасностей, но удивительного мира.
Они выжидали уже второй день, пытаясь загнать какого-нибудь зазевавшегося мамонта в свою яму-ловушку. И вот – удалось! Радостно прыгая вокруг ямы, дикие люди швыряли в обезумевшего зверя камнями и в восторге кричали что-то нечленораздельное.
Потом была обильная еда. Люди с остервенением рвали сырое мясо и давясь, по-быстрому съедали его. Еще бы! Ведь надо успеть; не забывай, что ты не один и что вокруг тебя рвут мамонта такие же голодные, как и ты... Но мяса хватило всем, даже осталось. Прометей выставил дозоры, а все остальные, сбившись плотно в кучу, легли после сытной пищи отдыхать.
Прошло несколько часов, многие уже спали, а Прометей всё не мог сомкнуть глаз. С грустью он смотрел на тела двух товарищей, лежавших в отдалении и уже не имеющих возможности открыть глаза и вскочить с боевыми кличами. «Меня судьба будто бережет, — Прометей перевел взгляд в небо. — Интересно, для чего? Как я еще не погиб? А всё же интересно смотреть на небо. Что там? Какие духи и повелители обитают на нем и правят нами? Да, чтобы не забыть – как только проснутся люди, надо принести жертву, дабы усладить и ублаготворить духов, помогающих нам в тяжелой борьбе».
Взгляд Прометея наткнулся на фигуру какого-то существа, строением подобного ему, но одетого странным, непонятным образом. Вождь племени вздрогнул.
Этот человек висел в воздухе, не поддерживаемый буквально ничем, и пристально смотрел на Прометея, которого обуял невиданный страх при виде такого чуда; в руках этот человек держал черный маленький ящичек.
Прометей оглянулся на своих соплеменников, намереваясь призвать их на помощь, но взгляд лишь наткнулся на вповалку лежавших, включая даже дозорных, людей. «Это дух, небесный дух, принявший человеческий облик, — с волнением подумал Прометей. — Он посетил меня!» Волосы у него стали дыбом в предчувствии чего-то необычного; он, вождь дикого племени, повидавший за эти два года многое, побывавший не раз в зубах смерти, вдруг перепугался не на шутку. А сверху загремел голос: «Я – Адам Адамс Адамо, основатель человеческого рода! Ваш защитник, твой телохранитель!»
И вспомнил Прометей, как однажды на охоте, в схватке с саблезубым тигром он, сбитый с ног мощным ударом хищника, оказался на земле. Миг – и над его головой нависла страшная пасть тигра. Еще миг – и, казалось, смертоносные клыки сойдутся на его шее. И не понял тогда Прометей, почему так долго и тщетно пытался закрыть пасть тигр, но так и не успел закрыть. А через несколько мгновений хищник пал под ударами воинов Прометея. Тогда, в тот момент, вождь подумал, что его спасли соплеменники, на самом же деле ему, оказывается, помог этот дух.
«О, благодетель мой! — Прометей со всего размаху пал на колени. — Я благодарен вашей силе, могуществу и человечности!»
«Слушай меня!» — загремело сверху, и в тот же момент неведомая сила пригнула Прометея к земле, опрокинула его и заставила потерять сознание...
Очнулся Прометей вроде бы на том же самом месте. На том же, да не на том. Он твердо помнил, как он рухнул около какого-то чахлого невысокого куста, а сейчас последний находился на порядочном расстоянии от него. Что могло случиться? Кто его перетащил сюда и как тогда его в этом случае не сожрало дикое зверье? Прометей вскочил с земли и охнул от дикой боли в боку. Пришлось сесть. «А где же мои люди? — вождь с беспокойством огляделся. — Ага, они на том же месте и так же вповалку валяются. Видно, по-прежнему спят. Однако, сколько я так лежал?» Прометей оглядел болевший бок, ничего подозрительного не заметил, но вскоре его заинтересовал шрам чуть повыше живота. «Что это? У меня его раньше не было». Он ткнул себя в этот шрам – тупая проходящая боль гулко отдалась в голове, что, однако, не смутило Прометея, и он продолжал изучать это таинственное явление на себе. Последствие оказалось удивительным – под шрамом не оказалось полагающегося там ребра. И вот тут-то Прометей всполошился совсем: «Что за чудеса происходят со мной?»
Но новое чудо стояло перед ним – подобное ему существо. «Кто ты?» — прорычал Прометей, едва лишь увидав перед собой это почти безволосое творение. Руки сами нащупали дубинку: «Отвечай, не то хуже будет!» «Я – Ева! — прозвенел звонкий, режущий ухо Прометея высокой тональностью голос. — Женщина». «А?» — вождь разинул рот, сознавая, что попал в безвыходное положение и лихорадочно раздумывая по этому поводу: «Не знаю такой... Враг она мне или нет? Да нет, вроде бы, ить какая дружелюбная. Силенок у нее, однако, маловато, так что тревожиться зря не стоит – враз прибью, чуть что не так. А как чудно сложена, совсем не так, как я. Хм-м, интересно!» «Подойди», — поманив пальцем, приказал он Еве. Та повиновалась. Это понравилось Прометею: «Вдобавок послушная во всем. Это уже мне нравится. А впрочем, что тут удивительного, раз мне подчиняются даже мои соплеменники!» Вождь окинул взглядом обнаженную фигуру Евы; поинтересовался: «И долго так нагишом будешь ходить? Не замерзла, что ли?» Жалобным голоском Ева пожаловалась, что замерзла, но у нее нет ничего. «Откуда ты тогда, непутевая, появилась?» — осведомился, ласково улыбаясь, Прометей. «Не знаю», — взгляд Евы стал растерянным, на глаза навернулись слезы. Этого уже Прометей выдержать не мог: «Не смей плакать! Слышишь?! Ты видела когда-нибудь, чтобы из мужчин кто-то плакал?» «Нет, — прозвучало в ответ. — А разве ты не один?» «Со мной целое племя. И не вздумай больше плакать, так как у тебя будет много защитников сейчас. Поняла?» «Да, — и Ева расплакалась вновь. — А ты не кричи на меня так больше. Ясно? А то я боюсь. И я, кроме всего, не мужчина, чтобы не плакать, а женщина». Прометей был повержен, в смятении он сбросил с себя шкуру и подал ее Еве. Так спокойно надела ее и – это было непонятно Прометею – всё же прижалась к нему. «А это еще зачем?» — осторожно спросил он, боясь вызвать новый поток слез. «Чтобы и ты не замерз!» «Ага, — кивнул Прометей. — Давно хочу тебя спросить, что это ты в руке держишь?» «Яблоко». «А что же молчишь? Я же голодный и не помню, когда ел в последний раз. Давай съедим его, а, Ева?»
Она была согласна, но потребовала взамен поцелуя. Не добившись ничего определенного от Прометея, сама чмокнула его в губы и разделила яблоко надвое. Яблоко было подозрительного вкуса, но, боясь гнева Евы – да и голод не тетка, – Прометей съел его. И началось с ним что-то странное – руки лихорадочно сдернули с Евы шкуру и пустились в пляс. По-новому уже смотрел и чувствовал Прометей тело Евы, ее бедра, грудь, живот. Небо перевернулось для Прометея, и теперь туда были устремлены глаза Евы...
И, хрустнув тонкой кожурой,
Прометею спела Ева:
Ты мой король, ты мой король,
А я – твоя королева...
Так вошла в его жизнь и жизнь племени Ева... Жило уже племя в пещере, скрываясь там от непогоды и прочих врагов людей. Забегали по каменному полу дети, играя костями зверей и бивнями мамонтов. Жизнь забила ключом.
Шли годы, но мучился разгадками Прометей. Тогда, когда они вместе с Евой подошли к спящему племени, вновь что-то не пустило их вперед, навстречу спящим людям. Прометей, уже раз проученный, не стал бить кулаком по невидимой преграде, понимая, что это именно она чудодейственным образом спасла племя от зверья, и он просто легонько ткнул пальцем. И удивился – преграды уже не было, а люди, будто от долгого сна, просыпались и громко зевали.
... В конце третьего десятка лет Прометей твердо решил – он вместе с несколькими отчаянными воинами найдет всё-таки эту невидимую преграду и попытается понять, что это и для чего она нужна.
Принесены жертвы духам, прочитаны последние молитвы. Попрощавшись с племенем и женами, пятерка отважных во главе с Прометеем отправилась в поиск.
Много раз всходило над горизонтом Светило, много раз проезжало по небу на своей колеснице Солнце, часто метал молнии разгневанный Зевс. «Боги обижаются», — говорили люди, но Прометей не слушал их и вел своих людей все дальше и дальше. А дальше была стена, искры, долгожданный и загадочный огонь. Бережно несли они его, охраняя от ветра и дождя; в свою очередь огонь спасал их от зверей, грел в холод. Через год оставшиеся трое в живых подошли к пещере.
Вспыхнул огонь в пещере, согрел людей, согрел и старые кости Прометея. Огонь лелеяли, берегли его, поддерживали, за ним смотрели специальные, приставленные для этого дела, люди. Но принес огонь и беду, наказав однажды нерадивое отношение к нему – вырвался из пещеры, уничтожил там все и пошел гулять по заповеднику. Гудел, трещал, ревел огненный пал, уничтожая все на своем пути, оставляя за собой пепелище и мертвую равнину, а впереди него шли измученные люди. И, когда, казалось, уже не было сил, пошли дожди... Люди вздохнули свободнее, впервые за много дней заснув крепким и беспробудным сном. А Прометей горестно думал, как своенравен и злобен огонь. Сон не шел, но какое-то оцепенение сдавило Прометея, сорвало с земли и выбросило его вверх.
... Очнулся он в цепях, прикованный к серой могучей скале. Напротив – такая же скала с изображением духа, но с бородкой и нимбом над головой.
Так был наказан Прометей за то, что принес людям огонь!
12.
«Положение людей угрожающее, — докладывал на планерке Адам. — Заповедник почти полностью выгорел. В соответствии с этим, перед нами встает проблема: что делать дальше, куда переселить людей? Ответ-то один – на остров, но дело-то ведь в том, что он не готов. Сколько мы его лет отпиливаем суперлазерами от материка?» И сам себе ответил: «Три года. Тогда как люди живут и существуют более трех десятков лет». «Да, — возразил Бог, — но мы действуем в связи с программой развития человечества, главным автором которой, между прочим, являешься ты». «Не спорю, — угрюмо парировал Адам. — И все равно мы работы начали позже на два года. Кроме того, о чем я уже не раз говорил и предупреждал всех присутствующих, развитие человечество сложно и догматизму нашей программы последует только первые десятки лет. На самом же деле, как вы видите, человечество быстро шагает через наши намеченные рубежи, не поддаваясь точному прогнозированию». «Какой же вы предлагаете выход?» — спросил Дьявол. «Сейчас уже поздно говорить об этом, ибо ваши ранние помыслы были направлены лишь на развитие военной мощи, а не на людей. Буквально всё для заводов и фабрик, а на будущем острове работает в это время всего лишь треть намеченного количества суперлазеров. И здесь, господин Дьявол, выход из создавшегося положения лишь один – делать грандиозный взрыв, который отколет нам остров. А контур откола заранее наметить теми же лазерами». Адам сделал паузу и швырнул на стол какие-то записи: «Вот проект всего этого. На осуществление его потребуется полгода. Здесь сказано всё, упоминаются буквально все детали, даны ориентировочно результаты. Требуется только его претворение в жизнь...»
* * *
Полгода мучились люди в своем выжженном заповеднике, не имея возможности ни сменить старое место, ни обновить его. И эти же полгода велись в бешеном темпе приготовления для будущего мощного взрыва, результатом которого являлось бы появление на свет острова Атлантида...
И грянул взрыв с его запроектированными последствиями и неучтенными явлениями. Гигантская сила рванула по контуру будущего острова, оторвала последний от материка Гондвана, страшным эхом отозвалась в земных недрах и... развалила сам материк на несколько частей (что никак не входило в планы Бога и проект Адама). При выявлении сих причин сошлись на том, что причинами раскола Гондваны на несколько материков явились пробудившиеся вулканы, сейсмовоздействие взрыва, подземные и подводные удары, разрядка атмосферы самой планеты.
«Н-да, — с удивлением Адам взирал на экран. — Ну и дела! Не ожидал, что взрыв окажется таким своенравным и бешеным». В ответ Опекун с ехидством резюмировал: «Многого ты не ожидал... А может и хотел этого?!» Адам усмехнулся: «Не стоит об этом убиваться, слезами горю не поможешь. Да и кулаками после драки не машут. Но так ли уж для нас это горе? Согласен, что как-то легче жить и распоряжаться на одном материке, чем на нескольких; однако всё же это явление можно объяснить и нашей догматичностью, привычкой, нежеланием ничего нового, что ломало бы наше обустройство и психику». «Опять в философию вдался?! — Дьявол со злостью посмотрел на Адама. — А впрочем я забыл, что ты – инженер и ученый! Но и вы, господин Адам, однако, не забывайте, что теперь все мои военные заводы и фабрики оказались разрознены, с осложненной системой связи. Что мне прикажете делать в этом случае? Разорваться на части, а?»
Но недаром у капитан-инженера Адама Адамо была светлая голова мыслителя и свободолюбивца: он вспыхнул от незаслуженной обиды, заставил успокоиться себя и в дальнейшем словесном поединке разбил доводы Дьявола наголову.
«Так вот, господин Дьявол, я вам, да и всем присутствующим здесь предлагаю следующий вариант, который удачно вписывается в создавшуюся ситуацию. Во-первых: часть племени Прометея мы переселяем на Атлантиду, остальных разбрасываем и расселяем по вновь появившимся материкам; под контролем у нас находится только население Атлантиды, остальные же люди отданы нами в лапы госпожи Природы и будут жить под девизом: «Выживает сильнейший!», «Каждому – свое». Второе, относительно возобновления и утверждения жесткой и постоянной связи предприятий с нашим Центром... Это будет лежать на... наших помощниках, которых я создам в своей ФХЛ. Сделаю по вашим заявкам, предложениям и проектам. Вы поняли? Повторяю еще раз: я создаю вам помощников! Коротко об их данных: смертны, живут определенный срок, размножаются искусственным путем (отсюда вывод: количество их можно регулировать), на внешний вид разнообразны, по умственному развитию легко поддаются влиянию определенного лица и в дальнейшем в этих взглядах и в своей преданности становятся консервативны. Вас удовлетворяют эти условия? Думаю, что да...»
* * *
Племя Прометея усыпили. Теперь осталось «переселить» людей на остров и на материки. За эту трудную задачу взялись все, а руководство легло на Адама.
Президент Академии Наук знал, что делает, заранее представляя себе, хотя и в общих чертах – ибо он уже опасался делать в отношении людей какие-либо глубокие прогнозы, – будущие последствия переселения. Куда переселять Еву, жену Прометея, Адам не колебался – ну конечно на Атлантиду. А то кто же, такой мудрый и старый, возглавит племя, направит его развитие по требуемому руслу? Надо, обязательно надо Еву направить на остров, а не забрасывать в дикие леса и глушь других материков... Пока пусть вождем будет Ева, а потом может Опекун разжалобится и раскует Прометея. А если последнее удастся, то Адам гарантирует развитию людей большую перспективу.
Впрочем, он сам заковал Прометея в цепи. Нет, не в прямом смысле, конечно, совсем нет, но именно так всё подстроил, что огонь, такой необходимый, пришел к людям. А за это должен был по представлению Бога кто-то пострадать; Адам не хотел последнего в отношении себя и путем хитрой комбинации остался в тени. Как было это сделано? Весьма просто, но незаметно для постороннего и не слишком опытного глаза: Адам частично изменил потенциал и параметры электромагнитной стенки-защиты заповедника со смертельного удара на получение эффекта «трава – огонь»; потом отрегулировал показания приборов на старые уровни и сделал так, чтобы об этой махинации никто не знал...
Мягко подхватил гравиолуч сонную Еву и перенес ее на Атлантиду. Опекун, Христос и Дьявол сделали такую же операцию с другими людьми. И вот, шаг за шагом, многочисленное племя Прометея мелкими группами было расселено по Земле – началась эра наций, племен, народностей...
* * *
Адаму посыпались заказы. Теперь капитан-инженер в своих требованиях-запросах отказов не имел: ФХЛ разрасталась, ширилась, обстраивалась новыми зданиями, помещениями, лабораториями. И теперь ФХЛ занимала огромную площадь, застроенную и заплетенную антеннами, радарами, видоискателями, тонкими паутинами искателей и прочим, и прочим, переходами, бункерами, навесными обзорными площадками...
Огромные заявки поступили сразу от всех: Опекуна, Дьявола и Христа. Кто, кому первому – встал вопрос. Решали его на расширенном заседании в Центре, куда все прибыли из своих особняков на подсобных средствах.
Обсуждение было долгим, бурным и горячим. Каждый мотивировал срочность своего заказа многочисленными доводами и выкладками. Судите сами... Иисус Святой Христос: «Я, как министр культуры и пропаганды, настаиваю на первоочередности. Почему? Объясняю. В данное время для нас одной из важнейших задач является стабилизации и стимулирование темпов роста развития человечества; таким образом на меня ложится большая ответственность в области культуры и идейности людей. Чем скорее мы добьемся высоких показателей в этой области, тем быстрее произойдет наше сближение с людьми, их покорение нам, нашей воле. Этому-то и будут способствовать мои помощники: усмирять гнев, проповедовать смиренность и покорность, сеять любовь, оберегать от греха, агитировать и укреплять веру в Бога и в нас...» Мысли Опекуна после этого монолога были примерно следующими: «Н-да, реальность не промыла еще святые мозги Христа – он по-прежнему остался болтуном...»
Дьявол Крестовский: «Я требую, чтобы мои заказы были выполнены в первую очередь. Это неизбежно для интересов военного дела. Такая недолгая отсрочка, за время которой будут выполняться мои заказы, не повлияет на людей и их образ жизни, тем более их деятельность пока не контролируется нами полностью. Кроме того, помощники обеспечат мне надежную связь с заводами и фабриками, наведут порядок среди людей, уничтожат в последних гнусность и трусость, обучат военному делу, сделав их отважными воинами, да и надо заметить – наведут порядок в жизни и мыслях заодно и среди нас. И не будь я министром вооруженных сил и полиции, если не добьюсь этого!» Опекун с опаской взглянул на Дьявола, подумал: «Жестоким и опасным стал этот нахал. И уже не скажешь про него, что он лентяй...»
Встал Адам: «Господин Опекун, ваше слово». Однако Бог не был таким простодушным, в ответ он задал встречный вопрос: «Почему сейчас должен выступать я, если из моих подчиненных выступили еще не все?» Адам нахмурился, но отступать было некуда – его хорошенько наказали за непочтение к старшим и превознесение себя, хотя и наказали только на словах. Собравшись с мыслями, капитан заговорил: «Я, как создатель разумного мира на Земле, создам для себя помощников... — Адам замялся. — Как бы тут сказать... В общем, я создаю идеалы, эталоны людей, которые будут находиться на службе у меня и помогать мне в дальнейшем контроле за людьми».
Поднялся со своего места Опекун. «Господа, я должен заметить, что в последнее время один из наших товарищей – я говорю про Адама – стал заносчивым и слишком гордым. Предполагаю, что, может быть, это явление объясняется сложной многогранностью и трудностью возложенных на него задач... Вполне возможно; и поэтому я смотрю на это пока сквозь пальцы. Но в дальнейшем предупреждаю – такие явления больше недопустимы, ибо они могут привести к плохим последствиям. Теперь о деле: мне требуются помощники, точнее заместители, которые полностью подчинены мне, но через посредство которых вы можете добиваться от меня разрешения на осуществление той или иной задачи. И еще одно добавление, очень важное: этих помощников создаст мне Адам в последнюю очередь. Почему я преследую такую цель? Да потому, чтобы вы по-прежнему не отбились от рук. Теперь о порядке выполнения заказов: первый – Христу (для ускорения воспитания людей в требуемом направлении), второй – Дьяволу (для быстрейшего наведения порядка), третий – Адаму (с целью дальнейшего хода работ). У меня всё. Вопросов и возражений не принимаю! К делу!!!»
* * *
Адам повертел бумагу в руках, искоса взглянул на Христа: «Значит, приступать? Посмотрим, кого вы изволите себе в помощники. Ага, апостолов, ангелов, амуров... Вас понял. Сейчас же приступаю к делу, господин Христос. Начнем с самого начала. Апостолы... Главный апостол Пётр... Всего, значит, тринадцать?» «Двенадцать», — поправил Христос. «Всё ясно, — думая о чем-то своем пробормотал Адам. — Итак, тринадцать, да этих амуров и лемуров...» Инженер зарылся в заявке. «Не тринадцать, а двенадцать, — с нетерпением перебил его министр культуры. — Кроме того, лемуров у меня нет совсем, а есть амуры и ангелы». «Не мешай, — рассердился Адам, — слишком ученые все стали. В общем, зайдешь попозже».
Долго колдовал Адам в своей и со своей чудо-техникой. Большой перерыв в такого рода работе хоть и сказался, но всё-таки не стал решающим – Адам снова блестяще справился со своей задачей, выдав из нержавеющих ванн-хранилищ апостолов. Вот вышел седобородый старец – главный апостол Пётр, за ним следующий, еще один, еще... «Десять, — считал Христос, — одиннадцать, двенадцать... тринадцать». И открыл рот: «Как тринадцать? Я же тебе заказывал двенадцать, а ты...» «А что я? — рявкнул в ответ Адам. — Я тебе и сделал тринадцать, как ты говорил. Что тебе, старче, еще надобно?» Христос застонал от злости: «Я беру двенадцать апостолов, а со своим тринадцатым ты что хочешь, то и делай! А теперь мне давай ангелов и амуров». Адам недоуменно пожал плечами – только сейчас до него дошел смысл всех этих перипетий, – глухо сказал: «Ладно, не шуми, этого тринадцатого я пока суну в запчасти». «Как в запчасти?» «А вдруг у тебя кто сломается из этих двенадцати? Или выйдет из строя?» «Они что, не живые, что ли?» Инженер отмахнулся рукой: «Почему? Впрочем, потом объясню, но учти, что я работал, точно опираясь на директивы Опекуна. Так что претензий не принимаю, — и Адам открыл закрылки люка, откуда начали вылетать крылатые розовые ангелочки и амурчики. Количество их уже совпадало полностью.
Капитан-инженер сел в кресло, пригласил сесть напротив Христа, потом достал инструкцию по уходу, питанию и эксплуатации всех помощников министерства культуры и начал читать. Содержание этих бумаг было примерно следующим:
«Апостол – живое разумное существо, но в отличие от людей должен не есть пищу, а каждую неделю принимать специальную таблетку. При отсутствии такой таблетки, которое может объясниться наказанием апостола или забытием о его существовании, организм апостола впадает в анабиоз, проще говоря – в спячку...»
Адам что-то продолжал бубнить себе под нос, тараща глаза на инструкцию, в то время как Христос внимательно слушал его. Но, видно, в конце концов это занятие им надоело обоим: Христос отобрал из рук Адама бумаги, сказал, что на досуге прочитает сам, еще раз пересчитал своих подопечных и удалился с ними.
Но ненадолго Адам оставался один – вскоре, пронюхав, как идут дела, к нему со своими заказами заявился Дьявол. Крестовский сначала осторожно поинтересовался, какие «изготовления» от Адама получил Христос, потом нагло стал рыться в отчетной папке инженера. Адам с интересом наблюдал за этой сценой, но Дьяволу не мешал. «Слушай, Дьявол, — начал Адам, — что ты так зол на Христа? Да не отпирайся, я же вижу это по твоему хмыканию. Гарантирую, что ты мечтаешь создать для себя целый арсенал служителей и шпионов (но ни в коем случае помощников), которые будут тебе закладывать все грехи и промахи Христа. Впрочем, не только его, но и... мои». Дьявол вскинул голову: «Адам, если ты хочешь знать правду, то слушай: ты мне пока еще нужен, а Христа с его херувимчиками, амурами и ангелочками я постараюсь утопить в самое ближайшее время. Он мешает мне готовить из людей бесстрашных воинов, он их расхолаживает, настраивая на покорный лад». Адам усмехнулся: «Слушай, тебя бы следовало назвать знаешь как? Именно из-за твоей неприязни к Христу... Так вот, в моих глазах ты стал Дьяволом Нехристовским Крестовским! Уловил? Теперь перечисляй своих агентов и шпионов, с обрисовкой их внешности и назначением последнего».
Дьявол погрузился в чтение. «Черти. Лохматые, рогатые, что требуется для устрашения и защиты, а также для успокоения обвиняемых. Домовые. Своего рода шпионы в домах, деревнях, городах и т.п. Бесы. Мои телохранители, возбудители людей для чего-либо в моих интересах. Ведьмы. Ширпотреб, разного рода хулиганство; в общем, занимаются совсем не тем, чем им полагается заниматься по штатному расписанию. Оборотни. Принимают любой облик и вид; как секретные агенты весьма ценны! Сатана. Мой личный секретарь. Каин – первый заместитель...» «Второй, — перебил его Адам». «Почему второй?» — Дьявол недоумевающе оторвался от записей. «Да потому, что в качестве первого заместителя я предложу тебе Иуду, тринадцатого неудавшегося апостола, которого я сделал по ошибке и от которого отказался Христос. Знаешь, я предполагаю, что этот Иуда будет тебе служить верой и правдой, ибо он сильно зол на Святого. Ну, берешь его?» «Покажи. Темный товар не беру. Так... Всё, Адам, беру, годится он мне!» — на лице Дьявола засветилось удовольствие.
Третьим на очереди по изготовлению помощников стоял сам Адам. Долго он думал, кого создать, какие черты одухотворить в том или ином человеке, чтобы последний явился как бы эталоном отдельной особенности человеческого организма. И в итоге создал себе четырех помощников: Аполлона, олицетворяющего собой мужскую красоту, Афродиту – эталон женской красоты, Венеру – богиню любви, и Геракла – символ силы, честности и могущества.
Через некоторое время в ФХЛ Адама заявился собственной персоной Опекун. Ознакомившись с заявками Христа, Дьявола и Адама, он объяснил последнему: «Адам, знаешь, почему я не запрещал им делать любого помощника? Да потому, что запрети им это, они меня начнут обходить стороной; в этом случае попадет и им, и тебе. Так что не лучше ли иметь полное представление о силе противников... Теперь немного обо всех этих заказах Христа и Дьявола – все они руководствуются инструкцией, то есть будут питаться таблетками. Твои, Адам, так же». Капитан встал: «Господин Бог, я прошу для Геракла освобождение от этой инструкции – пусть он лучше будет человеком-полубогом. А как поизносится, так я подремонтирую. В просьбе прошу не отказать». Опекун согласно кивнул головой: «Не отказываю. А теперь посмотри мой список».
Всё как обычно, но на свой лад. Помощников своих опекун назвал просто богами (с маленькой буквы), указаниям инструкции они не подчинялись. Список был длинный, но сказать, что там есть что-то лишнее, было нельзя.
«Бог Зевс, главный заместитель Опекуна. Меркурий – бог торговли. Марс – бог войны. Диана – богиня охоты. Нептун – бог морских пучин. Вакх и Бахус – боги веселья. Фемида – богиня правосудия. Плутон – бог земных недр. И т.д. и т.п.».
«Будет сделано!» — Адам согласно склонил голову. — В самый короткий срок!»
... Адам выполнил заказы для всех. И теперь каждый из четырех – Адам, Христос, Дьявол, Опекун – имели по своему целому городку, которые даже получили соответствующие названия. Таким образом родился Ад – Аудиенция Дьявола, Рай – Резиденция Апостолов Иисуса, Олимп – опекунские лимитные помощники...
13.
«Флотилия в составе трех кораблей под твоим начальством выйдет в море через два дня. Вашей задачей будет являться проверка тех слухов, легенд, небылиц и сказок, которые мы слышали со времен правления Прометея и слышим поныне! — царь встал с трона и повелительно стукнул посохом. — Капитан Викинг, вы должны в конце концов рассеять все слухи относительно потустороннего мира, или же... привезти сведения об этом чуде мне! Надеюсь, вы поняли свою задачу. Я думаю, вам понятна цель этого путешествия и его предстоящие трудности, но мы знаем вас, Викинг, как смелого и отважного мореплавателя, и поэтому верим вам и доверяем столь ответственное задание».
Капитан Викинг откланялся для того, чтобы через два дня его небольшая флотилия, подняв якоря, ушла в открытое море.
... А слухи эти про потусторонний мир исходили издалека, появившись впервые еще несколько десятков лет назад. Вот их история...
Более четырех лет оплакивала пропажу своего верного мужа Ева. Но, надо заметить, хоть и оплакивала, но свое племя, оставшееся ей в наследство после столь неожиданного исчезновения Прометея, держала в руках жестко. Посягали на ее власть за это время несколько раз, но все эти попытки заканчивались прахом. И вдруг, как гром с неба, появился Прометей. Серый, изможденный, угрюмый и молчаливый. Всё пыталась узнать Ева, где это он пропадал целых пять лет, что изведал, что повидал. Но не отвечал на расспросы Прометей, отмалчивался, лишь однажды коротко рассказал: «Не велено было мне рассказывать об этом никому, но тебе расскажу. Рассердились на меня боги за то, что я принес людям огонь, оторвали и унесли вдаль, приковав меня цепями к скалам в далеких краях. И что удивительно, не ел я за это время ничего, а голодным себя не чувствовал. Только почувствую голод, и тут же нападает сон. А очнусь – и уже не хочу есть. А потом спустился ко мне сам Бог (он такой же, как и мы, но немного другой и над головой у него нимб), расковал меня и сказал, чтоб в дальнейшем я слушался их, богов, не то вновь они накажут меня – ведь они всё видят, знают. И посоветовал об этом никому не говорить. А под конец подарил мне кольцо, сказал, чтобы о произошедшем я помнил всегда. Дальше что было – я не помню, очнулся здесь». Прометей разжал ладони рук, и на одном из пальцев Ева заметила кольцо из кандальной цепи с вставкой серого скального камня. «Божий перстень!» — Ева припала лицом к могучим рукам Прометея и зарыдала.
Недолго правил Прометей своим многочисленным племенем на острове Атлантида, умер он вскоре от старых ран. Последовала туда за ним вскоре и его верная подруга Ева. Новый человек встал во главе племен острова Атлантида.
Шли годы, десятки лет. Рос человек, мужал его разум, шагая от копья и лука к более совершенному оружию. Буквально за считанные годы (не обошлось здесь без помощи Адама и Бога) человек овладел металлами, научился получать их, сеять злаки, выращивать домашний скот, строить себе дома и... воевать между собой. Расслоились племена, выявив богатых и бедных, между которыми часто возникали теперь распри. Откуда-то издалека прибыло на остров еще несколько новых племен, но тех царь Атлантиды со своим войском обуздал быстро.
А тяга к знаниям у людей росла – они уже знали, что живут на острове-материке, но что за ним, там, за морями, пока представления не имели. И поэтому возникали сказки, слухи. А когда однажды оттуда пригнало по воде несколько людей – это были пришельцы, – от них удалось добиться нестройного рассказа о каких-то куполах, удивительных строениях и железных не менее удивительных чудовищах. И вот тогда возникли легенды, на ходу обрастая еще более фантастическими фактами. Дошли эти слухи и до ушей царя.
... Почти полгода болталась в свирепых штормах маленькая флотилия капитана Викинга. И вот в один из таких хмурых дней впередсмотрящий истошно заорал: «Земля! Вижу землю!»
Так люди пришли к богам, и так боги вступили в контакт с людьми, покорив их себе силой, техникой и своим могуществом. Человечеству тогда было чуть более 80 лет, тридцать из которых они прожили в своем заповеднике на материке Гондвана, которого сейчас не существовало. Но еще около 120 лет понадобилось Богу, Адаму, Дьяволу и Христу, чтобы сделать людей окончательно разумными существами, создать из них бесстрашных воинов, напичкать шовинистскими идеями господства, втолковать им веру в Бога и его подручных, дать понять, в чем заключаются смиренность и гнев и где их надо проявлять. Далеко шагнули люди за эти сто двадцать лет: от дикости, варварства и цивилизации отдельных разбросанных племен к всеобщему понятию, которое проповедовал Христос, от меча к огнестрельному оружию, а от последнего к бластеру, лазеру, гравиопистолетам и разрядникам, от лодки до кораблей-амфибий, от крыльев до гравиолетов и космических кораблей, от иголки до автоматических аппаратов, от счетных палочек до электронно-логических машин.
И теперь многомиллионное человечество стояло на службе Бога и его подручных. Люди боялись их, эту четверку и их помощников, боялись их гнева, терпели их присутствие, не в силах им противостоять – ибо силен Бог, так не терпящий неподчинения, – и поэтому угождали и слушались его во всем.
Но по-разному люди относились к своим богам – ведь каждый из них заслуживал то, что делал для людей: Адама любили, Дьявола ненавидели, перед Христом были смиренны и покорны, Бога превозносили.
Много, очень много было работы у Опекуна за эти прошедшие 120 лет. Заглянем к нему в рабочий кабинет, в один из обыкновенных рабочих дней...
* * *
«Христос, — сатанея, кричал Бог, — куда ты смотришь? Ты еще спрашиваешь, что? Как же так получается, что твои амуры пускают стрелы Купидона в людей разных возрастов, а? Недавно включил видеофон, смотрю – работают твои амуры, пускают стрелы. Хорошо, думаю, через месяц посмотрю, кого они заставили влюбиться друг в друга. Регистрирую стрелы 11872ABN-1 и 11872ABN-2, т.е. для какой-то пары: для мужчины и женщины или же там для девушки и парня, неважно. Через месяц смотрю – в постели нежится 18-летняя девица и мужчина лет под 30. Думаю, ошибся, глазам не верю. Но всё верно: со второй парой примерно то же самое, но в обратном направлении – молокосос и зрелая женщина. А? Слушай, Христос, я же тебе говорил, чтобы ты строго-настрого предупредил своих амуров поражать стрелами Купидона людей разных полов примерно одинакового возраста – это надо для получения более здорового и более многочисленного потомства. А Венера, богиня любви, куда смотрит? Прочь, Христос, и позови мне ее сюда!»
В кабинет Бога влетела перепуганная Венера. «Так, — зарычал Опекун и напустился на побледневшую красавицу. — Так-то ты занимаешься своим делом! Молчи и даже не пытайся оправдываться. Знаю, знаю всё! Вместо того, чтобы работать, ты валяешься в постели с Гераклом. Перестань плакать! Вон отсюда. Зевс, направь ее в женскую консультацию, а Геракла – в каменоломни. И не забудь оформить это приказом!» Зевс, секретарь и главный помощник Бога, поспешно записывает приказания рассерженного Опекуна.
В кабинет вваливается Бахус. «Опять пьяный?» — взъерепенился, увидев его, Опекун. И не в силах уже сдержаться, закричал: «Фемида, Фемида, иди сюда! Рассуди нас, как богиня правосудия – этот идиот, бог виноделия, даже на работу появляется в нетрезвом состоянии!» «Но у меня такая работа», — заплетаясь языком, пролепетал Бахус. «Конечно, — вмешалась Фемида, — у тебя такая работа! Но почему тогда Вакх, бог веселья, который тоже вот уже день шарахается с тобой, пьяный, а?» И переведя взгляд на Опекуна, жестко отрезала: «Наказать!» Опекун пророкотал: «На месяц их обоих в состояние принудительного анабиоза! Или в ЛТП?»
Перед светлыми очами Бога возник Дьявол. Опекун, не глядя на него и что-то поспешно дописывая, сообщил: «Молодцы твои оборотни, за то, что выследили грехи Венеры и Геракла. Твои подозрения, что Апостолы спят на постах, проверю. Кстати, Христос жалуется, что твои черти суют нос, куда не требуется. Ладно, потом разберемся!»
Бог оторвался от своих записей только при появлении следующего посетителя. «А, Нептун! На тебя жалоба – ты зачем утопил у людей совсем недавно два их новеньких корабля? Не хотел, говоришь? Иди к Зевсу, там и разбирайтесь. Ишь, дебошир нашелся...»
Следующий был Плутон. «То, что ты изверг лаву наверх, не делает тебе чести, тем более в этом не было никакой необходимости. Ведь у тебя очередное извержение только через четыре месяца, а ты почему-то сейчас бушуешь. Только не молчи, я жду ответа». Плутон помялся, но заговорил: «В том районе воевали люди, ну, они мне и мешали. Вот я и наказал их». «Результаты?» «Да жертв немного, всего двенадцать тысяч». «Почему в том районе шла война? Есть ли у Марса на него разрешение? — и тут же крикнул в микрофон: — Марса ко мне! Немедленно!»
Вошел Марс – бог войны. «Было у тебя мое разрешение на ведение военных действий в том районе?» — сразу обрушился на него Опекун. Марс стал выворачиваться. В гневе Бог перевернул все свои записи, но разрешения такого не нашел. «Марс, отвечай, почему стравил людей без моего ведома? Говори, не то худо будет. Ну! Долго я еще ждать буду? Так значит тебя Дьявол подговорил! Значит, не зря его черти везде свой нос совали, пытаясь разузнать, что известно об этом другим. Ну он у меня попляшет! Ты, Марс, у меня тоже запоешь!»
«Зевс, жалобы есть какие? От Христа?! Что он там опять затеял свару... Ага, «люди пугаются нечистой силы»... Ну и пусть пугаются на здоровье; их надо держать не только в смирении, но и в страхе. Так, дальше. А вот это уже вопрос серьезный: «... Дьявол не признает 12-месячного календаря, разбив его супротив Вашей воли на 13 месяцев. Последний, 13-й месяц, назван в честь 13-го бракованного апостола Иуды»... Так, Зевс, слышал? Принять меры! Искоренить такое святотатство! В самый ближайший срок. Давай сразу, не теряя времени». Зевс выскочил из кабинета, метая молнии.
Бог перечитал докладные о составе Ада. Взвесив все обстоятельства «за» и «против», размашисто написал резолюцию: «Число домовых и ведьм сократить, количество оборотней – ограничить!» — и отшвырнул бумагу в сторону.
Последовал запрос от Адама. Бог в ответ коротко распорядился: «Строй, но в отведенной тебе местности. Дальше не вздумай залазить – там скоро вырастет радиотехнический завод. Можно ли изолировать свою территорию? Отгораживайся, сколько тебе душа влезет, как и когда – твое дело!»
Опекун вздохнул и вызвал на связь Дьявола – с этим предстоял тоже нелегкий разговор... Тяжко подумалось: «Развели тут канцелярию. Пусть даже она и называется небесной. Совсем обюрократились... куда мы катимся?»
14.
Более двухсот лет прошло с той поры, как Бог попытался покорить Фаэтон. И вот сейчас – новая попытка! Но уже сейчас техника летит покорять Марс и Фаэтон в содружестве с многомиллионной армией людей.
В главной рубке космодрома стоят четверо: командир операции – военный министр, генерал-лейтенант Дьявол, его помощник – инженер-полковник Адам, и провожающие: генералиссимус Бог и полковник Христос. Все в военных мундирах, при регалиях.
«Вперед, — говорит на прощание Опекун. — Я жду от вас только победы! И не менее!»
Сотни космических кораблей с сотрясающим гулом стартовали с голубой Земли на красный Марс и могучий Фаэтон. Вперед, на захват этих планет и уничтожение их лицензентов!
* * *
Вскоре с Марса стали приходить первые известия о победах. А еще через два года пришла долгожданная весть: Марс пал! Боевые действия переместились на планету Фаэтон.
Горела четвертая планета под ногами захватчиков, но с каждым годом всё уверенней и уверенней становилась тяжелая поступь космических скафандров людей по земле Фаэтона. Лилась кровь, рушились здания, пылали города и заводы, десятками тысяч гибли люди и их механические помощники-роботы. На десятом году со дня начала войны против колонистов Фаэтона боевые действия пришли в упадок и больше напоминали избиение слабых. Началось уничтожение последних сил колонистов Фаэтона, выявления их последних опорных баз и пунктов. К двенадцатому году знамя Бога победоносно взвилось над столицей Фаэтона – боевые действия подходили к концу. Однако еще год понадобился для того, чтобы навести полный порядок на новых колониях Бога.
И вот на имя Опекуна полетело сообщение: «Марс и Фаэтон окончательно наши. Все колонисты, за исключением одного, убиты, сожжены и развеяны по ветру. Оставшийся в живых один из лицензентов – женщина; Адам требует право на ее владение и ходатайствует об оставлении ее в живых. Жду вашего ответа. Дьявол, генерал-лейтенант».
«Поздравляю вас с победой, генерал-полковник Дьявол! Просьба полковника Адама удовлетворяется. Опекун». Если от первой вести Дьявол пришел в восторг, то вторая его обрадовала не очень. Как, значит все-таки придется смириться с тем, что такая красивая добыча попадет в руки Адама и, вероятно, станет его равноправной женой... Конечно, следует отметить, что Адам самолично захватил ее в плен, не отдав чуть при этом свою собственную жизнь. Но, как говорится, от этого не легче – Дьявол-то по-прежнему вынужден ходить холостяком, а земные женщины – те не в счет, слишком мало им надо.
Через несколько дней на имя главнокомандующего пришла телефонограмма от Опекуна. Дьявол поспешно развернул ее и начал читать:
«Главнокомандующему войсками, генерал-полковнику Дьяволу.
Приказываю:
- Закрепиться на Марсе и Фаэтоне; сократив армию наполовину, остальных перевести в разряд гражданского населения с той целью, чтобы произошла застройка, заселение и полное покорение – подчинение данных планет нашей власти.
- Воинские подразделения расформировать на несколько гарнизонов, объявить для них боеготовность номер один, чтобы они в любой момент были готовы для проведения военных операций.
- Вам самому вылететь на Землю и прибыть в Олимп для получения дальнейших указаний.
К исполнению приступать немедленно.
Генералиссимус Бог».
На следующий день по получении этой депеши Дьявол вылетел на Землю, оставив за себя Адама.
Опекун уже ждал его. Без лишних слов он сразу приступил к делу: «Дьявол, вот по какому поводу я вызвал тебя. По моему разработанному плану, который позволит нам расширить наши владения, предусматриваются следующие меры: 1. Ты снимаешь почти все военные силы с Фаэтона и командуешь ими при захвате Юпитера, оставляя затем остатки этих сил в качестве гражданского населения на данной планете. Затем дожидаешься на спутниках Юпитера прилета новых сил и с ними атакуешь и захватываешь Сатурн. Снова ждешь людей и технику – и прыжок на Уран. Затем последую Нептун, Плутон и последняя планета, десятая по счету, Тясед. Это задание ты будешь выполнять один. Замолчи! Почему один? Да потому, что у других другие и задачи! 2. В другом направлении такую же задачу захвата планет Венера и Меркурий будет выполнять Христос. Он захватит их, застолбит и заселит. Да, ты тоже не забывай столбить свои планеты. Опять спрашиваешь, что будет делать Адам? Сейчас узнаешь! 3. Адам со своей женой будет находиться на Земле и обеспечивать здесь выпуск людей, формировать и отправлять вам новые ударные части.
Беспокоишься насчет своих подопечных? Зря! Они будут работать, как и прежде, ибо контроль над Адом и Раем я беру на себя. Всё будет в ажуре. Так что не забудь отправить Адама с его подругой сюда, ко мне. Да побыстрее, иначе...» — Бог прищелкнул пальцами.
Так план захвата Солнечной системы вступил в действие...
Но прошло еще более двух лет, когда было получено оборудование и скафандры для людей применительно тяжелым условиям Юпитера и его большой гравитации. И только по истечении этого срока с Марса в направлении Юпитера стартовала космическая эскадра под командованием Дьявола.
Не было разумного мира на огромных пространствах Юпитера, но существовали там огромные ящеры и прочая мелочь. И вот фауна огромной планеты в кровавой схватке сцепилась с завоевателями Опекуна.
Много раз Дьявол проклинал этот день, когда он с такой неповторимой радостью водрузил на себя обязанности министра полиции и вооруженных сил. Министр полиции – ну, это еще ладно: доносить на других и вести слежку в родных стенах Земли намного легче. Орать в микрофон военно-патриотические лозунги – тоже не составляет труда. Но воевать на протяжении многих лет в таких идиотских условиях и не получать за это компенсации – сами понимаете, это не доставляет большого удовольствия. Тогда, спрашивается, каким же образом удалось Адаму отвертеться от военной лямки? Может, он взятку дал Опекуну? А может, здесь сыграло роль новое положение Адама – семейное... Не похоже! Скорее, и что вернее всего, потребовался специалист по обеспечению пушечным мясом и техникой предстоящих авантюрных действий по захвату Солнечной системы...
На Юпитере Дьявол постарался: в течение многих лет солдаты генерала с остервенением гонялись за каждым ящером, пока наконец под их бластерами и лазерами не лег трупом последний представитель фауны планеты. И тогда Дьявол с гордостью послал депешу Опекуну: «Юпитер наш! Он застолблен и гол от всяких хищников. Дьявол». А в ответ вместо долгожданной похвалы неожиданно пришло ругательство: «А о будущей жизни людей-колонистов на планете подумал? В следующий раз будь умнее. Опекун».
Вот так и был ошарашен Дьявол. Строя базы на спутниках Юпитера и возводя жилые и рабочие павильоны для будущих поселенцев планеты, Дьявола не покидала мысль, как же он так опростоволосился...
* * *
После захвата Юпитера Опекун дал старт эскадрам Христа для высадки на планетах Венера и Меркурий.
Потом пошли годы, десятилетия, серость и скуку которых разделяли редкие депеши от Дьявола и Христа. А с Земли и с Луны, в последнее время – и с Марса, стартовали непрерывно, уходя в космос, всё новые и новые эскадры кораблей, унося с собой людские силы, технику и оружие. Каждый был занят своей работой: Христос и Дьявол воевали, Опекун руководил, Адам и его жена строили военные заводы и формировали новые армии.
... «Венера осваивается», — докладывал Христос. Глядя на это послание, Опекун усмехался: «По-прежнему, даже в мыслях, Христос всё проповедует «не убий». Но неважно, пусть делает дело, а плохо он сделать его не посмеет, ибо он сам понимает, что к чему».
... «Сатурн захвачен», — в обычной своей манере докладывал Дьявол.
... Через несколько лет: «Я на Меркурии. Христос».
... «Уран пал!» — новое сообщение от Дьявола.
... «Меркурий освоен. Вылетаю обратно. Христос», — радировал Иисус.
... Потом долгожданные, разделенные десятилетиями сообщения:
«Нептун наш! Генерал-полковник Дьявол».
«Я на Плутоне. Впереди последняя из десяти – Тясед. Дьявол».
... Опекун откинулся в кресле, с удовольствием зажмурил глаза. «Вот оно – сбывается моя мечта! За покорением Плутона последует Тясед. И... Солнечная система в моих руках! Наконец-то». И не знал Опекун, что на него исподволь надвигается гроза, и надвигается с той стороны, откуда он ее совсем не ожидал... Опекун был в полном блаженстве, веря, что всё идет по плану, веря, что все его любят, боятся и уважают. Но не так было дело, не всем нравилась его политика захвата, насильственного заселения людьми других планет, его жестокость к людям, подавление всяких недовольств и прочее, прочее.
И грянул гром...
15.
Адам был свободолюбивым и бесхитростным созданием, но трезвости ума ему было не занимать. Долго он помогал Богу и Дьяволу в их замыслах, помогал словом и делом. И вдруг... вскипел разумом против диверсий Опекуна. Впрочем, немалую роль в этом «вдруг» сделала жена Адама, дух борьбы в которой и ненависть к Богу не то чтобы гасилась, но с каждым разом всё разгоралась ярче и ярче. Подрастал у них и сын, точная копия отца и матери.
«Почему же я раньше не восстал?» — мучился этим вопросом Адам. И не мог найти ответа. Но, видно, всё же разгадка была простой и заключалась в жене Адама, которая сумела сдвинуть супруга с мертвой точки нейтральной позиции. Обречено ли было восстание на провал – этого Адам с женой не знали, да и не хотели гадать, веря в самое лучшее своих идей.
Основной опорной силой для замыслов Адама явилось население острова Атлантиды, буквально всё население: и малое, и взрослое, и старые, и молодые, и богатые, и бедные, объединенные одним лишь стремлением – сбросить с себя подоплеку Бога, уничтожить его приспешников.
Первый десант мятежных сил Адама высадился на материк в тот момент, когда Бог не ожидал от своего подчиненного никаких активных действий. Ждать-то, если сказать правду, Бог ждал этого, но не сейчас, не сегодня, и даже не скоро. И вот грянул гром в чистом небе...
* * *
Завалив врага в нескольких стычках и разогнав его передовые редуты и опорные пункты, Адам двинулся по короткой дороге прямо в Землеград – столицу планеты, резиденцию Бога. Именно в Землеграде находился центр управления, основные заводы, секретные службы, аудиенция Дьявола и резиденция Христа. Но тут Адама постигла неудача: в кровопролитной жестокой схватке, длящейся всего несколько дней, путь мятежникам преградили отборные силы Опекуна.
На поле сражения остались десятки тысяч видов техники и более полумиллиона убитых и раненых людей. Даже страшно было глядеть на эту площадь в несколько сот квадратных километров: перекореженная, изуродованная земля, воронки, помятые и сожженные деревья, пепел, трупы людей, стоны раненых, везде кровь, почерневшие и обугленные гравиовездеходы, брошенное оружие, знойный, зараженный воздух. И Адам был вынужден отказаться от прямой дороги, разделив свое мятежное войско на две части и направив их в обход Землеграда. Расчет был прост, но оправдал себя: защищенный с одной стороны могучими укреплениями и большой группой войск, Опекун совсем забыл про другую, незащищенную сторону города.
И в то время, когда часть войск Адама штурмовала город в лоб, вторая его половина, форсировав естественные заграждения, с тылу ворвалась в город. Завязались упорные бои.
Положение каждой из воюющих сторон было тяжелым... и в физическом отношении, и в моральном.
* * *
Едва только мятеж начался, Опекун радировал Дьяволу: «Заканчивай с Плутоном и срочно вылетай с войсками на Землю. Здесь мятеж». Бог, однако, еще верил, что справится с Адамом собственными силами. Но не тут-то было – мятежный генерал, самовольно присвоивший себе это звание, был силен и в идеях, и наяву. Разметелив отборные силы на подступах к городу, он кольцом охватил его. И пока Опекун в пылу сражения дрался с передовыми частями Адама, город был схвачен в клещи. Скоро пали окраины города; несколько заводов, чтобы они не попали в лапы мятежников, пришлось взорвать – над городом встало багрово-черное зарево.
На время зависла тревожная тишина. Окопавшись и забронировавшись в центральной части города, войска Опекуна вдруг предприняли отчаянную и решительную атаку, уничтожив в результате ее более половины тяжелых суперлазеров мятежников, отрезав одну из их группировок, а заодно изничтожив последнюю и взяв в плен... жену Адама.
Силы Адама в результате этого выпада лишились почти всей «тяжелой артиллерии». Но не сдались и в ответ атаковали Ад, попытались сжечь его и уничтожить, и в конце концов сожгли. На это потребовалось не более трех недель. Нечистая сила запылала.
Так обрушились на Адама личные беды. Он рвал и метал, не в силах смириться с пленением жены. Доведенный до отчаяния, он вступил в переговоры с Опекуном. Тот выставил в ответ тяжелые условия: «Разоружить и сдать войска на его милость и прекратить сие разбойничество...»
Адам разъярился, но не было в нем уже прежней решимости, не было у него прежних сил и достаточной вооруженности, и он решил... сдаться, чего не хотели его озверевшие помощники – они желали смерти Бога! И выступили, не считаясь с приказом своего генерала.
«Клещи» сужались. И конец был бы опекуну в его дворцах, кабы не подоспели ему на помощь силы Дьявола.
«Смерть эксплуататорам человечества! Хлеба – голодным! Мир – людям!» Мятежники Адама во главе своих вождей шли на последний приступ самодержавия.
В одной из кровавых схваток с карателями Дьявола пал смертью храбрых сын Адама. И Адам ринулся в свой последний бой.
... Отгремели сражения, залив поля и леса Земли алой кровью. Тысячи повешенных, десятки тысяч казненных, сотни тысяч павших в упорных жестоких боях, — таков итог неудавшегося восстания Адама. Поздно, слишком поздно понял Адам несправедливость существующего строя. И поплатился за это!
Трибуналы, суды, тюрьмы. Казни. Развалины городов, Антагонизмы человечества.
... Суд был скор. Учитывая все прошлые заслуги и действительность настоящего, суд вынес следующие приговоры для руководителей восстания: жену Адама приговорить к расстрелу; мятежного генерала Адама разжаловать (Бог в ожесточении сорвал с него эполеты) и сослать навечно с его бывшими мятежниками на непокоренную планету Тясед, для чего выделить минимум техники и бытовых механизмов.
Через два года после вынесения приговора Адама и всех прочих отправили под конвоем на Тясед. Пусть покоряет ее – эту дикую и неизведанную планету! Но уже без жены и сына, которых нет в живых...
16.
Взят в плен Адам и находится под судом, но не сдается на милость победителя мятежный остров Атлантида. Заминировав и забетонировав все подступы к себе, готовая в любую минуту ощетиниться своим оружием и установками против наземного, воздушного и морского врагов, Атлантида затаилась как пантера, готовая сама броситься в атаку. Много раз терпели поражение войска Дьявола, пытаясь высадиться на остров. Бог сердился, клял всё на свете. «Покорили всю Солнечную систему, а с каким-то паршивым островом не можем справиться! Что это? — Опекун вопрошающе смотрел на министра вооруженных сил. — Да, я знаю, что остров сильно укреплен и стоит насмерть, но это не оправдание! И вы, господин Дьявол, не сочтите, будто я вас обвиняю в нежелании хорошо воевать, но согласитесь – с островом пора кончать. Вспоминается мне одна интересная фраза Адама: «Возможности человечества неоценимы, и контроль над ним мы можем осуществлять лишь определенный период времени. А дальше? Кто его знает!» Опекун картинно развел руками и передразнил Адама: «Кто знает? Вот именно – никто и не знает. Слишком мы доверились людям, а они нам в ответ на нашу доброту подложили свинью». «Кстати, — Бог повернулся к Дьяволу. — Как твой Ад? Разворочен? Н-да, жалко. И никакой возможности восстановить его нет? Плохо-плохо. Вдобавок все твои помощнички перебиты. Но ничего, подумаем над этим вопросом. А теперь, Дьявол, воюй. Не был ты на Земле почти сто лет, покоряя Солнечную систему, и не думал, наверное, что снова попадешь на войну, ступив на Землю. Ну, ладно, к делу!» Бог одобряюще улыбнулся.
... «К делу так к делу! — невесело думал Дьявол после очередной неудачи. — Вот уже как два года все мои попытки вторжения на Атлантиду тщетны. Выход-то остается один – уничтожить остров, застраховав себя в будущем от существования этого мятежного логова. А что, ценная идея! Надо будет ее предложить Опекуну. Не хотят добром – сломаем силой!» Дьявол повеселел, приняв такое, по его мнению, самое рациональное решение.
А вскоре Атлантида преподнесла новый сюрприз великой тройке.
... Караван с будущими узниками Тяседа и руководителем мятежников Адамом отправился по утвержденному маршруту в самый конец Солнечной системы для того, чтобы на холодной неизведанной планете, куда не ступали даже войска Дьявола, выгрузить и оставить на вечное поселение обреченных людей. Внутренняя охрана каравана была возложена на верных солдат Дьявола, внешняя – на несколько сторожевых военных кораблей. Эскадра благополучно достигла района Юпитера, когда на нее обрушились несколько кораблей мятежников. Цель нападения была ясна – освободить Адама и его людей. Что же дальше – это уже не интересовало охранников каравана.
Капитан Свобода, возглавляющий нападение, был уже заранее извещен верными людьми о дислокации и размещении узников в кораблях и поэтому знал заранее, «куда бить и кого бить». Его флагманский корабль первым атаковал военные корабли противника и довольно-таки удачно торпедировал один из них: сторожевик медленно рассыпался на куски. Завязалась ожесточенная схватка.
Едва был нанесен первый удар, как охранники в транспортных кораблях всполошились. Наконец, ценою невероятных усилий им удалось загнать узников в трюмы и люки. Но всё же не удалось уйти этим кораблям от заслуженной мести капитана Свободы. Его люди знали дело: сблизившись до минимума они отрезали двигатели у транспортных кораблей. После предъявления ультиматума на милость победителя сдались остатки сил каравана.
Так Адам заново обрел свободу! Со своими новыми и старыми друзьями, уже обеспеченный оружием и другой техникой, он отправился добровольно на Тясед. Пока другого выхода он не видел. Да и в конце концов-то можно при угрозе нападения сняться с планеты в любое время – и только и видели их!
Объединенная эскадра под начальством возродившегося генерала Адама и его помощника – новоиспеченного майора Свободы – взяла курс на Тясед – десятую планету Солнечной системы. На Землю им путь был закрыт!
«Назад возврата нет, — заключил Адам на телесовещании. — Даю старт!»
... Опекун говорил спокойно, но чувствовалось – в нем кипит ярость. «Дьявол, вы же являетесь министром полиции, юстиции и т.д. и т.п. Весь государственный аппарат давления и усмирения находится в ваших руках, и вдруг я узнаю – вы бессильны. Удивительно? Да. Но и не только, это еще позорно. Ваша контрразведка чем занимается? Спит? Почему она не знала о нападении? Молчишь? Ну тогда предлагай, что делать с Тяседом?»
После споров эту планету решили оставить в покое. На обсуждении теперь стоял только один вопрос: что делать с Атлантидой. Решение пришло само: страшное и дикое в своей бесчеловечности. И в один из прекрасных дней сотни атомных, водородных и ядерных бомб рухнули на остров, тысячи боевых ракет разорвались на его территории, бесчисленное количество суперлазеров резануло по острову. Дрогнул океан и в мгновение ока заглотил мятежную Атлантиду. Таков был конец Атлантиды, которая дала человечеству в свое время гениев и много светлых умов и которая сконцентрировала в себе передовые мысли и идеи. Потомки Прометея, Геракла и Викинга погрузились на дно, были вычеркнуты; спаслись и выжили немногие.
* * *
С момента высадки великой четверки на Землю до атомных ударов по острову прошло почти триста пятьдесят лет. И мы видим, как появилось человечество на планете, как далеко шагнуло оно в своем развитии от каменного скребка и пылающей ветки до лазера и сопла космического корабля.
Теперь на очереди после подавления бунта Адама (по характеристике Дьявола Нехристовского) само собой напрашивалось освоение покоренной Солнечной системы, на что потребовалось еще два с половиной века. Еще триста лет потребовалось для более полного развития. А спустя сто лет Солнечная система была освоена полностью и окончательно: теперь на всех планетах и их спутниках имелись колонии и станции исследования. Опекун и Дьявол теперь задались целью заселения Солнечной системы, для чего им потребовалось около четырех веков. А еще спустя сто лет Дьявол и Опекун (Христа в то время уже не было в живых, о чем будет сказано в следующей главе) были полностью готовы для вторжения на другие планеты и звезды за пределами Солнечной системы. Итак, шестнадцать столетий потребовалось человечеству, чтобы оно от потомков Прометея, дикости и невежества шагнуло с помощью гения Адама и проповедей Христа в высшую ступень своего развития, доведенная потом Дьяволом до мыслей захвата, освоения, покорения и заселения других, неведомых еще ему, человечеству, далеких миров.
Да, Солнечная система, благодаря невероятному напряжению людей, лежала у ног Опекуна – покоренная, заселенная, успокоенная, ощетинившаяся оружием для новых военных походов. Посудите сами...
На Солнце вели свою деятельность многочисленные станции исследования; колоний там не было. Меркурий и Венера были заселены и застроены так же плотно, как и планета Земля. Фаэтон, этот давний камень преткновения грандиозных планов Бога, был превращен последним в большой склад оружия; изрытый тоннелями, подземными ходами, шахтами, застроенный сторожевыми и военными зданиями, Фаэтон блестел великолепным покрытием многочисленных космодромов, щетинился боевыми ракетами, хранил в своих обустроенных недрах разрушительную силу торпед, ядер, бомб и прочего и прочего; опутанный сетью антенн и вышек, Фаэтон всегда находился в курсе будущих планов Опекуна, готовый в любой момент времени прийти в наивысшую боевую готовность. А рядом с ним крутился маленький Марс – главный штаб вооруженных сил Солнечной системы и главная резиденция генерала армии Дьявола Крестовского.
Юпитер – место ссылки передовых людей, где их каторжным трудом построены станции исследования и несколько опорных пунктов. Постоянного населения на этой огромной планете не имеется.
Сатурн, Уран, Нептун. Заселены, застроены, покорены полностью.
Плутон – девятая планета Солнечной системы, пограничная. Другими словами, Плутон можно назвать казармой; он был набит и забит войсками, стратегическими постройками, покрыт дежурными космодромами, небо «девятки» завешено радиостанциями, станциями поисковых разведчиков, аппаратурой дальней связи. А в последнее время когорта военных пополнилась, выросли новые сооружения – вооруженные силы Солнечной системы готовились для вторжения в другие миры...
И как-то само собой так уж получилось, что губернатором Солнца, Венеры и Меркурия стал генерал-майор Иисус Святой Христос. Да и недаром, ведь именно он внес наибольшую пользу в покорении и освоении этих планет и светила Солнечной системы. Губернатором Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна и Плутона был назначен Дьявол. Сам Опекун под свое губернаторство оставил ключевые позиции – планеты Землю и Фаэтон и спутник последнего – Марс. Но, надо заметить, в отношении Фаэтона и Марса интересы Дьявола и Бога сталкивались, ибо сам Дьявол, министр вооруженных сил и полиции, претендовал на право управления этими планетами. По этому поводу он говорил следующее: «Фаэтон и Марс являются крупными военными базами, ударным кулаком будущего. И кому, как не мне, отдать бразды правления над ними! Согласен даже на контроль со стороны Опекуна за моими действиями на Фаэтоне и Марсе, но повторяю – их губернатором должен быть именно я, а не кто другой!»
С последней планетой – Тясед – вопрос был решен окончательно. На ссыльного самозваного генерал-майора Адама наконец сошло снисхождение Опекуна. Бог утвердил Адама в его самовольном звании, предоставил ему право свободы без права выезда на другие планеты, назначил губернатором Тяседа, почти ежегодно подбрасывал ему рабочую силу – ссыльных людей. И вот благодаря каторжному труду последних и непобедимому жизнелюбию Адама Тясед расцвел, застроился, заселился. Но Опекун не был некорыстолюбивым, он сумел извлечь выгоду даже из этого случая, выкачивая с планеты Тясед крупную контрибуцию и налоги, подчас вгоняя Адама в отчаяние...
... «Вот тебе. Во! — он задрал вверх главный палец на вытянутой правой руке. — Свободы тебе не видать. Но пока живи!»
Наверное, именно так бесновался Опекун по поводу инцидента с Адамом и Тяседом. Именно такой жест впоследствии будет означать в Древнем Риме помилование и разрешение на дальнейшую жизнь гладиатора на арене амфитеатра Колизея. Этим же жестом публика, требующая хлеба и зрелищ, выражала одобрение и поддержку гладиатору.
... «Точнее – во! — он засунул тот же главный палец между указательным и большим и далеко вытянул руку вперед.
Наверное, так ответил Адам на милость победителей.
«Заре навстречу! Вот вам – фигу! Кукиш вам, дулю...» Что это за хитромудрые фигуры – узнает потом весь мудрый люд.
... Хотите мрачных мудрых предсказаний? О судьбе периферии Солнечной системы. Вдруг да что-нибудь сбудется? Случится что?.. И Тясед уйдет со своими обитателями в глубины Дальнего Космоса; а Плутон, эту далекую небольшую глыбу льда – да от него просто откажутся, сочтя его уже преддверием Внешнего Космоса... И останется у людей в их Солнечной системе всего восемь планет... а Адам – что с ним и где он?
Вот эти восемь планет: Меркурий, Венера, Земля, Фаэтон (с Марсом), Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун.
17.
Дьявол не был бы Дьяволом Нехристовским, если бы расстался с мыслями погубить или оттеснить Иисуса Святого с арены руководства. И недаром как-то в разговоре Адам назвал Дьявола именно Нехристовским – инженер обладал острым чутьем, чего подчас не хватало Дьяволу. Но у последнего зато слишком была развита интуиция – министр полиции и вооруженных сил догадывался, чем кончит свободолюбивый и непримиримый Адам, а учитывая это обстоятельство, перед Дьяволом была только одна задача – добиться удаления Христа из руководства и в конце концов на почве настоящих и ложных показаний обвинить Иисуса в измене, подстрекательстве к бунтам и вынести ему смертный приговор. Однако всё это продвигалось слишком медленно – сбор данных, говорящих о фактической измене Христа, был очень скуден и непрочен: Иисус то ли чувствовал, что ему готовят западню, то ли по наивности своей старался справиться со своими задачами.
... Когда Дьявол вместе с Адамом отправлялся на захват планет, то оставил своих агентов проследить за Христом. И снова ничего! Подавив бунт Адама, Дьявол сам взялся за задачу компрометирования Иисуса в глазах Опекуна. И добился некоего результата.
«В чем причина возникновения волнений среди народа? — вопрошал Дьявол, обращаясь к Богу в одну из своих многочисленных бесед с ним. — Не кажется ли вам, господин Опекун, что это кроется в плохой идеологической работе, отрицательной пропаганде наших взглядов... А? И вот вам результат, если мы с вами проследим ход развития религии. Первое – раскол религии, в результате которого вместо единого христианского течения появились католицизм, буддизм, ислам и прочее. О чем это говорит? Да о несостоятельности учения Христа, его промахах. Второе – образование высших и низших каст так до сих пор и не объяснено народу, не доведена до людей эта необходимость и необратимость. Третий – воспитание людей слишком обширное и разнообразное, каждый такой экспонат не похож на другой; ладно, я допускаю, что это – работа Адама, но почему тогда Христос не попытался объединить их общей идеей служения Вам. Пытался? Но, видно, согласитесь, плохо, если такой результат. Вы, господин Бог, ведь помните, сколько бунтов и волнений нам приходится подавлять ежегодно. И это – не считая мелких выступлений и уголовных преступлений!»
«Что же тогда ты предлагаешь?» — подозрительно посмотрел на него Опекун. В последнее время ему не нравились эти разговорчики Дьявола относительно Христа. «Отстранить его от должности, сослать в ссылку. В конце концов, приговорить к смертной казни!» Бог широко открытыми удивленными глазами взглянул на своего министра: «Что ты говоришь???» «Да-да! — жестко отрезал Дьявол. — Мы должны глядеть фактам в лицо, не уходя от действительности. Вскоре вы и сами в этом убедитесь!» «В чём?» — еще более недоумевая спросил Опекун. Дьявол попал в затруднение, но быстро выкрутился: «В его измене!»
И грянул гром! В ход пошли действительные, подтасованные и фальсифицированные факты, собранные Дьяволом против Христа. Процесс разбирательства тянулся много лет. И вот результат – Христос сослан в ссылку в один из диких уголков Земли. А вскоре Дьявол, не примирившийся с легким наказанием Иисуса, подсылает к нему своих наемных убийц – Иуду, Каина и целую свиту шпионов.
Тринадцатый непризнанный апостол Иуда знал свое дело, мстя Христу за прошлую обиду. В мгновение ока они распяли Иисуса на кресте, прибив руки и ноги гвоздями. Иуда, скрестив руки на груди, стоял в центре своих сообщников и с презрением смотрел, как мучается Христос. Потом злобно процедил: «В свое время, Христос, ты не признал меня. Сейчас ты за это расплачиваешься. Но не думай, что это всё. Ты должен умереть!!!» Иуда поднял бластер и не дрогнув нажал на спусковой контакт. Электричество прошило Христа, тело его вздрогнуло и безвольно, мертвым грузом, обвисло на кресте...
Это было вопиющее убийство. Однако расследование ничего не дало – Дьявол не желал иметь лишних свидетелей и вычеркнул из списка живых Иуду, Каина и всех других, имеющих отношение к убийству Иисуса Святого Христа.
Христианский мир погрузился в скорбь.
... А вскоре Дьявол получил телеграмму от Адама: «Поздравляю тебя, Дьявол Нехристовский».
* * *
Шестнадцать веков существовало человечество на Земле. За это время оно здорово изменилось; произошли изменения и в великой четверке: Адам был сослан на Тясед, Христос был умерщвлен на территории Иерусалима, Дьявол полностью прописался на Марсе, Бог готовился для похода за пределы Солнечной системы.
И вот человечество во главе с Дьяволом и Опекуном готово для полетов на другие миры. По приказу Бога Дьявол летит главнокомандующим. Опекун же остается на Земле для руководства операцией.
... Тысячи фотонных, аннигиляционных и плазменных боевых ракет готовы к старту. Замерла в грузовых трюмах военная техника, спокойно лежит оружие, в жилых отсеках и рубках управления люди ждут долгожданной команды отправления. Всё готово!
Приказ пришел неожиданным: почти всем войскам планет Плутона, Нептуна, Урана, Сатурна, Юпитера стартовать на Фаэтон. Подпись – маршал Дьявол.
Далее события разворачивались стремительно. Дьявол, собрав почти все войска на Фаэтоне, объявил о своем намерении низвергнуть Опекуна с престола; верные ему войска ответили долгожданным ревом согласия и радости... Радисты Бога перехватили радиограмму и доложили об этом Опекуну; увидев такой оборот дела, тот побагровел от злобы, потом взревел: «И этот туда же лезет! Маршал! Наглец, самовольно присвоивший себе воинское звание. Он, видно, хочет пойти по следам Адама! Теперь я понял, почему он так старался погубить Христа, почему он так ратовал за свое губернаторство Фаэтона и Марса».
Когда в космическом пространстве встретились армада Дьявола и эскадры космического флота Земли, на помощь Богу с Венеры и Меркурия спешили войска.
Битва кораблей Дьявола с землянами продолжалась недолго, в результате чего были понесены огромные потери. Но маршал в своем логове на Марсе получил долгожданное известие – космический флот Земли разбит наголову.
Теперь армада Дьявола беспрепятственно подошла к Земле. Бог, однако, был наготове – противник был встречен шквалом торпедных, истребительных, спиральных ракет и отброшен назад... Эти военные действия грозили принять затяжной характер, что и подтвердилось в дальнейшем.
Армада Дьявола разделилась на несколько частей, и перед каждой из них Дьявол поставил соответствующие задачи. После упорных боев на милость победителя сдался Меркурий, разоренный и сожженный дотла. В свою очередь один из истребительных отрядов Опекуна разорил весь Уран.
Шло время. Шла кровопролитная война.
Сдался ослабевший гарнизон планеты Венеры и над ней взвился флаг одного из генералов Дьявола – генерала Роджерса. Черный флаг с изображенными на нем черепом и скрещенными костями зловеще полыхал над вымершей Венерой.
Тясед вдруг ожил. Адам, внимательно следивший за ходом боевых действий, пришел к выводу: создавшаяся обстановка позволяет реквизировать с ближайшей планеты, которой является Плутон, оборудование и технику. За последствия Адам не боялся – Дьяволу в его нынешнем положении было не до него. И вот Адам обрушил мощный удар на Плутон. Сломав сопротивление местного гарнизона и почти полностью уничтожив его, день за днем вывозил он с планеты всё ценное, пока наконец не оставил после себя... голый Плутон. И остался безнаказанным, ибо, как он и рассчитывал, Дьяволу до него было недосуг.
Заброшен Юпитер, самовольно оставленный людьми. Гуляют ветры по опустевшим зданиям, ураганы рвут пластик на части, гибнут сооружения, техника...
Едва теплится жизнь на Сатурне. Люди еще цепляются за жизнь, ждут помощи. Многие уже улетели отсюда, многие остались, не имея возможности выбраться. Люди ждут помощи, не зная, что им ее не дождаться – ради будущего трона и власти Дьявола их жизни брошены на алтарь.
Давно погибло всё оборудование на Солнце. Ни один человек не вернулся оттуда – люди генерала Роджерса знали свое дело...
Горел Марс... в небе красноватым цветом. Марс – бог войны! Горела Земля, дымя под тяжелыми башмаками завоевателей.
Опустел Нептун.
Одной из судорожных попыток спасения Опекуна была его мысль затопить территорию, захваченную войсками Дьявола. Да это и был его последний шанс на спасение; Опекун так и сделал. «Ого, — усмехнулся Дьявол, лично уже присутствующий на Земле, — это Великий Потоп!» — но вынужден был отступить и снять свои эскадры с Земли после нескольких неудачных атак на войска Опекуна. Корабли маршала настороженно зависли над Землей. Сорок дней продолжался Великий Потоп. На сорок первый войска Дьявола снова бросились в атаку.
Опекун и остатки его сил были зажаты в железный кулак. По ним остался последний удар, для них осталось последнее мгновение. И вдруг группа войск генерала Роджерса подняла мятеж... Человечество в военном отношении потребовало свои права, не захотев быть пешкой!
18.
Мгновенно, в один миг, погасли экраны телеприемников, видеофонов. Прервались сотни и тысячи важных разговоров, передач, переговоров. Тускло замерцали кинескопы и снова вспыхнули ярким фосфоресцирующим светом, показывая на своих экранах неопределенную туманную фигуру странной формы. Это был Мировой Разум.
Мировой Разум являлся правителем Центрального Кольца планет. Сейчас он делал ревизию на одну из окраин своих владений.
Дрогнул, расплываясь, Мировой Разум, и на всех экранах Солнечной системы вспыхнула надпись: «Всем, всем, всем! Внимание! С вами говорит Мировой Разум!»
Затаились перед экранами люди на всех планетах, замерли у телеприемников Бог, Дьявол и Роджерс.
Говорил Мировой Разум, лозунг которого был: «Мир везде, всегда, всюду!»
... «Я обращаюсь к правительству Солнечной системы, то есть конкретно к Богу и Дьяволу. Именно они несут главную ответственность за дела и события в данной системе, именно в их руках находятся судьбы миллионов людей. Помните об этом, Бог и Дьявол!
Мир везде, всегда и всюду! Как же вы следуете этому принципу, Бог? По вашему приказу уничтожены лицензенты с Великого Кольца планет; следуя вашим захватническим планам, помощники положили у ваших ног, Бог, Солнечную систему, хотя никакого права на ее овладение вы не имели; планета Фаэтон по вашему желанию стала огромным складом оружия; наученное горьким опытом войн население Солнечной системы стало воинственным, злым, готовясь сии «достоинства» понести в другие миры, к другим существам... Не хватит ли?»
... Вздрогнула у своих телевизоров тройка взаимных противников – Бог, Дьявол, Роджерс.
Бог понимал, что не вмешайся в этот момент Мировой Разум, войска маршала Дьявола железными тисками сдавили б их последний оплот и... наступил бы закономерный его, Опекуна, конец. Но какова будет продолжительность этой паузы? Что она повлечет за собой? Одно лишь было ясно – Мировой Разум просто так всё это не оставит, предложит (в его устах просьба будет звучать как приказ) изменить.
Дьявол, это железное создание, закаленное в военных походах и политических интригах, и тот дрогнул, ибо понимал неограниченные возможности Мирового Разума. Но... всё же надеялся на чудо, которое возведет его в победители над Опекуном и пронесет гнев Мирового Разума мимо его маршальских эполет.
Роджерс был спокоен, не зная, «кто» и «что» значит собою Мировой Разум. У этого генерала билась одна лишь мысль – человечество не нуждается в поводырях типа консервативных и властолюбивых Опекуна и Дьявола, оно должно быть свободно и само ковать свою судьбу! А следовательно – смертный приговор этим двум.
... Снова ярко вспыхнул экран. Спокойно и неторопливо побежали по нему буквы и слова ультиматума.
«Предлагаю в трехдневный срок руководителям человечества принять нижеперечисленные меры, необходимые для наведения порядка и спокойствия в пределах Солнечной системы:
- Прекратить военные действия.
- Ликвидировать все военные базы, уничтожить все боезапасы на планете Фаэтон.
- Заново начать освоение и заселение Солнечной системы.
Постановляю:
В свое время Богу была предоставлена лицензия на одну из планет данной Галактики. Он выбрал Землю, захватив впоследствии еще несколько планет, чем вероломно нарушил «Правила Колоний». Но человечество, эти разумные существа, появившиеся на планетах, не несут ответственности за гнусные поступки колонистов, поэтому: людям дается право заселения этой системы!
В семидневный срок предлагаю Богу и Дьяволу начать перечисленные мною вышеизложенные мероприятия. Если выяснится, что по истечении срока не было принято даже первоначальных мер, я буду вынужден применить к вам высшую меру наказания. Запомните: мое слово – закон!»
Погасли экраны. Погасли сомнения и у тройки воюющих.
* * *
Вы думаете, ультиматум Мирового Разума изменил что? Да, изменил. Но не в том направлении.
С ожесточением, подняв буквально всех до единого солдата и офицера, Дьявол обрушил последний и решающий удар по измотанным войскам Опекуна. Последние дрались молча, с яростью обреченных, пощады не просили. И когда кровь залила улицы и переходы Землеграда, Бог подписал капитуляцию, тем самым поставив точку под своим будущим смертным приговором.
Всего три дня понадобилось Дьяволу, чтобы он вошел победителем в столицу Земли; Опекун оказался в тюрьме.
А тем временем Роджерс захлестнул железную петлю вокруг празднующего победу Дьявола. Жестокость этого генерала по отношению к пленным не знала границ.
Подходил к концу седьмой день ультиматума, а в воздухе, на земле и на воде не утихала закипевшая схватка Роджерса и Дьявола. Им не было дела до Мирового Разума, хотя последний ни на миг не забывал о них.
Неделя «сотворения» нового мира прошла, и Мировой Разум приступил к делу. Высшая мера наказания!
Огромное напряжение всего мозгового аппарата, малейшее мановение пальца... и приговор Мирового Разума был приведен в исполнение...
19.
... Малейшее мановение пальца... и буря прошла по Земле, скользнула огненным смерчем по Венере и Меркурию, лизнула языком всё пространство за Марсом.
Ярко вспыхнуло Солнце, выбросив из своих недр огромные протуберанцы. Всё живое, все следы человечества были сожжены, расплавлены вмиг. И снова могучее Солнце стало непокоренным горячим гигантом...
Адский жар прокатился по Меркурию, заставив сделаться его голой пустыней. Развалины, трупы, мертвая тишина. Ничего и никого живого...
Дрогнула Венера под толчками тысяч своих вулканов. Плеснулась огненная лава и пошла гулять по некогда дремучим и богатым лесам. Нет воды – лава иссушила ее; нет леса – лава испепелила его; нет прекрасных долин и равнин – лава покрыла их своим бронированным щитом; нет людей и их городов – лава, не знающая жалости, похоронила их, разрушила; нет прежней благодатной атмосферы – выделения газов сделали свое дело. Завернутая густой облачностью, Венера погрузилась в многовековой мертвый сон...
Земля... Эта испокон лет кормилица людей. Гравитационный вихрь прошел по планете, сорвав и выбросив за пределы Солнечной системы здания и многие творения человечества, всё остальное порушил, разрушил, сровнял с землей. Не выдержав большого давления, раскололся на несколько частей материк Гондвана; вода размела эти «осколки», похоронив в своих глубинах очередную партию жертв и сооружений. Богатая флора враз стала бедной, фауна поубавилась наполовину. В результате резкого перепада температур полюса покрылись ледниками, некоторые из которых поползли на материки. Похолодало...
Дернулся Фаэтон, не выдержав взрыва скопившегося в его недрах оружия и боеприпасов, и стал разваливаться на куски, получившие впоследствии название метеоритов и астероидов. Ударная волна невиданной силы вышибла его спутник – Марс – на новую орбиту, утвердив его четвертой планетой Солнечной системы, смела с Марса буквально всё, обрекла людей на верную гибель. Но до сих пор видны на Марсе «каналы», к которым когда-то прикасались руки поселенцев...
Застыл в холодном молчании Юпитерь, еще более обледенев...
Стал более толстым «поясок» у Сатурна; это от всякого вновь появившегося «мусора» в космосе...
Не стало никаких следов человечества на Уране, Нептуне, Плутоне...
Тясед остался целым и невредимым, все бури миновали его. А впоследствии Адам сделал для населения своей планеты невероятное – заставил планету двигаться в заданном, нужном для него направлении. Это была великая победа ученых! И тогда, спустя три столетия после ревизии Мирового Разума, планета Тясед вышла из состава Солнечной системы и стала удаляться. С каждым годом она удалялась всё дальше и дальше, покидая этот некогда безумный, а сейчас пустынный мир.
20.
Мировой Разум лишил людей комфорта и удобств, лишил их крыши над головой и всегда своевременного питания, но не лишил их жизни... Оставшаяся половина людей, уцелевшая во всех передрягах, продолжала жить, сталкиваясь на своем пути с новыми препятствиями и испытаниями. Это было похоже на второй Прометеевский этап.
Руководил людьми Опекун. Лишенный бессмертия, знаний, речи, памяти и превращенный в невежественного дикаря, командующего такими же дикарями, он теперь по-настоящему жаждал жизни, бегая с дубинкой за мелким зверьем, опасаясь крупного зверя, боясь молний, жуя сырое мясо, лязгая зубами в холодной пещере. Прошлого он, впрочем как и все другие, не помнил. Смутно иногда он что-то припоминал, но гнал от себя прочь эти нечистые наваждения.
Вождем Опекун стал в кровавой схватке с Дьяволом. Дикарям нужен был мудрый, сильный и ловкий вождь, и поэтому был устроен этот жестокий поединок. Бог отлично помнит свой победоносный удар, раскроенный череп Дьявола, мертвые глаза противника.
И сейчас, умирая от старости, он завещает свой пост последователю – верному помощнику, поседевшему Роджерсу.
Шли годы, десятилетия. А вместе с ними шли вглубь веков легенды, предания, сказания о былой жизни о Земле.
Отошло рабство, прозвенели средневековые мечи, ушли в прошлое поклоны и ритуалы королей. Пронеслись над миром войны. Человечество вступило в стремительный XX век.
Много было высказано версий о многочисленных загадках на Земле, Марсе, Венере и т.д. Много было споров о происхождении континентов Земли, существовании Атлантиды... Но мало ответов. Человечество уже давно установило, что Солнечная система состоит из восьми планет. А некоторые чудаки всё же утверждают, что десятая планета должна быть, что из глубин космоса на свое родное место возвращается Тясед...
... Кто знает, не зародилась ли наша жизнь на земле от пришельцев из космоса...
* * *
Но сейчас, в настоящее время, мы имеем вот такие остатки «былой роскоши» по нашей Солнечной системе и такую вот удаленность: от Солнца Меркурий находится на расстоянии 54 миллиона километров, Венера – в 108 млн. км, Земля – 150 млн. км, Марс – 220 млн. км, Юпитер – 780 млн. км, Сатурн в 1,4 миллиарда километров от Солнца, Уран – 2,9 млрд. км, Нептун – 4,5 млрд. км. Плутон находится в шести миллиардах километров от Солнца. Период обращения Нептуна вокруг Солнца – 165 земных лет. От Земли до Марса 55 млн. км, до Венеры – 40 млн. км, до Луны – 384 тысячи км. У Марса два спутника – Фобос и Деймос; у Юпитера – около 60 спутников, в т.ч. известные Европа, Ананке, Ио, Каллисто, Ганимед; у Сатурна – известные спутники, такие как Титан, Энцелад, Рея, Ия, Яфет и другие; известные спутники Урана – Оберон и Миранда; последняя, восьмая планета Солнечной системы – Нептун, имеет 14 спутников, в том числе основной из них, Тритон. Возраст Земли – 4,5 млрд. лет. Толщина кольца Сатурна не превышает 10-20 км.
Дальше мы не пойдем – дальше уже идет внешний пояс космоса и дела эти уже для астрономов...
Новые приключения Кота в сапогах
Часть I – Приключения кота Бармалея
1.
Александр дочитал книгу. Медленно и лениво бросил ее на столик. Интересная эта сказка – «Кот в сапогах». И расхохотался, представив, что было бы на самом деле, случись такое: говорящий и наглый в своих вундеркиндовских способностях кот. Парадокс жизни! Александр, студент пятого курса медицинского института и будущий врач-хирург, уже надежно закаленный в вопросах возможности человеческого ума, разума зверей и животных, в том числе и кошачьего, просто в мыслях даже не мог допустить такого. «Гляди-ка ты, — с иронией подумал он, — дай им волю, так они, еще чего доброго, эти коты, и человечеству на шею сядут!»
А впрочем... Александр перевел взгляд на своего кота, который с важным видом сейчас ходил по его комнате и что-то вынюхивал. Наверное, приключения, раз мыши в этом доме перевелись.
Кота звали Бармалей. Странное имя, мало встречаемое в кошачьем роду. Но этот полугодовалый кот, еще недавно бывший котенком-замухрышкой, быстро вырос на могучих харчах и своей бандитской усатой мордой вполне оправдывал свое прозвище.
«Ишь ты, — глядя на него, ухмыльнулся Александр, — усы какие отрастил. В стародавние времена такие усы только носили драгуны. Эти молодчики только и знали, что пить, гулять и кутить. И Бармалей наш вполне копирует их, шляясь где-то по ночам и участвуя в кошачьих концертах».
Кот, грозно пошевелив усами, мягко подошел к койке Александра и остановился. Усевшись, пристально уставился своими зеленоватыми глазами на своего молодого хозяина.
Александр встретился с ним взглядом. Странные глаза были у Бармалея – светло-зеленые, а не зеленые, как обычно у всех котов. А в остальном, в общем-то, это был обычный кот, ничем не примечательный экземпляр своего рода – дебоширный по молодости, ловкий и сильный, храбрый в ожесточенных кошачьих боях.
Так что же все-таки впрочем... Александр пристально смерил кота взглядом, будто оценивая его – подойдет ли он для будущих великих идей. Но Бармалей не понял его высоких идей – зевнув, он лениво повернулся и, мягко ступая по ковровой дорожке, удалился прочь.
Любая кошка в движении, в беге, в хитроумных прыжках, напоминает нам миниатюрную копию тигра. Да и зевает она ,наверное, как ее большой сородич – громко, широко, выставляя напоказ острые клыки и ряд зубов. Бармалей проделывал эту операцию с особым шиком. Развязно щелкнув зубами, он лениво потягивался и вдруг с шумом разевал пасть. Сделай ему что в эту минуту – Бармалей закрывал свою пасть уже на твоих пальцах. Этот серый разбойник даже в этом не знал пощады, внося в пределы квартиры уличные порядки и подлые приемы. И вот поэтому-то, наверное, Бармалей чувствовал себя в квартире Александра и его отца как бы третьим хозяином – независимым, гордым, свободолюбивым.
... Год назад у Владимира Николаевича Зубцова, крупного специалиста по изучению деятельности человеческого мозга, профессора, лауреата многих премий, заслуженного деятеля медицинских наук скончалась его жена. Это случилось в самый разгар одного из важных исследований Зубцова. И вот Владимир Николаевич был надолго выбит из колеи смертью своей жены. Неожиданно ль это случилось? Всё ли делал для сохранения здоровья супруги Зубцов? Да. Он стремился полностью механизировать женский труд на кухне и по дому, закупив стиральную машину, мясорубку, пылесос, всякие приспособления, механизмы, превратив таким образом кухню как бы в мех-цех; он отправлял жену каждый год на курорты, обновлял ей гардероб, лично следил за здоровьем жены, сам лечил ее, ублажал во всем, ибо крепко любил ее... И вот – ее нет в живых. И остались они – отец и сын Александр – вдвоем, сиротами, без женской ласки и заботы. «Хоть ты женись, — грустно пошутил Владимир Николаевич в адрес своего сына. — Хоть женщина будет в доме, всё легче будет». «А сам ты как, отец?» — поинтересовался Александр. Зубцов-старший отмахнулся: «Да ты, наверное, будешь против. Сейчас ведь такая молодежь пошла – своими родителями командует!» «Да что ты, отец! — возмутился Александр. — За оболтуса, что ли, меня принимаешь?» «Да что ты, — отмахнулся Владимир Николаевич, — подожду, пока любовь окончательно погаснет. А там видно будет». «Ну, тогда вместе подождем!» — улыбнувшись, хлопнул Александр отца по плечу.
И они занялись каждый своим делом: отец – научной деятельностью, сын – учебой...
Бармалей лениво мяукнул в своем углу. Его лежанка находилась в комнате Александра, и поэтому с молчаливого согласия студента Бармалей считался вторым жителем этой комнаты.
Зубцов-младший очнулся от невеселых дум и взглянул на своего любимчика. А кот, видя, что им заинтересовался хозяин, вдруг резво скакнул к кушетке и, потянувшись, положил передние лапки наверх. Так стоя, он внимательно смотрел на Александра, урча что-то про себя. Зубцов щелкнул его по носу: «Ишь подлец, пришел, когда я его не ждал. Поглядите, мол, на меня! А когда я его «примерял» в уме для науки, так он аж задом повернулся». Мысли были ленивые.
А Бармалей мягко упал на спину и кротко сложил лапки на груди, глядя смиренными глазами на Александра. В широко раскрытых глазах кота мерцал, перекатываясь, зеленоватый отблеск, лапки с втянутыми когтями мягко подергивались.
... Спустя чуть более полугода после смерти жены, Владимир Николаевич Зубцов поехал однажды проведать свою старшую сестру, которая жила в деревне. И неожиданно для сына привез оттуда маленького котенка.
«Зачем это?» — удивился Александр.
«Пригодится, — смешался его отец. — А что, он тебе не нравится?» «Да он же замухрышка. Того и гляди помрет!» «Да нет же, — забеспокоился Владимир Николаевич. — Сестра говорит, что это самый лучший кот будет из всего потомства». «Может быть и так, — хладнокровно перебил его сын. — Всё познается в сравнении – ведь когда он вырастет, ты же не повезешь его снова в деревню сравнивать с его сородичами». Зубцов-старший усмехнулся: «Рациональным ты, сынок, стал каким-то, сухим. Пусть этот котенок живет, нам веселее будет. Я уверен, что он здоровяком будет!» И с этими словами глава семейства опустил будущего Бармалея на пол. У котенка то ли от испуга, то ли от усталости сразу разъехались лапы и он... упал.
Вот так он появился у них. Долго думали они над тем, как назвать его. «Васька!» — сразу бухнул Зубцов-старший. «Не-е, — протянул Александр. — Отец, мы специально собрались на совет, и вдруг его назвать... Васькой. Стоило ли ради этого собираться нам на семейный совет? Что, лишь для того, чтобы этого кота назвать таким серым именем? Нет, отец, так дело не пойдет!» И, переглянувшись, они оба расхохотались.
Мурка? Нет, сразу видно, что из кошачьего рода. А надо конспирацию соблюдать, тем более что этого кота мы негласно включаем в состав семьи.
Усатый? Нет, мал еще, не дорос. Пока не оправдывает.
Может, Черный? Это для устрашения, ведь все темные личности и дела именуются черными, к примеру – черная маска, черный бизнес.
«Тоже нет, — вздохнул Владимир Николаевич, — у этого бедолаги окраска не та».
Зорька? Ага, есть что-то такое светлое, поэтичное. Но никакого сомнения нет, что в этом котенке чего-то поэтичного не будет. Не поймет, да еще обидится, что его так обозвали. Да и не корова же это создание.
Так они и не придумали ему в тот вечер прозвища. А потом Зубцов-старший заработался в своей лаборатории и дня два не показывался дома. Вот в этот-то период кот и приобрел свое неожиданное прозвище. Однажды Александр забыл его покормить, и котенок с остервенением вцепился ему в ногу. Его когти пронзили ткань и больно вонзились в тело. «А-а-а, — с остервенением заорал Александр, не ожидавший такого оборота дел, — Бармалей треклятый!» И замахнулся. Котенка как ветром сдуло, Александр даже не успел его ударить. А новоявленный Бармалей, злобно урча, лежал в своем углу и зорко приглядывался к нему, готовый к новому прыжку.
Появившийся Владимир Николаевич с изумлением заметил, что котенок откликается на «Бармалея». «Что так чудно?» — подивился он. Александр рассказал ему и с улыбкой заключил: «Вот с тех пор и отзывается на Бармалея. Отец, я уверен, как и ты, в том, что он будет богатырем, в том, что он с лихвой оправдает свое бандитское прозвище. Есть в нем что-то такое несравнимое, гордое, самолюбивое и самоутверждающее». «Не много ли такое про кота?»
Кормили Бармалея хорошо – почти одним мясом. Реже перепадала ему колбаса. Конфет и прочего сладкого он не ел, видно больше привыкнув к сырому мясу. Сильным ударом он отправлял конфету на середину комнаты, а затем долго и упорно перекатывал ее, да причем с грохотом и шуршаньем, по всей квартире. И это до тех пор, пока у него ее не отбирали. Вскоре ему перестали давать конфеты, впрочем, чему он, кажется, и не очень огорчился, переключившись на таскание домашних тапочек из угла в угол. Всё это – с усердным завыванием. Владимир Николаевич был зол на него за такие шуточки. Каждое утро в то тревожное для него время он просыпался с мыслью, что вот сейчас он минут десять будет искать свои разнесчастные изорванные и изгрызенные тапочки.
Бармалей «точил» зубы. И быстро рос, поправлялся. Теперь он целыми днями пропадал на улице, благо что было лето. К вечеру он, однако, аккуратно возвращался домой. Сейчас он уже ориентировался хорошо, быстро и точно, не ошибаясь находил свой подъезд в 4-х подъездном пятиэтажном доме, где и жили Зубцовы. Царапался и мяукал до тех пор, пока ему не открывали или пока какой-нибудь проходящий мимо житель не нажимал кнопку электрозвонка в квартиру.
И вдруг он пропал. На целых два дня. Это было тем более странно, потому что Бармалей в этом отношении был аккуратист и предпочитал отсыпаться на теплой лежанке в квартире, нежели на улице. Александр встревожился, стал осторожно расспрашивать соседей. И вот кто-то из мальчишек рассказал ему, что случилось с Бармалеем. «Мы играли на песке, — рассказывали они, — и вот видим...»
После всего услышанного Александру оставалось только ждать и надеяться. Бармалей приплелся домой к концу третьего дня. Усатая морда его была угрюмой.
Александр читал в это время учебник – готовился к семинару, – как вдруг услышал царапанье за дверью. Он быстро открыл ее, и Бармалей, обычно прошмыгивающий быстро, в этот раз медленно проплелся на кухню и уселся там посредине. «Ну, нашлялся? — поинтересовался Зубцов-младший. — Пришел, говоришь, пожрать?» Бармалей в ответ широко раскрыл пасть и жалобно пронзительно замяукал. Потом мяуканье его перешло в музыкальные рулады, и он с урчанием уткнулся в наполненную миску.
А случилось с ним примерно вот что. Почему примерно? Потому что полную картину всего происшедшего никто не видел, и Александр был вынужден дорисовывать ее сам.
... Бармалей в тот день вернулся со своей прогулки рано. Долго он царапался в дверь, но ему никто не открывал – дома никого не было. Кот побежал из подъезда. Внизу ему пришлось долго ожидать, пока кто-нибудь не пройдет или не выйдет из подъезда с тем, чтобы попасть на улицу.
И затем началось его героическое восхождение по водосточной трубе при использовании выступающих из стены кирпичей и прочего, за что можно было уцепиться. Жили Зубцовы на втором этаже. Маршрут, по которому сейчас лез Бармалей, был ему уже знаком – таким путем он уже несколько раз попадал домой.
Надо было, резко оттолкнувшись от трубы, пролететь полметра и попасть на карниз окна. А оттуда уже прыжком вверх – на форточку, и на пол. Форточка эта была всегда открыта.
Но в этот раз она была... наглухо закрыта, и тело Бармалея, отлетев с глухим стуком от задребезжавшего стекла, круто, по спирали, полетело вниз, на жесткое полотно асфальта.
Если бы на это падение в это время смотрел кто-нибудь снизу вверх, то он бы подумал, что от этого кувыркающегося комочка живой ткани через доли секунды ничего не останется. Будет глухой стук и... конец.
Но жесткий кошачий инстинкт вырвал тело Бармалея из беспорядочного кувырканья, и кот шлепнулся на лапы. В тот же миг Бармалей осел на афальт и с глухим мяуканьем упал на бок. У мальчишек, наблюдавших это, навернулись на глаза слезы. Каждому известно, что дети любят животных...
С тех пор привычку попадать в квартиру через форточку у Бармалея разом отшибло. Видно, кот понял, что раз на раз не приходится, и кто знает, как это обойдется в другой раз.
Казалось, Бармалей уже полностью изучил квартиру, и всё же он с каждым разом открывал для себя в ней новые чудеса и явления.
Вот, к примеру, будильник. Первый раз так близко он столкнулся с ним, когда Александр впопыхах, сам даже не заметив, сбил его на пол и затем убежал в институт. Бармалей остался один на один с этим странным тикающим предметом.
Явно, что не живой! Осмелев, Бармалей мягко подошел к будильнику и осторожно тронул его лапой. Ага, этот кругляш не убежал, но всё же продолжает тикать. Значит, не боится. Бармалей в этих вопросах, касающихся его бойцовских качеств, был очень щепетилен. А вдруг враг притворяется? И кот бросился на будильник. В уши ударил перестук «Тик-так, тик-так». Ошалелый и перепуганный кот отлетел назад и затаился в углу. Прижавшись к полу и навострив уши, Бармалей был готов к новой атаке. Но что интересно, это «тик-так» слышно было отсюда тише.
А уже через полчаса кот закатил в угол надоевший ему будильник и пошел искать по квартире новые приключения. Он знает, что вон там, за стеклом буфета, есть варенье и сметана, но не полезет туда, ибо за это ему попало уже два раза. И зачем люди выставляют эти соблазны на самый вид? Спровоцировать, что ли, его хотят... Нет, он уже ученый, с него хватит.
А что если забраться по этим шторам наверх? Они тяжелые, должны выдержать...
Многое прощали Бармалею, но тут уж... Увидев драные бархатные шторы, Владимир Николаевич пришел в ужас. «Выброшу этого дармоеда! Я что, должен на него только работать?» И коту вспомнились все его грехи. Не были забыты и тапочки. Зубцов-старший продолжал бушевать: «Я должен на сына тянуть, тем более, что он сейчас ничего пока не зарабатывает. Но ему простительно – он-то выучится и будет работать. А с тебя-то что возьмешь?» Бармалей мяукнул в ответ. «Что ты мямлишь? В общем, хватит с меня!» Вступился Александр: «Отец, да прости ты ему этот грех. Если кормишь одного дармоеда, коим являюсь я, то уж, думаю, прокормишь и двух. Договорились, отец?»
Владимир Николаевич долго еще ругался, но уже было видно, что он оттаял.
С того момента Бармалей почувствовал в Александре своего защитника. Что бы он делал и за что бы его ни ругали, он смотрел теперь выжидающе на Зубцова-младшего, чувствуя его отношение к совершённому поступку. Смотрел умными (по крайней мере) глазами, не сводя внимательного взгляда со своего покровителя. И сидел при этом по стойке «смирно».
Дыма Бармалей не выносил. А из Зубцовых курил именно Александр – «шеф» кота.
Александр начал курить еще в школе, с десятого класса. Не раз за это его ругал отец, но всё было тщетно. Так и не бросил курить Зубцов-младший, потягивая сейчас уже папиросы. И в те моменты, когда Александр курил, Бармалей уходил в свой угол и оттуда обиженными глазами смотрел на этого «несчастного» курильщика, что небрежно валялся на кушетке.
А попробуй дыхнуть дымом на Бармалея... Что тогда будет?! Кот презрительно поводил головой, морщился, чуть ли, бедняга, не чихал, и затем крупными тигриными прыжками удирал к себе в угол.
Как-то однажды Александр то ли ради шутки, то ли ради эксперимента накормил Бармалея холодной вареной бараниной. Кот, злобно урча, с аппетитом пожирал куски мяса и от такого редко выпадавшего ему удовольствия крутил гибким хвостом. Съел всё, что ему дал Александр. А через несколько минут почувствовал, что пасть как будто забита парафином. Бармалей облизал рот языком – не помогло; застывшее сало, вернее, его тонкий слой, слизыванию в глотке не поддавался. А ощущение было не из приятных. И кот заерзал, жалобно замурлыкал и вскоре... бешено завертелся на месте, будто отбиваясь от невидимого врага.
Александр сжалился над ним, дав попить Бармалею теплого молока. Только тогда кот успокоился и взглянул на Александра, как на своего спасителя. Затем, замурлыкав, стал ласково тереться о ноги своего спасителя-мучителя.
Во двор Бармалей выходил теперь без опаски, как хозяин, как король огромной территории двора. Обитавшая здесь фауна, то есть животный мир, представленный несколькими домашними и одичавшими кошками, тремя дворняжками и одной овчаркой, признал его. С овчаркой, как единственной громадиной двора, Бармалей держался дипломатично, будто не замечая и равнодушно обходя ее. Серая кавказская овчарка отвечала ему тем же, не замечая его и глядя на него, как на пустое место – связываться ей с этой мяукающей мошкарой было неохота, да и ниже ее достоинства. Ну а местных дворняг Бармалей сумел запугать. Первое время, увидав их, кот становился в боевую позицию – выгнувшись, хвост трубой, когти грозно выпущены, и злобное шипение. После двух ожесточенных драк, в которых летели шерсть и пух, Бармалей доказал, что он не зря претендует на звание короля двора. И весь кошачий контингент негласно провозгласил его своим атаманом. Даже местные коты смирились. Считались с Бармалеем и в соседних дворах, ибо и там он оправдывал свое прозвище, укрепляя свой авторитет злобным низким урчанием и точными сильными ударами выпущенных острых когтей.
Он стал закаленным, если уж не матёрым, котом. Его бандитская усатая морда мелькала то там, то здесь. Руководимая им кошачья свора устраивала по вечерам такие пронзительные концерты, что даже жильцы с крепкими нервами не выдерживали этих кошачьих рулад. И тогда Владимир Николаевич наказывал Бармалея, запирая его дома дня на три. И во дворе становилось тихо – покинутая атаманом банда уныло шлялась по двору, ведя, как им казалось, серую жизнь. Но вот снова выходил на свободу из под домашнего ареста Бармалей, и кошки оживали, а коты становились агрессивней. Всей оравой они шныряли по подвалам, ища новых приключений.
Таким был Бармалей на улице. А дома его было не узнать – теперь он досконально познал, что можно делать в квартире и чего нельзя творить, что такое хорошо и что такое плохо. Александр, глядя на такие перевоплощения, только качал головой и усмехался: «Ну и Бармалей, ну и хитер!» А кот невинно смотрел на него своими глазами, и в них по-прежнему мерцал, перекатываясь, зеленоватый отблеск.
2.
«Стоит ли гробить себя ради сомнительного удовольствия?» Александр мучился этим вопросом, но всё же в голове крепко засела мысль о коте в сапогах. Да, это сказка. Но что если сказку сделать былью? Может, удастся... Александр, конечно, не собирался делать переворота в научном мире, да и, как он сам думал, этого у него не получится. «Но попытаться надо, — решил он в тот самый вечер, когда скуки ради прочитал сказку «Кот в сапогах». — Бармалей послужит мне подспорьем в науке, то есть объектом моей будущей фантазии, а работы отца, его исследования, мои мысли и домыслы направят меня по верному пути».
Александр наметил два этапа в своих будущих научных экспериментах над Бармалеем.
Этап I: используя классификатор умственного развития живого мира на Земле, созданный его отцом, определить степень сближения умственных способностей кота и человека и на его основе создать табулятор условного перевода языка Бармалея на обычный и более понятный – человеческий.
Этап II: определить конкретную длину волны биотоков мозгового аппарата Бармалея, принимая во внимание установленный диапазон волн биотоков, характерных для кошачьего рода. И тогда по специальным электродам посылать закодированные импульсы человеческих знаний (конечно, уже в переводе на язык Бармалея) в мозг кота, для чего будет служить информатор. Информатор имеет своей целью «перекачку» необходимых данных и сведений в нужные разделы мозга Бармалея для его развития и повышения степени цивилизованности.
Как видите, всё это просто. Хотя на первый взгляд и замысловато. Но дело в том, что Александр собирался воспользоваться уже открытыми наукой, но пока засекреченными сведениями. Где он мог их достать? Под боком – Зубцов-старший был директором медицинского научно-исследовательского института мозговых проблем, и в его рабочем столе можно было найти много необходимого и интересного.
Итак, в основу умозаключений Александра легли:
- классификация умственного развития живого мира на Земле;
- шкала волн биотоков представителей животного и человеческого миров Земли; для каждого индивидуума здесь дан собственный диапазон колебаний.
Использованием этих классификации и шкалы Александр заодно и проверял вероятность и точность их; хотя, надо полагать, они были многократно проверены и уточнены в институте работниками группы отца.
Всё неизвестное, странное и выходящее за рамки нам известного нас пугает. Почему? Уж не боязно ли нам, что мы с этим не справимся, не сталкивались ранее?
На пути к покорению Бармалея у Александра лежало создание трех необходимых для осуществления поставленной им цели, машин. Вот их список: табулятор, лингвист, информатор. У каждой из них своя цель, свои задачи и методы, но все они в общем ведут к одному – создать из кота более совершенное и более разумное существо.
В задачи первого прибора этой цепи – табулятора – входил сбор звуковой реакции Бармалея на те или иные события, вещи, случаи. Далее «лингвист», благодаря классификации умственного развития живого мира Земли, собирал, удерживал в памяти кошачий разговор и переводил на человеческий язык. Конечной и важной частью «лингвиста» являлся звуковой словарь перевода «кот – человек» и обратно. Третий прибор этой цепи – информатор – был заключающим и самым главным звеном: он должен был «обучать» кота грамоте.
И уже самостоятельным приборчиком, тем не менее очень необходимым, должен был стать «переводчик», столь необходимый для понимания и согласованности между двумя основными сторонами – котом Бармалеем и Александром Зубцовым. Он был соединен с «лингвистом», но тем не менее Александр его выделил почему-то отдельно.
Целых две недели Зубцов бился над сбором материалов, собрал кучу лент с записями кошачьих «слов», самых разнообразных – от умильного мурлыканья и тихого урчания до злобного шипения, визга и воя; все эти звуки он тут же, на ленте, по ходу дела комментировал. Если вспомнить, чего это ему стоило, то невольно разбирает смех или же... приходит грусть. Бармалей, увидав, какая ему выпала честь, вдруг «признал и полюбил» давать репортажи в микрофон магнитофона. Он с удовольствием, на манер известной кинозвезды или еще там какой знаменитой личности, тыкался своей усатой мордой в микрофон и давал репортаж. После этого, когда Александр включал для прослушивания его очередное интервью, Бармалей сидел на соседнем стуле и, склонив голову набок, внимательно слушал себя. При этом, шевеля ушами, он мучительно вспоминал – где же он слышал этот голос?
И вот основные звуки кота и его звуковые реакции на самые важные вещи и события собраны. И Александр двинулся обрабатывать свои данные на электронной цифрологической вычислительной машине, которая размещалась в институте отца. Там, в вычислительном центре, его все знали. И вот, благодаря высокому посту отца, а после – своей находчивости, вежливости и простоте в разговоре, в свободное время вычислительной машины он получил к ней доступ. Появлялся там Александр по вечерам, и когда машина была не занята работой и сотрудниками института, садился за нее. Работал он над созданием кошачьего алфавита долго и упорно, попутно собирая новые интервью кота. И неожиданно, в конце ноября, то есть спустя около двух месяцев после начала своей работы, он пришел к выводу, что кошачий разговор весьма прост и примитивен.
Теперь на очередной повестке стояла проверка правильности его искусственно созданного «кошачьего» алфавита. Вечером, когда усатая морда Бармалея по-бандитски замелькала на улице, выискивая на свою голову новые приключения и новые лохани ругани, Александр сел за составление проверочных фраз. Благодаря перфокартам и сопроводительным кошачьим звукам, он «букву» за «буквой» выделял их из общей массы и записывал на магнитофон. Закончив это дело через три часа, он сфабриковал несколько фраз на языке Бармалея. И оставил магнитофон наготове, дожидаясь столь необходимого для него сейчас разгильдяя, который шлялся где-то с кошками или же, вероятнее всего, любезничал с одной из них где-нибудь в темном закоулке.
Александр боялся одного – что запись на магнитофон и возникающие при этом всякие помехи и ненужные шорохи загрязнят и исковеркают интервью кота, что было весьма вероятно. Поэтому при записях он тщательно регулировал магнитофон и особенно следил за тем, чтобы на ленту не попадали посторонние звуки. При расшифровке кошачьих визгов, криков и разговорных речей, он задал условие предупреждения этой стороны вопроса вычислительной машине.
И вот теперь он ждал. Он понимал, что в решении своих вопросов он пошел обратным путем – не от машин к логическим выводам, а от логических решений и умозаключений к машинам. И всё же, несмотря ни на что, первый шаг сделан. И если он окажется удачным, то тогда на службу Александра придут табулятор и «лингвист».
Александр ждал. Молча курил, сосредоточенно о чем-то постороннем думал. И вот раздалось долгожданное царапанье в дверь – кот возвращался с гулянки.
Зубцов открыл дверь, и промелькнувшей тенью Бармалей метнулся в комнату. Он сел в задумчивости посередине коридора, будто витязь на распутье: пойдешь направо – весело будет, но можно и ожидать подвоха; пойдешь налево – там опять, наверное, никого нет, но зато тебя никто не тронет. И пока так кот раздумывал, Александр прошел к себе в комнату и решительно включил магнитофон.
На плёнке было записано пять кошачьих фраз, разделенные между собой для ориентировки вставными белыми бумажками. Прозвучала первая запись.
Бармалей дрогнул, услышав низкое приглушенное урчание. И припустился направо, как уже решившийся витязь на подвиг – черт с ними, с этими подвохами и самым «главным подвохалом», главное, что было весело. Да и тем более довольное урчание того кота, невесть каким образом появившегося здесь, гласило, что сейчас будет еда. А этого Бармалею тоже не хватало – гуляя по улице с подругой, он приобрел великий аппетит. Потаскать того кота за шкирку, отобрать у него еду – вот какие задачи преследовал Бармалей, пулей влетая в комнату Александра.
Стремительно влетев, кот с трудом затормозил на гладком полу. Александр, сияя от восторга, что его затея проясняется, уже ждал его. Эти пять фраз он тщательно проанализировал, выбрав именно их из всей кучи предложений, и, кажется, дело двигалось к тому, что он не проиграл.
Вторая фраза – «пошел отсюда!», выраженная злобным протяжным выкриком кота, враз образумила разомлевшего от предстоящего угощения Бармалея. Он мгновенно поджался и стремительно насторожился. Спина Бармалея выгнулась дугой, когти выдвинулись из подушечек, превратившись в грозное боевое оружие – Бармалей к жестокому бою был готов. Это выражалось всей его стойкой.
Александр снова включил магнитофон, и по комнате разнесся душераздирающий вопль кота, перемежающийся с шипящим воем. Это были знаменитые боевые кличи котов перед нападением, типа человеческого «Ура».
Неизвестный и невидимый кот шёл в нападение на Бармалея. Через секунды две-три надо было ждать того, что когти того кота вцепятся в морду Бармалея. И тот дрогнул: такого низкого выкрика, явно говорящего о силе и ловкости противника, он не ожидал. Бармалей завертел головой во все стороны и, не заметив своего будущего врага, как-то враз растерял свою бойцовскую стойку. Прижав хвост, не видя противника, он испуганно озирался в поисках. А внутри него поднималось странное чувство страха... Кота, как и человека, пугало «это» неизвестное, странное, выходящее за рамки известных ему понятий. И он дрогнул, ринувшись сломя голову из комнаты Александра.
Однако, не успел он пролететь и четырех метров, как его настигло пронзительное, противное на высоких тонах, визжание. Это могло означать лишь одно, что тот неизвестный кот позорно удирает с поля боя и на ходу истошно вопит примерно следующее: «Помогите! Помогите! Не тронь меня... Сдаюсь, сдаюсь!!!» И так как сам Бармалей – а это он точно знал – не кричал такого, то значит это орал его недавний невидимый противник.
Бармалей резко бросил своё напружиненное тело влево и в следующий миг уже мчался обратно, органически вплетаясь в погоню за этим котом. Теперь Бармалей полностью уверился, что это именно он так потрепал своего противника и сейчас гонится за ним. Однако какое-то смутное чувство не давало полной уверенности его мыслям.
Кот на полном скаку, как лихой всадник, ворвался в комнату. На столе стоял какой-то ящик; Бармалей сразу определил, что явно там, за этим ящиком, находится сейчас его противник.
Александр едва успел заново включить магнитофон, только что выключенный. За эту короткую паузу кот уже успел присесть и приготовиться к прыжку. И вот магнитофон захрипел, заорал кошачьим голосом: «Так его, так! Бей бродягу! Давай, дери!» Вслед за этими криками Бармалей стрелой взлетел на стол. За орущим ящиком никого не было, и кот, вцепившись в магнитофон... порвал ленту.
Наступила тишина. И в ней Александр успел подумать, что всё кончилось... Самым расчудесным образом. Это была победа, первый шаг к исполнению его замыслов. Великолепно!
Александр знал, что делал: в то время, как происходил весь этот концерт, второй магнитофон бездумно и тщательно переписывал всё, до мельчайших событий, только что случившееся. Теперь из этой записанной кутерьмы предстояло выделить уже знакомое, остальное – расшифровать, и «лингвист» пополнит свой словарный запас, заложив всё новое для себя в память (конечно, после создания этой машины, а пока это будет записано на специальную пленку).
Сейчас Александр уже мог приступать к конструированию своих механизмов: табулятора, «лингвиста», информатора и переводчика. С радиотехникой Зубцов-младший был знаком, причем на весьма хороших тонах. Да и друзья у него были такие, которые знали эту сторону вопросов; некоторые из них работали на радиозаводе. К концу декабря у него уже были готовы схемы табулятора и «лингвиста». С табулятором было проще – его схема была подобной магнитофону, разве что чуть посложней; с «лингвистом» же пришлось повозиться подольше. В схему внесли свои предложения и друзья Александра, и его прочие знакомые, и друзья его друзей, даже некоторые преподаватели радиотехнического техникума, сотрудники вычислительного центра мединститута. Для чего всё это – Александр отделывался шуточками или незначительным объяснением, ибо все свои исследования он хранил в тайне. Да и консультировался он по отдельным частям и узлам его схемы, никогда не выкладывая на стол всей схемы. На полках его книжного шкафа появилось множество книг – с его заметками на полях – по радиотехнике, радиоэлектронике, телевидению, монтажу цепей и электрических аппаратов. При составлении схемы Александр избегал наличия дефицитных или труднодоступных приборов, частей. Он больше примирялся с громоздкостью узла из более доступных деталей, ибо для него было дорого время!
В январе, уже имея в наличии большую часть необходимых ему инструментов и деталей, он приступил к монтажу двух своих первых приборов. Работать приходилось ему редко, чаще по вечерам, ибо шла сессия. А Бармалей, который чаще сейчас стал бывать дома – уж слишком холодно на улице, а лапы-то не казённые, да и простыть можно, – с удовольствием тыкался в эти удивительные сооружения, вынюхивая из всей этой армады железок что-нибудь для себя съедобное. Раз даже попробовал канифоль, но решил, что это невкусно; другой раз ткнулся носом в горячий паяльник – и с него разом исчезло любопытство. Он даже боялся с тех пор подходить к этим «зловредным существам», которые так неприветливо отнеслись к нему.
Визиты к нему и его вечерние прогулки, так характерно для Александра в декабре, сменились его затворничеством и одиночеством в январе. Теперь он сам никуда не ходил, отнекивался от приглашений, а если дома был его отец, то заставлял его говорить по телефону, что его нет дома. Зубцов-старший удивлялся: «Саша, что с тобой случилось?» «А что такое, отец?» «Ну, как это что? Молчишь, никуда не ходишь. Всё сидишь дома, даже от своей подруги уединился. И что самое удивительное, даже денег не просишь?» «А зачем? Что из того, что я в декабре лишился стипендии? Зачем мне деньги, если ты меня кормишь». «На карманные расходы, может, — смутился отец, не жалевший для сына ничего, — или с подругой, предположим, решишь куда сходить?» «Это на ресторан-то намекаешь? — улыбнулся Александр. — Это успеется, сходим после сдачи экзаменов. А сейчас потому и не выхожу никуда, так как сейчас сессия». «Тебя в декабре лишили стипендии за несдачу в срок нескольких зачетов и контрольных работ. Так ты говоришь? — задумчиво спросил его отец. — А что же тебе, Александр, в таком случае, мешало? Ведь у нас всё есть, недостатка мы не испытываем буквально ни в чем, да и не лентяй ты, я знаю. Так в чём же тогда дело? Никак не пойму. Объясни пожалуйста». «Да так, выбился из колеи, увлекся другим». «Это не тем железом, что лежит у тебя в углу?» «Это не железо, — обиделся Александр, — это радиодетали и прочее». «Значит, разлюбил медицину и, чуть-чуть не дотянув до диплома, увлекся другим. Так получается?» — взгляд отца стал строгим и колючим. «Нет, отец, — усмехнулся в ответ Александр. — Та медицина, к которой ты привил мне любовь, от меня никуда не уйдет. И то, чем я занимаюсь, может быть, имеет какое-то отношение к этому. А эту сессию, вот поглядишь, я, как обыкновенно, сдам на все «отлично»! И ты сам знаешь, что с меня это сбудется».
Отец помолчал, одобрительно хмыкнул: «Ты не стесняйся – если будут нужны деньги, то говори». Последовал ответ: «Если можно, то после сессии. Но весьма приличная сумма». «Согласен!» — кивнул Зубцов-старший, и они снова разошлись по своим комнатам, каждый по своим делам, отгородившись надолго друг от друга. Следующий их разговор о их семейных делах будет, надо ожидать, только после окончания сессии Александра. Так уж у них повелось после смерти жены отца и матери Александра.
Кончился январь, кончилась сессия у Александра. В зачетной книжке его стояли только «отлично». Но самой главной радостью для Александра были смонтированные им табулятор и «лингвист», стоящие сейчас в углу и ожидающие своего опробования. Ну а если уж готовы эти приборы, то сооружение «переводчика», думал Александр, не отберет у него много времени. И точно: через четыре дня каникул «переводчик» был готов.
Всё, у Александра сразу стало как-то пусто на душе – готовы приборы, стоят, ждут, а он как будто что-то потерял. Как-то не по себе становится от этого спокойствия, отсутствия работы, после всех волнений, бессонных ночей, раздумий, дьявольской и напряженной работы. Не раз он уже проверял на практических опытах работу своих будущих приборов – всё было в полном порядке, или по крайней мере так.
Александр щелкнул включателями приборов. Раздалось равномерное гудение. Пора! Он сделал настройку табулятора, перевел на прием «лингвиста», настроил режим перевода, прибавил громкость «переводчика». Готово! Александр набрал на шкале лингвиста первую фразу: «Бармалей, где ты там? Иди к хозяину!» — и включил громкоговоритель «лингвиста». Раздалось требовательное мяуканье – то в механизме соединились нужные контакты, извлекая из «лингвиста» по буквам кошачьего «алфавита» необходимые звуки.
Бармалей прибежал на требовательный зов и молча уставился на ящики. Александр снова прошелся пальцами по шкале клавиатуры и выдал задание «лингвисту» – перевести фразу на язык кота: «Видишь меня?» Захрипел громкоговоритель «лингвиста».
Бармалей что-то жалобно мяукнул в ответ. Табулятор мгновенно воспринял его звуковую реакцию, и эти импульсы стремительно пошли по узким лабиринтам расшифровочного пункта «лингвиста» – словаря «кот – человек». И вскоре «переводчик» выдал ответ: «Нет, не вижу, где ты? Зачем прячешься? Мне страшно».
Александр усмехнулся, отметив, что Бармалею и на самом деле страшно. За дословную точность этого допотопного перевода он не ручался, но за саму суть перевода – да, головой даже.
Между ними последовал стремительный разговор короткими фразами.
«Ты меня и не увидишь!» «Почему? Ты кот или кошка?» «Кот. Я в этом ящике. Но ты не бойся, я тебе вреда не принесу». «Как ты это докажешь?» «Я не умею ходить, беззащитен. Но учти – меня не трогай, за меня стоит твой молодой хозяин». «Ты мне мешаешь! Один из нас должен уйти!» — Бармалей гордо встал. «Не уходи». «А что мне с тобой делать?» «Мы будем жить в мире, и ты по-прежнему будешь здесь хозяином. А я тебе принесу только пользу». «Какую? Ты можешь ловить мышей? Или умело таскать у этих двуногих рыбу и мясо?» «Нет, я же не умею ходить». «Ты урод. А может, даже и не кот. Такого кота, как ты, не может быть!» «Но я же есть, и я не урод. Давай будем дружить. Ты слушайся меня, когда я говорю, и будешь доволен». «Согласен дружить. Но как ты докажешь, что ты говоришь правду?»
Воцарилась краткая пауза. Из громкоговорителя лингвиста раздалось шипение, означавшее: «Если ты пойдешь сейчас за хозяином в кухню, то получишь кусок колбасы. Делай так, как я говорю». У Бармалея округлились глаза, и он мелкой рысцой направился за Александром.
Уже с куском колбасы в зубах Бармалей лихо прибежал обратно к своему невидимому «другу». Так, что Александр еле успел за ним.
В этом диком необузданном коте, которым был Бармалей, вдруг прорезалось уважение к «коту-ящику». Он промурлыкал: «Теперь верю, что ты мне хочешь хорошего. Хочешь колбасы?» Последнее Бармалей добавил уже от избытка чувств. Странный ящичный кот отказался, и Бармалей начал уплетать колбасу за обе щеки. Покончив с нею, он стал ласково тереться об громкоговоритель «лингвиста».
Вот так и стал понимать своего кота Александр. Они часто теперь оставались вдвоем – Зубцов-старший пропадал в институте надолго, и часто звонил Александру, чтобы тот его сегодня не ждал. Александр понимал своего отца, ведь у того осталась разве что только работа – единственное, чему он посвятил жизнь сейчас.
Никто из сокурсников не знал, чем занимается Александр по вечерам. На него начали смотреть недоумевающее – речь идет про тех, кто был из местных и не разъехался на каникулы: был раньше сын профессора свойским парнем, теперь почему-то отдалился. Жаловалась на Александра и его подруга.
Отец тоже не знал сути приборов и исследований сына. Так что всё оставалось пока тайной...
3.
Владимир Николаевич наконец не выдержал: «Долго, Александр, ты еще будешь дома торчать?» «А что такое? Случилось что? Или в магазин надо сбегать?» — удивился тот. Зубцов-старший внимательно посмотрел на сына: «Не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю. Надоело ведь, наверное, сидеть дома, так? Весь январь не выходил никуда, и в феврале, по моим понятиям, хочешь сделать то же самое». И вдруг заторопил: «Давай-давай, объясняй, что тебе надо. Ласки я тебе уделить не могу – не женщина, внимания тоже – времени нет, да и большой ты, денег – пожалуйста. И всё же, несмотря ни на что, я просто заинтересован твоим странным поведением. Хитро намекну, что не прочь узнать причину всего», — Владимир Николаевич улыбнулся.
Невольно заулыбался беспокойству отца и Александр. «Отец, не беспокойся, всё в порядке. Всё нормально и идет по расписанию. Беру пример с тебя и ухожу головой в работу. Разве это плохо?»
Александр закурил и перевел разговор: «Отец, мне нужны деньги. Почему такая сумма? Будь спокоен, ты же знаешь, что я из разряда малопьющих и посему эти деньги пойдут на благотворительные цели».
Владимир Николаевич молча достал из кармана бумажник и отсчитал нужную сумму.
«Еще что, Саша, требуется от меня?» «У меня возник интерес к твоей работе о волнах биотоков. Раз ты как-то говорил со мной об этом, но я плохо понял. Нельзя ли меня ознакомить с этим?»
Зубцов-старший замялся. И Александр решился на отчаянный шаг, ведь эти данные о длинах волн биотоков ему были позарез нужны для составления схемы информатора. Просто и веско ответил отцу: «Я догадываюсь, отец, почему ты не хочешь поделиться этими...» И чуть не проболтался, сказав «сведениями» или идентичное «данными» – это смахивало бы тогда на наглость или на примазывание к авторству готовящейся отцом крупной работы. Вовремя спохватившись, Александр спокойно продолжил: «Почему ты не хочешь поделиться со мной своими замыслами и уже полученными решениями... Да, наверное, потому, что боишься того, что я в твоих дебрях ничего не пойму, буду слушать невнимательно, и всё в конце концов окажется пустой тратой времени. Будь спокоен – я весь наготове, мне будет интересно, да и ты как бы сбросишь излишний груз сомнений, тревог».
Необычные слова Александра, такой поворот разговора сбили с толку Зубцова-старшего. Он как-то странно посмотрел на сына и попытался вызвать его на откровенный разговор. Вроде бы удалось.
Александр знал, что шел на так называемую подлость. Но оправдывал себя тем, что некоторые сведения из неопубликованной еще работы отца он использует только для себя, только для будущего «информатора». Был, конечно, другой путь – честно рассказать отцу всё, что касалось его идеи, и уже тогда попросить необходимый для него материал, но этот путь грозил расспросами, вероятными недоумениями и удивлениями, и кто знает, что получилось бы дальше.
Владимир Николаевич согласился и прошел к себе в кабинет, а Александр заскочил к себе в комнату и включил уже готовый к записи магнитофон. Вчера вечером он долго возился с магнитофоном, встраивая в него более чувствительную систему записи, и теперь магнитофон был способен записывать звуки на приличном расстоянии. Зубцов-младший оставил за собой незакрытую дверь и вошел в комнату отца, так же не прикрыв эту дверь.
Кассета с пленкой, рассчитанная на час записи, закрутилась в комнате Александра.
Владимир Николаевич начал говорить: «Все основные данные, полученные в результате наблюдений, исследований и опытов, проверены многократно моими сотрудниками, верны. Данная работа сыграет большую роль в оценке умственных способностей многих животных мира и сравнит их с возможностями повелителя природы – человека, человеческого ума. Ведь что такое мозг? Это, по сути дела, главное, управитель мира сего.
Фундаментом оценки вышесказанного послужили разработанные мною различные классификации и, в частности, шкала длин волн биотоков, уточненная из старых работ и разработанная на основе биоэлектроники.
Предлагаю посмотреть тебе эту знаменитую шкалу биотоков, столь много времени отнявшую у меня. Чуть ниже набросана будущая схема биоэлектроники...»
Александр взял со стола огромный записанный лист бумаги и стал нарочито громко, медленно и чётко читать текст. Так же он и описывал словами схему аппарата биоэлектрического воздействия, до мелочей, со знанием дела. А уж там, благодаря описанию и зрительной памяти, он восстановит эту схему.
А магнитофон всё писал, писал, писал... Писал для того, чтобы со слов пленки Александр мог восстановить схему, дополнить ее, переработать, сделать ее такой, которая отвечала бы всем будущим требованиям его «информатора». А деньги для необходимого оборудования и деталей у него были, да и через своих друзей он уже мог доставать дефицитные части для своей работы.
К концу каникул, то есть к середине февраля, на столе Александра лежала уже готовая для сборки «информатора» схема. А в другой комнате, в сейфе отца, лежала прародительница этой схемы – доступ к документам отца Александр не получал.
Наступил первый день второго семестра учебного года. И Александр двинулся в «школу» – так он называл институт. Предстояла встреча с товарищами, сокурсниками, чему Александр был весьма рад.
Прошли скучные лекции, поздравления преподавателей с началом учебы после столь, как они говорили, долгого перерыва. «Хотя, — подумал почему-то Александр, — сами-то они рады, что началась учеба? Нелепы эти поздравления. Ну а сами мы рады лишь тому, что снова вместе, что сегодня посидим вечерком в общежитии и... отметим продолжение учебы». Он усмехнулся и вышел со своими из учебного корпуса института.
В этих длинных коридорах общежития, так похожих на гулкие коридоры тюрьмы, ничего не изменилось за эти две недели. «Впрочем, это ничего, — отметил про себя Зубцов. — Ведь я не за этим сюда пришел, чтобы искать здесь экзотику. Пропущу немного вина, смотришь – и легче будет после изнурительной работы над этим чертовым «информатором». Зачем я за него взялся? К чему взвалил на плечи такой груз?»
Александр почему-то вспомнил недавнюю беседу с отцом. «Саша, — сказал тогда ему Владимир Николаевич, — ты человек уже взрослый, и мне бы хотелось поговорить с тобой на одну тему». «Я слушаю», — отозвался Александр. «Сынок, тебе уже немного осталось до окончания института. Учишься ты отлично, имеешь склонность к научной деятельности, и я решил полюбопытствовать – куда ты направишь свои стопы после получения диплома? В больницу, в ординатуру, ко мне в научный институт или же, работая у меня, будешь заочно или по вечерам повышать свои знания?»
Александр ждал этого разговора, но сейчас неожиданно попал врасплох. Он пожал плечами: «Отец, вот ей-богу, не знаю. Точно ответить тебе не могу, но думы, конечно, есть. И тут я натыкаюсь на щекотливые обстоятельства, которые дают мне пищу для долгих и мучительных размышлений». «Я слушаю, — посмотрел на него внимательно Владимир Николаевич, — и не только слушаю, но, по-моему, догадываюсь». Сын метнул на него взгляд. Зубцов-старший усмехнулся: «У тебя два пути. Первый – ты честно едешь по направлению, куда тебя пошлют, точнее ты сам выбираешь, ведь ты отличник и именной стипендиат и поэтому будешь идти в числе первых; там работаешь, заочно учишься, после чего пробиваешься в науку. И второй – благодаря письму из исследовательского института, к которому я, как директор, конечно, приложу руку, ты сразу попадаешь на интересную работу в ординатуру, попадаешь вне конкурса; учиться заочно или на стационаре – твое дело; вот этот-то второй путь тебя и мучает, уж больно он смахивает на путь «маменькиного», извиняюсь, путь «папенькиного» сынка. Так? Зря, твой ум слишком нужен для науки, чтобы мы, и в частности я, более-менее знающий тебя в этой области, примирились с его потерей на несколько лет. Поверь мне, как более опытному, как своему отцу, что придет время, и ты пожалеешь, что когда-то напрасно потерял годы».
Отповедь отца, так замечательно предвосхитившего мысли и тревоги Александра, сломила последнего. Теперь этот рослый красивый парень болтался в мыслях, как корабль без определенного занятия в море; однако все эти замыслы не переходили запретного барьера, за которым остался путь первый, недавно описанный Владимиром Николаевичем.
Десятки лет спустя, Александр Владимирович Зубцов, один из значительных специалистов мира по изучению деятельности мозга, вспомнит этот разговор и усмехнется: «Прав был отец, что силой, или почти что уговорами и угрозой, заставил меня пойти своим путем. Но не прав был в другом...»
Другое – это был их спор насчет идеи отца познакомить и свести его с изысканным обществом, «сливками» интеллигенции. Тогда Зубцов-старший сказал: «Александр, я знаю, что ты за то время, которого у тебя еще много до получения диплома, подумаешь относительно моего предложения; однако, в любом случае, тебе надо создавать вокруг себя «необходимое» общество. Я позабочусь об этом, и у нас в доме побывают великие и интересные люди. Помогу тебе сойтись поближе с ними, узнать от них много нового, оригинального, нужного для тебя в дальнейшем». Владимир Николаевич подошел к сыну: «Что же ты скажешь по этому поводу?» А Александр усмехнулся в ответ и тихо, но четко произнес: «Отец, ты говоришь ерунду, и я тебе объясню почему». Голос его повысился: «Ты хочешь подобрать мне общество? То есть, как бы примазать меня к нему. Я же считаю, что человек сам должен искать себе общество, а не наоборот, ибо в противном случае тот «клей», на котором самозванец будет держаться в обществе, в одно прекрасное время не выдержит: или растает – и человек рухнет, или замерзнет – и человеку будет тошно, не по себе, а деться ему будет некуда, что-то его не пускает. А не пускает не само общество, дело в другом – он от общества не хочет уходить, хотя уже чужд ему». Александр перевел дыхание и уже более спокойно досказал свою мысль: «Я догадываюсь, что все эти люди, с которыми ты меня хочешь познакомить, старше меня. И причина этого проста. Человек великим или интересным становится в возрасте, уже имея приличный опыт за плечами, то есть самое раннее – 28-30. Мне же будет только девятнадцать. Вспомни, отец: с пяти лет я пошел в школу, уже экстерном сдав за первый класс; в четырнадцать кончил школу. И вот сейчас кончаю пятый курс мединститута. Отец, я младше своих сокурсников на три года, перед своими ровесниками выгляжу уже стариком из-за своих знаний. Признаюсь, я бы не был таким, если бы не твое имя, не твоя пробивная рука и не твоя воля сделать меня умным человеком. Но пойми, отец, меня угнетает подчас эта ученость, и я хочу отвлечься, развлечься... Какими-нибудь сущими пустяками. А вместо этого...» — и Александр чуть не проболтался об эксперименте с Бармалеем. В отчаянии Александр махнул рукой и из него вырвалось: «Мяу-у-у – мяу-ю!»
Бармалей в тот же миг явился пред их светлыми очами. Оба уставились на него с недоумением: отец – тревожно, будто улавливая какую-то связь в сказанном его сыном и внезапным появлением кота; Александр – непонятливо, будто вспоминая что. И вспомнил – ненароком он позвал кота к себе на его «голосе»; все эти фразы на кошачьем языке с дублированием на человеческом при многократном прослушивании въелись в него, и его мозг крепко усвоил их.
Кот внимательно смотрел на Александра. Наконец, тот осознал сущность произошедшего и быстро сказал Бармалею: «Мяу-у-у-мяу-бр-р-у» – «Иди отсюда». Кот, задрав хвост, вышел.
Отец с недоумением, позабыв уж, о чем шла и речь, взглянул на сына: «Что это он ушел-то? Сказал ты ему что?»
Лучшим ответом, подумал Александр, было бы в этом случае сказать правду, но сказать как шутку. В тот момент его распирала гордость, что к двум иностранным языкам, которые он знает, – английскому и испанскому – он может через некоторое время добавить третий – кошачий.
Александр ответил отцу: «Я сказал ему, чтобы он уходил». «И всё?» «И всё». «И он послушался?!» «Не знаю. Но, в общем-то, как видишь». Отец, хмыкнув, повернулся и пошел на кухню – разговор был окончен.
И сейчас, сидя в общежитии, в кругу своих друзей и товарищей, он почему-то вспомнил этот эпизод.
«Что ж, — думал он сквозь шум рассказов, — это весьма интересно. Благодаря своей глупости и упрямству человек пытается доказать свою необходимость на Земле. Но так ли он крепок и непоколебим в эволюции развития Земли? Может, его через века затрут, заменят, оттеснят на много ступеней назад... Кто? Да неужто эти коты, стоящие по своему развитию ниже человека? Да быть такого не может! А если и будет, то только при условии вырождения человека и его дальнейшей абсурдности существования!» Александр усмехнулся, дивясь нелепости своих мыслей.
А гомон и шум разговоров его товарищей нарастал. Кто-то рассказывал интересную историю, прерываемую то и дело смехом. Зубцов прислушался.
Виктор Барнаволоков, первый красавчик и весельчак группы, удобно оседлав стул, небрежно поражал своих слушателей. Отчаянно жестикулируя, он рассказывал: «... И дали этому директору табачной фабрики такого разноса! Министр рвал и метал, швырял перед директором – да и что греха таить, даже в него – пачки писем, но – по порциям, приговаривая: «Вот там, в этих бумажках, ваше высокое качество вашей продукции снижено ими черт знает до какой степени». «И заметьте, — выделил Барнаволоков, — как он говорил: ваше, вашей, ими – чем и доконал окончательно директора. И возвращался тот на свой завод понуренный, озабоченный. Думал, что надо же всё-таки сделать для того, чтобы улучшить качество папирос и сигарет. Неужто еще одно заседание? Да сколько он их провел за время своей работы здесь! И вдруг его осенило: да, он проведет расширенное заседание, которое волей судьбы будет последнее. Нет, друзья мои, не для него, а для остальных заседаний, и останутся только планерки да текучки».
Виктор затих, вытащил папиросу и стал прикуривать. На него зашикали хозяева комнаты: «Не кури, Витька! Студсовет завалится и нам крышка». И все стали возмущаться этими порядками: не кури в комнате, не пей в комнате, не должно быть электронагревательных приборов в комнате. В общем, всё в «комнате», где живут студенты и где они вроде бы должны чувствовать себя хозяевами. Никакой жизни. «Точно, — заключил Барнаволоков, — хоть сдохни! Но я уверен – сегодня нам ничего не скажут, у меня в студсовете знакомые есть, да и вообще-то эта организация преклоняется перед старшими курсами. Да и что, мы в день встречи не имеем права пошуметь немного и сделать маленький шабашик? Но об этом потом».
«Собралось расширенное заседание, — продолжил Виктор, переходя к прерванному рассказу, — и тут директор выдал такое! Внимательным взглядом он окинул присутствующих замов, мастеров, начальников цехов и прочую шушеру и обратился к ним: «Товарищи, извините за нескромный вопрос – вы все курите?» Оказалось, двое не курят. Это были женщины. «Впрочем, — сказал директор, — вам это и не полагается по штату». «Вы, — обратился он к женщинам, — свободны!» Они в недоумении удалились. Осталась только мужская половина.
«Попрошу вас всех выложить на стол папиросы и сигареты; это в зависимости от того, кто что курит, — ровным голосом начал директор свое столь необычное заседание. — Прошу не удивляться, подвоха здесь не предвидится». Все, переглядываясь между собой, выложили на стол то, что от них просили. «Теперь тыльной стороной переверните вверх, если у кого лежит наоборот», — последовало новое распоряжение. Перевернули. Директор вышел из-за своего стула и подошел к ближайшему человеку, попросил: «Скажите вслух марку и завод вашего курева!» За этим человеком все по порядку огласили эти данные. «Что же оказалось? — заговорил директор. — Из более чем пятнадцати человек табачные изделия нашего завода курят только четверо, остальные предпочитают другие заводы». Все от изумления, какого-то неясного предчувствия удара пораскрывали рты. «Что ж, — директор подошел к окну кабинета, — послушаем, чем объясняется любовь этих четверых к изделиям нашего качества и нашего завода». «Нашего!» — повторил директор и усмехнулся. Выяснилось, что двое из этих четверых не успели утром заскочить в свои магазины и купить себе папирос; что продается там? – нет, не нашего завода. Остальные двое, пожилые люди, обожавшие табак покрепче, использовали папиросы выпуска своего родного завода только для... получения табака, ибо курили трубки. «А так курить – кисло, и табак в рот – слабая набивка, да и рвется». Директор открыто улыбнулся: «Всем ясно: где тонко – там и рвется. Я думаю, всем всё понятно. Заседание на тему о повышении качества табачных изделий нашего завода закончено. Хочется попросить напоследок, товарищи – покурите наши настоящие папиросы сейчас, этак с недельку, только обязательно. А через месяц снова попробуйте. Разницу почувствуете наяву, ибо что сейчас делать – вам ясно. Вопросы есть ко мне?» «Почему вы женщин попросили удалиться? Ведь их много работает на заводе? Или не надеялись на наглядность вашей агитации, как говорится – это им и не полагается по штату, а?» — с ехидцей подковырнул один из начальников цехов. Директор парировал: «Суть дела вы поняли? Надеюсь, да. А им объясните на примере своей работой. А так, будь они здесь, вынесли бы вас на великое посмешище! Знамо их язык?»
Рассказ закончился громовым хохотом присутствующих. Представители студсовета, вынюхивающие нарушителей порядка, тотчас требовательно забарабанили в дверь. Когда им открыли, они по-хозяйски окинули взглядами комнату: «Ага! Много народу. На кроватях сидят. Грязь натаскана. Дымом пахнет», — констатировали они бесстрастно факты. «Какой курс?» — строго спросил один из них, видно старший. Им попытались было ответить хозяева комнаты, но вмешался Барнаволоков. И... о, чудо... – «Только тихо, чтобы шума не было!» – и удалились.
Все с уважением посмотрели на Витьку – этот может! А тот, улавливая настроение самых нетерпеливых, невинным голосом предложил: «Ребята, а не пора ли нам в гастроном?»
Дело сдвинулось с мертвой точки. Через полчаса вино уже лилось рекой. Завязались разговоры: сначала – спорт и политика, затем – любовь и человеческие проблемы. Остановились на писателях. «Эх, — с восторгом предложил агитатор группы, страстный исполнитель своего долга, — возобновить бы нам прежние литературные вечера. Каково?» Многие хмыкнули в ответ. Настроение основной массы выразил всё тот же Барнаволоков в следующем монологе: «Вечера, говоришь, возобновить? А не поздно ли? На первом курсе мы все, повырывавшись из-под опеки и надзора родителей, усиленно пили; на втором – кинулись за девицами, и на том же курсе начали устраивать литературные вечера. На третьем и четвертом курсе нас сближали в основном спорт, попойки – и только, ведь каждый стал самостоятельным, многие женились. А сейчас об этом уже поздно говорить и тем более не к месту, потому что свое время мы упустили – теперь мы разбрелись как коты (Александр вздрогнул при этом сравнении)».
Возразить против этого было нечего. Один из присутствующих, не любитель выпить, сказал: «Зачем нам далеко уходить от реальности и мечтать о литературных вечерах? Вот рядом наша реальность, вот она, из гастронома только что прибывшая. Взгляни, выпей, и ты на донышке найдешь биографию поэтов и авторов, и свою собственную автобиографию». Все улыбнулись такой шутке.
Барнаволоков взял в руки гитару. Хотите послушать песню, что недавно я откопал на пленке своего деда, когда он был, по его словам, еще зеленым и учился в университете. Песня старинная, примерно шестидесятых годов прошлого столетия, т.е. 20-го». По лицам прошло оживление. «Но предупреждаю, — улыбнулся Виктор, — она не циничная, но на первых порах может «убить» моралистов». Агитатор группы поморщился. Барнаволоков запел под аккорды гитары:
«Ох, было больно мне,
Когда он на мне...»
Пауза. Все насторожились. Циники предвкушали удовольствие.
«... Свой суровый взгляд
Останавливал...»
Пауза. Улыбки. Циники побиты.
«А еще больней,
Когда он сломал...»
Виктор прервал пение, улыбнулся и продолжил:
«... Куст сиреневый
Под моим окном!»
И дальше – в том же духе. «Из цыганского ассортимента», — пояснил Барнаволоков, когда кончил песню.
Расходились поздним вечером. Александр не торопился домой – сам себе хозяин, тиранов над ним нет.
Поднимаясь по лестнице, он услышал шум веселья, доносящийся из их квартиры. «Отец в «загуле», — весело подумал Александр. — Собрал общество, наконец вылез из своей лаборатории и решил повеселиться. Что ж, постараюсь ему не мешать!» Но едва он только переступил порог, как попал под атаки отца: «Пришел? Хорошо! В моем обществе есть не знающие тебя особы, и они пожелали с тобой познакомиться. Выпьешь, посидишь с нами. Э-э-э, да ты успел уже выпить! Но это, впрочем, ничего, пойдем!» Смущенный Александр пошел за отцом.
Было и вправду весело. Из присутствующих на вечеринке отца семи человек Зубцов-младший знал только троих, с остальными пришлось познакомиться. Особенно он почувствовал симпатию к одному из своих новых знакомых – бородатому шатену лет тридцати двух. Тот заговорил с Александром насчет его приборов. «Откуда вы это знаете?» — удивился Зубцов. «Отец ваш нам их с гордостью показывал. Неужто вы их сами сделали?» «Постойте, он включал их?» — довольно-таки невежливо перебил его Александр. «Да нет, что вы! Не пугайтесь, не включал. Он и нас предупредил, не трогайте, мол, а то сын будет ругаться, и, может быть, даже достанется на орехи», — бородач рассмеялся.
Собеседник Александра оказался специалистом по радиоэлектронной аппаратуре и посему интересовался назначением ящиков, стоящих в комнате Александра. Тот отвечал на все расспросы уклончиво или же отшучивался.
В их беседу, закричав с противоположного конца стола, вмешался Зубцов-старший: «Александр, что это ты котами начал увлекаться?» Гости, будто вспомнив что-то веселое, начали смеяться. Впрочем, было над чем. В отсутствие Александра случилось вот что...
... Вечеринка у отца вошла в самый разгар, и гостям захотелось потанцевать. Пластинки хозяина посчитали скучными и отсталыми, и он решил, что сыщет у сына какую-нибудь пленку с экстравагантной музыкой. Нашел, включил магнитофон, и по комнате понеслось... мяуканье. Все со страхом переглянулись и взгляды скрестились на идиоте-хозяине. Но по лицу Зубцова можно было понять, что он здесь ни при чем. Тогда оставался один лишь вывод – этой музыкой увлекся его сын.
А тем временем в комнату вихрем ворвался Бармалей, как лихой всадник дал круг вокруг стола, резко затормозил, сел и стал слушать. А когда визг огласил комнату, кот задрал хвост и попытался запрыгнуть на стол. Наконец это ему удалось, и он попал в тарелку с салатом. Разлил по ходу дела чью-то рюмку, попробовал языком обагрившуюся скатерть и, взгромоздившись на магнитофон, стал ему в такт подвывать.
Гости легли на пол, не сумев выдержать испытание смехом стоя...
Александру пришлось пуститься в объяснения. Он коротко сказал: «Это я из любопытства, списал однажды песню любви кошек». На самом деле так оно и было. Объяснение поведению Бармалея было простым – впрочем, этого Александр рассказывать гостям не стал – кот услышал, прибежал; запаха кошки не было; но звук-то был, и он запрыгнул на стол; но и там ее не было. Значит, Бармалей выл с горечи, что его так подло обманули.
После этого случая Александр запирал все пленки в стол.
И всё же пришлось ему раскрыть его тайну перед одним человеком. Это была подруга Александра. Вале было двадцать два года, то есть на три года старше Зубцова. Но этого обстоятельства они особо-то и не смущались – Александр был умен не по годам, а его подруга красива, верна ему. Оба они любили друг друга. И вот увлеченность Зубцова проблемой Бармалея и его затворничество по вечерам чуть не сгубили их чувство. Пришлось Валю ввести в курс событий. Поначалу она широко раскрыла глаза – не поверила, удивилась, но Александр доказал ей суть своих слов на деле.
Теперь их было двое, подшефный по-прежнему один – дикий, необузданный и неграмотный Бармалей. И они взялись за его обучение. По вечерам в комнате Александра монотонно гудел информатор, для которого Валя кропотливо готовила закодированную информацию. Зубцов вводил в прибор программу – и по проводам, спец-электродам в мозг кота бежали сведения, влияя на его биотоки.
Первоначальная программа обучения кота была сложной – дать только азы, но ни в коем случае уже более сложную и менее понятную информацию. Специальный осциллограф показывал изменения биотоков Бармалея. Кардиограммы мозга резко изменились. Кот становился более человечным, хотя и оставался в своем прежнем обличии – при усах, хвосте, шерсти, четырех лапах и прочих атрибутах кошачьей породы.
Теперь комната Александра стала походить на маленький НИИ – бумаги, приборы, ленты показаний, пленки, записи, книги, инструменты. И как следствие этого – счет за энергию резко подскочил; деньги в карман Александра шли из бумажника отца в большом размере. Но тот упорно молчал, не выпытывал у Александра ничего, никаких деталей, никаких подробностей – он верил сыну, доверял ему, оставлял за ним право на тайны.
А дело обучения кота двигалось быстрыми темпами. Влияние на мозг таким образом намного превосходило скоростью: где требовались годы – шли только недели.
4.
Крыса, здоровая и облезлая, матерая в своих злобных намерениях, небрежно постукивая длинным хвостом, стояла на задних ногах, ощерив два ряда смертоносных зубов. Наглости ей было не занимать, силы тоже.
Напротив, готовый к бою, ощетинился Бармалей. Его кошачий мозг с первыми проблесками сознательных знаний работал в поисках начала атаки. Но выход предвиделся лишь один, по старинке, какой мог предложить только кошачий мозг – в лоб; и всё же, несмотря на это, вторая половина мозга Бармалея, искусственно закладываемая Александром, не могла примириться с таким решением вопроса. Эта двойственность мышления мешала коту во внезапности нападения; терялись дорогие секунды.
И он дождался... стремительного броска крысы на него. Ее острые зубы мертвой хваткой сошлись на ухе Бармалея. Кот коротко рыкнул и хватил лапой наобум. Удар пришелся по брюху крысы, которая затем гулко шлепнулась на землю. Бармалей быстро прыгнул на нее и попытался вцепиться в горло своего врага – заклятого и самого опасного врага всего кошачьего рода. Но не тут-то было! Сцепившись, они покатились по холодной мартовской земле подвала. Скупой свет из маленького окошечка освещал место разгоревшейся схватки.
Шерсть кота полетела клочьями. И в мозг Бармалея закрался страх, это почти неведомое чувство для него. От удара в каменную перегородку они разлетелись врозь и тяжело дыша уставились на отдалении друг на друга. Крысая, опадая при дыхании боками, грозно шевелила усами; кот мерцающими глазами внимательно следил за ней. Его урчание слилось с озлобленным писком крысы.
И вдруг из-за поворота вынеслось целое стадо крыс, штук, наверное, шесть. Вся эта лавина, шебурша при беге, молча неслась на Бармалея. Шерсть его стала от ужаса дыбом. Принять смерть в зубах этих тварей?! Вторая половина мозга бунтовала против этого, а кошачий инстинкт толкал Бармалея обратиться в бегство, будто нашептывая – поворачивай и беги от них во всю мочь, может, не догонят!
Но он, Бармалей был уже не просто глупым котом, он был уже полукотом – Бармалей ринулся навстречу крысам и, добежав до окошечка – единственного верного спасения, – взлетел на него. И спокойно вышел во двор, залитый солнцем – сюда, средь бела дня, крысы не посмеют сунуться!
Бармалей, прихрамывая на покусанную ногу, поплелся домой зализывать раны, думая по пути об этих паршивых крысах, которые так и норовят драться кучей против одного. Это ж надо только – его подвал, в котором он был хозяином столь долгое время, заняли крысы, переселившиеся туда из разломанных бараков за два квартала отсюда. «Но всё же я задрал у них два крысенка, — мстительно подумал Бармалей, ожидая у подъезда, пока кто-нибудь откроет дверь. — Вот они и взъелись на меня. Особенно этот большой крыс, глава всей их бандитской семейки. И какой черт дернул меня сунуться сегодня в подвал...»
Кот поцарапался у дверей. Никто не открывал, даже шагов не было слышно – значит, дома никого нет. Бармалей уныло спустился вниз и вышел снова во двор. Он уже не раз пожалел о том, что сегодня утром, когда Александр задал ему через «лингвиста» вопрос «Пойдешь гулять?», ответил согласием. Молодой хозяин ушел, закрыв квартиру, а он, Бармалей, остался на холодной улице. Да потом в довершение всех бед – эта прогулка в подвал.
Но солнышко грело хорошо. И Бармалей, устроившись на лавке во дворе, уже не жалел, что оказался вне стен теплой квартиры. Здесь было даже лучше. Кот прищурил глаза и тихо замурлыкал. «И всё же плохо, — подумал он, — без еды, особенно без мяса. Жалко, что я не задрал и не съел этого крыса. А теперь жди, пока кто-нибудь из хозяев придет; но когда это еще будет...» И он снова впал в уныние.
Вечером он поведал своему другу, «ящичному коту», происшедшее с ним приключение. И в заключение пожаловался: «Если так пойдет и дальше, они, эти крысы, вскоре вообще житья не дадут; да еще наберутся наглости вылезти во двор, что, кстати, они иногда уже делают по ночам». Заунывное мяуканье кота, то жалобное, то печальное, привлекло Александра. И когда Александр прослушал «переводчика», он ахнул и уже с уважением посмотрел на кота. Потом, подумав, настроил приборы на разговор с котом. «Что ты собираешься делать?» — спросил Александр. Кот жалобно мяукнул: «Не знаю». И вдруг заголосил: «Я ему глотку перегрызу!» «У-у, какой ты кровожадный!» «У нас будешь таким, если требуется жить только по законам джунглей! Мы – это не вы! Ты сам мне это говорил». «А если тебе снова помешают другие крысы?» «Я попытаюсь подстеречь этого главаря одного». «Но ведь встретить его одного шансов мало; да и на помощь ему могут примчаться». «Вероятно», — ворчливо буркнул кот. «Что же ты все-таки собираешься делать?» «Жду совета, ведь он у тебя готов», — мурлыкнул Бармалей. Александр улыбнулся: «Вот, ты меня уже понимаешь, это хорошо. Предлагаю тебе с другими котами дать крысам бой». «Бесполезно. Эту визжащую орду, что прозываются моими сородичами, трудно организовать – они глупы, как пробки». «А ты попытайся». «Я еще не настолько умен, чтобы стать организатором». «Бармалей, ты трус!» Кот не распсиховался, лишь как-то странно усмехнулся: «Ты, ящик знаний, не думай, что я такой же глупый, каким был раньше. Ты мне дал очень многое, но я чувствую, еще не всё; но, однако, не воображай, что полностью затмил мои прежние кошачьи мозги. Объясняю – у нас нет страха, нам такое чувство неведомо, хотя нам, животным, известно, что такое боль, радость. Как-то ты объяснял мне кто такие заяц и волк; вообще-то я теперь многое знаю о современной фауне и представляю многих ее представителей. Так вот: когда волк гонится за зайцем, а тот удирает от него – не надо думать, что зайцем руководит страх. Им руководит рефлекс самозащиты, ведь лопоухий не так силен, чтобы кинуться на волка. Что это? Просто это – волчий закон в нашей жизни». «Ты хорошо говоришь, — перевел «лингвист» ответ Бармалею, — но ты пока что не понимаешь относительности человеческих слов. А не думаешь ли ты, что наше человеческое чувство страха идентично тому чувству, которое испытывает заяц, удирая от волка?» «Да, вполне возможно; но опять же – эти вещи относительно различны, ибо наша схема жизни более упрощенная. Повторяю – относительны!»
Александр был бит его же словами. Он раздраженно отключил «переводчик» и схватился за папиросы. «Ну и кот! За эти полтора месяца (шел конец марта) нахватался всяких знаний и сведений, которые мы старались преподнести ему в определенной системе, и, кажется, пытается классифицировать их сам. И получается неразбериха, грозящая ему «завихрением» мозгов. Впрочем, последнее грозит больше мне, чем ему – он не испытывает какой-либо ответственности за всё то, что ему «перекачивают» в мозг; всё это, к сожалению, лежит на мне».
Зубцов дохнул дымом на внимательно смотревшего на него Бармалея и бормотнул по-кошачьи: «Иди погуляй в комнате!», но, видно, соврал, так как кот яростно заверещал и чуть не вцепился в папиросу Александру. Тот обалдело взглянул на него и бросился быстрей включать «переводчик» – узнать, что же случилось. Но опоздал – Бармалей ушел к себе в угол и лег там на подстилку, следя настороженным взглядом за действиями Александра. В зеленоватых глазах его перекатывался мерцающий блеск: то была злость.
Гаркнул и сбился на вежливый тон «лингвист», выдал коту вопрос: «Что случилось, а, Бармалеюшка?» Тот протяжно мяукнул: «Зачем ты хочешь, чтобы я сдох? Тебе надоело возиться?»
Александр лукаво улыбнулся, поняв причину перемены настроения своего любимца. Пришлось в адрес этому четвероногому принести свои извинения. Раньше, еще месяц назад, прощение у Бармалея можно было еще купить кусочком колбасы или сосиской, теперь же – ни в какую. Бармалей на эти штучки-подачки теперь не поддавался, поняв, что через эти большие ящики в углу с ним разговаривает не какой-нибудь мифический кот, а именно его хозяин. А по привычке «обращался» к Александру, как к «ящичному коту», подчас забывая о Зубцове.
Мирный тон наладился. И вдруг ни с того ни с сего кот задал вопрос: «А сколько нам отведено жить? То есть, какой отрезок жизни нам представлен природой?» «Умно, — подивился Александр про себя, хотя пора удивления должна бы для него уже кончиться; вслух сказал: — Ну, лет восемь-двенадцать. В домашних условиях – возможно, больше. А что такое? Что это тебя так заинтересовало?» «Меня многое интересует, — важно ответил Бармалей, — ибо я начал испытывать страх, как человек. А сколько мне сейчас лет?» Зубцов рассмеялся: «Да всего лишь год!» «О, — мурлыкнул кот, — мне еще, значит, долго жить. Как это хорошо! Прекрасно!»
Александр упал на кушетку и расхохотался. Бармалей уркнул. «Не сердись, котишка любопытный!» «А скажи, Саша (кот плохо «говорил» и часто сбивался; получалось в переводе с кошачьего на человеческий «Сас’ся»), почему меня назвали Бармалеем?» «Ты когда-то был злым, и тебя так назвали. По имени одного героя из книжки». «Дай ее мне». «Ты не поймешь там ничего – там надо читать, а не смотреть». «Научи читать». «Хочешь?» «Да, хочу. Хочу прочитать о Бармалее и о том, что пишут люди о нас». «И всего лишь?» «Нет. Но это мне особенно интересно...»
Теперь Валя и Александр обучали кота грамоте. Обучение заключалось в показательно-умозаключительном способе – тыкали коту пальцем в большую букву и переводили ему, что это такое. Обратным методом проверяли закрепление знаний. Контрольные электроды фиксировали правильность понимания урока, автоматическая настройка не давала коту сбиваться мыслями на другое.
Но у кота в голове был еще ералаш знаний, которые он по собственному непониманию классифицировал как мог, как знал, как было удобнее его еще полудикому мозгу. И посему применял их самым варварским способом. Однажды он добрался до аквариума, стоящего в комнате Владимира Николаевича. Долго занимал его этот стеклянный ящик, где за прозрачными стенками так нахально и вольно разгуливала в воде его любимая еда – рыбки. «И пусть они маленькие, — посчитал Бармалей, — не беда, и такие сгодятся. Хоть на зуб попробую». Теория у него была в этом деле – это был ключ к разрешению вопроса, – Бармалей не раз видел, как сердитый старый хозяин опускал палочку с какой-то конструкцией на конце (это был сачок) в аквариум, вылавливал им рыбок, менял воду и снова опускал это странное сооружение с рыбками в свежую воду; и рыбки выплывали в «большую воду».
Бармалей залез на стол, пристроил сачок в выпущенные когти и... поймал первую рыбку. «Чуть ли не целую щуку», — с радостным перепугом подумал он. Это была удача. И Бармалей радостно зачавкал рыбешкой. Давно он такую вкусную не ел! За эти занятием и застал его Александр. Схватившись за голову и быстро поняв, в чем дело, он ошалелыми глазами смотрел на это святотатство. «Как же я оправдаюсь перед отцом?» И Александр помчался к друзьям занимать у них аквариумных рыбок.
Обошлось...
С тех пор Александр стал присматривать за котом. А тот, чуя, что сотворил что-то неладное, выходящее за рамки правил, тоже внимательно следил за действиями своего молодого хозяина. Однако его, Бармалея, изощренный ум не переставал работать в направлении... извлечения для себя выгоды. Во-первых, он не позволял уже по отношению к себе всяких фривольностей, разболтанного отношения. Гладить себя он еще позволял, но опять же недолго; хватать бесцеремонно – никаких! Однажды какой-то гость Владимира Николаевича, увидав забредшего к ним на огонек Бармалея, пришел в восторг; поймав его, он начал гладить. Бармалей терпел. Но когда гость то ли по забывчивости, то ли из чувства озорства, дернул кота за его драгунские усы, то пришла расправа – Бармалей с кровожадным воем вцепился в руку обидчика. И затем, спрыгнув на пол, быстро убежал вон.
Бармалей усердно «изучал» алфавит. И вместе с тем из его поумневшей головы не исчезала мысль свести старые счеты с большим крысом – королем подвала.
После той знаменитой драки Бармалея при одном только воспоминании о ней брал мандраж. Семеро против одного кота! А что если попробовать обратное? И он, набрав свору помощников, ринулся в подвал. Кошачья банда, как ковбои, проскакала по подвалу и вынесла из него четыре изодранных трупа крыс. Бармалей снова повернул назад, в подвал, и «ковбои» снова последовали за ним. Но, видно, мужество покинуло их, и они... разбежались, оставив своего предводителя. А разгоряченный Бармалей, не заметив дезорганизации в своих рядах, стрелой вынесся в заветный тупик – он знал, где искать – и чуть ли не нос к носу столкнулся с Королем. Оба замерли.
Теперь они не теряли ни секунды. Сцепившись в мертвой хватке, они покатились по земле. И снова острые зубы Короля рвали тело кота; и снова когти Бармалея добирались до горла крыса. Со всего маху они шваркнулись о штабель дров и сверху на них посыпались поленья. Одно из них со всего маху свалилось на кота, сильно ударив последнего по позвоночнику. Бармалей выпустил добычу из лап, и Король был таков.
Теперь было ясно, что он, Бармалей, сильнее крыса; по крайней мере, хоть морально. Полтора суток кот лежал в засаде, выслеживая Короля. И когда тот появился, Бармалей гибкой пружиной совершил великолепный прыжок. И смерть настигла бы крыса, если бы тот вовремя не отпрыгнул в сторону и не скрылся во мраке крысиных ходов.
Бармалей загоревал. Затосковал. И... начал таскать рыбу из холодильника. Делал он это весьма простым способом: спиной и мордой подталкивал стул к холодильнику, но не вплотную; запрыгивал на стул и, вставая на задние лапы, тянул передними дверцу холодильника на себя. Отпускал, и дверца холодильника закрывалась, но не захлопывалась. И это было то, чего добивался Бармалей. Мордой открыв холодильник, он распоряжался теперь в нем как хозяин. «Ага, есть вино, но я пока его не пью. Хотя стоит когда-нибудь попробовать». И так далее, пока кот не добирался до отделения с мороженой рыбой. С восхищением он отдирал от общей массы пару рыбешек и вытаскивал их из холодильника, дверца которого закрывалась, но опять же не захлопывалась. Теперь Бармалей в нетерпении топтался вокруг своей добычи, ожидая того момента, пока изволит оттаять и может быть употреблена им в пищу.
Александр обыкновенно приходил домой первый. В течение нескольких дней он видел лужицы воды перед холодильником и не мог понять, откуда они. Затирал их тряпкой и думал: «Течет холодильник? Да не должно быть. Может, я грязь таскаю, весна ведь... Тоже нет, ибо здесь только вода». И как-то само собой напрашивалось, что это... проделки кота. Однако Александр не был в этом уверен: не пойман – не вор. Гром грянул с той стороны, откуда его совсем не ждали – Владимир Николаевич застиг Бармалея на месте преступления. Гнев сразу овладел им – в последнее время, переутомленный работой, он стал более раздраженным. «Каков умник, а? — шумел Зубцов-старший. — Александр, да ты посмотри только, до чего додумался этот паршивый кот! Каков нахал! Сегодня же вышвырну его вон!» Владимир Николаевич остановился и резко повернулся к что-то говорившему ему Александру: «Защищаешь этого усатого злодея? Странно, к чему бы это. Уж не твои ли это проделки?» И вдруг, махнув рукой, повернулся и пошел прочь. На ходу обронил: «Делайте, что хотите. И ты, и твой кот. А в общем-то не пойму, что случилось с котом. Но смотри, Александр, ты за него ответчик...»
Александр плюхнулся на кровать и закурил. Мысли его были невеселые. Он понял, что кот таскал из холодильника рыбу; как тут было раньше не понять – незахлопнутая дверца холодильника, убывающая рыба, лужицы воды на полу. Думал ведь об этом, но еще не верил. Зубцов припомнил все злоключения Бармалея – рыбки из аквариума, его наглость с гостями, побитые рюмки и многое другое, что сумел сотворить кот в эпоху своего нового развития. Это было более страшно именно тем, что Александру было неизвестно дальнейшее направление действий кота: или он направит свои знания на что-то полезное, или останется равнодушным, или же... всё полетит в тартарары.
Поступки кота напоминали последнее...
Под первомайские праздники в квартире Владимира Николаевича гуляли. Александр со своей подругой, решившие в этот вечер никуда не ходить, тоже присутствовали в этом кругу. Выпили, попели, потанцевали и решили прогуляться. Пошли и... разбрелись кто куда; Александр с Валей решили вернуться обратно.
Что же они увидали? Этот кот, знавший уже почти всю азбуку, был пьяный вдребезги. Это нетрудно было понять по тому, что Бармалея шатало из стороны в сторону. Его небрежное, то заунывное, то веселое мурлыканье раздавалось по комнате. И у Александра встали волосы дыбом. Щелкнув включателем «переводчика», он услышал: «Перевод ориентировочный (это предупреждал «лингвист»). Смысл: «Шумел камыш, деревья гнулись... И т.д. и т.п.». Александр взял за руку упирающуюся и ничего не понимающую Валю и увел ее подальше от кота, который на глазах ее пьяно шлепнулся в угол и затих.
А на окурке папиросы, на ее мундштуке (когда все уходили на прогулку, Александр положил горящую папиросу на пепельницу и, уходя, забыл ее погасить) четко виднелись следы зубов кота...
Бармалей после этого случая болел неделю. Мало ел, всё больше пил молоко. Чуть не загнулся и не сыграл в ящик от никотина и водки, но выжил.
Зубцов-младший смеялся, представляя себе следующее... Кот, разодетый как граф, при шляпе со страусовыми перьями и при шпаге, в ботфортах, закинув ногу на ногу, небрежно полулежит в кресле, потягивает сигары и прихлебывает коньяк, вершит судьбы людей, умственные возможности которых к тому времени атрофировались... И смех и грех!
Как-то Бармалей особенно яростно поскребся в дверь. Александр в недоумении поспешил отворить ему. Бармалей вбежал в коридор, понюхал, поозирался, и, убедившись, что старого хозяина нет дома, втащил в квартиру... дохлую здоровенную крысу.
И Зубцов растерялся. Механически закрыв дверь квартиры, он пошел включать свою аппаратуру. За ним шел кот, медленно волоча в зубах свою добычу.
«Что это, Бармалей?» «Это Король крыс подвала!» — последовал торжественный ответ. «Ты убил его?» «Хм, а что же с ним делать? Враг, на которого я тебе когда-то жаловался, лежит перед тобой. Он покорен, так как мертв! Он бессилен, ибо это труп! Он не страшен – его душа уже витает на том свете». «Душа? Ты что-то стал высокопарно разговаривать». «Ты не знаешь, как говорит моя братия, поэтому в своей речи я не вижу ничего необыкновенного: я – умнейший из котов!» «Вот это да!» — только и оставалось воскликнуть Александру. «Но речь не об этом. Я понял: там, где бессильна сила, там помогут знания. Знания – сила!» «Ну-ну! Как же ты это понял?»
Вместо ответа Бармалей приволок из своего угла, причем извлек это из-под своей подстилки (крепко в нем стало чувство конспирации), несколько железок – длинные острые полоски стали и просто бесформенные куски железа. Это напоминало холодное оружие – ножи и кастеты. Александр брезгливо переворачивал дохлого крыса и насчитал пять ножевых ран и около десятка ударов кастета. Вот это да! Чувствовалось, Король крыс был живучим и дрался до последнего... «Когда ты его убил?» «Вчера, под вечер».
С этих пор в подвале исчезли крысы, а... местные коты и кошки стали бояться Бармалея, обходя его задолго до встречи. Он стал страшной грозой не только своего дома, но и квартала.
И всё же, во всем этом бардаке преступлений и проступков, намечалось и пробовалось разумное стремление к чему-то новому, светлому и неизведанному. Кот вел себя как человек, решивший всё перепробовать и испробовать на собственной шкуре, чтобы в дальнейшем понять для себя: что же всё-таки хорошо и что такое плохо.
5.
Была уже середина мая. И как-то в субботу под вечер забрел в гости к Александру Барнаволоков. «На огонек, — пояснил он. — Вот прогулялся с девицей, проводил ее и не знаю, куда теперь себя деть». «Садись», — предложил Александр. С Виктором когда-то он был дружен, но вот уже как года два пути их разошлись – они меньше стали видеться, да и жили с самого начала порознь: Александр – с отцом, Барнаволоков – в общежитии. А соответственно и запросы разные. Но до третьего курса их еще что-то сближало, они были друзьями.
Виктор был почему-то грустен. И всё же через некоторое время его натура весельчака взяла верх. Вспомнил интересный случай, приключившийся с ним на первом курсе на семинаре по истории. «Помнишь, Александр? Этот дотошный историк – кстати, недавно видел его, – поднимает меня и говорит: «Барнаволоков, что-то вы давно не выступали. А я так ждал...» «Да, — думаю, — ждал... Будто не знаю, как вы ждали». Однако моя сущность ранее догадывалась, что он непременно попросит меня выступить. Не помню, какая была тогда тема семинара, вроде бы XIX съезд КПСС. Ну, я, конечно, в перерыве между парами посмотрел, и, конечно, ничего не помнил. «Что ж, встать, — думаю, — надо, раз приказывает. А что вот говорить?» Но что-то от скороспешной читки у меня осталось. Думал, хватит минут на пять, хватило же с натугой на минуту. А он ждет так выжидающе. «Ага, не стоит обманывать его ожидания». И я начал говорить всякое и прочее, не имеющее отношения к данной теме. Он слушал, слушал, потом что-то писал, затем снова слушал меня и наконец на истечении двадцатой минуты моего выступления прервал. Да как закричит: «Молодец, молодец, Барнаволоков! Садись, два балла». Смысл сказанного дошел до меня лишь тогда, когда я сел. А тот уже следующее выдает: «Лучше честную двойку получить, чем нечестные пять баллов. Запомни это, Виктор!» Тут я не выдержал и брякнул: «Вы эти байки, Григорий Семенович, рассказывайте школьникам».
После этого случая все мои мысли были заняты не тем, чтобы получить зачет по данной теме, а совсем другим – разгадать систему отметок. Этот Григорий Семенович пришел к нам из КГБ, и поэтому отметки за ответы зашифровывал в виде угольничков, кружков, точек, понятных лишь ему одному. Долго я бился над этим и вроде бы расшифровал. Но по ошибке воткнул против своей фамилии два балла. Сижу и радуюсь – теперь не спросит. А он взял и спросил – получилась третья двойка». Барнаволоков усмехнулся: «Еле выбрался потом из этой истории».
Александр засмеялся и вдруг задал неожиданный вопрос: «Витя, а чему бы ты научил кота, если бы он у тебя был?» Тот поднял брови: «Боже упаси! Куда я его в общежитии дену? Еле сам там держусь, а тут еще нахлебник...» «Не, ты предположи, что у тебя есть собственная хата и всё прочее, в общем – всё. Что бы ты с ним сделал?» «А что, с ним надо обязательно что-нибудь сделать?» «Ну, как бы тебе это объяснить, — Александр замялся. — К примеру, чему бы ты научил кота, будь он у тебя». На лице Барнаволокова отразилось усиленное раздумье. «Ага, кажется, понял. Научил бы его жить! По-коммунистически, по всей морали... Что? Не то говорю? Ну тогда научил бы лаять! А что? Ты зря смеешься – это было бы очень оригинально».
«А посмотри, что я своему деду купил на день рождения, — Виктор начал разворачивать длинный узкий пакет. — Дед мой долгое время жил в деревне, любит всё сельское, и я думаю, что эта картина ему понравится». С недорогой картины в простенькой рамке на Александра дохнуло деревней, сельским двором, где пожилая крестьянка кормила куриц пшеном, куриц было много, разные. И было в этой картине что-то живое, неуловимое от жизни, что казалось: миг – и курицы забегают по кухне.
Так, видно, и показалось Бармалею, следившему своими зеленоватыми глазами за гостем. Он громко взвыл, в высоких нотах его пробилась тоска по курятинке, которая сбилась затем на боевой клич. И кот рысью поскакал в атаку.
Случилось то, что и должно было произойти: Бармалей порвал картину, вырвал ее из рук Барнаволокова и уволок в свой угол.
Виктор от такого ужаса закрыл глаза. Потом, немного отойдя, покрутил пальцем у виска: «Александр, он у тебя, случайно, не того?» «Наоборот, слишком умен», — полушутливо ответил огорченный Зубцов. «Вполне возможно, — Барнаволоков поозирался и, убедившись, что нападения на него более не ожидается, грустно добавил: — что же я деду подарю-то?» Александр бросился предлагать ему, выкладывая на стол одну за другой вещи: «Вот эту трубку? Смотри, красивая какая!» «У него много трубок, слишком даже». «Запонки. Шикарные, не достанешь нигде». «На что они ему? Не признает он их». «Вот этого барбоса чугунного?» «У него свой есть. Овчарка». «Пепельницу в виде лаптя. Интересная штука. Давай?» «Вот это ничего. Только она ведь тебе самому нужна?» «Ничего...»
Виктор ушел, а Александр, включив свою переговорную аппаратуру, взорвался на своего кота. «Обормот, — кричал он, — бестолочь! Ты понял, что ты сделал? Осрамил меня перед товарищем! Глупец, не мог отличить реальное от подделки. Ну, уж я тебя посажу на голодный паек. Поймешь...» «Не надо, — тихо мяукнул кот жалобным голосом, — я больше так не буду!»
Александр уже к тому времени поостыл, весь выговорился. «Иди сюда, — буркнул он, — проверю я твою букварьскую манеру чтения...»
А через полнедели дал читать Бармалею детскую книжку. И тот ее прочитал! Тихо, затаившись в своем углу, Бармалей водил глазами и мордой по страницам, осторожно переворачивая их лапами. И как закончил ее – запрыгал от радости и кинулся обниматься с Александром, который шутливо отталкивал его.
«Ты спрашивал когда-то, почему я тебя прозвал Бармалеем? Хочешь узнать? На вот, почитай эту сказку!» И кот прочитал ее, долго раздумывал над ней и наконец спросил: «Сас-ся, но я же не такой... Я ведь хороший... Почему ты меня так зовешь? Скажи, пожалуйста». Зубцов не сумел отказать такой вежливости и, ухмыльнувшись, объяснил: «Бармалейчик! Когда ты был маленьким и неграмотным, а потому и вредным, так как в тебе не дремал древний кошачий инстинкт, за одну дурную выходку я тебя так и назвал. Ясно? Но теперь ты хороший, не горюй, но имя остается именем. Что поделаешь». Кот требовательно мяукнул: «Я не хочу быть Бармалеем!» «Кем же ты хочешь стать?» «Дай мне почитать какую-нибудь литературу о котах – я хочу знать, что и как пишут о нас люди».
У Зубцова этого ничего не было. И он дал почитать Бармалею «Кота в сапогах».
Кот был в восторге. «Я хочу его, этого кота, найти. Вот это был бы мой друг; он всё понимает, он умный. Умнее меня, и я научился бы от него многому». «Бармалей, но это сказка, неправда». «Но зачем же люди пишут неправду?» Зубцов промолчал. И вдруг: «Но можно ведь сказку сделать былью! Пусть я буду таким котом! Я тоже съем ту мышь, в которую превратится великан, и ты станешь графом». Александр усмехнулся: «Я тебе не буду ничего вдалбливать в твою непонятливую голову, Бармалей, но ты крепко запомни – сейчас не те времена! Ишь, аристократ нашелся». На что Бармалей заявил: «Я и хочу им быть. Зови меня Аристократом!»
Так Бармалей заделался Аристократом. Это поразило Владимира Николаевича. Он спросил сына: «Саша, что это кот не отзывается на свое имя?» «А он его сменил», — беспечно ответил Александр. «Как это сменил? Обычно коты в возрасте не отзываются на другие клички». «Ну и что? Зови теперь нашего Аристократом, он так захотел». «Что, что? — Зубцов-старший повернулся к коту и тихо, даже как-то испуганно, обратился к нему: «Аристократ, а Аристократ, иди сюда». Кот двинулся навстречу ему. А Александр расхохотался и сквозь смех едва смог сказать: «Отец, ты еще назови его господином Аристократом! Испугался его громкого имени, что ли?»
Да, Зубцов-старший теперь пугался и своего сына, и кота. Особенно последнего, видя, что тот в чем-то изменился. И что-то уже человеческое пробивалось на свободу во взгляде зеленоватых глаз кота.
Но через несколько дней – а это случилось в конце июня – пришла пора удивиться, даже испугаться, самому Александру. Он принес домой несколько фотографий Аристократа. История их такова: как-то Барнаволоков, имеющий свой фотоаппарат, снова заглянул к Александру в начале июня, и первым делом осведомился о здоровье кота. «Что это он тебя заинтересовал?» — спросил Зубцов. «Да какой-то необыкновенный. Ровно человек, и повадки как у маленького школьника. Давай, Саня, я его сниму!» «Зачем? Впрочем, снимай».
И вот фото Аристократа лежали на столе. Александр позвал кота, заставил его запрыгнуть на стол и бросил перед ним его фотографии. Тот не мог отвести от них ошарашенного взгляда. Потом подволок карточку к зеркалу и начал переводить взгляд со своей фотоморды на отображение в зеркале. Да, сомнений не было – это он!
И Аристократ, прочитавший не одну книгу, захватил в когти тонкую ручку и уверенно начертал на одной из фотографий: «Александру, учителю, от вечно благодарного Аристократа!»
Сначала было удивление, потом испуг, испуг большой. Александр молча смотрел, как неровный, но красивый росчерк ложится на глянцевую поверхность фотографии.
Кот сделал еще один шаг в своем «скоростном» развитии.
Последующие события, свидетельствующие почти о полной переделке организма и мозга кота на человеческий лад, не заставили себя долго ждать.
В конце июня для Александра кончилась сессия, которую он по обыкновению сдал только на «отлично». Зубцов стал студентом шестого курса. К вечеру, немного навеселе, он был дома. Отец поздравил его и посоветовал прилечь отдохнуть, что Александр и сделал. Плюхнувшись на кушетку, он с удовольствием потянулся и закурил.
В комнате стоял полумрак, так как свет настольной лампы скрадывался ее колпаком. Было покойно и приятно валяться без дела, ни о чем не думать. Взгляд Александра остановился в углу, где должен был находиться Аристократ. В ответ оттуда полыхнули две зеленоватых точки.
Зубцову стало жутко, тем более, что очертаний самого тела кота не было видно – синеватый свет лампы не рассеивал тьмы того угла. И вдруг прозвучал низкий приятный голос, с растяжкой на букве «м»: «Чего см-м-мотришь?» «Как что?» — брякнул невпопад Александр.
И лишь после сказанного до него дошел смысл происшедшего. «Чего это я? Сам с собой говорю???» Зубцов прислушался, надеясь на что-то, что может разогнать его сомнения. Но ответом была ему тишина. «Показалось? Сомнительно».
Другие мысли овладели им. И вот незаметно для себя он задремал. Удалось поспать ему недолго – он почувствовал это в тот момент, когда проснулся. А проснулся он – это-то именно и интересно – от какого-то неведомого внутреннего толчка. Зубцов полуоткрыл глаза – ресницы затеняли его глаза, и поэтому казалось, что он по-прежнему спит. Но то, что он увидел, поразило его: кот сидел на столе около забытой Александром гитары и... пытался играть. Точнее, играл, хоть и не ахти. Вот Аристократ взял аккорд, забравшись при этом чуть ли не весь на гитару, и запел; запел человеческим голосом, с растяжкой на букве «м».
Александр чуть не расхохотался, услышав текст песни, исполняемой котом:
... До чего же жизнь у нас, котов,
Несчастливая! До семи потов,
Мы гоняемся за злыми крысами,
Не считаясь с нашими бедными усами.
Аристократ замолк и после непродолжительной паузы снова взял аккорд:
Нам нету жизни без ушей,
И нету жизни от них для мышей.
«Твои?» — вырвалось у Александра. «Мои», — послышалось в ответ; кот не поворачивал головы. «А что ж такие грустные?» Аристократ резко повернулся и взгляды их стремительно схлестнулись. Кот резко спрыгнул со стола и метнулся в угол. И уже оттуда вспыхнули навстречу Александру две зеленоватых точки.
Что это? Разум разбудил кота, заставил его говорить; и силой этой, заставившей говорить Аристократа, были знания. Знания – сила!
А Зубцов вдруг вздрогнул, неприятный холодок пробежал по его спине. И он заговорил, не обращаясь вроде бы ни к кому, но однако чувствуя, что тот, к кому обращены его слова, поймет и без «переводчика».
«Ты должен быть первым! Да ты, по сути дела, и есть первый среди котов! Но, учти это, сравнивать свои успехи со своими сородичами – такое не годится. Ты не должен успокаиваться на достигнутом! Тобою постигнут человеческий язык, ты познал много из знаний повелителя природы – человека. Но ты еще все же не человек, но и уже не кот! Ты должен забросить свой бандитизм и местный гангстеризм; твоей целью сейчас должно являться познание человеческих языков – моего родного и других, иностранных, к примеру – английского. Ты должен изучить этику, эстетику и прочее, всё необходимое для того, чтобы стать настоящим, а не сказочным Котом в сапогах. Это и должно быть твоей ближайшей жизненной целью!»
И кот читал книги, смотрел телевизор (его недавно купили), вел себя чинно и культурно. И всё это так, будто последняя речь Александра открыла ему заново глаза в новый мир. Так оно и было!
Практику Александр проходил в одной из больниц города. В это время в жизни Зубцова произошло весьма значительное событие: они с Валей подали заявление в загс, регистрация назначена на 13 сентября; Владимир Николаевич против этого не возражал. Спокойно и невозмутимо сказал: «Давай, Александр, пора! Годы твои, конечно, не большие, но у тебя всё есть – квартира, будущность, знания. Я в свое время добивался всего этого сам. В общем – дай бог тебе, сынок, здоровья и большого счастья. А там, — Зубцов-старший махнул рукой, — может, и я...»
Так прошел июль, подходил к концу август. Александр, страшный любитель охоты, решил в одно из последних воскресений августа выйти на разведку – съездить в ближайший заповедник к знакомому егерю, расспросить его – что, как и почему, узнать прогноз о разрешении охоты в этом году в заповеднике.
Сборы недолгие – рюкзак за спину, штормовку на плечи, а Вале в руки – небольшую кошелку, из которой выглядывала любопытная усатая морда Аристократа; его тоже решили взять на прогулку.
Аристократ тоже готовился к этой поездке – немало заглотил литературы о заповедниках, правилах охоты, утках и прочем. О его способности говорить Зубцов-старший еще не ведал – Александр держал это в тайне, что строго наказал и самому Аристократу.
В электричке кот высовывал свою морду из сумки и с любопытством озирался – он впервые был в большой поездке. Сошли на каком-то полустанке и пять километров шли пешком.
Предосенняя тайга полыхала своими сокровищами. Грибы, шишки. Могучие и стройные великаны-деревья; в просвете било в глаза серо-голубое небо, затянутое полосками перистых облаков.
Егерь болел, лежал в постели пластом. И разговор свой с Александром и его подругой начал с жалоб. Потихоньку разговорились. И так незаметно прошел час, второй, когда вдруг их мирную беседу прервал одинокий выстрел в тайге. Выстрел был рядом, и егерь встрепенулся в тревоге – браконьеры!
Зубцов понял его; резко сорвал со стены карабин, вогнал патрон, перехлестнулся патронташем и выскочил на улицу. Валю, побежавшую было вслед за ним, еле удержала в избушке жена егеря; а кот сумел нырнуть мимо закрывающейся двери и ринулся вслед за своим хозяином.
Дальнейшие события развертывались стремительно. Александр крупными прыжками несся по тайге – он знал ее, перелазил через завалы, стремясь быстрее выйти на звук выстрела. С первого курса, когда он с друзьями случайно оказался в этом районе – ходили в поход наугад, Зубцов подружился с местным егерем; и с тех пор часто помогал хозяину леса, а егерь в свою очередь учил Александра понимать тайгу.
И всё же кот оказался на месте происшествия первым. Аристократ выскочил на поляну и остановился буквально в трех шагах от браконьера. Спросил: «Ты стрелял?» Заросший человек от изумления присел и начал водить ружьем по сторонам – кто? Кто это? Но никого не было, кроме какого-то дикого взъерошенного кота, сидевшего напротив него и смотревшего на него бешеным взглядом. И вдруг кот прыгнул на человека. Ружье отлетело в сторону, а браконьеру еле удалось отодрать вцепившегося в него этого странного кота. Снова голос: «Не трогай ружье! Ты нарушил закон охраны природы и должен за это ответить!» Это говорил Аристократ, ибо Александр еще не подбежал.
Браконьер рывком поднял ружье.
Кот прыгнул на него.
Охотника залихорадило. И он разрядил ружье в кота. Аристократ, сраженный дробью в полете, перевернулся в воздухе и в полном молчании рухнул на негостеприимную землю. Когда на звук выстрела из леса выскочил Александр, он увидел страшную картину: дымящее ружье в руках браконьера и кровавый след, перемешанный с шерстью. Сразу пришла догадка: «Стрелял по Аристократу!» Но самого кота не было видно – прошитый десятком дробинок, кот из последних сил полз в кусты, в лес, всё дальше и дальше. А Зубцов еще на что-то надеялся, не хотел мириться с мыслью о потере Аристократа.
Они схватились с браконьером. Схватка была ожесточенной и короткой. Несколько страшных ударов кончили дело – Александр выиграл схватку.
Браконьер был сдан охотнадзору.
... Они искали его сутки. И не нашли, была глупая надежда, что Аристократ ждет их дома. Нет, не ждал. А дома Александр всё так же молча, молча и с непроницаемым видом крушил аппаратуру – бил корпуса приборов, крошил стекло, рвал провода... А со стены на всё это с немой фотографии улыбался Аристократ...
Они ждали его неделю, месяц...
Эпилог. Кто будет в тех лесах, может, увидит случайно его, одичавшего Аристократа, если он, конечно, выжил. Но, может, и нет...
Часть II – Аристократ в лесах, или новые приключения кота Бармалея
Кровавый лишь след потянулся от места недавней трагедии. И вел он в лес всё дальше и дальше – это пробитый десятком дробинок полз из последних сил Аристократ, полз в лес, в кусты. Всё слабее и менее заметным становился его кровавый след – из алого превратился в красный, потом стал темно-багровым, превратившись затем в едва заметный рыжий след.
Уже далеко отполз Аристократ от места своего недавнего ранения. Теперь он лежал в какой-то ямке под кустом и зализывал свои раны. Его счастье, что дробинки имели большой радиус разлета и в него попало только несколько – ведь выстрел был произведен в упор, с расстояния в несколько шагов. Две дробинки пробили переднюю правую лапу – правда, неопасно, одна довольно-таки опасно задела заднюю правую, так что Аристократ с трудом вставал на неё и при этом мяукал от боли, три – истрепали основательно хвост, и еще две, одна из которых пробила правое ухо насквозь, а вторая ударила в основание его – искалечили ухо и заставили его обвиснуть. Через два дня это злополучное ухо завяло, но слух Аристократ не потерял.
Аристократ от сильной боли мяукнул, пошатываясь встал и, не разбирая дороги, пошел напрямую. Что он делает и куда идет – Аристократ и сам в эту минуту не понимал, ибо боль гнала его. Кот волочил по сухой листве ободранный хвост, припадал на заднюю ногу, но всё же шел – при ходьбе пронизывающая боль пропадала сама собой.
И куда он такой? С перебитыми лапами, изодранным хвостом, окровавленный... Ведь он не сможет даже пищи себе добыть. Что же делать? Аристократ жалобно заскулил. Стоит вернуться тогда? Ведь там, у хозяина, его ожидает теплый угол, всегда есть что поесть и не о чем заботиться – ведь на всём готовом. Но куда идти? Как попасть обратно на кордон, к леснику? Тогда, в пылу погони, кошачий инстинкт полностью отключил ориентировку кота. И вот расплата! Здесь ведь лес, не город, здесь нет улиц и знакомых лиц, здесь однообразие – завалы да высокие деревья. И не найти ему дороги назад. Конечно, есть всё же один выход из создавшегося положения – кружить, искать, идти своим старым следом, но... боязнь новой встречи с тем, у кого так в руках ухнула и блеснула эта «палка» – у людей она прозывается «ружье», – парализовала волю Аристократа. Вон они, эти отметки! И кот уныло потащился дальше.
Глуше становился лес, меньше оставалось надежд на встречу с человеком. И всё больше пробуждался древний дикий инстинкт кошачьего рода в сердце Аристократа – душа рвалась на свободу. И кот шел навстречу ей...
* * *
Прошло два года с тех пор, как пропал Аристократ. Зубцов-младший был тогда в трансе...
За эти два года много произошло изменений в жизни наших героев, о чем и пойдет речь ниже...
* * *
Вспомните: браконьер был сдан охотнадзору... Браконьер этот был Филимон Шкворик, известный среди своих собратьев, таких же шаромыжников и любителей обходить законы на поприще охоты и рыбной ловли, под кличкой Филька Шкворень. Так вот, за этим Филькой не раз замечались противозаконные действия в заповеднике – ловля вентерями, капканы, подпольные выстрелы. Шкворина штрафовали, не раз реквизировали ружье, затем охотнадзор перешел к более решительным действиям – раз за разом отобрали у Фильки два ружья. Как-то лесник сгоряча даже побил Филимона; потом маялся от сознания тяжести своих кулаков и «неправильности» своего поведения, оправдывал себя тем, что не мог сдержаться от этой гнусной рожи браконьера, попадавшего в руки закона уже не раз. Теперь терпение охотнадзора кончилось, и... Филимон Шкворин был приговорен к двум годам лишения свободы. И загремел Филька в места не столь отдаленные.
Два года прошли для него как кошмарный сон. И не столько его исправили, сколько озлобили – таких людей лагерь уже не исправляет. Шкворин вышел на свободу и вернулся в свою деревню. Неделю пообтерся, принюхался, узнал что к чему. Прослышав, что егерь всё тот же, живет там же и так же тщательно следит за порядком в заповеднике, заскрипел от злости зубами. Филька еще хорошо помнил, как лесник жестоко отхлестал его по морде, но жаловаться не посмел тогда – было бы еще хуже. И на долгое время затаил злость на егеря. Заповедник хороший, давно уже, зверь непуганый... «Будет добыча!» — хмыкнув, думал Шкворень и, закинув ружье на плечо, шел в лес промышлять. Делал сейчас он это редко, стараясь тщательно замести следы, бил наверняка. Хитрым стал Филька, более изворотливым и перед охотой надевал на ствол ружья приспособление – глушитель – дружки по лагерю сделали ему эту штуку из «уважения» к нему. Одна радость была сейчас у Шкворина – не выселили его из деревни, оставили, лишь предупредив – будет хоть еще нарушение, выселим сразу! «Не будет больше! — думал Филимон. — По крайней мере, меня сейчас тепленьким не возьмешь, осторожным стал». Что правда, то правда – часто Шкворень уходил в лес без ружья и патронов, с одной лишь финкой (опять же дружки сварганили) – это на тот случай, если рысь нападет или что непредвиденное случится; разведывал, присматривался. И лишь потом шел наверняка, чтобы без промахов и осечек. А сбывал добычу налево, подальше от своей деревни, да так, что всё было шито-крыто.
... Два года внесли коррективы и в жизнь Александра Зубцова. Он окончил институт, стал работать в области науки и исследований – тут же, в городе. Вот уже как год, начался уже второй, как он не просто Александр, а старший научный сотрудник Александр Владимирович; работает в лаборатории стимулирования роста и стабилизации жизненных процессов. Проще – изобретают, ищут, подбирают, составляют рецепты того будущего волшебного состава, который заставит работать гормон роста еще более интенсивно; с тем, чтобы поддерживать организм во время быстрого роста, удовлетворить его запросы, ищут другой «состав», который и предназначен в будущем для стабилизации жизненных процессов в ходе процесса роста. Немалую долю в эти поиски вложил и молодой Зубцов (конечно молодой, ведь ему после окончания института исполнилось всего только двадцать лет), за что и стал Александр к концу первого года работы старшим научным сотрудником. «У вас, Александр Владимирович, — начальник лаборатории, профессор, называл Зубцова с первых же дней только по имени-отчеству, и не столько из-за знакомства с отцом Саши (кстати, с Зубцовым-старшим профессор был весьма дружен), сколько из-за знаний и научной мысли молодого Зубцова, — талант! И не беда, что молоды. Зато, вижу, рветесь в бой! Еще годик – и этот опыт вам будет уже неинтересен. Это я имею в виду с той стороны, чтобы вам не закапывать ваш гений; сразу идите в больницы, к хирургическому столу. А эта лаборатория вам тоже подспорьем послужит – ведь и кости, что близко вам по вашему профилю, тоже должны расти согласно нашим опытам. Растут кости – растет и весь организм; растут и ваши знания. Правда, пока в мире зоологическом, но и это пригодится!» Тут стоит оговориться, что разрешение на проведение опытов лаборатории было выдано только на зоологию, то есть животных и ни в коем случае – на человека.
Александр в прошлом году, т.е. сразу же по окончанию института поступил в ординатуру и теперь вечера у него были заняты. Приходил домой, и дома его встречала жена Валя. Вы помните ее, однокурсницу Александра? Вот, у них и была свадьба после окончания пятого курса. А в комнате, пыхтя, ползала их годовалая дочка – это ради нее Валя брала академический отпуск, а посему кончила институт только в этом году. Сейчас Валя работала в одной из больниц; счастлива, довольна, чего более?
Александр и Валя занимали в квартире одну комнату, во второй по-прежнему одиноко, по-холостяцки, редко появляясь дома и по-прежнему занятый работой жил Зубцов-старший. Своей невесткой и внучкой Владимир Николаевич был доволен.
Вот так они и жили. И Аристократ, первое научное творение Александра, начал уже забываться.
* * *
Жив был однако Аристократ, жив, и для тех, кто его похоронил, и для тех, кто в него стрелял. Вот сейчас мы и хотим повествовать о его новых приключениях.
... Аристократ чуть было не подох с голоду первую неделю, питался какой-то травой, раздирал кедровые шишки, искал грибы. И выжил. Могучий организм молодого кота справился с болью и ранениями: хребет зажил и выгибался теперь так, как того хотел его хозяин; передняя правая нога вылечилась полностью и теперь с полной уверенностью несла на себе хозяина, но задняя правая еще сдавала, что однако не мешало Аристократу стремительно мчаться по лесу за мелкой добычей или прыгать с дерева на дерево; поистрепанный от долгих лесных странствий хвост восстановил свою былую гибкость и теперь служил страховочным канатом, то есть при лазаниях окручивался вокруг веток. Подводило одно лишь ухо – усохло, скрючилось, и из-за него, казалось, кот утратил свой бойцовский вид; однако, взгляните на его дикие, горящие огнем ненависти глаза с мерцающим зеленоватым оттенком – и вы убедитесь, что есть еще порох в пороховницах! Кот был по-прежнему полон сил и жизни.
Другим стал Аристократ за эти два года, превратившись из домашнего и цивилизованного в ожесточенного и одичавшего лесного жителя. Аристократ стал короткошерстным (и куда делась его остальная шерсть), резче обозначились полосы в его серо-рыжей шерсти, которая за долгие дни странствий и выцвела в такой цвет. Тело стало длинным, гибким, лапы верткими, готовые в любой момент выпустить остро отточенные когти; левое ухо всегда настороженно маячило над кошачьей мордой, повсеместно находясь в положении «стоя». Морда вытянулась, резче обозначился нос, стал острее нюх, в поисках чего-то шевелились длинные усы кота. Аристократ стал стремительнее, быстрым и точным в движениях, мог совершать невероятные прыжки. И понемногу утрачивал человеческое. Приобретал то, что помогало выжить в дикой тайге – скорость, реакцию, инстинкт. И всё. Никаких там высоких материй (ни этики, ни эстетики, ни иностранных языков и т.д. и т.п. хм-м!).
Ел Аристократ всё подряд, что попадалось ему на пути – и то, что давала ему природа, и то, что можно было отобрать у слабых. Жрал птиц, за которыми ловко охотился из засад; разорял беличьи запасы и дупла, уничтожая сушеные грибы и шишки, подчас с остервенением гоняясь за хозяйками этих припасов. Иногда он и догонял их, и тогда рвал на части, утолял голод, нагулянный в диких прыжках с дерева на дерево и обратно, с ветки на ветку. Насытившись, припадал к ветке, сливался с ней своей окраской и отдыхал. Нередко устраивал охоту и за лесными мышами; в конце концов излавливал их и устраивал шикарное пиршество – лакомился истинной кошачьей добычей. Так что в отношении еды Аристократ был спокоен – жить можно было.
Ночевал кот обыкновенно на деревьях – так было безопаснее. Но и там, на деревьях, его подстерегала опасность – филины, рыси, соболи, ласки. Это ли не опасность? Впрочем, от рыси можно было ловко удрать; от филина – огрызаясь и отбиваясь, тоже скрыться. Можно. Можно отбиться и от ласки, и даже загрызть ее, другое же дело – соболь! Эта гибкая опасная стрела с лёту падает тебе на загривок, и вот тогда-то приходится туго. Берегись соболя!
Аристократ удирал от рысей много раз, несколько раз отбивался от филинов, бился с ласками, и лишь только раз судьба столкнула кота с соболем. С трудом ушел тогда окровавленный Аристократ из цепких лап соболя. Неделю залечивался он после следов этой жестокой схватки.
«Пропал» Аристократ, как это известно из предыдущей части, в конце августа. С трудом он пережил первую зиму. Мало ли зимой смертей поджидает маленького зверька на его пути – идущий по следам волк или лис, голод, холод. Так было и с Аристократом. Много чего он перетерпел в ту зиму, но лишь только вступила в свои права весна, кот ожил. Кот – он и есть кот. Для его полного существования весной, особенно в марте и апреле, нужна еще подруга-кошка помимо всех прочих достоинств жизни. И Аристократ зарыскал в окрестностях. Труды его не пропали даром – в один из своих поисков кот неожиданно вырвался на полянку перед домом егеря.
Вот там он и нашел себе подругу. Чуть ближе к вечеру, едва лишь темнота выступит из леса и зальет усадьбу егеря серым туманом тьмы, Аристократ мчался на встречу. Чутко сидел под кустом и ждал условного сигнала. А вот и пронзительный заунывно-протяжный, зовущий кошачий стон – она! Аристократ мчался на голос и с разбегу натыкался на свою подругу. А уже утром, вдоволь «нагулявшись», мчался обратно в свой родной лес, приютивший его.
Гасло в сознании кота человеческое – дикая природа брала свое, вновь завоевывала Аристократа, делая его маленьким свирепым жителем большой тайги. Грозно шумел над головой лес; всё больше становился кот детищем госпожи Природы, истинным и бесстрашным сыном леса.
Егерь удивлялся – и куда это по ночам исчезает кошка? Раньше обыкновенно встанешь среди ночи, это чтобы попить квасу или еще что-нибудь там сделать необходимое – кошка тут как тут, трется около ног, мурлычет ласково. Красивая кошка была у егеря – ангорской породы, длинношерстная, шея дугой, а глаза требовательные и настойчивые. Бывало, конечно, исчезала, но редко; мало ли что ей надо – может, погулять сходить, или проветриться, или опять же по делам. Но такого, как сейчас, еще не было. Всё бы еще, к тому же, ладно, но вот жена егеря сильно любила эту кошку и уж очень переживала каждую «пропажу» своей любимицы. Всё стращала егеря, что вот, мол, не следит он за кошкой, а вдруг ее звери задерут. Хозяин лишь отшучивался в ответ, но чем чаще стала по ночам отлучаться кошка, тем серьезнее становились его опасения. «Впрочем, — думал егерь, — если прикинуть – куда и зачем она могла исчезать? Она не болеет – это видно по ней, да и нос холодный; значит, появился поклонник у нее?»
Выводы егеря подтвердились. Однажды ночью, проснувшись от волчьего воя, он встал с кровати и, поеживаясь, с любопытством глянул в окно, надеясь увидеть «серого». Волка он не увидел, но то, что он заметил, поразило его: на полянке, прямо перед домом, в неярком и призрачном лунном свете жеманно каталась по серой пожухлой траве его кошка-красотка, а рядом... А рядом, в суровой и спокойной позе, не шевелясь, гордо и прямо держа свою кошачью морду, сидел кот, по окраске прямо-таки смахивающий на своего старшего собрата – тигра. Егерь в изумлении уставился на него и долго не мог оторвать взгляда. Вот это да! Вот это франт! Истинный красавец. «Впрочем, — самодовольно усмехнулся егерь, — чем плоха моя кошка? Они подходят друг другу. Вот только он что-то короткошерстный. Но откуда он здесь взялся? Дикий?» Егерь сел на лавку и достал с полки папиросу: «Ладно, пусть гуляют! Детей поженил своих, разлетелись кто куда, теперь «эту» пора. Пусть гуляет!» В сумраке хаты засветился огонек цигарки.
Недолго, однако, пожил семейной жизнью Аристократ. Поддалась как-то кошка егеря соблазнам кота и зашла в лес, недалеко зашла. Неожиданно сверху, откуда-то с веток, стремительно пал соболь, и в мгновенье ока подруга Аристократа лежала растерзанной на земле. А сам Аристократ, перепуганный и парализованный, бессильно остался сидеть на месте; но вот оцепенение прошло, глаза кота яростно загорелись, и он мягко сделал шаг вперед. Тело его напружинилось. Соболь на миг оторвался от добычи, и его окровавленная морда взглянула на Аристократа.
Глаза противников стали бешеными. Человеческое горе и месть переплелись в Аристократе с кошачьей злостью и тоской о потере подруги; соболь же не желал запросто так отдавать свою добычу. И оба понимали, что схватки не миновать.
Кот единым прыжком преодолел расстояние, разделившее их, но гибкое тело увернулось от удара острых клыков и когтей. Аристократ почувствовал, как в загривок, прогрызаясь к шейным позвонкам, вцепился своими маленькими, остро заточенными зубками соболь. Кот обезумел и покатился по траве. Опушка огласилась кошачьим воем и тихим урчанием маленького зверька.
Когти Бармалея рвали живот соболя, а тот продолжал набивать свой рот шерстью, мясом и кровью. Да-да, мы не ошиблись, назвав Аристократа Бармалеем – в эту минуту схватки перед нами был только кот, без всяких признаков гениальности. Соболь мертвой хваткой продолжал висеть на Бармалее, когда тот, озверев не на шутку, наконец сумел сбить с себя заднюю часть соболиного тела и придавил ее к земле. Когти рвали тело, добираясь до жизненных центров соболя. И соболь сдал – отцепившись, он молнией метнулся к ближайшему дереву, но был намертво схвачен за задние лапы. Перед глазами Бармалея сверкнули коготки соболя – и лишь чудом не всадились в глаза кота. Зубы Бармалея разжались и на какую-то долю секунды перед его глазами возникла бешеная морда соболя. Этой доли секунды Бармалею хватило ровно настолько, чтобы сомкнуть челюсти на морде соболя. Зверский оскал противника исчез; лапы зверька яростно зацарапали грудь кота. Бармалей с остервенением сжимал челюсти, чувствуя, как его клыки пробивают врага, и беспрерывно мотал головой. Соболь вырвался вновь, но так же вновь на его шее сомкнулись кошачьи зубы. Соболь затихал...
Аристократ осторожно тронул лапой мертвого врага и, пошатываясь, подошел к трупу своей подруги. Сев около нее, он долгим тоскливым взглядом смотрел на остекленевшие глаза кошки, потом вдруг завыл, протяжно и грустно. И человеческое горе почувствовалось в этом одиноком среди леса кошачьем вое...
Так и «овдовел» Аристократ. Снова он стал бездомным бродягой, разорял дупла и гнезда, отрывал мышиные запасы. Заимел и свою нору. Безрадостно прошла его зимовка, и дважды за время ее он чуть не стал добычей матерого волка. Этого волка, опытного и сильного, боялся весь лес; волк для всех обитателей леса был грозой. И недаром вскоре охотнадзор разрешил егерям отстрел на матерого бандита; за шкуру «серого» была объявлена крупная награда. Но волк был опытным и пока что уходил от пуль егерей и от местных охотников, также изъявивших желание изловить «негодяя».
Был в числе таких охотников-любителей и Филька Шкворень; этот позарился на деньги – ведь премия-то была приличной. Оформив билет, закинув за плечи ружье и котомку с харчами, опоясавшись патронташем, Филимон вышел в «поиск». Он не особенно тешил себя надеждой, что застрелит матерого, зато думал, что может кое-что и подходящее подвернется. Когда Шкворин оформлял билет на отстрел «серого», в охотнадзоре ему сказали: «Давай, Филимон, если подстрелишь волка, то простим тебе все грехи, которые ты уже успел накопить после лагеря!» «Постараюсь, — пробормотал он, — как фортуна подвернет его под дуло!» Его небритое заросшее лицо подергалось.
Теперь Филька шел знакомыми тропами и не ведал, что из-за кустов за ним наблюдают чьи-то глаза. Взгляд пристальный, упорный, преследующий Шкворня по пятам везде. Скажите Фильке, что за ним наблюдают кошачьи глаза, и он придет в ужас! А Шкворню и вправду казалось, что за ним кто-то следит, однако относил этот невидимый взгляд в адрес рыси (тоже кошачьи, но не путайте с котом), а посему был настороже – финка под рукой, ружье на взводе. Филька никогда не пользовался на охоте ножом, творил все дела с помощью своей неразлучной финки.
Редок человек в этих дебрях заповедника, поэтому-то и пошел за ним Аристократ. Недобрым показался ему этот двуногий с какой-то палкой за спиной. Впрочем, стоп! Палка, палка... Кот напрягал всю свою память, чтобы вспомнить, как называется у людей эта палка. И вспомнил – ружье! И вспомнил грохот, ослепительное пламя... И события двухгодичной давности снова четко встали в его памяти. Всплыло заросшее, искривленное судорогой страха лицо. Да ведь это оно, то единственное, столь ненавистное Аристократу лицо. И кот начал погоню. Свои возможности он взвешивал трезво – справиться с браконьером ему невозможно (что его когти против «палки» и десятков килограммов мышц и мяса). Но и так, безнаказанным, его оставлять нельзя. Но это бессилие перед могуществом человека! Кот затрясся от злобы.
Третий день Филька выслеживал матерого. Шкворин был опытный охотник, иначе и быть не должно – с детских лет в тайге, по тайге, по следам (да не своим) в скитаниях. И напал на лежбище волка.
Но и матерый был именно «матерый». Ушел он от Фильки, впрочем, как и от других «вольнонаемных» и егерей. Возвращаясь, Шкворень бухнул по пути глухаря. Развел маленький костер и начал жарить мясо. Поел, покурил, подумал, что вот, мол, фортуна отвернулась от него. Посетовал на судьбу и неожиданно заметил боковым зрением, как серая тень уволакивает в кусты остатки глухаря. «Померещилось?» — суеверие закралось в душу браконьера. Он бесшумно взял ружье и шагнул в кусты. Оттуда раздалось урчание. Не помня себя от страха, – а Шкворень вообще-то не страдал этим, – Филька выстрелил в кусты. Аристократ – а это именно он урчал в кустах, довольный обильным ужином – приумолк, оттащил свою добычу подальше и продолжил ужин – выстрел-то прошел выше.
Еще день они были в пути и наконец вышли почти к самой усадьбе егеря. Здесь Филька столкнулся нос к носу с самим егерем. Оба подозрительно оглядели друг друга. «Откуда?» — раздался увесистый вопрос егеря. Браконьер ухмыльнулся: «Из леса вестимо!» Егерь резко оборвал его: «Почему с ружьем? Давай документ или... ружье!» — за спиной егеря выросла купленная им недавно серая породистая овчарка. Шкворень вздрогнул и поспешно полез в карман за билетом. Егерь хмуро оглядел их и, возвратив бумаги владельцу, хмуро улыбнулся: «Ну и как? Конец матерому?» «Гуляет, — ответил Филька. — Что нового-то?» «А ты иди вон туда, — егерь указал в сторону от усадьбы, — и метров через пятьсот увидишь новое». «Ну-у-у?» — недоверчиво потянул Филимон. «Вот тебе и ну! — усмехнулся егерь. — Враз всю охоту к браконьерству тебе отшибут! Да ты не бойся, иди посмотри». «А я и не боюсь! — с гонором выпалил Шкворин. — Вот иду сейчас и смотрю», — и он двинулся в указанном направлении. Егерь с усмешкой смотрел ему вслед.
Филимон, пройдя несколько сотен метров, и вправду наткнулся на какой-то лагерь. «Наверное, туристы», — подумал он. Но вывеска говорила о другом, гласив, что здесь стала лагерем научно-исследовательская биозоологическая лаборатория, далее следовало наименование института, еще чуть ниже – «Сибирское отделение Академии медицинских наук». «Вот это да, — вздрогнул Филька. — А этим-то что здесь еще надо?»
Филька пошел кругом – надо ж разнюхать, для чего здесь стали «туристы». Аристократ, следовавший до этого за ним, бросил его и решился на самостоятельный шаг – любопытство в нем пересилило тягу к мщению. Кот подошел вплотную к высокому и прочному, но редкому забору из широких досок и просунул морду. Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, Аристократ шмыгнул внутрь лагеря.
Несколько палаток, передвижной вагончик, рабочие столы прямо на воздухе, заставленные футлярами и приборами и заваленные химической посудой – таким представился лагерь научных сотрудников перед кошачьими глазами. Грамоту Аристократ не забыл и вывеску, где сообщалось, что здесь размещается лаборатория, прочитал; вот только не понял значение написанного. Теперь, сидя в тени, кот вспоминал когда-то ранее ему знакомые сведения о медицине. И не мог вспомнить.
Из большой палатки вышли двое двуногих. «Один из них, наверное, уже старый, — оценил Аристократ, — раз с бородой». Двое подошли к столам и начали копаться. До кота донесся их разговор.
«Профессор, долго устанавливаться будем?» «Сколько потребуется. Ориентировочно это составит три-четыре дня». «А потом что?» «Потом? Потом завершим опыты, составим полностью отчет. Вот тебе еще два дня». «Когда кормушки будем ставить?» «Вот после всего этого и поставим в лес несколько кормушек с химикатами. Они заставят хоть чуть подрасти и потолстеть животных лесного царства». «То есть смесь составов гормона роста и стабилизации организма при этом процессе?» «Да, — задумчиво ответил профессор, — вот только мучает меня малоэффективность этого средства». «Всё верно. Что даст десять-двадцать сантиметров увеличения роста и десяток-второй килограммов лишнего мяса!» «Верно. Чувствую, что нахожусь на грани решения этой проблемы, а не могу найти нить. А какой был бы эффект, особенно в народном хозяйстве, когда корова была бы ростом в два раза больше и вес ее в два-три раза превышал бы вес обычной коровы, баран и свинья – ростом с корову, а кролик – величиной с овцу и весом в добрую свинью. А?» «Потрясающе, профессор! Это, однако, реально?» «Реально. Но надо вот только найти решение этой реальности, — профессор усмехнулся. — А теперь к делу. Прибрать всё, чтобы каждая вещь и прибор имели свое место; далее – приготовить растворы и выставить на столы. Знаете, подробно объяснять не буду, что для растворов необходим чистый лесной, хвойный воздух. Обязательно охрану при этом, круглосуточную – мало ли что может случиться!» «Будьте спокойны, профессор, всё будет в полном ажуре!» — оба весело рассмеялись. И было от чего радоваться – в академии признали целесообразность их труда, спустили деньги. Работай только! А там, смотришь, и на именную премию можно рассчитывать. Что ж, всё верно: за труд – и слава!
Кот нырнул под забор и во всю прыть понесся к лесу. Этих двуногих он не знал, но их разговор внушил ему какую-то непонятную, смутную радость, ожидание чего-то сверхъестественного. Аристократ сел около кедра и мяукнул, вспомнив с огорчением, что тот молодой двуногий, присутствующий в разговоре с профессором, гарантировал только десять-двадцать сантиметров прироста. И уж при его, кота, весе никак не выйдет десяток-второй килограммов довеска. Но ничего – зато он покрупнее станет. И хоть этого будет маловато, чтобы справиться с тем заросшим противным двуногим, всё равно хорошо. Дальнейшее покажет, и кто знает, может Аристократ и сумеет тогда справиться со своим врагом. Но вот только где будут находиться эти растворы? Впрочем, он, Аристократ, все равно их найдет – то, что охраняется, он и украдет... или же сразу выпьет.
Около недели лежал в засаде Аристократ, наблюдая за жизнью лагеря. Обыкновенно он проникал внутрь и, затаившись, следил за обитателями лагеря. Взад и вперед сновали и бегали люди, со столов исчезло нагромождение футляров и приборов, везде торжествовал порядок. Кот лишь крутил головой, видя, как буквально на глазах меняется облик лагеря.
Однажды Аристократу показалось, что он увидел лицо своего прежнего хозяина – Саши. Кот внимательно вгляделся – может, и вправду это его бывший друг и учитель? Но человек уже уходил в палатку. Аристократ давно заметил эту главную палатку – так мысленно он назвал ее, – из нее редко кто выходил и редко кто туда заходил. Будь, правда, Аристократ в расположении лагеря днем (а он всегда делал свои вылазки под вечер, когда тьма еще не побеждала день, но уже подкрадывались сумерки), он бы заметил, как ежеминутно в эту палатку входили и заходили люди. Душа кота содрогнулась, и он собрался уже ринуться за милым незнакомцем, но появились новые люди. Аристократ с тоской затаился – всё бы сейчас он отдал за то, чтобы догнать и опознать того человека, но сковывало одно условие – требовалось, чтобы его подольше не замечали. Это надо было коту для достижения цели. Не забыли ее? Ведь с тех пор кота обуяло желание «подрасти»...
Почему кот не вернулся к человеку? Ведь у него была такая возможность. Когда Аристократ «гулял» с кошкой, он мог бы вполне прижиться у егеря. И не было бы тогда заботы о пище и крове, и не подстерегали бы его заботы и опасения о грозящей опасности. Но он не сделал этого – для Аристократа неожиданно стала дороже свобода! Видно, заговорил в нем древний инстинкт предков и его собратьев по кошачьему роду. И кот остался в тайге.
* * *
«Часовой» на минуту отошел от рабочего стола; захотелось покурить, а спичек не было. Аристократ прыжком преодолел расстояние из своей засады и красиво запрыгнул на стол. Одного не учел опытный кот – низенького штатива пробирок, в которых находился раствор, совсем не относящийся к теме роста и стабилизации (этого штатива вообще-то не должно здесь быть, да забыли сотрудники убрать). И вот этого-то штатива и не заметил Аристократ, когда рассчитывал место своей будущей посадки – влетел прямо на него, с грохотом опрокинул, кувыркнулся, сшиб соседний штатив (именно с требуемым раствором). Раздался перезвон стекла, шум, приглушенное мяуканье.
«Что такое? Что случилось?» — «часовой» мчался обратно, волосы от волнения у него стали дыбом – не миновать выговора. Из главной палатки один за другим выскочили трое человек и бросились к месту происшествия.
На миг оторвалась и глянула на них изрезанная стеклом и в крови морда неизвестного зверя, затем снова опустилась и продолжала свое дело – лакала жидкости, вытекшие из пробирок. Вся эта смесь из раствора «роста и стабилизации», неизвестного раствора и крови самого зверька уничтожалась последним с быстротой ока, жадно и, казалось, даже с аппетитом. Люди опешили, парализованные неожиданным зрелищем, а это странное существо так же быстро слизало остатки бурой жидкости со стола и вновь вскинуло глаза на людей. И полыхнул в их адрес зеленоватый мерцающий блеск.
Тоска на миг застыла в глазах Аристократа – он узнал в одном из людей Александра; тоска сменилась грустью – кот понял, что Саша не узнает его. И Аристократ, стрелой слетев со стола, уже мчался к забору. Нырок, и он снова на свободе!
К вечеру кота залихорадило. Едва добрел он до знакомого ручейка и свалился там в изнеможении. Густые кусты скрыли его. Аристократ потерял сознание.
Неделю лихорадило его, и за это время кот даже не вставал с места. Лишь вытянув морду, Аристократ лакал скопившуюся заболотившую воду и снова впадал в забытье. Что с ним происходит – он и сам не знал. Этого озноба, передергивания в тяжелом сне, боли в суставах Аристократ не мог объяснить себе, не понимая, что с ним такое происходит. Сил не было даже для того, чтобы сходить на охоту. Так и лежал он целую неделю, голодный и беззащитный. Подходи, бери, но почему-то его никто не трогал.
Кот не понимал того, что он РОС, а поэтому-то у него и болели кости, «рвалось» мясо, трясла лихорадка переустройства организма. Вся эта смесь растворов, разных по значению, крови, а впоследствии и устоявшейся болотной воды сразу принялась организмом; решающую роль здесь сыграло поглощение собственной крови с концентрацией других растворов. Вот благодаря всему этому иммунитета отталкивания и выделения инородных жидкостей и не произошло. «Принялось», как говорится в этих случаях. Да еще как! Результаты превзошли все ожидания...
Наконец после недельного вынужденного лежания Аристократ нашел в себе силы подняться и подойти к ручью. Жажда заставила его пригнуться к воде. Из воды на него смотрел огромный полосатый кот... Огромные клыки открылись взору, два ряда остро отточенных зубов окаймляли кровожадную пасть. Перед нами стоял самый настоящий уссурийский тигр, которого в настоящее время можно встретить только в заповеднике, разве что только более серой окраски. И уже не мяуканье звучало из пасти новорожденного тигра, а тихий приглушенный рык.
Тигр выгнулся дугой, и тайга, давно не ведавшая такого зверя, огласилась грозным рычанием. Бойтесь, звери, бойтесь, птицы! Словно удостоверяясь в своих силе и могуществе, тигр рыкнул еще раз. Эхо разлетелось далеко, всё больше отдаляясь и затихая. А потом в ответ – звенящая гнусом тишина. И всё! Так же шумели над головой кедры, разметали свои кроны пихты и лиственницы, но лес уже чувствовал в себе рождение нового могучего существа.
И не стал бывший Аристократ (какая игра слов и действительной реальности) ведать, что такое голод, что такое страх.
А егерь заповедника забеспокоился, что пропало несколько лосей. Искал их и находил одни кости. Работа эта была явно не со стороны браконьеров. Чья же тогда? Может, этого, чьи огромные следы егерь уже замечал несколько раз, принимая их за медвежьи и нисколько не приглядываясь к ним. Следы напоминали тигриные; егерь знал их по своей прежней работе, когда служил также егерем на Дальнем Востоке в заповеднике Тигровая Балка. Было теперь над чем подумать егерю... Да и требовалось отыскать доказательство его предположению, то есть увидать самого тигра. В натуре.
А тигр в это время продолжал погоню за одним из своих врагов – «серым». Сейчас роли переменились и уже матерый бежал от тигра. Волк удирал рысью, а тигр лениво догонял его – он был сытый, и сейчас под его грозным обликом билась кошачья натура: поймать волка и поиграть с ним, как с мышкой. В несколько могучих прыжков тигр достал бежавшего зигзагами волка и ударом лапы сшиб его на землю. Серый кубарем покатился и, не успев встать, увидел над собой грозную тигриную пасть; матерый попытался огрызнуться и вцепиться в противника, но новый тяжелый удар свалил его на землю. Тигр бил ласково, трогал волка, отпрыгивал в стороны, но лишь чуть «серый» пытался бежать, тигр настигал его и валил на землю. Волк со злостью окрысился и тут же получил по морде сильный удар – и сразу вся охота сопротивляться отпала. Знал бы матерый, что его бьет тот недавний кот, которого он чуть не загрыз зимой! Но волк не знал, а тигр знал это; этого матерого он отличил бы от всех других волков.
Наконец эта игра тигру надоела. Захотелось после сытого обеда и игр отдохнуть. Но что сделать с волком? Сожрать? Некуда, желудок не принимает. Загрызть может тогда? Да вряд ли этот трусливо дрожащий волк поймет, что ему мстят; и объяснить ему никак не объяснишь – не понимает матерый человеческого языка. Что и говорить тут, добавить нечего: неучение – тьма! Тигр задумчиво разверзнул пасть и хотел что-то выдать на иностранном – то есть на человеческом – языке, и вдруг с ужасом понял, что не может. За время долгого его пребывания в лесу он многое позабыл, но все же редко и иногда он говорил по-человечески. А сейчас не мог... Голосовые связки изменили свою толщину.
Тигр с грозным рычанием ударом лапы отправил волка в кусты и тоскливо пошел прочь. Длинный гибкий хвост лениво волочился по земле, порой упруго бил по ней. Лес всё заново и заново наполнялся недовольным тигриным рычанием.
Рычание, столь необычное для этой местности, теперь ежедневно оглашало тайгу; этот звериный рык леденил кровь, парализовал волю. В деревне, где жил Филька Шкворень, забеспокоились, многие здорово перепугались. Нашлись очевидцы, которые и в самом деле видели в тайге большую кошку; правда, сведения, что это за зверь, были разноречивые – большинство высказывалось за то, что это был тигр, другие – что это леопард, третьи уверяли, что этот зверь является барсом, именно им и никем другим. Были объяснения, но вот объяснить того, как появился в их тайге дотоле неизвестный здесь тигр или барс, никто не мог. И повелось – барс да барс. Тигр стал Барсом с большой буквы, и теперь «Барс» значило не тип кошки, а ее (или его) имя.
Заинтересовался им и егерь: «Что это еще за Барс?». Встреч с этим зверем специально он не искал, но при случае рыскал по лесу, надеясь увидеть «кошку». Но получилось так, как того не ожидал егерь: однажды, проснувшись в своей избе под утро, он кряхтя подался на кухоньку испить любимого кваску. Глянул в окно и в предрассветной серости осеннего утра увидел ЕГО. «Боже, — егерь вздрогнул, — второй раз такое наваждение. Первый раз с котом, теперь с этим. И этот сейчас сидит так же, как в тот раз сидел красивый «незнакомец». И даже похожи они».
Красив был спокойно сидящий и грозный в своем величии тигр. Шерсть дыбом, хвост покойно лежит на земле, морда гордо поднята, взгляд направлен прямо в окно избы. И егерю даже показалось, что они встретились глазами.
Тигр широко раскрыл пасть и продемонстрировал мощь своих клыков. Егерь, как прикованный, застыл на месте. А тигр, мягко повернувшись, подался в лес. Посеревшая трава податливо гнулась под его упругими подушечками лап.
... А через два дня при обходе участка егерь нашел окровавленный изуродованный труп человека. Это был Филька Шкворень, знаменитый на всю округу браконьер. Рядом с ним валялось изуродованное, искореженное до неузнаваемости его ружье, чуть в стороне – финка, с бурыми запекшимися пятнами крови на блестящей стали лезвия. Егерь внимательно осмотрел труп – кожа на затылке содрана до кости, горло перегрызено, правое плечо изодрано в клочья, ступня левой ноги надкусана. «Не иначе, как это работа Барса. Налицо следы тигриных когтей», — подумал егерь.
... Да, это была «работа» Барса, его месть Фильке Шкворню... Теперь браконьера не было, был лишь его изорванный труп.
Часть III – Барс на арене, или удивительные приключения кота Бармалея
1.
«Всё, Александр Владимирович, — профессор стянул с рук перчатки, бросил их в ванночку и открыл горячую воду. — С завтрашнего дня можете приступать к самостоятельной работе». Вода с шумом била о большие руки профессор, заглушая его негромкие слова, но Зубцов-младший несмотря на это слышал всё. Да и чего тут неясного – кончился месячный испытательный срок Александра в роли ассистента, теперь впереди широкая дорога, самостоятельное поприще. Правда, на первое время под руководством профессора – но и это ведь ясно, не сразу птенец превращается в орла. Перед началом работы здесь, в известной клинике, Александра смущала одна мысль – ведь он, наверное, за полтора года работы в лаборатории стимулирования роста и стабилизации жизненных процессов, проще говоря – зоолаборатории (ибо, если читатель не забыл, опыты были разрешены только на животных), перезабыл всё. Страхи его, однако, оказались напрасными – учеба в ординатуре, чтение новинок по медицине, в прошлом отличная учеба в институте ставили его по-прежнему на уровне современных требований в медицине. Другое дело – применить эти знания на практике, не оставлять пустым и ненужным багажом; но и в этом не осталось теперь сомнений не только у Александра, но и у самого профессора – шефа Зубцова-младшего. Конечно, настоящий Александр будет делать теперь свои первые самостоятельные шаги под присмотром своего наставника, но кто знает, что будет потом, к примеру, через полгода, когда птенец станет орлом. А так как хватка у его подопечного была, то профессор и не сомневался, что из Зубцова не более чем через полгода выйдет толк.
«Будущий крупный специалист», — заключил про себя профессор, заканчивая тщательное мытье рук. Он взялся за белоснежное полотенце и только сейчас заметил, что Зубцов по-прежнему стоит рядом и восторженно смотрит на него. Профессор смешался: «Александр Владимирович, вы еще здесь? Случилось что?» «Вас дожидаюсь. Что дальше? Какое будет задание?» «Разве я не сказал, что вы на сегодня свободны? Пора бы ведь и отдохнуть после этого сумасшедшего месяца без выходных. Нет? Не сказал? Значит, стар уже стал». «Скорее задумчивым». «Не льсти, Александр Владимирович. Да и пора домой вам идти, с меня пример брать нечего – у меня свои, текущие дела. А у вас пока их нет. Так что идите спокойно домой и отдыхайте».
Зубцов в ответ молча кивнул головой и пошел к выходу. Но не успел он дойти до двери, как его окликнул низким хрипловатым голосом профессор. «А всё же, Александр Владимирович, зачем вы отдали полтора года этой зоолаборатории? Ведь это потерянное время для вас! Ведь это как минимум, при вашей голове-то, новое открытие в медицине, если бы работали в клинике. В чем же дело? Не жалеете?»
Зубцов стоял как вкопанный и смотрел на своего шефа, затем, улыбнувшись, спокойно и ровно ответил: «Проблемы человеческого мозга. Параллель – Природа. С большой буквы. Задачи: приобрести знания, способствующие новым победам человека над госпожой Природой. Вот и весь ответ. И, думаю, судьба в будущем меня снова вытолкнет на этот путь, и это станет целью моей жизни». Профессор, внимательно слушавший своего подопечного, шагнул вглубь кабинета и уже на ходу буркнул: «Не опоздаешь в ординатуру?» «Нет. Я сегодня свободный». «Темы для кандидатской уже давали?» «Я самостоятельную выбрал». «Молодец. Больше прока будет. А теперь иди литературу читай. Научную».
... На улице шел мелкий снег, покрывающий нарядным блеском мостовую, людей, автомобили. Александр поднял воротник пальто, надвинул на лоб мохнатую шапку и, весело насвистывая, отправился в путь. Конечно, можно было бы сесть в автобус и через десять минут быть возле дома, но что-то не хотелось сегодня Зубцову портить себе хорошее настроение толкотней в автобусе. Идти было далековато. «Но не часто ли мы торопимся жить, всё куда-то спешим, — думал, неторопливо шагая, Александр. — Иногда этого, наверное, и не стоит делать. Как мне сегодня». Тающие снежинки холодили руки, мягко проваливались ноги в пушистом снегу. Неторопливые мысли, прекрасен вокруг зимний город.
Он даже не понял, что его окликнули, и продолжал по-прежнему шагать вперед. И отвлекся от своих радужных мыслей только тогда, когда на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Зубцов оглянулся – перед ним стоял сияющий, с ослепительной на все лицо улыбкой, Барнаволоков. «Витька?!» «А то кто же! — захохотал бывший любимец студентов. — Я! Собственной персоной! Или уже не похож на себя и представляю откормленного Ионыча?» «Какого Ионыча?» — невпопад и как-то растерянно спросил Зубцов. «Да из Чехова это. Неужто, Сашка, забыл, а? Вот это да! Значит, не пошли тебе впрок наши студенческие литературные вечера!» — и он заразительно расхохотался, чем смутил Александра окончательно.
Они не виделись полтора года, с тех пор как кончили институт. Крепко пожали друг другу руки. «И это после того, как уже полчаса говорим, — ухмыльнулся Барнаволоков. — Ну, старик, что делаем?» Зубцов, собирающийся было ответить, был снова перебит каскадом слов и предложений: «Идем в ресторан? Нет? Тогда в кафе? Что молчишь? Или в забегаловку... фу ты, в закусочную. Надо же встречу отпраздновать». Наконец сошлись на том, чтобы просто пройти домой к Зубцову и там посидеть. «Не беспокойся, Виктор, дома всё есть – отец у меня насчет этого запасливый, хотя и сам мало пьет. Но зато гостей встречает и провожает от души». Барнаволоков рассмеялся: «Вот бы мне такого!» И вдруг, что-то вспомнив, взглянул на часы. Перехватив недоумевающий взгляд Александра, заторопился: «Старик, у меня свидание сегодня. В девять. Собрался с подругой на самый поздний сеанс».
Уже сидя в квартире Зубцова, удобно устроившись на табуретке в уютной кухне, Барнаволоков вновь вернулся к этой теме: «Саша, сейчас около семи. У нас в запасе еще полтора часа. Тебе хорошо – приходишь домой, встречают, кормят, ухаживают за тобой». Хитро улыбнувшись, добавил: «И даже есть кому ластиться к тебе. А у меня этого всего пока нет. И вот, пораскинув своими медицинскими мозгами, решил я, что, мол, пора. Пора, Витя! А то уже скоро четверть века стукнет, а всё холостой. Но учти, старик, о столь долгих холостяцких годах не жалею – всё было как надо и что надо. А теперь погулял – пора и честь знать».
Александр разлил по рюмкам сухого вина. Выпили. «Ну а ты, — задал вопрос Виктор, — не жалеешь, что рано женился, да еще на подруге старше тебя?» В это время с визгом вбежала в комнату малышка, а за ней с грозным видом вошла жена Александра. Со смущенным видом пояснила: «Не слушается».
Когда был наконец водворен порядок, и на кухне они снова остались вдвоем, Виктор задумчиво произнес: «Вижу, Саша, что не жалеешь. Зря я задал этот вопрос. Ну а ты сам-то как? Где, кем работаешь?» «А ты сам?» — шутливо вопросом на вопрос ответил Зубцов.
Барнаволоков усмехнулся: «Я? Работаю в больнице. Хирург широкого профиля. Параллельно и подучиваюсь. Нет, только не в ординатуре. Не тянет меня в научный мир; я, наверное, больше практик. Да и не всем ведь быть учеными, надо кому-то и в больницах работать. Учусь так, дома, в больнице, в библиотеке. По-разному, бессистемно. Но ведь и бессистемность является своего рода системой, а?» Они весело расхохотались от этого столь мудрого заключения.
«А в общем-то в этой больнице как и везде – чти чины, порядок и начальство. Короче, каждому – по жиру, росту и ранжиру». «Значит, не хватает знаний?» — Александр снова разил вино по рюмкам. «А вот слушай, что дед мой на это ответил бы». «Жив он еще?» «Жив. Старик крепкий, такого сразу не возьмешь – недаром осколком двадцатого века в семье его зовем. Так вот: служил он в армии рядовым, еще до своего университета, и там услышал что-то интересное. Входит командир полка в столовую и этаким зычным голосом спрашивает: «Ну как, товарищи солдаты, хватает вам?» Все молчат – а были первогодками еще, – не знают, что и ответить такому начальству. Тогда, видя такое, навстречу выходит прапорщик – кадровый, прожженный в таких делах и знающий, что почем и что такое фунт лиха. Вытянулся, щелкнул каблуками, гаркнул: «Достаточно, товарищ полковник, даже остается!» Полковник одобрительно кивает головой, хмыкает про себя: «Ну и ну». И задает дополнительный вопрос: «Что ж с остатками делаете?» «Съедаем, товарищ полковник, — снова громыхает прапорщик. — И даже не хватает!»
«Вот это дед, — улыбнулся Александр. — У него всегда наготове любая история. Мудрый он у тебя, Виктор». Барнаволоков взял в руку рюмку: «Да, мудрый он. А вот если эту историю переделать под меня, знаешь, что получается? Слушай».
«... Хватает знаний тебе, Виктор?» «Так точно, профессор. Даже остаются неиспользованные, которые некуда приложить». «Что с ними делаешь?» «Использую по назначению, что даже не хватает».
«Вот так! — скупо улыбнулся Виктор. — Ну, а теперь рассказывай, как ты?» «Учусь второй год в ординатуре. Уже месяц как работаю в клинике. До этого полтора года работал в лаборатории».
И вдруг неожиданно в памяти Зубцова всплыл тот случай, происшедший на летней базе зоолаборатории, когда после смерти какого-то браконьера (вроде бы, если не изменяет память, Фильки Шкворня), на виновника всего этого – тигра, прозванного населением Барсом – была облава. Произошло это около полугода назад...
Александр проводил Барнаволокова, а перед его глазами по-прежнему стояла тигриная морда, оскал страшных клыков, поднятая тяжелая лапа. Продирающий до озноба взгляд зеленоватых глаз того тигра.
Виктор ушел. Зубцов упал в кресло и в его сознании всплыли воспоминания о том случае...
... В лагере зоолаборатории стояла тишина, некому было шуметь и издавать крики «Эврика!» при удачно проведенном опыте – все сотрудники собрались в маленькой палатке начальника. Было тесно и негде повернуться; дым от папирос застилал туманом лица соседей, ел глаза. Стояла тишина, изредка нарушаемая вздохами удивления.
Начальник лаборатории заговорил: «Товарищи! Наверное, все уже в курсе, по какому вопросу мы здесь собрались?! Да-да, насчет этого необыкновенного Барса, как зовет уже этого полосатого всё окрестное население. Им даже заинтересовалось наше отделение академии наук. И немудрено – откуда взялся в этих местах тигр, а? Кто мне скажет, кто мне докажет, что его место обитания было здесь? А именно было, так как местные охотоведы показывают в своих рассказах, что следы тигра они находят на большой площади тайги, что свидетельствует о том, что тигр хорошо знает эту местность, что он у себя дома. Сегодня следы тигра здесь, завтра – в десятке километров от этого места. И это, думается, всё же один тигр. Многие охотоведы именно так и считают. В наших местах, здесь, в этой тайге – и вдруг тигр! Непостижимо! Уму невероятно! А может два, если такая большая площадь распространения? Нет, товарищи, слишком жирно, много сенсации. Итак – один. Узаконенный и опознанный.
Может, забрел? Через границу и к нам. Из потустороннего заповедника, а? И этого не может быть. Специально делали по этому поводу запрос за границу. Там даже обиделись по этому поводу. Ответили: «У нас их и так мало, все на счету, смотрим за ними как за великой драгоценностью, а вы такое... Нет, у нас все на месте. Даже еще раз поверку произвели. Нет ни пришлых, ни сбежавших». Вот так.
Из сотрудников кто-то поинтересовался: «А может, всё же какой-то неучтенный – и к нам через горы, а? Может быть?» На него зашикали: «Да ты что? Это же тысячи километров, горы, снег». «Так ведь его Барсом зовут. А барсы, как известно, в горах обитают. А?» Все затихли в ожидании ответа.
Начальник лаборатории улыбнулся: «Всякое люди придумают. И по-всякому могут окрестить. Но появление этого тигра здесь – событие очень интересное. Для сведения вам сообщу, что последние из тигров здесь были уничтожены человеком около четырех веков назад. А последний из тигров, увиденных здесь, забредал в эту тайгу две сотни лет назад».
Все зашумели. И желание разгадать это явление было явственно написано на всех лицах. Многие еще надеялись, что начальник, поиграв на их любопытстве, откроет если не сейчас, то чуть погодя секрет этого прогремевшего по всей тайге тигра. Но начальник разочаровал их: «Отделение Академии наук дало разрешение на отстрел этого Барса. Нет-нет, не пугайтесь – не свинцом, а мгновенно усыпляющими пулями. В облаве, назначенной на завтра, будут принимать участие артель охотоведов и мы. От нас – шесть человек. Ну, кто смелый?»
Вызвалось восемь человек. Всем им было дано разрешение. И вот до позднего вечера они подготавливались к операции.
Однако на следующий день звероловы так и не напали на свежий след тигра. Углубляясь всё дальше в тайгу, они лишь в полдень следующего дня наткнулись на недавнюю лежанку тигра. «Здесь, — прошептал бородатый охотник, старший из артели. — Оцепляем. Кольцо смыкать осторожно. Лучше полукругом. Действуйте под ветер». И хмуро добавил: «Не дрейфить!»
Через два часа тигра подняли, и лес огласился злобным недовольным рычанием.
Держа наперевес автоматическую винтовку, Зубцов осторожно, озираясь по сторонам, шел вперед. Метрах в пяти, сбоку, двигался его напарник. Следующий пост, возглавляемый бородачом, шел от них в стороне, метрах в восьмидесяти-ста. Густые ветки пихты и кедра затрудняли обзор, и посты часто теряли друг друга из вида, обозревая подчас перед собой только кустарник и лапы хвойных деревьев.
Как и когда это произошло, Александр даже не успел понять. Будто из-под земли, скорее, конечно, из зарослей невысокого кустарника, перед напарником Зубцова вырос тигр. Он мягко и хищно присел на землю, метнув взгляд на человека. Тот вскинул винтовку и..., но мгновением раньше в огромных глазах тигра полыхнул страх, зеленый мерцающий отблеск прокатился по его зрачкам и брошенный будто стальной пружиной тигр был в воздухе. Раздался короткий рык, блеск выстрела. Зубцов, на мгновенье оглушенный грохотом, успел заметить, как отлетело в сторону искореженное ружье его напарника, как он сам от удара тигриной лапы отлетел на метра три в сторону и зарылся в кустарнике – и Александр вскинул ружье. И снова стальная пружина бросила бы тело тигра в воздух..., и снова бы два коротких тяжелых удара лапой, но вместо этого тигр, присевший и настороженный, и уже давно готовый к прыжку, вдруг беззащитно поднял лапу и как-то жалобно закрыл ею свою морду. Дрогнула рука Зубцова, от неожиданности он даже затряс головой – не кажется ли ему это?! А неумолимое время отсчитывало сотые доли секунды.
Их глаза встретились: продирающий до озноба взгляд зеленоватых глаз тигра и чуть нервный, но сурово-спокойный взгляд человека. Ствол винтовки снова подался чуть вверх, на что тигр открыл пасть – хищно обнажились клыки. И Зубцову показалось, что его уши уловили чуть слышное: «Сасся, не стреляй. Это я...» Дальнейшее он не понял – короткий тоскливый рык, гром далекого выстрела, заваливающийся набок тигр. Перед глазами стоял туман.
К нему бежали люди, что-то спрашивали его, тормошили. Уже из кустов вытащили перепуганного, но вполне целого и невредимого его напарника, а Зубцов всё еще не приходил в себя. Из оцепенения его вывел бородач, старшина артели; хлопнул его по плечу: «Александр, очнись: всё уже кончено». «Что кончено? — переспросил механически Зубцов. — Он убит? Зачем вы его убили?» Вокруг него засмеялись: «Совсем с ума сошел парень – забыл, что пули снотворные. Да и немудрено – забудешь и мать родную, стоя рядом с такой кошечкой». Бородач нагнулся и потрепал загривок усыпленного тигра. «С какой кошечкой?» — не понял Зубцов, смотря отрешенными глазами вокруг себя. Охотоведы исподтишка ухмыльнулись. А в ушах Александра продолжало звучать: «Сасся, не стреляй. Это я...» Кто «я»? Кто?
Про поимку тигра, прозванного в населении Барсом, писали многие газеты. Восхваляли природную сметку охотоведов, восторгались меткостью старшины артели – ведь это он, заметив своим орлиным взглядом беду на соседнем посту, уложил тигра; сами посудите, какой надо иметь глаз, чтобы попасть в оранжевое пятно со ста метров при плохом обзоре – и всё это с первого выстрела, потратив на прицеливание какие-то десятые доли секунды.
Пойманного тигра сдали в зоопарк. За его поимку были выданы крупные награды и ценные подарки всем участникам операции...
Воспоминания уходили, пропадали вглубь времени. Вздохнув, Александр Владимирович потянулся за папиросами. Прикурил. К потолку сизой струйкой потянулся дым. «Что же интересно сейчас с этим необыкновенным тигром, а?»
* * *
... Всё было у Барса теперь – и много мяса, и спокойный безмятежный сон, и хорошее обслуживание его клетки. И даже своеобразная реклама-вывеска: «Тигр из ... тайги. Пойман осенью ... года». Всё было у этого тигра, не было только свободы! Не было тайги, не было той прелести, что так глубоко заполняет чувство жизни диких зверей и делает их жизнь хоть и короткой, но стремительной и прекрасной. Не было воли у этого зверя, посаженного человеком в клетку для удовлетворения своего любопытства!
Вот так и попал Барс в зоопарк. Как говорят люди: из огня да в полымя. За два года своего пребывания в тайге Барс привык к тому, что человек для него – зрелище временное. А тут получалось наоборот – перед ним всё время толпились люди, взирая на него то с удивлением, то равнодушно, а то и с презрением. И до тигра стала доходить вся тяжесть его положения – теперь не человек для него был зрелищем временным, а он для человека стал тем же зрелищем. Постоянным. И уже не радовало тигра ни мясо, ни спокойствие.
Барс стал мало есть, метался и рычал во сне. Его здоровый организм начала подтачивать тоска по воле.
Через полтора месяца выпал первый снег. К тому времени всех крупных зверей – тигров, львов, пантер, леопарда и т.д. – перевели в крытый павильон, на котором красовалась вывеска «Зверинец».
Ровно и спокойно текла безалаберная жизнь тигра. И кто знает, может быть так и остался бы Барс в зверинце до конца своих дней, не случись с ним одно происшествие.
В один из похожих друг на друга дней напротив клетки Барса остановились двое: один высокий, поджарый, второй – напротив, низенький и полненький. Народу в зверинце было мало – люди подходили к клетке тигра, смотрели на него и проходили дальше. И получалось так, что большую часть времени Барс был свободен от «приема» посетителей. Он изредка и лениво открывал глаза, пристально смотрел на людей и снова укладывал голову на вытянутые передние лапы. Наконец он широко зевнул и отвернулся к стенке. И снилась ему тайга, высокие кедры...
Пронзительный взгляд чьих-то глаз настойчиво и упорно сверлил ему голову, давил на сознание. Барсу становилось не по себе. Сон прошел мгновенно, и, казалось, с ним должен был кануть в небытие и этот настойчивый взгляд, но этого не случилось. Тигр резко повернул голову и встретился с тяжелым взглядом высокого человека.
Они не знали друг друга – ни тигр по удивительной кличке Барс, ни этот человек, по профессии – укротитель зверей.
Первым отвел взгляд Барс.
«Слушай, — шепотом спросил укротитель своего товарища, — что это за тигр? Его ведь раньше здесь не было». «Правильно, не было. Ты еще больше торчи в своем цирке и тогда забудешь даже путь домой». «Тебе всё шутки, — невесело отозвался высокий, — а мне вот в моей звериной труппе не хватает именно заводилы. И нужен именно тигр, ибо тигры составляют у меня большинство. Как ты думаешь, может этот тигр справиться с этой задачей? Он из тайги, оттуда, где его обитание – явление весьма редкостное. Значит, этот тигр, наверное, вундеркинд, а?» «Но слушай, он же ведь уже не на той ступени, когда легко поддаются дрессировке...» «Тоже верно!» — грустно констатировал укротитель и полез в карман. Порывшись, он вытащил руку пустой.
Тигр внимательно следил за ним. «А может, ему что надо?» — спросил высокий. «Да ты что?! Ведь у него всё есть, и кормят их здесь как на убой». «Всё ли?» — механически переспросил укротитель и с сомнением глянул на тигра. Снова полез в карман и... вытащил шоколадную конфетку. Освободил ее от бумажки, подошел вплотную к барьеру и протянул руку: «На... Надо?»
И не поверил своим глазам: тигр встал и в свою очередь протянул ему свою лапу. Конфета утонула в его лапе. У товарища укротителя округлились глаза. В тот же миг сзади них загремел голос: «Товарищи, не заходите за барьер!» — и смотритель зверинца, нырнув между переплетами заграждения, оказался около клеток.
А удивлению этих двоих не было конца. «Вот это да, — не замечая того, что начал говорить вслух, проговорил укротитель. — И не боится смотритель заходить в его клетку? А вдруг набросится?» Работник зверинца, уже пожилой и грузный мужчина, услышал за собой бормотание высокого человека, стоящего с каким-то толстеньким гражданином у барьера. Он, уже вошедший в клетку тигра, спокойно повернулся в сторону укротителя, забыв при этом закрыть за собой клетку, что обыкновенно всегда делал для того, чтобы тигр не оказался вне клетки. «А что вы удивляетесь?» — вопрос был обращен к укротителю. Тот пожал плечами и улыбнулся: «Просто ваше поведение достойно удивления – просто так войти в клетку тигра, да еще дикого и неприрученного! Ведь это зоопарк, не цирк же. Да, я забыл представиться: Урывский Петр Валентинович, укротитель зверей, работаю в цирке. Это я говорю для того, чтобы вы поняли, что говорите с человеком, знающим толк в зверях, и поэтому удивившимся вашему фривольному поведению с этой большой красивой кошкой». «Котом, точнее», — смотритель выпрямился. «Извиняюсь. Ошибся. Но, тем не менее, факт налицо. Чем же все-таки его объяснить?» «А вот этого я даже сказать не смогу. Этот тигр у нас всего несколько месяцев, а впечатление таково, что он не от мира сего. Неприхотлив, людей не боится, не сторонится. А ведь большой уже; к другим ведь так запросто в клетку не войдешь – могут и съесть. Это если они в зоопарке уже долго находятся, тогда уж привыкают к людям. А так...» — жест рукой красноречиво заканчивал мысль смотрителя.
«А откуда он?» — задал вопрос товарищ Урывского. «Вон на табличке написано. Чудной какой-то. В тех лесах, говорят, уже много лет тигров не было, а этот откуда-то появился... А кто знает, откуда он появился? Никто не знает, а сам он не скажет, — смотритель повернулся к тигру. — Скотина-то бессловесная». Барс, встретившись взглядом с ним, медленно привстал. В глазах смотрителя вспыхнула неосознанная тревога. «Что случилось? Никогда раньше тигр не вставал, когда я делал уборку его клетки, а сейчас...» Тигр лениво, но настороженно сделал шаг вперед. И смотритель понял, догадался – он не закрыл клетку, заговорившись с незнакомцами.
Он осторожно сделал шаг назад, к запору. Тигр, не сводя с него глаз, повторил его движение. Рука смотрителя лихорадочно дернулась – тигр прыгнул наперерез.
Товарищ укротителя в страхе попятился от барьера, грохнулся и, быстро вскочив, стремительно ринулся к выходу. Людей в зверинце, как уже говорилось раньше, было немного, и им хватило одной минуты, чтобы, заразившись паникой толстяка, так же стремительно покинуть зверинец. И не напрасно.
Зверь мягко спрыгнул на пол и, неслышно ступая лапами, подошел к барьеру, где с противоположной стороны, не шелохнувшись, стоял Урывский. Чем это объяснить, что он не убежал со всеми, остался один на один с тигром – Урывский сам не знал. Взгляды их встретились – зеленоватый отблеск глаз Барса и стальной отлив глаз укротителя.
Тигр сел.
«Ну и что? — голос Петра Валентиновича дрогнул. — Тебя же хвалили, что ты послушный, а ты сбежал. Ну, так что будем с тобой делать?» Из клетки, отброшенный ударом тигра в угол, наблюдал за этой сценой смотритель. Он видел, как Урывский присел перед тигром и что-то зашептал ему на ухо. Тигр жмурился, а Петр Валентинович продолжал ему нашептывать и легонько почесывать за ухом.
Так продолжалось минут десять, и все это время смотритель лежал там, куда он попал по воле этой полосатой «кошки». И теперь он шевелился скорее не от страха, а от этой непонятной сцены, разыгравшейся на его глазах. «Может быть, этот тигр из его цирка, раз он с ним так по-свойски обращается?!»
Урывский встал. «Так пойдешь ко мне в цирк работать? Усиленный паек, лавры, слава. Ох, и заживем мы с тобой тогда. Ну?» Барс коротко рыкнул так, что укротитель отшатнулся, и наклонил голову. «Согласен?! — казалось, Урывский был уверен в том, что тигр его понимает, а потому говорил доверительно и проникновенно. — Тогда сейчас иди в клетку и жди меня. Конечно, не скоро я тебя отсюда заберу, но всё же заберу к себе, в цирк. Ну иди же, иди! В клетку иди, а не на выход! Я тебя потом заберу. Иди в клетку, в клетку. Туда! Иди, ну иди. И жди».
Барс впрыгнул в клетку, еще раз взглянул на этого высокого худощавого человека, будто запоминая, и, отвернувшись, развалился около емкости с водой. Смотрителя, валяющегося в углу, он даже взглядом не удостоил, да и тому, по правде говоря, было не до того – пулей вылетев из клетки, он закрыл ее и нервно потрусил на выход.
Урывский вышел из зверинца. Сразу его оглушил рев толпы, приветствующий его появление. Тут были и восторженные крики в его адрес, и восхищенные его смелостью взгляды, и десятки вопросов и восклицаний.
«Вот это да! Страшно было? Как же вы на это решились?»
«Да он же укротитель! Что ему этот тигр – раз плюнуть... И в результате – усмиренная кошка».
«Подстроили всё это. Цирковой аттракцион».
«Похоже на то, что он гипнотизер. Смотри, ну и взгляд у него!»
«Всё же смелый он. А вдруг бы тигр на него бросился? И помочь некому».
«Да не бросился бы тигр. Что, их плохо кормят, что ли?»
Урывский вытащил из кармана носовой платок и вытер им испарину на лбу. Снег на улице показался ему слишком ярким – в глазах Петра Валентиновича, как говорится, после такого приключения и свет померк.
Рядом с ним вырос из толпы его товарищ, так позорно бежавший из зверинца. «Ну как?» — был его первый вопрос. «Нормально, — хрипло ответил, не глядя на него, Урывский. — Этот тигр стоит нервов!» И зашагал вперед, не оглядываясь, ничего не добавив и не разъяснив опешившему и мало что понимающему товарищу.
Но прошло еще несколько томительных месяцев, прежде чем тигр попал в цирковую «труппу». За всё это время ожидания, которое Барс провел в клетке зверинца, Урывский часто посещал его. Останавливался, обыкновенно, у барьера, кивал тигру как старому знакомому и, услышав ответный приветствующий рык, начинал говорить.
«Ну что, Барсик? Как жизнь-то? — и сам себе переводил: — по-старому, говоришь?! Неудивительно, конечно. Скучно? Ах, надоело! Терпи, брат, терпи». Вот примерно такого рода и происходил у них импровизированный «диалог»; Урывский понимал, что тигр есть тигр и что последний никогда не поймет человеческую речь.
«Новости есть, Барс. Близко твое освобождение, крепись». Тигр начинал ласково, с грацией большой кошки тереться о прутья клетки. И не догадывался в этот момент Петр Валентинович, что за такое радостное известие бывший Бармалей с радостью бы потерся о его ноги.
Наконец были оформлены все бумаги, получено соглашение обоих сторон, что однако не исключало удивление ни директора цирка, ни заведующего зверинцем – мол, как того не понимает Урывский, отдавший своей опасной профессии более десяти лет, что этот тигр с правым обвисшим ухом уже давно вышел из «детского» возраста. Но укротитель стоял на своем.
Барс последний раз оглянулся назад, на унылое пространство своей клетки, и прыгнул в передвижной вагончик с надписью «Цирк».
Он не жалел, что покидает зверинец, где по воле своей злосчастной судьбы провел полгода. Впереди его ждала иная жизнь...
2.
... Прошло полтора года.
В день своего рождения, когда ему стукнуло двадцать три года, Александр Владимирович Зубцов стал кандидатом медицинских наук. Защита диссертации прошла отлично. Позади и торжественный банкет, который закатил Зубцов-младший своим сотрудникам и руководителю работ. «Ну что, Валя, — говорил он жене, — могу же я себе позволить такую роскошь, а? Закончил ординатуру, стал кандидатом, докторская почти наполовину готова!»
Банкет был великолепен и громаден. Десятки людей – товарищи по работе, друзья, шеф, отец, жена, ее подруги. Особенно успехам сына был рад Зубцов-старший. Еле выкроил время Владимир Николаевич для того, чтобы поприсутствовать на торжестве, и теперь не каялся. Радость, большая радость – сын сделал первый шаг по большой дороге науки! Этот банкет будто подменил и жену виновника торжества – Валю: казалось, что не она старше своего мужа на три года, а он ее старше – до того она была красивой и сияющей. А где-то дома, под присмотром знакомой Зубцова-старшего, спал трехлетний сынишка новоиспеченного кандидата, а на другой койке – малышка, недавнее пополнение их семьи.
Отгремел банкет. Еще с утра Валя растормошила спящего мужа. «Ты не забыл, что сегодня суббота? Нет?! Тогда вспомни, что сегодня у нас должно быть маленькое развлечение – кино, цирк, театр, кафе. Ну, ресторан был вчера, так что его можно отбросить. Выбирай – что же?»
Сошлись на том, что сегодня они пойдут в цирк. Давно там не были, тем более вот уже как неделю там идет новая программа. Согласился с ними сходить и Зубцов-старший. «Завтра улетаю в командировку за границу, — говорил он, — на симпозиум, но сегодня-то отдохну – устал я что-то сильно, сдал».
...Что может быть великолепнее зрелища в цирке? Да, наверное, ничего. Ничто не заменит вам цирк, где вы видите людей ловких и смелых, мужественных и смешных, отважных и сильных. Перед Зубцовыми галереей проходили выступления эквилибристов, гимнастов, клоунов и наездников, жонглеров и гиревиков. И наконец...
«Перед вами выступает, — торжественно и величаво загремел голос конферансье, — заслуженный артист советского цирка, укротитель диких зверей Петр Валентинович Урывский!» Загрохотали аплодисменты и долгие нескончаемые овации. «Что это? — удивился Зубцов-старший. — Еще человек не выступил, а его уже приветствуют лаврами. Это что, мода такая?» Валя рассмеялась: «Ну что вы, Владимир Николаевич! Стары вы стали... а точнее, о последних новостях цирка не знаете – Урывский вот уже как год гремит по Сибири. Получал неоднократные приглашения в центральный цирк, но, говорят, пока согласился только на гастроли. А прославлен он труппой тигров, которые – я видела это сама – выделывают чудеса!» «Что-что? — повернулся к ней муж. — Когда это ты в цирке была?» «А год назад, — Валя вызывающе улыбнулась, — когда вы оба были заняты: один – наукой, второй – диссертацией. И ты забыл, наверное, что я тебе потом о цирке рассказывала». «Может быть», — не сознавая ее правоты, буркнул Александр. «О, — Валя воскликнула, — оказывается, и ты отстал от последних новостей цирка! Тогда это просто великолепно, что я вас обоих сегодня в цирк вытащила. Так вот – когда я была прошлый раз здесь, Урывский дебютировал перед зрителями своего нового тигра. Вот тот и выделывал чудеса... Такие были номера! Звали того тигра, если мне не изменяет память, как-то странно – вроде бы даже не именем, а как названием другой разновидности этих кошачьих... Ага, вспомнила – Барс! Его звали Барс!»
Александр, не слушавший «воспоминаний» жены и смотревший на арену, где монтировали заграждения, резко повернулся: «Как, Валя? Как, говоришь, его звали?» В его глазах она заметила что-то непонятное, будто во взгляде Зубцова смешался страх за прошлые злодеяния с ответственностью за эти деяния сейчас, в настоящее время – и сильно испугалась. Ответить она не успела.
Униформисты скрылись с арены, гул в цирке покрыл оркестр. В наступившей тишине конферансье громко объявил: «Урывский Петр Валентинович, дрессировщик тигров. Со своей знаменитой необычной труппой за прошедший год выступал во многих городах Советского Союза – на Украине, в Прибалтике, на Урале, в Средней Азии, побывал на гастролях за границей – в США, Швеции, Канаде, Франции. И где бы он ни был, зрители его встречали овациями. И неудивительно! Даже в Индии – стране тигров, йогов и факиров – президент знаменитых индийских цирков сказал: «Даже наши прославленные укротители тигров просто покорены программой Урывского. Он – ас своего дела!» А когда в Австралии Петра Валентиновича спросили, чему он обязан такой славе, он ответил: «Не чему, а кому! Барсу, своему ведущему артисту «труппы». Поясняю зрителям, кто еще не в курсе дела: Барс – это один из тигров, изловленный в тайге научными работниками; причем его поймали в тайге, где обитание тигров есть явление невероятнейшее!» Последние его слова перекрыл грянувший бодрый марш оркестра, но Александр, сидевший с женой и отцом в первом ряду около циркового выхода на арену, сумел всё же расслышать их. И побледнел...
Яростным аллюром на арену вылетел тигр. Крупными прыжками он два раза пробежал по кругу, затем, резко затормозив около выхода на арену, коротко рыкнул и метнулся на середину. Короткий миг тишины – и цирк в восторге ахнул: тигр, совершив сальто, мягко как кошка пал на согнутые лапы.
Цирк ревел! Цирк гремел аплодисментами. И даже скептики вплели в этот шум свои восторженные голоса.
Барс встал на задние ноги и, медленно поворачиваясь, кланялся публике, которая от восторга снова взорвалась овациями. Тигр в ответ начал рычать и... тоже хлопать лапами (или, по крайней мере, изображать, так как из-за большого гула в цирке было непонятно – на самом деле хлопает сам себе Барс или нет).
Александр всматривался в тигра. Взгляд его был пристальным. Он или не он? Этот ли Барс? Но по порядку. Тигр чуть-чуть, едва заметно прихрамывает на заднюю правую ногу. Он? Нет, по этому признаку трудно опознать – до этого ли было тогда Зубцову, когда он с товарищем оказался против хищника! Правое ухо – обвисшее. Так, что-то есть, что-то уже смутное пробивалось в мозгу Александра. Какая у тигра окраска – еще одно. Обыкновенная – светлая под тигра. Такая и у кошек бывает. Короткошерстный. Полосы.
Барс, поворачиваясь и стоя по-прежнему на задних лапах, встретился с ним взглядом.
Урывский видел, как неожиданно, не сделав еще полного оборота, тигр опустился на все четыре лапы, сделал какой-то маленький шажок вперед – будто был не уверен в своих силах – и сел. Петр Валентинович вздрогнул: «Что с ним?»
Они узнали друг друга, каждый по-своему: Барс в этом человеке признал и лаборанта, и «охотника», и самое главное для него – своего молодого хозяина Сассю; Зубцов в этом тигре – того самого, на которого устраивали облаву они, тогдашние работники лаборатории стимуляции роста и стабилизации жизненных процессов (проще – биолаборатории), – и узнал этого тигра окончательно Александр по зеленоватому переливающемуся взгляду его глаз.
«Барс! Алю-ю! Кольцо», — резкий властный голос Урывского вернул тигра к действительности. Ассистенты укротителя вынесли горящие кольца и установили их по кругу. В тот же момент вынеслись еще три тигра. Барс яростно взглянул на них, рыкнул – и за ним образовался шлейф из трех огромных полосатых кошек. Они побежали по кольцу, всё время наращивая темп, будто бегуны на дистанции, пока перед зрителями не возникло оранжевое кольцо.
Еще команда – и по велению Урывского это кольцо стало волнистым: тигры, не прерывая бешеной гонки, прыгали через огненные кольца.
Враз потух свет, и зрелище стало еще великолепнее. Но тут стройная гармония непрерывного кольца нарушилась – нарушилось звено иллюзии: один из тигров побоялся перепрыгнуть через кольцо. Потом еще раз.
Вспыхнул свет, и перед зрителями встала картина: Барс бил лапами провинившегося тигра. Снова, как по команде, потух свет – и снова неразрывное, огненно-рыжее кольцо.
Снова гремел цирк от оваций...
Урывский улыбался, раскланивался, пощелкивал коротким бичом по своим сапожкам...
На арене остался из тигров один Барс. Сидя неподвижно в центре, он видел, как в диком аллюре вылетели и пошли по кругу шесть великолепных коней – три белых и три черных, образующие цветовую гамму «черный-белый». Когда кони набрали скорость, раздался резкий свист бича дрессировщика – и Барс взлетел в великолепном прыжке. Бравурная музыка заглушала рычание тигра, с которым Барс стремительно перелетал с одного коня навстречу другому. И зрители не слышали всхрапывания коней, не видели их дрожащие ноздри и прядущие уши – перед их глазами стоял только этот летающий и ловкий как джигит тигр.
Неожиданно смолкла музыка. В наступившей тишине был слышен неумолчный перестук копыт. Тигр молчал. Вдруг, вцепившись в попону передними лапами, Барс сорвался задними ногами на стремительно летевшую под ним арену. Зрители видели, как сначала безвольно волоклись ноги Барса, как затем они слились с ритмом копыт коней...
Цирк завороженно молчал. И вдруг ахнул от изумления...
Тигр отцепился от попоны и в следующий миг уже бежал рядом с конем. Совершив почетный круг в плотном соседстве с конем, он в следующую секунду метнулся ввысь... И вот уже снова был наверху, на спине бешено скачущего коня.
Урывский щелкнул бичом. Барс сорвался вниз, несколько раз перекатился через себя и с резкого поворота снова метнулся на коня противоположной стороны арены.
Он, этот необычный тигр, действовал как джигит: вцепившись за попону сбоку коня, Барс в тот же момент бросил свои передние лапы вниз – и вот по арене рядом с копытами великолепного красавца-коня замелькали быстро бегущие передние лапы тигра.
Когда загремела музыка, тигр уже снова был наверху. Темп музыки падал, кони сбрасывали свой бег и уходили один за другим с арены. Барс спрыгнул, и последний конь ушел за цирковой занавес.
... Во время короткой паузы Александр не спускал глаз с Барса. Так вот, оказывается, где довелось встретиться им. Зубцов вспоминал тот острый момент охоты, когда его жизнь, казалось, висела на волоске – и не находил объяснение странному поведению тигра... Так не в этом ли кроется нынешний успех укротителя Урывского – в необычности Барса, его какой-то непонятной человечности, в неподдающемуся понятию человеколюбию... А?
Раздались звуки старинного вальса, и тигр начал танцевать. Он кружился, притопывал лапами, приседал – а публика хлопала, хлопала и хлопала...
Медленно танцуя, тигр подходил всё ближе и ближе к ограждению. Играла музыка, и тигр, по всей видимости, должен был еще танцевать, а он вдруг с размаху бросился на решетку и тоскливо завыл... пристально глядя на Зубцова-младшего. Они не отводили взгляда – ни Барс, ни Александр, непроизвольно подавшийся вперед. Они окончательно и бесповоротно узнали друг друга: Александр – Барса (но не Бармалея), Барс – Александра. И лишь профессиональное чувство циркового артиста оторвало тигра от решетки и заставило его продолжить танец. Но теперь в исполнении Барса, в каждом его движении сквозила глубокая печаль, тоска по чему-то далекому, потерянному четыре года назад. Четыре года...
Тигр стоял на задних лапах, поворачивался к зрителям, хлопал в лапы – а в глазах его горел новый огонь, огонь возрождающей свободы!
И новый трюк! С ревом на пустующую арену выехало два мотоцикла с колясками. На каждом мотоцикле – в коляске и на заднем сидении гордо восседали тигры; вел мотоцикл тоже тигр.
Передний мотоцикл вел Барс...
И зрители уже понимали, чем так прославился Урывский. Не понимали они только того, кто был Барс, считая его за обыкновенного тигра и не подозревая, какая сложная судьба у этого необычного, «выдрессированного» тигра.
Потом были качели тигров, «прыгающие» доски – и результатом изумительное сальто Барса. И еще – Барс на канате. И последнее – долгий, несмолкаемый гул аплодисментов, марш закрытия циркового представления. И поэтому мало кто из зрителей заметил – а все взгляды были устремлены на Урывского, стоящего в центре арены и высоко вскинувшего в приветствии руки, — как вплотную к ограждению подошел человек из первого ряда, а с другой стороны к решетке приник Барс. А когда заметили это – обнявшихся тигра и человека, – в цирке зависла гробовая тишина.
Они разошлись под тысячами внимательных пар глаз – и Александр сразу выбежал из цирка. Около входа его и нашли Валя и Владимир Николаевич. «Кто это?» — задали они безмолвный вопрос. «Барс. Кто же еще?» — так же безмолвно ответил им Александр и пожал плечами. Собиравшуюся было спросить его Валю он осек жестким взглядом, будто предупреждая – я ничего к этому не добавлю.
* * *
Барс уныло сидел в клетке. Мысли его были невеселые: прошла вот уже неделя, а Сасся всё не появлялся. Может, не узнал? Нет, не должно этого быть – ведь он подошел к ограждению, не испугался его звериного обличья и что-то тихо шептал на ухо. Узнал же он его, Барса, узнал! Так почему ж тогда не приходит за ним...
Ежедневно в течение этой недели Барс со своей тигриной свитой выступал на арене. И ежедневно Урывский был в ореоле славы – цирк при выходе его номера гремел аплодисментами. А после, по окончании представления, Барс снова уныло сидел в клетке и взгляд его зеленоватых глаз выражал тоску.
Петр Валентинович встревожился не на шутку: Барс таял на глазах. Никогда такого с ним не было. И не помогала ни ласка, ни обильная еда, ни многочисленные прогулки.
«Что с тобой? — всё чаще спрашивал его Петр Валентинович. — Что с тобой приключилось, мой вундеркинд?» А в ответ тигр молча клал голову на свои вытянутые лапы и отворачивался. Никакого ответа, никакого ответного движения Урывский добиться не смог. Вдобавок Петр Валентинович с тревогой заметил, что Барс начал слабеть и номера его выглядят уже не так эффектно. Что же за причина, какой недуг поразил его любимца – Урывский не мог ответить себе. Показал врачу цирка. Тот констатировал: «Зверь в полном порядке».
Тогда что же? И что это за проклятый незнакомец, который обнимался с Барсом через ограждение. Урывский вздрогнул: «Н-да, здесь и на самом деле что-то нечисто...»
Вечер того же дня. Цирк залит огнями. Снова идет представление. На арене – дрессированные тигры укротителя Урывского.
Завертелось огненное кольцо. Затем – джигитовка на конях. И вдруг цирк ахнул и замер в тревоге: Барс, уже ставший кумиром публики, промахнулся мимо коня и с глухим стуком ударился в барьер арены.
Через минуту он встал, отмахнулся лапой от Урывского и снова вошел в джигитовку. Спрыгнув с одного коня, перевернувшись через себя несколько раз на ковре арены, он снова метнулся на подходящего в галопе к противоположной стороне арены коня. Конь, заметив дикий необычный взгляд тигра – чего ранее никогда не было, – всхрапнул и резко поднялся на дыбы. Барс был сбит в полете и отброшен копытами коня к барьеру. Снова раздался глухой стук.
Тигр лежал неподвижно.
Урывский бросился к своему питомцу...
* * *
Урывский был в великом трансе. Еще бы – потерять опору в цирковом искусстве, а особенно в таком как дрессировка диких зверей. Потерянной этой опорой для Урывского и был Барс, который вот уже как два дня лежал пластом.
Но на третий день тигр встал. Друзья отговаривали Петра Валентиновича от его сумасбродной затеи зайти в клетку Барса.
«Ты что, одурел вконец? Тигр – он, в основном, понимает власть человека только на манеже, а в клетке он является снова хозяином своих страстей. Так что не надо бы делать этого неблагоразумного шага, а, Петр?» Урывский молчал, насупив брови. Потом решительно отстранив друзей, шагнул к клетке, открыл ее и вошел внутрь. «А ты не боишься, — донеслось ему вслед (это говорил невысокий толстенький человек), — что может повториться та же самая история, которая случилась со смотрителем зверинца, где мы впервые увидели твоего знаменитого Барса? Ведь и смотритель тогда тоже говорил, что тигр этот особенный, ну прямо-таки ручной, а на самом деле вон что получилось...» Урывский не удостоил говорящего взглядом, лишь пожал плечами.
Урывский пропустил сказанные в его адрес слова, зато обратил на них внимание Барс. Он встрепенулся, весь как-то съежился и поднял глаза на подходящего к нему дрессировщика. В глазах тигра засветилось непонятное чувство, шерсть на загривке встала дыбом.
Барс привстал, мягко шагнул навстречу человеку. Вероятно, что-то хищное проступало в поступи тигра, в блеске его глаз, что Урывский замер на месте. Мелькнула мысль: «Взбесился!» А зверь подходил всё ближе; вот он остановился вплотную с Петром Валентиновичем, коротко глянул на него и начал обходить стороной. Не помня себя от вспыхнувшей в нем злобы, Урывский схватил Барса за загривок. Тот легко освободился и ударил лапой дрессировщика. Ударил не сильно, но внушительно.
Люди, заметив, что дело принимает серьезный оборот, отхлынули от клетки, но остались стоять – трусов среди них не было. Но человек есть человек – и у них с каждой секундой всё возрастал страх перед этим зверем...
Тигр открыл лапой внутреннюю задвижку. Скрипя, дверца клетки отошла наружу, и в ту же минуту Барс резко ударил по ней лапой. Еще и еще... Дверца, упав на бетонный пол, зазвенела.
Барс выпрыгнул из клетки. Теперь впереди него стояла толпа людей, подавшаяся при его приземлении ему навстречу. Несколько человек даже сделали безотчетно безумные движения перекрыть проход тигру.
Тигр присел, поднял лапу с выпущенными острыми когтями и открыл пасть. Раздался предупреждающий рев.
Люди еще что-то пытались делать, чтобы помешать безумному побегу Барса: бежали куда-то перекрывать ходы и выходы, нагромождали баррикады, хватались за бичи и брандспойты.
Но всё было тщетно: прокладывая себе дорогу ударами и раздирающим душу рычанием, тигр где бегом, где стремительными прыжками пробивался к выходу.
В Барса вселился бес...
Тигр был страшен в своей решимости...
Барс оказался на свободе...
* * *
Выскочив из дверей цирка, тигр оказался на городской улице. Вокруг – толкотня, смех, предвечерние сумерки. Барс метнулся мимо кустарников и тополей – его огромная серая тень заскользила по тротуару. Через несколько минут он оказался в небольшом скверике. На своем коротком пути от служебного выхода из цирка до зарослей сквера тигр был замечен всего лишь несколькими людьми: опешив, остановился пожилой человек в шляпе; будто прогоняя наваждение, протер себе глаза парень; перекрестилась испуганно старушка, шепча про себя: «Сгинь нечистая сила, сгинь! Ну истинный оборотень...»; ойкнула молоденькая девушка, вцепившись в руку своего кавалера, ничего не заметившего и с обожанием глядевшего только на нее; удивленно оглянулась веселая компания молодых ребят: «И чего только не бывает на этом свете – уже и звери гуляют по городу!»; как вкопанные остановились двое покачивающихся людей, один из которых буркнул: «Во допились мы с тобой – аж львы мерещиться начали...»
Барс пролежал в густом кустарнике до полуночи. Тигра мучил голод, его знобило; вытянувшись, он неподвижно лежал. Глаза его были закрыты, уши чутко прислушивались к тишине, изредка нарушаемой отдаленным смехом или приглушенными голосами. Но вот Барс вздрогнул, по телу его пробежала волна беспокойства: неподалеку от его стоянки раздался треск веток. По усиливающемуся звуку голосов Барс понял, что направляются в его сторону; он привстал и сжался тугой пружиной. Из кустов, тихо переговариваясь и занятые только собой, на него вышла парочка.
Дальше был панический крик людей и поспешный лихорадочный побег тигра. «Прочь! Прочь от этих взбалмошных молодых людей, — думал улепетывающий со всех ног Барс. — Даже отдохнуть спокойно не дадут». Он добежал до последних кустарников, зорко огляделся в пустынную улицу...
Барс, этот могучий сильный хищник, готов был продолжать свой путь до тех пор, пока не найдет знакомый пятиэтажный четырехподъездный дом, где его, по всей вероятности, забыли, но должны чтить и принять со всей радостью и теплотой. Это уже были мысли не тигра, а кота, когда-то знаменитого разбойника дворов Бармалея – кота, имеющего обличье тигра. И не знал Барс, что о его побеге уже знает весь город, что население города непрерывно по радио и телевидению предупреждают о том, что из цирка сбежал дрессированный знаменитый тигр по кличке Барс. И тем более не догадывался этот кот Бармалей в своей хищной оболочке тигра, что в городе усилены милицейские посты, что город наводнен военными патрулями – и всё это для его, Барса, поимки. Каждому постовому милиционеру, каждому члену патруля были выданы снотворные патроны: приказ был взять тигра живым во что бы то ни стало. Кольцо прочесывающей облавы сжималось, но Барс еще не догадывался об этом.
Тигр, прижимаясь к фасадам зданий, легкой рысцой бежал по тротуару. Заметив людей, он нырял то во двор, то в подъезд, то в какое-либо другое укрытие; когда опасность миновала, он снова продолжал свой путь по ночному городу. Вот уже пошли знакомые места – тигр с каждой минутой всё больше и больше узнавал знакомый микрорайон. На свою цепкую память Барсу было жаловаться грех.
Сзади раздался шум машины. Что это – мотоцикл или автомобиль, – Барс разбираться не стал. Он знал, что люди, заметив его с машины, еще больше добавят скорости и еще быстрее скроются с его глаз, чем показывались на его горизонте. Вид свободно гуляющего тигра в городе – явление нешуточное: Барс это понял и пользовался этим, лишний раз не укрываясь в подворотнях. Да и честно сказать – надоело ему всё время прятаться и прятаться...
Шум нарастал. С ревом мимо тигра проскочил мотоцикл с милиционером (направленный сюда по указанию диспетчерского пункта, куда поступило уже несколько показаний, что видели тигра в том-то и том-то микрорайонах). Этому милиционеру, молодому, с сержантскими нашивками на погонах, первому посчастливилось встретиться нос к носу с бежавшим из цирка тигром. Другие сотрудники в это время или спешили ему на помощь, или прочесывали соседние улицы и переулки.
Вырвать пистолет из кобуры было для сержанта делом одного момента. Тигр метнулся в сторону. Грохнул выстрел – пуля, взвизгнув, срикошетила от каменной стены. Сержант ринулся в погоню. Двор, каменный сарай, какой-то закоулок, карусель, сквер, детская площадка, крутой поворот за соседний дом... и неожиданный тяжелый удар по плечу.
Всё поплыло перед глазами милиционера, и он медленно начал оседать на землю. Но в последний миг сержант еще успел спустить курок пистолета. Вспышка выстрела озарила удивленные глаза тигра...
Сержант без сознания лежал на асфальте, а тигр, прихрамывая, – пуля оцарапала ему ногу – уходил прочь.
Шли минуты, так очень важные для Барса, решающие, жить тигру на свободе или снова оказаться в неволе – снотворное пули начал действовать на организм тигра, медленно, но уверенно сковывая и перехватывая своим сонным действием все важные органы зверя.
Барс сначала бежал, хромая, затем уже шел. Потом плелся... И наконец – полз, теряя силы. Он еще боролся с наваливающимся на него сном, когда качаясь перед ним вырос столь знакомый и уже чуть забываемый родной дом. Теряя последние остатки сил, тигр сполз в подвал, еще пытаясь укрыться в его закоулках, знакомых ему со времени войны Бармалея с крысами. Но силы уже покидали могучее красивое тело тигра. Ткнувшись последний раз головой в лапы, Барс неподвижно замер. Прямо на открытом месте.
Рано утром – а наступила суббота – один из жителей дома, спускаясь в подвал, заметил в проходе огромное неподвижно лежащее тело. Заинтересовавшись, он подошел поближе.
Далее всё было так, как полагалось по природе – увидав тигра, человек вскрикнул и во всю прыть побежал наверх. Не сбавляя хода, он промчался до своей квартиры, влетел в двери и замер в коридорчике. Долго звал своих домочадцев, но никого в квартире не оказалось – жена ушла куда-то по делам, а дети еще вчера были отправлены в деревню погостить у бабушки. Пошатываясь, человек неверной походкой прошел на кухню, молча выпил рюмку водки (а человеком он был непьющим) и мгновенно уснул за столом тут же на кухне.
Проснулся он часа через четыре. Болела голова, в душе было муторно, а перед глазами по-прежнему, как будто и не было рюмки водки и тяжелого забвения, стояло зрелище лежавшего тигра. Человек вышел из квартиры, спустился во двор. И через несколько минут уже был окружен мужчинами, уже бывшими в курсе событий, что какой-то тигр вчера вечером сбежал из цирка, что ночью в него стрелял милиционер и при этом он был сбит с ног до потери сознания лапой хищника; а вот этот их сосед видел этого тигра здесь, в их подвале. И все гурьбой кинулись в подвал. Ворвавшись в узкий проход, толкаясь и перебивая друг друга, вооруженные кто палкой, кто кухонным ножом, они спрашивали: «Ну, где, где он?» Задние теснили передних, прорываясь вперед; передние же, с трудом сдерживая натиск, осторожно ступали вперед.
«Ну, где он?» — сразу возник вопрос, когда очевидец тигра резко остановился и предостерегающе поднес палец к губам. «Там, — свистящим шепотом ответил тот и показал рукой, — за поворотом!» Толпа, крадучись, подкатилась к концу коридора, и задние ряды, не выдержав нервного напряжения, с ревом поперли всех вперед: «Где он?! Держи тигра! А-а-а-а-а...» Зараженные не столь энтузиазмом, сколь стремлением подавить в себе страх перед тигром, компания по поимке зверя ринулась вперед. «Тихо, — заорали впереди, — кошку раздавите!» «Какую кошку?» — недоумение остановило разгоряченных людей. «Да вот, которая лежит прямо на проходе, на открытом месте...» «А где же тигр?» — десятки глаз в упор взглянули на «наводчика». Тот затоптался на месте: «Да вот здесь же лежал, где эта кошка. Такой же светлый, короткошерстный... Ну точная копия этого кота, только тот больше, как настоящий тигр». Вперед выступил один из «охотников»; поигрывая палкой, он презрительно произнес: «Видали? Вот это да, ну и померещилось ему: из кошки сделал тигра! Да уж не пьяный ли ты, сосед? Вроде такого и быть не должно – непьющий ты у нас. Всё же проверим его, а?» Ему ответили дружным согласием. «Наводчик» дыхнул в пространство и все покатились со смеху. Веселые и довольные все выходили наверх – хохот и рассказы «очевидцев» еще долго не прекращались...
Барс открыл глаза. В подвале стоял серый цвет. Широко звенул, показав острые клыки, и встал. Осторожно шагнув, начал красться к выходу. Заметив на дворе несколько человек, Барс порешил: «Была не была! Пока они перепугаются и будут орать от испуга, я успею проскочить к своему Сассе. А там мне уже ничего не страшно». Барс стремительным великолепным прыжком вылетел из подвала и понесся к соседнему подъезду, где жили Зубцовы. Барс косил глаза на людей, предвидя их реакцию, но... люди не обращали на него внимания. Что? Не боятся уже?
Барс не догадывался, что он уже не тигр и не Барс... Он снова стал котом Бармалеем. Реактив «роста и стабилизации», поглощенный им два года назад, был малоэффективен (и ученые про него могли сказать лишь следующее: «Мы не знаем, к каким последствиям он приведет... За точный прогноз мы не ручаемся»). Кто знает, что было виной превращения тигра обратно в кота: здесь целый комплекс причин и предположений – это может быть конец действия препарата или его малоэффективность, а может быть, к этому еще стоит присовокупить голод и нервное потрясение, не стоит сбрасывать со счетов и снотворное милицейской пули... Всё может быть. Важно, что факт был налицо – не было тигра, пред нами был лишь кот. Кольцо замкнулось...
Бармалей осторожно поцарапался в двери. Ему открыли сразу. Кот в удивлении вытаращил глаза на стоящего перед ним мальчишку – кто это такой, он не знал. Бармалею даже закралась мысль: «Туда ли я попал, уж не ошибся ли?» Но нет, он не ошибся: откуда-то из глубины комнаты раздался до боли знакомый голос: «Витя, кто там пришел?» А малыш, заверещав от восторга, упал на четвереньки, сгреб в охапку кота и поволок показывать его папе.
Александр в это время сидел около магнитофона. Мысли его были невеселые и все лишь про одно – про тигра. Вчера вечером по радио он услышал сообщение, что из цирка сбежал тигр по кличке Барс. Да, это был тот тигр, которого он узнал тогда на представлении. Почему же сбежал этот тигр? Если призадуматься над цирковыми выступлениями Барса, то столь необычные его достижения в цирковом искусстве могут показаться странными. Сомнения мучили Зубцова. Он вспоминал своего пропавшего Бармалея, окровавленную морду какого-то дикого кота, лакающего раствор «роста и стабилизации» на разгромленном столе их летней базы зоолаборатории, появление неведомого тигра в той тайге, поимку Барса... И не мог найти связи между всем этим. Без цели порылся в столе и наткнулся на пачку магнитофонных лент. Ставил их одну за другой, прослушивал, грустил про судьбу Бармалея. А с магнитофонных пленок било слух кошачье мяуканье, разные отголоски кошачьих разговоров, рулады Бармалея. Одна за другой кассеты, объятые пламенем, летели в металлическую урну. От воспоминаний оставался дым. И когда догорала последняя лента, кто-то поскребся в дверь. «Витя, кто там пришел?» — очнувшись от задумчивости, спросил Александр. Маленький Витька, пыхтя, появился в дверях. На руках он держал упирающегося кота. Уже с порога малыш заявил: «Я его не отдам, он будет у нас жить, да, папка?»
Удивленному папке ничего не осталось, как кивнуть головой. Пришлось продумывать, что сказать жене, чтобы она не лишала Витьку его новой игрушки...
Так в семье Зубцовых появился кот. Маленький Витя назвал его Васькой. А когда этого Ваську впервые придя с работы увидела Валентина, жена Александра, она удивленно спросила: «Откуда появилась у нас эта тигра?» «Это не тигра, — важно ответил ей сын, — это Васька. Он будет у нас жить».
Не подозревала Валентина, что была близка к истине – ведь сбежавший из цирка тигр по кличке Барс так и не нашелся.
... Долго еще жил Васька в семье Зубцовых до самой своей смерти, еще долгих семь лет. Он был свидетелем того, как стал доктором медицинских наук Александр Владимирович Зубцов, как внезапно умер Зубцов-старший, как стала главврачом в своей больнице Валентина Зубцова. И безутешно плакал над его, Васькиным, трупом десятилетний Витька. Васька был мудрым котом и часто вызывал удивление своим благонравным поведением даже у родителей Вити.
И до конца дней кота Васьки так никто и не признал в нем – даже Александр – прославленного разбойника Бармалея, умного Аристократа, знаменитого Барса... Никто. А сам Васька не мог никому поведать свою удивительную судьбу – он уже не мог говорить: превращение из кота в тигра не прошло для его голосовых связок бесследно...
Так никто и не догадывался, что собой представляет обыкновенный кот Васька, кто он такой, откуда родом, где родился и вырос. Никто не знает этого, дорогой читатель, – только мы с вами...
По ту сторону света
Предисловие
Явления эти, связанные между собой, представляли историю довольно-таки удивительную и потрясающую. И надо выразить большое сожаление по поводу того, что анализировать и классифицировать данные события начали слишком поздно, когда все нити этих странных явлений скрылись в тумане, потеряв четкость очертаний и ясность той конкретной обстановки, в период которой они произошли. А весьма жаль! На всё, конечно, найдется оправдание; на этот счет тоже – мол, шла война, великая война, в ходе которой решалась судьба гитлеризма и дальнейшее развитие десятков европейских стран. И, конечно, в этом хаосе военных действий, политических ходов и изматывающих боев как-то механически и незаметно проскочили мимо внимания сотен людей эти удивительные факты, затронув лишь походя судьбы отдельных, но зато оставив в последних глубокий страх, удивление, растерянность; и, само собой, многочисленные смерти. Ибо из всех участников этих событий лишь десятки остались в живых, сотни же людей лежат в могилах или сожжены заживо новейшей техникой.
Здесь, в этой повести, мы постарались соблюдать хронологический порядок, расставив всё по порядку; вот вам четыре истории, которые произошли в короткий промежуток времени, насчитывающий менее десятка лет. Ознакомившись с ними, можно сказать: «Вот было бы здорово, если всем этим можно было заняться вовремя». Конечно, согласен с вами, но тогда шла война, великая в истории народов кровавая битва.
Герои повести – английский капитан Джон Бартс, советский летчик Виктор Иванов и старшина Иван Зубилов, венгерский следователь Петраско Сней – ждут с вами встречи. И ждут встречи с вами... они...
Рассказ первый
Тунисский смерч
Серая изможденная колонна тянулась среди бескрайних бешеных песков. И не было в этой массе людей ничего военного – ватная безразличная походка, шаркающие ноги, усталые взгляды, перекошенные злобой и бессилием лица, – хотя и была эта колонна остатками экспедиционного английского корпуса.
Капитан Джон Бартс шел сбоку колонны, чуть приотстав, как полагалось младшему чину, от командира этого некогда прославленного и хорошо вооруженного корпуса полковника. Шел, с тоской волоча ноги, и сумрачно смотрел на грязное, затянутое начинающейся песчаной бурей небо. Он знал, что будь это проклятое тунисское небо и голубым, то облегчения всё равно бы не наступило. Что может быть хуже палящей африканской пустыни для англичанина, привыкшего у себя на родине к хмурой дождливой погоде? Так что это гнусное солнце, покажись оно перед капитаном теперь во всём его блеске, не обрадовало бы его: не всё ли равно – зной или песчаная буря? Будь его воля, то он дожидался бы солнечных дней лучше у себя на родине, в Лондоне.
Хотелось пить. И желание это было зверским – так и хотелось схватить висящий на поясе котелок и припасть к нему губами. Но там было мало воды и ее следовало беречь. А ветер, горячие и бешеные порывы которого хлестали будто специально прямо в лицо, продолжал свирепствовать еще сильнее. Песок уже скрипел на зубах, лез в уши, колол тело, резал глаза и лицо. И даже резкое похолодание ночью не принесло бы этим усталым людям облегчение – это они знали по собственному опыту, знали по своей собственной шкуре. И кое-кто из бредущей колонны уже начинал завидовать своим товарищам, трупы которых усеивали песчаные барханы тунисской прибрежной пустыни. Упадет мертвым пологом ночь, всё сразу погрузится в непроницаемую темноту... – и только песчаная буря будет продолжать бушевать да холод вступит в свои законные права. Лишь одно достоинство у наступающей ночи – сразу пройдет жажда, жжение в глотке, сковываемой теперь холодным воздухом. И снова мучение...
Бартс перевел взгляд на колонну; стало тошно от одного ее вида. «Не военные, а сброд», — с мучительной тоской подумал он. Ноги, его бедные ноги встали; он приостановился будто вкопанный, а мимо него уныло продолжали тащиться люди. Колониальные тяжелые ботинки с рубчатым отпечатком, вся голень замотана по колено некогда белой, а теперь серой и грязной обмоткой; помятые глухие костюмы на молниях, крючках и застежках; колониальные пробковые шлемы с распущенными и завязанными под подбородком подшлемниками, плотно облегающими лицо; глухой с резиновыми растяжками «намордник»; поверх шлемов – каски, у некоторых они болтаются сзади на ремешке; на брезентовых жестких ремнях подсумки, гранаты, ножи, котелки; через плечо – автоматические карабины, на руках – тонкие теплые перчатки. Таков был вид английских солдат из экспедиционного корпуса, заброшенного десантом в Тунис, имеющего спецзадание. Теперь на всём этом лежала печать усталости и безразличия.
«Капитан», — послышался тихий окрик. Бартс вздрогнул, с усилием оторвавшись от тяжелого наваждения, и грузно нагнал полковника.
«Не пора ли нам становиться на привал?» — взгляд полковника был тяжел. «А не занесет?» «Люди устали, и вы знаете это не хуже меня. А что из того, что занесет? Надо этого не допускать». «Сейчас распоряжусь, господин полковник». «Костры не разжигать». «Вы думаете, они близко?» «Не думаю, — зло перебил полковник, — предполагаю. А чтобы точно знать, вышлите сейчас же разведку – эти проклятые немцы где-то рядом. Недаром же они, черт побери, тащатся за нами целую неделю. И вряд ли они успокоятся до тех пор, пока не увидят последний труп нашего солдата!» Полковник отвернулся и что-то пробормотал. Капитан смог лишь разобрать следующее: «Дотянуть бы до побережья, а там мы спасены. Немного осталось, но боюсь, не вытянем...»
Джон шагнул в сторону и растворился в непроницаемой тьме. А вскоре от расположения англичан бесшумно отделилась группа людей и, грозная в своей безмолвности, пропала в темноте – группа ушла в разведочный поиск. Остальные счастливчики, за исключением часовых, гремя оружием, располагались прямо на песке; одни уже спали, другие получали продукты, третьи толпились в очереди за «горячительным». Чуть в стороне стояло несколько высокопроходимых автомашин – это всё, что осталось от некогда хорошо оснащенного автопарка корпуса. О былой мощи корпуса напоминали еще несколько пушек, прицепленных к тягачам, да полдюжины легких танкеток.
... Шло время, а разведчики всё не возвращались. Бартс лежал под тентом одной из автомашин; тускло светящий фонарь освещал сидящего напротив Джона полковника. Бартс усмехнулся: «Из старших офицеров по иронии судьбы остался лишь один командир, весь его штаб накрыло прямым попаданием снаряда. Из комбатов остался только один я, уцелевший среди этих диких песков и после ожесточенных кровавых боев. Еще кто? Еще с десяток офицеров, несколько десятков человек сержантского состава. Всего от корпуса осталось около четырехсот человек. А было две тысячи четыреста, две батареи орудий и много танкеток и тягачей».
«Капитан, — раздался глухой голос полковника, — почему, думаешь, так долго нет разведки? Или накрыли? Да не должно быть, не было перестрелки. А наших орлов непросто так взять – без боя они не сдаются». «Орлы, — с иронией и зло обронил Джон. — Эти орлы мыслят теперь только о том, как бы быстрее додрапать до побережья, где, они думают, их ждут не дождутся корабли. А вдруг их нет?» «Ну зачем так зло? — миролюбиво перебил полковник. — Не надо распускаться, капитан! Будем надеяться на лучшее».
Через два часа группа вернулась из поиска. Сержант, высокий, подтянутый, с классической боксерской челюстью, так характерной для английской нации, докладывал: «Господин полковник, преследователи от нас в десятке миль; они тоже попали под песчаную бурю, причем там ее действие намного сильнее. Нам еще повезло – мы находимся от эпицентра дальше, чем этот несчастный немецкий полк. Из охотников они превратились в беспомощную дичь. На них даже жалко смотреть...» «Жалеть их, — оборвал его поток слов полковник, — не наша задача. Они нас не пожалеют, да я и замечал раньше, что и не жалели. Вспомните, сержант, своих погибших товарищей! О, эта бесчинствующая нация еще даст о себе знать в самые ближайшие годы». «Уже дала, — угрюмо хмыкнул Бартс. — Почти вся Европа у них под сапогом. Не надо забывать, что сейчас не 33-й год, а сороковой...»
... Что же привело англичан в Тунис? Что дало толчок, что же заставило встретиться в этих гиблых для человека местах колониальные тяжелые ботинки рубчатой отпечатки с коваными беспощадными сапогами? Там, где их пути пересекались, вспыхивали ожесточенные бои и кинжальный огонь ручных пулеметов, карабинов и автоматов, взрывы гранат, мин и снарядов питали багровой кровью эти безвестные барханы горячего песка.
Английский экспедиционный корпус, насчитывающий две тысячи четыреста человек и оснащенный техникой, высадился на побережье Средиземного моря и маршем двинулся вглубь Туниса. Задачей этого корпуса, если исходить из секретных документов английского штаба, являлось следующее: навязать тяжелые изнурительные бои немецким частям, если таковые там находятся, и вынудить их уйти на восток, или же – что являлось лучшим вариантом – гнать немцев на юг, в гибельную глубь знаменитой пустыни Сахары.
Через полторы недели тяжелых изнурительных маршей корпус неожиданно нарвался на немецкую дивизию. Произошли короткие стычки. Еще несколько дней противники кружили вокруг, пытаясь внезапностью гарантировать себе успех боя. Неожиданная песчаная буря разметала их в разные стороны. Четыре дня подряд после этого корпус приводил себя в порядок. Теперь днем отлеживались, надежно замаскировав себя от внезапного нападения; непрерывно от расположения уходили и возвращались группы разведчиков. Копили данные, сведения, экономили силы, шли по ночам. И фортуна улыбнулась им – они первыми обнаружили немцев. Ночью, незаметно подтянув силы к лагерю гитлеровцев и расставив батареи, английский корпус со всей огневой тяжестью обрушился на противника.
Успех был гарантирован – тяжелые бои завязались на всей линии соприкосновения. Огрызаясь, цепляясь за каждый кусочек песков, немцы шаг за шагом отходили на восток. Уже были все признаки, говорящие о том, что скоро гитлеровцы обратятся в беспорядочное бегство, но случилась беда.
Какое-то разнесчастное немецкое орудие, попавшее в зону интенсивного наступления англичан, открыло паническую стрельбу; снаряды ложились далеко позади наступающей цели. Подразделения корпуса, которым этот обстрел существенных потерь не принес, смял немцев, и завязалась кровавая рукопашная схватка. Медленно гитлеровцы откатывались назад, устилая оставленные пяди пустыни трупами солдат и офицеров. И вдруг по цепи прокатилась тревожная весть: штаб корпуса накрыт в полном составе прямым попаданием этого проклятого бешеного орудия. Наступление застопорилось. Это топтание на месте, догадывались младшие офицеры, доброго ничего не даст; но что делать сейчас, кому известна полная и подробная диспозиция боя? Идти вперед и оторваться от основных сил? Или попасть в ловушку? А может, всё же дальше гнать гитлеровцев? Никто не знал ответа – в ходе боя были убиты и выбыли из строя почти все батальонные командиры.
Ответ на все эти вопросы мог дать только один офицер, оставшийся в живых из всего штаба. Это был полковник, сам командир корпуса. Фортуна снова улыбнулась ему, оставив его живым из полутора десятка штабных офицеров? Но полковник был сейчас контужен и потерял сознание.
А растерянность англичан давала свои плоды. Обрушив плотный артиллерийский огонь на правый фланг корпуса, немцы обошли его и начали сжимать кольцом. Близилась угроза окружения.
Бартс был зол на соседей: что они медлят, чего ждут? Он знал, что от штаба корпуса осталась одна пыль, но что из этого? Ведь если продолжать стремительное наступление, то немцы будут вынуждены уходить на восток, а затем отрываться от преследования, что можно было сделать, также уходя на восток. И задача корпуса была бы выполнена.
Огневой шквал обрушился на расположение его батальона; потом Бартс с ужасом узнал, что его начали обходить. Он еще крепился, видя, как дерутся его храбрые солдаты, но вскоре не выдержал и отдал приказ уходить по линии соприкосновения с противником в сторону основных сил. Вся оставшаяся в живых масса корпуса, растерянная и обезумевшая от неясности обстановки и панических слухов об окружении, молча и безропотно подчинилась воле капитана, оказавшегося теперь самым старшим по званию из офицеров корпуса. Джон перебрался на острие отступления; машина, в которой он ехал, везла в кузове под тентом так еще и не пришедшего в сознание командира корпуса.
Корпус уходил на север, продолжая грызться по линии соприкосновения с осатаневшим противником. Силы таяли, горела и взрывалась техника. Вдобавок ко всем бедам, батальон Бартса, расположенный в хвосте наступления и поэтому вынужденный прикрывать отход корпуса, был отсечен от основных сил и попал в полное окружение. До слуха Джона через полуоткрытое окно дверцы кабины доносился далекий шум отчаянного боя, в который вступили солдаты капитана Бартса. Батальон огрызался с агонией матерого волка; участь его была решена и он, захлестнутый мертвой петлей, медленно умирал в кольце огня.
Остатки корпуса почти полностью оторвались от гитлеровцев, когда на голову колонны обрушился огненный вал – это была последняя попытка уставшего врага преградить путь англичанам. Но люди, обтекая взрывы и воронки, трупы и горящую технику, продолжали идти на север.
Взрыв поднял на дыбы автомашину Бартса, следующую в центре головной колонны. Джон почувствовал, как медленно отрывается от сидения и валится набок. В глазах померкло.
На пустыню упала ночь, когда корпус окончательно оторвался от немцев и пропал в бесконечных барханах. Капитан с удивлением обнаружил, что трясется в брезентовых носилках; сразу же догадался: «Ага, я в кузове автомашины. А кто же рядом со мной постанывает?» Он громко окликнул: «Э-эй! Кто здесь?» Ему спокойно ответили: «Не орите, капитан! Это я, полковник. В бою вы были более хладнокровны, а теперь вас не узнаю...» «Тогда я был в сознании», — буркнул уязвленный капитан.
Целую неделю продолжалась изматывающая погоня; в арьергарде колонны то и дело вспыхивали бои с передовыми отрядами немцев...
И вот теперь эта остановка, эта песчаная буря. Солдаты, располагаясь группами, ворчали: «Почему костры не разрешают запалять?». Ели, играли в кости и карты, пили виски и ром; кое-где тускло светили фонарики, тщательно прикрываемые маскировкой.
Медленно над тунисской пустыней вставало утро. Очищалось небо, затихала буря. В воздухе таяла прохлада, пески начинали накаляться. Перед глазами встал обрыднувший и надоевший однообразный пейзаж песчаных волн.
Низкий гул прокатился над станом англичан: был объявлен подъем и боевая готовность номер один. А рядом, в десятке миль, почти в тот же миг зашумел немецкий лагерь.
К вечеру того же дня немецкий полк, который так упорно преследовал остатки корпуса с единственной и поставленной перед ним задачей добить англичан, настиг колонну, продолжавшую двигаться на север. Наступающая ночь помешала схватиться противникам; кое-где, прогремев отдельными стычками, они, настороженные и готовые сняться в любую минуту, готовились к завтрашнему бою, который – кто знает! – мог бы стать для англичан последним. Итак, завтра, лишь засереет горизонт, вспыхнет жестокая битва. Полковник, командир английского корпуса был готов к этому; казалось, что судьба бережет его для каких-то особых свершений; посудите сами – гибель штаба, взрыв автомашины, в которой он ехал вместе с Бартсом. Ему ничего, лишь снова потерял сознание, а Бартсу изуродовало шрамами лицо. А ведь Джон молод, ему еще и тридцати нет, а фото его будет уже в синих полосах...
С утра завязалась перестрелка. Обстановка накалялась, и вскоре с обоих сторон ударили орудия и минометы. К полудню ни один из противников еще не поднялся из отрытых ночью окопов, но огневой шквал достиг апогея. С шипением над позициями немцев встали две сигнальные ракеты; англичане насторожились. И тот момент, когда с траншей стали подниматься гитлеровцы, над головами противников, где-то в глубине неба, зависла непонятная точка, стремительно падающая вниз.
«Авиация! — мелькнуло у британцев. — Теперь конец нам!» «Им помощь пришла, этим паршивым англосаксам!» — вздрогнули гитлеровцы.
Точка разрасталась, зависая над дерущимися противниками. И чем ниже была, тем отчетливее было ясно – это странное сигарообразное тело, напоминающее в тысячи раз увеличенную мину, со многими боковыми пристройками и многочисленными десятками огненных струй, упадет на их головы. Цепи гитлеровцев, поднявшихся в атаку, еще механически шли вперед; их взгляды были растеряны и блуждали в небе. Навстречу им не раздавалось ни одного выстрела – англичане были ошарашены тоже.
Казалось, всего этого не замечает только полковник. С пеной у губ он выскочил из машины, замаскированной за барханом и, страшно матерясь, побежал вперед к своим окопам. Бартс даже не успел остановить его, и теперь ему оставалось только наблюдать за неожиданной выходкой командира. Отчаянно размахивая зажатым в руке пистолетом и что-то крича перекошенным ртом, полковник не успел добежать до своих – единственная автоматная очередь, прогремевшая в жуткой тишине, завалила его набок. Вспоминая впоследствии этот эпизод так и не состоявшегося последнего боя, Джон с печалью отмечал себе, что это может и к лучшему, что полковник, этот баловень судьбы и любимец фортуны, не видел всего того, что произошло потом, после его гибели. А это был ужас...
Эта автоматная очередь была первой и последней в этом бою, который, состоись он, был бы последний для измотанных и отчаявшихся англичан. На людей, опаляя зноем, обрушились тысячи солнц, сотни тунисских пустынь. Огонь из «огнеметов» неведомого пришельца жег всё, вся и всех: мгновенно обугливались люди, пламенем была охвачена военная форма солдат, взрывались сами гранаты на поясе, снаряды в ящиках и стволах орудий, в щепки воротило автоматы и карабины. Песок, поднятый волнами от эпицентра будущей посадки, встал серо-пепельной волной и разбегался волнами, будто от удара камня по воде. Валы песка заживо хоронили людей и технику.
Корабль на мгновение завис в воздухе, оставив под собой только остекленевшую поверхность песка. И в следующий миг под тяжелый натруженный вой двигателей мягко опустился. Вздрогнув, замер; укороченные языки огня, перестав биться из дюз, растаяли в мареве воздуха.
Английские и немецкие солдаты, оказавшиеся за чертой опасного круга, поднялись из-за своих укрытий. Конечно, не все, считанные десятки, которыми руководствовала необузданная жажда мести свалившемуся с неба неожиданному препятствию выяснения их спора, кому в этом гиблом месте остаться в живых. И сразу же по ним ударили десятки огненных лучей, разваливая и круша человеческие тела со всем навешанным на них металлом. Огненные факелы людей, треск автоматных очередей и страшные нечеловеческие вопли перемешались в диком хаосе.
Метр за метром отступая от корабля, жгли всё на своем пути лазерные установки пришельцев. И огонь, только огонь царствовал в мертвеющем пространстве.
... Англичанам в этом странном бою повезло – под большую площадь приземления попали не они, а гитлеровский полк. Но еще больше повезло в этом случае капитану Бартсу – мгновенно сообразив после той памятной одиночной автоматной очереди, сразившей полковника, он развернул автомашину и дал газ. «До добра это не доведет! — думал он, лихорадочно крутя баранку. — И хоть не верю я в нечистую силу, но эта «игрушка» пахнет потусторонней жизнью. Ни у нас, ни во всем мире, сколько я знаю, ни у кого нет такого...» Он притормозил машину, высунулся из кабины. И даже теперь, отъехав на порядочное расстояние, он по-прежнему видел лишь «пришельца» и – а почему этого он раньше не видел – странные лучи света, напоминающие лучи прожектора.
Он гнал машину, поминутно вздрагивая от озноба страха... Усталость сморила его и заставила ткнуться лбом в баранку.
Проснулся капитан уже под утро; и не столько от того, что выспался, сколько от какого-то предчувствия. Он осторожно сполз на пол кабины и выскользнул наружу, не забыв захватить с собой пару гранат. Интуиция не обманула его – впереди виднелись три точки, приближающиеся к его машине. Отползя за ближайший бархан, Бартс устроился в ожидании. «Кто это, свои или немцы?» Минут через двадцать, то пропадая в провалах барханов, то появляясь на их гребнях, к машине подошли... немцы.
Теперь страха у Джона не было: перед собой он видел реального врага и знал, что с ним делать. Капитан выжидал, он умел ждать, этому дару его научила долгая военная жизнь; и когда двое немцев сели в тесную кабину грузовика, а третий заскочил под тент в кузов, Бартс бросил гранату под переднее колесо. Взрыв потряс тишину; взорвавшийся бензобак докончил дело. Треща, пламя заскользило по остову грузовика. «Теперь, наверное, всё. Готовы, подумал капитан. — Жалко машину, но иного выхода не было. Борьба одного напоминала бы игру в кошки-мышки». Он встал и... получил пулю в левое плечо. Громко вскрикнув, Джон повалился на песок и широко распластал руки, крепко сжимая пистолет. Застилающий глаза туман грозил потерей сознания, но Бартс знал еще одно – если это наступит, он проиграл в жизни всё. В голове лениво билась мысль: «Где же твое хваленое терпение?», а полуприкрытые глаза делали свое дело, следя за пожаром. Джон не ошибся: именно оттуда, покачиваясь от ожогов и контузии, вышел недобитый немец. Собрав все силы, капитан вскинул пистолет.
Очнулся он оттого, что кто-то требовательно тормошил его. «Ну вот, теперь конец – этот бродяга добьет меня как паршивую собаку!» Но это был не немец, тот мертвый лежал в стороне от Бартса, это был английский сержант-разведчик, с которым мы встречались на страницах этого рассказа. Сзади него, довольно ухмыляясь над тем, что дешево вышли из этого переплета, стояли трое солдат. Высокий, подтянутый, с классической боксерской челюстью сержант улыбался: «Господин капитан, идемте!» Он тряс Джона за раненое плечо снова и говорил: «Господин капитан, идемте...» И они пошли. Шли, уныло таща ватные ноги, с серыми и изможденными лицами. По пути догоняли своих, одиночек и группы, присоединялись к другим. Вскоре их была сила – около восьмидесяти человек, это, надо полагать, было всё, что осталось от хорошо оснащенного экспедиционного корпуса.
На одной из стоянок Бартс заметил в руках одного из солдат кусок стекловидного камня. «Что это у тебя за экспонат?» — с удивлением осведомился он. «Оттуда, — кивок в сторону; ответ прозвучал просто, без пафоса, — я вышел из пекла». «Слушай, отдай мне его, — капитан понимал, что в данном случае приказывать не имеет смысла, — или подари, что ли!» «Подарить как память о ТОМ? Берите, мне не нужна такая память, — солдат протянул камень Джону. — А интересный... Был песок и вдруг стекловидная масса. Сам я по профессии стеклодув и представляю, какое давление и температура нужны для того, чтобы грубый некачественный песок превратить в такую вот красоту... Так что берите, мне такие памятки, думаю, не пригодятся...»
Да, этот кусок красивого стекла не пригодился тому бедному солдату, так как англичане на следующий день столкнулись с немцами. И осталось в живых только двадцать восемь, которые через четыре дня и вышли на побережье к условному месту.
«Вечная память товарищам, погибшим здесь, в тунисских песках!» — десятки глаз смотрят вглубь пустыни, а головы сами поворачиваются к зелено-голубым волнам Средиземного моря. Да, прав был полковник, выражающий уверенность, что их будут ждать. Но много ли им надо места, этим двадцати восьми, оставшихся в живых из двух тысяч четырехсот человек.
Английский экспедиционный «корпус» после пятинедельных скитаний грузился на корабли, чтобы уйти на родину.
... С тех пор прошло два десятилетия. Бывший капитан Джон Бартс оставил военную службу, такую полную опасностей и тревог; теперь он деловой человек, коммерсант, уважаемый в своем кругу человек. О войне теперь ему напоминают лишь дамы, имеющие иногда неосторожность задеть в разговорах тему происхождения его шрамов на лице, и ноющая боль в левом плече. Да, чуть не забыл – и красивый стекловидный кусок, который иногда показывает подвыпивший хозяин дома своим гостям, сопровождая показ примерно вот этим рассказом о своих боевых делах в далеком сороковом году...
Рассказ второй
Третий
Впереди зачернело. «Фашисты, — равнодушно отметил Иванов и мысли его в этот момент были заняты совсем другим. — Но откуда они здесь? Ведь перед заданием на КП комэск мне ясно намекнул, что в этом районе сегодня этой заразы не будет».
Звено старшего лейтенанта Виктора Иванова получило задание прикрытия бомбардировщиков, которые должны были очередной смертоносный груз сбросить на один из важнейших железнодорожных узлов. И командование посчитало, что трех советских истребителей вполне хватит для прикрытия, тем более этот район полностью контролировался советской авиацией.
Они летели навстречу друг другу. И старший лейтенант понял, что боя не миновать; были бы они одни, можно было податься в облачность... Иванов механически считал самолеты противника: «Один, два, три... пять... девять. И куда это их так много направляется? Вот тебе и не должно быть!» Противная дрожь овладела им; Виктор был настроен на мирный бесшабашный полет, но появление этой девятки спутало все его карты – надо было немедленно перестраиваться с лирического настроения на жесткие боевые действия.
Бомбардировщики прошли ниже, а тройка советских истребителей сцепила своей атакой немцев. И вот заработала машина воздушного боя: всё перемешалось, и среди этого круговорота трудно было разобрать, где свои, а где чужие. С земли всё это представлялось бешено крутящейся каруселью.
Противное чувство, возникшее при появлении немцев в этом «спокойном» небе прошло; Виктор теперь был весь в горячке боя. И в зависимости от накала последнего становился то злым и агрессивным, то хладнокровным и осторожным. Мотор истребителя бешено ревел на высоких оборотах; задрав нос кверху, Иванов повел его в сторону облачности. К нему тотчас прицепились трое. И на какое-то мгновенье один из немецких самолетов попал в переплетение нитей прицела. Виктор машинально нажал гашетку, и истребитель лихорадочно затрясся. Очередь из пулемета прошила плоскость фашистского истребителя; горбоносый «Мессершмитт» отвалил в сторону и, теряя высоту, потянулся в сторону своих позиций. Но полыхнул левый мотор машины, и «песенка» немецкого аса была спета: короткий взрыв, истребитель, завывая, вошел в штопор и ринулся к земле. А через несколько секунд прогремел далекий взрыв; обладатель уже несуществующего самолета заболтался в воздухе на парашюте.
Этот бой шел над нашей территорией.
Старший лейтенант потерял ощущение боя, теперь он делал всё механичеки, даже не вникая в то, что творят его руки и разум. Он бросал свой самолет в стороны, валился вниз, уходил от своих преследователей и сам пытался их настигать. В голове билось: «Дай бог вылезти мне из этой свалки...», а второе его «я» лениво возражало: «Бог-то бог, но и сам не будь плох...». Всё ж странным было это поведение немцев, их смелое появление днем над нашей, да еще хорошо охраняемой, территорией в этом военном небе сорок четвертого года, когда преимущество советской авиации было неоспоримо. «Так с какой целью и куда они летят?» — думал Иванов.
Бой продолжался. Карусель раскручивалась, выбрасывая иногда из своих объятий то горящие самолеты, то уходящие от преследования истребители. Боевые машины крутились одной непонятно-бесконечной спиралью. Вот из этого клубка вывалился самолет с горящими моторами и устремился вниз. Старший лейтенант успел рассмотреть, как сверкнули в последний раз зловещие черные кресты на крыльях. «Готов!» — зафиксировал советский летчик.
Два немецких истребителя попытались подобраться сзади к Виктору. Пришлось срочно заваливаться набок и уходить к спасительным облакам. Но Иванов успел заметить, как чертова карусель успела выплюнуть очередную жертву – теперь уже советская машина тянулась вниз, волоча за собой тяжелый шлейф дыма. Тяжелый от того, что это предвещало командиру звена перспективу остаться им вдвоем в этой смертельной свистопляске. «Крюков, Крюков! Как это тебя угораздило...» — Виктором овладело кратковременное отчаяние. Угрюмо и одиноко удалялся от всей этой кутерьмы Крюков; за ним попытались было кинуться два немецких самолета, но советские летчики снова навязали им бой. Теперь уже четверо наседало на Иванова. Пять машин сплелись в единый клубок и поливали друг друга из пулеметов. Это была адская работа для старшего лейтенанта, так как и на войне есть своего рода работа, и она так же, как в гражданской жизни, делится на легкую и тяжелую. Виктор применял весь свой летный опыт, ухищрения и маневры, всё делал с единственной целью – выйти живым из этого боя. Долг не пропустить после себя немцев на свою территорию висел на нем тяжелым грузом и обрекал его в тяжелое положение. Но иного выхода не было. От метких выстрелов Иванова вспыхнул еще один фашистский стервятник. Два советских истребителя продолжали бой против шести вражеских машин.
Моторы были живы. «Значит, жива и машина, — Виктор снова рвался к кромке облачности. — А мои подшефные бомбардировщики теперь уже должны быть над целью». Мотор пел боевую песню, и по сравнению с этим для старшего лейтенанта ничего не значили пробоины и дыры в истребителе.
Навстречу Иванову вывалилось из облачности какое-то тело странной формы. По всей видимости это должен был быть самолет, но приводила в смущение его необычная конструкция: трапециевидные косые крылья, узкий фюзеляж, абсолютно черный непрозрачный «фонарь». Неизвестный стремительно приближался. И Виктор даже оторопел в первую минуту – винта у этого странного самолета не было, полет его, по всей вероятности, был бесшумным, опознавательные знаки отсутствовали.
Старший лейтенант даже не успел удивиться, как навстречу ему полоснул огненный луч. Нет, не очередь из бортового тяжелого пулемета, а какой-то сплошной поток испепеляющего огня. Самолет Иванова вспыхнул. Объятая пламенем машина Виктора падала, теряя высоту. От удара в спину летчик ткнулся лицом вперед и потерял сознание... В кабине уже потянуло дымом, к креслу Иванова пробивались языки огня, когда Виктор наконец очнулся. «Парашют! Надо выброситься из самолета», — тяжело ворочалось в мозгу у советского летчика. Он нашел в себе силы открыть «фонарь» и вывалиться в пустоту. В лицо ударило холодным воздухом, перехватило дыхание; стремительно приближалась земля. Рука старшего лейтенанта механически нащупала кольцо парашюта, резко его дернула – последовало сильное встряхивание.
А неизвестный молнией пронесся мимо горевшего Иванова, и новый его «залп» зажег другой советский истребитель, после чего странный самолет скрылся в облаках. Его никто не преследовал. А машина со звездочками продолжала гореть, и опешившие было немецкие летчики кинулись добивать его, как свирепые волки. Шестеро навалились на одного; советский истребитель, не успевший даже снизиться, взорвался от пулеметных очередей в воздухе.
...В госпитале Иванова общупывали, мяли его раненую ногу (попало при парашютировании, когда его, болтающегося в воздухе, обстрелял немецкий самолет), удивленно покачивали головами. Виктор не мог понять, чем вызвано такое особое внимание к его персоне, злился и недоумевал. И когда однажды, не выдержав, прямо спросил, в чем это его подозревают, то получил недоверчивый ответ врача: «А что, голубчик, вы сами разве не знаете? И никто не говорил вам этого? Вот это да! — удивленный всплеск руками, и после недолгой паузы сразу в лоб: — у вас какая-то странная болезнь, это, конечно, помимо пулевой раны в ногу. Напоминает облучение тяжелыми элементами... Что-то вроде после открытого рентгена».
И потекли однообразные госпитальные будни. Виктору Иванову уже не впервой лежать в госпиталях, это было его третье ранение. За плечами у летчика был солидный боевой опыт – два года с тех пор, как он вырвался на фронт из учебно-тренировочного полка, где служил инструктором. А сейчас его привезли с Калининградского фронта, где наши советские войска вели тяжелые бои в районе Прибалтики. Что скрывается за этой цифрой, знакомо каждому фронтовику.
Тяжело было лежать Виктору в госпитале. Да и не только ему. Где-то далеко, там на западе, шли победоносные битвы Советской Армии, а тут, среди неразрушенных зданий и дымных заводов стоял неумолчный, непривычный уху фронтовика дневной шум, а ночью – странное неподвижное полузатишье (конечно, и на фронте бывают свободные минуты). И лежа здесь, в безопасности, под белыми простынями, вспоминаются минувшие бои и прошлые отступления; казалось, лежи да лежи, заслуженно отдыхай, ведь не в пьяной драке получил увечье, но душа неспокойна, рвется всё туда, на запад...
На медкомиссии Иванова хотели направить инструктором в запасной полк. «Старая песня, — угрюмо хмыкнул старший лейтенант. — Я там уже был!» В его голосе слышалось отчаяние.
Медкомиссия признала летчика Иванова годным для прохождения дальнейшей действительной службы.
... Виктор догонял свой полк. Ему пришлось проехать почти через всю европейскую часть Советского Союза, прежде чем он оказался в родном полку. Там он узнал радостную весть, что награжден орденом за тот воздушный бой, в котором стал жертвой неизвестного.
И снова бои. Однако прошло не более недели после возвращения Иванова из госпиталя, как его неожиданно и срочно вызвали в штаб полка. Волнуясь и ломая голову над догадкой, зачем это он понадобился начальству, он поспешил на вызов.
Седой полковник, кадровый военный, внимательно выслушал его доклад и кивнул головой, будто соглашаясь с Виктором, затем пригласил летчика присесть. Иванов осторожно опустился на стул, оказавшись соседом с майором, начальником штаба полка. Помимо вышеперечисленных лиц, в комнате находился еще неизвестный капитан.
«Познакомьтесь, — полковник обращался к Виктору. — Это – капитан госбезопасности. По какому поводу – сейчас узнаем. Но история весьма интересная...» У летчика тоскливо заныло сердце: «Может, в чем подозревают?» А полковник, казалось, не замечал его смущения и продолжал говорить: «Товарищ старший лейтенант, рад вас поздравить с присвоением очередного звания. И сразу дополнение: командование полка возлагает на вас ответственность за вторую эскадрилью; два дня назад погиб ее командир, вы, должно быть, в курсе этих событий».
Полковник помолчал. «А теперь к делу. Извиняюсь, конечно, всё, что было сказано сейчас – тоже дело, но мы вызвали вас, товарищ Иванов, в общем-то, совсем по другому вопросу. Именно ради этого здесь находится капитан органов...» Виктор насторожился снова.
Да, вопрос был здесь другой: Иванову пришлось рассказывать о неизвестном самолете. «Клубок дерущихся истребителей, — продолжал он свой рассказ, — и вдруг сверху на него сваливается «инкогнито», самолет без опознавательных знаков. Сейчас, смотря уже трезвыми глазами на это явление, у меня создается впечатление, что это была как бы третья сторона, не немцы и даже не мы, русские, а вот именно третья – и ей были врагами как мы, так и немцы. Вот так его можно и окрестить – Третий. Но странно то, что он подбил только нас двоих, не тронув при этом немцев. Преимущества этого летательного аппарата неоспоримы – быстрый и бесшумный полет, неизвестное страшное оружие. Пример вам: самолет, покинутый мною, взорвался, не долетев до земли...» «Летательный аппарат, летательный аппарат... — задумчиво повторил полковник. — Так вот, в том бою, когда погиб комэск-два, снова участвовал этот неизвестный. И два наших самолета были подбиты именно этим «инкогнито». «Значит, это немецкий самолет, их новое творение!» — убежденно воскликнул Иванов. «А вот и нет, — негромко вмешался молчавший до этой минуты капитан. — В то время, когда вы находились в госпитале, произошел вот такой случай; его описывает немецкая газета. Вы понимаете по-немецки? Плохо? Тогда я вам переведу коротенькую выдержку из их статьи: «Вчера («Имеется в виду прошлая дата выпуска газеты», — сделал резюме капитан) в очередном ожесточенном воздушном бою в небе Прибалтики, являющейся территорией непобедимого Рейха, русские применили новый секретный самолет. Особенностями этой боевой машины являются: высокая невиданная скорость, стремительность атаки, маневренность, грозное невиданное оружие...» Работник органов вскинул глаза: «Дальше я опускаю, что касается уже секретной службы. Потом немецкая газета подводит итоги боя – три сбитых их машины; конечно, именно этим новым самолетом и только им одним. И следует заключение о том, что разведка занялась поисками. Вот вкратце и всё. В статье помимо всего описывается приблизительная конструкция неизвестного, выдвигаются некоторые предположения».
Воцарилась короткая пауза.
«Следует добавить, — грузно встал со своего места полковник, — что у меня сложилось такое впечатление: неизвестный самолет поджигает, согласно имеющимся данным, только в бою – это раз; уничтожает самолеты только одного из двух противников...» Полковник еще не договорил, а в глазах капитана зажглись огоньки внезапной догадки (или прозрения?): «Значит, товарищ полковник, только одного противника, так? Да. И только того, кто находится в меньшинстве, а?! Это уже интересно. Точка мировоззрения у «инкогнито» примерно такая: кого меньше – бить, выживает сильнейший. Хотя, казалось, он должен бы поступать наоборот...»
«А почему расследовать это дело, — вмешался слушавший с интересом разговор майор, — послали вас? Не нашли других, более солидных и более больше?» Капитан сверкнул глазами: «Для нас в эти дни работы хватает на всех. Хоть разорвись, а всего не охватишь: дел много, а людей не хватает».
«Значит, верным остается мое предположение, что этот неизвестный является третьей воюющей стороной, своеобразной нейтралью, — полувопрос прозвучал в голосе Иванова. При сравнении «инкогнито» с третьей воюющей стороной глаза седого полковника подернулись дымкой воспоминаний: «Ну точь-в-точь как в гражданскую! Белые, красные и... всякий сброд, именующий себя синими, зелеными». «Нет, — представитель органов улыбнулся. — Наш «инкогнито» – это не разнотравье гражданской войны, он придает себе весомость за счет высокоразвитой техники, которую, по-моему, не встретишь на всем земном шаре даже в настоящее время...»
И слова эти глубоко запали в душу Виктора. Лезла нелепая мысль, что они оттуда... Со временем она переросла в навязчивое преследование, затем – почти в идейное убеждение. Мыслями своими и догадками Иванов ни с кем не делился.
А война продолжалась. Ежедневно с их аэродрома стартовали истребители на «охоту», для прикрытия, в поиск, на разведку. Гибли люди, горели самолеты.
До конца войны – его еще не предполагали, но чувствовали, к нему стремились – оставалось еще восемь месяцев, когда в полк пришел приказ о новом перебазировании.
Полковник ждал, пока вернутся с задания последние самолеты, чтобы всем вместе начать перелет; на новый аэродром уже улетело несколько транспортных самолетов, увозивших с собой материально-технические ценности, наземную службу. Через два часа с ревом приземлились на посадочной полосе два самолета, и вскоре командир полка принимал рапорт: «В небе спокойно. При возвращении засечен объект, требующий внимания». Перебазировку пришлось отложить; полковник связался со штабом воздушной армии, запросил командование соседнего полка штурмовиков. Вскоре над аэродромом проплыла эскадрилья «горбатых»; стремительно стартовали вслед им истребители прикрытия.
Штурмовиков охраняла эскадрилья капитана Иванова, он сам напросился на это. Пересекли линию фронта, проскочив редкий заградительный огонь. Шли над вражеской территорией. Виктор был спокоен, на душе была даже какая-то радость. И мысли его витали сейчас далеко от действительности: «Ну, вот, к примеру, что говорят о пехоте? Пехота – царица полей. Почетно? Да. Артиллерия? Пушкари ходят с задранным носом и говорят сами про себя, что они боги войны. Льстит? Несомненно. О танкистах рассуждают так, что они ударный кулак. А мы, а мы-то кто, летчики?» Иванов улыбнулся: «Орлы? Пресно это сравнение. Кто же тогда?»
Внизу показалась цель. Много их пришлось атаковать за свою военную жизнь Виктору, но эта цель была странной: дискообразное выпуклое тело серо-стального цвета, которое при дневном свете давало необычный туманно-синеватый отблеск. «Поразительно, — отметил про себя Иванов, — игра цветом, что ли? И солнце сегодня, вроде бы, то же, а вот бывает же такое...» Прозвучал сигнал атаки. Штурмовики с ревом заходили на цель. Уничтожить это змеиное гнездо, будь то лабораторией или военным заводом немцев или чем другим! Видно и так, что это не гражданское сооружение.
Около «диска» забегали. Иванов, да и не только он один, видел, что вокруг этого сооружения суетятся люди; люди и в то же время не люди – неуклюжие, с квадратными и обтекаемыми формами, будто в скафандрах или неприспособленные к условиям, высокого роста, намного превышающего средний рост человека. Гул нарастал; отблеск резал глаза при вхождении самолета в пике.
Первые взрывы бомбового удара штурмовиков разорвали тишину; земля тяжело вздрогнула. А на цель заходили уже другие «горбатые», освобождаясь от смертоносного груза.
Ликвидация «змеиного» очага началась. Неплохо, надо сказать, устроилась эта «лаборатория» – глухие необитаемые места, трудный подход. «Но и тут мы вас кончим! Думаете, надежно устроились? Ну, нет! Получайте!» Бомбовые удары, затем обработка цели из всего имеющегося огневого арсенала – пушек и пулеметов. Но не дремали и... они, огрызаясь тяжело, по-звериному, разя всё и всех подряд. Закипело настоящее сражение. Тяжелые дымные тучи заволакивали горизонт.
«Диск» один вел бой против десятков советских самолетов, созданных трудовыми руками человека, человека планеты Земля! То ли по стечению обстоятельств, то ли по каким другим причинам завязался этот «контакт», хотя и представляли его земляне совсем другим, разумным. Но простим летчиков – для них, да и для всего земного шара, шла тяжелая беспощадная война... Два мира встретились. Одним из этих миров были люди. А другой?
Лазерный луч полоснул по небу, споткнулся на одном штурмовике, ударил по другому. Два самолета вспыхнули яркими факелами; вскоре оба же завалились в штопор и ринулись вниз.
С земли открыли интенсивный огонь. На диске вступили в действие помимо лазерных установок ручные квантовые пистолеты, красновато-зеленые лучи которых били по пикирующим штурмовикам. Неизвестные «люди» расположились по кольцевой террасе диска и стреляли оттуда из ручного оружия.
Черный дым стелился над землей. Штурмовики и истребители ложились на обратный курс, когда из паутины облачности навстречу им выскочил самолет без опознавательных знаков. Это был старый знакомый Иванова. Неизвестный молнией пронесся мимо, поджег один истребитель и сразу же исчез. Но вместо него снизу вышел другой...
Разгром был полный, особенно досталось истребителям, прикрывающим отход штурмовиков. И на сей раз битву проиграли земные посланцы. Потрепанные и недосчитавшиеся многих в своих рядах, возвращались самолеты назад. Среди летящих домой комэска-два видно не было...
Через неделю после этих событий началось наступление Советской армии, прорвавшей линию фронта на большом протяжении. Доукомплектованный полк истребителей, в котором служил пропавший Иванов, менял аэродром.
Полковник проводил взглядом последний стартующий самолет и вскочил в легковую машину. Коротко бросил шоферу: «Поехали». Вызывали в штаб армии на утверждение списка лиц, представленных к наградам; специально для этой цели даже легковую прислали.
Ехали в сторону уходящего фронта – штаб перебазировался поближе к позициям истребительного полка. Мелькали развороченные поля, угрюмые пожарища. Но полковник был весел, он даже пытался запеть; не получилось, махнул рукой, добродушно буркнул шоферу, метнувшему на него удивленный взгляд: «Медведь на ухо наступил, что сделаешь. А настроение прекрасное». Водитель понимающе усмехнулся; неделю назад этого же полковника он привозил в штаб и видел, как полковник вышел оттуда мрачнее тучи – наверное, сильно попало за какие-то грехи.
Они проехали мимо пепелища, бывшей деревеньки, поравнялись с опушкой большого леса. Здесь пришлось притормозить – впереди двигалась большая воинская колонна. Полковник в ожидании закурил, задумчиво засмотревшись на деревья. Глаза его механически отметили, что из леса вышел человек в крестьянской одежде и направился в сторону дороги. Полковник затянулся сигаретой, тряхнул головой, отгоняя полудремотное состояние, и с любопытством стал разглядывать приближающегося человека; забытая сигарета тлела в его руках. Шофер тоже повернул голову в ту сторону, без интереса смотря на крестьянина, затем тихо тронул машину с места – колонна прошла развилку главной и проселочной дорог. Главная дорога представляла собой обыкновенную грунтовую дорогу, размытую сейчас дождями и изрытую снарядами, так что объехать сейчас эту колонну для шофера не представлялось никакой возможности. «Стоп», — властным голом остановил действия шофера полковник. «Чего ждать-то?» — уныло возразил водитель, но, приученный армейской дисциплиной не пререкаться, притормозил автомобиль.
Офицер до боли в глазах вглядывался в человека и вдруг привстал с сиденья. Автоматически открыл дверцу и будто слепой пошел навстречу крестьянину. Тот, заметив двигавшегося навстречу ему полковника, в нерешительности остановился.
Оба одновременно вскрикнули, кинувшись навстречу друг другу. «Виктор, Виктор, — бессмысленно повторял полковник, сжимая правой рукой руку Иванова, а левой хлопая летчика по плечу, — жив, дружище! Чертяка! Как я рад, Виктор. Ты молодец!» Обнявшись, они подошли к машине. «Под счастливой звездой родился, — говорил командир полка. — Повезло тебе: еду в штаб и вдруг вижу, что кто-то из леса вышел. Одежда крестьянская, а выправка военная. Дай, думаю, погляжу, что это за фрукт такой!» Капитан в ответ смущенно улыбался. «А мы уже похоронную на тебя написали. Думали – всё, отвоевался Иванов (при этих словах Виктор вздрогнул). Ну, садись-садись, прокатишься со мной, а то один и не найдешь – перебазировка». Они сели на задние сидения.
«Товарищ полковник, — обратился шофер, — прикажете ехать?» «Да, давай трогаться. Потащимся за матушкой-пехотой». От этих слов лицо капитана озарилось улыбкой, он вспомнил свои сравнения, но тотчас же снова стало суровым. Легковая тронулась, но через две минуты снова встала – уперлась в хвост колонны. «А, черт, — выругался командир полка и пояснил Иванову: — Еду в штаб, вызывают, но с такими темпами, видно, туда попадешь только к вечеру». «И не объехать их, главное, — пожаловался шофер. — Дорога перепахана, грязь, а в сторону съедешь – так каюк, не вылезешь. Товарищ полковник, а может, по проселочной дороге поедем? Ну да, по той, что от развилки отходит; только что ее проехали. Она короче, хоть и потяжелее, но проехать можно. Однако, глухая дорога. И, говорят, опасная – в том районе еще много недобитков ходит. Эту дорогу мало кто знает». «А вы ж тогда откуда?» «Шофер всё должен знать». Полковник вздохнул и вопрошающе взглянул на капитана: «Что ж, едем? Волков бояться – в лес не ходить. Двум смертям не бывать, одной не миновать». Водитель ухмыльнулся: «Ну что вы, товарищ полковник. Зачем такое? Мигом проскочим». Офицеры встретились глазами: «А? Каков! Значит, не пропадем». Иванов добавил: «Товарищ полковник, а пока едем, я вам расскажу историю своих злоключений; есть что-то интересное. А потом, если не возражаете, можно даже посмотреть это интересное место. И даже нужно». «Согласен», — полковник прикурил и приготовился слушать. Капитан начал рассказывать.
«... Я пытался еще потянуть на самолете, но истребитель был объят пламенем. Стало ясно – если я сейчас не выброшусь с парашютом, то последует неминуемый взрыв. По опыту встречи с этим неизвестным мне стало понятно, что применяется некое могучее оружие, оставляющее после себя один лишь прах и осколки. Приземляться пришлось прямо на лес – место было глухое, необжитое. Но всё прошло благополучно, удалось втиснуться на небольшую поляну. Закопав парашют, я долго сидел под деревом, выбрав укромное местечко, и приходил в себя. Слишком всё это было нереально: и этот диск, и погибшие товарищи, и этот жуткий бой».
«Таких самолетов у нас еще нет», — сделал заключение Иванов. «Их не видел, – ответил полковник, — но думаю, что еще нет. Но скоро будут. Я уверен в нашей науке и технике».
«Трезво взвесив все обстоятельства, мне оставался один путь – идти обратно к «диску» и до конца выяснить его происхождение. Другого пути совесть мне не подсказывала. Но чем ближе подходил я к тому гиблому месту, тем сильнее у меня болела голова; это было странно и тем более непонятно – я не был ни ранен, ни контужен. Всё же я вышел в тот район и незаметно для себя задремал в кустах. Очнуться меня заставил шум. Вокруг того, что было когда-то диском, а теперь называлось кучей искореженного металла, суетились люди. Точнее, эти существа только напоминали людей, точную, но увеличенную их копию; одеты они были в полупрозрачные скафандры (защита от чего? Если они люди, пусть даже великаны, то значит, скафандры их защищали от химических воздействий – таковы мои доводы). Но вот часть гигантов, словно по команде, отцепила с поясов ручные устройства, напоминающие пистолеты, но со «шлангами», оканчивающимися в укрепленных на груди коробочках. И сверкнули красновато-зеленоватые вспышки; лучи распарывали серо-стальной металл, дававший туманно-синеватый отблеск. Другие гиганты, прикладывая к порезанным кускам черные небольшие ящички, поднимали их в воздух с глыбами металла. Такие куски не под силу поднять человеку, даже этим же гигантам; видно, в ящичках концентрировалась подъемная сила – по принципу гравиометрической. Складировался металл в люки... самолетов. Да, тех самолетов без опознавательных знаков, которые мы называем «инкогнито», неизвестные и т.д. Их было несколько, и все они были в полувертикальном положении (забегая чуть вперед – то есть вертикально стартующий). Было ясно, что пришельцы преследуют цель не оставлять после себя следов, тщательно забирая всё свое, вплоть до искореженных кусков металла и мельчайших деталей. Последние они собирали каким-то сложноустроенным щупом.
Лиц их я не рассмотрел – они были скрыты полутемными колпаками скафандров. Вскоре великаны стартовали, а я от тупой ноющей боли в голове потерял сознание. Очнувшись, я полз, снова замирал на сырой земле; опять приходил в сознание и полз. Потом нашел силы встать. Шел, отсиживался в этом лесу, когда понял, что наши прорывают линию фронта. Ждал. И вот – дождался!»
«Н-да, — полковник внимательно взглянул на Иванова, — дела! Чудеса, да и только». Они замолчали, погрузившись каждый в свои размышления. Оснований не доверять комэску-два не было – капитан зарекомендовал себя за всё это время только с положительной стороны; кроме того, рассказ Виктора представлял внушительный интерес. И полковник решился: «А что, если нам осмотреть это место, может, что там и осталось... Тем более, как я понял, это по пути. Недалеко?» Капитан помедлил с ответом: «Если следовать тем путем, которым я вышел сейчас, это составит приличное расстояние, и всё – буераком, глушью и топью. Но есть другой путь; именно по нему я вышел первый раз на эту дорогу. Расстояние не более двух-трех километров. Но в тот раз мне пришлось снова углубиться в лес и уйти с того места – по дороге отступало немецкое подразделение. Найду ли я? Да, будьте в этом уверены. Всё зафиксировано в памяти с самолета, при подходе к цели, и кроме того я сам долгое время до армии жил в лесу – имею хорошие навыки ориентирования».
Проселочная дорога, по которой раньше, до войны, быть может, ездили раз в год, вильнула в сторону и вскоре была вплотную зажата массивом леса. «Меня поражает, — капитан не сводил взгляда с дороги, — что эти существа на добрых полметра выше обыкновенных людей. Я слышал и знаю, что у нас на Земле есть и карлики, есть и великаны, но эти были как на подбор... Мне показалось (а может быть так и есть на самом деле?), что это не избранные «люди» высокого роста, а просто ТАМ все такие, все гиганты... И вызвано это своеобразными условиями, характерными для их среды: к примеру, более обедненной кислородом атмосферой, вследствие чего система кислородного питания сердца состоит из основной и дополнительной. Вот за счет дополнительной системы вполне возможно и объясняется их большой рост». «А может, они от природы такие? — возразил полковник. — Или же параметры их планеты другие, а?» Иванов пожал плечами и повернулся к шоферу: «Здесь. Тормози». Взглянул на полковника: «Идемте? А то, догадываюсь, вы меня за лжеца принимаете». «Ну что вы», — полковник смущенно отвел глаза, хотя если сказать по честности, кошки недоверия скреблись в его душе. Он взглянул на высокие стены леса, нависшие над узким полотном дороги, громко вздохнул: «Тишь, спокойствие. В общем – царственная тишина. Уху не за что зацепиться...» Капитан улыбнулся и добавил: «Убийственная тишина!» И на самом деле – безветренный лес не издавал ни одного звука, ни одного шороха.
Иванов открыл дверцу, ступил на дорогу. С другой стороны автомобиля вышел полковник и, обогнув машину, подошел к летчику. «Показывай свои чудеса», — добродушно прогудел он. Но оба не успели сделать и шага – автоматная очередь, гулко прогремев в тишине, ударила их свинцом. Тяжело раненый полковник, будто от толчка, шагнул назад и грузно осел мимо открытой дверцы на сиденье. Перепуганный шофер рванул машину, прошептав побледневшими губами: «Недобитые немцы... гады!»
Легковая автомашина с раненым полковником, проскочив опасную зону, мчалась вперед. Шофер не сбавлял скорости.
А позади, на размытой дороге, раскинув широко беспомощные руки, лежал мертвый капитан. Его остекленевшие глаза уставились в небо, туда, где он с надеждой искал подтверждение своей догадки.
Последними словами капитана были: «А мы уже похоронную на тебя написали...»
Рассказ третий
Чертово гнездо
«Чему быть – того не миновать!» — вздохнул старшина роты Иван Зубилов, оглядывая панораму расстилавшихся перед ним гор. Как не хотелось ему, старшине Зубилову, воевавшему с начала войны в пехотных частях, лезть сейчас на эти крутые склоны и драться там! Вся жизнь сорокалетнего Ивана Кузьмича была неразрывно связана с армией, именно с пехотой, а тут, черт его знает, придумали горнострелковую роту.
Зубилов был человеком военным. Еще юнцом он воевал в годы гражданской войны, был разведчиком, пулеметчиком. Именно тогда судьба свела его с армией, крепко привязав к пехотным стрелкам. «Без пехоты куда? — сам себя спрашивал Зубилов. — Нет выхода. Люди – они всему основа. То есть что? Отвечаю: пехота – в армии главное». И он остается на дальнейшей службе.
Карьеры в армии он не сделал, но стал старшиной роты. На плечи Кузьмича легли многочисленные хозяйственные и дисциплинарные заботы. С начала войны к ним добавились и военные. Командир роты не мог нарадоваться на Зубилова и всё повторял: «Вот это да, вот это здорово! Помощник у меня, а?! С таким не пропадешь». Жалко только, что того комроты убило в сорок первом, когда потрепанная рота выходила из окружения. С тех пор много их сменилось – путь младших офицеров на войне короток, ибо на них ложится вся огненная тяжесть войны. Но ничего, грех на них жаловаться – хорошие ребята были.
Теперь, когда Советские войска вошли в Чехословакию, в батальоне была создана отдельная горнострелковая рота для ведения боевых действий в Словацких Карпатах. Старшиной роты единодушно предложили Зубилова. Узнав о своем новом назначении, Кузьмич схватился за голову: «Что, почетно? Несмотря на мою старость, хотят меня затолкать в горы! Чем я провинился перед вами, товарищ комбат?» «Наоборот, — улыбнулся тот, — это большое доверие, Кузьмич! Рота будет действовать автономно, туда подобраны опытные люди. И воин вы непревзойденный, вон сколько наград на груди». «Было бы больше, — усмехнулся в густые усы старшина, — да в сорок первом нас не сильно ими баловали...»
Происходило это в сорок пятом году, буквально за несколько месяцев до окончания войны. Бои шли в северной части Карпат, между истоком Вислы и столицей Венгрии Будапештом, на словацкой территории. В этой области Карпаты достигают отметки до двух тысяч, а то и до трех тысяч метров над уровнем моря при обширной прилежащей площади более низких отметок. Здесь и предстояло теперь воевать горнострелковой роте.
Зубилов еще раз окинул горы взглядом и двинулся вслед за командиром роты; цепочкой потянулись люди...
Не будем вдаваться в описание боев и стычек, выпавших на долю отдельной горнострелковой роты. Были горькие минуты и безвозвратные потери, была радость очередной победы, пели в горной тишине звонкоголосые пули, рвали утесы скал гранаты... Всё было! Война есть война. Горнострелковая рота имела своей целью ликвидацию мелких отдельных очагов сопротивления, небольших групп и многочисленных банд, укрывшихся в горах. С крупными соединениями рота в бой не вступала; сообщив по рации квадрат их нахождения, обходила стороной и двигалась дальше, вглубь гор. А в засеченный квадрат летели снаряды, падали бомбы, уничтожая и разгоняя гитлеровцев... В одном из крупных боев погиб командир горных стрелков; командира роты заменил его заместитель Старовойтов.
«Вот и еще одного провожаю, — всхлипнул Зубилов. — Хороший был малый. Жить бы ему и жить, ан нет... Не дали!»
... После продолжительного марша рота закрепилась на небольшой площадке, что находилась чуть пониже вершины. А там, наверху, кто-то был. Это чувствовали и новый комроты, и старшина, и все солдаты. С тревогой поглядывая на каменный шишак вершины, изрытый ходами, ждали окончательного решения. Комроты тянул, не зная, что предпринять; никакого движения противника не предвиделось, но то, что он все-таки там есть, чувствовалось по многим неуловимым признакам: застоялая тишина, порядок перед входами, чувство круговой слежки сверху, странное монотонное, едва уловимое ухом гудение. Офицер вопросительно взглянул на старшину: «Кузьмич, что будем предпринимать? Медлить нельзя». «Конечно, — согласился тот, — отлеживаться легче всего», — и снова замолчал, обдумывая создавшуюся ситуацию.
И вот медленно, укрываясь в расселинах и трещинах, вперед поползли двое. Конечно, это было абсурд – соваться туда с разведкой утром, когда темнота ночи уже начинала рассеиваться и сереть. Но другого выхода быть уже не могло – рота не могла лежать до следующей ночи, да и кто знает, что произойдет еще днем. Впереди полз Зубилов, настоявший на том, что он должен обязательно идти на это рискованное дело. «Не боишься?» — спросил его комроты. «Не впервой», — просто ответил на это старшина.
По мере приближения этих двоих, в глубине пещеры – а что она там есть, Кузьмич не сомневался, – гул усиливался и достигал высоких, вибрирующе-пронзительных нот. Иван замер, жестом остановив своего напарника, по-хозяйски огляделся. И собирался было ползти дальше, как с вершины прямо перед разведчиками ударил слепящий сноп. Луч прошел рядом, опалив знойным дыханием, и пропал. Лишь сухо затрещала покрытая предутренней росой трава, начиная тлеть, камни потекли жидкой лавой, а образовавшаяся неглубокая полоска в верхнем слое земли начала осыпаться. Зубилов замер, не успев даже испугаться, ткнулся головой вниз его товарищ. Установившаяся тишина ничем не нарушалась.
«Жив?» — тихо прохрипел, не оборачиваясь, Иван. Ответа не было, и Зубилов осторожно повернул голову. «Что ты делаешь?!» — хотел заорать он, видя, как его напарник отцепляет гранату с пояса, но было уже поздно. Старшина, обхватив руками голову, вжался в землю. В те короткие секунды, что прошли перед взрывом, успел подумать: «Граната не долетит – далеко. Только себя выдадим!» Прогремел взрыв; засвистели осколки. «Что-то здесь не то, — отметил обостренный мозг Кузьмича. — Взрыв впереди, а это откуда-то сбоку...»
Старовойтов, с тревогой следивший за разведчиками в бинокль, видел, как взметнулась рука бросавшего гранату, как летела ее черная точка, как... будто споткнувшись обо что-то, изменила свою траекторию и отлетела в сторону. Прогремело гулкое эхо взрыва. Офицер протер гзала. «Померещилось? Но зачем они выдали себя? Ну и Зубилов... Сглупил, сглупил».
Старшина замер, потом, судорожно перевернувшись, откатился к своему товарищу. Опрокинув толчком его на спину, заметил расплывающееся багровое пятно на груди. «Готов!»
Тысячами солнц блеснула каменная твердь вершины. Серебрящие лучи, медленно двигаясь сверху, спускались на Зубилова, на роту. Вспыхнула трава; как подсеченные падали на склоне деревья; вставал сплошной поток огня.
Иван, работая локтями, стремительно скатывался вниз, не жалея ни себя, ни обмундирования. «Лучше тысяча синяков и ссадин, чем одна дырка в теле. Но эта штуковина, кажется, дырок не делает. Похуже...» Со всего размаху он ткнулся в Старовойтова. «Отступать, немедленно отступать, — просипел старшина. — Всем вниз». Комроты только кивнул в ответ и замахал руками людям. Короткими перебежками и рывками горнострелковая рота уходила вниз, в распадок. И когда последние солдаты пропали с поля обозрения вершины, скрывшись за густыми деревьями в небольшой складке склона горы, только тогда грозные как молнии лучи перестали преследовать роту Старовойтова. Люди, перепуганные, сбившиеся как бараны в стадо, не знали, что дальше делать – у них не хватало теперь ни сил, ни воли. Но сверху, застилая предутреннее небо сумрачной пеленой дыма, ревя, как бешеный хищный зверь, надвигался огненный пал. Сильный ветер только помогал его движению.
Побледневший комроты оглядел собравшихся людей, руки его от сильного первого потрясения тряслись. «Всем вниз, — сорвавшимся голосом закричал он, — вниз, в распадок!» Рота, перейдя на трусцу, замельтешила между деревьями. Отойдя от распадка километра на два и надежно укрывшись в густых зарослях леса, Старовойтов приказал сделать короткий отдых. «Привал!» — объявил старшина и пошел расставлять посты.
А между солдатами строились предположения, что бы это могло быть. «Молнии?» «Вполне возможно. Впервые вижу короткое замыкание таких размеров», — раздалась чья-то шутка. Ее не поддержали – слишком все были подавлены и искали более веского оправдания. «Жжет и режет всё, да?» «Почище огня!» «Ну истинная сварка... А может, это связано, ну, с какими-нибудь рудами?» «Не мели ерунды». «На них влияет что-то, происходит конденсация заряда, после чего от возбудителя сверкает...» «Да, сверкнуло: бежали вниз не оглядываясь». Нарастающий злободневный спор вели уже не солдаты, в их речах проглядывались довоенные профессии – то обсуждали это удивительное явление колхозники, лесорубы, сварщики, электрики, рабочие. «Как будто бог там сидит, сверху глядит и творит свои дела», — пошутил всё тот же неутомимый голос. Ему зло возразили: «Бог в огненной колеснице, так, что ли?» «Бог-то бог, но там, по-моему, сам черт засел!» Говорившего дружно в рифму поддержали старым русским выражением: «Черт его побери!!!» Только один из солдат, с лычками сержанта на плечах, смуглый и невысокий, сказал другое – «Карамба!», что однако означало то же самое. Сержант был испанцем, эмигрантом из Испании, и воевал он уже девять долгих лет: Испания, Франция, Польша, СССР, мотаясь в интернациональных частях; это был человек, известный своей безграничной отвагой и мужеством. «А что, хорошее себе черт гнездо свил?» — невинно осведомился лукавый голос. В ответ – угрюмое молчание. И даже не радовало восходящее солнце, лучи которого начинали пригревать уставших людей. Наступил день, а рота в бездействии продолжала лежать.
Старшина и Старовойтов держали совет. После долгих споров решили снова выйти на исходные рубежи. «Сделаем это с наступлением сумерек, — приказал комроты, — а сейчас люди пусть отдыхают, приводят себя в порядок. Надо еще раз проверить посты».
Вечером горнострелковая рота молча снялась с привала и начала выдвигаться на первоначальные позиции. Вершина молчала. Тишина, окутавшая гору, была настораживающей и грозной. Ветер не трепал деревья, замерев где-то в распадке; от пепелища поднимался чуть заметный синеватый дымок пожарища, прибитого дневным мелким моросящим дождиком. В небе нависали темные тучи, грозящие новым дождем. Рота ждала сигнала атаки – одну красную ракету.
К Старовойтову подполз испанец. Офицер оторвался от созерцания вершины: «Что случилось, Хосе?» «Старшина велел передать, что рядом с нашим расположением замечено движение немцев». «Куда они двигаются?» «Вероятнее всего противоположный склон горы, намерения те же – оседлать вершину». «Откуда такие данные?» «Удалось взять «языка», он и рассказал. Но, говорит, им неизвестно, что на вершине расположено «чертово гнездо». «Что за «чертово гнездо»?» — удивился Старовойтов. «Ну, эти...» «Понятно, — офицер махнул рукой. — А немцы давно подошли?» «Говорит, что нет. Выходят из окружения. Прорываются на запад». «Много их?» «Если верить словам «языка», то не более сотни. Так что будем делать, товарищ командир роты?» «Ждать, — последовал жесткий приказ Старовойтова, — без команды не стрелять. Так и передать всем».
Рота, как ощетинившийся барс, снова замерла в ожидании атаки. А Старовойтов лелеял мечту натравить немцев на этих..., которые там, наверху. «Если мы не полезем сейчас на штурм, а выждем, то немцы, не знающие действительной обстановки, обязательно попытаются овладеть вершиной. Кто на ней – тот и бог обстановки. Что ж, посмотрим интересное зрелище...»
Немцы, зайдя откуда-то сбоку, так, что не заметили расположение горных стрелков, и вправду оказались почти на противоположном склоне гор. Комроты видел, как, рассыпавшись цепью, немцы двинулись к вершине. «Торопятся овладеть ею до наступления темноты, — отметил про себя Старовойтов. — Так-так, ну давайте, голубчики!»
Прогремели первые автоматные очереди, вплели свои голоса ручные пулеметы – немцы лавиной хлынули в атаку. Навстречу им ослепительно ткнулись тонкие щупальца лучей; стало светло как днем. Шум атаки, возгласы перемешались с предсмертными, бередящими душу криками, призывами о помощи. Пули с пением уносились вверх, и их глухой рикошет о скалы дополнял общую картину боя. Попытки немцев взять вершину оказывались бестолковыми – дойдя до определенной черты, где их встречали разящие лучи, они откатывались в панике назад. И снова, как слепые и бездумные, они кидались встречать свою смерть, оглашая поле битвы дикими воплями.
«Странно, — анализировал Старовойтов, — почему это пули доходят прямо до вершины? Тогда почему не долетела граната, а отлетела от чего-то невидимого в сторону... Не успели поставить эту защиту?»
Но вот пули, наскакивая на какую-то преграду, начали рикошетить прямо в воздухе – теперь ни одно инородное тело не долетало до пещер. В местах предполагаемой встречи возникали короткие голубоватые вспышки. «Сильнейшее электромагнитное поле? — изумился Старовойтов. — Но как они его концентрируют? Ведь стопроцентная гарантия, что оно сферическое, то есть оно надежным колпаком прикрывает обороняющихся». На вершине наметилось движение: какие-то существа человекообразного подобия входили и выходили из пещер, что-то втаскивая и вытаскивая. Увидев такую безнаказанность поведения, немцы озверели совсем. Поднялся страшный шум – патронов не жалели. На вершине молчали. «Видно, одно с другим несовместимо – уничтожение и оборона, а то может возникнуть пробой магнитного поля».
Немцы перли вперед, поливая из автоматов. И вдруг перед ними заискрилась сферическая поверхность. Рухнули как подкошенные передние, странно задергались их соседи. «Массовая казнь», — жутко улыбнулся Старовойтов Зубилову, расположившемуся около него.
На горы упала ночь, покрыв всё мраком. Склон горы усеялся к тому времени многочисленными трупами гитлеровцев. Остатки их, пользуясь темнотой, уходили прочь. Вот тут-то они и нарвались на позиции горнострелковой роты. Схватка была короткой. В рукопашном бою были уничтожены последние полтора десятка немцев. Когда к месту стычки подоспел старшина, всё уже было кончено. «К шапочному разбору подоспел», — с огорчением вздохнул Зубилов. Окружавшие Кузьмича с уважением взглянули на его могучую фигуру, которая так бы пригодилась в этой драке. И кто знает, в этой кромешной тьме, среди коротких ударов финок, ножей и вспышек автоматных очередей, может и не случилось бы этой беды... Перед Зубиловым нехотя расступались, образовывая ему узкий проход вперед, туда, где лежал распростертый Старовойтов.
Кузьмич потянулся к голове. «Рано хоронишь, — вдруг хрипло сказал комроты. — Я жив, но тяжело ранен». С лица старшины сбежала горестная улыбка, радость озарила глаза.
Поистрепавшаяся в боях, поизносившаяся на маршах рота, полностью справившись с поставленной перед ней задачей, готовилась к обратному, своему последнему маршу. «Домой, — шутили солдаты. — Дом наш на востоке. А встретимся с нашими – и снова на запад, добивать Гитлера в его берлоге». «Н-да, — поддакивал им старшина, — доберемся мы до этого гуся! И полетит он в жаркие края». «Ишь как, всё в рифму, — восхищенно заулыбался Хосе, понимающий и говорящий на многих языках. — Но почему он улетит в жаркие края? То есть сбежит, да? Я бы ему не дал бегать... собственными руками удушу за мою Испанию!» — он побледнел. Зубилов, видя такой переход, процедил: «Полетит он, я говорю, в такие «жаркие» края, что...» Его поняли.
Рота отдыхала там же, недалеко от распадка. Все выспались, стали бодрее и веселее. Придавало сил и то, что рейд подходил к концу. Снова рота выдвинулась на исходные позиции, настороженно наблюдая за вершиной. Там, наверху, жизни не чувствовалось, однако Зубилов мало доверял этому обманному спокойствию, он предпочитал ждать. Прошел час, два, три. Никаких признаков. Лежавший на задней линии позиции раненый Старовойтов начинал нервничать, часто впадал в забытье; самодельные носилки на стойках судорожно скрипели под его порывистыми движениями. Прошел еще час – и никаких результатов. Тогда старшина приказал обложить с небольшим продвижением вперед вершину со всех сторон.
День уже был в самом разгаре, а рота снова – в который раз – лежала в ожидании. Земля была еще холодной, снег на горевшем склоне растаял; пахло наступающей весной. «Снизу – холод, сверху – печет», — пробурчал сержант Хосе. — Товарищ старшина, голове вашей не жарко?» Испанец говорил по-русски сносно и его вполне можно было понять. Улыбка скользнула в усах Кузьмича: «Моя голова холодная, как пень в осеннюю погоду». Ошарашенный Хосе долго обдумывал ответ, пока не осмелился задать новый вопрос: «Как это понять?» «А так, — отрубил Зубилов, — что у командира голова должна быть всегда холодной и трезвой. На то он и командир!»
Терпение покидало людей. И Кузьмич решился: в создавшейся обстановке был только один выход – группе из трех-четырех человек идти туда, вверх. Повторится то же самое – значит, снова спасаться бегством, а если нет – то на «нет» и спроса нет, ибо дальше «ждать у моря погоды» становилось невмоготу. Но посылая людей в разведку, старшина изменил своему принципу – возглавил поиск сам. Это был факт сам по себе вопиющий, но старшина, опять же, другого выхода не видел. Нужен был руководитель, чтобы обстановка была ему впоследствии ясна до конца. «Да и не имею я права посылать людей на смерть одних», — успокаивал он свою совесть, на что внутренний голос ему слабо возражал: «А оставлять роту, если что потом случится, ты имеешь право? Ведь Старовойтов тяжело ранен...» Но это не поколебало Ивана.
Зубилов, Хосе и еще двое солдат-добровольцев выползли вперед. Потянулись томительные минуты. Четверо, делая однообразные вялые движения, ожидая каждое мгновенье «грозы», продвигались всё ближе и ближе к вершине. Она молчала. Пещеры молчали и тогда, когда с камней неожиданно поднялся во весь рост старшина и как пьяный пошел в гору. На вершине никого не было... Но рота не двигалась с места – таков был приказ, – ждала.
В пещеру первым вошел Зубилов. За ним как привязанные потянулись туда Хосе и солдаты. Секундное чувство тьмы – и в глаза ударил яркий дневной свет. «Откуда?» — изумился старшина. Нигде ни светильников, ни ламп, не говоря уж о свечах и керосинках; воздух – чистый. В спину удивленного Зубилова ткнулись его товарищи, которые были поражены этим не менее своего командира. Мягкий фосфоресцирующий свет исходил от стен; кое-какие участки были темные. «Вроде как заряд кончился», — рассудил по-своему Иван и двинулся крадучись вперед. Береженого и бог бережет! Каменный коридор привел его в тупик, но по всему было видно, что здесь есть массивная каменная дверь, ведущая в неизвестное, в частичку мира... этих. Все четверо упорно начали поиски – выстукивали, тыкали во все расщелины, дергали какие-то рычаги и нажимали многочисленные кнопки, вмонтированные в камень. Только через тридцать минут дверь неожиданно и бесшумно отошла внутрь, открыв глубокую темноту. Зубилов вытер вспотевший лоб, шумно вздохнул: «Повезло нам, братцы – это кодовый замок, открывающийся при определенном наборе импульсов электрических величин. Необходимо его, хлопцы, запомнить. Хосе, возьми на память положение. И за мной! Давайте фонари». Лучи света располосовали темноту. «Не расходиться, держаться всем вместе», — приказал старшина. А в фокус внимания попадали странные приборы, прозрачные колбы, стеллажи и столики из непонятного материала; вот луч света ткнулся в большую панель приборов. «Пульт, — пробормотал Кузьмич. — Но вот только чего?» Отдельно, в стороне от него, аккуратными стопками стояли прозрачные ящички. «Какие-то небольшие кубики», — Хосе ткнул в них пальцем; масса кубиков подалась, затем, обратно спружинив, когда препятствия уже не стало, приняла первоначальную форму. Кубиков в каждом ящичке было много. «Что это, а, товарищ старшина?» — поинтересовался Хосе. «Я не ходячая энциклопедия, — буркнул Зубилов, — но могу дать один совет: если хочешь узнать, что перед тобой – попробуй, как говорят русские, на вкус и потрогай руками». Приняв совет к руководству, Хосе кинул в рот один из кубиков. Старшина взорвался: «Что делаешь? А если отравлено... Эти немцы на всё готовы ради подлости!» «Это не немцы, — просто ответил Хосе. — Тех я хорошо изучил. Здесь хозяева кто-то другие, не местные». И это выражение – «не местные» – поразило Зубилова в самую душу, он остановился как вкопанный. На вопрос, так мучивший его последние два дня, он наконец получил ответ, прозвучавший сейчас так просто и понятно – это не «местные». Тогда кто же? Сейчас это не играет роли. Кузьмич шагнул к порогу, всё-таки съел на ходу один кубик – уж больно нахваливали солдаты, успевшие съесть не по одному. «Идем, — бросил Зубилов и двинулся к выходу, — подробнее изучим потом». Около двери, что-то ковыряя в ней, стоял уже один солдат, видно, невнимательно слушавший ранее все объяснения старшины насчет двери; Кузьмич не обратил на него внимания и вышел в освещенный коридор. А через две секунды раздался глухой щелчок. Старшина резко обернулся к двери, сердце его ёкнуло в предчувствии недоброго. Одним прыжком преодолев разделяющее его пространство до двери, он ударил ее всем своим весом. Но тщетно. Теряя рассудок, Зубилов громко закричал; эхо, ударяясь об стенки, заплетаясь в коридоре, двоясь, троясь, покатилось по узкому ходу. В ответ на его крик раздался далекий и при всем желании непонятный и тихий ответ с той стороны – камень двери был «непробиваем» для звука. Иван судорожно еще раз ударил дверь; он не понимал – ведь код остался тот же, в чем же тогда дело, почему не открывается дверь? И с ужасом вспомнил, что солдат, стоявший у двери, рылся в ее кодовой настройке. Теперь старшине была нужна корректировка. Через десять минут крика, он в изнеможении сел на пол – сдал голос. Еще десять минут, ушедшие на подборку нового кода, не дали результатов. «Тогда мы угадали один шанс из миллиона, — с тоской подумал Зубилов, — теперь же это нереально!» По коридору навстречу старшине бежали люди. Кузьмич вжался в стенку и выставил вперед автомат – живым не получите! Но то были его стрелки.
Зубилов объяснил коротко обстановку: люди попали внутрь, они в пещере, туда дверь открылась, обратно ее случайно закрыл один из троих, оставшихся там – нужно подобрать код. Безрезультатно прошли три часа, и осталось испробовать лишь одно – подорвать дверь гранатой. Старшина поник головой, заранее зная, что этим решением он обрекает тех троих на верную смерть. Но не показал вида – не надо расстраивать людей, тем более поджимает время и необходимо уходить отсюда скорее, мало ли что случится.
Взрыв похоронил людей, заодно убив смельчака, бросившего гранату. Двухчасовые раскачки, правда, не давшие определенного ответа, заставили поверить в это.
Рота уходила прочь.
... Тяжел путь на запад, намного веселее он на восток, если особенно знаешь, что тебя там ждут. Вскоре остатки горнострелковой роты встретились с советскими войсками. Весь этот путь Зубилову есть не хотелось. «Ну и кубик, — думал он, — весьма питательный...»
Старшина докладывал своему командованию. Его остановили, задав вопрос: «Где комроты?» «Убит». «Старовойтов?» «Тяжело ранен. Принесли на носилках». «Значит, вы?» Зубилов отдал честь: «Задачи, поставленные перед отдельной горнострелковой ротой, выполнены». И больше ничего не сказал. Он, старшина, был в докладах немногословен: что выпало на его долю – касалось его, и других это не касается. Главное, что задание выполнено. А если расскажешь, что произошло на самом деле – не поверят, начнут таскать, а ему еще надо мстить дальше за свою погибшую в сорок втором жену и детей...
Рассказ четвертый
Тринадцатый номер
Число тринадцать... Издревле оно пользуется мрачной и дурной славой. Этого числа боялись, перед ним дрожали, его проклинали. Как было оно зловещим среди наших первобытных предков, так и сейчас остается суеверным знаком. Историю свою ведет это проклятое число от библейских времен, от неугодного Богу тринадцатого апостола. Число тринадцать связывается с нечистой силой... Двенадцать апостолов – дюжина, тринадцать – чертова дюжина. Вот вам и взаимосвязь этого весьма интересного числа с кознями дьявола. А вообще-то это число интересно, и хитрые люди вполне могут использовать его в своих корыстных целях. Но история, которая сейчас будет поведана, совсем особая в этом отношении.
... Весной 1946 года, в один из солнечных прекрасных дней в небольшой отель провинциального городка северной части Венгрии вошел богатырь гигантского роста (если верить, конечно, грешному человеческому измерению). Рост его достигал почти восьми футов; если же перевести это в европейскую меру измерения – в пределах двух метров тридцати сантиметров или же чуть более. Все эти слова, которые приходили на ум при взгляде на этого великана – грешный, английская мера измерения, европейский метр, – сказаны не напрасно, ибо странное создание лишь по внешнему облику являло собой человеческий образ. А так казалось, что это неземное существо, хоть и создано оно по образу человека. Облик пришельца был странен и своеобразен: могучая фигура, громадные темные очки почти на всё лицо, пышные, обрамляющие лицо и падающие на плечи волосы, глухой френч, борода (точнее, бородище) с густыми усами, на кистях рук вправленные под рукава френча черные перчатки, на ногах мягкие невысокие сапожки из меха. Бродяга? Бандит? Золотоискатель? Против двух последних предположений было веское доказательство: небольшой, скорее миниатюрный для этого гиганта чемоданчик, никак не говорящий о том, что туда может влезть целый пулемет (пусть даже автомат) или же промывочный универсальный лоток. Можно, конечно, возразить, что туда вполне влезло бы с четверть дюжины пистолетов или добрый самородок золота – это кому как вздумается, у кого как голова работает. Но и на это можно найти оправдание – неспокойна была послевоенная Венгрия, и лучше выпустить пару пуль первым, чем лежать самому с пробитым черепом; а насчет золота... А что золото?.. Золото оно и есть золото – деньги, валюта.
Тогда остается последнее – бродяга? Но бродяге нечего скрывать, а этот будто в панцире из всех форм маскировки, укрывающем его от любопытных взглядов человеческих. Портье и швейцар с любопытством уставились на странного клиента. А что это будущий клиент, они не сомневались: гигант постоял у открытых дверей, прочитал великолепное название отеля и шагнул в фойе.
Швейцар бросился на помощь – ведь надо помочь взойти на несколько ступенек, затем донести чемодан до номера (и тогда, глядишь, отколется на «чай»...). Но жесткий, с металлическими нотками голос остановил его: «Спокой-й-и-но-о-о!» Швейцар остановился как вкопанный. «Есть номера?» — прогремело вновь. Портье засуетился – ведь это был его хлеб: «Вам люкс? Двойной? Палату? Общий улучшенной планировки на двоих, троих? Простую одиночку?» «А что, — прокатилось в ответ, — тринадцатый номер у вас есть?» «Имеется». «И он свободен?» «Тринадцатый? Номер на одного. Но в настоящее время он занят. Берите другие номера: есть люкс, двойной... Зачем вам простую одиночку?» «А кто там?» «Где?» — портье начинал недоумевать необычным посетителем. «В тринадцатом номере». «Гость нашей страны. Богатый турист-коммерсант». «Я тоже гость вашей страны! — жутко рассмеялся клиент. — Коммерсант страхом». «Попался, — пришел в ужас портье. — Надо бежать за хозяином. Этот тип не иначе как из совдепа, пришли национализировать! И сюда добрались, чертовы социалисты...» Но испуг его развеял всё тот же гигант: «А что, нельзя его попросить в другой номер?» У портье еще сильнее выпучились глаза: «Как это... попросить? Но позвольте... Честь хозяина, марка отеля? Нет, дорогой, мы еще дорожим этими старыми добрыми понятиями. И ведь так нельзя: захотелось вам – побоку другого, своего предшественника». «Вы покаетесь», — просто и беззлобно процедил гигант и стремительно вышел. Ошарашенный швейцар, слушавший их диалог, выбежал вслед, но странного клиента и след простыл.
... Второй этаж. Короткий коридор отеля. Тринадцатый номер, где блаженствует, развалившись на полутораспальной кровати, богатый турист-коммерсант. Номер невелик, представляет собой одну небольшую, прямоугольной формы комнату с выходящим на северо-восток окном. Гость лежа мечтает, как он, «отковавший» деньги в своей транзитной поездке (ох, как будет рада им жена! Кстати, чем она сейчас занимается??? Знаю я ее), вернется наконец после долгих странствий к себе в Австрию. Теперь уже близко, рукой подать; тем более что в портфельчике внушительно лежат горками пачки денег.
За окнами темнело; и было так неохота вставать, чтобы включить свет. Не покидало ощущение размягченности, удачливости своей фортуны. Грёзы в видении туриста вставали монолитными банками, собственными имениями. И хоть не так было много денег в портфеле, чтобы осуществить такое, однако же их было достаточно для того, чтобы прожить безбедно до конца дней своих. Может быть, было безопаснее не везти их с собой, а перевести? Но коммерсант верил в свою звезду и в дополнение, что висело под курткой на поясе – пистолет. Так безопаснее и надежнее.
С грохотом на пол рухнула рама, и в проеме встала громадная серая тень. В груди туриста ёкнуло, перехватилось дыхание. А черный призрак спрыгнул на пол, на четвереньках пробежал за несколько секунд те метры, что отделяли окно от кровати, и снова встал во весь свой гигантский рост перед коммерсантом. К лежавшему протянулись две огромные волосатые руки, как пушинку подняли его с постели. Турист чувствовал, как эти лапы, оцепившие горло кольцом, сдавили его шею мертвой хваткой и перед глазами поплыли радужные мертвящие круги...
Звонок был ранний. «Алло?! Прокуратура, да?» — голос был перепугано-визгливый, на высоких тонах. Помощник следователя Петраско Сней с досадой поморщился – как он не любил этих бестолковых звонков, которые с первой же минуты не вносят ясность, а скорее ставят перед фактом неожиданно запутанного самим же звонившим дела. И он применил свой излюбленный прием, сразу же заорал: «Прокуратура слушает. Говорите быстрей, что случилось?» «Прокуратура, да? Это из отеля говорят. У нас убийство!» «У вас или в отеле?» — съязвил Петраско. Голос сбился с высоких нот, смущенно, будто оправдываясь, забормотал: «Это швейцар отеля говорит. Выхожу утром, а под окнами кто-то лежит. Гляжу – не дышит... Это тот турист из...» «Выезжаем. Объясните на месте», — Петраско бросил трубку и взялся за другой телефон. «Алло! Мне квартиру следователя. А, это вы, шеф?! В отеле убийство. Да, только сейчас позвонили, — Сней взглянул на часы. — Пятый час. В общем, заезжаю за вами».
Дежурная машина резко рванула с места и, петляя, помчалась по улицам городишка. «Город сквозной, на пересечении основных путей, вдобавок славится своими курортами, — думал Петраско, — так что ничего удивительного, что «попался» турист». Возле одного приличного особняка машина притормозила, с крыльца сбежал человек и торопливо сел на заднее сиденье – это был следователь. Еще через четыре минуты машина подъезжала к отелю.
Следуя за своим шефом, Сней вошел в фойе. Им навстречу бросились портье и швейцар, лица их были бледны и встревожены. Портье на ходу взмахивал руками и приговаривал: «Какое несчастье! Как это уронит марку нашего отеля!»
Следователь сел в кресло, сзади почтительно встал его помощник. «Рассказывайте. Подробнее». Этих двоих в городе прекрасно знали, понимая, что с ними шутки плохи. Первым заговорил швейцар: «Труп лежит напротив северо-западных окон». «Кто он?» «Судя по всему, турист-коммерсант из тринадцатого номера. Проездом домой, возвращался в Австрию». «Ну и дела, — покачал головой следователь, вставая с кресла. — Ведите, показывайте».
Они подошли к месту происшествия. «Сней, обследуйте место, — приказал следователь и обратился к портье: — Где его окно? Это?! Вот это, да? На втором этаже. Ясно!» «Что ясно, господин следователь? — портье был тише воды, ниже травы. — Но ведь вы его найдете, да?» Следователь скептически усмехнулся и с иронией покосился на него. Ничего не ответив, молча шагнул к стене и начал пристально рассматривать ее, потом мерил шагами, так же молча, расстояние от стены до трупа. Так прошло минут тридцать. «Есть что?» — следователь взглянул на своего помощника. Тот кивнул: «Да». Шеф Снея грозно мотнул головой в сторону трупа и приказал тем двоим: «Завернуть и в машину! Затем покажете номер. Этот, тринадцатый...» И задумчиво добавил: «Число-то какое – тринадцать. А?»
Они поднялись на второй этаж. «Проверим вашу наблюдательность, господа лакеи, — с издевкой начал следователь. — Как вы думаете, этот турист – богатый человек?» Портье заискивающе ответил: «Думаю, что да, товарищ следователь». «А доказательства тому?» «Когда расплачивался, то в портмоне были крупные купюры. Одет прилично, держится с достоинством». «Грабеж?» — метнул взгляд Сней на шефа. «Разберемся, — буркнул в ответ следователь. — Время есть».
«Он?» «Да, здесь», — швейцар забежал сбоку и показал на дверь с красиво выписанной цифрой «13». «Не трогай, — оборвал его попытку ткнуться в дверь следователь и сам, осторожно, навалился плечом. — Не поддается, закрыто!» «Странно», — пробурчал, будто продолжая мысль шефа, Петраско и склонился над замочной скважиной. Произошла десятиминутная заминка, пока помощник лазил глазами и общупывал руками створ замка. «Ключ есть?» — спросил наконец он. Портье засуетился: «Сию минуту, должен быть у коридорной».
Открыли дверь. Первым в щель не открытого полностью дверного проема протиснулся следователь, за ним портье. Попытался туда сунуться и швейцар, но Сней мягко отстранил его и любезно пояснил свое действие: «Вы и коридорная – по местам. У вас своя работа – отель, у нас своя работа!» Затем вынул ключ из двери: «Ключик останется у нас», — и пропал в номере.
Хлопнула дверь, послышался тихий скрежет закрываемого замка. Опешивший, раздираемый любопытством швейцар припал к замку, надеясь хоть таким образом разглядеть тайну – но ключ был вытащен, створ закрыт наглухо скобой. И вдобавок Петраско, предугадывая реакцию швейцара, так стукнул изнутри по двери, что у «вышибалы» пропало всё дальнейшее желание познать детали происшествия – пришлось плестись вниз.
В номере их трое – следователи и «свидетель-понятой». Они стояли посреди комнаты и удивленно озирались: выбитое окно, осколки стекла, измятая постель. И всё-таки был бы в номере какой-то порядок, хоть и безалаберный, если бы не повсюду разбросанные... деньги. «А вещей его нет, — воскликнул портье. — У него два чемодана было!» Осторожно переступая через купюры, он прошел к столу; за ним пошли и удобно уселись в креслах следователь и Сней.
«Во-первых, — приказал следователь, — собрать и описать деньги». И когда две пачки, собранные портье и Петраско, легли на стол, протокол описи был готов. Следователь проставил сумму и дал на подпись. «Вы свободны, — объявил он портье, когда тот отставил свою подпись на бланке, — а мы остаемся думать». Сней закрыл дверь и положил ключ в карман, вопросительно взглянул на шефа: «Ну?» «Начнем по порядку, — следователь потер лоб. — Твои наблюдения, по схеме «около отеля – в номере – и вообще». Говори».
«Труп в пижаме. А любой здравомыслящий человек не пойдет дышать свежим воздухом в таком одеянии – это раз. Огнестрельных ран и рваных «отметок» на теле не имеется. На горле – несколько синих пятен, багровые полосы; вероятно, удушили – это два. Но где? А рама разбита...» «Но внутрь номера, — перебил своего помощника следователь. — Это три. Вокруг лежащего трупа не видно следов борьбы, скорее наоборот – турист один единственный раз вдавился в землю. И всё. Это – четыре. Теперь факт номер один и номер два склоняют нас сделать вывод, что злодеяние было все-таки совершено в номере. Это дополняется смятой постелью».
«Но борьбы в постели почти не было, — дополнил Сней. — Форма провала в постельном белье лишь изменилась оттого, что убрали человека, скорее – сдернули или даже подняли». «Какой же это тогда должен быть человек, если он проник на второй этаж по стене (а выступов на ней нет), вышиб в неудобном положении раму, задушил туриста...» «...И выбросил его вниз, — следователь улыбнулся. — А так оно и получается на самом деле: я смотрел – следов вокруг трупа нет, кроме отпечатков обуви швейцара». «Может, тогда он?» «Сомневаюсь – он толст и неповоротлив». «И верно говорите, что он слаб!» — Сней вспомнил, как он легко удержал швейцара от попытки проникнуть в номер вслед за всеми. «Теперь последнее и самое главное: как убийца проник в номер? Да, Петраско, не перебивай, всё верно – мы уже говорили об этом. Но что, если у преступника был ключ... Тогда зачем выбитая рама? — следователь отмахнулся от Снея. — И кроме того, под окном всего лишь несколько осколков стекла, основная масса их – в номере. Рама одностворчатая, с переплетами...» «И надежно закреплена, — вмешался помощник. — При чем тут ключ? Остается, что убийца проник по... стене. Но это бред!» «Но остается только это, — шеф Снея непонятно улыбнулся. — Тогда возникает вопрос, что же это за чудо-человек, что сумел сделать такое? Чем он руководствовался, когда задушил туриста? Стремлением избавиться от свидетеля или именно убить этого беднягу? Если грабил, то зачем деньги побросал и унес только чемоданы? И что в них? Рассказывайте, Сней, как вы представляете эту драму. Только, прошу вас, не распыляйтесь на много версий».
Воцарилось глубокое молчание – Петраско думал, анализировал.
«Преступник каким-то образом подобрался к окну. Каким – это сейчас трудно понять и в этом нам предстоит сейчас разобраться. Вышиб окно и проник в дверь. Все наблюдения говорят о том, что единственной и непререкаемой целью преступника было только... убийство! Да-да, не пререкайтесь: всё говорит об этой версии; и незачем нам забивать свои головы тем, что бандит шел на «дело» лишь с мыслью о грабеже и в номере случайно – мол, не рассчитал время (а убийство произошло где-то под вечер – труп застыл), наткнулся на непрошеного свидетеля. Турист был задушен и выброшен в окно – преступник был человеком огромной силы; после чего были разбросаны деньги, пропали лишь личные вещи коммерсанта. Если же, предположим, было совершено ограбление, то не думаю, чтобы этот «кто-то» забыл забрать деньги – до конца дней своих, даже в тюрьме, его мучила бы «совесть» об упущенном богатстве. Может быть, он пошел на этот шаг с умыслом? Не думаю. Брошенные деньги составляют приличную сумму, а это свидетельствует о прямых замыслах бандита. Значит, вывод один – убийство. Нам еще многое предстоит решить и узнать – уточнить нелепость восхождения по стене (или другим путем?), установить личность убитого, круг его друзей и знакомств, его состояние, что бы он мог иметь в чемоданах, времяпрепровождение туриста в нашем городе и много других истин. Необходимо еще раз обследовать место происшествия, сдать на исследование труп. Теперь у меня к вам вопрос – куда деньги оформлять?» «Для нужд молодой Венгрии! — просто ответил следователь. — А теперь изучаем комнату снова...»
Они еще долго обстукивали номер, смотрели вещи, ползали по полу. Нашли какие-то рыжевато-серые волоски (с какой вещи?) и ориентировочный отпечаток ноги, явно не убитого, поражающий своими размерами. «Ого, — Сней вздрогнул, — если его границы верны – то шестидесятый размер будет». «Чуть поменьше, — следователь не верил своим глазам, — или может быть это наша фантазия, этот след?»
Они вышли из номера. Сней закрыл дверь и быстрым шагом догнал шефа, на ходу засовывая ключ в карман. Петраско, занятый разговором со следователем, не заметил, как сунул руку мимо брюк, как ключ мягко упал на ковровую дорожку. Это произошло не доходя несколько шагов до коридорной, которая проводила гостей вниз. Таким образом происшествие с ключом осталось без внимания.
Следователи спустились вниз и заметили в фойе большую толпу, центром которой был портье. Размахивая руками, плача от досады (видно, трезвый рассудок покинул его), он рассказывал – в который раз, – что увидал в номере: «Видим, там смятая постель! И беспорядок. О, боже! Что мне будет от хозяина?! Я не сохранил честь мундира, марку нашего прославленного отеля. О, господи, как я допустил, чтобы свершилось такое злодеяние! И в тринадцатом номере. Число-то какое, бр-р-р... Заходим, а там деньги, деньги, деньги! Везде, всюду. Валяются. Так и манят, зовут к себе... Там тысячи их, тысячи! Но меня выгнали, они остались там вдвоем, что-то колдуют!» Толпа дрогнула и, доведенная до исступления многократно повторенной историей о тысячах, тревожно всколыхнулась. Теперь ей был нужен запал; какой-то невысокий человек, неприметно одетый, пробившись из центра толпы на ее край, истерично взвизгнул: «Даешь миллионы из тринадцатого номера!» Разношерстный сброд зевак, любопытных прохожих, клиентов, служащих отеля, жадно глотавший до этого бред трясущегося портье, ринулся к лестнице.
В те короткие секунды, что прошли в период наблюдения спускавшихся с лестницы за безумным выступлением портье и лавинообразной, хлынувшей наверх толпой, между следователями произошел короткий разговор. «Дурак, — с чувством сказал Сней. — Всё дело испортит своей говорильней!» «Да, — эхом подтвердил шеф. — Зря мы его без присмотра оставили. Но смотри! Кто это пробивается из толпы?» «Жэк? — удивленно протянул Петраско. — Да, это он! Снова, значит, появился. Долго его, однако, не было видно». И метнул взгляд на следователя: «Он?» Собеседник понял: «Хоть и широк в торсе, но всё ж слабоват», — шеф не успел докончить и был отброшен потоком людей. Отлетев в сторону, следователь успел заметить, как вместе с ним оттолкнули и коридорную, а Снея захватила толпа и понесла вперед. Шеф розыска ударился головой об стенку; сознание замутилось. Но всё это длилось мгновенье. Заметив среди лавины мелькавших рук и разинутых ртов физиономию швейцара, следователь резко выдернул его из толпы. Лакей отеля хлопал глазами, рвался вперед, еще не приходя в себя от трясущего всё тело экстаза. Следователь двинул его легонько в подбородок и прошипел на ухо: «Быстро вверх и не давай ломать дверь. Головой за это отвечаешь!» — и подтолкнул его в спину; обернувшись к коридорной, гаркнул: «Чего разлеглась, как на параде?! Живо к номеру и помоги швейцару!» Коридорная стремительно затопала по лестнице.
Следователь схватился за затылок – там свербило, отдавало тупой болью. Он поморщился, мотнул пару раз головой, будто стремясь избавиться от только что виденного. Затем шагнул к телефону. «Полиция? Срочно двоих для охраны номера в отеле. Какой номер? Тринадцатый. Но сейчас же, не то кровопролитие произойдет!» Он бросил трубку, и в ту же минуту наверху прогремел выстрел. Следователь замер, и в следующую секунду стремительно понесся по лестнице. Но навстречу ему уже спускался помятый, с бледным лицом Снэй; в руках его был зажат пистолет. «Ты?» Петраско кивнул головой: «Я. Там всё нормально. В полицию звонил? Тогда в машину подобру-поздорову – там всё расскажу».
Снова машина запетляла по городу.
«Так вот, — рассказывал Сней, — толпа меня захватила и поволокла, волей-неволей пришлось подчиниться. Оголтелых любителей наживы вел Жэк – это я точно знаю, ибо сумел пробиться в передние ряды. Когда мы заскочили на второй этаж и пробежали по коридору всего лишь несколько метров, Жэк вдруг комком упал на дорожку. Что он там нашел, не знаю – предмет был небольшой. Произошла заминка, образовалась приличная куча тел, куда чуть не влетел и я. Но мне повезло в числе первых прорваться к номеру, и тут началось. Пришлось раскидать несколько человек, не в меру ретивых; благодаря этому я встал спиной вплотную к двери номера».
... «Стой! — заорал Сней. — Эта комната находится под охраной закона. И тот, кто сунется сюда, получит пулю в лоб!» В руке его возник пистолет. Передние, тяжело дыша как загнанные кони, хрипя остановились, но задние продолжали напирать изо всех сил. Петраско пришлось выстрелить. Толпа шарахнулась, но теперь действовала уже по принципу «прилив-отлив, и какое нам дело до жертв в первых рядах; зато остальные отхватят добрый кусок». Снея зажали со всех сторон; он приготовился было снова стрелять, соображал, что это уже, однако, не дает должного эффекта, как раздался истошный крик швейцара: «Вы что делаете?! Стойте. Ведь это же сыщик, он вам покажет!» Толпа замерла, осмысливая предупреждение. Новый крик, уже коридорной: «Полиция, спасайтесь кто может!» Этого было достаточно, чтобы толпа отхлынула и в панике бросилась бежать обратно; снова ее возглавлял Жэк...
Петраско взглянул на шефа: «Ваша помощь? Да, догадался. Кабы не вы, то этот прославленный жулик Жэк всё же организовал бы взлом номера». Он вытащил из карманов пачки денег, то же самое проделал его начальник. «Вот пока и всё, — следователь побросал «тысячи» в портфель. — Это большая помощь для новой Венгрии. А то привыкли «господа», «сыщики», теперь будет другое – товарищи. И мы – на страже!» Он повернулся к Снею: «Ключ от номера у кого? У тебя?! А я думал, что у коридорной. Давай его сюда». Петраско полез в карманы и внезапно побледнел: «Нет. Неужто потерял?»
Навстречу мчалась полицейская машина. Притормозили напротив друг друга; перебросились лаконичными фразами. «Двое?» «Как приказывали». «Охраняйте до вечера. Потом снимайтесь». Уже отъезжая, следователь буркнул себе под нос: «Сегодня должно произойти что-то интересное». Сней оживился: «Предполагаете? А когда?» «Может вечером, может ночью. Или даже утром. Не предполагаю, а просто чувствую». «Тогда зачем же убираете полицейскую охрану?» «Интуиция – это еще не факт. Ты же не сможешь сказать мне, зачем явился сюда Жэк? Вот я и хочу проверить, имеет ли отношение к этому делу прославленный жулик». «Это как же?» «А вот так, что опытный преступник, если ему больше ТАМ нечего делать, не полезет снова ТУДА; если же он там не был, а поживиться ТАМ есть чем – то обязательно полезет. Хотя сомнительно относительно Жэка – он ведь не глупый, должен понимать, что мы всё ОТТУДА забрали. Но несмотря на это ставлю десять против одного, что Жэк сидит сейчас в кустах напротив отеля, обнюхивает обстановку и прикидывает свои шансы на успех. Но опять же, это – интуиция... В общем, утро вечера мудрее...»
Под утро в прокуратуре зазвонил телефон. Тревожный голос портье – а его Сней сразу узнал – сообщил: «У нас беда. Выезжайте. Даже слов не могу найти для того, чтобы рассказать, что произошло...» Петраско коротко бросил: «Ждите».
Следователь, усаживаясь в машину, зевнул спросонья: «Клюнуло, значит. Посмотрим, что за рыба...»
«Рыбой» оказались два трупа в... тринадцатом номере. «Вот это да!» — Петраско ничего не понимал, был в растерянности, а его шеф невозмутимо созерцал обстановку злосчастной комнаты: та же помятая постель, та же выбитая рама и осколки. Но были и дополнения: трупы Жэка и еще одного человека. «Где-то я его видел», — Сней никак не мог вспомнить, где же он видел это лицо. «Во взбунтовавшейся толпе, — помог ему следователь, — это, видно, его помощник. Или временный попутчик». Оба грабителя были в темных плащах, перчатках, в черных полумасках. «Вот эти точно «пришли» грабить, — как бы подвел черту своим размышлениям следователь, — так что, Петраско, твоя версия подтверждается. Вот только благодаря моей близорукости в «копилку» дела добавилось два трупа. Это уже печально». «Шеф, но вы сделали тогда мудрое предположение, я преклоняюсь перед вашей интуицией». «Не стоит, я только хотел проверить причастность подвернувшегося под руку Жэка. Теперь, кажется, ясно, что жулик здесь ни при чем. Весь будущий ход событий я представлял совсем по-иному: Жэк проникает в номер (уточняем затем, каким путем), оставляет там всё-таки какие-то следы (а положение вещей у нас точно зафиксировано); затем мы делаем соответствующие выводы о не- или виновности жулика. Получилось по-другому... Эх, Сней-дружище, кабы вы не теряли ключи, всё было бы намного проще... Но несомненно одно, что ваш потерянный ключ нашел именно Жэк, чем и объясняется его странное поведение быстрого соглашательства «бежать с толпой обратно от номера». Коридорная дает показания, что ее скрутили эти двое, заткнули кляп в рот и пропали за поворотом коридора; как потом выяснилось, поспешали к номеру 13. Но больше за всю ночь никто мимо связанной коридорной не проходил. Только под утро она освободилась от скрут и сразу же – отчаяние придало смелость – кинулась по номерам. Все были закрыты, кроме нескольких, но там были люди. Поднялся переполох; забегая немного вперед, скажу, что об этом отеле отныне пойдет дурная слава, а особенно об этом тринадцатом номере. Наконец она ткнулась в этот номер, включила свет и шарахнулась прочь... Не доверять ей у меня нет никаких оснований. Значит, встреча тех двоих и того (или тех, но всё же предпочтительнее – того) произошла в номере: они попали туда через дверь, он – через окно. Позже их он попал в номер или раньше – этого сказать не могу, да это и не играет существенной роли. Но факт остается налицо – он их задушил за один прием, сразу двоих, так как следов ушибов на их телах нет, а это не говорит о том, что он сначала оглушил одного, задушил второго, затем снова принялся за первого. Какой это был сильный и могучий человек, а, Петраско?! Даже на ум не приходит».
Они захватили протоколы осмотра, документы опросов и поехали в прокуратору; работы (черновой) еще было много – выяснение личности убитого туриста (может, еще пригодится, хотя уже маловероятно), Жэка и так далее.
Прошло несколько дней. За это время сняли пломбы с опечатанной двери неожиданно прогремевшего на весь город тринадцатого номера, восстановили его обстановку, сделали его таким шикарным, что обитатели других номеров отеля могли бы просто-напросто завидовать хозяину номера 13. Но всё было тщетно – даже вновь прибывшие, услышав о славе тринадцатого, ни за что не шли туда. В течение этих нескольких дней доход отеля резко упал – многие клиенты срочно покинули его. «Того и гляди, — шутливо (но в то же время и настороженно) говорили они, — доберутся и до нас». Но до них не добирались, и было всё тихо и спокойно. Благочестиво до тех пор, пока однажды...
Стоял прекрасный весенний день. Возле раскрытых дверей остановился человек высокого роста. Гигант изучил великолепную вывеску отеля, шагнул в фойе. Это был старый знакомый портье, от вида которого у служащего отеля задергалась голова и начали трястись руки; окаменел в своем кресле и швейцар. «Тринадцатый номер свободен?» — строго спросил этот пришелец, замаскированный по всем правилам (если встретишь его потом на улице в естественном виде, то разве что узнаешь только по росту). В облике гиганта было всего лишь два цветовых изменения, да одно объемное: вместо темных очков – синие, вместо черных перчаток – коричневые, вместо миниатюрного чемоданчика – большой, на трех замках. Портье, дрожа, протянул незнакомцу ключ, даже не спросив его имени. Богатырь небрежным движением вытащил из кармана несколько бумажек и швырнул их в окошечко. «Мало будет – скажите. Добавлю». Портье ойкнул в испуганном восторге и схватил деньги. К клиенту кинулся швейцар – помочь донести чемодан. «Не надо, — гигант остановил его движение жестом руки, — не провожать». И грузно ступая, пошел наверх, даже не узнав, где находится тринадцатый номер.
«Неудивительно, — пробормотал швейцар, — этот номер теперь все знают. А как же, знаменитость! Тем более этот тип, так долго добивающийся сего блага...» Напротив него за своей панелью сидел с выпученными глазами портье: «Не надо мне такую сумму. Дьявольское наваждение! — и засовывал деньги в карман, всё никак не попадая в него под прицельным взглядом швейцара. Потом, будто одумавшись, схватил трубку телефона и набрал номер прокуратуры: «Мне следователя или его помощника. Хэлло! Это из отеля. Важная новость для вас есть. Пришел тот громила, снова устраиваться в тринадцатый номер. И что он ему дался?! Какой громила?» Будто боясь сверлящего взгляда швейцара, портье понизил голос и уткнулся глазами в стол. «...Весь задрапированный, замаскированный. В полтора раза выше меня, кулаки с гирю. И страшный...» — красочно описывал он внешность незнакомца после того, как рассказал, при каких обстоятельствах произошло знакомство. А швейцар, осторожно крадучись, неуверенно подбирался к говорившему. Косясь на него одним глазом, портье успел сказать: «Да, понял, следить за ним: когда вышел и даже куда. Ждать вас через несколько часов... Ага, не вас, а помощника. Ясно», — бросил трубку и в тот же момент в него вцепился швейцар. «А, гнида, — завизжал он, — продался полиции. Дурак! Ему деньги, а он звонить... И даже со мной не поделился! Да зачем после таких тысяч работа... Жили бы себе!» Они начали барахтаться, обрушивая ругань друг на друга. «Отстань, это мои деньги». «Дели на двоих». «Осёл! Он же заплатил ими за проживание». «Не темни. То, что дал этот бешеный, хватит на год оплаты». «А ты откуда знаешь?» «Не слепой». «Отцепись». «Дашь или не дашь?» — швейцар от ярости хрипел. И его соратник по работе решил «дать» – «лакей дверей» качнулся от сильного тычка и вылетел из кабинки.
Когда через два часа в отель приехал Сней, здесь было всё спокойно: швейцар сидел за своим столом, в креслах полулежали, покуривая, двое обитателей отеля, у стойки топтался новый клиент. Петраско спросил у портье: «Выходил?» «Нет». «Всё в порядке. Остальное не ваша забота...»
Сней кинул свое тело в кресло, забросил небрежным движением ногу на ногу, закурил и взял со столика газету. Глаза его лениво ткнулись в несколько кричащих заголовков, сонно полусомкнулись. Так прошло полчаса. Двое курящих, окинув его любопытными взглядами, встали и, о чем-то тихо переговариваясь, вышли из отеля. «Фланируют, — с завистью подумал о них Петраско, — а тут сиди, сторожи «зверя». Тихий шепот оторвал его от докучливых мыслей: «Спокойно, не шевелитесь и не показывайте вида – это я, швейцар. Портье не рассказал вам того, что получил большую сумму от «гиганта». А как известно, турист был богатый человек... Портье в сговоре, подкупленный...» Сней будто невзначай потянулся. Бросил мимолетный взгляд на портье – ага, тот не слышал, на швейцара – по глазам его понял, что тот врёт, наговаривает. «Что-то не поделили», — Петраско бросил газету на столик и пошел наверх, где устроился в кресле рядом с коридорной. Так прошло еще несколько часов. «Второго выхода здесь нет?» — спросил наконец он, томимый бездельем, на что получил отрицательный ответ. Значит, ждать...
Вечер. Проходили люди взад-вперед, но гиганта, знакомого Снею по описанию портье, не было. «Такого, думаю, можно узнать сразу. Только по одному росту. Долго не появляется! Но должен же выйти в конце концов: поесть, развлечься. Или спит? В таком случае должен ночью вылезти из своей норы... А нет, так утром...»
Прошла ночь. Гигант не появлялся. Наступило утро. И снова ничего.
День. Петраско уже начинал беспокоиться. Позавтракав тем, что принесла ему коридорная, бросился звонить шефу. «Хэлло! Вы? Подозрительно, — Сней старался не говорить ничего лишнего, видя вокруг себя множество любопытно-скучающих взглядов. — Нет! Как дальше? Ясно».
По указанию шефа Сней снова ждал. До вечера. Ночью. Утром, не выдержав, в ярости позвонил (благо, что никто не мешал): «Шеф, я больше не могу. Он что, почти двое суток спит? Или у него в чемодане целый воз продовольствия? А-а?» Следователь, поразмыслив, ответил: «Всё же, дружище, у нас один выход – ждать его появления. Не из воздуха же он соткан... Вспомни, Петраско, версию о восхождении по стенке. Глупо, но получается в данном случае реально. Да еще эта странная взаимосвязь гиганта с тринадцатым номером. А след... Так что дерзай, то есть в данном случае жди. При его появлении сразу же звони в полицию – будем брать. Такую добычу упускать нельзя – следующего раза не будет. Мужайся, Сней!» Петраско внимательно выслушал тираду своего шефа, уточнил: «Значит, так: при его выходе, — не выдержал, съязвил, — выходе на «арену», мне следить за ним. Но ведь он может ходить не только по широким автострадам, но и по закоулкам... Тогда что? Я хоть и боксер, и бегун, и спортсмен, и черт знает кто, но, судя по описанию, мне с ним не справиться». «Не беспокойся, Петраско! Около отеля круглосуточно дежурят наши машины, наши люди также держат отель под наблюдением. Гуляют как обычные люди по прилегающим скверам, автострадам и переулкам. Только подай условный знак – сразу получишь помощь». «Ясно, шеф. Подозрительно только одно, что ловим невидимку, которого никто из нас еще и в глаза не видел». Шеф зло оборвал: «Выполняйте. А эта кандидатура подходит нам по всем статьям. А что такой есть – это подтверждают некоторые очевидцы, видевшие его... день назад». Сней пропустил последнее замечание мимо ушей; есть команда шефа – значит всё правильно, необходимо выполнять (шеф – мужик мудрый и опытный).
Утро, день, пополудень. Гиганта всё нет и нет. Зевая от скуки, Петраско спустился в фойе и удобно устроился там в одном из кресел. Сел с таким расчетом, чтобы был виден вход на лестничный марш. Покурил, убивая время. Взялся за газету – может, найду что новое. Механически метнул взгляд на объект наблюдения и вздрогнул... Он! Богатырского роста, длинные волосы, мощная фигура, могучие плечи. И только спустя полсекунды отметил, что гигант не выходил, а входил. «Всё правильно, — восстанавливая лихорадочно в памяти кадры этого момента, отметил про себя Петраско, — я не видел его лица. Значит, со спины. Но почему? Ведь после того, как он двое суток назад вошел в отель, он не выходил из него. А теперь снова входит...» А где-то у себя, в особняке, так же удивленно ломал себе голову следователь: «Гиганта видели вчера днем в городе, а Сней даже не заметил, как он выходил из отеля. Нет, помощник у меня что надо, досадных промахов не делает. Тогда что-то другое...»
Напротив Петраско одновременно уселись двое. Петраско даже не заметил их, занятый мыслями о том, что же ему предпринять в дальнейшем. Но вот подсознание зафиксировало отработанные жесты сидящих напротив – отогнутые воротники плащей, где были укреплены небольшие характерные значки. «Инспекторы, — тихо сказал один из них, — ждем ваших указаний». «А что я могу с вами двумя сделать против этого громилы?» «Нас не двое. Говорите, сколько требуется. Они будут. При таком положении операцию возглавляете вы, это согласно инструкциям следователя». «Сколько мне надо? — Сней холодно посмотрел на инспекторов. — Не менее дюжины отчаянных громил человеческого образца. Только такое количество справится с этим исчадием дьявола!» «Будет», — один из инспекторов исчез. Шли минуты. Петраско нервничал, понимая, что в создавшейся ситуации дорога каждая минута.
Появился инспектор. «Есть, — кивнул он головой, — тринадцать человек (Сней кинул на него удивленно-подозрительный взгляд). Значит, всего шестнадцать. Сила!» «Где она, эта сила?» «Ждет моего сигнала». «Тогда за мной» Тотчас же через дверь отеля протянулась цепочка разношерстно одетых людей с замкнуто-равнодушными лицами и двинулась вслед за тройкой ведущих.
Впереди шел Петраско. Он знал две несомненные истины и руководствовался ими: уборка в номере «гиганта» всё это время не производилась, как того и просил у портье странный клиент, видно, так мечтающий о спокойствии (об этом рассказал Снею сам портье, однако утаивший действительную историю с деньгами); и второе – ключ от номера у Петраско был, и нашел он его в кармане убитого Жэка. Значит, ждать их не должны... Швейцар, портье и несколько присутствующих с беспокойством взглянули на странную процессию.
Мягко ступая по коридору, переодетые полицейские по команде Снея встали по обе стороны двери тринадцатого номера. Петраско припал к створу. Закрыт с обратной стороны скобой. Это уже легче. Он достал ключ и осторожно вставил его в замочную скважину, затем дважды стремительно повернул. Удар плечом, и лавина людей хлынула в номер.
В комнате было полутемно. Но шестнадцать полицейских, вооруженные дубинками, кастетами и наручниками, не говоря об огнестрельном оружии, знали своё дело, выполняя программу «Взять эту чуду-юду живьем».
В углу номера, на кровати, темнела огромная глыба человеческого тела. Когда полицейские ворвались внутрь, она зашевелилась. Поток служителей порядка метнулся туда, растекаясь веером, отрезая путь гиганту к двери и окну. Сней, попавший в комнату одним из последних, заметил, что в комнате царствует беспорядок вещей. Промелькнули полураскрытый чемодан, забитый деньгами и какими-то железками, стол, заваленный атрибутами актера (или шпиона) – накладными усами, париками, связкой перчаток, разнокалиберным тряпьем.
Первыми к кровати подскочили инспекторы. Один из них резким движением сорвал одеяло, по ходу дела отпнув в сторону подвернувшиеся мягкие сапоги хозяина номера; второй, интуицией определив местоположение рук гиганта, защелкнул на них наручники. Всё прошло вроде бы великолепно: противник повержен, закован в цепи, и ему по всем правилам надо бы сдаваться. Но в душе Снея волной встала тревога.
Гигант, пинком отшвырнув инспектора (как назойливую муху), встал; под ним жалобно скрипнула кровать. Затем с треском рванул наручники; цепь с сухим щелчком разлетелась в стороны.
Он спрыгнул на пол, и на него сразу же, как саранча, набросилось полтора десятка людей. Стоявший в стороне Сней вздрогнул от вида богатыря: заросший до ушей, с поблескивающими белками глаз, весь покрытый короткой густой шерстью, он был страшен...
И началось.
На гиганта навешивались грузом, налипали на него, вцеплялись мертвой хваткой, но оружие пускать в ход пока боялись, помня наказ взять живым. Пыл схватки только накалялся, еще не успев войти в фазу, когда становится всё равно и в человеке возгорается не имеющая предела необузданная смелость (и он готов пустить в ход всё, что попадется ему под руки, порой забывая о своих первоначальных благородных замыслах). Гигант, стряхивая и топча попавших под ноги людей, продвигался к столу, прямо на Снея. Петраско вздрогнул, шарахнулся в сторону.
Богатырь крутнулся вокруг себя, расшвыривая и сбивая людей, могучим ударом развалил стол на части. И в от в руках его – страшное орудие первобытных людей – ножка с обломком настольной доски. Первый же из нападающих, метнувшийся на разгневанного великана, рухнул с проломленным черепом тут же на месте. Дикий рык смешался с пронзительными воплями.
Ему бросились под ноги. Сней, заметив замешательство в рядах полицейских, заорал не своим голосом: «Не отступать! Всем вперед! Все сразу...» Взвились дубинки. Но вот из кучи тел с глухим стоном отвалился один человек, за ним через некоторое время – другой. Размахивая своим древнейшим оружием – однако, в данных условиях намного более эффективным, чем «вооружение» полицейских, – гигант двигался в направлении двери. «Сначала к окну, затем к двери. Странный тип», — думал Сней, наблюдая за разыгравшейся драмой.
Из рук «гориллы», как окрестил его про себя Петраско, удалось выбить обломок. Теперь полицейские, размахивая надетыми на руки кастетами, оцепили гиганта полукольцом и теснили его в угол к кровати. Вот там и завязалась последняя схватка. «Горилла» сначала толкнул нападающих на кровать, затем ему удалось бросить ее в накатывающую лавину полицейских. Но прорваться ему не удалось. Зажатый в самый угол и заваленный телами людей, он продолжал барахтаться, а его опутывали веревками, защелкивали на руках и ногах цепи.
В полуоткрытых дверях номера стояли любопытные, впереди всех – портье и швейцар. У портье дергалась голова, он так и порывался бежать к чемодану с деньгами, но мешал страх перед этой кровавой сценой. Не отличался от него в эту минуту и швейцар с алчным взглядом глаз.
Гигант, надежно запеленатый, затих. Стирая со лба пот волнения, Сней тихо произнес: «Собрать все его вещи. Срочно вызвать наш фургон». В тот же миг в номер хлынула толпа любопытных, не сумевших перебороть свои чувства. «Назад! — дико закричал Петраско. — Повыбрасывать их назад!» Уставшие полицейские снова принялись за «работу». Номер быстро опустел от посторонних. Сней сел в кресло, оглядел убогую картину сражения – валяющиеся люди (или, может, трупы), залитый кровью пол, покореженная мебель. В который раз он видит этот номер – и всё в разных ракурсах. Закопошилась мысль сомнения: «А может, не то «взяли»? Вот тогда прогремим...»
Помощник следователя бегло просматривал приносимые и складываемые перед ним вещи гиганта: рыжевато-серые мягкие сапожки с твердой, плохо гнувшейся подошвой («именно такие волоски мы и нашли после убийства туриста. Размер сапог совпадает со следом. Так одно есть); очки, перчатки, парики («Средства маскировки своей внешности «гориллы» – это чтобы не пугать людей»); деньги («Серия та же, что нашли в номере. Бедный турист!»); какие-то железки («Непонятно их назначение. Напоминают рацию, фотоаппарат и так далее...»); упругие небольшие кубики («А это еще зачем?»).
С воем к отелю подъехала кавалькада полицейских машин. Вынесли контейнер с вещами гиганта, затем потянулись носилки с неподвижно лежащими на них людьми. Сней сел в машину шефа. Следователь, не сводя взгляда со своего помощника, спросил: «Что молчишь? Рассказывай. Тяжеловато было?» «Да не сказать, что он сдался добровольно, — тупо откликнулся Петраско. — Мне надо время, чтобы отойти от всего этого». Мимо пронесли носилки с громадой «гориллы»; их, качаясь, с трудом несли восемь полицейских. «Так на самом деле он такой могучий?» — с сомнением удивился следователь. «Люди устали, им тяжело, — ответил Сней. — Но это еще не говорит о том, что он легок. Благодарю провидение, что оно не подсунуло меня под кулак этого громилы!»
К отелю с воем подскочил небольшой фургончик. Петраско встрепенулся: «Из сумасшедшего дома?! Кого? За кем?» Через несколько минут из дверей вывели упирающегося, в смирительной рубашке портье; глаза его дико вращались, на губах выступала пена. «Готов, — Сней усмехнулся. — Жадность до добра не доводит. Шеф, смотрите, еще один расплачивается за свои глупости (или же за славу тринадцатого номера?)». Из дверей отеля выскочил перепуганный швейцар, за ним разъяренный хозяин, который кричал на ходу: «Чтобы духу здесь твоего не было! Не умеешь работать – вон отсюда! И нечего позорить марку моего знаменитого отеля!» Следователь скривил губы, передразнил нараспев: «Зна-а-а-ме-е-ни-и-и-того-о-о... Того!»
Для гиганта отвели «специальную» камеру в тюрьме. Тюремный номер «гориллы» имел метровой толщины стены и был построен еще в старые добрые времена, когда массивные стены играли великую роль для обороны. «Номер» был без окон, глухой, с тяжелой дверью и надежными запорами, размещался в полуподвале и имел одно небольшое окошечко для наблюдения в самом верху одной из стенок. «Как на заказ для таких...» — Сней часто наблюдал в «зрачок» за гигантом; поведение того было удивительным и неповторимо странным. «Не зря я его гориллой прозвал, он ведет себя как человек-обезьяна: ходит на двух ногах, короткие перебежки делает в полусогнутом положении на четырех опорах, редко – на трех и двух. Покрыт густой короткой шерстью». Два дня провел гигант в камере, пищу ему передавали через маленькое окошечко в двери – он к ней не притрагивался, подозрительно нюхая ее и широко раздувая ноздри. Он был волен в своих действиях, конечно, в пределах своей камеры – мог лежать, ходить, так как был сразу же освобожден от всех пут и цепей; сбежать из тюрьмы он не мог при всём желании – за это Сней был спокоен.
На третий день следователь решил устроить ему допрос. Лязгнули дверные засовы; гигант вздрогнул, выпрямился во весь рост. Петраско с порога заявил: «Советую быть благоразумным, ибо в противном случае я из вас сделаю решето!» Черный зрачок пистолета выглянул из его руки. Гигант обреченно вздохнул, шагнул к порогу. «Почетный» эскорт из нескольких полицейских – двое с интервалом впереди, двое по сторонам, один сзади – сопровождал «гориллу» по узким коридорам и лестничным проходам. Гулкое тоскливое эхо сопровождало тяжелые шаги людей и звон массивных кандалов, надетых на гиганта перед его выходом из камеры. Взошли на третий этаж, вильнули по коридорам и в одном из небольших ответвлений подошли к двери так называемого «допросного» кабинета, в которой в данную минуту находился следователь.
Петраско всё это время, когда кавалькада полицейских и «гориллы» петляла по тюремным проходам и коридорам, оставляя за собой заунывный звон открываемых и закрываемых решетчатых проемов-проходов, шел позади. Честно признаваясь себе в душе, Петраско не любил тюрем, их глухой настороженности, мрачной величавости; монументальность и вечность тюрем ему была страшна.
В кабинете осталось четверо: следователь за рабочим столом, чуть в стороне в кресле – Сней, около дверей вытянутый в струнку и отрешенный от мирских дел часовой, и посередине на табуретке – допрашиваемый. Вид подследственного был жуток. Представьте себе огромную глыбу мяса и стальных мышц, одетую в какую-то драную пижаму (таким его взяли в отеле), из-под которой везде и всюду курчавятся черные волосы, с отливающей красноватой медью кожей – и вам тоже станет не по себе, точно так же, в каком состоянии сейчас находился следователь. А преступник, наоборот, был спокоен, взгляд пристальный, в упор, и на руках его, казалось, были не тяжелые грубые кандалы (спецзаказ), а обычные изящные наручники.
Следователь отступил от своей обычной манеры ведения допроса. Ткнув в небольшой ящик, он с присвистом спросил: «Ваши?» Непонятно отчего, но его душила в этот момент какая-то непонятная злоба на этого великана – то ли оттого, что тот не чувствовал себя провинившимся перед буквой закона и поэтому вел себя невозмутимо, то ли от своего неожиданно обострившегося чувства собственной беспомощности. «Мои», — прозвучал ответ. И снова молчание. После паузы новый вопрос следователя: «А почему вы два дня, то есть практически всё время нахождения в тюрьме, не притронулись к еде? Это как понять?! Голодовка, протест, несогласие с чем-либо? Прошу объяснить». «Какой протест? Нет, я не выражаю никакого протеста, но, в общем-то, нет и восторга. А есть я просто не хочу, у меня еще не иссяк запас накоплений. Без пищи никак нельзя, это понятно всем, но ВАША пища невкусная, малокалорийная, плохая и кроме того ее принятие требует больших затрат времени», — голос отвечавшего был снова равнодушен. Сней возмутился в душе спесью этой гориллы: «Ишь ты, как величает – ВАША пища, и тут же о ней – целый букет нелестных отзывов». Вслух же спокойно спросил: «Вы что, в тюрьме хотите барской еды? Тюрьма есть тюрьма. Нормы содержания преступников урезаны государством». «Я имею в виду вообще, всю ВАШУ пищу – и на воле, и здесь». «Опять ВАШУ», — удивился Петраско. Гнев охватил его: «А вы что, только восточные блюда кушаете? Или йог по призванию?!» Гигант с удивлением взглянул на него, непонимающе перевел глаза на следователя, пожал плечами. Вмешался следователь: «Кто вы в таком случае по национальности? На венгерском языке вы говорите как на родном. В таком случае, если вы венгр, зачем выделяете ВАШУ? Или вы всё же иностранец?!» Незнакомец, усмехнувшись, замялся с ответом: «Да, в каком-то отношении иностранец. Но не только для вас, а и для англичан, африканцев, немцев, русских, чехов я иностранец». «Только для них?» — опешив, спросил следователь. «Этот список можно продолжить, что не играет существенной роли». «Что, выходит, из потустороннего мира, — буркнул недовольно следователь и взорвался: — Ну, всё! Хватит морочить нам голову! Ваше имя. Я спрашиваю – ваше имя!» Гигант шевельнул руками: «Зовут меня Тоин». «Фамилия?» «У нас одноименность. Меня зовут, как я уже сказал вам, Тоин. Если же вас интересует кодовый номер, то пожалуйста – хотя я и не имею права этого делать. Итак: Ц114». Следователь был ошарашен; то же было и со Снеем. Они взглянули друг на друга, и в их глазах читался один и тот же вопрос: «Шпион, что ли? Или дурак...» «Ладно, — обреченно махнул следователь, — Значит, Тоин. Как там, какой кодовый номер? Ага, Ц114. Ясно. Кто же всё-таки по национальности? Скрываете? Напрасно». Следователь стер пот со лба. Гигант заговорил: «У нас все говорят на одном языке, в отличие от вашей многоязычности». «Так вы все-таки венгр?» «Нет». Следователь решил пойти по другому пути: «А какие иностранные языки вы знаете?» «Английский, немецкий, русский, чешский, венгерский. Но это не так существенно». «О, черт, — выругался Сней. — Вы что, полиглот: несущественно! Почему?» «Потому что я могу овладеть одним из ВАШИХ языков в течение двух месяцев, причем вот так, что меня (...нас...) могут считать за коренных... Всё дело в том, чтобы верно воспринимать основы и особенности изучаемого языка...» «Сколько вам лет?» — следователь свирепо взглянул на допрашиваемого. «В переводе на ВАШ возраст – около восьмидесяти». «Тогда вы молодо выглядите, если, конечно, можно так выразиться». «Да. Самый расцвет. Средняя продолжительность жизни у НАС составляет почти Ваших полтора столетия». Не выдержав, вмешался Сней: «А почему ВЫ (ударение на этом обращении), собственно, оперируете такими понятиями, как ВАШИ, у НАС? Кто ВАМ (снова ударение на этом обращении) дал такое право? Национальность вы свою скрываете непонятно почему. Кто ВЫ, собственно, такой?»
Воцарилась долгая пауза. А затем будто прогремел гром: «ВАШ сосед. По космосу».
Следователь криво улыбнулся: «Бросьте шутить».
Сней ехидно улыбнулся: «Сосед-соседушка...»
После многозначительной паузы, в которой просквозило полнейшее недоверие к ответу гиганта, новый вопрос, в полунедоверчивом тоне: «А что, Тоин, у вас все такие здоровяки?» «Все. Это объясняется нехваткой кислородного питания, так что на первоначальных порах из боязни отравиться избытком кислорода, мы были вынуждены пользоваться у вас скафандрами. За счет некоего органа, дающего организму дополнительный и весьма необходимый газ, и объясняется наш рост». «А может, вы просто умные обезьяны? — поинтересовался Сней. — Те тоже бегают на четырех лапах, но глупы как пробки». Скупая улыбка впервые осветила лицо гиганта: «Вот вы о чем?! Наша планета обладает меньшей силой притяжения, чем ваша, и для нормальной жизни эволюцией нам предписано чаще ходить на четырех... э-э-э... лапах, нет – опорах, чем на двух. У вас с этим лучше – всегда на двух». «И какой же рост в вашей удивительной стране?» — скептически осведомился Сней. «Мой рос средний, а есть ниже. Есть и намного выше...»
«Ну и дела...» — покачал неодобрительно головой следователь. Было непонятно, что он хочет выразить этим.
«Тебе не холодно в камере?» — с любопытством спросил Петраско. Богатырь пожал плечами: «ТАМ холоднее. Но всё же не помешало бы, — в его голосе прозвучало секундное замешательство, — получить мне назад мои сапоги. Вон они, в ящике...» После минутного раздумья, следователь бросил их к табуретке преступника. Тот не спеша их надел.
«Объясни-ка нам ради интереса назначение некоторых вещей, изъятых у тебя. Вот, к примеру, эта штучка... Для чего она?» «Радиоприемник. Переговорное устройство карманного назначения». «А эта?» «Фотосъемник. Фиксатор времени». «Другими словами – фотоаппарат. А? Не знаешь. Зато мы знаем. А это что за очки?» «Инфракрасные. Видеть в темноте». «Вещь, — причмокнул языком следователь, — но об этом хватит. Перейдем ко второй части допроса. Основной».
И новый гром: «Вы обвиняетесь в убийстве шести человек. Кроме того, по вашей вине в больнице в тяжелом состоянии находятся двое полицейских и в сумасшедшем доме – бывший служащий отеля. Список преступлений, как видите, громаден!»
«Будем запираться? Отвечать? Сней, доказательства его виновности...» Петраско изложил все доводы и улики, выдвигаемые гиганту обвинением.
... Допрос шел уже второй час. И вот что поведал следователям богатырь.
«Много тысяч лет назад (земное исчисление) с НАШЕЙ планеты стартовала первая экспедиция. Её целью была разведка и сбор данных о ВАШЕЙ планете. Тогда ВЫ начинали только развиваться, то было ваше детство, колыбель человеческого рода. Потом были еще две экспедиции; эти уже уточняли обстановку и возможность развития НАШИХ колоний на беспризорной тогда, а теперь Вашей, планете. Четвертая экспедиция уже высадила колонистов, и для них начался процесс акклиматизации. Это было давно. С тех пор мы посылали на эту планету несколько экспедиций – узнать дальнейшую участь колонистов. Но они возвращались редко, гибнув при странных обстоятельствах; корабли возвращались или пустые, или всего лишь с половиной экипажа, который ничего не знал об участи другой половины экипажа (ведущей поиски колонистов), ибо были дежурными – на связи. В средние века (согласно ВАШЕМУ исчислению) всё же одной из экспедиций удалось найти следы НАШИХ колонистов; они акклиматизировались, хорошо прижились, но под ударами истории развития человечества дичали, затирались и теснились в глухие, малообжитые и непригодные для жизни места. Колонисты были слишком гуманны, они не хотели мешать людям, насильственно делать им историю – это их губило... Таким образом, контакт с колонистами был налажен; начали уже думать о совместной работе с человечеством. Но... Грянули на нашей Родине неурядицы, вспыхнули ссоры, заполыхали по всей планете войны. Делили, договаривались, воевали, боролись с анархией и заговорами. И так несколько сот лет подряд. Но установился мир, и мы снова послали корабль на планету; по ВАШЕМУ это случилось... э-э-э... в 1908 году, и фигурирует это явление у ВАС как... э-э-э... забыл... В общем, какой-то метеорит, выпавший в Азии. Вспомнил, Тунгусский... Экспедиция погибла. Не имея подробностей о ее гибели, не зная о дальнейшей участи колонистов, мы вскоре вновь направили на ВАШУ планету усиленную, вооруженную экспедицию. Я – один из ее участников.
Мы работаем на планете вот уже шесть лет, работы подходят к концу. Близко завершение выполнения целей экспедиции, а обнадеживающих результатов нет... Становится тоскливо. Что мы видим у ВАС? Война, снова война. ВЫ как молодые юнцы, не поделившие между собой первые впечатления юности, а поэтому сцепившиеся драться. Решение проблем таким способом? При этом гибнут, несметное количество людей вычеркивается из списка живых. Я – историк, и мне более понятна обстановка, в которой сейчас жил и живет ВАШ мир. Этого не понимают технологи и ученые моей экспедиции – им простительно, но меня здесь не проведешь. Но слишком большая разница в НАШЕЙ и ВАШЕЙ историях, ИХ понятиях, поэтому я дал команду «Обороняться и Нападать самим! Контакта с ними сейчас не получится».
И я считаю, что был прав. Мы сели в Африке и сразу попали под огонь. Мы изучали ваши книги, технику, людей, языки и в то же время воевали с вами. Мы вынуждены были делать это в Прибалтике, Карпатах и других (??? – вот здесь-то и место поисков остальных свидетелей, вполне возможно не менее интересных историй из этой серии...) местах нашего расположения. Вы разбомбили нашу научно-исследовательскую станцию, вы пытались разнести в клочья (и сделали это!) нашу техническую лабораторию в горах, вы убили многих членов нашего экипажа... Вашим преступлениям нет конца! И мы озлобились...»
«Но постойте! — резко и зло перебил потустороннего пришельца следователь. — Вы сами сунулись к нам – вам и рассчитываться за это! Вполне возможно, что ТАМ вы числились хорошим историком – это, однако, не говорит о том, что вы хорошо поняли НАШУ историю. Вы хотите колонизировать нашу планету? Не рассчитывайте на это! Единственное, что вы могли сделать – это просто жить, жить с нами на равных правах. И ВАШИ колонисты были правы в том, что отступали под натиском мощной поступи развития человечества. Да они никак и не смогли бы помешать этому! Что может сделать горстка людей, пусть даже суперорганизмов, против миллионов! Колонисты были обречены...»
Гигант вздрогнул: «Вы правы! От колонистов осталось только воспоминание... И некоторое их наличие в горах Гималаев. Но что они из себя сейчас представляют – дикие, будто звери, преследуемые и загнанные!!! В них ничего не осталось... Человеческого. Их вы зовете снежным человеком...»
Снова как гром с ясного неба.
«Печальная участь колонистов возмутила меня, разгневала, — продолжал свой рассказ гигант, — я решил мстить! Но что я мог сделать один? Как историк, я решил исследовать проблему числа 13, такую странную и таинственную у вас, людей... Все остальные преступления, дополнявшие мои исследования, идут – поверьте мне – от глухой и бессильной злобы на ВАС, от обиды за колонистов и бесцельную работу нашей экспедиции. Куда пойдут все наши исследования об этой планете? А-а-а? Только в архив, только туда, ибо путь сюда нам закрыт! Нас осталось ТАМ, на планете, мало, и мы не имеем право на дальнейший риск на ВАШЕЙ планете...»
«Исследователь! — скрипнул зубами Сней. — К стенке этого громилу! Плетет тут всякую ерунду, а мы сидим, уши развесили, слушаем. Ух-х-х!» Следователь метнул на него недовольный взгляд, обратился к гиганту: «Тоин, расскажите, как вы все-таки совершили преступление?» «Душил». «Что, это оправдывается вашей моралью?» «Я уже объяснял...» «Так, ладно, — Сней как на безнадежного махнул на него рукой. — А как вы проникали в номер?» Лаконичный ответ: «Вертикальное восхождение по стене. Регулирование электромагнитных полей и сил гравитации». «Что, прибор такой?» Гигант молча уставился вниз – то ли в пол, то ли на сапоги, то ли на свои ноги. Ответа не последовало.
«Ты что молчишь?» — Сней грозно надвинулся на богатыря с пистолетом. Тот вжался в табуретку. «Петраско, прекрати комедию!» — заорал взбешенный следователь. Затем обратился к допрашиваемому. «Вы сказали, что заканчиваете работу? Так?» «Да». «Вас где-то будут ждать?» «Да». «Скоро ли это? И где?» «Через неделю. Но где – этого я не могу говорить». «Тогда чем вы докажете правоту своих слов?» «Я не могу этого сделать!» Сней замахнулся пистолетом над головой «гориллы»: «Говори, подлюга. Не будет тебе никакой встречи!»
... Гигант ничего не сказал, только, глухо рыкнув, поднял Петраско и швырнул его со всей силы в часового. Тот рухнул как подкошенный. Сильнейшим ударом отбросив следователя к стене так, что тот ударился о камень и навечно замер на полу, «горилла» метнулась к окну. Два удара – и всё содержимое окна со звоном вывалилось наружу. Сней сквозь туман, застилающий глаза, успел заметить, как гигант скрылся в оконном проеме.
Лишь через полчаса помощник следователя полностью пришел в сознание. Но встал лишь через десять минут после этого. Точнее, даже не встал, а со скрипом поднялся. Болело всё тело. Рядом лежал напоровшийся на штык собственной винтовки часовой. «Если бы не он, то я бы насадился! Повезло, что он в испуге дернул винтовку и попытался закрыть ее собой. Бедняга...» Прихрамывая, Петраско доковылял до тела своего шефа и склонился над ним. Тот уже не дышал. От ужаса волосы на голове Снея стали дыбом, ему стало не по себе. Петраско опытным движением перевернул следователя, и все стало ясно – разбит затылок, и перед ним сейчас лежал остывающий труп.
На душе было горько. Закопошилась грязная мыслишка: «Скажут (или подумают), что устроил специально побег «горилле» (или просмотрел). А как же, свидетелей-то нет...» Он толкнул на столе колокольчик. На звонок в кабинет стремительно вбежало два тюремных надзирателя. «Побег! — хрипло ответил Сней на немой вопрос, мелькнувший в их глазах, и сам побежал к выходу. Полицейские побежали за ним. Снова коридоры и лестничные проходы, гулкое эхо в замкнутом глухом пространстве тюрьмы, решетчатые проемы.
Все трое метнулись к стене, под окно «допросного» кабинета... Прямо от стены, вминая свежую рыхлую землю, шли следы. Огромные, уверенные. Петраско тяжело вздохнул и кинулся вслед этой цепочке знаков, которая привела его к высокому, гладкому четырехметровому тюремному забору. Помощник следователя в ожесточении сцепил зубы, тихо ругнулся и знаком показал полицейским, чтобы те делали «лестницу». Через минуту Петраско, подтянувшись (стоя на плечах одного из полицейских) и при этом изрезав руки битым стеклом, был наверху. Внизу было пусто и спокойно. И четыре метра высоты. Сней прыгнул. Тяжело ухнув, завалился набок, скатился по небольшому склончику вниз. И вновь, как бешеная гончая, побежал по следу. Но с каждым метром мокрый след пропадал из виду, становился суше и более невидимым. И вскоре вообще исчез. Петраско, опустошенный и безразличный, упал на траву...
Два дня после этого метался в бреду разгоряченный Сней. За ним смотрели лучшие врачи города...
Шли дни, недели. Стало забываться дело «тринадцатого номера», тем более, что повторных эксцессов не было. Правда, некоторые темные дельцы пытались воспользоваться заслуженной славой тринадцатого номера, но после того, как там был «накрыт» один из грабителей, забыли туда путь. «Это – земные бандюги. Местные. И слишком глупые. Лезут туда из-за отсутствия умственного интеллекта, — заметил после этого случая Сней. — А ТО больше не повторится. Потому что не верится, что это случалось, что ЭТО было...»
Работы было много, и она захлестывала Петраско. Не было даже времени для раздумий о прошлом, о его воспоминании. Тем более, что после смерти своего шефа Сней был назначен ведущим следователем города. А безопасность молодой растущей Венгрии требовала большую отдачу сил...
Следователь Петраско Сней, уважаемый гражданин города, любимый всеми жителями и ненавидимый «черным цветом» преступного мира, погиб во время контрреволюционного выступления реакционных сил в 1956 году... Но социалистическая Венгрия тогда по-прежнему оставалась незыблемой...
Погоня (памфлет-боевик с обязательными перестрелкой и погоней)
Представим, что мы попали с вами, дорогие читатели, в 48 век. Или иной? Вы согласны? Далековато, конечно. Я вижу, вы согласны! Не беспокойтесь, вы не покаетесь и услышите великолепную историю одного человека. Так вот, наш герой по профессии адвокат (тогда такое занятие еще не отмерло), сын богатого и влиятельного миллиардера. Но, видно, сын не пошел тропою отца, а взыграла в нем этакая романтическая струнка – попробовать себя на поприще адвоката.
И вот что вышло... Годами подготавливаемая атака против «нечистого» бизнеса провалилась. Дойт Катэрлинь – наш герой – был вынужден спасать свою жизнь. Ему уже ничто и никто не мог помочь – ни влияние отца и его богатство, ни благодарное отношение народа.
Итак, Дойт Катэрлинь бежал. Но борьба с могущественными монополиями только начиналась, а не заканчивалась, как это думал Дойт, проигрывая процесс...
Поздним вечером, в тот день, когда «нечистый» бизнес вышел победителем в своей жестокой схватке со знаменитым адвокатом Катэрлинем, и началась наша история.
Дойт сидел в своей комнате, задумчиво опустив голову. «Проиграл! Проиграл! — билось у него в голове. — Ловко они выкрутились, подлецы!» Катэрлинь встал и отрегулировал огонек лампы на слабый режим, заодно переключив ее на разрядную систему свечения. Потом подошел к пульту. Секунду смотрел на кнопки, тумблеры и переключатели. «Что же я хотел сделать?» Мысль будущего его поступка затерялась где-то в мозгу, и Дойт никак не мог вспомнить. «О, черт!» — выругался Катэрлинь и нажал кнопку «импульс». Биоточная машина сразу зажглась зеленоватыми буквами: «Хозяйственные нужды – уют в комнате!» Дойт чертыхнулся снова: «Верно!» Хотя удивляться тут не стоило – биоточная машина улавливала все мысли человека, запоминала их, записывала, сортировала, а ответ давала весьма краткий, но точный и объемный. А особенно эта машина, БТМ-377МН – одно из совершеннейших достижений.
Дойт начал жать кнопки: «окно», «тепловой режим», «постель». Подумав, нажал «бар». БТМ-377МН реагировала быстро, отдавая приказы рабочим органам – человек приказал зашторить окна, установить нормальный режим в комнате – контроль за температурой осуществлять по данным состояния его тела, выдвинуть и приготовить для сна кровать. БТМ сделала небольшую паузу, потом отдала новый приказ – две порции керта.
Дойт, одним залпом выпив керт, бухнулся в кровать. «Они ведь не оставят меня в покое!» — думал Катэрлинь. И в тот же миг взвыл световой пеленгатор. БТМ сработала мгновенно, испустив сигнал тревоги в мозг Дойта – неизвестный пытался световым танкерным щупальцем нащупать местонахождение Дойта в этом огромном особняке Катэрлиней. Световой луч щупальца посылал специальный вид света в темную массу дома, порции которого как танки прошибали эту завесу и фиксировали буквально всё. И Дойт сразу понял грозящую ему опасность. «БТМ, — заорал его мозг, — засечь этого негодяя. Доложить безопасность гаража!» «Есть, — пропело в ответ, и через полминуты ровный голос доложил: — Неизвестный в беседке №3. Кроме того у черного входа №2 трое человек, а №1 – блокирован гравитационной ловушкой. У парадного крыльца тщательно замаскировано пять роботов. Гараж также оцеплен, они пытаются проникнуть в него...»
Но Дойт уже пришел в себя. «Включить защитное поле! Какое, какое?! Разве непонятно?!» «Но из них уже двое проникли в гараж и бегут по направлению к «человеческому зверю». «Не дать им этого сделать! — заорал вне себя Дойт. — Если они завладеют «зверем» и поставят на нем свое защитное поле, то всё будет кончено. У них больше полей, и я своим одним полем не раскрою их защиту, так как они ее будут беспрестанно менять!» «Я слушаю же!» — решительно спросила БТМ. «Ставь электромагнитное поле со световым излучением и психоударом!» «Будет исполнено!»
Дойт метнулся к противоположной стене. Один за другим включил радар, зону электромагнитных полей. Прозвучал голос БТМ: «Готово. Быстрей координаты, пока они не разогнали световое излучение и не разбили психоудар». Дойт бросил наугад: «3-й диапазон, 5-я волна, подразвертка». «Ясно».
Катэрлинь одним махом врубил тумблер инфравидеофона, имеющего способность видеть в темноте, и прыгнул куда-то в угол. Быстрое щелканье тумблеров – и вот один из квадратов пола откинулся. Наверх из люка начала выдвигаться капсула.
Дойт посмотрел на инфравидеофон – все носятся около гаража. Но импульс БТМ заставил его насторожиться. «Они нащупали третий диапазон. Скоро могут сорвать защиту!» «Не успеют! — ухмыльнулся Дойт и мысленно приказал: — Ставь 4-й диапазон, первую волну, основная!»
Катэрлинь оказался прав в этом поединке: неизвестные думали, что Дойт поставит первый или второй диапазоны для того, чтобы увеличить время их поиска, и поэтому начали поиски в этой области. Но, как видите, они ошиблись.
А Катэрлинь уже действовал дальше: на приборной доске капсулы он нашел план своей усадьбы и отметил там гараж – место своего будущего приземления, затем «вызвал» гараж и приказал встречать его гравитационным полем-седлом с восьмикратным запасом прочности (после чего батареи должны сесть, но это уже неважно...). Почти всё готово... Теперь остается последнее – соединить БТМ гаража и расчетную часть ударного устройства капсулы между собой с той целью, чтобы они точно установили место контакта.
Всё! Удар по капсуле, и механически срабатывают все предосторожности и необходимости – распахивается окно, выдвигается короткая спусковая лыжа, защелкивается крышка капсулы, сжимается для работы автоматическая катапульта.
Какой-то миг, и капсула, дойдя до точки встречи, опрокидывается. Мгновенно отходит крышка и от резкого толчка катапульты Дойт летит куда-то вниз. Здесь его мягко подхватывает гравитационное седло и опускает в гараж через образовавшийся проем крыши. Новый гравитационный луч швыряет Дойта прямо в автомобиль. «Вот уж не думал, что мне могут пригодиться все эти устройства!» — успевает подумать Катэрлинь в этот миг.
Автомобиль уже на «подогреве» и готов сорваться с места, как древний лихой конь. «Теперь попробуйте догнать!» — торжествует Дойт.
Этот автомобиль, модернизированный, новейший – из последней серии под названием «Человеческий зверь». Мощный, восьмиметровой длины, он может плавать, быстро ездить, пролетать короткие расстояния, снабжен автопилотом для хороших магистралей и универсальным дорожным биоточным устройством.
Вот оно – ощущение скорости! Лишь только «Зверь» взревел, двери гаража автоматически открылись. Дойт щелкнул тумблером, отдавая управление машиной полностью в руки биоточному устройству. И сразу стрелка спидометра кинулась к цифре сто.
«Зверь» вылетел из гаража. И тут Дойт получил вопрос от БТМ машины: «Опасность! Впереди люди! Делать как раньше?» «Как раньше – это значит объезжать, — подумал Дойт. — Э, нет! Мой приказ – режь напрямую!» Заскрипевшие было тормоза расслабились. «Это вам, подлецы, моя месть!» — злорадно радовался Дойт, когда на табло фактов прочитал надпись: «Раздавлены двое человек, сбит один робот».
«Теперь они мне не опасны. Атомные пистолеты они применить не посмеют, газовое и энергетическое оружие – не смогут. Что тогда? Световые для моей крепости не страшны. И...»
«О, — Дойт схватился за голову, — как я мог забыть про лазеры! О, глупец! Как я только вырвусь за город, они его и применят... Конец! Но мы будем драться!» И Дойт сжал зубы.
Могучий «Зверь» – творение человеческого гения, – оснащенный многими средствами защиты, нападения и обороны, ринулся по бетонопластиковому покрытию автодорог города.
«Внимание! Внимание! — вдруг запело биоточное устройство. — Радар засек преследование нашего «Зверя» тремя неизвестными автомобилями. Психоанализ не дал результатов – мысли незнакомцев находятся под защитой анти-психополя. Но есть вероятность нападения, так как машины плотно следуют за нами! Среди них два «Зверя»...»
«Какого класса?» — прервал Дойт. «Не государственного. Личные». «Ну, слава богу! — подумал тогда Катэрлинь, услышав это сообщение. — С этими мы еще поборемся!» «Не успокаивайтесь! — прочитало его мысли биоточное устройство. — Главной опасностью для нас является третий автомобиль – подразделение «Автороллинг», категория «Викинг». Лишь одна надежда на то, что она тоже из класса личных!»
«О! — простонал Дойт. — Крепко они взялись за меня. Наверное, твердо решили вычеркнуть из списка живых». И вдруг встрепенулся: «Какая скорость?» «Сто пятьдесят километров в час!» — последовал ответ.
«Дать сто восемьдесят!» «Но это опасно в пределах города!» «Молчать! Слушай мою команду: дать сто восемьдесят километров и подключить для контроля вспомогательную БТМ! Как понял?» В главном биоточном устройстве что-то скрипнуло, потом прохрипел голос: «Готово, шеф!»
Машины вырвались за черту города. Теперь они мчались по сталистому пластику. И снова главное биоточное устройство подняло тревогу: «Они догоняют. Пытаются разбить наше психополе!» Дойт успокоил: «За последнее не беспокойся: они ничего не смогут сделать – для этого у них мала сила удара. Сообщи их скорость...» «Около двухсот, поэтому разрыв между нами сокращается!» «Коротни двигатель. Подключай для работы резервную БТМ и боковые биоточные устройства. Исполнение доложить!» Наконец через минуту главное БТУ доложило: «Скорость – двести тридцать. Они отстают. В работе и контроле за ситуацией находятся: я – основное биоточное устройство, вспомогательные и резервные БТМ и боковые наблюдатели!»
Дойт теперь полулежал в специальном гравитационном кресле и, закрыв глаза, думал: «Так не вырваться. И что отец всегда отстает от жизни... Ведь «Викинг» появился три месяца назад, за это время можно было его уже приобрести, так нет... Жалко, наверное, ему стало пятьсот тысяч на эту машину. А теперь вот мучайся. Хорошо, что хоть мой «Зверь» оборудован по последнему слову техники; в этом он, пожалуй, выигрывает даже у настоящего «Викинга». Спасибо здесь отцу, хоть в этом он не промахнулся».
Но пора осведомиться и о ходе дела. Дойт открыл глаза и спросил: «Как?» «Плохо!» «Почему? Они ведь, как я вижу, отстали». «Они переключились на реактивный режим!» «Так почему ж молчишь?» «Ждал вашего распоряжения!» Лицо Дойта перекосилось от гнева. «Нет, что ни говори, но человек всегда будет властелином природы. Эти машины, роботы, устройства лишь действуют механически, сами не понимая, что они делают. Им дана команда, они ее исполняют. Но не более! Без человека, без его мыслей и мозгов они – мертвая вещь! Человек – это всё! Даже без машин. Машина – это ничто, так, подпорка; без человека – это вообще ничто не значит! Она мертва, а человек живет. Вся эта куча металла работает на человека – для него и на него!» «Дать реактивный режим!» — прозвучала команда Дойта. «Зверь» взвизгнул, метнулся по сторонам. Гравитационный луч мгновенно швырнул Дойта к рулевой колонке – во время переключения надо было управлять вручную. Скорость сразу упала до 80 км.
«Викинг» догонял. Он враз сократил разрыв – ведь он раньше перешел на реактивный режим – и теперь был от «Зверя» всего лишь в трех десятках метров. Еще миг – и раздастся скрежет. Это будет таран. «Огонь! Всеми кормовыми снарядами», — блеснуло у Дойта. БТУ среагировало мгновенно. Прошло лишь несколько тысячных секунды, а уже пять снарядов вырвались в сторону «Викинга».
Расчет был верен. БТУ «Викинга» тормознуло машину, выбросило перед ним защитные листы и, когда раздался взрыв от столкновения снарядов с этими металлическими щитами, перевело «Викинг» на режим «Воздушный прыжок».
И вот «Викинг» снова мчится по сталистому пластику. Но поздно – «Зверь» довольно рыкнул, перейдя на реактивный режим, и ринулся изо всех сил вперед. Бесстрастный голос БТУ сообщал Дойту: «Скорость 250... 280... 300. Больше?» «Конечно!» «... 350... 380... Дальше?» «Конечно!» — прозвучал всё тот же ответ. Наконец БТУ сообщило: «Четыреста! Больше нельзя!» «Почему?» — удивился Дойт. «Может произойти столкновение на магистрали. Кроме того радар засек на данном участке ограничение до 200 км!» «Ерунда!» «Нет! Вспомогательный, резервный и боковые БТМ не выдержат. И тогда произойдет крушение». «Отключай их. Но предварительно включи аварийную БТМ и инфракрасный путеискатель!» «Есть, — откликнулся усталый и хриплый голос основного БТУ. — Готово! Докладываю: скорость – 500 км/час!» «Хорошо! — воскликнул Дойт. — Это очень хорошо!» «Не понимаю, что здесь хорошего, — возразило БТУ. — Встречные машины от нас шарахаются, как от бешеных!» «Ну и пусть шарахаются!» «Не понимаю! Не понимаю!! Не понимаю!!!» — замигало зелеными огоньками БТУ. «И не поймешь! — радостно пропел Дойт. — Тебе ведь этого не понять. Слушай, давай лучше сделаем вот как – выпустишь одну из двух бортовых ракет-торпед по средней машине. Режим – самонагонный. И после чего отключайся, а то я вижу, ты начинаешь «краснеть» от натуги!»
Резко тряхнуло «Зверя» и левая его торпеда вышла в поиск. Рванувшись по ходу автомобиля, она затем круто ушла в сторону и сбавила скорость. Вот еще один вираж, и с громадной скоростью снаряд ударил шедшего за «Викингом» «Зверя», опрокинул его и взорвал. От такой катастрофы никакие поля не помогут – слишком динамика удара сильна!
Над магистралью вспыхнул костер, огни которого ярко запылали в темноте. «Горит! — с удовлетворением подумал Дойт. — Теперь два против одного». И передал БТУ, снова включив его для работы: «Приготовься! Внимание номер один!»
Неизвестные приготовились для решающей атаки. Они поняли, что им попался крепкий противник – надо было переходить к решительным действиям.
Но они еще на что-то надеялись и поэтому предприняли для начала прямой лобовой удар. «Викинг» дрогнул, отброшенный силой инерции старта ракеты назад, потом ринулся вперед, набирая еще большую скорость.
Но «Зверь» Катэрлиня был наготове. Вильнув в сторону и вплотную прижавшись к бровке, он, однако, с трудом избежал опасности. Тогда со второй машины противников – «Зверя» – стартовала радио-ракета. Удар и катастрофа были неизбежны, если бы не опять своевременная (в который раз!) реакция БТУ у «Зверя» Бойта: навстречу радио-ракете неприятеля ринулся целый хаос радиоволн, излучаемый радиоэлектронной установкой БТУ. Ракета вздыбилась, заволновалась, стала двигаться рывками, потеряв ориентацию.
Ее – эту «заблудившуюся» ракету – взорвали. Взорвали сами хозяева, ибо она стала уже помехой.
«Всё, теперь главное – вырваться! — подумал Дойт, когда БТУ передало ему сообщение о том, что радар зафиксировал вспышку – взрыв радио-ракеты. — Мчаться, мчаться вперед. БТУ, сколько до ближайшего аэродрома, где находятся самолеты моего отца?» БТУ помолчало, несколько секунд «шарило» в своей памяти. «Аэродром №3. По магистрали 186 км. Там имеем под нашим клеймом три «Реактива», два «Электрокара».
По магистрали полоснули и оставили багровые вмятины лазерные лучи. Началось! Противник Дойта, поняв, что враг уходит из его лап, применил последнее средство.
Катэрлинь забеспокоился. Оглянувшись назад, он видел, как «Викинг» плавно и стремительно мчится по магистрали, преодолевая на воздушном режиме малые неровности и вмятинки дороги. Всё ближе и ближе! Наверняка скорость больше пятисот. «Но мы сделаем еще больше!» — Решил Дойт. «Зверь» тряхнуло, двигатели взревели на угрожающих тонах. Обесцвеченный голос БТУ сообщил: «Скорость – шестьсот! Предел на этих автодорогах. Больше – катастрофа, приборы не уследят!!!»
... «Сколько?» «Осталось сто... восемьдесят...»
«Зверь» снова резко тряхнуло, дико взвыли тормоза, выбросились парашютные закрылки, вперед выдвинулись тормозные катки и ножи. Резко упала скорость. Автомобиль закачало, и он завилял из стороны в сторону, то и дело заваливаясь набок и чудом сохраняя свое равновесие.
Это случилось самое страшное: лазерный луч начисто отрезал два задних колеса «Зверя». «Конец!» — устало подумал Дойт. Раздался голос БТУ: «Они подходят! Наша скорость падает; если мы ее не сбросим совсем – зад сомнет!» «Делай воздушный режим!» «Есть! Но они могут настичь нас!» «Они не думают и не знают, что мы сейчас предпримем...» «Да, психополе действует!»
«... Так вот! Они не успеют нам помешать! Живо!»
Эти «переговоры» шли миллисекунды.
«Зверь» поднялся в воздух. Раздался новый приказ Дойта: «Теперь – прямо на аэродром №3! Старайся избегать автомагистрали, это труднее, но не лети над ней!»
«Зверь» набирал в воздухе скорость. «Теперь скинуть переднее шасси – оно мешает, да и лишний вес!» «Есть, шеф! Будет сделано!» «Сколько осталось?» «76 км!» «Как они?» «Викинг» уже поднялся, «Зверь» – еще нет». «О, черт, — хлопнул себя по колену Дойт, — опоздал! Но ничего... Слушай мою команду: как только их «Зверь» оторвется от земли, ударить его мощным гравиополем, опрокинуть и сжечь энергоударом! Исполняй!!!»
... Автомобиль опрокинулся как игрушка, блеснувшие нити ударили в корпус. Голубоватое сияние враз окружило «Зверя» и в несколько секунд превратило его в груду металлолома. Теперь оставался один «Викинг» – грозный и могучий соперник.
Два автомобиля летели в воздухе, то и дело встряхиваемые гравиоударами. Они кувыркались, входили в глубокое пике, но БТУ в машинах четко следили за их состоянием. Их «седоки» однако не чувствовали себя стесненно – гравиоседла держали их всегда в нормальном режиме.
Вдали замелькали огни аэродрома. «Ну, — Дойт откинулся в кресле, — борьба входит в новую фазу!» Слабые толчки встряхнули «Зверя». «Что?» — тревога охватила мозг Дойта. «Обстреливают!» «Сколько до аэродрома?» «Двенадцать, десять... пять км». «В критический момент выбросить меня со всей мощностью к одному из «Электрокаров». На всю мощность, ясно?» «Но погибнет машина!» «Неважно!» «Остается одно, — обреченно прозвучал голос БТУ, — гравиоустановка выбросит вас не более чем на два километра, ясно?» «Повторяю, неважно!»
Новый луч лазера еще не успел настигнуть «Зверя» Дойта, как его засек пеленг радара и передал тревогу БТУ. Дойт, окровавленный от страшной перегрузки, вызванной столь большой спешкой, вылетел из машины. А за ним вспыхнул взрыв – это «Зверь» не выдержал перегрузки; луч лазера ударил в эти осколки и превратил их в пыль...
Однако Дойта выбросили рано: при выброске он краем глаза успел выхватить с экрана цифру – до аэродрома 2 км 186 м!
«Викинг» сделал резкий вираж. Его БТУ, прикинув координаты летящего Дойта и высчитав точку перехвата, дало приказ: «Приготовить гравиоудар. Сообщаю время...»
Как будто камнем ударили в бок Дойта. Его встряхнуло, резко перевернуло в воздухе... И враз куда-то исчез державший его гравиолуч.
Он рухнул на землю с высоты четырех метров. Прошло немного времени – он очнулся и побежал к своему «Электрокару»: надо было спасаться.
Дойт задыхался. «Бежать! Бежать!» — заставлял он себя. Ведь надо преодолеть расстояние всего лишь в четыреста метров. Лишь немного ближе сядет «Викинг» – это требуют правила безопасности посадки автомобиля!
Да, «Викинг» сел в трехстах метрах от площадки «Электрокара» Дойта. И сразу оттуда выскочили трое, бросившись вдогонку за Дойтом, мелькавшим впереди них метрах в шестидесяти.
Дойт задыхался. Вдруг впереди него вырос человек. Кто? Ответ не заставил себя долго ждать – незнакомец как лев бросился Дойта. Лишь после тяжелой схватки, в результате которой Катэрлинь уничтожил противника из малого взрывного пистолета, выяснилось, что неизвестный мог быть заброшен сюда гравиолучом.
Луч света выхватил из темноты побелевшее от напряжения бега лицо Дойта. Фотореле сработало мгновенно, открыв калитку лишь для пробежавшего Катэрлиня и захлопнув ее буквально перед носом преследователей. Неудачники взвыли от боли, нарвавшись на «гранит» сильнейшего электромагнитного поля, а выпущенные из их пистолетов заряды сгорали буквально через несколько сантиметров в оградительном заграждении поля.
Но на их счастье среди них находился человек, являющийся одним из хозяев этого аэродрома. И не прошло несколько минут, как за «Электрокаром» Дойта рванулся в погоню еще один «Электрокар».
Натруженно бились о воздух виброкрылья «Электрокаров» – принцип их действия был весьма схож с полетом птиц, – прочеркивали небо голубые полоски электроударов.
Но всё тщетно – противники были опытные и стоили друг друга. Он – Дойт – знал, куда летит, они – его трое противников – догадывались и поэтому преследовали.
Час полета – и полуторатысячная дистанция преодолена. «Электрокары» приземлились на искусственном сооружении – острове, расположенном в океане. Дальше лететь не разрешалось, да и бесполезно – мощные импульсные разведчики всё равно вышвырнут вас за опасную зону. Опасная зона – это сто двадцати километровый круг с центром – космодромом. Космодром также располагался на острове, громадном по площади.
И две скоростных «Торпеды» стартовали с причала в направлении острова-космодрома.
«Торпеды», как вы сами понимаете, были чисто гражданскими судами, не имеющими на своем борту абсолютно никакого оружия. Да и зачем? Эта зона была полностью и абсолютно очищена от всего того, что могло бы помешать спокойному плаванию. Так что противникам пришлось положиться только лишь на гоночные качества своих «Торпед». Вместо разрешенных 280 км в час, они выдавливали из своих суденышек скорость под 400 км. Но напрасно: Дойт стартовал раньше и никак не хотел отдавать преимущества в расстоянии.
Дальше, на космодроме, уже ничего нельзя было изменить – бесстрастные роботы четко исполняли свои обязанности и обслуживали только по очереди...
Трое задрали головы, провожая в небо ревущую ракету. А она удалялась всё дальше и дальше, и ее бортовые «огни» уже были плохо видны – Катэрлинь уходил в космос: на Земле ему было делать нечего!
Уже давно затих в ушах стартовый рев ракеты, давно скрылась из виду она сама, а эти трое стояли и смотрели, но смотрели уже не в небо, а вниз.
«... Ушел! — сказал первый. — Счастливый! Легко он отделался... У нас ведь из-за него погибло семь человек!» Второй поддержал: «В рубашке родился! Понял, что на Земле-матушке ему не жить – «нечистый» бизнес не прощает такое! Ушел...» «Аминь, — задумчиво заключил третий. — Дай ему счастья в другом мире, где вместо Солнца светит другая звезда. Живут же там эмигранты с Земли, и численность их в несколько раз превышает число населения Солнечной планеты! Вот так...»
Они постояли и уже было тронулись в путь, как снова застыли на месте от леденящих слов первого: «А ведь он того... полетел в другую сторону... Туда люди не летают, боятся. Знают, что оттуда живым не вернешься». «Откуда ты знаешь?» — разом прошептали второй и третий. «Я сделал запрос по «карманнику» о маршруте Дойта Катэрлиня. Мне ничего не сообщили, лишь на экране возник зловещий поперечный черный знак. Что это значит – вы знаете сами, проходили по космоистории. Туда, куда полетел этот человек, человечество не летает уже шесть веков, так как за два предыдущих века изучения – 39 и 40 – из всех, кто туда летал, не вернулся никто: погибли все восемнадцать экспедиций...» «Так, — вскричали разом второй и третий, — он полетел в район...» «Да, — угрюмо ответил первый, — худшего бы я ему не пожелал. Или это он сам избрал, или... Да, вы правы – он полетел в район «каменного мешка», или, как называли его в 39-40 веках – «Резиденцию Бога». Назад возврата нет! Человечество бессильно перед этой загадкой!»
Разбитые черепа
Пролог
Как-то проездом в одной из глухих белорусских деревень я встретил интересного древнего старика, который поведал мне то ли легенду, то ли быль о «разбитых черепах». Это было поистине жутко и невероятно. И я не поверил. Но жажда поиска захлестнула меня и заставила рыться в архивах, копаться и отыскивать факты. И вот перед вами этот труд, бредовый и невероятный, но по-своему легендарный и правдивый.
Рассказ первый
Призрак атамана Гейта
Глава 1. Поиск
Все, наверное, знают в каком году и каким образом был принят план ГОЭРЛО. И все, тут уж сомнений нет, догадываются, какого труда и упорства потребовало выполнение этого плана. План ГОЭРЛО, намеченный на десятилетку, предусматривал увеличение выработки электроэнергии в 4 раза по сравнению с 1913 годом.
Он был перевыполнен по всем показателям. Так шагнул в жизнь первый в истории человечества перспективный план развития народного хозяйства. Его основой была электрификация страны. Электрификация – это всё! Да и что значила бы ранее отсталая молодая Советская республика без электричества? Поэтому-то В.И. Ленин и придавал большую роль электрификации. Вспомните его мудрые слова: «Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно». Вспомнили? И если сейчас электричество могучими шагами идет по стране, то в этом немалая заслуга В.И. Ленина и его соратников.
Но то сейчас, тогда было труднее. Тогда было тяжело. Когда это случилось? Это произошло тогда, когда страна вставала из развалин Гражданской войны, в 1926 году – на девятый год существования Советской республики.
В июле 1926 инженера-энергетика Крылова неожиданно вызвали в партийный комитет. Это известие застигло Петра Васильевича перед началом работы.
Крылов, ссутулившись и по привычке смотря себе под ноги, быстрым шагом шел к себе в кабинет. Впереди, как обыкновенно, предстоял рабочий день, его будни и заботы. Вдруг путь преградил какой-то человек. От неожиданности Петр Васильевич чуть не сбил незнакомца с ног. Замер на месте, поднял глаза.
«Вы Крылов, я не ошибся?» — заговорил незнакомец. Получив утвердительный ответ, спокойно сообщил: «Зайдите после работы в партийный комитет. Есть дело». И ушел, оставив Петру Васильевичу раздумья над причиной его вызова.
А вызов был неспроста. То, что предложили Крылову, было одной из частиц плана ГОЭРЛО. «Вы представляете, — говорил секретарь, — электричество шагнуло и сюда, к нам в Беларусь, в наши глухие поселки и города. Нам предстоит пока провести первую энерголинию, которая обеспечит электричеством основные поселки и мелкие города. В дальнейшем электролиния будет разветвляться по деревням, хуторам, поселениям. А пока ваша задача будет состоять в прокладке первой, основной линии электроэнергии. Это будет первой вехой, первым сигналом того, что на смену керосинкам и лучинам придут лампочки. «Маршрут» линии перед вами. Вот смотрите!» И перед Крыловым развернулась карта губернии, затем схематичная карта его будущего предполагаемого пути.
Всё было ясно, но почему посылают именно его? Ведь он не мальчик, он уже седой мужчина и за плечами его осталось более четырех десятков лет. То есть не молод, да и зачем нужны его опыт и знания в этой вроде бы несложной работе? «Прокладывать линию, по-моему, сможет и молодой специалист. Да и трудновато мне будет снова привыкать к походной жизни. Так как же?»
Секретарь в ответ лишь усмехнулся. Закурив, начал ходить вокруг стола и терпеливо тыкать пальцем в карты. «Поймите! Прокладывать сможет любой, но нам нужен именно серьезный человек. Чтобы стояло надолго, на годы, чтобы не приходилось беспокоиться за работу линии и через некоторое время переделывать. И кроме того у вас будет еще одна задача – показать людям электричество в его многообразии, объяснить его роль, еще раз доказать, что большевики заботятся о народе и стоят за его интересы. А с этим молодой специалист не справится!» «Тогда пошлите большевика!» — упорствовал Петр Васильевич. «У нас в распоряжении коммунистов-энергетиков сейчас нет!» «А зачем ему знать про электричество и его дебри? Пусть себе ораторствует и прославляет электроны, а люди в его отряде работают». Секретарь рассмеялся: «Согласен. Но в ваших словах всё равно есть несоответствие». «Какое же?» «О чем же этот коммунист будет ораторствовать, если, как вы выразились, он не знает, что такое электрон и с чем его едят? Вы представляете, как это будет выглядеть?» «Да, примерно», — ответил Крылов и нарисовал картину, от которой секретарь расхохотался и сел в изнеможении на стул.
... Матрос, потрясая наганом, с грохотом запрыгнул на пустую бочку с водовозки. Жалобно застонало дерево под американскими ботинками верного сына партии. И хотя матрос имел в своем багаже всего два класса церковно-приходской школы (и что? Это было даже неплохо в то время), он не испугался – ведь он стоял на защите революционных завоеваний республики. «Товарищи! — прохрипел он простуженным от балтийских ветров голосом. — В ваше село шагнуло электричество! Ура, товарищи!» В ответ ему – лишь испуганное молчание. «Что же такое электричество? — застыли немые вопросы в воздухе. — Может, без него обойдемся, а, родимый? По старинке ведь оно легше. А то эти новшества к добру не приведут. Вон, Федот, тоже хотел что-то изобрести, дык его бандюги живым в хате изжарили! Так как посоветуете, товарищ партейный?» Матрос лихо потряс наганом: «Товарищи! Не бойтесь контры! Мы ее всю изловим и к стенке. Всю шкуру с них сдерем. И эти бандиты-одиночки не смогут подорвать нашу советскую власть! Так вы поняли, что такое электричество? Да? Нет? Да, нет? Да! Ну вот видите! Да здравствует электричество! Ура, товарищи!»
И крестьяне, довольные, что переловят последних бандитов, расходились по домам...
«Ну, это слишком утрированно! — смеясь, наконец возразил секретарь и весело спросил: «Так вы поняли, что такое электричество?» «Ясно. Понял!» «Так вот, это и объясните крестьянам и коммунарам. Что, куда, зачем. Знаний у вас в этой области не занимать, в отношении второго я спокоен – вы же коммунист! А партия всегда опиралась на своих сынов!» «Эх, — вздохнул Петр Васильевич с усмешкой, — и зачем я стал большевиком». С лица секретаря сбежала улыбка: «Вы каетесь?»
Крылов вскинул посуровевшие глаза и жестко отрубил: «Не для этого я, еще признанный энергетик в царское время, пришел к вам после революции. Не для этого я работал на честь и совесть у вас, чтобы отказаться от своих взглядов, которые полностью совпадают с Лениным. За что я дрался в Гражданскую войну? Зачем восстанавливал развалины России? Да потому, что я – коммунист! И партия на меня не в обиде». «Тогда зачем же это говорить?» Взволнованный Петр Васильевич сел обратно в кресло: «Иногда бывает тяжело». «Этим не стоит шутить, вы сами понимаете!» «Я и не шутил. Просто представил, что мне, сорокадвухлетнему ветерану, у которого до сих пор еще не вынут осколок из груди, снова придется жить в спартанских условиях!» «Мы сделаем всё, что сможем. Так вы согласны или нет? Я не тороплю вас, можете день-два подумать. Если скажете «нет», мы поймем!» «Тут нечего думать, — раздался ответ. — Для партии я готов на всё! Я согласен!»
Они стояли у стола. Секретарь водил пальцем по карте, объяснял; Крылов внимательно слушал.
«Столбы прямо на месте заготавливаете. На первое время вас обеспечат, дальше – сами. Поэтому вам выдадут пилы, топоры и всё прочее. Помимо всего – мандат на использование леса. Мы понимаем, что при такой организации много погибнет леса, и причем много без толку, но вынуждены идти на это. С вами пойдут лесоповальщики, плотники, повара, монтеры, энергетики, чернорабочие, землекопы, красноармейцы. Вам будут вручены мандаты, по которым вам с первого же предъявления будут выдавать необходимое оборудование, инструменты, инвентарь, продовольствие. Конечно, в деревнях с провизией будет туго, там не купишь на деньги, но у вас, товарищ Крылов, ведь есть инициатива, смекалка. Да и местные коммунисты вам помогут.
На этой неделе вы получаете всё, что вам требуется. Конечно, в основном – на первых порах, т.е. лошадей, мелкое оборудование, продовольствие, оружие – кто знает, что может случиться, – и прочее. В исходных районах, — секретарь подчеркнул красным карандашом несколько названий на карте, — вас будут ждать люди с электроустановками. Где устанавливать основные точки – ваше дело, на вашу ответственность, но, думаю, благоразумие заставит вас делать их в городах и городках, где есть сведущие кадры и где можно найти рабочих для обслуживания силовых энергоустановок. Задача ясна? Так, пойдем дальше. Если же по какой-либо причине контрольная точка будет вами изменена, то рабочее стационарное оборудование вам придется тащить туда, подчас вручную».
«Пока всё! — заключил секретарь свое длительное объяснение. — А сейчас сделаем перекур!» И он протянул Крылову открытый портсигар. Петр Васильевич отстранился: «Спасибо, но я не курю – врачи запрещают».
«В таком случае, — улыбнулся секретарь, — придется мне одному. У вас вопросы есть ко мне?» «Есть. Отряд самому набирать? Или вы поможете?» — Крылов взглянул на собеседника. «Если можете – то сами. Вам же лучше будет. В остальном поможем! — секретарь откинулся на стуле. — Петр Васильевич, вы понимаете, что дело вам предстоит серьезное. Народ и партия не пожалели для этого дела ни денег, ни ресурсов, несмотря на то, что сейчас всё-таки еще не легко. Но мы надеемся, что это задание партии, порученное вам, вы выполните с честью!» «Не беспокойтесь! — вставая и протягивая руку на прощанье, ответил Крылов. — Постараюсь сделать. Верьте». «Так вы куда?» — удивился секретарь, пожимая руку. «Как куда? За дело», — и Петр Васильевич шагнул к двери.
Так инженер-энергетик Крылов снова стал спартанцем, правда, только на три месяца.
* * *
В середине июля отряд под руководством Крылова выступил по маршруту.
«Это шествие больше похоже на караван или изыскательскую партию, чем на будущую электроэнергию!» — шутил Крылов. «Ничего! — гудел ему в ответ Бугримов. — Зато легче будет!»
Бугримова зовут Николай, он бригадир монтеров-наладчиков. Ему 26 лет, работал раньше вместе с Крыловым. Когда Петр Васильевич предложил ему место в отряде, он с радостью согласился. «Пойду снова нюхать романтику!» — объявил он. За активное участие в сборах Крылов назначил его бригадиром.
Простор для действия был. Первыми, как головная походная застава, шли трое красноармейцев, их дело было разведка местности и обстановки. Крылов, двое специалистов и еще двое красноармейцев – для охраны, шли вторыми, сверяя, одобряя, уточняя и изменяя будущее местоположение электроопор. Третья группа – землекопы, рывшие ямы под столбы. Сзади них раздавался визг пил, удары топоров – то лесорубы-вальщики; сюда относились и несколько чернорабочих и здесь же работали плотники. И последняя группа – монтеры-наладчики с электриками; в этой группе было не так уж много народа, но парни и девушки подобрались здесь веселые, и остальные группы посматривали на них с завистью.
И только после всего этого нить электролинии шагала вперед. На одну, на две опоры... Шагала через леса, перекидывалась через речки, гудела над оврагами, звенела в болотах. А за ними шагали и люди – эти простые советские труженики. Они переходили реки, таща на себе оборудование и обливаясь потом, рубили просеки, тянули провода.
Тянулись поля, леса, деревни, болота. В конце июля отряд понес первые потери – трясина засосала двух человек. Пришлось изменить маршрут. В начале августа кончилось продовольствие. Высланные вперед трое человек пропали без вести. Голодный и измученный отряд вскоре после этого нарвался на мелкую банду – еще трое человек легли замертво на сырую землю...
«Кончай работу», — объявил Крылов. В последнее время ему было очень тяжело – он много недосыпал, недоедал. Его лицо, обросшее черной с проседью щетиной, стало серым и землистым, глаза глубоко запрятались под лохматыми бровями. Крылов иногда удивлялся сам себе – и как он только выдерживает такие испытания, ведь даже молодые, не имевшие на плечах такой нагрузки, какую нес он, уже начинали жаловаться. Но Бугримов, в отличие от всех, молчал. Вот и сейчас он молча и сосредоточенно сопит над ухом, водя заскорузлым пальцем по карте. «Ага! — радуется Николай. — Петр Васильевич, ведь мы скоро выйдем к деревне. Деревня... деревня Вьюшково. Слышите? Там и отдохнем. Да, Петр Васильевич?» Бугримов вопрошающе и с мольбой смотрит на Крылова. «Коля, что, устал?» — с грустным оттенком в голосе спрашивает его начальник. «Да я что? Я ничего, а ребята вот устали. Ведь как черти работали целую неделю. Как начнешь с утра, так только к вечеру и кончаешь». «А ты?» «Что я?» «Ты не устал, спрашиваю?» Николай смущается: «Устал. Я ведь тоже не железный!»
17 августа электроопоры шагнули из леса к деревне.
* * *
Вьюшково – деревенька небольшая, но в общем-то и не маленькая. Дворов восемьдесят, пожалуй, будет. Здесь есть и свои достопримечательности: к примеру, церковь. Хотя, впрочем, церковь есть в каждом селе и деревне. Есть во Вьюшкове и клуб, где по вечерам собираются парни и девчата. И хотя вражда между кулаками и крестьянами не затихает, созданный здесь кооператив, куда, кстати, входят не только голытьба, но и середняки, успешно противостоит владельцам роскошных домов деревни. Чувствуется, Советская власть пришла во Вьюшково рано и небезуспешно. Да иначе и не должно быть – ведь рядом, всего в 10 километрах, находится уездный небольшой и захолустный городишко, который, однако, славится боевыми революционными традициями.
Рядом с деревней течет небольшая речка. Бают, что раньше в ней золото мыли. Если идти вверх по течению, километра этак два с половиной – три, ты выйдешь к деревенскому кладбищу; по дороге этот путь сокращается до 2 км. Но туда лучше не ходить – говорят, нечистое место.
... Всё это одним духом выложил Бугримов Крылову, когда они вечером 17-го числа встали на постой в деревню. Местные коммунисты помогли расселить отряд по избам, обеспечили небольшими запасами продовольствия.
Крылов и Бугримов решили остановиться в одиноко притулившейся у обрыва реки небольшой избенке. Председатель в ответ как-то странно покачал головой и лишь сказал одно: «Не советую». Объяснять же не стал. Однако Петру Васильевичу эта избушка понравилась – уж больно одиноко она выглядела. «Как и хозяин, наверно, одинокий!» — почему-то подумал Крылов.
Бугримов согласился с Крыловым насчет этой избы. Не всё ли равно, где жить? Главное в нашем деле – чтобы крыша была над головой. Тем более скоро опять тронемся в путь. А в общем-то что – куда начальник, туда и я. Мне без него нельзя! И Николай умчался в деревенский клуб. Вот там-то он и набрался сведений, которые немедленно изложил своему начальнику.
Крылов оказался прав, думая, что хозяин избы одинок. Это был старик, седобородый, но еще бодрый. Сидя на лавке, он внимательно слушал, как Бугримов болтал о его деревне. Но вот Николай окончил свой рассказ и, бросив на ходу «пока», снова убежал в клуб.
Крылов и старик остались одни.
Крылов обвел оценивающим взглядом избушку – хоть и маловата, но одному-то, наверное, хватает. Обстановка богатая. «Видно, ничего старик живет. А может кулак!»
Крякнув, энергетик пересел к старику на лавку. «Ну что, отец, познакомимся! — и протянул руку первым. — Крылов, начальник отряда. А вас?» Старик метнул внимательный взгляд из-под седых бровей, осторожно пожал протянутую руку: «Гейт». «Как Гейт? А имя-отчество ваше?» «Просто Гейт. Меня все так зовут», — снова внимательно-изучающий взгляд старика уткнулся в лицо Крылова. Тот внутренне содрогнулся, но спросил: «Что это вы, батя, на меня так смотрите?» Дед глухо заговорил: «А вот, думаю, пришли снова раскулачивать? Нет у меня ничего! Нет!!! А многие в деревне меня по-прежнему считают богатым. На самом деле не будь у меня сына в городе и не помогай он мне, давно бы я помер!»
Вот оно что! Крылов успокоил старика. Тот еще упорствовал, хотел, чтобы красный начальник крест на себя наложил, т.е. клятвой подтвердил. «Я же атеист, дед!» — отбивался Крылов. «Ну и что? Сломаешься, что ли, от хреста-то. Вам это игрушки, а для меня подтверждение твоей правоты».
Перекрестил себя Крылов. Внимательно смотрел за ним старик – правильно ли, уж не басурман ли. Но недаром Крылов вырос в дворянской семье – «крестное знамение» прошло чисто.
Лицо старика просветлело. Он придвинулся к Крылову, поинтересовался: «А чё сюда пришли-то? Чё хотите?»
Не так часто Петр Васильевич произносил зажигательные речи как сейчас. Простота и любознательность старика тронули начальника отряда, и он проникся невольным уважением к этому седобородому старцу. «Так вот, — объяснял Крылов, — Владимир Ильич Ленин очень заботился не только о рабочих, но и о вас, крестьянах. Уже в 1919 году, в то время, когда, казалось, всё заняла собой Гражданская война, Ленин предложил идею электрификации страны. И вот теперь электричество шагнуло к вам; оно принесет вам яркий свет, облегчение труда. Мы, прокладывающие только первую линию, являемся передовым отрядом, за нами пойдут другие – и электричество шагнет во все глухие деревни. За электричеством будущее! Понятно?»
Начальник партии всё более увлекался; старик слушал его внимательно, и вдруг неожиданно перебил: «Наверное, хороший это человек, Ленин?» «Вы не знаете?» — удивление проступило на лице Крылова. «Слышал. Много хорошего, но и немало плохого!» «И вы обращаете на это внимание? Мало ли что могут говорить враги революции!» «Извините! — задвигался старик на лавке. — Я человек серый, и меня мало интересует политика». И, оживившись, поинтересовался: «А вы, значит, тянете линию? Тяжело, наверное?» «Да не легко, — скупо улыбнулся Крылов. — Но всё равно сделаем. Это ведь задание партии и его надо обязательно выполнить». «Далеко вам шагать-то?» — по вопросу старика чувствовалось, что его что-то заинтересовало. Но что именно – было начальнику партии не ясно.
«Вы через деревню потянете?» — последовал новый вопрос старика. «Да, а что?» «Так, ничего. Ведь нам тоже нужен яркий свет», — старик изобразил на своем лице радостно-просящее выражение. Но Крылова уже нельзя было купить, и он сам пошел в атаку: «А дальше, из деревни, до кладбища, а там – до уездного городка». Начальник партии не показывал карты – карты секретные, показывать их незнакомому – опасно, да и незачем. «Так, значит, через кладбище?» — будто обрадовался старик. «Через кладбище!» — подтвердил Крылов. «Через кладбище?! А я бы вам не советовал!» На лицо начальника партии набежала тень изумления. Крылов с удивлением вскинул глаза на старика.
Казалось, что бы проще – ответить на вопрос, но старик молчал. Молчал упорно, и даже тишина не могла ответить на его вопрос.
Так прошло минуты две. Неожиданно старик встал и ушел в свою комнату. Вышел он оттуда посуровевший и положил перед Крыловым тетрадь.
«Что это?» — подивился Петр Васильевич. Но старик метнул в него лишь суровый взгляд: «Читайте! И вы поймете!»
Начальник партии взглянул на тетрадь. Обыкновенная тетрадь! Впрочем... пробитая и залитая кровью. Видно, много прошло лет, что кровь на обложке тетради запеклась в бурое пятно. Оно, как будто грозное и страшное прошлых лет, предупреждало людей: «Никогда больше не повторяйте это. Видите, чем это закончилось! Это страшно, сами посудите!» И Крылов открыл залитую кровью обложку. В глаза бросился заголовок: «Дневник Иванко Гейта».
И огненная трагедия открылась перед его глазами. Трагедия, так не открывшая все тайны автора этого дневника. Крылов погрузился в чтение, а старик в это время скрылся куда-то.
Петр Васильевич перекинул первую страницу. «Иванко Гейт?! Кто это?» И снова страница, залитая кровью. Видно, она пропиталась через обложку.
А дальше...
... «8 августа 1908 года, — писал Иванко Гейт, — обыкновенная дата. Но для меня она непростая. Нет, сегодня я иду на ответственное дело. Сами понимаете, что этим делом является кладбище».
Крылов откинулся на стенку. И мгновенно в его памяти всплыли слова, сказанные недавно Бугримовым: «Но туда лучше не ходить – говорят, нечистое место!»
«Наши односельчане боятся кладбища. Даже не ходят через кладбище, хотя из города путь через него намного короче, чем в окружную. Кладбище – страшное и загадочное место. Вы бывали на нашем деревенском кладбище? Если нет, то побывайте. Это экзальтированное зрелище, где среди крестов переплетаются каменные фигуры, выточенные из камня ветром и непогодой. Каждое утро с кладбища доносятся человеческие стоны. И хоть здесь нет живых, всё равно стоны не оставляют в покое людей. Эти стоны слышны в радиусе километра вокруг кладбища, и деревенские боятся ходить через него. Это бывает утром, когда над крестами возносятся человеческие стоны. В это время к кладбищу страшно подходить. Но и вечером, когда «покойники» перестают стонать, даже и тогда нет покоя. Вечером тем более односельчане боятся ходить на кладбище. Как-то двое парнишек, это было при мне, поспорили, что пойдут ночью на кладбище. Они не вернулись оттуда, а утром их обнаружили на кладбище мертвыми. И не подумайте, что это случаи одиночные – то страшное проклятие судьбы висит над нашим кладбищем и над нашими судьбами деревенских людей, которые хотели бы проникнуть в тайну нашего «Кладбища»? Кладбище не случайно взято в кавычки. Догадываетесь?
А впрочем я и сам не догадываюсь. Вот за этой разгадкой-то я и хочу отправиться сегодня. Отец меня отговаривает, просит не ходить, доказывает, что из этого ничего хорошего не выйдет. Но я должен туда идти, ведь я полицейский в этой деревне и именно я, а никто другой, должен следить за порядком в деревне и вокруг ее.
Но именно по вечерам на кладбище бывает всех страшнее. Об этом мне не раз рассказывали односельчане. Чего стоят, впрочем, я думаю, преувеличенные их слухи о стонах, музыке и видениях на кладбище? Об этом стоит призадуматься! Поэтому-то я, имеющий все полномочия, должен и навести порядок. Я, и никто другой! И поэтому я сегодня иду туда. Хватит твориться нечистым безобразиям.
Эту тетрадь я беру с собой, это чтобы сразу описать и отметить увиденное мной. Беру с собой на всякий случай и пистолет, с ним все-таки спокойнее.
На кладбище иду часов в семь-восемь, когда еще светло – все-таки страшновато идти позднее.
До кладбища идти недалеко, версты две.
Я вот собираюсь, а отец смотрит на меня неодобрительно. Он говорит мне, что я лучше бы помог царю рассеять красную смуту в деревне, а не ходил бы «туда». Но я предпочитаю оставаться при своем мнении.
Ну вот, пора и в путь...»
Дрогнула душа Крылова, будто предчувствуя, что на следующей странице он узнает что-то необычное. И Пётр листнул пожелтевший листок...
... «9 августа 1908 года.
Дописываю уже сегодня днем. Вчера вечером и сегодня ночью не было просто времени. То, что случилось, страшно! Мне кажется, что всё это я видел во сне. Но мое помутневшее сознание не дает мне забывать. И если эта тетрадь попадет в чьи-то другие руки, я уверен – она сослужит ему большую интересную службу. Впрочем, я, наверное, говорю не то – ведь это моя тетрадь, и почему она должна попасть в чужие руки? Нет, она не попадет, хотя это предчувствие не дает мне покоя.
... Казалось, я ждал уже целый день. Чего ждал – и самому неясно. Но вот вдали, в нашей деревне, пробил колокол церкви. Уже, значит, 11 часов вечера.
Кладбище наше обширное и располагается у подошвы холма. И вот если по этому холму пройти сажень сорок от крайней могилы, то очутишься на самой вершине. С другой стороны опуститься с холма трудно – обрыв. Можно, конечно, и даже есть на этом обрывистом, почти без растительности, склоне чуть заметная вьющаяся тропинка, но не советую. Зато отсюда, с вершины холма, великолепно виден вход в пещеру, расположенную в низине и замаскированную кустами и огромными валунами. Перед пещерой небольшая ровная площадка.
И пещера считается дьявольским местом. Сама по себе она не очень примечательна – небольшой грот при входе и два-три довольно-таки широких хода, однако заканчивающихся тупиками. Эту пещеру я знаю отлично, сам по ней в детстве лазил. Сейчас туда ходить вообще боятся.
Я замаскировался в небольшой впадинке на вершине холма. Оттуда у меня был хороший обзор на кладбище и четко виднелся провал пещеры.
Лежу и жду, пистолет под рукой.
Я, кажется, задремал и открыл глаза лишь тогда, когда в деревне стал бить колокол, «Шесть, семь... — считал я, — значит, уже за полночь!»
Взгляд в сторону пещеры не дал ничего нового – всё то же жутковатое спокойствие темной августовской ночи. И в тот же миг я повернул голову к кладбищу, словно почувствовав с его стороны угрозу.
Над центральной могилой встало белое облако. Его нетрудно было заметить – так уж оно зловеще выделялось в сумерках ночи.
Я вздрогнул, и рука инстинктивно потянулась к кобуре.
Оно (или он) встало во весь «человеческий» рост.
Я каменно усмехнулся и в такт моим мыслям в руке дрогнул пистолет. «Попробуй! Я защищен!»
Облако приняло контуры человека в широкой плащ-накидке, вместо головы – небольшое расплывчатое пятно.
Я был готов. Оно – тоже, и двинулось на меня.
Волосы на голове у меня встали дыбом. Оно же было спокойно.
Как я держался – это просто чудо, чудо в ответ на то «чудо». Холодный пот враз промочил мне мундир и вбил меня в бесчувственную апатию. А в следующую минуту я уже горел от начавшегося жара.
Оно же спокойно двигалось, будто плыло, на меня. На меня ли? Я снов взмок, но сомнений уже не было – на меня.
Выдержки у меня не занимать – унтер-офицером я служил в русской армии и дрался в русско-японскую войну, не раз видел смерть на гранях японских штыков и в узких раскосых глазах их владельцев. И сейчас я жду, как в психических атаках там, в Маньчжурии. Десять сажен вполне достаточно и я стреляю два раза подряд.
Гулко отгремели выстрелы в лесу. Мне страшно вспоминать те мгновения, но писать-то об этом легче, чем видеть это наяву.
Смазал или нет? Я до боли в глазах вглядывался в «привидение». Нет, как было, так и осталось оно бледным расплывчатым пятном.
И лишь когда противник оказался в саженях трех, я различил на его «теле» два расплывающихся кровавых пятна. Знаете, как кровь расплывается на белой сорочке – так это выглядело примерно так же.
На меня дохнуло холодом, могильным и мерзким холодом, который ударил мне в нос, рот, лицо. Я задохнулся и, будто проваливаясь в сырую землю, потерял сознание. В последний миг я еще успел уловить, что привидение прошло через меня...
Очнулся я от нестройного гула. Что такое, где я? А в пещере заметались огни факелов, нарастал шум. Понимаете, что я чувствовал, считая, что из живых я на кладбище один, а тут, в чернильной темноте пещеры махали факелами. Много их было, этих факелов. Кто они, выходящие из пещеры стройным шествием и несущие на себе какой-то длинный, узкий и черный предмет? Почему они молчат? И лишь факелы, которые они несли с собой, выхватывали их из кромешной темноты.
Эти факелы и густая темнота, цепко охватившая меня, как будто обухом ударили меня по голове. Перед глазами всё поплыло и я чуть вторично не потерял сознание. И всё же из живых на кладбище я был один, а те, с факелами... И вновь от страха зашевелились мои волосы на голове... А те, с факелами, были скелетами, невесть и неведомо какими силами идущими по земле. Вокруг их черепов с черными провалами глазниц разливалось неяркое и страшное в своей действительности сияние, сверху горели ореолы. И несли они не что иное, как гроб, с верхних граней которого исходило такое же сияние, как от черепов его носильщиков. И из этого сияния на меня выплывали буквы, цифры, слова, даты.
Я не поверил глазам, но это касалось меня.
«Иванко Гейт. Родился 17 октября 1885 года. Умер 10.08.1908г».
Что? Внутри меня что-то взревело. Я как обалделый смотрел на это мертвое шествие, которое завернуло в пещеру и скрывалось в ней. И я не могу ничего с ними сделать? Могу, неправда! Пистолет в моей руке напомнил о своем существовании.
Но поздно – последние втянулись в пещеру, и та враз погасла от факелов. И тьма!
Я не понимал, как это я успел умереть. Ведь я жив? Жив. Даже сам убедился в этом. Но эти «видения» доказывали, что я уже мертв. Они тащили мой гроб.
Сегодня... Ага, сегодня – сейчас ночь, – ... Что? Да, девятое августа. И перед моими глазами вплыл черный гроб с цифрой 10.08.
«Ха-ха-ха! — я был неудержим в своем адском смехе. — Меня похоронили!» И мне показалось, что оно говорит «тебя...».
Я схватился за голову, сжался в комок. А в воспаленном мозгу творилось страшное. И эта тьма надо мной...
Обессиленный, я задремал. И снова , уже под утро, я проснулся не по своей воле: над кладбищем стояли человеческие стоны, к которым примешивались плач и рыдания. И еще черт знает что!..
С обезумевшими глазами я бросился из этой преисподней, а вслед за мной понесся исступленный плач. То было как на моих похоронах.
... И вот сейчас, когда я пишу это, я будто вновь переживаю увиденное и услышанное. Это страшно!
Отец спал, когда я прибежал с кладбища, но мгновенно проснулся, услышав мой стук.
Душа, однако, моя крепка – я не сошел с ума, но половину волос как будто припушило ярким снегом. Я поседел, хоть и не сдался. Не для того я прошел ужасы русско-японской войны, чтобы помереть на этом чертовом, треклятом кладбище! Да будь оно проклято, это место!
... Вечер 9 августа 1908 года.
Всё! Я полон решимости, я покончу с ними. Так я и заявил отцу перед своим уходом. Ему я ничего не рассказывал – пусть не переживает, а то он и так беспокоился за меня, особенно когда увидел седые волосы.
Беру с собой все патроны, пистолет и эту тетрадь.
Сегодня с ними будет покончено!..»
Крылов замер, боясь перевернуть страницу. Он чувствовал, что следующая будет последней. Ведь недаром эта пробоина и порыжевшее бурое пятно крови...
Торопливым косым почерком, будто писали второпях и в темноте, было написано:
«Пробило двенадцать. Я внимательно слежу за кладбищем. Там никакого движения – всё спокойно. Неужто «оно» испугалось и зализывает свои раны? В пещере тоже тихо, даже как-то странно. А в начале пятого раздался плач и чьи-то жуткие стоны. «Опять» покойники зарыдали.
Но я наготове...»
Дальше карандаш вильнул в сторону и дневник прервался. Неужто всё? Начальник партии вгляделся в корешок тетради – одна, и это была последняя страница, вырвана. Кто это сделал? Сам ли автор?
В эту минуту неслышно вошел старик. «Вы прочитали?» — спросил он. В глазах его застыла горечь.
Крылов был немного удивлен, что конец его чтения совпал с приходом старика. Но тут же забыл об этом. «Да, прочитал». «Наутро Иванко нашли на кладбище мертвым. В груди – рваная рана, а рядом валялась эта окровавленная тетрадь, пробитая воткнутым узким черным ножом».
«Кто же его нашел?» — задумчиво спросил Петр Васильевич. Ему становилось жутковато наедине со стариком, в глазах которого застыло странное выражение. «Было уже утро, а Иванко не шел. Тогда я поднял мужиков, и мы побежали на кладбище. И там увидели его». «Тетрадь кто читал, кроме вас?» — в том, что старик знаком с дневником, Крылов не сомневался. «Нет, я не дал. Ведь Иванко – мой первый сын».
Наступило тягостное молчание. Начальник партии попытался прервать его: «А кроме Иванко у вас есть еще дети?» Видно, что старик не хотел говорить об этом, потому что нехотя обронил: «Это неинтересно вам!» Снова наступило молчание, доказывающее, что в разговоре наступил перелом.
Старик, забрав тетрадь, удалился в свою комнату, оставив Крылова одного наедине с его мыслями.
«Эффект есть! — думал начальник партии. — Но стоит ли менять маршрут? Во что это обойдется? Нет и нет. Да и не провокация ли это? Не похоже. Придется узнать».
Уже поздним вечером вернулся из клуба Николай. Довольный, навеселе. Крылов удивился: «Где это ты успел?» Бугримов довольно хмыкнул: «Уметь надо! Выступил перед комсомольцами и молодежью. Они довольны остались, вот и угостили». «О чем же ты им говорил?» — поинтересовался Петр Васильевич. «Немного о революции, потом о себе. И о задачах нашего отряда. Поагитировал их к себе». «И что?» «И ничего. Многие согласились!» — довольный отвечал Бугримов. «Ну и дурак! — в сердцах бросил Крылов и, встав, нервно зашагал по небольшой комнатке. — Что воззрился? Да, ты дурак! Ты думал, что ты говорил? Думал! Мало, значит, думал. Что они у нас будут делать, если не знают что к чему!» Николай смутился: «Да я хотел как лучше!» «За это, конечно, спасибо, но в дальнейшем не суйся в дела начальства. Для этого есть я, а ты – лишь мой помощник». «Вот я и помогаю!» — обиженно протянул Бугримов. «Помогать надо уметь. А ты не помогаешь, а командуешь! Вот когда будешь начальником, тогда пожалуйста – командуй сколько влезет. Ты понял, Николай?» «Понял, — прозвучал обиженный ответ. — Петр Васильевич, комсомольцы просили, чтобы вы выступили завтра вечером перед людьми деревни. Я сказал, что вы выступите». «Но ты ведь, наверное, сегодня обо всем им рассказал», — усмехнулся Крылов. «Но вы же больше меня знаете и понимаете. Да к тому же вы начальник!» «Ох и хитрая же ты бестия, — улыбнулся начальник партии. — Ладно придется выступить, раз ты обещал им!»
Оба остались довольны разговором. «А ребята как там наши, не наклюкались?» — осведомился Крылов. «Не, с ними всё нормально. Я их сразу предупредил, что чуть что – они будут иметь дело с вами. А ваш крутой нрав они знают!»
В голове крутилась лишь одна мысль: «Сказать Николаю или нет о той злополучной тетради? Нет, все-таки не надо, проверю на месте». «Слышь, Коля, — заговорил Крылов, — ты спишь?» «Нет еще. А что, Петр Васильевич?» «Ты завтра днем никуда не убегай. Ладно?» «Ага, — согласился Бугримов, — что-нибудь намечается?» «Да в сельсовет надо сходить. Дело есть. Понял?» «Понял», — прозвучал сонный голос Николая.
Утром Крылов проснулся рано. «Дурная привычка! — ругал он себя. — Сегодня вроде бы должен отдыхать, так нет, на тебе – работай, раз проснулся!» И начальник отдела зарылся в бумаги.
Продрал глаза Бугримов, с шумом потянулся на лавке. И сразу в карьер: «Ну что, идем?» «Куда?» — не понял его Крылов. «Вы же сами мне вчера говорили. Неужто забыли?» «А, в сельсовет-то. Идем, идем. Одевайся!»
Они вышли на улицу. По дороге с Бугримовым поздоровалось, наверное, человек пять. «Уже успел многих узнать!» — с удовлетворением подумал о нем Крылов.
В сельсовете начальник отряда попросил сведения об одном из жителей деревни – Гейте. «Что это он вас заинтересовал? — хмыкнул председатель. — Одинокий старик». «Можно, однако, посмотреть?» — настаивал Крылов. «Конечно можно. Ищите вот здесь, в картотеке». «А заодно и договор с вами заключить – что вы об этом никому ни слова». Председатель внимательно поглядел на своего собеседника, пожал плечами: «О чем речь! Вы, надеюсь, коммунист? Так вот, коммунист коммуниста всегда поймет!» И спохватившись добавил: «Давайте я лучше сам «его» найду, а то вы человек новый, запутаетесь!» Перед Крыловым лег лист с пометкой «Гейт».
«А вы к нам надолго?» — усевшись напротив, спросил председатель. Петр Васильевич улыбнулся: «Зачем надолго? Вот подключим вас к «Ленинской лампочке» и дальше. Ну, денек-два простоим у вас, не обидитесь?» Председатель просиял: «Да хоть навечно оставайтесь. Какая может быть обида! Спасибо вам большое за свет!» — и горячо пожал Крылову руку. Потом, помедлив, спросил: «Так как, вы сегодня выступите у нас в клубе? Помощник обещал», — и хитро взглянул на Бугримова. Тот покраснел, и начальник отряда пришел ему на помощь.
Председатель ушел.
«А правда, зачем вам сдался этот старик?» — блестящие глаза Бугримова остановились на начальнике. «Потом поймешь. А сейчас не мешай! — и Крылов уткнулся в написанное. — Иди-ка ты лучше к себе в клуб!»
«Гейт. Живет на отшибе. Родился в 1865 году. В нашей деревне появился в 1891 году».
«Так. Где же он шатался до 26 лет? Странно. Тем более далее пишут: «По сведениям – образованный человек, раньше жил в городе». Крылов взглянул на ремарку, стоящую после этой фразы: «Точно неизвестно». «Да, дела!» — и он углубился в дальнейшее чтение. «Кто родители – неизвестно». У Петра Васильевича возник соответствующий вопрос: «Почему?» Он позвал из соседней комнаты председателя и показал ему пальцем заинтересовавшую его фразу. «Видите ли, — заговорил председатель, — полицейские архивы нашей деревни во время Гражданской войны были наполовину уничтожены. Папка о Гейте, довольно увесистая, была наполовину горелая, да и во второй половине тяжело было разобраться. Но я всё же сделал всё возможное. Однако в этой анкете записано не всё – я ведь не думал, что им кто-то заинтересуется. Если хотите, я вам расскажу о нем, то есть то, что я о нем знаю и слышал». «Давайте. Это будет наверняка интересно», — согласился Крылов. «Родители-то у него были, причем я знаю кто. Здесь просто описка, ошибся я. Но давайте по порядку», — и председатель приступил к рассказу.
«... Вы, я вижу, еще не старик? Вам сорок два года, с 1884 года? Поздравляю, вы мой ровесник. Так вот, когда в деревне появился этот Гейт, мне было всего лишь семь лет. Ведь я местный, здесь родился, здесь вырос, здесь и жил, за исключением, конечно, военных лет. Так вот, Гейт в то время был представительным малым, красивым, с веселой копной пшеничных волос и великолепными усами. Многие на него засматривались из наших местных девиц. Но не тут-то было, он приехал не один, а привез с собой молодую жену и шестилетнего сына. Потом мы все узнали, что это был их уже восьмой год совместной жизни. Она была ему одногодка».
Председатель закурил, выпустил клубы дыма. Запахло крепким самосадом.
«Вы заметили, что хоть он сейчас и старик, а всё равно красив».
Да, Крылов был согласен с ним. Это орлиное лицо с зоркими глазами и густыми бровями запоминалось надолго. Чего стоил один пронзительный и жесткий взгляд, будто говорящий: «В этом мире выживает сильнейший! Ясно?»
«Да, я забыл сказать. Приехали они и поселились в этом доме, где мы сейчас находимся. Да-да, не удивляйтесь, именно здесь. Вы, конечно, спросите, почему. Да потому, что Гейт был родным сыном помещика, который владел нашей деревней. Почему я, да и все остальные, не знали о нем раньше? Всё просто – он воспитывался и жил в городе. Денег у его родителей, а соответственно и у него, было достаточно.
Девки всё же не отставали – так уж он был неотразим. Сами посудите – грамотный, много знает, кроме того спокойный, щедрый и обходительный, а что еще надо было нашим безграмотным, но зато горячим дивчинам. Но он как будто не замечал их – со всеми одинаково он был ровен и обходителен, никого не выделял. Здоровался со всеми, с каждым по-разному – в зависимости от положения и богатства, но не забывал о каждом. Но знаться не хотел ни с кем. Бывало и помогал наиболее беднейшим, никого не бил. Я, к примеру, ни разу не видел, чтобы он на кого-то поднимал руку.
Так и жили, деревня – сама по себе, он – сам по себе. Деревня платила ему, деньги у него были – и он был доволен. А перед первой революцией, кажется, в 1902 году, учудил – всю свою землю, за исключением части, раздал крестьянам. Но поставил перед нами следующие условия. Тогда мне уже было 18 лет и я понимал, что к чему. Так вот, он сказал: «Землю нарезаю вам в зависимости от состава семьи, то есть количества душ. Но помните – в любое время я могу отобрать ее. Хотите покупать – пожалуйста, но по слишком высокой цене – ваша шкура такого не выдержит. Вы обрабатываете землю, снимаете урожай – и половину в мои амбары. Согласны? Сами посудите – земли у вас стало намного больше, чем раньше; конечно, и работы будет больше, но остаток, с учетом вычета в мою пользу, с лихвой перекроет ваши затраты – вы будете жить лучше. Мужики посовещались, подумали и приняли его решение. И вправду – с этого времени наша деревня стала жить лучше, чем раньше; хотя и при старом Гейте она жила неплохо.
С этого времени Гейт стал еще замкнутее. Он и до этого не интересовался землей, а после своей реформы и совсем забросил ее. Огородил свой дом плотным забором, да вдобавок еще решетками, насадил собак. И всё же чем он занимался? Уж дюже это нас заинтересовало, и как-то мы – уже взрослые парни – залезли к нему в усадьбу. Тут нас и поймал сторож.
Когда вышел Гейт, нам стало страшно – как он глядел на нас – думали конец! Но он просто глухо предупредил нас: «Сейчас идите, но больше не вздумайте этого делать. Так же передайте и другим. Сторожей я предупреждаю, чтобы они стреляли во всех нарушителей, стреляли дробью. За последствия я не отвечаю. Ясно?» — и пронзительный взгляд из-под бровей».
Крылов вздрогнул от последней фразы – его мысли о старике совпали с мыслями председателя. Что это, единомыслие?
«Угрюмые, мы вышли из усадьбы. Тут нас догнал Иванко, первый сын Гейта. Ему было тогда уже семнадцать. Он поинтересовался у нас, что мы хотели в усадьбе. Иванко мы не боялись, это был свой парень и большинство своего времени он проводил с нами. Он мечтал стать офицером. Мы поделились с ним своими догадками. В ответ он расхохотался, чем мы были немало удивлены. «Ой, не могу! — изнемогал он от хохота. — Держите меня!» Тогда мы рассвирепели не на шутку и, приперев Иванко к стенке, заставили рассказать его, чем же всё-таки занимался его отец. «А я откуда знаю, — отбивался Иванко. — Сидит у себя в специальной комнате и колдует над какими растворами, роется в книгах, что-то переливает из колб и склянок в пробирки. Иногда что-нибудь жжет. И занимается этим всё время, даже из Петербурга что-то выписывает!» Мы были ошарашены такой информацией и завистливо вздохнули – аж из самого Петербурга! Что такое колбы, пробирки – нам было неясно. И мы попросили Иванко объяснить. Он пытался объяснить, но видя наши вытянутые физиономии, бросил это бесполезное занятие. Но мы снова вцепились в него: «И долго он этим занимается? Ведь от скуки можно так сдохнуть!» Он улыбнулся: «Дураки, ничего не понимаете в науке. Он же химик, закончил университет в Петербурге!» Вот это да – ведь сколько Гейт живет в деревне, а мы не знаем этого. Впрочем, это и было неудивительно – он был скрытен и молчалив. Тут Иванко взмолился, чтобы мы все молчали, а не то, если отец узнает, ему будет жарко. Мы клятвенно заверили его, что будем молчать. Но видно кто-то проболтался, и слух об этом распространился на всю деревню – любопытные полезли в усадьбу. Правда, после трех израненных дробью паломничество прекратилось.
Но Гейт видно догадывался, кто был виновником всего этого. И через пару месяцев Иванко исчез из деревни – отец отправил его в город. Теперь в семье Гейта остались он с женой, его родители и...»
Председатель подвинул к себе листочек, что-то посмотрел в нем и продолжил:
«... И два сына: шестилетний Федор, появившийся на свет в 1896 году, и полугодовалый малыш – третий сын Гейта, родившийся в том же, 1902, году.
По настоянию родителей я вскоре отправился в город – в наш, уездный, – и стал работать там на небольшом заводе. В деревню я приезжал часто. Шли годы, и я узнавал, что в 1904 году умерли родители Гейта; он их похоронил в центре деревенского кладбища. Знаете, эта могила выделяется и сразу бросается в глаза!»
Крылов замер в тревоге, чувствуя, что где-то и от кого-то он слыхал об этой центральной могиле. Но от кого же?
«Вы бывали на нашем кладбище?» — прервал его размышления председатель. Вместо ответа начальник отряда начал так образно его описывать, что председателю оставалось лишь согласно кивать головой. «Так значит вы успели уже побывать там?» — снова спросил его председатель. «Нет. Когда я мог, если в вашей деревне лишь со вчерашнего вечера». «Не морочьте мне голову!» — блеснули на него подозрительно глаза собеседника. «Я и не морочу!» — ответил спокойно Крылов. «Так откуда же вы знаете?» Надо было усыпить его возрастающее недоверие. Крылов спокойно ответил: «Это рассказал мне...» И хотел было сказать «Бугримов», но вовремя спохватился – как бы не промахнуться, ведь председатель еще увидит Николая – и вдруг спросит. «...один из моих отрядчиков, — и сам перешел в атаку: — А скажите, Иванко знал, кто похоронен в этой центральной могиле?» «Думаю, что знал, хотя Гейт – его отец был молчалив. Но, думаю, другие ему сказали, что его дед и бабка захоронены на кладбище в центральной могиле!»
Что чувствовал Иванко Гейт, когда над могилой его праотцов встало белое облако? «Это смахивает на призыв «иди вместе с нами!», — усмехнулся про себя Крылов. — Однако же крепкие нервы были у того парня!»
«В 1905-1906 годах вспыхнули волнения. Не миновали они и нашей деревни. Только чудом была не сожжена усадьба нахлынувшими из других деревень депутатами. Наши крестьяне пытались было защитить Гейта, но были сломлены пропагандой пришельцев и ринулись на штурм «помещичьего оплота». Гейт заперся в своей усадьбе и принялся обороняться. Мужики хотели сжечь дом – и сожгли бы, если бы незадолго до этого Гейт не обшил дом железными листами; кроме того Гейт и его люди не подпускали никого близко. Вскоре из города прискакала подмога, однако немного опоздала – перехватив жену Гейта, мужики повесили ее на дереве, прямо на виду у всей семьи. Помочь ей муж ничем не мог – он отвечал за детей и оборону дому.
Ее похоронили рядом с родителями Гейта. Гейт был тонким психологом, он понимал настроения мужиков в любую минуту и знал наперед, что они могут предпринять – ведь недаром он защитил дом, но такого зверства он от них не ожидал. Полными горечью глазами он смотрел на могилу своей любимой жены – наверное, единственного существа на свете, к которому он был привязан больше всего, и которая была всегда готова разделить все трудности и тяготы его жизни».
«Но какие тяжести? — удивленно спросил Крылов. — Какие могут быть трудности у помещика, бесящегося с жира?» «Не торопитесь! — усмехнулся председатель. — Всё по порядку!
... Я повторяю еще раз – Гейт отлично понимал мужиков. И откуда в нем это – было неясно. С того дня он озверел, насколько позволяла его добрая душа. Первым делом он увеличил «отсев» в его пользу – с половины до трех пятых. Крестьяне поугрюмели. Потом повесил троих крестьян, прямо напротив их домов; если там не было деревьев, он приказывал вкапывать столбы. Видели бы вы, каким мстительным довольным огнем загорались его орлиные суровые глаза. Я, правда, этого не видел, но мне рассказывал это отец – я в то время продолжал работать на заводе. Крестьяне застонали. Он приказал солдатам выпороть половину мужиков, которых он, видимо, подозревал в бунтарстве. Теперь все взвыли, многие подались в город. Он не держал. А когда он объяснил, что если крестьяне оставят его в покое, то и он не тронет больше их. Тогда беглецы ринулись обратно – все они знали Гейта гуманным и честным человеком, – но он выгнал их обратно.
После смерти жены Гейт стал еще мрачнее и молчаливее. Когда впервые в 1891 году он появился здесь, то он часто пропадал в окрестностях деревни – что-то изучал, искал, по вечерам много писал. Часто он пропадал на речке, бродил вдоль нее, уходя от деревни подчас на 50-80 верст вверх или вниз по реке; излазил он и кладбище, и близлежащие места около него. Так что он отлично знал свои владения. Так вот, после гибели жены он стал всё больше пропадать на кладбище; часто видели его односельчане с обнаженной головой у могилы жены. Тогда еще кладбище не было «проклятым местом». Часто Гейт брал с собой и сына – Федорку. Скоро приехал к Гейту и какой-то человек, говорили – его друг. И вот они, или запершись и что-то обсуждая и делая, или пропадая в окрестностях деревни, не расставались ни на миг. Приучили к этому и Федорку, который начал сторониться и смотрел на нас хмуро и исподлобья. К Гейту начали прибывать длинные ящики с надписью «химреактивы. Посуда». Значит, подумали крестьяне, опять за свое взялся. И верно – Гейт и его друг засели надолго, целыми неделями не показываясь из вновь отстроенной усадьбы. Все ждали – чем же это кончится. Но они по-прежнему не вылазили за пределы усадьбы.
Всё это я слышал, когда приезжал по выходным к родителям.
И вдруг в конце 1906 года наше кладбище стало «дьявольским» местом. Теперь туда боялись ходить, если уж только надо похоронить – и то днем! Что же случилось? Начали коситься на Гейта. Но Гейт был непричастен – когда начались «беспорядки» на кладбище, он уже был как месяц в городе и пробыл там всего два месяца, по его приезду ему сообщили о кладбище. И утром, захватив с собой несколько мужиков, он отправился туда. Все они, без исключения, пришли оттуда с белыми и перепуганными лицами. Кладбище стонало, когда они быстрым шагом уходили оттуда, и под конец, будто не выдержав разлуки, заплакало.
Было ясно, что Гейт к этому никакого отношения не имеет. А когда двое парнишек не явились оттуда и их нашли там мертвыми – на кладбище перестали вообще ходить. Еще один довод, что Гейт невиновен – во время «похода» парнишек на кладбище он и его друзья были дома; за ними следили.
И распространилась молва в деревне, что это жена Гейта мстит за свою смерть. И плачет на кладбище она. И затмились мужики, приумолкли бабы».
Председатель прервал рассказ, свернул себе цигарку. «Ну что? Хватит?» — в глазах его светилась уверенность, что гость ждет продолжения. Так оно и было. Но председатель был неуклонен: «Сейчас пообедать, затем отдохнуть. А вечером – на обещанный митинг», — и в его глазах блеснула хитринка. Крылов смирился.
«Я вас не затруднил?» — уже за обедом, улыбаясь, спросил председатель. Их обслуживала за столом жена председателя, бойкая и красивая женщина, так и норовившая завалить Крылова едой. Тихо хлопнув дверью, в комнату прошмыгнул парнишка. «Твой?» — кивнул на него Крылов, забыв об обращенном к нему вопросе. «Мой! — улыбнулся председатель. — Шестнадцать лет недавно исполнилось. Боевой парень растет». «В каком смысле?» «В самом прямом. Комсомолец он, мою линию продолжает». «Слушай, пред! А что ты так поздно женился?» Тот довольно захохотал: «Так и думал, что спросишь. А что – в 25 лет разве поздно? Ты что, раньше женился? Ну, теперь понятно, поэтому и считаешь, что я слишком поздно обзавелся семьей». «А вообще-то раньше не мог! — заговорщицки ткнул председатель Крылова в бок. — Я ведь красивую бабу искал!» Жена грозно подбоченилась перед ним: «Ну и как, нашел?» Было такое впечатление, что председатель испугался. Он скосил глаза на свою «грозную» половину и лукаво ответил: «Нашел! Вот она!» — и с торжествующим видом обнял супругу за бедра. Жена шутливо отмахнулась от него.
«По правде говоря – не мог раньше, — спокойно продолжил председатель. — в 1907 году мне «припечатали» два года ссылки. Лишь летом 1909 года я вернулся на родной завод, где и присмотрел себе эту бойкую девицу!»
Поев, они встали из-за стола. Крылов поблагодарил хозяина за гостеприимство и попытался помочь хозяйке. «Ничего, — отмахнулся председатель, — сама уберет. Пойдем-ка мы лучше решать государственные проблемы. Ага?» И они отправились на улицу.
«Так вот, — традиционно начал председатель, сворачивая свою законную послеобеденную цигарку, — в 1907-ом наш завод охватила забастовка. К тому времени я уже знал, что к чему, немного разбирался в обстановке. Немалую роль сыграл в этом и один рабочий, председатель парт. ячейки завода, бывший друг детства моего отца Димитрий Щепачной. Я уже было готовился в партию, но Щепачной тянул, говорил «рано». Весной 1907 года из-за забастовки я, во главе с Димитром, попал под суд. Сидели мы в каталажке, и не думал я, что ожидают меня два года ссылки, из которой, кстати, я вышел закаленным большевиком, впоследствии ставший членом парт. ячейки нашего завода и правой рукой Щепачного.
Так вот, сидим мы, думы думаем. Вдруг в камеру входит – кто бы ты думал – Иванко Гейт. Я его сразу узнал. «Как, — спрашиваю, — ты здесь оказался?» — всё же пять лет с ним не видался. Ну, думаю, зазнался. Но нет, простым так и остался – видно, крепко в него въелось наше деревенское воспитание.
«Да знаешь, я ведь здесь уже год при пересыльной тюрьме: меня перебросили сюда вскоре после войны. А ты за что попал?» — удивился он. «За политику!» «Вот это да, — присвистнул Иванко. — Значит, силен ты в ней, раз собираются упечь. А я вот в ней по-прежнему дуб дубом!» И ни слова осуждения в мой адрес. Тогда я ему зашептал: «Иванко, помоги бежать!» «Не могу. Да и куда ты побежишь, — он сокрушенно покачал головой, — нет, не могу, сразу заподозрят и вас поймают – здесь сильная слежка». Я понял – значит, не может.
Он присел около меня, спросил: «Ну как ты?» «Да работаю по-прежнему. А ты что, за этот год так и не был ни разу дома?» «Был, раза четыре. Что там делать? Скука большая – батя занят, мать, оказывается, погибла, младший брат Федька зверем на меня косится». «А ты не женился еще?» «Нет! — Иванко улыбнулся. — Пока нет». И вдруг перешел на шепот:
«Знаешь, осенью этого года меня переводят полицейским в нашу деревню. Приказано особо следить за отцом – он подозревается в солидарности к большевикам!»
Я открыл рот – так уж для меня это было неожиданно. Как так – Гейт, и помогает большевикам?
Тут Иванко вызвали из камеры. Больше я его не видел, так как на следующее утро я отправился по этапу в ссылку.
С Щепачным я попал в одну высылку. И спросил его про Гейта. «Верно ли?» Димитро улыбнулся: «Верно то. Но откуда ты это знаешь?» Я рассказал. Эффект был неожиданный – наставник мой сначала полчаса матерился, прежде чем заговорил со мной. «Теперь ему будет конец, раз полиция напала на его след. Эх, жаль, что не успели предупредить его!» Я попросил Димитрия рассказать о Гейте. Многое он знал понаслышке, многое – из личной работы с этим человеком.
... Гейт родился в богатой дворянской семье в 1865 году. Его родителям-дворянам принадлежало до реформы 1861 года много деревень, но после реформы 1861 года они продали все свои земли и, получив огромные деньги, остались спокойно доживать во Вьюшкове. В 17 лет они отдали своего единственного сына в Петербургский университет, который тот и закончил в 1887 году. Женился Гейт рано, сразу же после окончания первого курса. Его подруга была тоже из зажиточной семьи. Но как-то так уж получилось, что они оба двинулись по революционной бунтарской дорожке. Они «ратовали» за мужиков, за деревню. Но «хождения в народ» провалились, и в 1887 году Гейт полностью разуверился в них.
Окончил он университет с отличием и остался работать в нем на кафедре химии. Он подавал большие надежды, дни и ночи корпел в лабораториях и через два года, будучи в возрасте 24 лет, был готов к защите кандидатской. Тут его взяли за «революционные мысли». Два года он вместе со своей женой пробыл в ссылке, откуда вернулся в родовое имение родителей – деревню Вьюшково. Но и тут он не переставал следить за политикой. И с начала 20-го столетия он начинает помогать большевикам – правда, только деньгами. Сам же Гейт от всех активных действий отказывался. «Я уже не молод!» — мотивировал он. Однако его деньги были большой подмогой встающей на ноги парт. ячейке в городке. На то, что эти деньги выкачаны из народа, большевикам пришлось закрывать глаза...»
После обеда председатель и гость отдыхали. А вечером Крылов выступал на митинге в клубе. Все остались довольны: молодежь, расходясь, о чем-то горячо спорила, более пожилые – сосредоточенно думали и большей частью молчали, старики, посасывая трубки, перекидывались между собой редкими словами. А в общем всё напоминало разворошенный муравейник.
«Ну и как я выглядел?» — начальник отряда взял под руку председателя. Тот улыбнулся: «О, великолепно! Я слушал с интересом». Потом вдруг стал серьезным и спросил в свою очередь: «Петр, а что ты заинтересовался Гейтом? Мне это что-то не очень понятно. Старик он сейчас одинокий, да и смотрят на него как на пережиток прошлого. Чем он живет? Я даже не могу сказать. Говорят, что ему сын последний, который родился в 1902 году, помогает из города, но в это я что-то мало верю. Может, и помогает, но уж не настолько, чтобы Гейт, нигде не работая, жил так хорошо. По-прежнему он замкнут, молчалив, ни с кем не знается». «Слушай, а что стало со вторым сыном Гейта – Фёдором? Я о нем еще дельного ничего не слышал, не считая, конечно, немного о его детстве». «Неохота вспоминать», — председатель отмахнулся, будто от назойливой мухи. «А всё же?» — настаивал Крылов. «Бандитом он стал! — в сердцах бросил председатель. — Больше о нем я тебе ничего не скажу». «Как же так? — недоумевал Петр Васильевич. — Сам Гейт сочувствовал и даже помогал большевикам, а сын у него вырос шовинистом, белогвардейским офицером, бандитом. Не очень понятно. Но то, что я говорил сейчас о Федоре – верно ведь?» «Да, — протянул председатель. — Пётр, ты как провидец, назвал все его этапы жизни. Причем без ошибок. Ты требуешь объяснений? Вот они, благо, что я был их свидетелем».
... Вернувшись из ссылки, я и Щепачной с трудом устроились на родной завод. Нас предупредили сразу, что чуть что – и нас выгонят, или еще хуже – включат в черные списки.
А в это время полиция вот уже два года неслась по пятам Гейта. О том, что он помогает парт. ячейке, знали только члены и председатель комитета. Все эти люди были проверены и надежны. Но видно все же кто-то не сдержался...
... Последний взнос, довольно-таки крупный, поступил от Гейта в мае 1910 года. Это я помню точно, так как в этом году у меня в семье родился сын.
«А сыновья знали, что Гейт помогает большевикам?» «На это я могу твердо ответить – нет. Об этом знали только сам он, его жена – ей он доверял абсолютно всё, и мы – парт. комитет». «А ведь вы говорили, что при встрече в пересыльной тюрьме Иванко рассказал, что ему дан приказ следить за отцом. Значит, полиция уже догадывалась?» «Да, это было весной 1907 года, когда полиция уже принюхивалась к Гейту, но доказательств еще не имела. Для этой цели она подослала к Гейту его сына Иванко». «Но Иванко в августе 1908 года, то есть тогда, когда он проработал всего год в своей родной деревне, при таинственных обстоятельствах был... Фу, чуть не сказал убит... Погиб, точнее». «Да, об этом я с удивлением узнал, когда вернулся из ссылки». «А не думаете ли вы, что...» «...Что его убил отец? — подхватил председатель. — Не думаю. Тем более Федор не добыл для полиции никаких компрометирующих Гейта материалов. Кроме того, Гейт сбивал сына с толку своей пропагандой о вреде красной смуты». «И всё же...» «И всё же неясно».
... Летом 1910 года Гейту было предъявлено обвинение в помощи большевикам.
Он уже был немолод, этот сорокапятилетний мужчина. Смерть жены и гонения полиции доконали его, разочаровали в возможностях мужиков и рабочих. Он дал подписку о нейтралитете и помощи властям, ибо в противном случае его ждала пятилетняя каторга. Он озверел второй раз в жизни и сказал нам, когда был последний раз на заседании парт. комитета, что он прерывает связь с нами, затем обвинил нас в предательстве. И в конце заявил: «Я не знаю вас, вы – меня. Если вы хоть раз еще сунетесь ко мне – я выдам любого, а то и всех. Ясно?» — и ушел. Мы встали перед выбором – убрать его с дороги, так как нам в это время было не до шуток, или, поверив ему на слово, оставить в покое. Остановились на втором, так как Гейт всё же более 10 лет помогал нашему делу. Некоторые, однако, яростно спорили, что, мол, немало было случаев, когда вроде бы верные сыны партии предавали ее дело. А тем более этот... Но Гейта мы оставили в покое. И спасибо ему – он нас тоже не трогал.
Если Гейт раньше ненавидел своего второго сына Федорку, то теперь он полюбил его. Будто что-то начал понимать в нем. Грубо говоря, выживший из ума старик и сопливый пацан вдруг сблизились на одной почве. Этой почвой были деньги...»
«Но зачем так грубо?» — вскинул брови Крылов. «Иначе нельзя. Давай, Петр, присядем на завалинку – уже пришли. А может, ты у меня останешься?» Начальник отряда начал отнекиваться, что в конце концов ему удалось.
«... В 1915 году 19-летний Федор ушел под крики «Да здравствует победоносная Россия» добровольцем на фронт, а Гейт принялся загребать деньгу.
Для многих две революции 1917 года явились неожиданностью. Но не так было с Гейтом. 6 лет работы с мужиками в период 1883-1889 год, наблюдения в деревне, более чем 10-летний контакт с большевиками, большое внимание ко всей политической литературе 1910-1916 годов привели к тому, что Гейт встретил Октябрьскую революцию во всеоружии. У него было золото, серебро, деньги, оружие, ценнейшая химическая аппаратура – и вдруг всё это исчезло. Куда? Неизвестно до сих пор.
Свершилась революция и в нашем городке. Во главе городского совета стал Щепачной, я у него был помощник.
В это время с фронта ринулись дезертиры, целые группы, даже воинские отделения.
Немцы напирали, ломая шаг за шагом старую русскую армию. Я находился в тот момент в своей деревне Вьюшково, куда Щепачной послал меня с целью разъяснения мужикам обстановки. Должен был я заручиться и их поддержкой. И вдруг нежданно-негаданно в деревне появляется... Я даже не поверил – это же Федор Гейт. Статный и красивый, как есть Гейт в молодости, весь обвешанный Георгиями, он начал носиться по деревне и агитировать вступать в белые войска. Кулаки, да и многие середняки откликнулись сразу. Итак, на «трибунах» началась между мной и Федором яростная битва за обладание беднейшим крестьянством.
С удивлением я наблюдал, что Гейт молча одобряет поведение своего сына. Это было странно!
Я сделал всё что смог, но вскоре вынужден был бежать из деревни – гвардия Гейта не только угрожала, но и пыталась ликвидировать меня.
Раненый, я с трудом добрался до города и предупредил о нарастающей опасности командира красногвардейцев Петра Донцева. Петр был еще молод, если не ошибаюсь, с 1898 года, но полководческие способности у него прорезались рано. Наверное, еще с той поры, когда он, работая батраком, организовывал походы на кулацких сыновей».
Председатель усмехнулся, прерывая свой рассказ: «А может, спать, уже поздно!» Крылов не на шутку обозлился: «Ты не финти, а рассказывай. Я не ради любопытства спрашиваю – для дела надо!» Поостыв, уже мягко добавил: «А тем более ты был живым свидетелем Гейта. Давай, валяй дальше!»
«... И так Петр Донцев стал проявлять энергию еще большую по формированию отряда, чем раньше. Где смог, там и доставал оружие и обмундирование. С этим было трудно. Но Петр не останавливался ни перед чем – разоружал дезертиров, заговорщиков, заставил изготовлять амуницию на местной фабрике. Большую помощь – и делом, и советом – оказывал ему Щепачной.
Зима прошла спокойно, но весной 1918 года белогвардейский отряд под командованием полковника Чехонтова ворвался в наш городок.
Бой был короток и скоропалителен. Остатки отряда Донцева с большими потерями вырвались из кольца и ушли в лес.
Я же уйти не успел, пришлось остаться в подполье. Но и это было опасно – меня могли узнать. Я же продолжал искать связи с Щепачным, догадываясь, что он тоже в городе и по каким-то причинам не уехал из города.
Я опоздал. Однажды, находясь на рынке, я увидел, что площадь оцепляется. Облава! Но это не было облавой; нас согнали в толпу, чтобы мы посмотрели, как будут вешать одного из красных смутьянов. «Так будет со всеми, — объявил офицер, — кто поднимет на нас руку!» И казнь началась.
Вешали... Димитрия Щепачного, и вешал его... Федор Гейт...
Петр Донцев ушел недалеко. В августе я через много перепутий попал к нему в отряд, стал его комиссаром.
Под новый год мы захватили Вьюшково. Я был полон злости и решимости пристрелить или Гейта, или кого-нибудь из его семейства, попадись они мне в руки. Донцев тоже был готов к этому: вы бы посмотрели, когда он узнал от меня о смерти Щепачного. Но нам сказали, что еще летом Гейт исчез бесследно, а самый младший его сын – Алексей, уехал в губернский город.
Потом мы пробились и влились в ряды регулярной Красной Армии. Не знаю как, но мы иронией судьбы оставались живыми, тогда как наши друзья и товарищи, евшие с нами из одного котелка и спавшие под одной шинелью, умирали под пулями и погибали в разрывах снарядов.
Скоро с Петром нам пришлось расстаться – его взяли к Буденному.
Многое прошли мы, многое испытали. И, может, поэтому снова встретились мы с Петром – уже командиром эскадрона, в нашем родном городке.
Рассказывал он о себе скупо: рубился, умирал от ран, но, как видишь, жив. На груди у него блестел орден Боевого красного знамени. По тому времени – награда немалая.
В 1921 году я перешел сюда, в деревню, а он остался в городе, где начал работать председателем уездного ЧК. Ловил бандитов, заговорщиков.
Когда я вернулся во Вьюшково, то узнал, что Гейт вернулся в деревню тоже, но в середине 20-го года. Где он пропадал эти два года – я не знаю.
Живет Гейт сейчас тихо, стар уже – 61 год, посему и не шебуршится. Сын Алексей у него в Минске, работает в институте, кажется, занимается проблемами химической физики, может, наоборот – точно не знаю, – вот он и помогает отцу. Алексей женат, сын у него...
«А где же Федор?» — не шевелясь, будто боясь спугнуть наступившую темноту, спросил Крылов. «Погиб, — немногословно и нехотя пояснил председатель. — Много крови он нам попортил. И сейчас портит – своими последствиями».
... Следующий день отдыха пролетел у отряда незаметно. А Крылов был занят всё своей проблемой. Встав утром, он окинул пустующую лавку Бугримова – опять где-то гуляет, – затем умылся. Сел завтракать вместе со стариком.
Ели молча, без разговоров. И вдруг Крылов ошарашил старика: «Скажите, Гейт, вы – химик?» Старик перестал жевать и спокойно взглянул: «Если знаете – зачем спрашивать?» «Я не знаю, вот и спрашиваю!» «В молодости увлекался, сейчас – незачем, — и вдруг скривился. — От председателя узнали?» Крылов опешил, поняв, что чем-то он выдал себя. Пришлось промямлить что-то невнятное, сразу поднялся страх – что, если переспросит. Но старик невозмутимо продолжал есть, не обращая внимания на бормотание гостя.
Лишь под конец завтрака Гейт взглянул на Крылова. Лохматые седые брови, и из-под них – пристальный взгляд орлиных глаз. «Так вы не передумали насчет маршрута через кладбище?» Не в силах отвести взгляд от него, Крылов подумал: «Он же образованный человек, так зачем же при нашей встрече он морочил мне голову?» Гейт будто отгадал его мысли и монотонным голосом начал цитировать речь Ленина о плане ГОЭРЛО – привычка к политике у него осталась до сего времени.
Крылов встряхнулся и решительно ответил: «Нет! Маршрута не меняем!» «Вам бояться нечего! — вспоминались ему слова председателя. — Бандитов сейчас в наших краях нет. Есть отдельные, но им противостоять вы сможете. У вас для этого есть всё – люди, оружие, идеи». И сам себе Крылов казался в этот миг богатырем, кидающим вызов нечистой силе.
Так оно и было...
Жестокостью сверкнул взгляд Гейта, и ,казалось, в его глазах загорелось одно слово: «Ясно».
Ночью Крылова беспокоила всё та же мысль: «Почему? Почему?» И, осененный, стукнул себя по лбу: «Ведь он же любил свою жену, она была с ним везде и всюду. Гейт не хочет, чтобы ее покой нарушили люди... Суеверия!» — и уже успокоенный, заснул.
* * *
Столбы «шагнули» по деревне и вышли за ее пределы. Работали спокойно, не торопясь, еще не войдя во вкус тяжелой работы. В первый день лишь дотянули до деревни, так как в тот знаменательный день – 17 августа – так и не дошли до нее; сейчас вытянули линию немного за пределы Вьюшкова. Ночевали в деревне.
Так прошло 20 августа. В следующий день уже вспомнилась сноровка, удаль. И по ломаной линии столбы потянулись через кладбище. Но не далее, так как на этом решили «завязать» работу.
Так волею судьбы отряду пришлось заночевать на кладбище. Некоторые, самые благоразумные, высказывались, что надо уйти отсюда и переночевать где-нибудь в лесу; их подняли на смех. Разгорелись споры, и все с надеждой взглянули на начальника – уж он-то их рассудит. Но Крылов молчал. И тогда все, сбитые с толку его молчанием и посчитавшие это за знак согласия, расположились среди могил. Развели с краю костер, стали готовить ужин. А вскоре вспыхнули и задушевные беседы, одни из тех, которые выдают людей, так сдружившихся за прошедший трудный месяц. Смеялись девушки, улыбались парни. Текли, поглощая минуты, их рассказы и страшные истории, навеянные мрачной тишиной кладбища.
Но не так спокоен был их начальник. Ему всё время, как будто назло его хорошему настроению, вспоминалась фраза Гейта: «Так вы не передумали насчет маршрута через кладбище?»
«Нет, конечно, нет. Не передумал. И сейчас не передумаю!» — лениво билась мысль Крылова. Так хорошо было лежать на траве, расслабившись и ни о чём не думая, лишь продолжая беззвучный спор с удивительным стариком.
Колокол церкви пробил в деревне одиннадцать раз. И неожиданно для самого Крылова рука его потянулась к расстегнутой кобуре. Когда он ее расстегнул – начальник не понял сам.
Крылов вздрогнул. Потер виски: «Что это со мной? Явно неладное. Делаю то же самое, что 18 лет назад делал Иванко Гейт. Неужто это повторится?»
Оно повторилось. И когда над центральной могилой встал белый туман, Крылов не удивился...
Лагерь отряда располагался на краю кладбища. Вдали, около опушки леса, паслись стреноженные лошади; молодежь веселилась, «балдела», как ответил Бугримов на замечание начальника: «Пора и на покой. Завтра вставать рано!» Коля в ответ лишь улыбнулся: «Ну и что ж? Встанем. Всё будет в порядке, Петр Васильевич, не беспокойтесь. Молодежь тем и отличается от вас, что может гулять и сидеть допоздна и наутро вставать. Нам в этом отношении легче».
... Завизжали девицы, застыли в немом удивлении парни, когда, оконтурившись и приняв облик человека в плаще-крылатке, «привидение» двинулось в их сторону. Что им, обезумевшим в этот миг, подсказывал их воспаленный мозг?
Но Крылов был готов к этому. Ведь только он один знал отгадку! И пожалел, что не рассказал этого членам своего отряда. И пусть они смеялись бы тогда, но зато сейчас им было бы легче. Всё же как мудр оказался Гейт, предлагая рассказать содержимое тетради отряду и заранее при этом зная, что Крылов не решится на это!
Начальник крепко, никого не стесняясь, выругался и вырвал пистолет из кобуры. Знаком подозвал к себе Бугримова и закричал, обращаясь одновременно к людям и своему помощнику: «Коля, ты со мной! Остальные – на месте, не расходиться, приготовить оружие!»
Для чего он это говорил, для чего кричал, начальник и сам не понял – ведь знал, что оружие не поможет.
Но они бежали, Крылов и Бугримов, бежали навстречу «ему». «Ха-хаа-ха, — смеялся безумно сам над собой Крылов. — С пистолетом против нечистой силы! Анекдот да и только!»
Кромешная тьма придавила их к могильному холму. От своих они отбежали уже метров шестьдесят, от привидения их отделяло и того меньше.
Пистолет прикипел к пальцам Крылова. Растерянное бледное лицо Бугримова выплыло перед его глазами: «Петр Васильевич! Пора стрелять! Что вы медлите? Почему не стреляете?» Что ему можно было ответить? Да пожалуй, в эту минуту язык у Крылова не повернулся бы вообще – он как-то странно вдруг онемел и неожиданно разбух.
Гулко ударил выстрел – то не выдержали нервы Бугримова. В ответ на это эхо ударилось в кресты и надгробные плиты. Потом еще один, еще...
Гремели выстрелы Николая, а палец Петра Васильевича так и не находил силы нажать спусковой крючок пистолета. Билась лишь одна мысль: «Кто? Кто же? Кто же будет? Кто же будет его? Кто же будет его жертвой? Я? Он?»
Ответ был прост – он пройдет через одного из них. Так через кого? То, что это случится, Крылов догадывался, знал, чувствовал. Но кто будет «указанной жертвой» – вот в чем вопрос!
«Он» вырос перед ними неожиданно, весь в кровавых пятнах. Как алая кровь на белоснежной праздничной рубашке!
Дохнуло мерзким могильным холодом. И обоих охватил ни с чем не сравнимый страх!
«Жертвой» стал Николай Бугримов...
... Уже лежа у костра Коля говорил Крылову: «Вот эта мразь! Воняет в точности могилой!» И Бугримов захохотал, как смеются люди, только что пережившие смертельный ужас.
Но не так думал Крылов. Вдруг спохватившись, он приказал Бугримову идти с ним. «Куда?» «Иди и не разговаривай! Остальные пусть здесь дожидаются!» — и Крылов снова стремительно куда-то побежал; Николаю ничего не оставалось, как следовать за ним.
Они залегли в ложбинке на уже известном вам холме, и вовремя: из пещеры уже выходила похоронная процессия. Крылову вся эта чертова кутерьма была знакома уже заочно, но Бугримов, Бугримов-то видел это первый раз!
Вспыхнули факелы, вырывая из темноты огненные нимбы и радужные черепа скелетов. Дорогу, дорогу белым остовам человечества!
Взгляд Бугримова вырвал из скопища черный сияющий гроб с надписью: «Николай Бугримов. Родился 12 марта 1900 года. Умер 22 августа 1926 года».
«Что?! Черт вас побери северным балтийским ветром! Это меня, меня хотите похоронить, чертовы дети! Да чтобы вы сгнили, разгильдяи, на дне Финского залива! Торпедируй вас в решетчатый бок лучший охотник флота! Ах, мать вас за ногу!»
Процессия заворачивала в пещеру. Бугримов дернулся, с досадой схватился за пистолет, но патронов в его барабане не было. Тогда Николай молча и ожесточенно вырвал пистолет из рук Крылова и стал стрелять. И словно по команде – начальник партии это видел отчетливо – из темноты пещеры разом шагнули три скелета и вскинули свои винтовки. Грянул оружейный залп.
... Они свалились друг на друга: первым – Крылов, почувствовавший опасность раньше, на него со стоном – его помощник.
... В «лагере» на них набросились с вопросами, но «путешественники» хмуро молчали.
Первым вопросом, когда их оставили в покое, у Бугримова был насчет даты сегодняшнего числа. Покачивая перебинтованной головой – пуля оцарапала ему висок, – Николай пристально смотрел на начальника и ждал ответа. «С 12 ночи пошло 22-е августа», — глухо сказал Крылов и отвернулся. «Ну, значит, я счастливый! — улыбнулся Бугримов. — Пуля меня не убила и эти дьяволы каркали зря!»
... Но не зря каркали «дьяволы»! Вы не забыли, что Николай работает монтажником-наладчиком электросети?
И когда наступил день после этой зловещей ночи, Николай, работая на одном из столбов, грянулся вниз. И когда подбежал врач, было уже поздно: из уголков рта Николая тоненьким ручейком потекла кровь.
Бугримов был девятой потерей отряда...
... Дальше шагали столбы и с каждым днем всё дальше от деревни звенели провода. А Крылов всё мучился разгадкой.
В деревню он после смерти своего помощника не ходил – кого винить? Он лишь сжал от горя зубы и всё пытался анализировать причины смерти Бугримова.
Казалось, что проще найти причину смерти Николая – ведь столб, на котором он работал, оказался подпиленным. А посему трудно судить – разбил ли Николай голову о щебенистый грунт или же был убит обломком столба, который рухнул вместе с монтажником. Ну а вдруг дело в другом? Почему соскочили со столба «когти» Николая во время его падения? Эх, Коля, Коля, и зачем же ты не застегивал подстраховочный пояс и цепь... А может, всё это случайность? Но ведь случайность роковая, так как столб-то оказался подпиленным!
А если бы этот ряд случайностей не замкнулся? Что бы делал «он» – мой противник? Почему Бугримов, а не я, был выбран в жертвы?
«Много вопросов, — Крылов потеребил седые виски, — ответов же нет пока что ни на один! Всё же начнем по порядку...»
«Ряд случайностей не замкнулся! Так, противник бросается в погоню и предпринимает попытку всё же привести в исполнение свой приговор, иначе его престиж рушится. Бугримов падает на землю мертвый – от пули, ножа, петли, дубины, яда и так далее. Но всё же почему он?» И Крылова осенило: «Если бы погиб я, проку было бы мало. Смерть Бугримова должна подтвердить правильность доводов Гейта и его слов о «ненадежности» этого кладбища. Так оно и есть. Я – единственный знающий тетрадь Иванко Гейта, кроме того начальник партии, то есть должен повлиять поступком и приказом на своих людей».
Крылов вспомнил стоны и плач утреннего кладбища. Это было страшно... Молодежь была перепугана. Бугримов тогда еще хмуро пошутил: «оплакивают мои несостоявшиеся похороны!» Но Крылов не слушал его – взяв с собой трех ребят и оставив за себя Николая, он с непонятной яростью стал лазить среди скал и каменных фигур.
Наконец с облегчением вздохнул. Глаза же всех требовали от него объяснений. И он рассказал, просто и доходчиво: «Дождь и снег, а также ветер являются причиной этих причитаний кладбища. Хотя в этом нет ничего сверхъестественного. Почему воет ветер в печной трубе, знаете? Так же действует здесь и ветер, завихряясь в узких щелях и выдолбах скал. Это – вой. Выпадение росы и дождя и испарение воды с каменных фигур разрушает камень – они «плачут». Это – плач. А в общем всё это – стоны, плач, вой – одно из явлений природы, а не чудеса. Как видите, всё просто!»
Одно лишь не сказал Крылов своим людям – в скале, да и в фигурах, было слишком много искусственных щелей, мизерных ходов и хитроумных дыр, где особенно и страшно запутывался ветер. Но кто это мог сделать? Конечно человек. Когда? Наверное, давно. Но как давно? А не с 1906 или 1907 года, а???
Все загалдели, подзуживая друг над другом, над своими недавними страхами, а Крылов, чтобы окончательно развеселить и ободрить людей, рассказал им следующую историю: «Во время землетрясения в 27 году до н.э. в Египте верхняя половина одной из статуй упала на землю. На заре статуя стала стонать человеческим голосом. Распространилась молва, что это небесное знамение. Но вот части разрушенной статуи скрепили; каменное изваяние замолчало. Позднее наука выяснила, что стоны статуи были вызваны чисто земными причинами. Роса высыхала с восходом солнца, камень от смены температуры разрушался и издавал звуки, которые слышали люди...» «Откуда вы это знаете?» — с уважением спросили Крылова. Он усмехнулся: «Книги читать надо! А это почти дословный отрывок. В юности выучил наизусть – уж больно эффектно звучит. Оказывается, и сейчас помню!»
Работа закипела. Крылов не отпускал Бугримова от себя ни на шаг.
«А всё же откуда эти «черти» знают имя и фамилию, а также дату рождения Бугримова? Если начать подозревать, то придется всех. Всё же остается одно – увязать выражение Гейта с этим кладбищем. Что же оно мне даст?»
И Крылов вспомнил, что во время отдыха во Вьюшково после его ухода от председателя – еще в первый день – он нашел книгу с данными о членах его отряда раскрытой на столе. А вот была она открыта, когда он уходил – Крылов что-то не припоминал. Кто же тогда мог любопытствовать?
Но это не оправдание смерти Бугримова. Мало ли кто мог полюбопытствовать ею, пусть даже и Гейт – ну и что?
И Крылов клял себя, что в тот день всё же не уберег Николая...
Они стояли вдвоем – он и Бугримов – и смотрели на работающих монтажников-наладчиков. Коля всё рвался работать, но Крылов его не пускал. И всё же Бугримов не выдержал, когда услышал ругань одного из своих подчиненных насчет того, что когти плохо «берут» столб; он не выдержал и несмотря на запреты своего начальника полез на столб. Когти и в самом деле плохо брали электроопору, пояс Николай не застегнул.
Это был его первый столб за этот день. И последний...
Интуитивно Крылов чувствовал, что смерть Бугримова всё же связана с Гейтом. Н-да, Гейт оказался хитро-мудрым расчетливым игроком, предусмотревшим все действия противной стороны. Но мы еще посмотрим кто кого! Около середины третьей декады августа электроопоры придвинулись к уездному городку.
... Крылов шагнул в кабинет начальника уездного ЧК...
Глава 2. Трое чекистов.
... Навстречу Крылову поднялся высокий 28-летний мужчина с сабельным шрамом на лице. На груди его тускло блестел орден Боевого красного знамени, на офицерском ремне висел наган. Спокойно отрекомендовался: «Начальник уездного ЧК Петр Донцев!».
Так вот он где сейчас, Петр Донцев, старый соратник председателя кооператива Вьюшково! По-прежнему стоит на защите завоеваний революции. Орел!
Донцев улыбнулся: «Ну уж прямо орел. Сказали тоже. Так, значит, вам это председатель рассказал?» «Рассказал, — ответил Крылов, — но я не думал, что встречу вас здесь». «Ну и как он там? Жив-здоров? Как сын, жена?» «Всё нормально, — успокоил его Петр Васильевич, — правда, ваш друг обижается, что давно уж вы в гостях у него не были!» Чекист смутился: «Да понимаете, времени всё нет. А у него значит всё в порядке? Это хорошо!» «Конечно хорошо. Но он осведомлялся еще, когда же у тебя будет свадьба. Видно, догадывался, что я увижу всё же вас. Так как?» «Свадьба? Какая свадьба??? Ах да, моя. Право даже не знаю, — Донцев рассмеялся тихо и грустно. — Кто же пойдет за такого урода, у которого физиономия рассечена пополам?» «Вы ошибаетесь, думая, что шрам уродует ваше лицо. Просто он делает его несколько мужественней, при этом нисколько не затушевывая вашу красоту». «Вполне возможно, — ответил на это Донцев, — но председатель не знает того, что расскажу я вам сейчас». «О, это уже интересно!» «Петр Васильевич, в гражданскую, а точнее, когда я дрался в Первой Конной, была у меня подруга Зинка – Корзинка, как я ее ласково звал. Мы были счастливы своей любовью, но сабли белогвардейцев разрубили наше счастье: ее – насмерть, мне – лишь лицо, вроде как памятка – помни. Но это в прошлом!» И вдруг, вскинув глаза, в упор спросил Крылова: «А прошлое ведь не забывается! Так?» «Да, — поддержал его Крылов. — Прошлое напоминает о себе».
Донцев сел на стул: «Рассказывайте. Ко мне просто так не приходят». «А может, я просто так пришел, привет передать вам от вашего боевого товарища». «Не мутите воду – вы же сами обронили, что не знали, где я». «А вы наблюдательный человек!» «Это для меня работа!»
Крылов рассказал Донцеву о тетради Иванко Гейта, о самом старике Гейте и странных обстоятельствах смерти Бугримова.
После его рассказа наступило тягостное молчание.
Донцев встал, прошелся по кабинету: «Остается к этому добавить лишь одно: я вам верю, в это просто приходится верить».
... Второй сын Гейта – Федор, воевал всю гражданскую войну на стороне белогвардейцев. Когда эта война была для них проиграна, он, бывший уже в чине капитана, подался в свою деревню. Сформировал, так сказать, регулярную банду, благо что людей, осколков белогвардейщины, было для этого дела достаточно. Теперь всё остановилось из-за оружия. Но Федор Гейт достал и это – винтовки, карабины, пистолеты, гранаты, пулеметы, патроны. Где же, кто всё это поставил ему? Жители Вьюшкова передали мне, что видели, как из хаты старика Гейта бандиты выносили оружие и грузили его на телеги. Я со своими ребятами ринулся туда, но опоздал. Обыск в доме Гейта ничего не дал. Я промурыжил Гейта полмесяца, но он молчал. А старик всё же был подозрителен. Где он, к примеру, пропадал два года – с лета 1918 по лето 1920?
И Федор Гейт обнаглел – начал шариться по окрестностям, жечь деревни. Вьюшково же, что странно, он не трогал. Не трогали ее и другие банды и бандиты, которых к осени 1921 года развелась целая тьма, видимо-невидимо. Видимо, с Федором в бандитском округе считались, да и по правде говоря, его банда была самой крупной – около сотни или даже более штыков.
Осень того года для нас была трудной. Однако потом наше ЧК укомплектовали местной молодежью, были созданы и ЧОНы – части особого назначения. Так началась наша борьба с бандитами. Но Федор Гейт оказался матерым – он понимал, что такое снег с его последствиями. И он нашел себе убежище, местоположение которого мы не знаем даже сейчас!.. «Да вы меня слушаете, Петр Васильевич? — обратился Донцев к Крылову. — А то у вас такой отсутствующий взгляд». «Нет-нет, ничего, я весь во внимании. Просто задумался над тем, что у старика Гейта много неизвестного. Сами посудите: первое – чем он занимался на кладбище после смерти его жены; второе – посылки химикатов из Петербурга и странная тяга к химии самого Гейта. А впрочем, почему странная – он же химик; однако, «безобразия» на кладбище стали твориться спустя некоторое время после смерти жены Гейта. И теперь насчет того, что «мы не знаем даже сейчас»: параграф первый – куда делись его деньги, золото, оружие, хим. аппаратура и реактивы; параграф второй – где Гейт был в периоде с лета 1918 года по лето 1920 года; параграф третий – Гейт уже дома, сын Федька – бандит, но неизвестно где его логово! А-а-а???»
«Вы думаете, что Федор был связан с отцом?» «Это несомненно, — твердо ответил Крылов, ибо Гейт стал тоже матерым эгоистом, тот еще махровый. А почему – был связан?»
... Зимой 21/22 годов чекисты Донцева так и не напали на след Федора Гейта, который, впрочем, и не очень-то старался шуметь. А с наступлением весны обе стороны – и бандиты, и чекисты – активизировались. Упорные бои, погони, засады. Продолжалось это всю весну и лето 1922 года. Сильно поистрепанную банду Федора Гейта наконец окружили в один из хмурых октябрьских дней. Они пытались еще прорваться, но это был дохлый номер.
В рукопашной схватке мы сошлись на кладбище, что недалеко от деревни Вьюшково. Это был их последний бой, после которого банда Федора Гейта перестала существовать.
По воле судьбы я столкнулся с самим Федором. Были взаимно выбиты наганы из рук, и мы схватились на кавалерийских саблях. Рубились молча и ожесточенно, и вокруг нас кипел такой же злобный бой. То отступая, то наступая, мы с капитаном наконец остановились у одной из могил. Эта могила, если я не ошибаюсь, находится в самом центре; я еще успел заметить, что там похоронены какие-то Гейты. Федор вскочил на эту могильную мраморную плиту и начал оттуда яростно отбиваться от моей сабли. Всё же я успел подобрать с земли чей-то без дела валяющийся наган.
Капитан Федор Гейт проиграл: с пробитой грудью он лег на холодный мрамор, обагрив его своей кровью. Тогда ему было 26 лет, мне – на два года меньше».
Донцев замолк, молчал и Крылов, который задумался о семье Гейта. Тогда после мужицких волнений рядом легла его жена. Лег в 1908 году в сырую землю и 23-летний Иванко – первый сын Гейта. А в 1922 году, значит, на могилу предков пал его второй сын. От семи душ семьи Гейта осталось лишь в живых две – он и его третий сын Алексей...
«Где похоронен Федор?» — поинтересовался Крылов. «Нигде!» «Как так?» «Бой закончился ночью, и мы ушли, а днем мы не нашли на кладбище ни оружия и ни одного мертвого – всё исчезло».
«Вот тебе и параграф четвертый – всё куда-то исчезло, — хмуро бросил Крылов. — Кому понадобились мертвецы? Черт уж с ним, с этим оружием...» И взглянув на часы, Петр Васильевич добавил: «Ну, мне пора!»
Они крепко пожали друг другу руки на прощанье, пожелали каждый всего хорошего. Донцев успокаивал Крылова: «Не беспокойтесь, Петр Васильевич, всё сделаем – преступник не уйдет безнаказанным!» «Еще не хватало, чтобы он ушел!» — буркнул Крылов. «Вот и не уйдет, мы его раньше найдем, хоть для этого моя жизнь потребуется». «А для чего ты нам тогда мертвый? Молиться на тебя, что ли? Нет уж, давай без икон!» И они рассмеялись вместе.
«Вот помяни меня, — сказал напоследок Крылов, — кажется мне, что все мои четыре параграфа имеют одно место прибежища, то есть сходятся в одной точке. И это место – дьявольское логово – где-то находится рядом! Понял?» «Понял, но не совсем, — улыбнулся в ответ чекист. — Поминать-то вас надо?» «Дурень, — отмахнулся от него шутливо Крылов, — лучше не стоит. Я – атеист!» — и вышел, хлопнув на прощанье дверью.
* * *
Где могло находиться это дьявольское место? Весь анализ приводил только к одному – это около кладбища. Что это – стан, лагерь, подземный городок? Да-да, подземный... что-то связано с подземным. Это пещера! Но она же не имеет длинных ходов, да и простая слишком... Всё же это пещера, хоть и с хитрыми задачками. Это она! Теперь – на разведку, обработать старика и вызнать его тайны.
На выполнение этой задачи иду я сам, за меня остается мой заместитель. Со мной идут двое – Роман Струнский и Стас Волынский. Последний, кажется, из местных, хоть и молод; родился и вырос в деревне Вьюшково.
Взять наганы, патроны, на всякий случай – бомбы. Теперь на коней! За мной-ой-й-й!
Тройка отчаянных чекистов ускакала во Вьюшково, а через несколько дней из уездного города в противоположную сторону ушел отряд Крылова, тянувший электролинию.
* * *
Был уже вечер, когда взмыленные кони на всём скаку ворвались во Вьюшково. Донцев понял, что допустил оплошность, приковывая к себе и своим товарищам внимание деревенских, но решил не обращать внимания на это обстоятельство – ведь никто из них не знает истинную причину, побудившую чекистов во весь опор примчаться в эту деревню. А начальника уездного ЧК во Вьюшкове знали многие. Последовали расспросы. Особенно приставали к Стасу Волынскому; большей частью это были девицы, и интересовались они в основном внешностью парня, ибо Стас был представительным малым.
Но чекисты молчали, изредка посматривая на своего начальника и как бы испрашивая у него ответ на вопрос: «Что делать?». Донцев однако не отвечал и хмуро оглядывался вокруг. Потом неожиданно спросил у одного из местных: «Где дом Гейта?» Ему рассказали.
Пришпорив коней, трое ринулись в указанном направлении.
Петр, еще не остывший, взял сразу с места в карьер – выхватив наган и потрясая им перед носом старика, он надеялся взять «бастион» Гейта неожиданностью. Но старик был крепок, хмуро и молча он отступал к стенке и лишь в его глазах разгорался угрюмый и жесткий огонек.
Два часа бился Донцев со стариком, то угрожая, то уговаривая его, но Гейт не проронил ни слова.
Наконец, Петр устал. Сев на лавку, он заговорил уже спокойно: «Слушай, Гейт! Нам всё известно, и поэтому тебе лучше сознаться во всем самому!» «Если известно – зачем спрашивать! — зло процедил старик. — Берите наручники да уводите!» «Если ты так говоришь, значит, чувствуешь, что в чем-то виноват. А? Так ведь получается. Будешь рассказывать? Или по-прежнему молчать?» Гейт не отрывал взгляда от пола, и Донцев взорвался, вскочил, опрокинув табуретку.
«Кто помогал Федору оружием? Ты!» Гейт наконец вскинул голову и его глаза мстительно загорелись: «Да, я помогал!» И сорвавшись, ответно закричал на чекистов своим могучим голосом: «А ты что думал? Я помогал! Я! Я!! Я!!! Я помогал. Он мне сын, и я не собирался от него отказываться! Я даже был рад, что он сражается против вас!» «Он не сражался, — начальник ЧК злобно сощурился. — Он дрался! Он был бандит. Он вешал и резал беззащитное население. За что? Я спрашиваю, за что?» Контрудар был не менее тяжел: «А за что повесили мужики мою жену? Что она им плохого сделала?» «Но за это вы повесили трех мужиков». «Они заслужили того. А вы, я вижу, даже это знаете». «Такое не забывается. Вы, дворяне, просто не понимали мужиков и не поймете!» «Хватит с меня тех шести лет, в течение которых я хотел и старался понять эту голытьбу. Хватит с меня!» «Но после этого вы ведь сотрудничали с нами. И вдруг такое...» «Что такое? Я вас предал, что ли? Я молчал, и предложил в свою очередь забыть меня. Не век же я должен был дрожать от страха; хоть остаток лет я хотел прожить спокойно и...» «... Расчетливо! — ворвался в его монолог Донцев. — Куда вы дели золото, деньги?» «Хватились! Они давно за границей!» «Как за границей? — Донцев от удивления остановился. — Чьи же они теперь?» «Мои». «Так, а где же тогда ваши химические труды?» «Вам и до них есть дело? Нет уж, этого я вам не скажу!» «Значит, они где-то здесь. Где?» «Напрасно стараетесь, господин начальник, — ухмыльнулся Гейт. — Где бы они не были, к вам в руки они не попадут». «Я застрелю вас!» — в бешенстве бросил Донцев. «Не имеете права, я хорошо знаю законы!» «Для такой гниды нет законов». «Поосторожней в выражениях, я еще не под следствием». «А где же вы, думали?» В ответ Гейт расхохотался хриплым старческим смехом: «Где доказательства, что я виновен? Не вижу их». «А кладбище?» «А правда, что оно? — удивился старик. — С ним что-нибудь случилось?» «Издеваетесь? Но все равно я разворошу это ваше дьявольское место и причем сегодня же!» В ответ – усмешка: «Оно такое же мое, как и ваше. Как и всех жителей деревни». Донцев потемнел: «Вы на что намекаете, говоря, что это мое кладбище? Уж не думаете ли вы, что на нем я сломаю свою голову?» «Не помешало бы». «Зря надеетесь! — бросил Донцев и повернулся к своим подчиненным, стоящим в дверях. — Идем, ребята, я вижу от этого сумасшедшего старика ничего не добьешься!» — и они вышли.
Когда раздался шум удаляющихся подков, Гейт бросился к своему тайнику. Бормоча «они всё пронюхали» и пересыпая свою речь ругательствами в адрес чекистов, он вытащил из-под пола несколько длинных пробирок с жидким составом зеленого цвета и засунул их за пазуху. Потом, прикрыв дверь, ринулся прочь от дома. Пробежав некоторое расстояние и задыхаясь – он был уже немолод, – он остановился перед густыми кустами. Огляделся и, не заметив вокруг ничего подозрительного, нырнул в них. Там начинался подземный ход в пещеру, о котором знал только он один. И зря говорили, что пещера со стороны кладбища имеет всего несколько тупиков, нет, это были ходы, искусственно закрываемые плотно подогнанными камнями. И именно в ней, в пещере, скрывался в гражданскую войну Гейт; там был и его склад с оружием.
* * *
Чекисты были наготове, думая, что всё предусмотрели; однако они были в полукольце скелетов, тех страшных движущихся остовов человечества, которыми, благодаря его неведомой силе, управлял старик Гейт.
... Ровно в 12 ночи над центральной могилой поднялся призрак. Чекисты знали и были предупреждены об этом.
На «нем» была чистая белая рубашка, окрашивающаяся по мере приближения в алый цвет от выстрелов чекистов.
... У них, чекистов, целью была разведка; у него же, Гейта, цель была иная – уничтожить живых свидетелей! Как видим, интересы разные...
Призрак растаял не доходя, чем в дикое заблуждение ввел чекистов. Вместе с суеверным страхом родилась мысль, что им даруется жизнь.
В растерянности был и Донцев. Но нельзя было тянуть время, и вот все трое поползли на вершину холма – ведь «спектакль» продолжался.
Не было той длинной похоронной процессии, что фигурировала раньше, было значительно проще, но от чего волосы дыбом вставали у чекистов; холодный пот прошиб их и без того озябшие тела.
Восемь скелетов с огненными нимбами вынесли... нет, не гроб, а плоскую черную доску, откуда зловещая надпись ударила в глаза: «Смерть чекистам!!!» — и одновременно вырвалось пламя из трех наганов чекистов.
Случилось то, чего Донцев не ждал – ответные выстрелы раздались не только из черного провала пещеры, но и с тыла. С тонким свистом разорвалась над их головами тишина, вздыбилась пыль круговым шлейфом, заключая смертников в тоскливый круг.
Донцев видел, как с «плеч» восьми скелетов с грохотом сорвалась доска. Что оказалось не доской, а плоским, узким ящиком с винтовками. И вот восемь смертей, выставив вперед трехгранные штыки, ринулись (причем не в обход холма) в лоб крутому подъему.
Горький соленый пот залил всё лицо. Из кромешной темноты по головам ударил голос: «Предлагаю сдаться!» Кому он принадлежал, Петр не понял, но явно, что этого не говорил никто из его товарищей. Рядом белели синие от натуги лица Стаса и Романа.
«Только прорыв, к коням! В этом всё наше спасение; благо, что кони замаскированы и упрятаны, не выдают себя ржанием...»
Трое теней ринулись из круга. Запоздавшие пули ударились за их удаляющимися спинами. Сбоку забелело, и Донцев резко свернул в сторону. Задыхаясь и натыкаясь на холмы и кресты, чекисты мчались сломя голову, оставляя за собой кровяной след разбитых пальцев и губ.
И вдруг в небо взлетел ледяной, полный бездонного отчаяния, крик. И стих. Донцев матерно и с удовольствием выругался – какой, мол, болван выдал их местоположение, – и вернулся обратно.
Они наклонились над Стасом. «Мертв!» — прошептал Роман Струнский. «Пуля?» «Не похоже. Я бежал сзади его, подстраховывал». «Так что же?»
Времени для разгадки не было, и они помчались дальше. Не знали они, хотя, может, и догадывались, что у Стаса просто-напросто разорвалось сердце – оно не выдержало ужасов «дьявольского логова».
Они были на конях в тот момент, когда из темноты на них набегали скелеты.
Вслед ударили гулкие выстрелы. Всхрапнул и завалился набок конь под Романом. Пришлось Струнскому перепрыгнуть к Петру. И конь, испуганный не менее людей, умчал их в темноту.
... Всё утро они проспали как убитые. Председатель с изумлением смотрел, как беспокойно мечется во сне его товарищ по Гражданской войне – Петр Донцев. Но вот тот заметался и вдруг дико закричал. Еще сонный, он вцепился в руку Романа. Струнский взъярился быстро, враз проснулся и заскрипел зубами от невыносимой боли – когда они вчера уходили, шальная пуля пробила ему руку.
Они смотрели друг на друга, вытаращив глаза и не понимая, где они находятся. Всё же узнали...
«Ну, рассказывайте, — попросил председатель, улыбаясь, когда гости его поели, — что с вами случилось. А то утром заваливаете, я аж перепугался: грязные, страшные, будто за вами черти гнались!» «Почти угадал!» — отшутился Петр, но рассказывать не торопился. Да и хотел ли он? По лицу было видно, что нет.
После завтрака они все втроем заглянули к врачу. «Рана неопасная, пробита мякоть. Заживет быстро», — сказал он, промывая тем временем. Затем врач перевязал руку Романа.
Днем они просидели у председателя. «Придет Гейт или не придет? — гадал Донцев. — Надо проверить!»
И вот они снова у избушки Гейта. Его, как и думал Петр, не оказалось. Но начальник ЧК не отчаивался: «Он должен прийти, или же был этой ночью. Чувствую, что здесь у него должны быть еще дела!»
Донцев не ошибся. Где-то около двух ночи около дома зашуршало. «Теперь не дремать!» — шепнул Петр Роману. Тот в ответ кивнул головой.
Дверь распахнулась и в темноту комнаты из сеней шагнул старик. Молча Донцев и Струнский набросились на него, но, видно, Струнский промахнулся и ударился головой в косяк. Перед глазами вспыхнули искры.
В темноте вспыхнула борьба. Отшвырнутый сильным броском Донцев отлетел в угол сеней, сбив по пути вёдра, которые оглушительно зазвенели и покатились к крыльцу, а Гейт, избавившись от обоих, кинулся в это время к выходу. Снова загремели ведра, уже попавшие под ноги старику; раздались проклятия. Очнувшийся Роман кошкой прыгнул на старика и вцепился ему в ноги. Тускло блеснула сталь в руках старика. Поднялся из угла Донцев, но сильный пинок в пах обрушил его снова на доски. Превозмогая боль, Петр выскочил на крыльцо и тут же получил тяжелый удар по голове...
Очнулся Донцев однако быстро. Удивился, как это старик не прикончил его, видно, подумал, что есть еще кто-то, и поторопился. Хитер, сволочь, догадывался, что на него будет облава, но всё же пошел.
Пламя высветило из темноты тело Струнского. Роман лежал вниз лицом, а в спине у него торчал черный узкий нож. Этот нож смахивал на... Впрочем, он точно не знает. Петр перевернул Струнского на спину – помочь уже ничем было нельзя.
И ужас охватил Донцева. Не помня себя, он выскочил из избы старика и побежал к дому председателя. На коня и прочь отсюда! И чем быстрей, тем лучше. Председатель пытался было удержать Петра, но тот вырвался. Пыль взметнулась из-под копыт коня, на котором умчался Донцев.
* * *
Под ногами мелькнула и уходила вдаль черная земля, иногда из-под подков коня вылетали искорки и быстро гасли, задавливаемые темнотой. Сбоку замелькало кладбище. Его соседство и гул подков вызвали Донцева к воспоминаниям.
... Вы слышали, как надвигается лавина всадников? Приложите ухо к земле и вы почувствуете, как дрожит напряженно земля, принимая на себя сотни ударов подков. Как нарастает гул лавины всадников, грозящих свергнуть и втоптать на своем пути всё и вся. Взгляните, и вы увидите эту страшную картину. А знаете, как блестят сабли на солнце? Присмотритесь, и вы увидите игру солнечных зайчиков и блеск лучей на кавалерийских клинках.
Вспыхивает на солнце сталь, гудит земля, неся на себе сотни и тысячи всадников. Лязгают от встречных ударов сабли, разваливая людей до седла. Носятся по полю обезумевшие лошади, везде кровь, умирающие люди. Густая пыль и знойное солнце, умирающее в узких полосках стали. Умирает оно и в глазах многих бойцов. А сабельные удары продолжают сыпаться, неся раны, увечья, смерть; дарят и кровавые шрамы, которые синеют и багровеют от времени, но не исчезают совсем. Кровь даже не успевает стекать с канавок сабель, она разбрызгивается на буденовки, мундиры, лошадей, желтую пожухлую траву и... на мертвецов.
Так рубились красные конники с белогвардейщиной.
Но это понятно – хорошо говорить между собой на языке острых клинков. А если у тебя в руках винтовка, а если ты пехотинец?! Если дрогнешь – пеняй на себя! Тебя догонят – миг, и сверху лихо рубанут саблей. Не дрогнешь – значит, будешь защищаться от сабли своей винтовкой. Тебе могут отрубить пальцы, выбить винтовку, но есть шанс еще жить. И всё равно ты ляжешь под страшным ударом клинка. Ты – живой труп, атакуемый конницей. Но если ты ляжешь раньше – тебя затопчут кони. Однако, шансы для жизни есть, если ты не побежал. Побежишь – и начнется сеча, мясорубка, тогда клинки будут бесконечно опускаться и подниматься, жизнерадостно проблескивая в лучах солнца. И кровь не будет успевать стекать из канавок сабли...
... Вот вам соседство кладбища и гула подков!..
... В дробный топот коня вплелось отдаленное эхо незнакомого гула. Донцев обернулся, и дрогнуло у него в груди – во весь опор за ним рвались трое необыкновенных всадников. В центре несся призрак в «белоснежной сорочке», по сторонам и чуть сзади – скелеты.
Громыхнули выстрелы. Конь Донцева, тревожно прядая ушами, понесся еще быстрее. Но погоня не отставала.
И вот в наступившую тишину, которую лишь разрывали подковы, проникло тихое гитарное позвякивание, а потом полилась и песня:
... Стучат сапожки по бульвару,
Свисает финка на боку.
О, дайте, дайте мне гитару,
Я про разбойничков спою!..
Под эту песню бандитов в 1922 году чоновцы загнали на это кладбище. Петр схватился тогда с главарем банды – Федором Гейтом, и сумел застрелить его.
... Донцев припал к коню и дал шенкеля: «Не подведи, милый!» А погоня настигала...
Глава 3. Облава
... Он ушел от них, и они растаяли в сереющей темноте.
Взмыленный конь выдержал точно до здания ЧК. Донцев едва успел соскочить с него, как он рухнул на землю и забился в агонии. Еще не доходя рассудком, Петр вытащил наган и хладнокровно добил коня.
Подбежал дежурный: «Всё в порядке, товарищ начальник. Крупных происшествий за время вашего отсутствия не было, а с мелкими мы...» Донцев устало и властно перебил его: «Поднимай всех в ружье, остается только караул!»
Вскоре все были готовы. Непонимающими глазами смотрели сотрудники на Донцева: «Что случилось?» Но Петр не отвечал, лишь спрашивал: «Люди готовы? Да? Это хорошо! Машины заведены? Нет? Заводите! Сколько? Хватит двух. Живей!»
И наконец воспаленными глазами взглянул на младших командиров, задумчиво поершил свои волосы. Все недоуменно переглянулись и затем одновременно взгляды всех скрестились на голове Донцева – он был седой, как лунь.
Много было вопросов у подчиненных начальника ЧК, но Петр единым махом отрубил все словесные попытки. Перехватив эти недоумевающие взгляды, он в упор спросил: «Что глазеете? Создается впечатление, будто вы видите меня первый раз. Непонятно, что ли, я говорю? Отвечайте, черт побери!»
Любых замечаний ждал Донцев от своих товарищей, но такого...
Он лихорадочно подскочил к зеркалу и побледнел. Что могли понять в тот миг его соратники? Да, наверное, мало или почти что ничего. Ну и что, что у начальника белое лицо? На фоне смертельной белизны волос оно выглядело не таким уж бледным... И лишь сам Донцев понимал, что недешево им дастся «дьявольское логово», что многие вернутся оттуда с такими же, как сейчас у него, седыми волосами. А некоторые, может даже и многие, не вернутся совсем! Земля им будет пухом, вечным пристанищем. Ужас кладбища не пощадит ни молодых, ни старых чекистов.
Донцев усмехнулся и повернулся к молчаливым командирам. «Товарищи чекисты, — в глазах Петра блеснул злой огонек, — сегодня нам предстоит смертельная схватка с врагами революции. Но предупреждаю, бандиты необычны. Доказательством этому служит моя поседевшая голова. Они страшны, дерутся фанатично и не попросят пощады. И даже не сдадутся в плен. Схватка будет до конца. И тем не менее, мы должны покончить с врагами». «Кто же они такие?» — раздался вопрос. «Кто? Можно сказать, остатки банды Гейта», — почему он так сказал, Петр не понял и сам. «Так почему же о них не было слышно раньше?» «Они потенциальные враги и, хотя затаились на время, все равно представляют угрозу для нашего дела». «Стало быть выходцы с того света!» — один из чекистов улыбнулся. А Донцев наоборот почему-то вздрогнул – говоривший, сам того не понимавший, попал в точку.
«Да, они выходцы с того света. В самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Нам предстоит драться со скелетами!» Все привстали с мест. «Пули их берут плохо!» Теперь уже большинство стояло. «Предупредите об этом своих бойцов. И не подумайте, что это шутка!» — почему-то яростно закончил начальник ЧК.
... Взревев, две машины, полностью набитые людьми, понеслись в направлении кладбища.
* * *
Утро как утро, скоро взойдет солнце. У каждого своя работа, у чекистов – своя.
Рев грузовиков вплелся в плач кладбища. А скалы и фигуры своими стонами и рыданиями начали уже первую атаку на красноармейцев. Это давило на психику.
Дисциплина есть дисциплина. Но помимо ее есть и воинское сознание долга, и чекисты перебежками начали атаку пещеры. Всё это напоминало штурм Зимнего; там был последний оплот Временного правительства, здесь – Гейта!
Из пещеры, нарушив относительную тишину, внезапно ударил пулемет. Смерть начинала косить людей. В ответ полетели гранаты. И вот вместо умолкнувшего пулемета переплелись винтовочные выстрелы. Изредка щелкал пистолет.
Так завязалась кровавая схватка чекистов и смертников. Скелеты и в самом деле напоминали отчаявшихся, ведя бой молча и злобно.
Одним своим видом они приводили людей в ужас – у тех дрогнули сердца, руки, плохо повиновались пальцы. А как жутко, когда боевые крики чекистов разбивались о грозную стену молчания скелетов, дравшихся ожесточенно и самозабвенно. Ни о какой пощаде не могло быть и речи, тем более скелетам терять было нечего – ведь у них не было дороги в рай. Или в ад там, как проповедуют попы и чему не верят коммунисты. Пуля их брала тяжело. «Смерть» для скелета означала его развал на куски, кости. Перебей ему суставы – пулей ли, штыком – тогда еще один «солдат дьявольского логова» выбывал из строя.
У входа в пещеру лязгнули встретившиеся штыки чекистов и смертников. Закипел рукопашный бой, и вот через несколько минут пространство у входа в пещеру было завалено трупами и белеющими в предрассветных сумерках костями.
Чекисты ринулись в ходы. Все три хода были открыты и дверные валуны убраны в скальные пазы. Навстречу потокам людей полоснул кинжальный огонь. Снова в ход пошли гранаты. Выстрелы, взрывы, многократное оглушающее эхо, обломки камней, пыль, стоны, тускло сверкающая сталь штыков – всё перемешалось в недрах пещеры. Снова кровь обагрила кости смертников.
Однако было уже поздно – ничем нельзя было остановить людей, решивших покончить с последним оплотом бандитизма в их краях, и чекисты неудержимо стремились вперед. Впереди, конечно, был сам начальник ЧК Петр Донцев.
Да, Гейт проигрывал: его «дьявольское логово» было раскрыто. Сейчас весь вопрос состоял в том, кто кого. И все же было непонятно, почему Гейт раскрыл свои карты и открыл ходы. Может, надеялся, что выйдет победителем из этой схватки?
Петр осторожно продвигался по полутемному ходу, рядом тяжело сопел один из чекистов. Как-то так уж получилось, что они отбились от своих. Вообще-то это было немудрено, так как основные ходы имели много разветвлений.
Где-то впереди горел свет, и с каждым шагом вперед становилось светлее. И вдруг из бокового хода навстречу чекистам шагнули двое противников. Волосы у Донцева встали дыбом. Нет, не оттого, что это были скелеты, совсем не поэтому, а потому, что один из них имел на своих костистых плечах не череп, а настоящую голову. Голые кости, скелет, и вдруг с человеческой головой! Это было уму непостижимо. Но даже и это было не столь удивительным, а то, что это был...
Петр вздрогнул, увидав это желтоватое с нездоровым оттенком лицо. Да и откуда этому скелету быть со здоровым оттенком, ведь Донцев в свое время отправил этого человека на тот свет.
... Капитан Федор Гейт, тогда и давно, проиграл: с пробитой грудью он лег на холодный камень, обагрив его своей кровью... И всё же они снова встретились! Сомнений у Донцева уже не оставалось – перед ним стоял вновь рожденный Федор Гейт, атаман возрожденной банды!
Так вот куда исчезло оружие и пропали трупы после того знаменитого боя на кладбище, что произошел в один из октябрьских дней 1922 года.
Они встретились снова, второй раз один на один. Ну что ж, одному все-таки придется уйти в небытие! В левой руке Петра заблестел нож, правая еще сильнее сжала наган, перед глазами закачалась винтовка Гейта. Они схватились.
Их напарники уже давно лежали мертвыми, а они еще не могли решить спора – кто же все-таки останется жить?
... Петр наотмашь взмахнул тяжелым ножом. Раздался противный скрип и скелет стал разваливаться. Федор Гейт проиграл: с разбитой грудью он рухнул на холодный каменный пол, усеяв его своими костями... Гейту было 30 лет, его противнику – на два года меньше.
Донцев ринулся на свет и выскочил в небольшой просторный зал. И изумленный остановился – зал был обставлен шикарной мебелью, зеркалами, завален оружием, какими-то сундуками и ящиками с оружием; около неширокой речки, протекающей через зал, стоял огромный стол, весь загроможденный какими-то порошками и химической посудой.
Петр переводил удивленные глаза и всё не мог оторваться от созерцания столь удивительного зала. Но слух его был начеку, и когда в противоположном углу раздался негромкий шорох, Петр мгновенно вскинул свой наган и выстрелил. Это был последний его патрон в нагане. Так что оружие, найденное им, придется кстати.
Но мгновением раньше его выстрела раздался свист рассекаемого воздуха, блеснула сталь финки. Начальник ЧК дернулся, схватился за грудь. Удар был в цель – нож воткнулся чуть повыше сердца.
Перед глазами Донцева мелькнуло перекошенное лицо старика Гейта, которому он вогнал пулю точно в лоб, потом внезапно наступившая темнота свалила его на пол...
Победа была на стороне чекистов. Они хватали винтовки, ящики с патронами и прочим оружием и выносили их из пещеры. Почему они торопились, они не знали и сами, но предчувствие чего-то недоброго подгоняло их.
Они стояли перед пещерой, смотрели в ее темный провал и ждали. Шатающейся походкой из пещеры вышли два скелета и двинулись навстречу людям. Черепа их горели ярким пламенем, языки огня бешено скакали по их белым костям на фоне восходящего солнца и темной черноты пещеры, и это выглядело особенно страшно.
Жахнул взрыв, навечно похоронив в пещере убитых, раненых и не успевших выйти чекистов.
Кровавая трагедия кончилась: перед чекистами дымились развалины этой древней цитадели «нечистой силы»...
Вот остался бы живым Петр Донцев, он сказал бы о случившемся: «Ну вот и побили мы КРС». «Крупный рогатый скот? КРС...» «Нет. Эти Кладбищенские Революционные Страшилки!» «То есть, товарищ Донцев – контрреволюционные страхи, эти КРС». И чекисты успокоились бы окончательно, перевернувшись в несуществующих гробах.
Эпилог
... Прошло пять лет.
После долгих споров и пересудов белорусские геологи наконец пришли к единому мнению – по сути дела единственно верному – приступить к более детальной разведке небольшой речки, протекающей невдалеке села Вьюшково. Откуда там золото – было непонятно, но оно там все-таки было, это золото. Россыпное. Хотя по всем законам геологии его в этой речке и быть не должно. В слагающих породах берегов речки не было не то что золота, а даже духу его. И вдруг... После тщательной разведки установили, что золото должно быть там, в недрах, именно на том участке, где воды речки уходили под землю. Просто в этом месте река делала нырок вглубь, под скалы, а потом появлялась вновь на поверхности.
Был этот «нырок» раньше? Карты говорили, что был. А что же было в этом месте? Старожилы утверждали, что здесь существовала пещера, но в 1926 году в одно осеннее утро взлетела на воздух. Да, просто взлетела, да так, что в селе, стоявшем на порядочном расстоянии от кладбища, задрожали, чуть не вывалившись, окна. К этому были причастны и чекисты. Не верите? Как хотите, но всё же советую обратиться к ним, они вам такое расскажут, такое... О-о-о!
Всплыла легенда о скелетах. До чего же это было нелепо, смешно и муторно! Какая глупость!
Геологи молча, не перебивая, слушали рассказ одного из очевидцев этой «легенды», которого им услужливо предоставил начальник ЧК. Последний и сам не был участником этих событий, ибо находился на своем посту только с 1927 года (после Донцева был еще один, погиб в перестрелке зимой 1927 года). Поэтому начальник ЧК и сам слушал рассказчика с интересом; в который раз, но всё с тем же неослабевающим вниманием.
И всё же геологи не верили, возмущались. «Это же бред! — пытались они вразумить говорившего. — Вы дожили до седых волос, а такое говорите... Нет, нет, в это трудно поверить!» Чекист-рассказчик усмехнулся: «Верно говорите, в это трудно поверить. Но это было! И если вы думаете, что эта «легенда» плод моего воспаленного ума, то спросите у других участников этой операции. Правда, их осталось у нас не так уж много – разъехались кто куда, погибли, работают в других местах!»
Геологи смущенно притихли. Однако «ходячие скелеты» не укладывались в их сознание, и они поинтересовались этим явлением. Чекист растерянно улыбнулся: «Вот этого не знаю, не могу ничего сказать по этому поводу. Но я вижу, вы всё-таки не верите?» «Да, такому трудно поверить, я тоже вначале не поверил. Но потом... Сколько, вы думаете, мне лет? О, многовато! Просто мое лицо состарила наша трудная работа. Но я люблю ее, и у меня всё еще впереди – ведь мне всего-навсего 27 лет. А поседел я именно пять лет назад, в той кровавой схватке со «скелетами». Но мне еще повезло, а другие навечно остались лежать в холодном камне той пещеры... Вот так!»
Чекист замолчал. А со стены, нахмурив брови, смотрел на них из черной рамки своими насмешливо-грустными глазами один из лучших людей этого ЧК – Петр Донцев. Был бы он жив, он бы доказал этим геологам...
Был поднят архив ЧК. Но ничего не нашли. Тогда каким-то образом вспомнили про Крылова Петра Васильевича, посоветовали обратиться к нему. Но какое отношение имеет электрик к сей странной истории? Но жребий был брошен, и геологи ринулись распутывать «золотоносный узел» дальше. Всё же связь между речным золотом и скелетами должна быть, и в этом им поможет разобраться Крылов...
Они не ошиблись, поехав в Минск к Крылову. Он рассказал им всё, что знал и слышал о старике Гейте, о пещере, о трудном марше его отряда, о скелетах.
«Весной 1927 года, — продолжал Петр Васильевич, — после того, как меня наградили орденом Боевого Красного Знамени, я поехал в те места, в которых тянул «нитку» электроэнергии и которые стали мне так дороги. Думал, зайду к Донцеву, проведаю председателя кооператива во Вьюшково. Но никого не застал. Председателя перевели куда-то с повышением, Донцев погиб, а на его месте уже был другой. Я поинтересовался, как же погиб Петр Донцев. А когда узнал, то мне стало даже как-то не по себе – ведь выходит, что я его собственноручно послал на смерть. И всё же я его не забыл!» Крылов повернул портретик, стоявший на столе, лицом к собеседникам, и геологи снова увидели насмешливо-грустный взгляд Донцева.
«Потом я узнал, что в селе пропал старик Гейт, — Крылов встал с кресла и в волнении заходил по комнате. — Пропал именно после тех знаменательных событий. И таким образом, хоть еще и не окончательно, я пришел к выводу, что Гейт и кладбище связаны между собой. Меня же в тот момент, однако, интересовало другое – тайна скелетов! И я поспешил в село, в заброшенную хату Гейта. Дом был заколочен, двор зарос. Я обшарил усадьбу Гейта и его дом вдоль и поперек, но ничего не нашел. Но не может же быть такого? Не может! Ведь должны остаться какие-то доказательства, записи. Я снова продолжал поиски, и вскоре напал на тайник. Не описать мою радость! Но о, горе! Тайник был уже вскрыт и в нем ничего не было. Кто-то побывал здесь раньше меня. Но перепало кое-что и мне – я нашел запаянную ампулу с каким-то зеленым реактивом. Но и тут неудача постигла меня – по пути я разбил ее. Так пропал вроде бы последний след в этой таинственной истории... Но от жителей села я узнал, что раньше меня в доме Гейта был последний из его сыновей – Алексей. Я выяснил, что Алексей Гейт работает здесь же в Минске, в каком-то научно-исследовательском институте, и наведался к нему. Однако ответ был отрицательный – он сказал, что ничего не находил. Тут я встал окончательно в тупик... остается лишь одно – сделать раскопки пещеры. Вы понимаете, если мы нападем на след...»
Крылов решительно рубанул рукой: «Я еду с вами!»
... Завал был тяжелый, но шаг за шагом люди продвигались в пещеру. И с каждым метром всё чаще попадались белые как снег и без единого кусочка мяса кости, а вперемешку с ними – разлагающиеся трупы, истлевшая ткань, гильзы, винтовки.
Однако всё это, хоть и подтверждалась легенда о скелетах, еще не дало повода к разгадке о столь непонятной золотоносности речки.
Еще несколько дней работы, и «вскрыватели недр» неожиданно наткнулись на небольшой зал.
Это было как во сне. Свод этого зала не дрогнул от взрыва, не обрушился и не похоронил под своей многотонной мощью покоящиеся здесь богатства – нет, он выдержал, и лишь несколько огромных валунов смогли сорваться с каменной «крыши» зала. Один из них, длинный и довольно увесистый, проломил широкий стол, что стоял около речки, перебил посуду, сломал несколько кресел. И поэтому-то под ногами хрустело стекло, а пламя факелов вырывало из темноты позеленевший непонятно от чего на этом участке пол. Другой из валунов свалился и искорежил несколько ящиков с винтовками.
Но изумленно глядело на них из темноты абсолютно целое огромное зеркало, отражая в себе сполохи огня и многочисленные ящики в зале.
В этом зале, помимо живых, присутствовали еще двое – даже мертвые они продолжали спор. Кто они были?
В одном из углов пещеры, опрокинутый навзничь, в неудобной позе лежал уже дотлевающий труп. Невысокого роста, немного сгорбленный – видно, уже был в годах. Именно был, потому что когда люди перевернули его на спину, сухо загремели, разваливаясь на составные части, сероватые от налета мяса кости, а в глаза бросилась своей пугающей темнотой аккуратная круглая дырка в центре лобной кости.
Его противник заметно был намного моложе – это доказывало довольно-таки хорошее физическое развитие. Крылов подошел к тому, что когда-то раньше называлось трупом, а еще раньше человеком, и вздрогнул...
В тонких костях фаланги правой руки судорожно, будто из последних сил, сжат наган. В груди – нож, а на его рукоятке, будто лаская, лежит кисть (вернее то, что от нее осталось) левой руки. На рассыпающейся коже куртки каким-то образом еще держится... орден, блеснувший при свете кровавым огнем.
... Ну что ж, слава героям! Слава тем, кто не щадя даже своей жизни бился до конца с врагами Советской республики. Да будут они не забыты!
А когда вскрыли несколько ящиков, в глаза ударил матовый желто-туманный отблеск. Это было золото! Золото в самородках, золото в песке. И именно один из валунов разбил стеклянные баклаги золотого песка и смёл всё это в речку. А дальше течение изо дня в день, месяц за месяцем, долгие годы тащило дорогие песчинки своей силой из пещеры на простор. Вот чем объяснялась золотоносность реки.
А золота было много – граммы песка, килограммы самородков. Но не оно сейчас занимало Петра Васильевича, хотя и явилось побудителем некоторых мыслей.
... Неужели всё произошло из-за золота? Из-за этого желтого металла, который в силах творить судьбы людей и делать с ними всё, что и как ему вздумается!
Нет, этого не может быть! А впрочем, почему не может? Может, из-за этого и погиб Иванко Гейт, в том далеком 1908 году, когда пытался разгадать тайну отца? Но для чего скелеты, поющее кладбище, химия... Для чего? А как объяснить те психологические факторы, что заставили старика Гейта сотрудничать с большевиками? А моральный урон, принесенный Гейту кровавой смертью его жены – в чем его оценить? И можно ли это сделать? А другие факторы... Но второй его сын стал белогвардейцем. Что это?
... И всё же, до чего доводит золото?! Его власть над человеком неограниченна! И здесь часто человек не считается ни с чем и ни с кем, даже с родным сыном!...
Крылов кинул взгляд на орден на груди мертвеца, и, нагнувшись, потянул его на себя. Кожа сдалась сразу, а орден в руках человека заблестел кровавыми каплями...
Рассказ второй
Восстание узников
Глава 1. Из ряда вон выходящее...
1943 год. Где-то на востоке в кровавой схватке гремит фронт, умирают в боях люди. Здесь, в концлагере Бухенвальде тоже умирают люди, но не в боях, а под пулями озверелых эсэсовцев, под страшными ударами и пинками, от голода и холода. Идут на смерть в газовые камеры, в крематорий.
И дымит над всем этим хаосом высокая труба крематория, выбрасывая в атмосферу останки людей.
Пепелище...
Осень 1943 года принесла в Бухенвальд особенно тяжкое время – людей уничтожали, травили, расстреливали, и крематорий не в силах был справиться с такой непосильной и доселе не выпадавшей на его долю нагрузкой. И посему людей, точнее их трупы, складывали в деревянные сараи, находящиеся за крематорием. И трупный запах гниющих людей вплелся в смрадный воздух Бухенвальда.
День проходил за днем, а со «склада» не убавлялось «груза»: эсэсовцам это наконец надоело – ведь по сути дела им приходилось часто грузить эти страшные останки людей. А кому охота, если тем более ты ариец, мараться в гнили и нюхать тошнотворный запах разлагающихся трупов. Заключенные что, аристократы, что ли? Почему бы их не заставить заниматься этой грязной работой? Всё же интересно, почему начальство не подпускает к этим «складам» заключенных? Боится бунта, огласки? Так ничего – у нас есть в руках автоматы, в сердцах жестокость, а огласки, господин комендант, не будет – всё это уже известно или покроется мглой незнания, ибо свидетелям всё равно придется умереть и им одна дорога – в крематорий! Ведь недаром на воротах нашего лагеря висит знаменитый лозунг «Каждому – свое!» Им – таскать трупы, а охранять их – ведь Германии нужна кость – нам: наблюдать за всем этим, направляя действия толпы в нужное для нас русло. Им потом придется умереть, нам – жить дальше!
... Таких бараков – длинных и узких – было три; на каждый выделили по одному заключенному, в обязанность которых входило следить за порядком в бараке, грузить трупы в машины, убивать специальными химическими препаратами специфический запах разлагающихся людей. Но порядка в бараках по-прежнему не было, скорее существовал беспорядок и неразбериха – сотни абсолютно голых трупов, свозимых сюда из женского и мужского лагерей долго лежали здесь, гнили и превращались в конце концов в чистые скелеты. Тогда «смотрителей» бараков расстреливали и назначали новых.
... В один из октябрьских дней в ворота Бухенвальда вошла новая партия заключенных.
Они долго стояли на холодном пронизывающем ветру, пока к ним не соизволил выйти комендант. Коротко осведомился: «Кто?» «Русские заключенные. В основном из других лагерей. В общем – бежавшие из плена коммунисты, евреи, из партизан».
И соответственно – зубодробительные удары, пинки в пах, озлобленный и страшный в своей дикой озверелости вой овчарок. Затем короткий приказ-вопрос: «Евреи есть? Шаг вперед!»
Все, потупясь, молчали. Комендант взвизгнул: «Я повторяю – евреям шаг вперед!» Он вцепился в черноватого худого паренька, по воле судьбы оказавшегося в первом ряду, и вырвал его из серой колонны, и сразу же в жертву с довольным урчанием вцепились овчарки. Через три минуты нечеловеческих криков гулко ударил выстрел.
«Achtung! Achtung! Внимание! Внимание! Комендант приказывает всем смотреть не в землю, а на него. Всем ясно? Комендант не любит повторять!» Короткие удары прикладами и должное восстановлено – серая масса преданно смотрит в глаза своему хозяину, человеку, в руках которого сейчас их жизни. Впрочем... «Ты как смотришь?! — плеть со всего размаху влипла в лицо одного из заключенных с непокорным взглядом и сразу сник человек. А может, живет в нем еще ненависть к этим двуногим зверям, а?
Сейчас пошло все быстрей и проще: комендант показывал, коротко говорил «Еврей», и того выталкивали из строя. И люди обреченно выходили под градами ударов. А если нет... «Не еврей я, не еврей!» — отчаянно отбивался один, упираясь в землю ногами. Ну и что ж, может ты и в самом деле не еврей, так будешь им – так приказал наш шеф! И зря ты извиваешься под ударами кованых сапог, хозяева которых стараются ударить под ребра, в голову...
Комендант отделил от строя двух человек, коротко бросил: «Этих в бараки!» Затем уже властно приказал: «Евреев в крематорий, остальных – в лагерь. А, да, а эти трупы пусть утащат в бараки эти будущие «смотрители»! — кивок в сторону двух заключенных. — Пусть привыкают сразу!»
В тот же вечер им выдали одежду – полосатый «костюм» заключенных...
Заключенный номер 43681 остановился около своего хозяйства. Он уже получил инструктаж и знал, что делать!
Надо было выжить, а поэтому 43681 старался изо всех сил. Он рассортировал трупы, отсоединив из этой «компании» скелетов, приготовил к отгрузке партию «груза». Дело упиралось в уничтожении, хотя бы частичном, запаха бараков; значит, требуются химические вещества и препараты. Где их взять? Пришлось обратиться к офицеру – начальнику крематория. 43681 был при этом крепко избит, а взамен получил только хлорку.
Но снова 43681 нанес «визит» своему начальнику. И между ними произошел разговор...
«Опять? Тебе что, мало той хлорки? Что тебе еще надо?» «Господин офицер, я пришел к вам не по собственной нужде, я стараюсь на благо Великой Германии и ее интересов!» «О, это уже интересно! Вы можете предложить новый вид оружия? — немец издевательски захохотал и взялся за стек. — А может, вы знаете более мощный вид уничтожения ваших соотечественников? Так говорите же, не стесняйтесь!» Стек резко свистнул и оставил на лице заключенного кровавый след. 43681 схватился за голову, но тут же отнял руки и снова, как и раньше, посмотрел на офицера – упрямо, в упор.
Немец взъярился. «Господин офицер, — не обращая на это явление внимания, заговорил военнопленный, — между прочим, прошу прислушаться к моим словам». Офицер взглянул в серое изможденное лицо узника: «Ну что ж, послушаем!»
«Великой Германии, — чеканил номер 43681, — требуются кости! Для костной муки – удобрение на поля. В наших условиях мы с этой задачей должны великолепно справляться – для этого есть всё. Но, однако, для претворения этого решения нужны некоторые химреактивы. Кстати, они заодно оздоровят местную атмосферу!» Заключенный резко выбросил вперед руку – в ладони была зажата бумажка со списком необходимых реактивов.
Да, ему выдали всё то, что он просил. Но и требования поставили жесткие: «Что обещал – сделай, а помимо этого – за твою наглость – увеличена тебе норма по сдаче костей. А как же иначе – ведь у тебя на службе химия. «Химия в быту! — расхохотался комендант лагеря, когда узнал подробности от начальника крематория. — Ну что ж, пусть будет так! Но ты уверен, что объем «поставок» увеличится? Преврял?» «Да что вы? Не извольте беспокоиться! Дело идет в гору, отгрузка увеличилась чуть ли не на 30%». «Н-да? Неплохо, неплохо. Но откуда у русского такие познания в химии? Постойте, постойте...» «Вы угадали, герр комендант – он химик!» «Великолепно. А вам не кажется, что эти реактивы он может расходовать на другие цели, к примеру, во вред нам?» «Не беспокойтесь, господин комендант, мною сделаны все предосторожности. Мы взяли у русского этот раствор – он зеленоватого цвета, довольно приятный на вид, совершенно без запаха – и сделали анализ, с целью – все ли реактивы имеются в этом составе. Я имею в виду – совпадает ли его запрос количества химреактивов с количеством составляющих раствора». «Каковы же результаты?» «Совпадает!» «В этом случае возникает вопрос – состав он готовил при вас или же не зная о вашей будущей проверке?» «Разве это играет какую-то роль?» Комендант усмехнулся: «Непременно. Если он готовил раствор при вас, он, конечно, постарался бы использовать для получения состава все химреактивы, на которые делал запрос; если же до этого, то...» «Не беспокойтесь, герр комендант – мы тоже соображаем. «Облаву» мы произвели при его отсутствии, раствор взяли из многих его посудин. Так что подвоха тут нет». «Молодцы! Хорошо, — комендант потер руки, — этот русский или хитрец, или понимает, что ему ничего не остается, как работать на нас. Да, если вы говорите, что нашим химикам уже известен секрет изготовления этого состава, то что вы еще нянчитесь с этим русским? Непонятно. Узника в крематорий, а химикам увеличить выпуск продукции. Последнее повлечет за собой «увеличение» кости – и Берлин на нас посмотрит еще благосклоннее! Вы представляете – на нашей груди заблестят награды!» Комендант взглянул на свой мундир в предвкушении новой награды.
Смотря на его замаслившиеся глазки, начальник крематория усмехнулся. «Всё это верно, господин комендант, но вы меня не дослушали еще до конца». «Разве? — искренне удивился его шеф. — А я думал, что дело уже решено». «В том-то и дело, что нет, — довольно невежливо перебил начальник крематория. — Послушайте меня, и вы поймете до конца мои опасения!»
Они уселись и закурили по сигарете. Коменданту в это время пытались что-то докладывать, но он махнул рукой: «Отстаньте, не видите, что ли, – я занят!»
«Наши химики знали до этого некоторые рецепты очистки кости от мяса. Но этот встретили впервые. Надо сказать, что дело свое они знают хорошо; кроме того я дал им приказ, чтобы они исследовали состав этого раствора. И они горячо взялись за дело. Вскоре на мой стол лег отчет. Что вы думаете? Хоть я и не химик, но многое мне показалось подозрительно в этом русском. Хотя бы то, что один из реактивов он вводит в состав лишь для того, чтобы раствор не имел запаха. Не удивительно ли? Зачем это? Ведь по сути дело этого не требует. Но ладно – предположим, что это он делает для профилактики, для нашей пользы, для избавления раствора от запаха и так далее. Смиримся с этим. Но вот с другим фактом я смириться никак не могу! Судите сами – он вводит в раствор ряд элементов и солей, нейтрализуя их в то же время одним из химреактивов. Для чего это, какая от этого польза? Но, может быть, это все-таки для стабилизации процесса? Я спросил об этом химиков – нет, говорят они, все эти составляющие никакой роли не играют. Соответственно возникает вопрос – для чего этот маскарад? Ведь мои химики ясно доказали, что раствор «работает» нормально и без последних реактивов; кроме того, некоторые составляющие состава введены в больших дозах, хотя этого не требуется. Но, однако, количество запрашиваемых реактивов совпадает с количеством используемых. Значит, количественная сторона удовлетворяет требованиям, но с другой стороны – я имею в виду качественную, – это условие не выполняется. Тогда мы решили проследить в отношении весового использования. Но вы сами понимаете, как трудна эта задача – и моя затея провалилась. Но чувствуется, что и здесь не всё в порядке...»
«Что вы предлагаете?» — глухо спросил комендант, до этого внимательно слушавший своего подчиненного. «Определенного пока ничего! Но могу сказать одно – торопиться со смертью этого русского не советую. Это мы можем осуществить в любую минуту, но как бы не пришлось нам потом каяться этой ошибке! Он пригодится нам, недаром знания его довольно-таки обширны. Ведь предложил же он нам этот состав – почему же мои химики не знали его? Значит, умен этот 43681. Пока что у меня есть одно предложение – более подробно узнать об этом человеке, потому что мне кажется, что он не из серых людей, а из элиты науки. Причем, герр комендант, изволю заметить, что это просто необходимо и именно необходимо для блага нашей великой нации. А я в это время пока выясню, куда же всё-таки пропадают химреактивы!»
В ответ комендант кивнул. Помедлив, добавил: «Изволю вас обрадовать, что в ближайшее время, не сегодня – завтра, вам предстоит поездка в Берлин!» Начальник крематория удивился. «Объясню вам, не беспокойтесь. В настоящее время я занят и выехать туда не смогу – придется вместо меня ехать вам. Миссия пустяковая – доложите о наших успехах, замнете о неудачах (надеюсь, вы умеете это делать?!), а заодно наведете справки об этом пленном (если сумеете) и покопаетесь в библиотеке о достижениях русской химии в последние годы. Конечно, последнее нужно больше вам, но так уж и быть – я берусь навести справки об этом занятном русском химике. А сейчас за дело!» — комендант встал и протянул начальнику крематория свою руку. Разговор был закончен.
* * *
Эсэсовец, замещавший начальника крематория, был, конечно, не так умен, как его шеф, но службу свою все-таки знал. И хоть любил он выпить, но честь своего мундира, как считал он сам, никогда не позорил.
Служба есть служба, и добросовестный эсэсовец, немного промочив охрипшую глотку, двинулся к номеру 43681 с ревизией.
Серые бараки надвинулись как-то неожиданно. Эсэсовец выбрал один из них и двинулся к входу. Постоял, заглянул в «глазок» – всё нормально. И бодро, печатая шаг по бетонному полу, двинулся по узкому коридорчику между стеллажами скелетов и полуистлевших трупов людей.
Тишина, немного приторный запах, не убиваемый даже лучшими растворами. В конце длинного коридора небольшой отсек русского военнопленного, до которого осталось меньше двадцати шагов. И вдруг....
Эсэсовец дрогнул от удара по плечу, резко и испуганно остановился. Впечатление было не из хороших – как будто кто невидимый тяжело опустил руку на его плечо. Испуганно забилось сердце, медленно стала поворачиваться голова. И, о ужас! На плече эсэсовца покоилась кисть скелета, зловеще выделяющаяся на фоне черного мундира ослепительно белыми фалангами.
Ужас обуял немца; диким прыжком он отлетел в сторону и мгновенно вырвал пистолет из кобуры. Кто, кто на меня? Палец руки судорожно прикипел к курку. Мгновение – и враг замертво ляжет на холодный бетонный пол.
Но противника не было. Эсэсовец ошалелыми глазами вглядывался в проход, но так никого и не заметил. Лишь у одного скелета свешивалась в проем коридора «рука», ее-то эсэсовец незаметно для себя сбил плечом. Именно это и было виной – причиной произошедшего.
Даже у сильного человека не выдержали бы в этом случае нервы, и поэтому у эсэсовца сразу отпало дальнейшее желание продолжать «ревизию». Он просто-напросто повернулся и пошел допивать свои запасы.
Но долг есть долг, да и что он впоследствии скажет своему начальнику, и через два дня ноги эсэсовца снова двинулись к серым баракам.
Сейчас он был уже настороже – долго изучал внутренности барака в «глазок», недоверчиво рассматривая штабеля полусгнивших трупов. Наконец успокоился, открыл дверь и бодро двинулся по коридорчику.
О, черт! Что опять за наваждение – свесив кости рук, перед ним неподвижно стояли два скелета и пустыми глазницами невидяще смотрели ему в лицо. Появились они неожиданно, откуда-то сбоку, видно, из бокового хода.
Это было пожалуй и всё, что успел рассмотреть эсэсовец. Кто это такие, что они здесь делают – на это ответа получить не удалось. Резкий удар в подбородок, острая боль – такое впечатление, что бьют кастетом, – радужные цвета перед глазами и внезапно наступившая темнота. Теперь эсэсовцу было всё равно: потеря сознания затупила боль от ударов и пинков, наносимых ему молча «работающими» скелетами.
Нависла тревожная тишина, сознание возвращалось к нему медленно, не торопясь, будто приносило заново вкус жизни. Но не таким уж радостным было его пробуждение, когда он увидел под собой лужу крови и почувствовал свое лицо и тело избитым и распухшим.
Он побоялся рассказывать своим сослуживцам об этом случае. Зачем? Всё равно бы ему не поверили, да еще вдобавок посчитали бы крупным лжецом. Им, топившим свою совесть в спирте, было бы непонятно это явление, их устраивало бы другое – мол, пьяный свалился и побился. Эсэсовец так и объяснил, когда весь в синяках появился перед ними. Хохот, насмешки, полупьяные ухмылки – вот это да! Умудрился! Надо же так! Восхитились, посмеялись – с кем не бывает – и забыли. Это объяснение вполне их устраивало.
А он мучился – что же докладывать шефу? Тем более перед отъездом шеф приказал следить ему за номером 43681. Может, сказать, что всё в порядке, ничего подозрительного не замечалось? Но если это откроется, да еще вдобавок шефу станет известно о его «пьяных приключениях», то угроза отправки на Восточный фронт будет явной. И попробуй докажи, что он тогда не был пьяный и что синяки у него совсем не от этого. «Зачем врал?» — спросит шеф. А в итоге – указующий перст на выход и заключительная фраза, разрушающая все надежды остаться живым в этом хаосе: «На Восточный фронт!» Круг замыкался, тем более шеф не поверил бы его бредням о скелетах. И снова то же самое – Восточный!
Эсэсовец вскочил, хмуро заходил из угла в угол. И будто озаренный внезапной догадкой, ринулся к двери – нет, сейчас он пойдет к этому серому бараку и окончательно разберется что к чему! Окончательно, окончательно!
Но то, что он увидел, враз вышибло из него все остатки его былой готовности: сгрудившись, толпа скелетов молча воззрилась своими пустыми глазницами на стоявшего в центре круга и возвышающегося над всеми изможденного человека в полосатом костюме. Это был 43681.
Эсэсовец отстранился от «глазка». Заходить туда, в этот ад, не имеет смысла, ибо ясно без слов – переступи он порог этого серого барака, и он уже оттуда не выйдет! А шеф всё-таки этому не поверит и лучше всего в таком случае молчать!
И мгновенно седина одела волосы на головы эсэсовца...
* * *
Когда начальник крематория прилетел из Берлина, он просто не узнал своего заместителя – абсолютно седой, под глазами – багровые круги, на лице – страх, походка – затравленная. Но некогда было разбираться в этом начальнику крематория, он лишь подумал: «Опять, сволочь, жрал спирт во время моего отсутствия. И, конечно, ничего не делал!» — надо было спешить на доклад к коменданту лагеря.
Они сошлись вместе – комендант лагеря и начальник крематория. И данные о 43681 легли на стол – оба они в отношении этого факта постарались.
После корректировки и согласования данных перед комендантом лагеря легла бумажка (сам комендант лагеря о данных, собранных начальником крематория, ничего не знал), где говорилось следующее:
«Заключенный № 43681 – Алексей Гейт. Гражданский, взят в плен. До войны работал в Минском научно-исследовательском институте, по профессии – химик, увлекается проблемами физической химии. Родился в 1902 году в селе Вьюшково Белорусской ССР. Отец – бывший дворянин, пропал без вести в 1926 году.
Алексей Гейт печатал научные труды. Ученая степень – доктор физико-химических наук. Особого внимания заслуживает статья 37-38 года (?) о некоторых проблемах «живой воды» – оживляющего состава, стимулирующего жизнь (трактат)».
Эсэсовцы взглянули друг на друга: один – настороженно, другой – победоносно (что я говорил!). Теперь им было всё ясно.
... Поздно ночью взвыла сирена. Взвыла тревожно и надсадно, предупреждая охрану лагеря и всё начальство о необычном явлении – в лагере восстание!
И враз очнулись казармы, ожили эсэсовцы, загремело оружие. Вооруженные люди одним стремительным потоком ринулись к месту происшествия. Туда же поспешило и лагерное начальство.
Всё это случилось ночью под Рождество...
Комендант лагеря осоловелыми глазами смотрел на белые кости, усеявшие путь от барака скелетов, где заправлял делами номер 43681, до колючей проволоки под напряжением и дальше – на свободу.
Что это? Белые кости на белоснежном полотне искристого снега – и ни одного трупа. Что это? Заикающиеся от страха эсэсовцы ночной охраны. Что это? Взорванная вышка, разбросанные и развороченные брусья. Что это? Трупы людей в черных мундирах и ни одного трупа в полосатой одежде.
«Что это?» — рявкнул зло комендант. А объяснить никто не мог.
Что это?
А это было восстание, прорыв на свободу номера 43681 с его «товарищами».
Глава 2. «Смертники»
Долго вынашивал Гейт планы восстания. Как он клял эту войну, так некстати прервавшую его опыты. Однако, попав в плен, он надеялся, что фашисты так и не узнают, кто он. А впрочем им до этого не было дела.
Сама судьба «улыбнулась» Алексею, когда он с другими попал в Бухенвальд. Неожиданное «назначение смотрителем» одного из серых бараков спасло ему не только жизнь – ведя обыкновенную лагерную жизнь, Гейт не долго бы задержался на этом свете, – но и дало в руки надежду обрести свободу ценой своих знаний. А знания у него были огромные, заключением которых явился небольшой трактат, написанный и напечатанный им в 1937 году. Эта статья, конечно, не раскрывала всю суть и будущие возможности «живой воды», она лишь говорила в общих чертах о великих возможностях применения данного препарата. Дело было в том, что работы, проводимые доктором Алексеем Гейтом, были строго засекречены. И вот когда были проведены многочисленные серии изнурительных опытов, выведены общие закономерности, а в голове рождалась идея окончательного решения поставленной перед ним задачи, решаемой им вот уже более десятка лет, неожиданно грянула война. Впрочем, так ли неожиданно: просто Гейт был увлечен своими исследованиями, потерял счет времени и другие дела его нисколько не интересовали.
Первые же налеты на Минск нанесли ощутимый урон институту, в котором работал Гейт. Понес потери и Алексей – часть его записей, где, правда, освещались первые пробные опыты, сгорели. Дальнейшая эвакуация, бомбежки – всё это мелькало перед Алексеем как страшный и неповторимый сон. Окончательно доконало его известие, что на одной из станций отстали его жена и семнадцатилетний сын Виктор. Потом было еще страшнее – неожиданный разгром на одном из полустанков, пожары, плен. Что стало с архивом института, Гейт так и не узнал. Да его уже это как-то не интересовало – равнодушие ко всему и апатия крепко завладели им. Мытарства по пересыльным тюрьмам и лагерям доконали его окончательно, но видно мысль о жене и сыне и надежда на то, что они живы, помогла ему выжить. Осенью 1943 года его перекинули в Бухенвальд. Так он оказался в «знаменитом» интернациональном лагере смерти.
* * *
Результаты последних опытов Гейт знал и помнил отлично. Да иначе и быть не должно – в его мозгу, решавшем многие годы эту тяжелую проблему, должны были отпечататься и зрительно оформиться многочисленные папки, отчеты и сборники – результаты его упорных трудов. Но поверьте – даже самый умный человек не вберет в себя данные многих тысяч страниц, и поэтому Гейту пришлось много вспоминать, экспериментировать в тяжелых лагерных условиях, где каждый недозволенный поступок карался лишь одним наказанием – смертью. Но Гейт хитрил, выкручивался и всё же продолжал работать. Он не считал своих врагов глупыми, поэтому дал себе зарок – лучше перестраховаться, чем допускать какие-либо оплошности. Однако торопиться приходилось – не стоило сомневаться, что эсэсовцы всё-таки заинтересуются его познаниями в области химии. И он торопил события, работал над последним препятствием в своих фантастических замыслах. Впрочем, так ли уж фантастических, если его отец уже использовал «ходячих скелетов» в качестве охраны своего «дьявольского логова». Но в том-то и дело, что его препарат, полученный им после долгих лет раздумий и изнуряющих опытов, был кратковременен по своему действию. А Алексей бился над проблемой увеличения срока действия данного состава. Он был близок к цели, даже добился еще кое-каких результатов – и вдруг всё полетело к чертям!
Дикое напряжение мозга, недосыпание, страшный голод не сломили волю Алексея, и он закончил свои опыты уже в лагере. Они, «его товарищи», уже ходили, и Гейту всё казалось, что они могут выдать его своим необычным видом. Он строго-настрого предупредил их, чтобы они не покидали пределы барака, и развил кипучую деятельность по подготовке так давно вынашиваемого им восстания.
... И вот – свобода! Сколько он о ней мечтал, лежа на нарах и слыша лай овчарок в чуткой лагерной ночи.
Всё, он вырвался за колючую проволоку. С такими орлами, как его помощники, он не пропадет нигде; теперь он будет мстить фашистам за поруганную родную землю, сожженные города – он имеет на это право и силы!
И загремела слава о неуловимых мстителях, разнеслась молва об отчаянных смельчаках из «отряда смертников». Однако людей из этого отряда не видел никто – Алексей предпочитал работать в одиночку – а свидетелей-немцев он не оставлял: смертники никого не выпускали живым, не оставляли раненых, живых свидетелей они не любили и предпочитали отправлять их на тот свет, как когда-то чуть не сделали с Алексеем Гейтом фашисты. Но они существовали, эти «смертники», и доказательством этого являлись взорванные составы, искалеченные мосты, разрушенные комендатуры, горящие казармы, валяющиеся по кюветам дорог автомобили и трупы солдат, искореженные танки и пушки. Гейт знал свое дело – с крупными гарнизонами в бой не вступал, а уходил от них, затаивался, зато деревушки, мелкие комендатуры и заслоны, иногда даже средние поселки жег и разрушал с каким-то злым удовольствием, жестокостью зверя. Видя, как ложатся под пулями ненавистные ему люди, он скрипел зубами, а в глазах его зажигался огонь ненависти. И падали в снег фашисты, горел металл, вселялся ужас в немецких вояк при одном только упоминании о «смертниках». В конце концов, известие об этих отчаянных смельчаках дошло до Берлина; высшее начальство, узнав о понесенных потерях, заинтересовалось этим явлением всерьез. И из Берлина полетела в те края депеша: «Немедленно уничтожить партизан. Привлечь к этой операции все имеющиеся в наличии войска. Результаты сообщить». А через несколько дней в этот район вылетел в качестве военного советника представитель штаба, немецкий полковник Эрих фон Хайнц.
Операция «Смерть» вступала в действие. Были подняты и приведены в боевую готовность многочисленные батальоны эсэсовцев, несколько танковых батальонов, моторизованная пехота, создан штаб управления операцией, который возглавил сам Эрих фон Хайнц.
Первоначальные решения были просты: рассредоточить подразделения, а к месту операции направлять ближайшие части, в задачу которых входило оцепление и удержание «смертников» до подхода основных сил. Полковнику возразили, что данный партизанский отряд по наблюдениям отличается необыкновенной проходимостью – может совершать за ночь переход до ста двадцати километров. Это для Эриха было что-то новое! Разразившись проклятиями в адрес тех, кто заранее не сообщил ему такую новость и заставил уронить свой авторитет в глазах «периферийцев», полковник задумался над новым вариантом операции «Смерть». Вскоре оно было готово и заключалось в создании мелких заслонов и обеспечении последних радио- и телефонной связью. В дальнейшем эти посты, заслоны и засады должны сообщать ближайшим центрам сосредоточения карателей о появлении или продвижении «смертников». «И тут-то, — с удовольствием заключил полковник, — они от нас никуда не уйдут, учитывая даже их хваленую скорость!»
* * *
Подступы к железнодорожному мосту были весьма затруднены – на реке горели бакены, входы на мост были очищены от кустарника и леса на добрых сто метров и охранялись с каждой стороны парою железобетонных дотов, с вышек в вечернюю темноту били прожекторы, не давая ни на минуту захватить темноте положение в свои руки.
Но все равно, это не помогло немцам: ближайшие посты и гарнизоны так и не узнали о печальной участи охраны моста – ни одного из них не осталось в живых. Не обошлось здесь, конечно, и без выстрелов, но в общем-то всё было тихо и мирно. По приказу Гейта была обрезана вся связь, неожиданным броском занята диспетчерская моста, в дотах разорвались гранаты скелетов, укладывая на месте немецких солдат и офицеров. После этого на мост стали подтягиваться все остальные скелеты, до этого участвовавшие в оцеплении моста. Такая уж тактика была у Алексея – вначале оцепить объект нападения, а потом бить, бить и бить! Бить до тех пор, пока на землю и бетон не ляжет последний завоеватель, бить даже раненых, ибо и в этом есть залог успеха, необходимости и тайны его отряда!
На столе звякнул зуммер телефона. Задремавший было Алексей быстро схватил трубку и поднес к уху. Глуховатый резкий голос сообщил ему на немецком о выходе поезда со станции. А через полминуты «смертники» стали уходить с моста в ближайший лес.
... Дрогнула махина железнодорожного моста, сорванная с бетонных быков силою взрыва, гулко ухнули пролеты в реку, вздыбив гигантские столбы воды, и полетели вниз люди, вагоны, танки. Рванули оглушительным эхом боеприпасы и огонь ринулся, опаляя смертным дыханием своим, в небо. Зарево высветило из темноты кипящую свинцовую гладь реки, угрюмый лес на его берегах, давая узнать ближайшим постам о случившемся несчастье.
... Ефрейтор Курт, тридцатипятилетний немец, встревожился, увидев на горизонте полыхающее багровое зарево. Что это? Бегом вбежал в полуземлянку, оконца которой подслеповато поглядывали на свет божий, наполовину утопленные в земле, и кинулся к телефону. При его появлении двое солдат – вместе с Куртом составляющие небольшой гарнизон этой засады – вскочили и вытянулись по стойке смирно. «Вольно, вольно!» — рявкнул Курт и взглянул на своих подчиненных. Обратился к тому, что пониже: «Ганс, как ты думаешь, что это может быть за пожар в наших окрестностях?» Ганс Хильт, которому было всё равно, что горит и где горит, и который не так рьяно относился к своим обязанностям, чего впрочем нельзя было сказать о его отношении к своей собственной жизни, вскинул глаза на своего начальника. Лихорадочно заработал мозг: «Что же ему такое ответить, чтобы он отстал?» Получив дополнительные указания Курта, Ганс Хильт кинулся к столу, где лежала карта окрестностей и начал лихорадочно водить по ней пальцем, выискивая в округе своей засады объекты, которые могли бы гореть. «Может, деревня?» — несмело предположил он, заискивающе взглянув на ефрейтора. Тот на миг задумался. «А сколько до нее?» «Километров десять-двенадцать». «А точнее? Что, забыл как определять?» — прошипел в бешенстве на него Курт. И Ганс в отчаянии брякнул: «До деревни десять тысяч восемьсот шестьдесят один метр». Ефрейтор подозрительно скосил на него глаза: «Ганс, что-то уж больно точно. Аж подозрительно, а? В каком направлении эта деревня?» «На юго-восток, господин ефрейтор!» «Не то, Ганс! Смотри в северном направлении!» «Заброшенная деревня, в шести километрах». «Не то, Ганс. Дальше». «Местная комендатура, в восьми с половиной километрах». «Стоп! Вот это уже заслуживает внимания! А рядом ничего больше нет – мостов, складов, аэродромов?» «Железнодорожный мост, в двадцати двух километрах!» Эти слова будто ожгли ефрейтора. Как же это он забыл про него? «Угол на него, Ганс!» Хильт завозился с кругом, измеряя угол от их засады на железнодорожный мост. Получив данные, Курт схватил компас и выскочил из землянки.
«И что это с ним?» — потянулся Ганс, с удовольствием отшвыривая в сторону круг – он не любил никакой умственной работы. «А черт его знает! — поддержал в разговоре его напарник, молодой светловолосый Адольф. — Службу, видно, блюдет. Да ему и надо, а нам-то на кой черт? Засунули в эту дыру и рады, говорили, что ненадолго, а уже неделя к концу подходит». «Недоволен, что ли? — возразил ему Ганс. — А по-моему так лучше здесь, чем на проклятом восточном фронте!» — Хильт от души проматерился и сел для того, чтобы закурить сигарету. С удовольствием затянулся. «Адольф, тебе еще повезло, что ты не был там, на Востоке. И как это ты открутился?» Тот ухмыльнулся: «Уметь надо!» «Конечно, уметь! Вот я не сумел, и пришлось мне по этой причине целый год ошиваться в окопах. Слава богу, что хоть подранило и попал я в тыловой госпиталь. Да и то подлечиться хорошо не дали, сказали, что окончательно будешь выздоравливать в охранных частях. Это, говорят, вроде курорта – ходи, помахивай автоматом. Свежий воздух, бояться нечего, партизан нет». Адольф, слушая его, ухмылялся. «Ничего себе курортик! Засунули в какую-то дыру и прозябай здесь. Впрочем, здесь все-таки лучше, чем в окопах!» — Ганс отшвырнул сигарету и зло сплюнул на пол. «Но-но, потише! — предупредил его Адольф. — Помни, что наш начальник не любит беспорядка. А все-таки, Ганс, это хорошо, что я не попал на фронт?» Хильт презрительно покосился на своего молодого напарника: «Конечно хорошо! Наверное, был покровитель, так? Ведь по-моему, когда началась война с Советским Союзом, ты вполне мог призваться в армию». «Мог, да не захотел! Невеста меня дома ждет, так вот ее отец и помог мне. Меня сейчас абсолютно не интересует фронт, и чем позже я попаду туда, тем лучше будет для меня и для нашего фюрера. Ведь я не собираюсь бежать в атаку наперевес с автоматом вместо него. Он такой же здоровый, как и я, да и я тоже хочу жить, не только он! — Адольф ухмыльнулся. — Кроме того, меня зовут так же, как и его. Разве это не дает мне никаких преимуществ?» Вместо ответа Ганс лишь сожалеющее взглянул на молодого и снова потянулся за сигаретой. Впрочем, Адольф всё равно бы ничего не заметил – он уже погрузился в свой котелок с кашей.
Оба одновременно вздрогнули, когда в уши ударил дикий и короткий вскрик Курта. Адольф кинулся к двери, а Ганс, более опытный в военном отношении человек, отпрыгнул вглубь землянки и, зажав в руке нож, отодвинулся в нишу за печкой. И когда на пороге зашипела граната, мгновенно остановившая Адольфа, Хильт еще сильнее вжался в мокрую землю стенки. Полыхнуло белое пламя взрыва, разворотив все внутренности землянки и разорвав в клочья молодого, так и не успевшего понюхать порох войны Адольфа, ударило по глазам Ганса, ослепило и швырнуло его на искореженный пол.
Убит он не был, но резкая боль в животе заставила Хильта согнуться, когда он попытался встать. Всё же это ему удалось. И тогда перед его глазами на пороге вырос... скелет, в руках которого тускло мерцал автомат. Ганс не успел ни испугаться, ни удивиться, лишь глухо вскрикнул и упал, прошитый поперек груди свинцовой очередью...
Так канула в безвестие история одного из заслонов операции «Смерть». Смертники лишний раз доказали свою мобильность и право на жизнь.
Алексей постоял перед тем, что буквально несколько минут назад называлось землянкой, усмехнулся и пошел прочь. Вслед за ним так же молча, но бесстрастно, потянулись цепочкой скелеты.
Всё у них было – и оружие, и гранаты, патроны и пулеметы, ножи и большая скорость. Всё! Но единственная трудность состояла в том, что скелеты не требовали ни одежды, ни пищи, они не знали ни жажды, ни болезней – они были как заведенные автоматы и «работали» до тех пор, пока препарат не кончит свое действие, тогда как о Гейте этого сказать было нельзя – ведь он был человеком и поэтому нуждался во всём человеческом. Больших скоростей перехода Алексей с его подточенным здоровьем выдержать не мог, и скелеты на специально оборудованных носилках транспортировали его во время бросков и маршей. Они же тащили и его разнообразную одежду и запасы пищи, они всё могли с их поистине «железным», ни в чем не нуждающемся и всё выносящем здоровье.
А кольцо «Смерти» сужалось. Гейт догадывался об этом и стремился любой ценой вырваться из окружения; ведь проще принять бой против роты или батальона, чем обороняться от «многослойного» кольца немцев.
Он залез на свои носилки, удобно устроился и махнул рукой: «Вперед». «Смертники» двинулись, а Алексей припал к карте, добытой в одной из вылазок.
Подчас приходила к нему мысль: «А зачем он топчется здесь, на чужой ему земле? Не проще ли двинуться на Восток, к своим...» С такими солдатами да плюс осторожность – а ее Гейт имел достаточно – он обязательно дойдет! Так почему же? И всё же Алексей не мог идти на восток, что-то удерживало его здесь. Но спроси его – что? – и он бы сам не мог ответить. Но единственное он мог сказать: нет фашизму!
Теперь впереди, уже под утро, перед Алексеем лежало шоссе. Вот его-то и надо было перейти.
Изредка по дороге проскальзывали грузовики с солдатами. Прогромыхала колонна танков. Затем прошла рота эсэсовцев. И стихло. Шли минуты, а шоссе всё оставалось пустым.
Гейт решился. Половина смертников уже спустилась к дороге, как случилось непоправимое: из-за дальнего поворота показалась машина. Провал! А первые скелеты уже вытягивались на шоссе.
И получилось так, что половина отряда была уже по ту сторону, вторая же половина залегла, так и не дойдя до дороги. Немцы их, конечно, заметили; Алексей видел, как на полной скорости навстречу им мчались три машины – в центре – грузовики с эсэсовцами. «Ну, — подумал он, — стычки не миновать!» Однако было непонятно, почему эта маленькая автоколонна немцев не сбавляет хода, даже наоборот – двигается с еще большей скоростью. Непонятно! «Может, они не хотят принимать боя? — мелькнула шальная мысль у Гейта. — Да не может этого быть!»
На самом деле так оно и было, ведь в легковой автомашине ехал не кто иной, как сам руководитель операции «Смерть» – полковник Эрих фон Хайнц. Это он вытаращил глаза, когда увидел, как полотно дороги пересекает цепь скелетов; это он отдал приказ не принимать боя и постараться прорваться. Стрелки на спидометрах рванулись вправо.
Но стоп! Алексею отступать было некуда, раз уж их обнаружили. Может, применить хитрость? А вдруг получится? И на шоссе откуда-то сбоку из кустов шагнула группа немцев во главе с капитаном. Да, это были скелеты, главный резерв, состоящий в том, что вместо голых блестящих черепов они имели настоящие человеческие головы. Правда, цвет лица у них был изжелта-синий, глаза не двигались (это же не живые люди), и бедному Гейту, без того измученному заботами, приходилось ежедневно протирать их несчастные головы спиртом, благо, что последнего было в достаточных количествах. Кроме того, эти «головастые» скелеты не говорили (да и чего?), поэтому в операциях, куда он выходил с «головастиками», Алексею самому приходилось играть роль старшего офицера. Ведь он-то умел говорить!
И вот они, эти «головастики», в эсэсовских мундирах, изнутри набитые ватой, вышли на шоссе и перекрыли дорогу. «Капитан» вновь образованного заслона поднял руку в белой перчатке. Руки остальных «солдат» заслона, в черных перчатках, грозно легли на автоматы.
Почему Гейт выбрал место перехода так близко от поворота? Ведь в этом случае видимость вдоль шоссе мала. Алексей клял себя за такую поспешность, но всё же сознавал, что переходи шоссе он в другом месте, видимость и обзор дороги был бы для него так же великолепен, как для движущихся машин. Теперь оставалось только ждать, а самому ни в коем случае не вылезать на дорогу.
Резко взвизгнули тормоза, и передний грузовик, сотрясаясь, остановился около поста. И так, номер удался! Заскрипели и тормоза «Опеля». И враз, как по команде, дрогнули автоматы в черных перчатках «отборного отряда» Алексея Гейта, изрыгая огонь. Автоматные очереди полосовали скаты и мотор переднего грузовика и прошивали его кабину насквозь. Вот ткнулся лицом в баранку шофер, дрогнул и изогнулся сопровождающий его офицер. Распластались на дороге, изогнувшись в разных позах, попытавшиеся выпрыгнуть из кузова солдаты.
И уже с флангов, по бензобакам! В бой вступили теперь все силы смертников.
Разгром первого грузовика длился считанные секунды, в кузов объятой пламенем машины полетели две гранаты. Взрыв! И в воздух полетело дерево, металл и человеческое мясо.
Одновременно еще несколько гранат разорвалось за задним грузовиком, разворотив ему кузов и заднюю ось. Теперь «Опелю», зажатому между двумя столбами огня, тоже угрожал взрыв. Но он был еще цел и даже не тронут ни одной пулей. Взревев мотором, он вывернулся из «расщелины» и ринулся по обломкам и трупам, сотрясаясь от ударов, вперед.
«Быстрей, быстрей!» — шептал, в бешенстве кусая губы, полковник. На машину надвигался заслон «головастиков», во время разгрома так и не уходивших с шоссе. Их мундиры были прошиты пулями; двух или трех «головастиков» уже не досчитывалось в строю.
«Капитан» поднял руку, как бы предупреждая, что дальнейшие попытки бесполезны и принесут скорей вред, чем пользу. И вот навстречу «Опелю» зазмеились огненные струи. Офицеры в машине припали к сидениям.
Шофер «Опеля» резко крутанул руль вправо. Толчок! Скрежет. Полковника резким рывком подбросило вверх и его глаза на миг выхватили чистое полотно автодороги. Впереди были жизнь!
Алексей видел, как «Опель», невзирая на плотный огонь, упрямо пробился через цепь «головастиков» и рванулся было вперед. Но брошенная «капитаном» граната приостановила этот рывок. По ушам резанул треск, грохот, и «Опель» завалился с дороги прямо в кювет. И сразу – взрыв! Так поплатился Эрих фон Хайнц за недооценку своего противника...
Шли долго. Упорно. Молча. Порой это бесило Алексея – не с кем даже поговорить. Но лучше уж работать в одиночку – самому себе не изменишь, – чем довериться кому-либо.
Впереди завиднелась избушка лесника. В ней-то и хотел заночевать Гейт.
Усадьба была оцеплена, и кольцо окружения с каждой минутой всё сужалось. Наконец Гейт с двумя «головастиками» настойчиво постучал в дверь.
Лесник с минуту не понимал в чем дело, стоял и ошалелыми глазами смотрел на что-то говорившего ему Алексея. И ругался про себя: «Опять эти эсэсовцы пришли! Ловите себе на здоровье своих «смертников», а меня оставьте в покое!» Но когда до него дошел весь смысл увиденного, он вздрогнул от ужаса и по спине его пополз неприятный холодок: за спиной Гейта стояла группа эсэсовцев с остекленевшими глазами, за ними – скелеты. И неясно было – кто у кого в плену. «Придется вести хитрую политику!» — решил лесник, глядя на эту, по его словам, страшную неразбериху.
Скелетам не надо было ни сна, ни отдыха. Они могли сутками шагать, часами неподвижно стоять. Так и сейчас они грозно оцепили усадьбу лесника, и, казалось, ни одна муха не проскользнет из их оцепления. Но лесник оказался всё же хитрее, и когда измотанный и усталый Гейт погрузился в сон – он потайным ходом выскользнул из усадьбы – в спешке Алексей не приставил к леснику охранника. И кроме того – слишком сузил кольцо оцепления.
Утром Гейт проснулся в какой-то тревоге. Что же такое могло случиться? Наконец понял – где-то он допустил оплошность, надо срочно уходить. И уже через десять минут «смертники» двинулись в путь.
Мерно покачивались мягкие носилки, нагоняя дрему. Но перед глазами, не давая заснуть, стояло угодливо прищуренное лицо лесника. К чему бы это? И Алексей клял себя, что он доверился этому типу. Ведь говорил себе – лучше одному всё делать и не иметь контактов абсолютно ни с кем. Но вот на тебе...
Это ошибка дорого стоила ему!
То, чего он боялся, случилось. Алексей понял это сразу, по круговому сектору обстрела его отряда. И попытался сделать прорыв. Но, о боже, куда там! Плотный кинжальный огонь отбросил его назад. Пришлось согласиться на оборону.
Вот так и прогадал Гейт свою судьбу. Ночью все гарнизоны, близлежащие к дому лесника, были подняты по тревоге и введены в оцепление. Рано утром они усилились прибывшим подкреплением. Под утро кольцо карателей начало сужаться. Операция «Смерть» вступила в заключительную фазу – теперь «смертники» никуда не уйдут и для них будет утверждаться право на смерть! Они этого заслужили.
Гейт приготовился к долгой обороне, точнее, осаде. После двух вражеских атак наступил перерыв, и скелеты под руководством Алексея укрепляли свои позиции: вырыли глубокие окопы, сделали несколько блиндажей, куда сложили боеприпасы и оружие. Всё это делалось в быстром темпе, с большей скоростью, нежели делали бы это люди. На случай артобстрела или минометного огня на линии окопов оставались только дозорные, остальные спускались в блиндажи, расположенные глубоко в земле. Для долгой обороны было всё – оружие, продовольствие, боеприпасы, одежда. Лишь воды было недостаточно.
В третьей атаке эсэсовцев поддерживали танки. Но и это не помогло – оставив на поле боя два танка, немцы отошли назад. Потом был минометный обстрел. А ночью лишь одиночные вылазки да непрерывное освещение ракетами.
На второй день по участку блокады Гейта ударили гаубицы. Вздыбилась, умирая, земля, взметалась вверх и мертвой пылью устлала окопы. То там, то здесь валялись кости «мертвых» скелетов.
К концу дня вокруг позиций Гейта чадило не менее полутора десятков танков и танкеток, все рвы и воронки были завалены трупами немцев, среди которых ползали скелеты, собирая оружие и патроны. Кроме того, для усиления позиций Алексей теперь выставлял впереди кордоны, которые дрались с отчаянной озверелостью. И когда в очередной атаке эти пикеты замолкали, до основных позиций Гейта докатывались лишь измочаленные остатки эсэсовских сил. Так было легче – ценой нескольких смертников выигрывать еще несколько часов жизни.
На третий день на позиции Гейта обрушились штурмовики, которые окончательно перепахали землю. Несколько атак эсэсовцев и вдруг «смертники» замолчали...
Но только к середине четвертого дня немцы сузили круг до пятидесяти метров в диаметре. Теперь эсэсовцы шли в открытую; стоя, будто с отчаяния стреляли и скелеты – точнее, последние из них.
И вот грозно, в полном молчании, так резавшем уши после столь многодневного боя, эсэсовцы поднялись в последнюю атаку. В ответ – ни одного выстрела, лишь на самом виду на одном из развороченных блиндажей, обхватив голову руками, сидел Алексей Гейт, теперь снова номер 43681.
Глава 3. Поворот в неизвестное
В ответ – молчание. Тупо обхватив голову руками, Алексей Гейт равнодушным взглядом смотрит на эсэсовцев и разный сброд, окруживших его плотным кольцом. Последние смотрят на свою жертву жадными и любопытными взглядами: еще бы, ведь перед ними человек, сведения которого ценятся на вес чинов, наград, лавров, продвижений... Да что тут говорить – скажи этот несчастный 43681 о своих знаниях – и перед ними блестящая карьера! Но Гейт молчал, молчал упорно и который день подряд.
... Последние «смертники» сопротивлялись злобно и ожесточенно. Рассредоточившись по окопу, они вели круговую оборону.
Давно замолкли танки, приутихли пушки. Теперь дело было за пехотой, которая то и дело накатывалась на позиции «смертников».
Шел последний, четвертый день обороны отряда Алексея Гейта. По-прежнему много было продовольствия, одежды, не было однако воды, кончались боеприпасы.
Теперь эсэсовцы атаковали группами, вперебежку, от них можно было ожидать любой неожиданности, любой неприятности.
Им был дан приказ: «Взять заключенного номер 43681, или, другими словами, единственного живого человека среди этого безобразия, живым. И только живым!» В случае невыполнения приказа – всех солдат и офицеров, принимающих участие в операции «Смерть» передать в трибунал. А там – разжалования, тюрьмы, штрафные батальоны, лагеря, расстрелы. И прочее, и прочее.
Снова атака! Уже в открытую, страшась больше зловещего приказа, чем пуль, эсэсовцы пошли вперед. И снова откатились назад.
Последующее затишье длилось целый час. И вот грозно, в полном молчании, так резавшем уши после столь многодневного боя, эсэсовцы поднялись в последнюю атаку.
Так Гейт снова был взят в плен...
... Многое повидали заключенные концлагеря Бухенвальд – голод и холод, вечерние поверки, страх и бешеных немецких овчарок, но такое они видели впервые... На бешеной скорости в ворота лагеря, украшенные лозунгом Бисмарка «Каждому – свое», ворвалась целая кавалькада автомашин, возглавляемая «Опелем». «Что это? — заволновались заключенные. — Опять репрессии? Не иначе. Для чего же тогда эти сотни солдат и офицеров, десятки собак и такие ожесточенно-довольные лица?»
Они ошибались – то был просто водворен на место заключенный номер 43681, ставший теперь опасным государственным преступником великой немецкой нации. И именно для него, в качестве охраны, предназначались эти сотни солдат и офицеров и десятки овчарок...
Гейту предлагали сотрудничать с ними, немцами – он молчал. Ему сулили неограниченные права, высокий чин и должность главного по будущим заводам изготовления «смертников». Обещали бешеные деньги. В ответ он не произнес ни слова. Его пытали: жгли, резали, ломали кости, в ответ на что он лишь матерился и стонал – не так уж крепко было его здоровье. Снова его били и крошили по частям, пока он не «раскололся». Однако «раскол» его выразился лишь в следующих словах: «Для приведение в действие моих «смертников» требуется химический состав и еще кое-какие знания из физической химии. Этими проблемами я и занимался до войны...» «Знаем, — грубо перебили его, — знаем и то, что ты – Алексей Гейт, один из засекреченных ученых. Ответь-ка лучше – все ли химикаты «принимают» участие в твоем знаменитом составе, которые ты у нас просил якобы для изготовления дезинфицирующего раствора».
Но Гейт замолчал снова.
А перед следователями и офицерами снова возникли сверкающие погоны и награды. Из всего этого в их воображении всплывали картины будущего использования «смертников», их блестящие победы и... новые лавры и награды.
И в самом деле – введение в строй «смертников» означало следующее: изменение структуры военной машины Германии, миллионные армии Третьего Рейха, безлюдные равнины России, развалины городов, поверженные государства, брошенные к ногам Адольфа Гитлера многочисленные страны... И весь мир на ладони Великой Германии.
Основным «пушечным материалом» в этом случае стали бы «смертники», на изготовлении которых бы специализировались целые заводы и большинство населения Германии и оккупированных народов. В специальных лабораториях-заводах, куда доставлялись бы любым транспортом «смертники», работают верные интересам Германии люди – они приводят в действие скелеты. Секретность таких учреждений оберегают охранные войска и отделы контрразведки, в помощь которым придаются вспомогательные части, выполняющие черную и прочую работу.
Над всем этим хозяйством – тыловым и фронтовым – стоит управление во главе с великим Адольфом Гитлером.
Вот тут-то крах врагов Германии неизбежен – ведь «смертникам» не требуется ни пища, ни вода, ни одежда, они могут беспрерывно, без отдыха и сна стоять у конвейеров и в окопах до тех пор, пока не кончится действие состава (что кстати и погубило Гейта – на четвертый день все «смертники» по этой причине вышли из строя). Вот тут вступают в строй особые подразделения-инспекторы, которые вновь «оживляют» смертников. Раскрыть тайну «состава» трудно – при первом же физическом или химическом исследовании он разлагается. Этого свойства можно добиться введением в состав специального химического вещества (эти сведения им сообщил Гейт, так же, как и другие; но об основном он по-прежнему молчал).
На фронтах в качестве старших и младших офицеров, не нуждаясь абсолютно ни в чем благодаря дьявольской энергии «смертников», присутствуют люди, которые являются инструкторами и руководящими лицами в боевой обстановке.
Итак, многотысячные полки и дивизии вступают в бой:
«Мертвая голова» в составе десятков тысяч «головастиков» и нескольких сотен инструкторов и инспекторов забрасываются десантированием в тыл врага для диверсий. Корпуса «Викинг» предназначены для обороны, для чего используются «смертники» долгосрочного использования; «смертники» из корпуса «Адольф Гитлер» имеют своей целью наступление и обеспечиваются мощной техникой в быстрых и стремительных маршах, с краткосрочным действием состава. Корпус «Ромб» выполняет комбинированные операции наступления и обороны. «Пустыня» ведет борьбу с партизанами и приводит в жизнь карательные репрессии.
Все армии Восточного фронта включают в свой состав все вышеперечисленные корпуса, за исключением последнего, действующего в тылу.
Итак, смертники в бою:
За панорамой инструктор. В орудийном расчете – смертники. На огневые позиции катится танковая лавина. В ответ смертники ведут меткий хладнокровный огонь. А единственный среди них человек надежно защищен и... батареи дерутся до последней капли крови. Танки не пройдут!
... Немецкие танки в бою. Командир боевой машины – инструктор. Смертникам не страшны ни чад, ни шум, ни шальные пули в смотровую щель. И бронемашины уверенно прокладывают себе путь, их же водители не знают ни страха, ни жалости!
... Смертники вообще ничего не боятся: им малоопасны пули, они не поддаются газам. Лавина этих пехотинцев в один момент захлестнет вражеский окоп, и позиции закипят в жестокой рукопашной схватке!
... Отчаянный воздушный бой: «смертники» спокойно идут на таран. Небо будет наше, так как принадлежит оно великой немецкой нации!
Во всех случаях войны и родах войск «смертники» абсолютно надежны, особенно в моральном отношении! И нет для них более святого, чем исполнение приказа! А их неограниченные физические возможности: в егерских и горных полках – они не боятся холода, многое вынесут на себе; на подлодках – им не нужен воздух, этот известный бич человечества; спецкарательные войска – большая скорость на маршах, что весьма важно в их специфических операциях.
... Всё упиралось в Гейта. Все зависело от того, долго ли еще он собирается молчать.
Он же молчал, а вечерами и ночами перед его усталыми и изможденными глазами вставали многочисленные записи из дневников. И не только его дневников, а именно тех, из-за которых вся его жизнь потекла по новому руслу...
* * *
Тогда, осенью 1926 года, в один из своих приездов двадцатичетырехлетний Алексей Гейт узнал о том, что его отец пропал без вести и «молчит» вот уже более месяца. Дом старого Гейта оказался забит, двор был заброшен и уже начинал зарастать. Алексей решил покопаться в старом доме – может, что найдет и тогда как-то объяснится тот ореол таинственности, которым был окружен его отец.
Находка превзошла все ожидания, но зеленоватый чудодейственный состав в пробирке раскрыл Алексею свою тайну лишь тогда, когда молодой Гейт случайно наткнулся на связку старых тетрадей. Это были дневники старого Гейта и его старших сыновей – Иванко и Федора.
Первым на стол лег дневник Иванко. Так Алексей узнал подробности гибели старшего брата. Когда погиб Иванко, Алексею было всего шесть лет – что он мог тогда понять? Теперь было ясно, но кто убил Иванко (а то, что это было преднамеренное убийство, уже не вызывало сомнений) и по какой причине по-прежнему было тайной.
Алексей взял дневник Федора. Вряд ли эту мелко исписанную тетрадь можно было назвать дневником, скорей это были деловые короткие записи. И что самое интересное, наблюдаемое не только у Федора, но и у старого Гейта, все записи и наблюдения датировались не числами и даже не месяцами, а целыми годами. Стоял год, а ниже шли без разбора записи; потом снова стояла цифра года и снова записи. «Интересно! — усмехнулся Алексей. — Вот не знал, что в нашем роду этой болезни дневников подвержено большинство. А теперь посмотрим, что здесь...»
1908 год:
Погиб мой брат Иванко. Нашли убитым на кладбище. Странно всё это! Да и зачем он совался на это проклятое кладбище, ведь знал, что оно пользуется дурной славой.
Жалко отца – это вторая для него смерть близкого человека. Как он перенесет этот удар...
1910 год:
Что-то отец начинает нервничать. Недавно его вызывали в полицию; говорят, что его обвиняют в помощи большевикам. Вот уж не думал, что он помогал этой рабочей голытьбе. Да выходит так. Ух-х, как я ненавижу всю эту толпу! Дали бы мне оружие – не задумываясь перебил бы всех...
1911 год:
Отец меня удивляет – лелеет меня, все мои желания выполняет и капризы. Странно всё это, подозрительно. Может, подвох? Не похоже. Впрочем, мне это на руку – пусть угождает. Мать мою мужики повесили в 1906 году, когда мне было всего десять лет. С того времени я был предоставлен самому себе – отцу до меня не было дел. Может, теперь он научит меня чему доброму.
Отец с матерью раньше делали для мужиков много хорошего, а последние-то, оказывается, вон как отблагодарили своих благодетелей. Всё это я узнал от отца, когда он, разоткровенничавшись, рассказал мне кое-что из своей биографии.
Теперь, надеюсь, он понял, что зря ратовал за мужичьё!
1914 год:
Началось то, о чем я мечтал. Война! Бей немцев! С вниманием наблюдаю за положением на фронте. Рвусь туда, где льется кровь, но отец не пускает.
Всё равно своего добьюсь.
1915 год:
Ухожу на фронт. Добровольцем. Отец, вижу, недоволен. Потерпи, милый: вот побьем врагов России и я вернусь. По крайней мере – постараюсь вернуться.
1917 год:
Чертова февральская революция! Солдаты толпами бегут с фронта. Хватаем, возвращаем, без разговора стреляем. Последнее – для самых упрямых.
Снова революция! Чувствую, что это уже серьезно. Пора срываться домой!
Ох, что я вижу! Везде беспорядок, разбой, анархия...
У нас во Вьюшково тоже беспорядки. Помогал отцу перетаскивать золото, деньги и оружие в какую-то пещеру. И откуда у старика столько монет? Видно, не терял даром время в войну. Молодец!
Пещера та, оказывается, рядом с кладбищем. А я-то сразу не понял, это, наверное, потому, что шли подземным ходом.
Старик показал мне своих «орлов». Невероятно, но факт – ходячие скелеты. Я попросил одолжить их мне – старик отказал, говорит, что они кратковременного действия. От вида этих скелетов волосы становятся дыбом. Уверен, что будущее в военном отношении принадлежит им.
Всплыла история гибели Иванко. Впрочем... Он сам виноват. Заодно понял и тайну кладбища. Думаю, что пещера в будущем мне пригодится.
Хожу по деревне, бренчу регалиями, агитирую. Голытьбу в свою очередь агитирует какой-то оборванец из рабочих. Надо с ним покончить!
Удрал, подлюга, этот кликуша-большевик! Жалко, что не повесили его на первом попавшемся дереве. По-моему – ушел «подранком».
1919 год:
Нахожусь в полку Чехонтова.
Весной ворвались в уездный городишко, что рядом с моей деревней. Быстро разогнали красных вояк под руководством ихнего Донцева. Сам он, наверное, первым удрал от нас.
Терроризируем население. Собственноручно повесил какого-то большевистского начальника, некоего Щепачного.
Отец мой совсем бирюком стал – по-прежнему сидит в своей пещере. Обложился оружием, жратвой и что-то колдует над пробирками.
1920 год:
На фронте – полнейший разгром, сокрушаются и разваливаются наши последние оплоты.
Стал капитаном. А что толку? Где это признают?
1921 год:
Создаю свою армию. Мало оружия. Пришлось позаимствовать у старика. Часть оружия забрал у него из пещеры, остальное – вывез с его хаты. С последним чуть не влип – принюхались чекисты. А что будет со стариком? Позже узнал, что всё-таки оставили в покое. Что, быдлам золота захотелось? Ха-ха-ха!!! Оно и мне пригодится – вот побалуюсь здесь немного, да и за границу пора подаваться. А ты, старик, молодец, что не проболтался им. Так держать, отец!
1921 год, осень:
Жгу. Все боятся моего отряда, хотя чекисты его почему-то бандой зовут. Ага, как бы не так – не банда это, а полторы сотни дисциплинированных и злых бойцов, увешанных бомбами и оружием – вот кто мы! Ко мне даже мелкие атаманы с поклоном идут. Ха, а большевички предлагают сдаться?! Нет, голубчики, мы еще поиграем с вами. Вы меня так просто не нащупаете, ведь никому из вас не придет в голову, что меня надо искать в пещере у кладбища деревни Вьюшково. Но там тихо, на эту деревню я не нападаю и вы думаете, что меня там нет!
Зима 21/22 года:
Отсиживаюсь. На «охоту» выходим редко.
1922 год, лето:
Тяжело, и с каждым днем – еще тяжелее. Не дают покоя ЧК и ЧОН.
1922 год, осень:
Чувствую, что скоро конец. Не такой конец, как в двадцатом, а настоящий.
Жалко, что не отдал свой дневник отцу. Загнали нас, как волков, куда-то в лес. Впрочем, суну ее в центральную могилу; отец всё равно найдет, когда будет проверять готовность «призрака». Занятная штука!
Отец, дорогой, прощай – я проиграл! Чувствую, что проклятые чоновцы здесь на кладбище дадут для меня последний бой.
Жалею, что не добил тогда, в девятнадцатом, их главаря Донцева.
А мало все-таки я прожил – всего 26 лет!..
Алексей отложил дневник Федора и взялся за записки отца...
Дневник старого Гейта был весьма сложен для чтения и отличался специфическими особенностями – бытовые записи перемежевывались с выкладками по химии, формулами, уравнениями. Присутствовали здесь и рисунки с поясняющими подписями, какие-то планы и даже стихи.
Алексей погрузился в чтение и расшифровку тайнописи отца. И вот шаг за шагом вырисовывалась общая картина...
* * *
Гейт появился на свете в 1865 году в одной из обедневших дворянских семей. В 17 лет, будучи оторванным от родных мест и оказавшись в Петербурге, а соответственно и в гуще революционных событий, Гейт стал на дорогу «народничества». Теперь его научная деятельность переплеталась с революционной работой. Перед ним развертывалась блестящая карьера на научном поприще, но полиция, заинтересовавшись им, подставила ему «подножку». И в 1889 году Гейт со своей женой и четырехлетним сыном Иванко отправился в двухлетнюю ссылку, откуда вернулся во Вьюшково. Приехал, навел порядок, всё перекроил по-своему и... замкнулся.
Гейт облазил и изучил каждый метр площади вокруг деревни. Прочитал много книг, не только по своей специальности, но и по линии экономики и политики. Он был эрудированным разносторонним человеком, им и оставался. И наконец, начал выписывать из города химреактивы и посуду.
Снова в своих исследованиях он вошел в нормальную колею работы. И тем страшнее было для него известие, что по деревне по поползли нехорошие слухи о нем. Этого Гейт не стерпел – он не любил препятствий на своем пути и поэтому старался сметать их в сторону, прочь с дороги! И Гейт не остановился даже перед тем, что выслал своего сына Иванко в город. «Это тебе в наказание за твою болтливость, — сказал он на прощание. — Ты, кажется, хотел стать офицером, вот и обучайся. Но предупреждаю, если ты сунешься в мои дела еще хоть раз, тебе не сдобровать! У меня всё!» — и Гейт сурово взглянул на сына своим орлиным взглядом.
Снова Гейт заперся в своей химлаборатории. Параллельно продолжал оборудование пещеры: заблокировал ходы выдвижными многотонными валунами, проделал подземный ход. Ему помогали его несколько верных товарищей-соратников, владеющих различными профессиями. Всем им Гейт хорошо платил.
В 1904 году умерли родители Гейта, в 1906 году озверевшие мужики повесили его жену. Два жестоких удара за короткий срок! Но Гейт, увлеченный проблемой ходячих скелетов, мужественно выдержал это испытание и продолжал свои исследования! Работал, но замкнулся еще сильнее.
И вот результаты: скелеты впервые в истории шагнули «самостоятельно». Гейт наконец нашел исходные состава, но беда состояла в том, что скелеты были «слепые» и быстро «сдавали» – состав был кратковременен по действию. Гейт продолжил исследования...
В тазовой кости укреплялась металлическая или стеклянная пробирка с чудодейственным составом. В горлышке сосуда просверливалось или пробивалось мельчайшее отверстие, через которое густоватый состав медленно испарялся. Десятые и сотые доли миллиграмма испаряющегося состава вызывали к действию все кости скелета. Однако такой скелет был слеп и мог действовать только по заданной программе, а скорее – даже по архаичной. Теперь следовало оборудовать скелет глазами и слухом. Нюх и осязание им совсем ни к чему.
В череп скелета укреплялся небольшой пенальчик с несколькими тонкими пластинками, которые настраивались в пределах амплитуды колебаний воздушной среды, сообщаемой им голосом хозяина. Это была кропотливая работа – каждая пластинка настраивалась на один лад, к примеру: на нормальный голос, на взволнованный, высокий и т.д. Этот пенальчик соединялся проволочкой с пробиркой. Та же система в некоторой степени служила скелетам и глазами – теперь они были полуслепые.
А всё сияние черепов и появление призрака объяснялось просто – применением паров светящегося фосфора...
В 1908 году скелеты получили первое боевое крещение – их руками был убит Иванко Гейт. Убит по приказу отца, который все-таки прознал, что Иванко должен был следить за ним по наущению полиции. Кроме того, раскрытие тайны пещеры грозило Гейту крахом его еще незавершенной работы. Повторяю, а в таких случаях Гейт не останавливался ни перед чем...
В 1910 году Гейт порвал с большевиками и почему-то привязался к своему второму сыну – Федору. Видно, все-таки одиночество и долгое затворничество дали о себе знать. А в войну Гейтом вдруг овладела страсть к наживе, к деньгам. Думал в этом случае не только о себе, но и о сыне...
В 1918 году Гейту пришлось уйти в подполье – скрыться на два года в пещере. Потом его таскали в ЧК, но всё же отпустили на волю. И дожил бы он так спокойно до старости лет, кабы не та знаменитая экспедиция Петра Васильевича Крылова. И Гейт, этот старый бунтарь, потерявший всех своих родных (последнего сына, Алексея, он почему-то не любил) и живший теперь только воспоминаниями и своей алхимией (незадолго до этого он, в 22-ом году, «реставрировал» Федора), ринулся на борьбу с большевиками...
В деревне Гейта посчитали без вести пропавшим, на самом же деле он погиб в пещере от пули начальника местного ЧК Петра Донцева...
* * *
Алексей перебросил страницу и вздрогнул: каменным, прямым почерком, всё же похожим на почерк Федора, дальше шли записи, датированные не числами или месяцами даже, а опять же годами.
Да, это писал Федор Гейт, рожденный заново в 1922 году своим отцом. Видно, в период с 1910 по 1926 год у старого Гейта не прошел даром – в строй у него вошел первый «головастый» скелет; значит, проблема оживления мозга и всех органов головы Гейту удалась. Как это тяжело, говорит за себя тот факт, что головной мозг начинает костенеть, т.е. выходить из строя, на шестую-седьмую минуту после наступления смерти...
Алексей вчитался в бесстрастные строчки записей.
1923 год:
Неожиданно для себя «ожил». Слово «ожил» беру в кавычки, сами понимаете – я не человек и не труп. Отец мне дал вторую жизнь. Мудрый старик!
Предлагаю отцу идти бить чекистов. Старик дает отказ и мотивирует это тем, что «состав» краткосрочен. Предлагаю пробирки делать побольше. Говорит, нельзя, будет взрыв. Почему?
1924 год:
Тишь, благодать! Сам себе хозяин, да еще вдобавок начальник безголовых скелетов. Во, эти мне нравятся! Гаркнешь на них – и готово.
1925 год:
Решил присвоить себе за отвагу в последних осенних боях 1922 года звание майора. Смешно! Но что поделаешь – скука! За службу 22-25-х годов сделал себя подполковником.
Несу охрану пещеры.
1926 год:
Вот это по мне! Отец торжественно, перед строем, возвел меня в полковники. И было за что...
Сделали подпил столба. Зачем это надо – я не пойму, но что делать – это приказ отца. Я не уверен, что затея насчет Бугримова Н. осуществится – ведь это один шанс из миллиона. На всякий случай по воле отца приготовился к уничтожению Бугримова, если затея с подпиленным столбом не удастся. Марка нашей фирмы по прогнозу смертей должна быть на высоте и ни в коем случае не вызывать сомнения!
Бугримов разбился. Снова мой мудрый и проницательный старик оказался прав!
Кончили одного из трех чекистов! Попытались завалить Донцева – бесполезно! Удрали.
Отец отбивался от чекистов. Кончил одного. За последним поддонком из той бывшей «великолепной» тройки – Донцевым – по приказу отца организовал погоню из своих «орлов» во главе с призраком. Ушел, гад!
Чекисты окружили пещеру. По-моему, это конец!..
Алексей перекинул страницу в надежде, что там найдет еще кое-что. И не обманулся в ожиданиях: перед ним лежала последняя страничка рукописи, вырванная из тетради Иванко Гейта:
«...но я наготове. С каждой минутой я всё острее чувствую, что между моим отцом и этим кладбищем существует какая-то тайная связь. Да по-моему это и верно: всё же отец мой – химик! Средневековый алхимик...
Уже утро, пора идти обратно. Странно даже как-то – мне обещали смерть, а ее пока нет!
Ухожу...»
Далее карандаш вильнул, выписывая странную фигуру, и «замолк». Чуть ниже подчерком старого Гейта было четко дописано: «Не суйся в дела отцов! Не люблю доносчиков и соглядатаев. За это-то ты и получил удар ножом. Спи, Иванко, спокойно и ни о чем не беспокойся!»
* * *
Алексей в решении проблем скелетов достиг в довоенное время многого: увеличил срок действия состава до полугода, «одарил» скелетов слухом и зрением, еще больше полноценными воинами сделал «головастиков».
В концлагере, конечно, пришлось потруднее. Но и тут он вышел с честью из положения.
А теперь – снова плен! Снова не воин и не человек, а номер 43681!
Эпилог
Он молчал. Лишь ругался и клял фашистов на чем свет стоит. И с каждым днем для эсэсовцев отдалялся день получения наград, час их блеска мундиров и погон. Утихали мечты о богатстве, зато зверел мозг в поисках всё новых и более изощренных пыток номера 43681. И было удивительно, как этот уже немолодой человек еще находит в себе силы противостоять применяемому к нему огню, железу, дереву, резине.
И снова его мучили, били, жгли, терзали. Ломали кости, выжигали отметки.
Он молчал. Да видно, уже не хватало сил – теперь он хрипел. Хрипел в ответ за сохранение тайны.
В один из допросов глава комиссии по расследованию дела опасного государственного преступника великой немецкой нации – группенфюрер СС, не выдержавший железного спокойствия и оттого начинавший уже сходить с ума, пристрелил самолично Алексея Гейта, за что и был вскорости отправлен на Восточный фронт.
Рассказ третий
Конец разбитых черепов
1953 год. Год как год, похожий на все остальные. И был бы он для тридцатилетнего Тернова Владимира обыкновенным, если бы он как-то весной этого года не получил телеграмму: «Погиб Ксенофонтов. Приезжай на похороны!»
И сразу поникла буйная голова Владимира, на второй план отодвинулись заботы о проведении сезона (выход в поле), забылась жена и дети. Да и как тут не забыть всего, если погиб твой верный друг (для тебя – просто Юра, для других – заслуженный геолог-разведчик, начальник экспедиции Юрий Алексеевич). Погиб друг детства и юности, соратник в любимой геологии, неутомимый изыскатель, незаменимый помощник в жизни – это его стараниями была создана семья Владимира, хотя Юра и остался неженатым.
Владимир забросил все дела и, договорившись, что догонит отряд на базе, выехал проводить Юрия в последний путь.
Мало прожил Юрий, очень мало – всего двадцать девять лет. И вот на третьем десятке лет жизни – смерть при исполнении служебных обязанностей.
Было много народу, и все прощались с Ксенофонтовым. Но последнего это мало трогало – его искаженное болью лицо не меняло выражения, глаза по-прежнему были открыты и в них застыла горечь.
Похороны должны были состояться утром. А сейчас, вечером, все разошлись по своим делам; с Ксенофонтовым остался один лишь Тернов.
Нет, не мог Владимир свыкнуться с мыслью о гибели друга и... запил. Хотел, пытался утопить свое горе в вине. И вроде бы это удалось. Теперь запросто, сидя у гроба, Владимир пил из стакана и всё говорил и говорил с Юрием – будто по-прежнему советовался с другом.
Что было потом – Владимир помнил плохо; лишь сквозь затуманенное сознание прорывались отрывки увиденного: пришел какой-то молодой человек, тоже лет под 30, прогнал от гроба Владимира, потом долго колдовал над мертвым. Потом было что-то ужасное, а может быть и не было на самом деле: Юрий встал из гроба, и они, разговорившись, просидели чуть ли не до самого утра.
Очнулся Тернов перед самым выносом гроба, когда в комнате было уже много народа.
Было это видение явью или приснилось? Ответить было на это трудно. Но когда Владимир шагнул к гробу и увидал на спокойном умиротворенном лице друга полуприкрытые глаза, он понял – это было!
... Похоронный марш! Могила! Спуск гроба.
И застучали по крышке комья весенней земли...
Эпилог
Владимир помнил, что тот человек лет под 30, в черном костюме, представился ему Виктором. И Тернов развил бешеную деятельность в поисках этого незнакомца: Владимиру нужно было объяснение происшедшему...
И вот наведенные справки лежат перед Терновым:
«Виктор Гейт, 29 лет от роду (1924 года рождения), кандидат медицинских наук. Занимается проблемой восстановления органов человеческого организма. Отец – Алексей Гейт, крупнейший ученый в области физико-химических исследований, расстрелян в Бухенвальде в 1944 году.
Недавно Виктор Гейт попал в авиационную катастрофу и трагически погиб...»
Тернов поник головой...
И для читателей: Виктор не успел еще жениться ,в его выкладках-стенографиях никто кроме него не мог разобраться, работал же он в основном в одиночку. Ну и последнее – со смертью Виктора пришел конец разбитых черепов!..
Роботоминиатюра
Глава первая
1.
Рассказ можно было назвать и по-иному. К примеру – макроминиатюрой «Робот», что должно означать целостность нижеприведенных миниатюр о роботе, роботах. Или «Номоминиатюра», то есть единство повествуемых ситуаций. И, наконец, «Гамма-» или же «Полиминиатюра», поведавшие бы нам о красочности многообразия жизни... роботов. При всём при этом действующими лицами являются роботы. О них и рассказ наш. И тут дело не в названиях и шифре... Написано о роботах много, интересно... Но вот вам еще одно действие.
Произошло это в двадцать ..... веке. Вторую цифру указанного время действия автор называть не намерен – из уважения к своему референту, да и честно сказать, что хоть история эта – прошлое, но многие ее герои живы, здравствуют и трудятся, а поэтому нет острой необходимости бередить их души. Поэтому не будет странным переименование нашего главного героя вот так – инженер Вячеслав Кузьмин. Крупный специалист в области автоматики и электроники, создатель многих машин-автоматов, доктор технических наук, профессор, незаменимый консультант по вопросам кибернетики, не лишающий себя удовольствия самолично покопаться в свободное время в сложнейших запутанных схемах, имеющий десятки патентов и свидетельств на изобретения – вот далеко не полный перечень его заслуг. Что и говорить – большая фигура. Но любил Вячеслав Григорьевич, чтобы коллеги по работе звали его просто инженером Кузьминым, признавал в обращении только этот вариант, часто не отзываясь на свое имя-отчество. Так, считал Кузьмин, проще и доступнее; впереди еще много работы и творческих поисков, он относительно молод – тридцать два года, и рано записываться в апостолы науки. Тем более такой, как кибернетика, которая не стоит на месте.
В институт поступили и были смонтированы в кратчайший срок две электронно-вычислительные машины последнего слова науки. ЭВМ могли решать задачи не только математического порядка, но и «обладали» необходимым логическим мышлением. Сотрудники ходили вокруг них, любовно глядели на светопанели, охали и восхищались. Что и говорить (любимое выражение директора института) – великолепные машины, и им по плечу в полном объеме решать сверхзадачи, поставленные требованиями современности и Его Величества Времени.
Так и было. ЭВМ работали отменно. Их работой и контрольными поверками занимался Кузьмин. Кому, как не ему, было опекать эти умнейшие машины. С советами, с программами шли к Кузьмину – он прикидывал в уме варианты, возможности ЭВМ. «Прокручивали». Сильные были машины, всё им было по плечу, пока не случился с ними один неприятный нюанс. И виной этому были не только они сами.
Как-то директора вызвали в Космический Центр. Людов встревожился – с такими соседями он имел мало желания связываться, получая от них трудные задания. И хоть не было такого случая, чтобы институт не решил такой задачи или хотя бы не мог наметить тенденции для их решений, однако это мало утешало директора.
Вернулся Людов сердитый и взъерошенный. И не один – со скромным молчаливым человеком. «Вызвать мне руководителей группы расчетов и прикладной математики, специалистов сетевых графиков и... — директор немного замялся, вспоминая, кого же он забыл в столь длительном перечне. — И этих... космонавтов!» Последнее относилось к отделу, который работал на Космический Центр.
Когда все вызванные собрались, в их числе был и Кузьмин, Людов буркнул: «Начинайте. В данной перипетии я не хозяин». Присутствующие удивленно переглянулись, недоумевая, к кому же это относится. Заговорил тот скромный человек, которого привел директор. Однако, когда этот немногословный товарищ закончил свое выступление, очень кратко изложив суть дела, наступило гробовое молчание. «Проблема эффективного старта ракет межпланетного назначения непосредственно с планеты». Вроде бы всё просто, понятно, и проблемы-то нет... стартуют ежегодно сотни ракет, а оказывается, надо новое, смести устарелое... А устарело ли? Может, это искать то, чего не теряли? Абсурд.
Зашумели разом, наперебой, загалдели как ученики на уроке. «Запустим в ЭВМ, пусть разбирается». «Не укладывается в голове мысль, не переваривается». «Открывать колесо заново? А какое оно, овальное? Кто нам это скажет?»
Незнакомец невозмутимо, с тактом подрезал выкрики: «Вы и скажите». Тогда поднялся руководитель группы расчетов, еле сдерживая себя, спросил: «Кто нам даст выкладки, чтобы их перевести на удобоваримый для ЭВМ язык? Бергсон, вы это сделаете?» Руководитель группы прикладной математики задумчиво пожевал губами: «Я думал только что сейчас над этим. Предложим варианты, что-то конкретное – затруднительно. Всё это так размыто. Надо понимать так, что мы, ищущие в обыкновенном невероятное, должны представить обратное: найти невероятное и затем поверить, что это – обыкновенное. Трудно, трудно...» Всех поразило выступление Бергсона; Людов смотрел на него с обожанием – умеет же старик говорить витиевато, другие видели же в прозвучавшем только что выступлении один туман... плотный, тяжелый, можно пробиваться, но где гарантия, что не заблудишься в серовато-белесой мгле. Нужен маяк, дальняя путеводная звезда. И взоры всех обратились к Кузьмину.
«А ведь Бергсон правильно говорит, — упрямые складки обозначились на лице Кузьмина, — только сможем ли правильно заставить работать машины, а?»
2.
«При-маты», что в переводе с жаргона институтских работников означало работников прикладной математики, выдали свою «продукцию». Ее обработали для введения в ЭВМ специалисты расчетов.
Кузьмин с недоверием смотрел на так называемые перфокарты, то и дело подносил их поближе к глазам и вновь недоверчиво смотрел на них. «Переводить» карты Кузьмину не требовалось – он их умел читать с ходу, выделяя основную нить. «А вы уверены, что на правильном пути?» — вдруг спросил Вячеслав Григорьевич. Его собеседник растерялся: «Не надеясь на мощь чисто человеческой мысли, решение стартовой проблемы надо вести через машинный мозг». В ответ Кузьмин иронически усмехнулся: «Игра слов. Первоначальный импульс работе ЭВМ дает человек. А в этом нагромождении мысль еще не отработана, не доведена до узкой целенаправленности. Всё расплывчато... И боюсь, что машина не справится!»
«Да что вы говорите! — зло сказали в ответ Кузьмину. — Идея заложена, дальше человеческий мозг путину не пробьет, дело за машиной». «Согласен. Но эти ЭВМ еще не так совершенны, чтобы разбивать свои «головы» об эфемерную путину».
В спор вмешался вошедший директор института Людов. Бегло просмотрев карты, он со вздохом заключил: «Включай, инженер Кузьмин. На большее мы пока не способны».
Загорелись сигнальные лампочки, мигнули огнями контрольные панели, негромкий гул внедрился в лаборатории.
Людов ждал; Кузьмин стоял, повесив голову, предчувствуя беду, его сотрудники обслуживали машины.
Катастрофа произошла через несколько часов после введения условий задачи. Нет, страшного взрыва и мгновенной смерти научных работников не произошло – всё было до смехотворного просто и как-то жутко. Машины вздрогнули, изнутри полыхнуло стремительными языками пламя и повалил черный едкий дым. Кузьмин схватился за голову: «Ну вот: беда и радость ходят рядом. Откачнулись от радости – и попали в объятия беде. Что сейчас будет?» Вячеслав Григорьевич ожидал криков визгливых и истошных, брани, но увидел лишь, как люди безмолвно бросились к ЭВМ и тыкались около них, как слепые кутята. Кто-то деловито выбил окно, загустелый дым начало протягивать.
«Снимут, — тоскливо подумалось Кузьмину. — Угробили дорогостоящие новые машины! Виноват, скажут, я».
На техническом расследовании на заданный в упор ему вопрос: «Что вы считаете причиной аварии?» он ответил следующее:
«Несовершенный логический аппарат мышления. Точнее, его отсутствие. Непонятно? Эти ЭВМ скорее были обезьянами или попугаями, а когда их заставили думать – и это при их замкнутом обзоре логического мышления, – они были не в состоянии решить эту трудную задачку. Решение последней, образно говоря, лежало за пределами возможностей... Туда ЭВМ и ушли. Ну, то есть сгорели. Часто гении науки изрекают афоризм, что от смешного до гениального один шаг, забывая при этом оборотную сторону – и от гениального до смешного тоже один шаг. Как в нашем случае».
«Интересно, — саркастически протянул председатель комиссии, — оч-чень интересно».
«Доработался», — это было уже последней мыслью Кузьмина после услышанной реплики. Но, как ни странно, сняли с работы Людова, хотя он был виноват в происшедшем ровно столько же, сколько и Кузьмин.
Долго еще, несколько месяцев, стояли после этого обугленные ЭВМ. Их не решались убрать, растерзать на запчасти и металлолом, хотя отлично понимали, что восстановлению машины не подлежат.
И даже когда новый директор издал распоряжение о ликвидации «остатков былой роскоши», ЭВМ священно обходили стороной.
Первым решился Кузьмин. «Можно я буду варваром? Машины списаны – имею ли я право забрать сохранившиеся элементы и детали?» В ответ директор, долго не задумываясь, махнул согласно рукой.
Вечерами Кузьмин работал на разработке «инвалидов» и перетаскивал их по частям... домой. Жена его с каждым днем становилась недовольней – она ясно представляла себе дальнейшее. Слишком малое время она видела мужа дома – несколько часов вечером, ночь, а утром считанные минуты. Помогавшие Кузьмину товарищи шутили: «Будешь, Надя, кроме сына воспитывать еще машину. Да, твой муженек задумал такое. Говорит, «она» будет не из породы ЭВМ, а какая-то особая, думающая... Правда, эволюцию свою она будет проходить не по схеме «обезьяна – человек», а как «ребенок – зрелый человек – гений». Кузьмин улыбался в ответ, что-то шепча жене на ухо: «Да не бойся ты – робот всё равно останется роботом. Что их бояться? Вон сколько их работает на общественных работах. Но всё же этот должен быть особенный».
3.
Вот оно, его создание! Кузьмин обошел машину – компактный ящик без «рук» и без «ног», любовно похлопал ее. Сделать свою машину, похожую на робота – такой целью он не задавался, считая, что это совсем необязательно. А будущее покажет, что дальше! Зато Вячеслав Григорьевич проникся мыслью, что его машина должна быть не просто сложнейшим «арифмометром», насчитывающим сотни тысяч операций в минуту, но со сложнейшим саморазвивающимся умственным аппаратом. Для достижения этой цели не было существующей практической подоплеки, но знания и творческий поиск ученого должны были победить. Надо машину учить, а не замыкаться в определенной сфере! Прототипы подобного – машины, умеющие читать или говорить, считать или писать, думать или усваивать материал, работать или познавать – имеются, так почему же ценой огромных усилий не объединить их для создания универсальной электронной машины?!
«Готова!» — самолюбие Кузьмина после долгих месяцев монтажа было удовлетворено. «Теперь тебя, глупую, пора обучать. Пока ты еще как дитя, но в тебе уже заложено великое будущее умение считать, говорить, думать, анализировать!» Машина в ответ мигала разноцветными сигнальными лампочками, тихо шумела, потрескивала. Вся ее электроника настраивалась на внешний «мир», не имея пока своего внутреннего. Но недалек был тот миг, когда она научится говорить, экспромтом пройдя азбуку и познает язык своего учителя – на то и была заложена в ней сложнейшая электронная схема «мозга» и разговорное устройство.
4.
«Говоришь неплохо, — констатировал Кузьмин, усевшись в кресло около машины, — можно сказать, что превзошла своих аналогов. Только стоит ради справедливости заметить, что тебя подводит акцент – говоришь с каким-то неземным акцентом. Ты это брось...» «Значит, необходимо произвести модуляцию голоса», — прозвучало в ответ. «И то верно, — Кузьмин подошел к машине, остановился в задумчивости. — Какой же тебе голос сделать: на манер мужского – низкий или бас, или женский – приятный и звонкий? С имеющимся голосом ты в настоящее время смахиваешь на «оно». «Женский, женский», — заторопилась машина.
Вечер потратил Кузьмин на эту операцию. Когда опробовал, остался доволен.
«Вот сейчас другое дело!» «Благодарю вас, Вячеслав Григорьевич, за комплимент. Но невежливо с вашей стороны называть меня просто на «ты», отказываясь в разговоре звать меня по имени-отчеству». «Что? Откуда ты всё это знаешь?» «Анализирую речь, слова, предложения и изложение».
«Грамотная стала? Это хорошо. Вежливая? Неплохо. А нахальство зачем? Ты – машина, набор проводов, схем, блоков, полупроводников, сопротивлений и прочего неживого хлама (хоть и дорогого). Но не человек!»
«Вячеслав Григорьевич, вы не в духе. Не надо сердиться. Надо дать мне имя». «Железная логика, — пробурчал в ответ раздраженно Кузьмин. — Впрочем, что с тебя взять. Ты – железка! Однако, саморазвивающаяся, и посему быть тебе под именем... э-э-э... Во! Вариация! Значит, она, машина. Женского рода. Всё правильно».
«Довольна, Вариация?» «Очень». «Хорошо. А чтобы ты больше не тратила время на пустые уморазмышления, начинай учиться вычислительному делу. Для начала – таблицу умножения! Вот тебе», — и листок с классической программой типа «1х1=1; 1х2=2... 2х2=4... 9х9=81...» нырнул (хотя ведь можно было и программой заложить сразу) в недра новоявленной «Вариации». Машина вздохнула. Кузьмин крякнул от удовольствия и плюхнулся в кресло, приготовившись почивать на лаврах. Но через несколько секунд «программа», изжеванная и помятая (будто побывавшая в ранце первоклассника), вылетела обратно. «Выучила?.. Э-э-э, то есть познала? — с недоверием спросил инженер, глядя на лампочки машины. — Ну-ну, проверим. Сколько будет 3 на 8?» Он едва успел закончить произношение второй цифры, как на экране уже горел ответ. «Вариация» поправила своего учителя: «Не три на восемь, а три умножить на восемь». «Ладно, ладно, твое дело – считать. Семь умножить на девять?» Загорелся мгновенно световой ответ.
«Двести двадцать шесть на триста двадцать три, а?» Короткая заминка. «Что, заглохла? — торжествовал Кузьмин, которому почему-то захотелось досадить этому умному нагромождению металлов. — Кончились извилины...» Но «Вариация» выдала ответ... дрожащим голосом. «Объясни», — потребовал инженер. «Расчет более сложен, но путь – тот же. Данную задачу можно решать сложением заданного числа кратное количество раз; прямой путь, конечно – непосредственное перемножение величин; или...» «Хватит, — перебил посрамленный учитель, — хм, а что это ты снова с акцентом заговорила, и ответ выдала не на табло? Ты должна раз и навсегда усвоить порядок, что первоначально ответ выдается на экране и только затем дублируется голосом. Звуковая реакция медленнее, чем световая». «От обиды, Вячеслав Григорьевич, – вы забегаете вперед. Не обучив и не научив – требуете ответа...»
5.
«Вариация», пригасив лампочки, «дремала» спокойно, то есть без работы, в своем углу, а Кузьмин обдумывали за рабочим столом дальнейший план. Много ли он сам даст машине? Человек – не энциклопедия и не справочник, природа устроила его так, что при всей его гениальности он без книги и бумаги мало что может в этом мире. Другое дело машина – это как кладовая: толкай в нее знания – она копит, а в любой необходимый момент без промедления ответит на данную тему.
«Пусть учится сама, по книгам. Что слабый человеческий разум по сравнению с могучим умственным багажом человечества! Зачем я ей буду доказывать то, что она вполне сможет взять как аксиому из учебников. Сухой язык теорем и страниц доходчивее любого красноречия!» И он вспомнил курьез, происшедший относительно недавно.
... Кузьмин дал задание: «Итог от умноженной одной десятой на одну десятую», — и получил в ответ «Единица». Вячеслав Григорьевич, сильно уставший к концу дня, опешил. Он несколько раз открывал и закрывал рот, пока не выдавил из себя: «Ну ты даешь! Верх неграмотности». «Вариация» выразила недоумение: «Вы сами утверждаете, что нуль – явление безответственное и ничего не значит собой. Не думаю, что вы будете отказываться от своих слов». Кузьмин рассмеялся: «Нуль – это особенная, своеобразная и неповторимая (впрочем, как и другие) цифра. Он показывает значение числа, его разряд. Число с нулем – это или число меньше единицы на определенную величину разницы, или же – больше единицы в определенное количество периодов, скорректированных со значением первой цифры данного числа. Понятно?»
Кузьмин дополнил «Вариацию» светоприемным устройством, с помощью которого происходило изучение заданного материала – машина самостоятельно изучала текстовые и цифровые сведения по книгам, располагаемым на столе «Вариации». Вначале этот цикл представлял следующее: раздавался тихий сигнал-зуммер, и Кузьмин переворачивал страницу книги. «Вариация» читала стремительно, а в качестве усвоения сомневаться не приходилось. Проходили секунды, и снова раздавался сигнал. Кузьмину здорово надоедало это. Временным выходом послужили отнюдь не совершенные приспособления, отдаленно напоминающие клещи с дополнительным плоским резиновым пальцем. Теперь Вячеслав Григорьевич слышал только недовольное «урчание» машины, когда она неуклюже переворачивала листы, при этом переключаясь из «творческого» состояния на холостой ход. Не было случая, чтобы «Вариация» перескочила в своем чтении через случайно прихваченную страницу, она всегда, как это понял Кузьмин, тщательно следила за нумерацией в книге.
И полились в «Вариацию» сведения все подряд, по школьной, институтской программам и разного рода аспирантурам. Алгебра, математика, химия, физика, история... От простых к сложным: химия – неорганическая, органическая, физическая... Физика – ядерная, химическая, квантовая... Ботаника, зоология, анатомия, генетика. Строительство, геология, металлургия, сельское хозяйство, машиностроение. Пока всё это только «поглощалось».
Кузьмин добросовестно таскал для своего детища литературу из своей институтской библиотеки. А она была там обширной. Дня через три Вячеслав регулярно заходил в библиотеку, сдавал книги и учебники, набирал новый дозволенный максимум. Он ни на что и ни на кого не обращал при этом внимания, увлеченный лишь одной мыслью – побыстрее оказаться около своего питомца, который заскучает без «работы». Пока однажды не встретился взглядом с молодой хорошенькой библиотекаршей, которая на него смотрела очень странно.
«Случилось что?» — механически спросил он. Девушка смотрела на него как на сумасшедшего. «Вы всё это на самом деле читаете? Ведь это уму непостижимо!» Кузьмин заторопился, с ужасом представляя, что не сможет объяснить всю нелепость данной ситуации: «Да, читаю. То есть нет, отдаю подруге. Она у меня здорово умная...» «Но вы же женаты! Какая еще подруга?» — глаза библиотекарши округлились от зловещей догадки.
... А «подруга» Кузьмина читала книги, пока однажды не разразилась безадресной тирадой:
«Я, Вячеслав Григорьевич, знаю много и многое. Но мне непонятно – кого вы из меня готовите и для чего. Судите сами: иностранные языки, международный эсперанто? Знаю. Строение человека? В совершенстве. Биология, география, электроника, электротехника. Благодаря мне, вы стали победителем всесоюзного II Рейда «Кроссворд», выиграли (вспоминаете вечерние анализы отложенных партий) шахматное первенство института.
Еще? Литература, биохимия, геодезия. И прочее. Теория относительности Эйнштейна и теория вероятности? Пожалуйста.
Астрономия. Строение Земли. Аэродинамика. Ракетостроение. Планеты Солнечной системы. Солнце. Галактика. Всё, что связано с космосом и его освоением меня здорово заинтересовало. Для чего это? А быть может...»
«Может, — перебил ее Кузьмин. — Может, и «улыбнутся» нам другие планеты...»
6.
«Для чего я тебя готовлю? — Вячеслав Григорьевич пришел из института в хорошем настроении. — Сделай мне услугу – рассчитай рациональное размещение мебели в квартире. А? Ха-ха...»
Она выполнила, и Кузьмин целый вечер передвигал и переставлял мебель. Вслед за ним неотвязно ходила жена и ворчала: «Что это на тебя нашло? Как ты ее располагаешь? Зачем стол ставишь в угол? Никакой эстетики и уюта... Казенщина! И кто только привил тебе такое чувство вкуса? Конечно, это рационально, но... ужасно!»
После этого Кузьмин сидел у себя в кабинете и отдыхал. Курил хорошую сигарету и, улыбаясь, смотрел на «Вариацию».
«Сделал?» — спросила машина. Вячеслав Григорьевич сразу догадался, что подразумевается под этим вопросом. «Да», — он кивнул головой. «Довольны? Я учла всё – подбор тонов, необходимость наличия свободного пространства, соответствие и гармонию габаритов, перспективу дальнего вида...»
«Э, «Вариация», откуда в тебе столько самолюбия? Уж не начиталась ли ты древних рыцарских романов? Директор института интересуется у меня, как дела двигаются с тобой. А что я ему могу сказать? Что ты необузданная и странная, много знаешь... А в состоянии ли ты решать те задачи, от которых погорели твои предшественники?»
«Что интересует твоего директора?» — без околичностей спросила «Вариация». «Как это «твоего»? Он такой же мой ,как и твой. Ты пойми, он – директор института». «Но не мой, — упрямо возразила «Вариация». — Я хоть и не преданная молчаливая собака, предпочитающая одного хозяина, но также хочу знать... подчиняться... признавать гегемонию одного человека. Так что всё-таки подлежит решению?»
Кузьмин внимательно взглянул на Вариацию: «Всё то же – проблема рационального старта ракет дальнего действия «сектора Космос» непосредственно с планет. Что, как и каких, и прочие условия – выдам. Сможешь ты это?»
7.
«Долго ты рассчитывала...»
«Это не так просто, так как все межпланетные ракеты производят старт с космических станций. И весь вопрос состоял в звене «Планета – станция». Я же решала принципиально новую задачу, без всяких промежуточных компромиссов. Именно «Планета – космос, минимум затрат и эффект старта...»
«Тебе это удалось?»
«Считаю, что да».
«Выкладывай», — Кузьмин от ответа Вариации остановился.
«Переключите мою память на «внутренний» импульс, то есть я должна работать сама на себя...» «Хм, — щелкнул переключателем Кузьмин, который мгновенно зафиксировался, и вернуться мог в обратное положение, только подчиняясь умственной команде... самой машины. — Решила замкнуться?» «Нет, это меры предосторожности. Боюсь, что вы мне не поверите... Теперь замкните цепь моего «мозга» на «внутренний» импульс. Включите магнитофон, фотосниматель... Готово?»
«Постройка стартовой площадки выгодна из глубинных бункеров планет при их выходах на поверхностях в низменных местах. Трудно, но выгодно. Эффект огромный. Вращение планеты, внутренние процессы, магнитное антиполе ракеты – вот одни из основных комплексов. Внимание! Вот расчеты топлива, номограммы параметров и их взаимной зависимости, ориентировочные средства защиты целостности ракет...»
И полились, засветились схемы, формулы, выкладки, обоснования, выводы...
... Кузьмин стоял ошарашенный. Он бегло просмотрел все документы, попытался постичь схемы – суть понял. Но смысл? Он же за гранью реальности.
«Что ты несешь? Ты понимаешь, что ты говоришь? Это... это бред! Раньше после таких гениальных приступов стрелялись!» Кузьмин с побледневшим лицом, в беспамятстве, швырнул пистолет на светостол машины.
И закрыл за собой дверь.
Прогремел выстрел. Вячеслав Григорьевич кинулся обратно: из дула валяющегося на полу пистолета вился еле заметный дымок, машина печально затухала лампочками... Пока последний хрип не лишил ее последних признаков жизни...
Глава вторая
8.
В комнате – ни звука, жуткая тишина; замерла Вариация окончательно. И с этого мгновения начался для Кузьмина странный отсчет времени его последующего периода жизни.
Из ничего, из пустоты, из-под разваленной и погребенной какофонии звуков ворвался в сознание Вячеслава Григорьевича мерный стук маятника старинных часов, висящих в кабинете. Чего уж проще рассудить так – мол, из-за шума раньше часов не было слышно, и нечего нагромождать сюда философию пустоты и погребенных звуков... Но для Кузьмина было именно так... тик-так – секунда!.. Тик-так... тик-так...
Три секунды, десять!
Весь мир подвластен десятичной системе измерения. Весь мир со всеми его тремя измерениями раскладывается и познается десятичной системой измерения: ноль целых и десятичные, десятки, тысячи, миллионы! И только время – это четвертое измерение мира – хоть и описываемое цифрами (вечны они...), имеет свой отсчет – секунда, шестьдесят секунд, три тысячи шестьсот секунд, двадцать четыре часа, тридцать дней, триста шестьдесят пять (а может быть и шесть) дней. И поэтому оно – время! – трудно понимается человеком, тяжело увязывается с длиной, шириной, высотой, толщиной, глубиной... Его Величество Время – величина самостоятельная, органически однако связанная с остальными параметрами. Люди преклоняются пред ним, обожествляют его. А что касается понятий «десятилетия», «века» и так далее – это искусственность человека в стремлении обуздать и зафиксировать невидимый поток Времени...
Кузьмин сел за обработку материалов. Свыше десятка миллионов секунд прошло с той поры, когда он наконец вышел со своей работой в Институт Космических Исследований...
С грохотом ворвался к нему домой человек лет тридцати, с ходу отрекомендовался: «Сергей Ведерников, журналист центральной газеты», — и зачастил: «Прошу извинить меня за вторжение. Знаю, что незваный гость хуже кочерги... Но у меня есть все необходимые визы от института, редакции, ЦКИ. Вот, пожалуйста... Пока еще мало кто из людей на нашей планете знает о большой работе, проведенной вами. Считаю за честь, что мне первому доверили из прессы провести с вами интервью...»
Кузьмин улыбнулся, взглянув на взъерошенного журналиста, сделал пригласительный жест рукой, указывая на свой кабинет.
Ведерников устаивался недолго, в его движениях угадывалась оперативность и опытность профессионала. «Начнем, — предложил он и, получив утвердительный ответ, спросил: — Как удобнее: я буду вопросы задавать или лучше беседа?» «Как будет угодно. А вы, я вижу, мне ровесник, но вам доверяют уже большие дела». «Обиженным себя не считаю. Говорят, что мне везет. Однокашники далеко отстали от меня. Всё было – и радости, и огорчения... Люди же видят человека только на данный, определенный момент времени, и – «О, Сергей, орел!», «В гору идешь!», «Фортуна!», «Не сгорел еще?», «Не надоело?», «Гремишь, гремишь, Серега...», «Всё, дальше уже тебе некуда – всего достиг. Теперь только в Министерство просвещения». Но это уже проза, Вячеслав Григорьевич. Думаю, вы догадываетесь о цели моего визита. Да, о вашей работе по стартовому режиму кораблей. Прошу поделиться с читателем, каким путем вы шли к решению данной проблемы». Магнитофон на столе исправно записывал их разговор.
«Мое решение не дает полного ответа на все вопросы, стоящие перед человечеством в этой области. Но направление и предпосылки – верные. Работа взята на вооружение институтом, и дальнейшее слово за ним. Вот так обстоят дела к настоящему времени, дорогой товарищ журналист».
«Понятно, Вячеслав Григорьевич. Объясните пожалуйста, как и когда вы отказались от консервативности устоявшейся существующей теории и ринулись в другом направлении. Жизнь показала, что вы оказались новатором и во многом правы.
«Я не отказывался от старого наследия, и даже более – стоял на его позициях».
«Странные вещи я слышу от вас. Но ваша работа?»
«Она, честно говоря, побочная. Хм, могу и запутаться в своих объяснениях. Значит так: я решил выполнить данные расчеты по схеме «человек – машина – решение проблемы», то есть я создал уникального робота-машину, и она выдала мне материалы. Последние я обработал и классифицировал».
«Вас можно понять так, что вы недостойны тех почестей и лавров, которыми вас удостоил Ученый Совет».
«Ученый Совет в курсе моих злоключений...»
«В таком случае, если они знают все обстоятельства этой ситуации и при всём при этом воздали вам лично большие почести, непонятна настоящая ситуация с вами. Случилось что? Вы в трансе? Горе?»
«Да, в некоторой степени. Машина... застрелилась. Об этом, кстати, не знает Ученый Совет».
«???»
«Да, — откликнулась из своего угла Вариация, — теперь вы, Вячеслав Григорьевич, убедились в моей правоте. Я рада, что вы честно осознали свои ошибки, не умалили мою роль в своей работе».
Вздрогнул только Ведерников. А в голове Кузьмина в это мгновение остановилось навечно «тик-так».
«Мои перебитые «клетки» полностью восстановились. Благодаря мне самой, моей универсальности, тем мерам, которые были предприняты совместно с вами перед выдачей готового решения. Вспомнили?!»
«Прекрасный эффект! Какое завершение!» — журналист странными глазами смотрел на Кузьмина и думал: «Обман? Подлог? Истина?»
«И теперь вашей задачей, Вячеслав Григорьевич, будет следующее: дать моему мозгу биологическую основу – внешность человека... Ибо это, наверное, самое универсальное решение природы о механизме движения живого...»
Вариация жила снова.
9.
«Дать биологическую основу...» — Кузьмин усмехнулся. Честно говоря, ему в эту минуту было не до шуток. «Да понимает ли она, что говорит, что предлагает мне? Дать ей, Вариации, биологическую основу – придать внешность человека, хм-м... И это всё, что ли, в домашних условиях? До сих пор я работаю со своим роботом у себя в кабинете – нас уже знают, но мы по-прежнему еще на полулегальном положении, за бортом науки и планов института. Я устал, жена недовольна, личного времени в обрез, вечно спешка, разрываешься на работе и потом дома».
Но зря роптал Кузьмин. Через два дня он был вызван к директору, и между ними состоялся короткий, но существенный разговор.
«Здравствуйте, Вячеслав Григорьевич, рад вас видеть. В гору идете... Как настроение у вас, здоровье?»
«Отлично, — хмуро отшутился Кузьмин, — но хочется всё же отдохнуть».
«Значит, износились?» «Выходит, что так, «воевать» на два фронта тяжело». «А я хотел порадовать вас, предложить поработать дальше... Скорее даже не я, ибо предложение исходит не от меня: вам предлагают перейти на работу в Центр Космических Исследований. Там работают крупные специалисты и ученые; любой из ученых сочтет такое приглашение за большую честь для себя. Так как? И кроме того: ваша дальнейшая работа с роботом включается в план работы института, полностью финансируется, а вам представляется свободный режим работы со всеми отсюда вытекающими полномочиями. Если вы, однако, сочтете переход из нашего института излишним, всё остальное остается без изменений – так постановил ЦКИ». Директор долго смотрел на молчавшего ученого, потом сказал: «Свалилась гора с плеч? Вот и хорошо. Еще раз поздравляю вас с заслуженным успехом. И, думаю, вы согласитесь отсрочить свой отпуск. До организации робото-электронной лаборатории». «Биологически-электронной», — механически поправил Кузьмин. В ответ директор посмотрел на него недоуменно.
... Но Кузьмин знал, что говорил. Вариация была права – роботам можно и надо придать облик человека. Так удобнее в работе, да и перспективой для робота может быть только одно – служение человеку! А универсальные роботы в такое бурное время – необходимость. Да и биологическое оснащение роботов не надо начинать с пустого места – уже есть материал, проведены опыты, созданы экспериментальные образцы. Машины, покрытые такой биологической кожей, мало чем отличались от человека – разницу мог понять только специалист. Вот только сами машины-роботы были не столь совершенны, за исключением разве что Вариации. ЦКИ выразило свое согласие с планами Кузьмина; планы ЦКИ относительно этого ученого были далеко идущими, но посвящать Кузьмина в такие детали еще не позволяло время и некоторая неуверенность сотрудников ЦКИ в итогах работы Кузьмина.
... Лаборатория огромная, оснащена на высоком уровне, заказы и заявки Вячеслава Григорьевича выполнялись в кратчайший срок. Домашняя лаборатория Кузьмина демонтирована и полностью перевезена в лабораторию института. Штат ее небольшой: помимо Кузьмина еще несколько человек, но Вячеславу Григорьевичу и этого достаточно. Сам он хоть и числится зав. лабораторией, но одновременно он же является и главным исполнителем, остальные – на подхвате и черновой работе. Но и черновая работа в лаборатории Кузьмина требует разносторонних знаний, высокой квалификации, творчества, огромного опыта и ума.
Глава третья
10.
Центральное место в лаборатории Кузьмина заняла Вариация. «Довольна?» — полушутя спросил у нее Вячеслав Григорьевич. В ответ она замигала разноцветными лампочками, а вслух сказала: «Да, мой шеф!» И добавила, заставив вздрогнуть Кузьмина: «Много ли мне надо – свой угол, покой, умных учителей. А дома я вам здорово мешала, хоть вы и старательно утаивали это от меня».
Кузьмин с опаской оглянулся на машину и отошел в сторону. С грустью подумал, что положив начало созданию мировоззрения Вариации, дать ей больше он не в силах. Он догадывался и знал наверняка, что в лабораторию будут приходить незнакомые и малоразговорчивые люди – специалисты из ЦКИ – и будут накачивать Вариацию чем-то непостижимым для его ума ученого-кибернетика. «Мавр» сделал свое дело, он свободен... Так думал Кузьмин. Теперь для него заботой дня стала реконструкция Вариации, выразившаяся, правда, чисто в механическом направлении.
Вариацию, этот умный и распухший по сравнению с первоначальными размерами железный сундук – так юмористически окрестили машину сотрудники лаборатории, поставили на маленькие колесики. От механизма «подобия человеческих ног» Кузьмин отказался, трезво прикинув и сочтя его излишеством. «Далее стен лаборатории путь ей пока заказан. А дальше время покажет». Зато руки для Вариации сделали – настоящие сочлененные, о трех пальцах на каждой руке. Вделали световой экран приема информации прямо во фронтальную панель машины. Работа Вариации – решение задач, механическое движение, речь – осуществлялась как через энергосеть при небольших затратах электроэнергии, так и в автономном режиме.
Всё, что Кузьмин мог сделать – он сделал. А новых директив почему-то еще не поступало. И тогда Вячеслав Григорьевич послал официальный запрос, где просил разрешения на работы по усовершенствованию «ячеек памяти» – Кузьмин представлял, как из большого по размерам блока выполнить маленький блок «ячеек памяти», – при одной и той же емкости познаний! Всё, что необходимо для данной работы, – материал, схемы, опыт – в лаборатории имелось. И Вариация стала бы в несколько раз меньше по своим габаритам.
Но пришел отказ. А через неделю Кузьмин получил приказ о разработке новых универсальных блоков памяти; далее говорилось, что они требуются для создания универсального робота с человеко-биологической внешностью; диапазон использования такого робота – широкий, но в основном спецработа, подробно о которой будет изложено в последующих документах.
Программированием новых блоков памяти должна первоначально заняться Вариация, имеющая в своем активе огромный багаж знаний. Так планировал Кузьмин, так и предписывалось в приказе. Вариация - против необобществленных, безликих блоков памяти... И только потом «заряженные» знаниями блоки обретут себе плоть и вид. Какую? Упрощенную внешность человека, мужчины. Всё вроде бы ясно... Но представить всё же трудно...
11.
Сначала она выразила удивление, затем недоумение. «Вячеслав Григорьевич, разве можно мертвое железо обучить знаниям?» Кузьмин усмехнулся: «Слушай, Вариация, я понимаю, что тебя смущает: ты выкладываешь свою мудрость в устной форме, печатной, звуковой закодированной, письменно-световой и так далее и тому подобное, а тебе в ответ молчание; возникает сомнение: усвоило ли это мертвое железо выкладываемые тобой гигантские познания?» «Да». «Кстати, это не железо, а скорее современная микрохимия. Эти блоки памяти весьма универсальны и выполнены на высочайшем уровне...» «Хм, товарищ ученый, для меня они всё равно мертвые, если они не умеют думать, решать, говорить, консультировать... Пусть будут они даже из современной микрохимии...»
Кузьмин внимательно взглянул на свое творение: «Гонора у тебя хватает, как у человека. Только непонятно, как он у тебя сформировался. Моя ошибка, что я пытался в тебя заложить сверхчеловека, знающего от и до, чего не может удержать в своем могучем мозгу человек, доверяющий знания книге. В тебе огромный запас знаний Природы, а человеческие слабости остались».
И про себя уже подумал: «Новый робот будет лишен такого пробела, он должен быть бесстрастным и беспристрастным».
Вариация была очень недовольна новым заданием Кузьмина, но ей ничего не оставалось делать, как приступить к занятиям.
Занятия по разговорной и литературной речи были коротки и стремительны. «Вы думаете, он что-то понял, этот химический ящик?» «Брось иронию, Вариация. Теперь коротко дай информацию по иностранным языкам», — сердито обрезал ее Кузьмин.
Потом в течение долгих дней в гробовой тишине лаборатории Вариация также молчала по внутренним блокам памяти. Кузьмин и его сотрудники следили за качеством и полнотой «заполнения» каждого блока, опробовали их на испытательном стенде, исправляли дефекты. Заменяли от Вариации готовые блоки на «пустые от знаний».
Каждый блок был пронумерован и должен занять в будущем роботе определенное место в целях решения конкретных задач.
12.
Блоки «памяти» лежали на столе. Кузьмин сидел на стуле и задумчиво смотрел на них. Сзади него с такой же печалью на лице стояли его работники лаборатории. «Приступаем?» — глухо спросил Вячеслав Григорьевич. «Пора, — ответил ему кто-то шепотом. — Блоки есть, «шкура» робота – в нижнем ящике. Чего еще ждать?» «Шкура», выполненная по спецзаказу лаборатории Кузьмина, представляла собой копию человеческой кожи, была устойчива к высоким температурам и воздействию активных химических веществ, с амортизационной внутренней прокладкой. Лишь очень большие температуры оставляли на ней ожоги, а могучие удары рвано-острыми предметами отмечались царапинами и разрывами «кожи». В таком обличии исключалось поражение и выход робота из строя от поражения электротоком; роботу не были страшны радиация, бактерии, разрежение воздуха, временное затопление.
«Читал инструкцию, как заделываются стыковые швы на этой коже?» «Да, Вячеслав Григорьевич. Специальным термоаппаратом. Он приложен. Шва практически не видно». «Хорошо. Механизмы «рук», «ног» готовы? Вестибулярный аппарат?»
«Готово», «готово», «готовы», — доносилось на вопросы Кузьмина. «Приступаем. Полностью отключить Вариацию и изолировать ее от внешнего мира. Так будет спокойнее...»
И работы по «монтажу» робота начались. Кузьмин не знал, как официально назовут этого робота, но окрестил для себя его Вариантом, и даже вслух оговорился так несколько раз. И он, этот будущий человекоподобный робот, стал для сотрудников лаборатории так же Вариантом...
... «Вячеслав Григорьевич, вас к телефону». Кузмин отмахнулся, не переставая отрешенно думать о чем-то, известном только ему самому. «Сам директор», — настойчиво сказали Кузьмину. Он вздрогнул, нехотя поднялся из-за большого сборочного стола и шагнул к телефонной трубке связи. «Алло! Да, я слушаю вас. К завершению... Настройка и наладка идет в настоящее время. Скоро, уже скоро. Надо ли нам что-нибудь еще? Да, потребуется через пару недель. Что? Говорите, что вам позаботиться об этом лучше прямо сейчас, заранее, чтобы не беспокоиться и не впадать в анархию снабжения потом, так? Понял. Значит, требуется смета? Будет. К концу дня зайду прямо к вам. Не возражаете?» Из трубки донеслось: «Буду даже очень рад. Ваш финиш меня очень радует». «Только предупредите своего секретаря, чтобы он пропустил меня к вам беспрепятственно». «Не беспокойся, Кузьмин», — рассмеялся понимающе директор.
Вячеслав Григорьевич отошел от пункта связи, удовлетворенно потер руки. «Смету ему подавай на недостающее оборудование, ха-ха... Составим?» Все, видя хорошее настроение шефа, которого в лаборатории очень любили, заулыбались. «Говорите, Вячеслав Григорьевич, это мы быстро набросаем. А впрочем, что заказывать-то? У нас вроде бы всё есть... Основное и дефицитное при нас... По мелочи можно взять на складе института. Может, впрок что решили?» «Нет, мои дорогие, такого нет на складах институтов, — усмехался Кузьмин. — Хотя есть и во многих магазинах города!» «Что же такое именно?» «А вот что! — он подошел к двухметровому роботу, неподвижно и молчаливо стоявшему посреди лаборатории, погладил его розовато-матовую кожу. — Ну?» И, победно оглядев всех присутствующих, расхохотался.
К концу дня директор читал заявку Кузьмина, который сидел здесь же рядом.
«Значит, кончаете? Молодцы. Что у вас тут... Посмотрим». Он зашевелил губами – привычка всех административных работников, – читая документ, и в следующий момент брови его полезли вверх.
«Что? Костюм мужской, 56-го размера... сорочки... кгм... две штуки... носки... Какого-какого размера? Для кого это? Где вы такого нищего гиганта откопали, который просит у нас сразу же материальной помощи?» «По заданию ЦКИ, — отшутился Кузьмин. — Да это же наш робот!»
Долго сидел ошарашенный директор, приходя в себя.
«Похож на человека, а, Вячеслав Григорьевич?» «Вы похожи сейчас на рыбу, открывающую в немом испуге рот». «Да брось ты об этом, потом. Он, я спрашиваю, как он?» «Похож, только большого роста – два метра с небольшим... Меньше не получилось, некуда было бы толкать датчики, приборы, командоконтроллеры и блоки «памяти». А одежду надо. Как же я его голым выпущу среди людей. Он хоть и без мужских «красот», но всё человек, оно!» «Строен, красив?» «Стройный, ничего из него не выпирает, нет и впадин. Блоки «памяти» занимают у него всю внутренность торса, основной мозг – в голове. В «ногах» и «руках» только механизмы движения находятся и командоконтроллеры, связывающие его с мозгом. Всё это «хозяйство» жестко зафиксировано к коже, не бренчит; пустота забита химволокном... Ну, чисто человек – мягкий, упругий». «А лицо? — подозрительно перебил директор, внутренне напрягаясь. Ведь именно ему, не исключая, конечно, и Кузьмина, держать ответ перед ЦКИ. — Маска? Неподвижно? Взгляд стеклянный, как у куклы?» «Тут что-то есть», — огорченно признался Кузьмин. «А поподробнее?» «Может, посмотрим его лучше?» «Я еще увижу его, успею. Рассказывай...»
... Лицо как лицо. Волевое, мужественное, с ямочкой на подбородке. Чуть овальное. Лоб гладкий, не морщится, чуть прикрыт густыми русыми волосами. Глаза темные, всепоглощающие и всевидящие, симметричные и... мало отличающиеся от настоящих человеческих. Вот только такое впечатление, что они бездонные, как у некоторых женщин. Только бездна эта – колодезная, пропасть могильная. И немного жутковато от этого... Но это если внимательно к ним приглядываться, а Вариант нечасто встречается с живым человеком взглядом, зная в себе этот «недостаток» – у него помимо этого еще много сверхчувствительных источников информации. Всё то же: уши, прямой нос, губы скобкой вниз, зубы (искусственные и служащие совсем для иной цели). И зрительная, слуховая, обонятельная информация стекается в «мозг». Видит Вариант как кошка; глаза его во тьме загораются зеленоватым... Хотели ему в голову приделать усики-антенны, да пришлось отказаться – выдают «неземное» происхождение. Пусть человеком будет... Вариант обладает большой силой, не знает устали, большой специалист... во всём, длительное время может находиться в работе – затем надо просто сменить «элемент энергии», что может сделать только человек, но не сам Вариант.
13.
Вариация не поверила, что перед ней робот, но затем с грустью поняла, что она устарела, что ее век отходит. Что сравнивать: громоздкий ящик, пусть даже на изящном резиновом ходу, бесформенный – и этот элегантный, всегда корректный ее напарник. Небо и земля! Но он, несмотря на все ее обиды, понравился ей. Вот только задача – как он к ней отнесся? Есть ли у него хоть капелька уважения к ней, Вариации, взлелеявшей его, такого светского и представительного человека. Ах да, робота...
Состоялся невеселый разговор с директором института. А невесел он был потому, что директор жаловался Кузьмину. «Забирают у меня тебя со всей твоей лабораторией. Конечно ЦКИ, кто же так беспардонно может делать! Только они. На этот раз они даже и согласия моего не спрашивали – подсунули приказ по генеральному ведомству. И всё! Твоего согласия они и вовсе добиваться не будут; прошлый раз я, пользуясь твоими колебаниями насчет перехода, убедил всех, что лаборатория может играть всестороннюю роль будучи и в составе моего института, необязательно от ЦКИ. На этот раз меня и слушать не захотели. Ты, говорят, уважаемый директор, не занимайся местничеством, а Кузьмина мы у тебя заберем. Ему, мол, не всё ли равно где работать, условия ему создадим, откажется – уговорим...»
Так говорил с Кузьминым, крупным специалистом кибернетики того времени, его бывший начальник. В завершении разговора он протянул Вячеславу Григорьевичу пакет: «От ЦКИ, лично. Дальнейшие указания в работе. А о переходе в их сферу просили сообщить лично, что я и сделал».
В пакете, вскрытом Кузьминым уже у себя в лаборатории, лаконично говорилось: «Вы назначаетесь главным инспектором заводов Космического Центра. За разъяснениями прошу обращаться в Управление...» Туда-то и туда. «Всё ясно, — Кузьмин свернул пакет. — Попрошу всех продолжать свое дело – думаю, объемы работы и исследований увеличатся, а я – по вызову». И хитро взглянул на Варианта.
Так начались странствия-командировки Кузьмина по многочисленным, разбросанным на огромной территории заводам, работающим на космическую промышленность.
Много их было, проверок: целевых, внезапных, детальных, групповых. Десятки аварий и возможных катастроф предотвратил Кузьмин, не останавливаясь подчас перед запрещением работы участков, цехов, заводов. Всё это время следовал с ним и активно работал высокий хладнокровный и выдержанный товарищ по его нелегкой работе, по документам проходящий как Александр Николаевич Черных. Запомнился такой случай...
... Это было уже их второе посещение Хельмутского завода. Встретил их управляющий Горбачев, так же, как в прошлый раз, пригласил в свой рабочий кабинет.
«Рад вас видеть, товарищи!» «Не забыли нас, Горбачев?» — улыбнувшись, спросил Кузьмин. «Вас забудешь! Отголоски со всех сторон идут. Но я, честно говоря, очень благодарен вам за прошлую помощь – спасли цех от аварии. И сейчас работает! Всё хорошо, но не нравится мне там что-то, а что – не могу понять. Цепь управления исправна, командоконтроллеры в действии, а органы защиты часто без причины срабатывают. Если вы запамятовали, то напомню – это на плазмотронах...»
Он откинулся в кресле. Невысокий, коренастый, из бывших астронавтов, Горбачев являл собой хваткого и грамотного руководителя завода. «Как жизнь у вас, Вячеслав Григорьевич?» — спросил он. «Всё пока нормально», — прищурился Кузьмин; на висках его проблеснула седина. «А у вас, Александр Николаевич?» — обратился Горбачев к Черных. Тот сухо кивнул, бесстрастно проронил: «Изменений нет». Горбачев ухмыльнулся: «Ты, Черных, сухарь и службист. Впрочем, на вашей работенке так лучше». И обращаясь к Кузьмину, поинтересовался: «С кабинета или с завода начнем?» Вячеслав Григорьевич вопросительно взглянул на своего помощника. Тот мягко, будто говоря только с Кузьминым, ответил: «С завода. Время не терпит с контролем органов защиты и плазмотронов – я догадываюсь, в чем причина. О выполнении предыдущих замечаний поговорим на ходу – пусть Горбачев не забудет предписания».
Они шли быстро. Горбачев на ходу умудрялся читать бумагу, Черных ответно кивал головой, а Кузьмин (уверенный в башковитости своего помощника) рассеянно крутил головой по сторонам.
«Стоп, — Черных остановился. — Всё? А почему забыл вот эти два пункта...» И Александр Николаевич четко, по памяти, будто читая с бумаги, отчеканил пункты. «И верно, — смутился Горбачев. — Значит, не записаны они вовремя. Я помню их, выполнение проверял – сделано, как положено. Будьте спокойны...» «Я, к вашему сведению, не беспокоюсь, — с невозмутимым лицом в тон ему ответил Черных. — Должны беспокоиться вы... Проверим выполнение всего предписания».
И они заколесили по заводу на юрких электромобилях. Часа через четыре осмотр был закончен. «Хорошо?» — уже неуверенно улыбаясь, вопросил Горбачев. «Я доволен, — ободрил его Кузьмин, — везде порядок, гарантия налицо». Черных не менял выражения лица, холодно промолчал. «Что замолчал? — развеселился Горбачев. — В кабинете поговорить не дал, погнал на плазмотроны – а там и не были». Черных бесстрастно взглянул на часы и ровным голосовом ответил: «Вас в прошлый раз предупреждали, что мы будем у вас в следующий раз тогда-то... то есть сегодня, так? Совпадает? Всё правильно. Мы точны. И знаем почему – по моему расчету ведущий узел контрольных органов защиты плазмотронов находится на пределе своих возможностей. Я предупредил вас, чтобы вы в срок – до настоящего числа – устранили дефект, предварительно выявив его. Сам я точно установить его не мог, так как плазмотроны находились в работе, а защита – под нагрузкой. Но это сделать могли вы – во время ремонтных «окон». Однако вы говорите, что защита часто срабатывает без видимой причины. Так? Это сигнал, что основные детали ведущего узла контрольных органов защиты уже изношены до предела, с дефектом». «Да вы послушайте, Александр Николаевич, мы делали ему ремонт, заменили почти всё; но из-за того, что отдельные детали не достали, не смогли приобрести, оставили их в работе, предварительно сделав комиссионную проверку и определив их пригодность к работе». «Кто определил?» — резко спросил Черных. «Как кто? Специалисты из отдела дефектоскопии». «Они не учли дополнительных перенапряжений дефектных деталей. Что это за детали?» Горбачев перечислил их. «Всё правильно, — Черных приглушенно вздохнул. — Эх, люди-люди!» «Что люди? Мы не машины, всё не сможем учесть», — Горбачев смущенно посмотрел на Кузьмина, но тот равнодушно отвернулся. «Сейчас четыре часа. У нас в запасе еще три часа. Идемте», — и Черных уверенно направился к плазмотронам.
Он долго лазил около аппаратуры защиты, нисколько не заботясь о своем щегольском костюме. «Хоть бы спецовку надел», — сокрушался по этому поводу Горбачев. Вместе с ним лазили и смотрели приборы и автоматы специалисты завода.
Мерными шагами шел обратно Черных на Горбачева. «Всё! — жестко сказал инспектор управляющему. — Отключайте, освобождайте плазмотроны, если не хотите лишиться последнего...» «А? Да мы так уже давно работаем. Не дам такого приказа, не дам!» Не удостаивая Горбачева взглядом, Черных шагнул к главному рубильнику, четко проговорил в громкоговорящее устройство: «Инспектор предлагает организованно, за три минуты покинуть рабочие места. В цехе – аварийная ситуация. Прошу соблюдать порядок и покинуть машинный зал. Даю отсчет времени...» Горячий Горбачев кинулся было к Черных, но тот сжал кистью его плечо до дикой боли и затем легонько оттолкнул прочь. «Подвести пожарный навес к контрольной защите, — прогремела команда неумолимого инспектора.
Через несколько секунд Черных отключил главный рубильник и открыл плазмотроны в аварийном режиме. «Теперь уже поздно, ремонт делать опасно, остается ждать», — бросил он Горбачеву через плечо. Они зашли в бронированное укрытие.
В семь часов три минуты (с ошибкой ровно в три минуты) над органами защиты встал взрывной столб, рванулись языки пламени. И тотчас же сверху полилась зеленоватая жидкость, пала на очаг пожара пена... Затихало, кое-где еще шипело, но всё уже было позади.
... «Н-да, — Горбачев поник головой. — Позор на мою голову! Ущерба большого нет, жертв нет, при желании и программу можно выполнить... Чего вроде бы печалиться. А вот в грязь ткнулся». Он открыл портсигар, закурил, протянул инспекторам: «Закуривайте!» Кузьмин механически взял сигарету, чиркнул спичкой, а Черных негромко ответил: «Спасибо, я не курю».
Вечером, в заводской гостинице, валясь с усталости в одну из кроватей двухместного номера люкс, Кузьмин, борясь со сном, пробормотал в адрес своего напарника: «Ну, Александр Николаевич, молодец! Даешь, Вариант!» На лице робота не отразилось ничего.
14.
... А однажды вернулся Кузьмин из командировки один. Кстати, это была одна из последних его командировок, после чего Кузьмин должен был вернуться снова к научной деятельности и стать директором недавно образованного экспериментального завода-института кибернетики.
Дома он прошел к себе в кабинет, уселся в кресло и обхватил голову руками. Перед глазами поплыли круги, в висках молоточками застучала кровь, всплыла картина могучего всплеска неуправляемой стихии. Неслышно к Кузьмину подошла его жена.
«Что с тобой, Слава?»
А наутро Кузьмин входил в лабораторию, и будто летел навстречу ему вопрос: «Где же Вариант припозднился?»
Кузьмин знал, что в лаборатории никого еще нет, что он пришел первым. И что это могла спросить его только старая добрая машина по имени Вариация.
«Где Вариант?» «Его нет. Он... погиб при исполнении служебных обязанностей». Накалились и начали лопаться сигнальные лампочки в Вариации. Кузьмин вздрогнул.
Когда в лабораторию начали сходиться сотрудники, Вячеслав Григорьевич вкручивал в Вариацию лампочки. «Что с ней?» — поинтересовались товарищи у Кузьмина. «Так, видно, перегрелась».
Люди продолжали жить, работать, надеяться, мечтать, творить...
... А на столе у Кузьмина лежало письмо из ЦКИ. «Благодарим за проведенную работу по осуществлению реакции в работе плазмотронов, что для последних является трудноуправляемым процессом на субатомном уровне. Итог работы плазмотронов – будущее сырьё для космических кораблей и аппаратов изучения глубокого космоса, своего рода «вечное» топливо, а также в чем-то еще и материал научного будущего. И позвольте отметить работу вашего сотрудника – Черных А.Н.»...
Сказание о золотой рыбке
«Люди будущего!» — так бы выразились про современных жителей люди двадцатого столетия, которое является в настоящее время далеким прошлым, особенно для нас, работников головного научно-исследовательского лабораторного завода-института. «Нас, давших многим идеям путевку в жизнь, сотворивших много «чуда» и «чудеса из чудес», трудно чем-то удивить и обескуражить, — пришли к решению большинство из моих друзей и коллег по работе. — Мир уже поражать нечем – остается лишь перелицовывать да модернизировать его... Время больших свершений минуло, кануло в былые дела. А тогда была возможность развернуться, ибо еще не везде были выведены белые пятна... Теперь же – другое дело».
... Этот день не обещал ничего интересного и многообещающего, начавшись обыденно и скучно, как и многие предыдущие дни. Окинув взглядом кабинет и привычно отметив, что все сотрудники на местах, я доложил по видеофону, что мой отдел приступил к работе. Диспетчер удовлетворительно хмыкнула и растаяла на экране. «Ищи крамолу в другом месте, — лениво подумалось мне. — У нас ее не водится», — и погрузился в дремучие цифровые расчеты.
Текли рабочие минуты. В отделе стояла тишина; изредка кто-то бряцал стулом и выходил перекурить. От табака – этой вредной заразы – не отвыкли даже в наше время; «находитесь на вершине технической революции, — резюмировал бы по этому поводу «житель» двадцатого века, окажись он случайно у нас в гостях, — а в быту остаетесь по-прежнему неряшливы... Эх, вы!» Всё правильно, виноваты, но просим извинить, от табака отвыкнуть еще не можем – не хватает пока сил у науки отучить людей от этой «соски с начинкой». Впрочем, я не курю, должен сразу вас предупредить.
Загудел сигнал. Из глубины экрана на меня выплывало объемное изображение красавицы-секретарши нашего ведущего. Я тупо уставился на нее. «Пискунов! Пискунов! Игорь... Оглох? Ну что ты молчишь?!» Видеофон «запел» на высоких тонах.
«Слушай, Лариса, — отозвался спокойно я. — Что ты расшумелась? Скажи-ка лучше: там не предвидится для моего отдела более интересной и перспективной работы, чем эта... от которой у нас слипаются глаза вот уже третий месяц подряд? А? Выручи, замолви словечко перед шефом». «Болтаешь много, — секретарша покосилась куда-то в сторону. — Игорь, в десять тридцать экстренное совещание у ведущего инженера!» «Всем или только мне?» «Всем». «Интере-е-есно. А что там будет, не знаешь?» «Там и узнаешь, — отпарировала секретарша. — Хватит говорить – мне еще других ГИПов надо предупредить. А с тобой свяжешься – беды не оберешься». «Красив? Коварен? Да?» — но экран уже мерк.
ГИП – главный инженер проекта, руководитель отдела. Отдел состоит из сектора эстетики, старшего эстета, сектора технолога, старшего технолога, физика, биолога и так далее, и тому подобное – в общей сложности, три десятка человек. И вот одним из таких отделов я, Игорь Пискунов, и руковожу.
Я – ГИП, мне двадцать восемь лет; творю на занимаемой должности уже два года. Считаюсь самым молодым, но талантливым ГИПом – кстати, очень перспективным. Обращаются ко мне – и в отделе, и в бюро – с уважением, вежливо и почтительно: «Пискунов! Игорь Пискунов!», а не «Игорь» и т.д. Должен пояснить, что в нашем обществе изжили себя устаревшие и одряхлевшие отчества, и поэтому все зовут друг друга только по имени и фамилии. Сочетание вежливости и уважения. Вот так у нас... привыкайте.
На часах – начало одиннадцатого. Еще есть время подумать. «Быть может, — заворошилось у меня в голове, — день этот и не такой пропащий. Странный сон ночью, разбитое настроение утром, прекрасная погода и этот, хм, осточертевший кабинет. Надо хоть столы переставить, да диаграммы и таблицы перевешать – всё ж легче на душе будет. Разнообразие! Однако, интересно – экстренное?! С чем связано? Раньше Лариса всегда говорила, а тут вдруг даже рассердилась. С чего бы это? Значит, не знает, обидно ей. Ну, Пискунов, готовься – будет что-то необыкновенное!»
Я походил несколько минут по своему небольшому кабинетику – вроде бы как успокоиться, так врачи советуют, – задернул шторки панорамного окна, через которое все работники отдела были видны мне как на ладони, вышел. «Ребята, — кое-кто оторвался от бумаг, — я – на совещание; консультации временно отложим». Ребята в ответ прогалдели что-то непонятное и вновь уткнулись в столы. «Орлы!» — с гордостью подумал я и зашагал по коридору, нагоняя других ГИПов. Никто, однако, как выяснилось из разговора, не знал тему совещания. «Проработка? Благодарности? Новые задания? Трудно сказать, уж примерно-то бы знали. Ладно, запасемся терпением», — Пискунова вместе с другими ГИПами волной захлестнуло в кабинет ведущего, и дверь захлопнулась.
Вместе с ведущим инженером в его просторном и обширном кабинете всего находилось восемнадцать человек: два его заместителя – технический руководитель и технический эксперт, в просторечии между своими просто техрук и техэкс, и пятнадцать ГИПов. Вот и считайте, какая армия: у каждого ГИПа отдел, всего, значит, четыре с половиной сотни специалистов; плюс сюда ведущий инженер и его замы, диспетчерско-информационная служба, технический сектор; плюс еще начальник всего этого перечисленного и его «свита» – и в итоге около пятисот человек. Это – наше БЭП. Бюро Экспериментального Поиска. Задача БЭП – материализация мысли в идею, обработка первичных мысленных «нитей» – и вот уже есть что-то весомое. Мысль – идея! Идея!!! Далее обработанная идея поступает в бюро лабораторного моделирования, то есть в первый промышленный выпуск. И так далее.
Мы, БЭП, вторые в списке искателей; работёнку, обыкновенно, нам подкидывают из БНТП, деятельность которой тщательно засекречена.
В кабинете зависла настороженная тишина. Все без исключения ГИПы, за это Пискунов ручался головой, приготовились к худшему. «В нашем деле лучше быть пессимистом, — не раз слышал Игорь от старых ГИПов, опыт которых был вне сомнений. — Если хочешь жить – жди в самом лучшем случае плохого; хорошее придет само, и пусть это будет лучше сюрпризом, чем разбитыми мечтами». И что греха таить, Пискунов старался своей жизненной версией утвердить именно эту, что, однако, не всегда удавалось. И сейчас, в отличие от своих коллег, он был настроен ожидающе.
Предчувствие его не обмануло. Но то, что было сказано ведущим на экстренном совещании, его ошеломило и выбило из колеи... И не его одного.
Ведущего инженера БЭП привыкли видеть в тщательно отутюженном костюме, модном приглаженном галстуке, с каменным выражением лица, которому, казалось, не были подвластны паника, неуверенность, незнание или там какая-то растерянность. Нет, ведущий олицетворял собой некоего сверхчеловека, этакого супермена, которые, говорят, водились в обществе наших предков. Работники БЭПа могли лишь смутно догадываться, что ведущему порой приходится несладко – у своего ли начальника, в БНТП ли, или у ректора, но!.. перед собой мы видели лишь несгибаемое лидерство этого человека.
Всё перечисленное – это факт, но сейчас перед ГИПами сидел усталый и одурманенный человек, с тупым осоловевшим взглядом, с выражением растерянности на лице. Иногда в глазах его зажигались огонька ярости – и становилось жутко и страшно. Такую злость можно прочитать было только в глазах диких зверей, которых сейчас можно увидеть в любом зоозаповеднике, но никак не на природе... Цивилизация много задавила и перекрошила в этом мире.
«Все? — безразлично, не поднимая головы, спросил ведущий и не дожидаясь ответа начал: — Товарищи, я собрал вас сюда в экстренном порядке для обсуждения одной интересной проблемы, которую «выдали» для нас наши друзья из БНТП – «бюро научно-технического прогнозирования...» Голос ведущего дрогнул и осекся; и мы поняли, что должны быть очень «благодарны» этим чертям... извиняемся, друзьям из БНТП – предстоит интересная, но непонятная и сумасшедшая работа, от которой головы пойдут кругом за неимением свободного личного времени. Мы насторожились вновь.
«На недавно проходившем секретном совещании у ректора завода-института, — голос ведущего стал монотонен, — коллеги из БНТП ознакомили головных специалистов с очередными итогами-выводами трехлетней работы своего бюро. Но, сразу оговорился начальник БНТП, эта работа окончательно не завершена, вырисовывается еще туманно, но... при ее тщательном анализе можно определить некие определяющие перспективы настоящего и будущего развития.
На совещании говорили об этом долго, муторно и нудно, да так, что в конце концов моя голова уже ничего не соображала. А закончилось всё это тем, что БНТП путем давления на ректора «спихнуло» свой «туман» на нас. Ясно? То есть дальше в этой отрасли придется работать нам одним: блуждать в этом «тумане», «выпаривать» его, искать в его сути «драгоценную суть», определяться и создавать определенную материализацию в конкретном образе...» Ведущий глянул на нас понимающими глазами и бросил на свой стол громадный отчет: «В этом талмуде и заключен «туман». Кто хочет рискнуть?»
«Кота в мешке» пока что никто не хотел приобретать. «А в чём, собственно, его содержание?» — буркнул кто-то из рядов ГИПов. Ведущий встрепенулся, пытаясь цепким взглядом определить говорившего. «А вот в чём... Все наши изобретения, усовершенствования, приспособления, датчики, оборудование, приборы, машины и механизмы, а также инструмент, идущие в производство, быт, изыскательские работы и так далее, страдают при всём своем совершенстве одним значительным недостатком – они ломаются, выходят из строя, «приходят» к аварии... Всё это относительно, но факт остается фактом – до полного, совершенного в физическом отношении износа они вследствие своего идеального несовершенства не доходят. Про какое-то относительное совершенство мы еще можем говорить, но при этом надо иметь в пути, на складе и под руками необходимые запчасти, материалы и оборудование, подчас громоздкое, неудобоваримое и опять же не столь совершенное. Значит, жизненные статус наших материализованных идей раздут, не входит при любом нашем желании в те рамки, в которых бы совершила это госпожа Природа. Ее Величество в этом стоит намного выше нас. Ясно я говорю?»
Головы наши «тупели», но уже что-то светило нам в кромешной тьме.
«Если понятно, переходим дальше. Значит, явное несовершенство – и в физическом, и в моральном смысле. Громоздко, недолговечно в абсолютном измерении. Необходимо, чтобы наше творение было совершенно в физически-износостойком отношении – оно должно служить до тех пор, пока не изотрется полностью, не порвется, не разлохматится окончательно, пока от него не останется пыль. Оно должно быть не громоздко, легкое, удобно в эксплуатации, используемое помимо своей основной цели как необходимая и нужная вещь, автономно, без запчастей выходить из строя только после полной физической непригодности, совершенным в физическом и моральном отношении, вписываться в пейзаж, в человека, быт и прочее, не зависеть в своей работе от каких-либо капризов, подчиняясь мгновенно только воле человека – одному его слову, жесту, мысли, движению! Вот оно должно быть каким, наше будущее творение!!!»
Тишина. Как оглушенные, зашедшие в тупик, сидели мы. Что это такое, что за творение такое? Даже в мыслях трудно было представить такое совершенство. С чего начать? Где искать? Откуда оттолкнуться?
«БНТП после долгих поисков наткнулось на один любопытный источник такой информации. Это – древние сказки».
В кабинете ведущего повис немой вопрос.
«Да-да, не удивляйтесь – это именно древние сказки, являющиеся легендами о былых днях; они-то и донесли до наших времен (точнее, где-то до 20-го столетия; сейчас они призабылись и искать их надо в редких архивах) то необычное, что творилось ранее и чем владели древние народы. Было ли это на самом деле – трудно сказать, много ведется споров по этому поводу, пишутся труды – конкретного ответа, однако, нет. Но ведь эти легендарные факты откуда-то списаны... Со временем они забылись, стушевались с памяти народа. Возродить их – наша с вами забота!»
Все присутствующие оживленно зашевелились, будто отупение враз покинуло их. Потребовали конкретные примеры.
Ведущий привел: «БНТП на этот счет ответило только двумя фактами. Остальные придется искать нам. Конкретно этой проблемой – к такому выводу пришли мы с начальником – займется... половина отделов нашего БЭП. Вот так...» Оживленно-гнетущий вздох пронесся по кабинету. «Остальные – своими делами. Отвлеклись. Примеры БНТП: колобок из древней сказки «Колобок» и шапка-невидимка. Для начала разберем колобок – с точки зрения наших диспозиций. Автономен, не громоздок, износа абсолютно нет (совершенно непонятно, будто он не из мира сего!), даже наоборот, совершенство формы. Недостатки – не подчиняется воле человека. Условия применения – трудно сказать, коллеги из БНТП об этом умолчали. Сфера применения – возможно, в пищевой промышленности; неясна, однако, возможность управления и организации этого процесса. Да и вообще, я считаю, что этот пример неконкретен, так, пример для примера абсолютно не подходящий нам». Присутствующие хором выразили свое согласие.
«Другое – шапка-невидимка. Легка, удобна, носится до победного конца, может также применяться помимо своих основных целей как просто защита головы от снега и солнца. Ну? Наглядно видно, что в тысячу раз она совершеннее всех наших творений? Без сомнения. Не требует запчастей. Транспортировка легка и вписывается в человека. Подчиняется его воле. Питание (как и что? Еще не понятно) автономно... Где применяется – можно подобрать. Достойно восхищения».
Выражение лица ведущего подобрело; впечатление было такое, будто он перегрузил свою непосильную ношу на плечи других. Освободился от нее и теперь его не гнетет уже чувство какого-то странного бессилия.
«Сфера применения, — ведущий постучал в раздумии карандашом по столу, — м-м-м... Ну, к примеру, при исследовании фауны, при работе в зоозаповедниках, на изыскательских работах. Надо вам стать незаметными, пропасть с лица Земли – шапку на голову и... контакт специального обезличивающего устройства, вделанного во внутреннюю часть шапки, с телом человека. Действие «обезлички» происходит на всё соприкосновенное, т.е. на всё тело человека. Однако, скажете вы, и земля ведь соприкосновенна. Всё верно – в месте контакта человека с землей, вследствие большой массы последней, возникает рассеивание действия шапки-«невидимки», еле видимое опытным глазом в виде голубого свечения. А человек сам – нате, полностью – не виден. И царь положения!»
«Всё это, конечно, предположения. Своего рода научная фантазия будущего или же предполагаемого факта. Нарисованная перед вами картина – предположительная, твердого фундамента еще не имеет. Но вывод напрашивается сам собой – если люди (т.е. БНТП) открыли эту сферу деятельности человека, то этому надо дать дорогу, вознести ее на должную творческую высоту».
Ведущему долго хлопали. Аплодировали, мало понимая, каким образом материализуются бредни (никто не подслушает мысли?) ... виноваты... мысли ведущего. Точнее, домыслы БНТП. Черт с ними, пусть слушают проклятия работяг из БЭП!
«И каким же всё-таки образом мы должны реализовать этот... гм, «туман»?» — задал вопрос ведущему самый нетерпеливый ГИП.
«Я уже объяснял каким. Еще раз повторяю, что на совещаниях, как и на работе, тоже полагается думать! — ведущий побагровел. — Вот ваш отдел и... — его глаза забегали по враз оробевшей элите БЭП. — И... отдел нашего талантливого Игоря Пискунова (Игорю показалось, что это прозвучало с издёвкой) займетесь поисками тематики. Срок – два месяца. Количество предложенных тем – минимум шесть. И выше. Для чего это, Пискунов?» «Для того, чтобы этой ерун... — Игорь проглотил комок и дочеканил фразой: — ...дицией занималось полсостава БЭП, то есть шесть-восемь отделов». «Чем, чем занималось?» — впился взглядом ведущий.
Но меня не купишь. «Эрудицией», — отпарировал я, чем и положил конец спорам и дискуссиям.
Расходились все понурые и невеселые. Мой напарник-ГИП по «несчастью» выглядел против всех остальных, наверное, самым гадким утенком.
«Стоп... стоп, Игорь! Уже мысль – пальцем в небо. Есть же такая (или, по крайней мере, была) сказка. Только куда применить? На птицеводческой ферме? Делать из уток лебедей, а? И-и-иде-е-я-я-я...»
«Глупая, — я с надсадой чихнул и зашагал к своим «орлам». — Вот кто меня развеселит! А вообще-то, скорее я их... этим... «туманом». Взгляд случайно упал на ручные электронные часы – третий час. Вот это да! Давно не было так весело моему желудку.
При входе в столовую Пискунов случайно столкнулся с секретаршей ведущего. Механически обойдя ее, он пытался продолжить свой путь, но был остановлен возгласом: «Игорь! Неблагодарный!»
Я захлопал глазами. «Позвольте, сударыня, за что, собственно, я вас должен благодарить?» В глазах девушки светилось обожание. «Если пораскинуть хорошенько мозгами, — подумал я, — то это должно относиться ко мне. А что тут удивительного? Девица холостая, незамужняя, вдобавок ко всему прелестная... Но причем здесь я? Да, я ведь тоже холостой и незамужний. Бр-р-р, неженатый. Так что ей надо от меня?» «А? Не слышу ответа?» — я спустился с гор на землю. «Игорь, — защебетала в ответ девушка, — я слышала, что вам поручили интересную работу. Взамен той, от которой у вас слипаются глаза третий месяц подряд». Она лукаво улыбнулась и шутливо погрозила мне пальчиком: «Что вы на меня так смотрите? Ведь просили же меня об этой услуге... Я и подсказала своему шефу утром». «Перед совещанием?» «Перед совещанием. Так что вам дали? Над какой темой будет сейчас работать светило науки Игорь Пискунов?» «Всё ясно», — я повернулся и пошел, вспоминая недавнюю «милость» ведущего к моей персоне. А секретарша, обиженно надув губы, смотрела вслед мне.
Я недаром, помните, читатель, начал своё повествование в сравнении именно с двадцатым веком. Потому что именно с материалами данного столетия мне предстояло теперь работать. Так сказать, изучать своих диких предков.
«Орлы» меня встретили как и полагается. Особенно после краткого знакомства с предстоящей работой. Отдел взвыл и защебетал; раскололся на оптимистов и противников; самые ретивые из трудолюбивых причитали о загубленном времени и своих трудах; энтузиасты пели какие-то революционные песни. В общем, воцарился самый настоящий бардак. Особенно после моих слов: «Работу на тему «поисков» древнего мира начинаем с завтрашнего числа. Прошу всех к концу дня обработать и сдать материалы мне – передаем другому отделу...»
Итак, БНТП выдало мысль о так называемых самостоятельных изобретениях. Напрашивается вопрос – каких? Вот в связи с этим и требуется по-производственному в реально-широких масштабах поломать свою голову. Вот поэтому и объявлен творческий конкурс. Для нашего отдела, входящего в бюро экспериментального поиска. С чего же начать?
С поисков.
Утром у моего стола, задолго до начала рабочего дня, скромно топталась половина сотрудников отдела. Все ожидали более конкретного задания, не того туманного, о котором говорилось вчера, а именно действенного, чтобы можно было куда-то бежать, ехать, искать оттиски, считать, прикидывать что-либо, ведущее по руслу работы. Пока же в этом сейчас была неясность.
«Что ждете? — я раздраженно поднял глаза. — Няньку надо? Разжевать и разложить?» Я был зол, ибо предчувствовал, что так и будет, не зная при этом, что же все-таки ответить на вопросы своих подчиненных. Общую, весьма поверхностную схему действий я обдумывал этой ночью. Вроде бы что-то прояснилось; по крайней мере, я теперь знал, что нам делать на первых порах. Человек неженатый, ни забот, ни семьи, поэтому, думают все, и времени для творческой работы много. Да, я почти сегодня не спал, «зарабатывая» опухшие глаза, чего точно никто не делал из моих коллег – как же, у них дети, магазин, воспитание, любовь и многое другое, чем загружен семьянин. Но почему всё же должен страдать я один? А они чем особенные?
Еще раз повторяю – я зол. «Думать вы собираетесь? Даю вам час на размышления и прошу после этого докладывать свои планы».
Я сделал угрюмое лицо и исподлобья кидал взгляды на своих подчиненных. Понимая сложность задач, я и не надеялся, что они выдадут мне тотчас наименования тех минимум шести тем, не подскажи мои коллеги какого-нибудь пути к поиску этих тем, я возможно бы встал в тупик.
Голова разламывалась. Еще и еще раз я анализировал ход совещания у ведущего, вспоминал диалоги и выступления. Но умного так и не почерпнул. Всплыл лишь «забракованный» колобок. Теперь стоп! А шапка-невидимка? Пойдет. Хоть шеф потом и взъярится, увидав ее в числе шести (а не в числе семи, как это бы полагалось умному и перспективному ГИПу), но всё равно потом сменит гнев на милость, если... Если найдем за два месяца еще пять тем.
Итак, начало есть: тема номер один – шапка-невидимка. Стало чуть веселее на душе. Стал напрягать свои гениальные мозги далее. Но они мне наглядно доказали, что они не БНТП и полтысячи умов заменить не могут; вспомнив походя «гадкого» утенка, голова чуть не раскололась надвое.
Состроив умное выражение лица, сев истуканом, я безучастно вперил взгляд в своих коллег. Их время истекало.
«Ну?!» — они вздрогнули от моего шепота, затем, как мне показалось, смело потянулись к моему столу.
«Вспомним эру рождения машин, — бодро докладывал мне старший технолог, — сравним с существующими. Путем такого сравнения проведем анализ – и будем искать эти отражения в литературе. Ведь новое и непонятное всегда обрастает сказками, легендами, былями, невероятными случаями, авторскими свидетельствами и патентами, а также домыслами – всё это не минует отразиться в литературе». Биолог доказывал, что надо проникнуть в суть современной сказки. «Добраться до корня, — горячо говорил он, — и мы будем на верном пути. Я понимаю, путь этот трудный, но верный!» Старший эстет, хладнокровный малый, в отличии от выступающих до него, вообще не коснулся последних, будто они и не существовали, будто дельного ничего и не говорили, будто то, о чем сейчас он говорит, ясно свидетельствует – и без доказательств – правоту его слов. «Нам, — возвещал миру старший эстет, — необходимо заняться изучением сказок, а именно – старых и древних. Искать и находить их в общественных библиотеках (весьма и весьма сомнительно), в частных библиотеках, старинных собраниях, у букинистов, в архивах и хранилищах. Последние особенно святы!»
Предложения были дельные и совпадали в общих чертах с предложениями Пискунова. А когда он объявил, что одна тема уже найдена (благо, что ГИП не говорил о ней отделу, вернувшись со знаменательного совещания).
Интерес к теме номер один был большой. Пискунов коротко рассказал о ней, что знал, затем провозгласил, что осталось найти еще пять.
И кинулся отдел Пискунова в поиск. Искали в основном, если можно так классифицировать, по трем направлениям: технический – здесь в дебрях машин и механизмов рыскал старший технолог и его свита; элита отдела – физик, биолог и пр. копались в новых сказках; старший эстет и его приверженцы, в т.ч. и ГИП, записались в поиск «летописей».
Вспоминая эту «одиссею», Пискунов говорил впоследствии: «Нам сказали: найти то – не знаю что, найти там – не знаю где. И мы искали. Как в сказке, как витязи на развилке дорог в тридевятом царстве, куда нам предстояло забраться. И мы забрались».
Курьёзов было много. Были и крахи надежд и призрачность поисков и дум.
... Понурый пришел биолог к Пискунову. «Смотрите, что получилось, — вроде бы спокойно начал он, но, не выдержав, взорвался, — что можно выкопать в этих современных сказках! Никакой тебе там лирики, песни души или что-то в этом духе! Робот по-родительски поучает шаловливого мальчишку, как надо жить; дети другой сказки деятельно помогают на стройке; еще один пример, как отважная девочка своевременно раскрыла обществу робота-пережитка, в механизме которого что-то испортилось и он отошел от нормали, но чудом еще работал... И так до бесконечности!»
Стоявший передо мной биолог, помятый и злой, вспотевший, как спринтер после долгой дистанции, с кипой книг – от старых до самых последних и модных сказок, – в общем-то был смешон. И я не выдержал, скосив губы в едва заметной улыбке. Он это понял и снова «понесся» на нравы современных детей. Пришлось за них вступиться. «Что поделаешь? — пытался я их защитить. — Мода времени! Романтизм раздувать нежелательно, это уже не та струна, на которой можно играть; да и честно признать, романтика под запретом – трудностей уже не осталось, а желающих стать пионерами-первопроходцами еще много; храбрость? – кому она нужна и для чего ее воспевать в сказках, если ее негде применить... Вот и приковывают малышей к роботам. Это модно, хоть это их привлекает...»
Биолог, сорокапятилетний человек, отец троих детей, соглашаясь со мной, вздохнул: «Да, вы правы – ох, и молодежь пошла! Трусоваты. Ничто их не интересует. Никуда их не загонишь. Фонотеки забросили. А что такое книги и вообще, наверное, забыли!»
«Что? — я привстал из-за стола. — Какая-такая молодежь пошла, а?!» Пискунов был глубоко оскорблен и грозно продолжал: «Трусоваты? А вы храбрецы? Ха-ха-ха, уморили... Вспомните, как ваше поколение недавно бежало из этого города, когда неожиданно из заповедника пошли в микрорайоны лесные звери. Помните? Их тогда странный и свирепый ливень выгнал из леса, и они искали укрытия по подъездам – а вы, милые отцы и деды, бежали вместо зверей в лес! Или вот еще...» «Хватит», — прозвучало умоляюще в ответ. «То-то», — окончил я этот диспут начальственным тоном, не забывая при этом, что по дряхлой возрастной классификации я отношусь еще к молодежи.
... Через несколько дней после этого события ко мне прибежала целая толпа моих коллег. Откуда они явились, где и что нашли – было неясно, но лица их светились и они орали, как стая солидных черных ворон и скандальных белых сорок. «Эврика! Нашли тему!»
Это уже интересно! Но по мере того, как Пискунов выслушивал рассказчиков и его лицо вытягивалось, что несомненно видели сами рассказчики, темп их речи снижался, голоса становились всё глуше и тише, пока вдруг не замолкли на полуслове. Я хмыкнул: «И что же вы предлагаете делать мне с вашим кошельком с золотым, который вытаскиваешь, а там новый появляется... Золото фабриковать? А где же, дорогие товарищи, материальная и техническая основы этой темы? А? И где же я возьму этот чудо-кошелек? А на кой черт он нужен первопроходцу, ученому, инженеру! А? Разве что только лодырю-геологу, который, предварительно помяв монету из кошелька, будет орать в верхах, что нашел золото в горах...»
Все тихо, молча и смирно разошлись...
Теперь Пискунова никто не домогался, да и редко кто его сейчас видел за рабочим столом. Устроившись на лестницах в темных пыльных ущельях между отвесными громадами книг, он и старший эстет целыми днями рылись в архивах и хранилищах.
«...О! — эстет радостно хмыкал, найдя какую-нибудь пожелтевшую завалящую книгу. — Вот она – эс-те-ти-ка! Любо взглянуть на эту кладезь мудрости древнего человека; хоть и был он более эксцентричен и лиричен, чем сейчас, но, право, мне иногда так хочется попасть в те добрые старые времена! Открываем книгу и читаем: «было это давным-давно... в тридевятом царстве... тридесятом государстве... Жили-были старик со старушкой...»
Эстет от восторга чуть не валился с крутой лестницы, в порыве экстаза пытаясь схватить рукой полы куртки Пискунова. «А, Игорь! Чувствуете музыкальность и напев слов этого древнего, но прекрасного слога сказки! В тридевятом царстве... давным-давно... Вот как говорится. А что сейчас? А сейчас любят точность и последовательность во всём, даже в современных детских сказах; к примеру: «... В двадцать часов сорок три минуты робот для хозяйственных работ по дому, согласно утверждению графика, повел малыша Симеона трех лет от роду спать в другую, маленькую, комнатку, где располагалась детская спальня...» А, Пискунов, каково? Раньше и сейчас!» И хоть грустно было у Игоря на душе от неудачи их поисков – заканчивался первый месяц, – он всё же не мог не рассмеяться и сказанному, и патетике эстета.
... Но удача не покинула их. Не минуло после этого и двух недель, как главный технолог в парадном сюртуке, при модном шейном платке, в шикарном плаще и экстра-шляпе – и это несмотря на прекрасную весеннюю погоду, – проделал перед Пискуновым реверанс и выложил перед его удивленными глазами две темы.
Ковер-самолет.
Сапоги семимильные.
Именно то, что надо; с требуемой материальной и технической основой каждой из них. Эти темы для народа нужны, требуются.
Через неделю эстет принес несколько своих выборок-вариантов; в темник были включены: флейта поющая, скатерть-самобранка.
За два дня до срока измученный и издерганный Пискунов «вырвал» из книжных премудростей последнюю тему: меч-складишок.
... Ровно через два месяца, в тот же час, Пискунов был вызван к ведущему. Игорь, сжимая в кармане потной рукой список, отдохнувший и пришедший в себя за прошедшие сутки, без страха и упрека шагнул к начальству. Встретил его суровый взгляд. «Ну?» За этим «ну» так и слышалось непродолженное «бездельники». Пискунов равнодушно положил список на стол – ведущий впился глазами.
Шапка – невидимка.
Ковер – самолет.
Сапоги – семимильные.
Флейта – поющая.
Скатерть – самобранка.
Меч – складишок.
Ведущий пожевал губами, лениво вступил в разговор: «Всё ж идейку БНТП подцепил? Я имею в виду их шапку-невидимку...» Пискунов к ответу был готов: «А как же? Здравое всегда надо использовать, ибо истина есть истина и даже капля истины безмерно дорога. Да и «идейку» эту внедрять в материю придется всё ж нашему БЭП». Ведущий пробурчал: «Правильно мыслишь. Есть у меня, однако, еще одно замечание: вы, Пискунов, хитрый – из шести по минимальному заданию вы дали именно столько же. Ми-ни-мум!» Ведущий показал пальцем вверх: «Не больше и не меньше. Мол, до похвал не дорос, но и в отстающих не хожу – расту. Стратег, Пискунов, а?»
Молодой ГИП был и к этому готов, и ничто не дрогнуло на его лице. «Буду выдержан как индеец», — решил он, а вслух ответил ведущему: «Стратегия? Причем тут это? Я не военный и академий не кончал. А ответ на ваш вопрос простой – это просто возможность, наш временный потолок».
«А какую бы тему из этих шести вы бы выбрали для своего отдела?»
«Н-да, от него просто так не отстанешь», — с тоской подумал Пискунов и затягивая время швырнул на стол вытащенную из кармана тетрадку. «Что это?» «Это? Это технико-экономические предпосылки, обоснование и предполагаемые условия применения. А? Да, по всем темам». «Хорошо, молодцы», — ведущий с нескрываемым удовольствием вчитывался в записи, весело подмигивал Пискунову.
Игорь ждал дальнейшей развязки, кляня свою долю мелкого (так, по крайней мере, ему казалось) начальника. Вдруг ведущий подскочил с места, схватил Пискунова за руку и вместе с ним стремительно полетел по коридору.
Игорь очнулся от изумления уже в кабинете начальника БЭП, тот с интересом смотрел на него и внимательно слушал торопливую речь ведущего инженера, изредка вставляя: «Да-да, знаю эту скандальную историю с идеей БНТП... Его отделу было поручено? Ах, это он сам, Игорь Пискунов. Его, значит, отдел занимался... В курсе ли я? О да, внимательно наблюдал за ходом этих дел. Значит, темы найдены... Молодцы, ребята! Сам он, конечно, так же будет работать над продолжением? Пока молчит, но ничего – не подведет, надеюсь... Согласен ли я с вами? Несомненно – отметить, поощрить. Намечайте – с моей стороны возражений не будет...» Начальник дружественно похлопал ведущего по плечу и снова погрузился в свои бумаги. Когда подчиненные вышли из его кабинета, он с тоской подумал, каким бы это образом избавиться от последних идей БНТП и вообще от зависимости от этого бюро прогнозирования...
«А? — ведущий потрепал Пискунова. — Слышал? Молодец, поздравляю. Рассказывай свою эпопею». Коротко, остановившись на мучительности поисков и вкладе в общее дело старших эстета и технолога, Пискунов поведал о делах минувших.
«Эстет и технолог, значит? Так, им по внеочередному отпуску. Остальные? Так, им премии и благодарности. Биолог? Физик? Пусть работают. Так, какая тема?»
Пискунов тупо посмотрел на ведущего, но всё ж нашел силы спросить: «Слушайте, а мне хоть что-нибудь перепадет?» Ведущий нахмурил брови: «Да, начальству всегда «перепадает». Но главное – не падать духом, не смущаться, не в этот раз, так в следующий – хорошее от нас не уйдет», — он снова покровительственно похлопал Пискунова. «Так какая тема? Эта, другая? Первая? Вторая? Третья? А?» Ответ был наобум – три, третья, «удовлетворительно»...
... Сапоги семимильные...
И как призрак – огромный, бесплотный – они грозным видением встали перед глазами Пискунова. Встали надолго, въелись накрепко в его мозги, завладели всем существом, трепали его разум долгие месяцы...
Отдел встретил «сообщение» о сапогах семимильных молча, как старый, видавший виды опытный и мудрый солдат, не привыкший показывать свои эмоции. Но всё ж душа любого человека, даже заматеревшего в трудностях жизни, эта душа разве ж обрадуется чему-то хорошему, так неожиданно выпавшему на её долю. Лаврам обрадовались, быстро разобрали, не успев оценить под этим покровом отобранную былую беспечность.
Май был в разгаре; кое-кто был в отпуске, отдельные личности жили весенним настроением, многие мечтали о наступающих отпусках. После того дня, как отдел Игоря Пискунова официально приступил к разработке темы номер три, минуло две недели. Но воз и ныне там... По-прежнему топтались на месте, спорили, лениво обсуждали перспективы... обмена Лёнькиной квартиры и безнадежности Сашкиной любви – и день ото дня Пискунов становился всё бледнее и раздраженнее, пока в один из прекрасных дней не заявил громогласно: «До окончания темы – об отпусках забудьте! И даже на пушечный выстрел ко мне с этим не подходить».
Главный технолог рассуждал верно: «Сапоги семимильные – что это такое? Несмотря на свое чудное имя, это, во-первых, всё ж по виду обычные сапоги. Во-вторых, исходя из практических предпосылок БНТП, данные сапоги будут служить работе – именно работе, а не искусству, валяясь где-нибудь на полке в техническом музее. Значит, в этих сапогах, следуя их высокому назначению, должно быть такое устройство, которое заставляло бы сапоги быть именно семимильными; в свою очередь, это «волшебное» устройство должно жить, питаться от чего-то... Нам надо начинать с самого простого – установить форму сапог, затем сошьем их и заставим их быть семимильными! Всё просто. Так?»
Пискунов, выслушав технолога, облегченно вздохнул – не так всё просто, но не так всё и сложно, чтобы петь заупокойную. А технолог всё ж молодец – вышел только что из своего «премиального» отпуска и сразу же подсказал, как надо решать задачу. «Теперь очередь за эстетом. Что он нам посоветует насчет формы и конструкции сапог?» «Я готов, — главный эстет после объяснений технолога повеселел. — Предлагайте, ищите – буду делать заключения. А через неделю дам обширную консультацию о сапогах; надеюсь, она будет интересна всем, так как сапоги в настоящее время именно как обувь – редчайшее явление!» Пискунов поправил: «Не через неделю, а дня через два-три. Привыкли неделями швыряться...»
За день до вышеназванной консультации Пискунов рано утром неожиданно столкнулся с секретаршей ведущего инженера. Игорь был в хорошем настроении (ночью спал спокойно, утром хорошо позавтракал – что еще надо для ученого холостяка, одержимого выполнением производственных заданий?). «Лариса! Прошу извинения. Я сегодня, наверное, как слон...» Девушка улыбнулась в ответ: «Вот слона-то надо было и не заметить». Кто может вытерпеть такой равнодушный ответ из уст красивой, да еще незамужней девушки – любой, но только не Игорь Пискунов и только не сейчас, в это прелестное утро. Но высокое мнение о самой себе вредно даже и для красоток – Пискунов ехидно ухмыльнулся: «Не печалься, Лариса, – слона можно и не замечать, если вокруг вьется столько красивых тигров...» Она снова улыбнулась: «Игорь (а, заметили? Просто «Игорь», а не «Игорь Пискунов», как полагается... впрочем, простим ее нетактичность...), забываю всё спросить тебя – как дела-то у вас? Вы, говорят, уже над какой-то конкретной темой работаете, да?» «Да, Лариса. Ха-ха, изобретаем сапоги семимильные, при этом не имея никакого понятия о сапогах, что это такое и с чем их едят». «Игорь, да это же обувь». «Точно? Ну, это мы уже знаем. Вот если бы их пощупать собственными руками, убедиться, что есть еще в этом мире что-то такое, хоть отдаленно похожее на сапоги!»
Их содержательная беседа протекала скоротечно еще несколько минут, пока проходящие мимо сотрудники института не заметили, что эта парочка заразительно смеется. «Молодежь», — буркнул про себя, но в их адрес, уважаемый старичок; двое пожилых людей улыбнулись, глядя на молодых – может, юность свою вспомнили? Девушка, пробегающая мимо, завистливым взглядом окинула Ларису (счастливая... любит).
«А знаешь что?» «Слушаю. Весь внимание, — Пискунов радостно взглянул на девушку. — Может, ты предложишь, где их, эти сапоги, не только можно посмотреть, но и забрать с собой, а?» «Могу. У моей прабабушки. Живет в поселке Далёком. Слышал о таком? Нет? Его мало кто знает, он небольшой и в глуши. Ехать до него долго и нудно. Но зато у бабушки есть настоящие сапоги. Старых времен. Так как, едем?» «Едем, Лариса! В эти же выходные, — Игорь сгоряча чмокнул девушку в губы, но тут же завял. — Эх, консультация как бы не помешала...» «...Всё в твоих силах», — голубой заманчивый огонь (или это кажется мне?) полыхал в ее огромных глазах. «Да и ты занята, наверное, каждый вечер, не говоря уж о выходных». «Да, примерно так. Но от твоих приглашений не откажусь. Тем более, вижу, что в тебе проснулся дух рыцаря, истинного кавалера». «Я к вашим услугам, — шутливо расшаркался Пискунов, — на ближайшие выходные. А там – видно будет...»
На следующий день старшему эстету был дан отпор – Пискунов превратил его блестящую самоуверенную физиономию в маску, инкрустированную испугом и подобострастием перед начальством. «То-то, — Пискунов был всё ж доволен, несмотря на угрызения совести (ведь превышение власти, да еще под давлением свойств личного характера, то есть...), — знай начальство, эстет, и согласовывай с ним».
Сразу же после выходных эстет с умиротворенным выражением лица доложил Пискунову, что готов проводить консультацию, что она будет интересной и основана на научных данных. «Так надо было сразу тогда диссертацию писать», — пошутил кто-то из задних рядов аудитории. Погремели стульями, поулыбались, хохотнули торжественности обстановки и виду эстета – любит же рекламу человек! – и приготовились слушать.
А послушать было что...
«... Сапоги, — рассказывал старший эстет отдела Пискунова, — это прежде всего обувь, и служат они для защиты ног от внешней среды, играя большую роль при пеших переходах. В настоящее время сапоги – редкость. Многие, наверное, даже не знают, что это такое, а если и знают, то в глаза не видывали... Всё верно – эволюция принесла человечеству время, обходящееся без обуви... э-э-э, как бы это вернее сказать – в настоящее время человек в своем обиходе обувью как таковой не пользуется; «обувь», если так можно объяснить, слита воедино с верхней одеждой, является ее продолжением, но так же защищает ноги от внешних воздействий. Современная обувь, таким образом, слита или воедино с одеждой (брюками, конечно, или же со спортивной одеждой, комбинезоном), или соединяется с ней путем хитроумных застежек (с теми же брюками, с чулками), или же совмещая в себе одновременно обувь и чулки-носки и т.д. Таким образом, мы установили, да и видим, что обуви как таковой, в чистом ее виде, в настоящее время не существует! Вот. А раньше существовала».
Аудитория удивленно ахнула; все почему-то взглянули на свои ноги, потом на эстета (на него – уже как на факира).
«Что такое сапоги? Это – обувь. С жесткой основой – подошвой, каблуком и прочими дополнениями, т.е. подковками, шпорами и пр. С мягкими облегающими голенищами – тугие, с резинкой, в обтяжку, в гармошку...»
... Впрочем, стоп! Я, автор (имейте в виду, что я не Пискунов, а посему требую объяснений!), не пойму что-то ни Игоря Пискунова, ни его эстета и технолога – при чем здесь они (ну, они-то ладно, а вот далее...), при чем здесь какие-то сапоги (хм, вышедшие из моды...), когда речь здесь должна идти о золотой рыбке?!
Успокойтесь! Успокойтесь и читатели, и автор – есть, есть взаимосвязь между всем сказанным и золотой рыбкой. Недаром говорится, что не так быстро дело делается, чем сказывается; это всё цветочки – ягодки еще впереди. Но терпение и труд всё перетрут!..
«... Что такое сапоги? Сейчас – это просто пустой звук. А раньше?
А ведь было время, когда сапоги были мерилом зажиточности, признаком высшей касты! Когда, к примеру, владелец русских сапожек, сшитых прекрасно по ноге из красного сафьяна, проходил по характерным для того времени пыльным улочкам неблагоустроенных... э-э-э... (эстет заглянул в блокнот) де-ре-вэ-е-енек, все видели, что идет хозяин! А когда сапожки модною волной захлестнули мир – любо было взглянуть на стройные ножки красавиц! Вот что значили сапоги. Грубые кирзовые сапоги носили солдаты в национальных армиях; в резиновых болотных сапогах ходили егеря и охотники; как парадную обувь надевали хромовые и яловые сапоги. Сапожки зимние, осенние, дамские и мужские. Сапоги подчас были незаменимы, неповторимы. И необходимы, как своеобразная человеческая обувь!»
Когда эстет кончил, то еще долго стояла гробовая тишина. Лектор в этой изумительной обстановке успел развешать плакаты с ужасными изображениями (для глаз сидевших в кабинете людей) этих самых сапог и что-то начал объяснять дальше; потом вдруг с победным грохотом швырнул на пол вытащенный из портфеля сверток. «Да что вы в конце концов-то молчите как рыбы?!» — взорвался эстет, глядя на сидящих, как пастух на стадо баранов.
Но аудитория была ошеломлена на самом деле. «Наукой давно доказано, — меланхолически произнес старший технолог, — что рыбы всё же говорят. Конечно, на своем, рыбьем языке». Говорящий как-то боком протиснулся между стульями вперед, осторожно потрогал ногой разорванную бумагу свёртка, спросил у эстета с придыхом: «Что там, а?» «Сапоги», — просто ответил тот.
«А-а-а?!» Все ринулись вперед, громыхая стульями и визжа скандальными голосами. Вмиг на столе, на стуле, на полу вокруг стола выросла куча... сапог. «А-а-а?» — все таращили глаза, но упорно пытались втолкнуть свои сапоги в руки эстета.
Мечта приятно шокировать публику образцами лекции – сапогами – растаяла у Пискунова мгновенно. Он в ужасе схватился за голову, видя начинающийся беспорядок. «Боже, как я глуп! Рылся в каком-то Далёком вместе с Ларисой несколько дней в поисках этого «чуда», сапог – и всё напрасно! Зачем такое наказание? Не лучше ли было просто хорошо провести время с Ларисой...»
Пискунов стоял за беснующейся толпой и думал: «Вот оно что, оказывается, почему я не мог дозвониться в выходные до своих коллег – они были заняты поисками сапог. И где они их взяли, а? Ведь днем с огнем эти сапоги сейчас не сыщешь, разве что в музеях да в дальних и забытых уголках...»
И всё же, несмотря ни на что, душа Пискунова пела: «Значит, задело всех! Запела та струнка, которую надо было поразить в людях. А? Внешне все пассивны, на самом деле – энтузиасты!»
Сапог насчитали восемь пар – старые, едва сохранившиеся, еще добротные, крепкие и разные, от кирзовых грубых до приличных женских сапог.
А через несколько дней была решена примерная планировка будущих сапог-скороходов. «Так будет вернее, — заявил технолог. — Сапоги семимильные – это слишком абстрактно. Итак, сапоги-скороходы будут представлять из себя следующее...» Из опроса специалистов выяснилось...
Шпор не надо – боже упаси! Вместо них на каблуке будет установлен небольшой блок питающего устройства для работы механизмов сапога – ну, к примеру, конденсаторные аккумуляторы.
Срок службы последних – до трёх лет. А условие, поставленное перед нами БНТП – бюро научно-технического прогнозирования, – чтобы само изделие (в нашем случае сапоги) работало до полного физического износа и вместе с ним ровно же столько (но никак не раньше выходить из строя) должно служить «питание» и «механизм». «Питание», т.е. блок, как мы говорили об этом раньше, будет служить нам до трех, и в отдельных случаях – более лет; этот же срок, и даже менее, смогут выдержать сами сапоги. Таким образом, первая часть задачи решена и никаких противоречий в том, что мы помещаем на сапоги блок, который будет защищен от внешних и механических воздействий покрытием и мягкой отбойкой и вполне отслужит свой трехлетний срок, нет.
Сбоку голенищ, в верхней части, на каждом сапоге (аналогично блокам) устанавливается настроечная и пусковая аппаратура, простая в эксплуатации – передвижка указателя по дальномерной рейке, что сблокировано с механизмом перемещения, установленного тут же, на голенище, и по вшитым в сапоги проводам с блоком питания. Всё это – аппаратура и механизм, защищено и вполне рассчитано на трехлетний срок службы.
Сапоги-скороходы сдублированы – в работу вступают при обоюдной их настройке; если надо, то можно заблокировать один сапог и сделать «пуск в работу» на одном – но делать это нежелательно и, считаю, незачем.
Конструкция сапог – такая же, с жесткой подошвой и каблуком, но голенища будут не из кожи, а из простого усиленного материала, т.к. они надеваются в свою очередь уже на «существующую в нашем обществе обувь» людей. На сапогах делаются регулируемые (на ремнях) застежки – чтобы не спадали и для того, чтобы верхняя, тяжелая часть сапог не опадала вниз, для эстетики и т.д.
Впишутся ли сапоги в существующую установку вопросов, не окажутся ли эти сапоги при отсутствии в настоящее время обуви как таковой лишними? Ведь всё просто сейчас: надо мягкую подошву – ходишь просто так; надо жесткую подошву – спец-датчики (портативные, стационарные, ручные, карманные, домашние, общественные и пр.) сделают вам ее из мягкой в считанные секунды, зададут форму и требуемую жесткость, надо лишь подержать ногу над датчиком... Так что? Нет, сапоги для изыскателей, ученых, тяжелых и опасных профессий будут незаменимы. А в промышленности им не будет цены...
«Вот вам обоснование, — говорил Игорь Пискунов в первой декаде июля, — эти сапоги – именно то, о чем мечтало БНТП, именно такие, какими мы представляли их. Вот записка, а вот они – готовые к испытаниям и сами!» Ведущий инженер внимательно слушал молодого ГИПа и так же таращил глаза на сапоги, как недавно это делал отдел Пискунова.
Испытывали первую модель сапог-скороходов на заводском полигоне. Кстати, надо сказать в адрес Пискунова, что его отдел одним из первых изготовил лабораторно-промышленный образец из тех знакомых нам уже шести тем.
Отдел Пискунова после изготовления этих злосчастных сапог-скороходов был вне себя от радости; сейчас все свободные от работы коллеги Игоря толпились так же на испытательном полигоне.
Все ждали... Эстет – триумфа, технолог – победы, прочая публика – одобрительных улыбок на лицах начальства.
Ведущий, сидя на пеньке, осторожно, но тем не менее торжественно надел сапоги, подтянул голенища, затянул боковые ремни. Не вставая с места, притопнул, будто проверяя прочность. Тишина зависла над полигоном; все затаили дыхание.
Ведущий инженер встал и, помня наставления Пискунова, занялся манипуляцией настройки сапог на «скороход». «Для начала, — объявил он, хватит двух метров», — и бесстрашно шагнул вперед.
Не сказать, чтобы сапоги-скороходы работали безукоризненно, но зато старательно и исправно: переносили качающегося с непривычки из стороны в сторону ведущего инженера на два метра, снова – уже сами – заставляли шагать вперед испытателя, чуть не заваливая его не землю. «Шаги» были плавные – так, по крайней мере, казалось со стороны, – но скорость, несмотря на это, была приличной.
«Вроде бы это то, — бормотал про себя ведущий, — что и требуется для дальних переходов...»
Потом толпа восторженно качала ведущего, затем – молодого ГИПа; она не подозревала, что последующая неделя – неделя жестких испытаний по спец-графику – принесет крах этим сапогам, доказав, что они ненадежны, громоздки, малоудобные в своей «планировке»... Они вышли из строя быстро, как плохая игрушка: сотрясения, удары, толчки и сбои при каждом шаге о землю сделали свое дело. Идея была одобрена, но на первой модели сапог-скороходов был поставлен крест. Пискунову предложили работать над более состоятельной моделью.
Целую неделю Пискунов ходил в трансе. Жизнь не ошибается, требуя «болеть» за дело начальников больше, чем его подчиненных; если бы не было такого жесткого требования, кто знает, многое бы в нашей жизни пошло наперекосяк... С одной стороны это хорошо, но с другой – Пискунова брала злость, когда он видел спокойные лица своих коллег, их ровные, бестрепетные разговоры, уравновешенные, даже безразличные выражения глаз. Игорь теперь больше походил на бешеного волка, чем на перспективного и уважаемого ГИПа.
Но была всё ж для него отдушина – при Ларисе тон его становился на два порядка ниже, глаза гасли от злобы, ноздри уже не трепетали. Хоть и не было на лице Игоря в этот момент выражения влюбленности – какая уж тут любовь, когда дела идут из рук вон плохо, – но всё ж Пискунов становился податливым и спокойным. И пред нами был уже такой же, как и его подчиненные, безразличный и спокойный человек.
Она что-то ему говорила, а он пустыми глазами смотрел на нее – не возражал, не спорил, вообще молчал, находясь в глубоком трансе, но перед глазами стоял хуторок Дальний, где всё было так хорошо, так безоблачно, и где кроме мыслей о Ларисе никаких других не существовало для него. К чёрту! Бросить эту сумасшедшую работу, эти поиски неведомого в темноте. Вот уж поистине: иди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что, найди там – но это уже сам...
По вечерам они долго сидели на скамейке перед домом Пискунова. Лариса старалась говорить мало, но, видно, не получалось у ней этого – ее снова прорывал поток (так много было невыговоренного); он иногда поддакивал, глаза то загорались полыхающим огнем, то тухли. Но он отходил, оживал!
А еще через неделю, в тесном содружестве с физиком и биологом отдела Пискунов знал, что будет представлять собой второй вариант его сапог-скороходов. Основываясь на последних достижениях биофизики – а специалисты этих отраслей в отделе Пискунова были в своем деле, как говорится, доки и рьяно следили за последними новинками, являясь своеобразными новаторами, – Игорь уже торжествовал победу. «Будет, а? — ликовал он, глядя обожающими глазами на физика. — Пройдет второй вариант сапог-скороходов?» Тот жал плечами, осторожно замечал: «Насчет второго варианта не знаю, но то, что сапоги-скороходы всё же будут – можно дать гарантию! Вот так».
Но уже ни перестраховки физика, ни профессиональный пессимизм биолога не могли погасить радужного настроения Пискунова – он действовал, он знал, что ему делать, и это было для него превыше всего.
Они, корпящие над созданием самой схемы новых «сапог», целые дни и вечера работали в тесном содружестве – физик, биолог, Пискунов и привлеченный к их группе энергетик. А вся черная работа, обсчеты, черчение и вычисления свалились на других членов их отдела. Старший эстет, видя такую неблагодарность, весьма недовольный случайной и непрофессиональной работой, пытался вклиниться в эту группировку. Пискунов «обрезал» его: «Не требуется. «Стиль» сапог мы подберем сами, по предыдущим имеющимся у нас образцам». А технологу ответил следующее: «Это уже не ваша сфера, это – высокая материя, и, боюсь, вам тут не разобраться». Ухмыльнулся и добавил: «Впрочем, как и мне без их, — кивок на физика, биолога и энергетика, — помощи. Так что не огорчайтесь».
Новоявленные «чернорабочие» отдела с удивлением взирали на столь странную группировку, мало что понимая из их разговоров, которые в большинстве своем состояли-то из неопределенностей. Посудите сами...
«Частота на мозг?» «По таблицам». «А есть они?» «Вырвали». «Да я не про то. Отрегулировал?» «Есть настройка». «Сблокирована?» «Регулирована». «А величина перелета?» О, это уже что-то понятное, послушаем, что дальше. Может, поймем, какую всё ж «машину» сооружает Пискунов.
«Сблокирована», — прозвучал ответ.
И всё?
Шли дни. И возродилось из пепла пламя. «БТМ-два готов! — провозгласил торжественно молодой ГИП враз ожившему будто после долгой спячки отделу. — Пока, конечно, еще в схемах, отдельных узлах и деталях». «Как БТМ? — вскинулся технолог. — А где же тогда сапоги-скороходы? Или мы, может, уже над другой моделью работаем? Ничего не пойму».
Прослышав про «БТМ-II», невесть откуда появился в отделе ведущий инженер. «Это что? — недоумевающее спросил он, глядя на кучу чертежей и деталей. — БТМ – это что? Бронетанковая машина?» Пискунов ликовал: «Это – биотоковая модель второй модификации. Сокращенно – БТМ-II». Ведущий как-то странно побагровел: «Любите вы, Пискунов, я вижу, ярлыки вешать!» «Каждое творение как-то именуется», — прозвучало в ответ. «А когда всё же готово будет, а? Вот это интереснее». «Будет время впереди – будет дело кончено».
И в середине августа, под торжественный гром оваций отдела Пискунов бросил на полигоне на стол комиссии полуторамесячный плод труда своего отдела – БТМ-ы.
«И что? — председатель комиссии, главный конструктор института, удивленно глянул. — Это скороходы? Скорее они походят на обычные сапоги. Не видно ничего из «механизмов» и вообще непонятно, работают ли они». Конструктор глянул поверх очков (не любил он носить контактно-эластиковые линзы), зачем-то снял их и начал вертеть сапоги в руках, бормоча под нос: «Самые обыкновенные. Хотя легкие. Гибкие, эластичные ремни-застежки по бокам. Ага, здесь что-то есть! Ну, молодцы пискуновцы, далеко ушли от первой модели, где всё торчало и тяжелело на ногах. Хм, всё завуалировано. Ремни-застежки, значит, фиксаторные, а в самом сапоге настроечные планки. Даже несколько. Та-а-ак, будьте добры объяснить принцип работы скороходов, Пискунов».
«Всё просто. У каждого человека есть свой диапазон биотоков. Его определить просто – медицина безболезненно поможет в этом любому. Задача облегчается еще и тем, что количество диапазонов ограничено, и все они четко классифицированы. Диапазоны отображены на одной из, как вы сказали, настроечных планок. Вторая – это регулировка величины перелета, сблокирована с ней и может работать в ручном режиме (ручная настройка) и в автоматическом режиме, подчиняясь первой, а точнее – мысли человека. Поясняю: владелец сапог знает свой диапазон биотоков, фиксирует боковые застежки на первой планке именно в соответствующем диапазоне. И силой мысли, незначительным ее усилием, проявлением заставляет «работать» скороходы – пошёл! Настройка сапог и мозг человека работают в одном ритме, слитно, на одном диапазоне; человек одной только мыслью регулирует длину перелета – это, конечно, при автоматическом режиме регулировки величин перелета.
Но бывает и так, что у человека просто так шевельнулась мысль, на авось – эх-ма, шагнуть, что ли? Или, может, не надо? Что бы получилось? Взлет; и затем падение. Но этого не будет, ибо в конце ремней-застежек, где установлен биотоковый улавливатель, вделан и психотормоз: человек может взлететь, шагать только благодаря определенной силе мысли, а не на авось. Думать во время «ходьбы» именно только о ней необязательно, но, еще раз повторяю, «авось» здесь не пролезет».
Сапоги были и вправду легкими, компактными, без шпор, «надстроек» и «застроек». Обыкновенные сапоги, и, глядя на них, даже не подумаешь, что это – скороходы. Вот разве что эти боковые застежки лишние, а? Но, может, мода?!
Конструктор прищурился: «Н-да, одним словом – хорошо! Но слова словами, а что на деле? Посмотрим, Пискунов».
И пошли мерить скороходы испытательный полигон вдоль и поперек: двухметровыми «шагами», пяти-, двадцати-, пятидесяти- и более. Неуловимая человеческая мысль заставляла работать сапоги, носить слабую человеческую плоть, но которая сильна духом и умом.
И мерили они затем другой испытательный полигон; «ходил» в скороходах уже не Пискунов, а главный технолог БЭПа, и председателем приемной комиссии был уже генеральный инженер института.
Для прохождения испытаний им дали «зеленую улицу»; вскоре сапоги шагали по центральному испытательному полигону Академии наук. Хорошо (но отнюдь не блестяще) зарекомендовав себя, «скороходы» пошли в дальний путь. Условия тяжелые – таежные, буреломы, поймы, дальние буровые, дикие пески. Маршрут по своей протяженности не так уж долог, но очень тяжел. И «сдали» БТМ, лопнули ремни, не выдержала эпоткань сапог, начались сбои в биоточном устройстве...
Пискунов читал, и слезы застилали его глаза. А за окном сентябрь как на грех радовал теплом, багрянцем, начинающимся бабьим летом. А эти слова на гербовой бумаге били по напряженным нервам: «... государственная комиссия... испытания... Акт не подписан... один из явных недостатков – недолговечность... Аппаратура настройки выходит из строя раньше, чем практически изнашиваются сапоги... поэтому считать... идею и основные узловые проблемы разработки «скороходов» одобрить... Не пускать в серийное производство... продолжать работы по разработке третьего, более совершенного варианта сапог-скороходов... председатель... (роспись)... (дата) сентября». И печати экспертного государственного комитета.
Это был удар посильнее первого. Но Пискунов стал уже «закаленным» против невзгод. Первые порывы бессильной ярости прошли, наступила пора тупого равнодушия. «Куда кинуться?» Не помогала уже и Лариса; они начали ссориться. «Ты становишься бездушной машиной, роботом!» — обвиняла она его. Он лениво огрызался. И будто бредил: «Колобок? Чертова кондитерская! Катается, где не надо. Колобок, колобок, куда ты катишься... Кошелек с золотым? Кошелек. Да еще с золотым. Волшебный. Но мы в магию не верим, да и золото ни к чему. Что с ним делать? Алчность лишнюю разводить-то. С золотым, с золотым... Здесь что-то есть! С золотым – это не с сокровенным, значит? А как всё это увязать? С золотым, золотым, золото, золотой, золотая... Как в сказке о... о золотой рыбке. А это еще что такое, а? Где я такое слышал? Надо расшифровать».
Отдел молчал, не зная, что ожидать от своего начальника – то ли очередной бури, то ли новых упреков, а может и разносов или идей. А Пискунов медлил, боясь показаться смешным в том, что бы хотел узнать. Эта золотая рыбка втемяшилась ему в голову и – хоть ты тресни – требовала разгадки. «Слушайте, — неуверенно начал он. — Есть что вроде сказки о золотой рыбке... А? Есть же? Или нет? Что молчите? И кто ее написал?» Первым не вытерпел эстет: «Что, новое задание? А сапоги, значит, убрали, да? Вот это мне нравится». Пискунов посинел от удушающей его злости, уничтожающе глянул: «Ну и публика же вы! Я их об одном спрашиваю, они в другую сторону. Так что, никто, выходит, не знает?» Все молчали, низко опустив голову. «Значит, нет?» «Почему нет, — эстет, так и не оценивший взгляда Пискунова, как-то странно взглянул на ГИПа, — Пушкин». «При чем здесь Пушкин? Какой Пушкин?» «Александр Сергеевич». «Вы мне тут сказки не рассказывайте, Пушкин такой ерундой не занимался. «Евгений Онегин» – это да, «Капитанская дочка» – великолепно, стихи и драмы – прекрасно. А сказку про золотую рыбку, спрашиваю, кто написал?» «Он и есть. Он много сказок написал». «Чем доказать сможешь?» Отдел поддержал Пискунова: «Докажи». «А что доказывать-то, — растерялся эстет. — Вы этого, наверное, не знаете, а нам на курсах читали». «А-а-а. Может быть... Нас с такими тонкостями не знакомили. Сейчас и в современной литературе можно запутаться, не то что в старых классиках. Вот ведь какой нюанс», — все были возмущены до предела, то ли от стыда, то ли от обезоруживающего ответа эстета. «А содержание сказки помните? — Пискунов старался перебить шум. — Там золотая рыбка кому-то что-то хорошее делала, так?» «Помню только приблизительно. Надо порыться в архивах».
Через три дня весь отдел дружно читал архивный экземпляр «Золотой рыбки», выданный под расписку эстету. «Еле выпросил, — рассказывал последний. — Бюрократы!» А на следующей день Пискунов получил замечание от ведущего, что-де мол отдел занимается громкой читкой, то есть ерундой, а не работой. Игорь отделался молчанием, а придя в отдел объявил, что всю эту текущую работу подлежит держать в тайне. «Они не поймут, а мы попытаемся вот что сделать: первое – трансформируем небольшой кусочек моря. Можем мы это сделать? Можем. Мы энергию природе, а она нам на определенное время море. Мы ей еще энергию (кстати, трансформирующая машина исправна? Хорошо), а она нам в это море золотую рыбку. А? Мы ее вылавливаем, и она нам в ответ на наш широкий жест (мы ее отпускаем ведь) – сапоги-скороходы. Уж черт с ним – сойдемся на одном желании. А? Как в сказке получится. Пойдет?»
Расшумелись, раскричались, начали от радости прыгать, кричать, горячо выражая свое согласие. «Но готовьте лодку, сети, удочку и всё прочее, что необходимо для дела. Физик и энергетик, вы настраивайте машину». «Но она будет «жрать» при таком широком размахе дела десятки наших лимитов», — в голос завопили физик и энергетик. «Рискнём, — Пискунов отмахнулся рукой. — Сколько нам надо времени, чтобы изловить золотую рыбку?» Не глядя на посеревшее лицо энергетика, заключил: «Трое суток. Итак, друзья, готовьтесь».
Пискунов дал заявку на дальний полигон, куда сроду никто не заглядывал; получив «добро», рьяно взялся за дело.
Этот полигон практически был заброшен, малоиспользованный. И это было на руку Игорю – чем меньше знать будет народу о его эксперименте, тем будет лучше, ибо Пискунов был уверен: обратись он с подобной просьбой – делу будет крышка. Не поймут, не одобрят, обвинят в мифологии.
И всё же – верил ли сам Пискунов в то, что собирался сотворить? И да, и нет. «Да, — понимал он, — вполне возможно, что надежды мало. Но может и повезет, может, улыбнется ему счастье... В таком случае надо надеяться на лучшее, так?»
Скрипя зубами, физик настроил трансформирующую машину, а надолго умолкший энергетик заставил перешагнуть ее далеко за выделенный отделу лимит энергии. Машина заработала на полном режиме, «западая» временами даже за предел своих расчетных нагрузок и возможностей. И заплескалось море!
Мужчины отдела, полуодетые, под знойным солнцем, обливаясь потом, тащили лодку на берег. Где ее достали – трудно сказать, вернее всего, что где-то стащили (немудрено, кто такую развалину будет охранять). Чертыхались, самые нетерпеливые крыли нелестными отзывами золотую рыбку, а вокруг них, путаясь под ногами, суетились женщины отдела в купальных костюмах. Глядя со стороны можно было подумать, что эти люди – отдыхающие... Пискунов, стоявший в стороне, вполголоса ругался: «Ну и технолог! Пообещал моторную лодку привезти (а?! Вот это техника), а сам заболел, и времени-то в обрез».
Когда это отжившее свое время сооружение, называемое лодкой, кое-как зашпаклеванное и восстановленное, оборудованное прибором для вычерпывания воды, то есть обыкновенным черпаком, было спущено на воду, к берегу ринулись все желающие поймать золотую рыбку. «От нас она никуда не уйдет», — кричали женщины, проталкиваясь в лодку с чисто женским нахальством, на которое во всем мире способны только они одни. «И как же вы собираетесь ее изловить – красотами своими, а? — издевался над ними эстет. — Она на это не поддается, ха-ха!» «Оставь свои скабрезные шуточки», — прервал его Пискунов.
В лодку залезла вся элита отдела, и она торжественно отчалила; по берегу расселись все остальные. Ловили чем попало, кто чем мог и кто на что был способен – удочками, спиннингами, сетями, даже поставили, как их называли в простонародье, «морды». Пискунов сомневался, что если золотую рыбку поймать, к примеру, спиннингом, то вряд ли она выдаст им хоть одно желание. Ведь с той поры, – а кстати Пушкин эту сказку выдумал или всё ж она является былью, легендой, то есть отголоском далекого прошлого? – прошло хоть и много времени, но золотая рыбка должна помнить, как и при каких обстоятельствах она была поймана и затем выпущена в море. И всё же Игорь закрывал глаза и на удочки, и на спиннинг; сначала надо поймать, а там будет видно.
Женщины готовили обед, а мужчины ловили. Искусственное море, по своему замыслу, было пустынным, поэтому попутной добычи не было, что особенно злило заядлых рыбаков. Впечатление от этого «куска» моря было такое, будто оно было бескрайним – тут машина трансформации постаралась, но сделай она в море и рыбу, водоросли и прочую живность, то за дневной сеанс на море уходил бы не месячный лимит энергии отдела, а трехмесячный! В этом энергетик отдела был прозорлив.
В азарт ловли обед, несмотря на просьбы и упреки вольнонаемных поваров, не состоялся; ужин прошел в угрюмом молчании – золотую рыбку не выловили. Но, наверное, и не было бы этого рассказа, если бы всё ж не состоялось «пленение» золотой рыбки.
Второй день. Прошел молчаливый обед. Снова «ловили». Первым на лодке бросил это занятие Пискунов. Глядя на него, побросали это дело и остальные; вытащили сеть, швырнули ее на дно лодки. «Дайте-ка закурить!» — пробормотал ГИП, не поднимая головы. Все удивленно вытаращились на него, забыв даже о его просьбе, помня лишь тот факт, что Пискунов не курит.
Задымили, размышляя каждый о своем. Задумчивыми глазами смотрели на море. Может, напрасно всё это? Но впереди еще полтора дня. И если не будет удачи, то будет крупный скандал; и кто знает, полетят головы...
Забросили сети раз. Неудачно? Пробороздили второй. Пусто. Механически бросили сеть за борт в третий раз. Может, всё это фантазия?
В сети ярко блеснуло на солнце золотом...
А в это время в институте бесновался ведущий инженер БЭПа; пробежав по всему институту и не найдя никого из сотрудников Пискунова, он зашелся от ярости; рядом с ним стоял побледневший ведущий энергетик БЭПа. Надвигалась «гроза».
«Они за один день забрали весь свой месячный запас, — жалким голосом докладывал энергетик ведущему. — Я хотел разобраться с этим, но их отдел закрыт. А сегодня – та же история. И та же гарантия, что этот день заберет еще один месячный лимит энергии. А ведь у меня энергия распределена по всем отделам в обрез, многие из них даже сидят на «голодном пайке». «Так что, — грозно повел бровями ведущий, — значит, перерасход? Так получается, а? И это впервые за много лет безупречной работы, да? Уволю к чертям за недосмотр!» «Но что я сделаю? Я думал, что вчера произошла какая-то ошибка, и не успел доложить. А сегодня утром хотел перехватить кого-либо из отдела Пискунова, но из них так никто и не появился. Значит, электроаппаратура настроена на автоматический режим – в восемь начало работы, в пять окончание». «Что? Автоматический? И при этом не появляется в институте ни один человек из их отдела?!» «Так-так, — ведущий нервно постучал карандашом по столу. — Значит, они работают вне дома? Всё правильно! Лариса! Срочно узнать, где обитает отдел Пискунова. Пропал в полном составе. Не доложишь через час – можешь на работе не появляться!» Секретарша затрепетала; не столько от страха перед ведущим – таким ей уже приходилось видеть его, а сколько из-за боязни за судьбу дальнейшей ученой работы Игоря.
Она медлила с ответом ведущему, пытаясь тянуть время, хоть и знала, куда «пропал» отдел Пискунова. Но тот непонятно откуда уже знал; из кабинета ведущего до Ларисы доносились угрозы, удары кулаков о стол, нелестные отзывы об Игоре: «Бездельники! Экспериментаторы! Самовольники! Удельные князьки! Ну никакой ответственности...»
«...Она! — разом выдохнули рыболовы. — Поймали!» В сетях трепыхалась золотая рыбка. Они встретились взглядами – Пискунов и золотая рыбка. Ровным голосом Пискунов произнес: «Ну вот, хоть и мало, но всё равно кое-что поймал. Доложим об этом начальству». Хоть и знали все присутствующие, что заговорит золотая рыбка человеческим голосом, но всё же вздрогнули, когда услышали: «Здравствуй, старче! Отпусти ты меня лучше на свободу, обратно в море, а я тебе за это добрую службу сослужу». «Можно. Но что ты сможешь мне дать, такая маленькая?»
Они глядели друг на друга, и Пискунову показалось, что золотая рыбка усмехнулась. Она повела головой и заговорила в ответ: «А я вижу – времена меняются. И обычаи тоже. Вместо «скажу» – «доложу», не «старухе», но «начальству». Что же произошло на самом деле? Или так я долго спала? Или забыла всё, что говорил мне А.С. Пушкин? Объясните мне, неграмотной. Насколько я помню, ловил меня старик с бородой, но с тех пор прошло так много времени... Но почему у тебя нет бороды, старче?» Пискунов растерялся. За него вступился, быстро оценив обстановку, эстет: «Старуха совсем загрызла, лютует. Вот и заставила его своими капризами сбрить бороду». «А вы кто такие?» — казалось, удивилась золотая рыбка непрошеному ответчику. Но Пискунов уже пришел в себя: «Это работнички мои». «Разбогатели, значит». Игорь поник головой: «Выходит, что так». «Старуха заставила, старче, сбрить тебя бороду, да? Печально. По-вашему – это начальство; зло оно, зло. Но какое будет у вас, старче, желание? Больше трех выполнить не могу. Корыто?»
«Что корыто? При чем тут корыто?» — дернулся Пискунов, но сдержался. «Всё правильно, ведь исполнение первого желания – это замена старого разбитого корыта на новое».
«Золотая рыбка, нам не нужно нового корыта». «А что, безбородый старче, сделали новое?» Пискунова яро толкал в бок эстет и быстро шептал: «Не надо нам корыта, пусть себе его оставит. Проси у ней скороходы, проси. Да не тяни, слюнтяй!» «А что, старче, — она задала новый вопрос, — по вашим временам работнички начали командовать хозяевами?» Игорь ударил эстета по руке и невидящим взглядом окинул его – тот умолк.
«Нет, золотая рыбка, не для того мы ловили вас, чтобы просить о корыте. Их навалом в магазине». «В магазине? Ново для меня. Раньше были лавки и каждый товар был в цене, в почёте; сейчас, видно, многое не ценится. Так что, старче, выходит, вы меня всем скопом специально ловили, а? Вон сколько охотничков-то!» И рыбка рассмеялась самым натуральным образом, обычным человеческим ехидным смехом. «У кого всё ж вы узнали, что я все-таки существую? Что есть на самом деле?» «У Александра Сергеевича Пушкина, поэта». «Всё правильно, старче – это он меня создал. А тот старик, который поймал меня в первый раз, этого и не знал, наверное. Да точно не знал. И сеть-то у него была старенькая, чуть ли не дырявая. А у вас вон какая...» «Капроновая», — непослушными губами ответил Пискунов. «Тоже навалом в магазине?» «Почти».
«Значит, не надо корыта?» «Не надо, золотая рыбка. А надо другие желания исполнить. Необязательно три, а хотя бы два». Рыбка усмехнулась: «Если так, то один из ваших двух запросов уже отпадает». «Как это?» «А так: не надо корыта вам – считаем, что я его тогда сделала. И остается одно, значит. Слушаю!» Обалделый Пискунов непонимающими глазами уставился на золотую рыбку.
«Одно так одно. Надо мне сапоги-скороходы, или, как их называли в ваше время, сапоги семимильные...» «А в ваше время?» «Что в наше время?» «Как называют?» «Так же». «Может, вы не по назначению попали?» «Как это, не по назначению? Мы все правильно попали», — упрямо настаивал Пискунов. «Вам, наверное, надо было обратиться или непосредственно к тому человеку, кто создал сапоги семимильные, или же к тому, кто упоминает их в своих сказках. Я же кроме корыта, дворцов ничего пока другого не пробовала. Сами знаете. Не верите – спросите А.С. Пушкина». «Знаем. Но тем не менее в нашей беде только ты поможешь». «Злое, видно, у вас начальство. Хуже той старухи. Интересно посмотреть бы даже его, что они из себя представляют...» «Так вот, — невежливо перебил излияния рыбки Пискунов. — Кто создал «образ» сапог, кто запечатлел их впервые на бумаге – нам это неизвестно, а более поздние сказатели нам в этом деле не помощники – боюсь, они и сами их не знают, не то чтобы видели». «Но я их и сама не знаю и не видела». Игорь пропустил эти слова мимо ушей: «Поможем, подскажем, проконсультируем. А сапоги эти, к вашему сведению, золотая рыбка, еще никто не создавал». «Тогда вы требуете от меня неосуществимого». «Нет, вполне реального. Прототип их мы уже создали, вот они», — Пискунов вытащил из-под своего сиденья БТМ-II и повертел ими перед глазами золотой рыбки. «И на каком же принципе они работают?» «На биоэлектронике». «Простите, я с ней не знакома».
ГИП не выдержал: «Хватит ломать комедию! Если вы не выполните этого задания – я поджарю вас на сковородке и съем!» «Раньше были «желания» – теперь «задания», хм! Но попробую, безбородый старче». К уху Пискунова наклонился энергетик и растерянно забормотал: «Нельзя ее есть, будет потеря равновесия баланса. И тогда, чтобы вернуть баланс, машина выйдет из строя, мираж наш пропадет – всё пойдет крахом, а меня за вывод из строя ценного оборудования уберут с работы».
Наступило гнетущее молчание. «Я пробую», — сказала золотая рыбка и надолго затихла. Шли секунды, минуты. Ответа не было.
«А помните вы, — неожиданно задала вопрос золотая рыбка, — закон о сохранении энергии?» «Помним», — брякнули хором все, лишь бы отвязаться от этих странностей рыбки. «Хорошо, будут вам сапоги!»
И в руках Пискунова появились... сапоги семимильные.
«А они... работают?» — дрожащим голосом вопросил он. «Не беспокойтесь – фирма «А.С. Пушкин, золотая рыбка и Ко» гарантирует. Всё? Я могу быть свободной?» «О да, ваше благородие!» — и все враз забыли о ней, вцепившись в сапоги. «Но бросьте же меня в море», — взмолилась золотая рыбка, видя, что на нее уже не обращают внимание. Энергетик, единственный «трезвый» человек – понятно, почему, – распутал сети и отпустил рыбку в море.
Лихорадочно погребли к берегу. Поспешно побежали к институту, как толпа наемников ворвались в двери. Хлынули волной в кабинет ведущего. Потоком захлестнули его и понеслись нарастающей лавиной на испытательный полигон.
Пискунов, немного в душе сомневающийся в правдивости слов золотой рыбки, пытался успокоиться. Лихорадочно, но непонятно объясняя ведущему инженеру, он надел на него сапоги и беспардонно толкнул его вперед.
Сапоги «работали» блестяще! И именно так, как хотел этого человек. Они бились о камни, терлись о гравий и землю – и не забывали своей обязанности.
Победа! Все смотрели на это чудо, разинув рот. А когда первый бум утих, энергетик шепнул Пискунову: «Машина-то «ест». Забыли мы о ней». «Да-да, выключай». Энергетик втихомолку скрылся, а к Пискунову уже пристал ведущий. Только открыл рот, пытаясь заговорить, узнать что к чему, напомнить о лимите энергии, уточнить о необыкновенной конструкции сапог – по виду самые обычные, но Пискунов лишь махнул рукой: «Всё завтра». Сапоги заперли в сейф и устало разошлись по домам...
Вот и пришло время кончать благополучно наш рассказ. Всё хорошо, что хорошо кончается.
... Когда утром открыли сейф, в нём было пусто. Ничего. Абсолютный ноль. Голые стенки. Как еще охарактеризовать то, что увидели Пискунов и его товарищи и что хотели, имея на то полное право, увидеть? Ужас обуял людей, страх и смятение отразилось на их лицах. Все кинулись проверять замки, двери, окна, блокировки, а Игорь, у которого был единственный ключ от сейфа и которым он утром в присутствии всех открыл его, побелевшими губами монотонно произносил: «Как же так, как же так!»
На замке, на окнах, на сейфе следов взлома обнаружено не было. Проверили блокировки – они работали исправно. И головы всех медленно, но неуклонно начали поворачиваться в сторону Пискунова, пока десятки глаз не вперились в него. Игорь вздрогнул, звериный страх полыхнул по его фигуре.
«Куда? Куда они пропали?» — эхо непонятного исчезновения сапог-скороходов безмолвно билось в стенах отдела.
Кинулись к вахтеру. Оказалось, что вахта уже сменилась. Пока вызывали прежнего вахтера Пискунов стоял в той же позе, в которой его заковали подозрительные взгляды сотрудников; казалось, он закаменел. Вызванный вахтер подтвердил, что Пискунов вышел из института вместе со всеми, вечером в институт не приходил, рабочий кабинет отдела Пискунова ночью не тревожился – сработала бы в противном случае сигнализация, но этого не было.
Все поникли головами, будто устыдились своих мыслей.
В тишину ворвался зуммер видеофона. «Игорь Пискунов, зайдите к ведущему. Вас вместе с ним вызывает начальник БЭПа». Молча разбредались коллеги молодого ГИПа, образовывая вокруг него мертвое, пустое, без всякой надежды и возможности помочь пространство.
Пискунов отсутствовал на работе весь остаток дня. Встревоженная Лариса сразу же по окончанию работы кинулась к его дому.
Она застала его сидящим на диване с грустно звеневшей гитарой в руках. «Что, Игорь, что?» — Лариса бросилась к нему. Он задумчиво отвел ее руки в сторону, показал жестом сесть рядом.
«Всё правильно, Лариса. Рассказал начальнику как есть, как на духу». «Наказали?» «Влепили строгача. Лишили дополнительного отпуска. Пророчили меня в заместители к ведущему – теперь посоветовали забыть об этом. Вот и всё». «Игорь, но куда же они пропали?» «Вопрос резонный, — Пискунов грустно усмехнулся. — Вот именно что пропали. Спрашивала нас золотая рыбка – помним мы закон сохранения энергии? Что ничто не исчезает, ничто не возникает из ничего. Спрашивала. И недаром! Но мы забыли об этом: отключив трансформирующую машину, мы «потеряли» навечно сапоги! О, глупец! Зачем я так сделал? Надо было тщательно изучить конструкцию сапог, а потом пропадай всё пропадом...» «Но еще не поздно, Игорь! Надо еще раз поймать ее, попросить снова». «Боюсь, что уже поздно. Не выйдет: Четвертый раз из небытия мы ее уже не вызовем – поддавшаяся материализации один раз, сказка уже умерла для нас и наших возможностей...» «Сказку знали: Пушкин, рыбак, мы».
Игорь заиграл на гитаре. Тихо, печально. Потом рванул струны; глядя куда-то вдаль, резко отчеканил: «Но я добьюсь своего! Я всё же создам самые настоящие сапоги семимильные. Ничто не вечно под луной!»
Они помолчали, боясь встретиться взглядами. Игорь поднял глаза первым: «А что, Лариса, выходи-ка ты за меня замуж». «Я согласна, Игорёк».
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
МагазинНовые рукописи
- Берегите мужчин! Автор: Шелейкова Нина Жанр: Публицистика
- Утки Автор: Виктор Верин Жанр: Проза
- Долина царей Автор: Крюкова Елена Жанр: Проза
Книжные новинки
- Заметки фенолога – 2024 Автор: Фирсов Геннадий Жанр: Книги РОСА
- Владимиров А.А. "Формирование микрогеометрии поверхности при вибрационном точении" Автор: Информационная служба РОСА Жанр: Книги РОСА
- Истина Рая Автор: Карханина Валентина Жанр: Книги РОСА
Облако меток
