Дети

Дата: 1 Декабря 2022 Автор: Колодько Илья

Вместе со знакомой по общежитию, Леной, мы движемся тёмными, пустыми коридорами детского дома. В нескольких шагах впереди чеканит шаг заведующая социального бюджетного учреждения. Её белый халат, как парус, крылатая причёска, как птица, мы, путники, следующие за ними в пункт назначения. Тускло. Освещение исключительно от дневного света, проникающего в редкие оконные проёмы. Такое впечатление, что ты находишься в зоне изоляции, где люди двигаются одними и теми же избитыми маршрутами, где электрический свет излишняя роскошь, не про них.

***
Лена называет детский дом, куда мы пришли навестить её дочь, “дурдомом”. У неё есть на то основания: она испила чашу сиротства до дна. Росла в детдоме, училась в школе-интернате. Она – инвалид первой группы, а это отклонение в здоровье запрещает людям исполнять функцию родителя. Лена так и говорит: “Мне нельзя иметь детей”. Физически развитая взрослая девушка понимает всё буквально, как маленькая. Этот запрет “на своего ребёнка” висел над ней с начала беременности, будто дамоклов меч. Лена рассказывала, что доктор, у которого она находилась под наблюдением по болезни, настаивал, чтобы она сделала аборт; что медперсонал из той же клиники принуждали её поставить подпись, чтобы лишить ребёнка на поздних стадиях вынашивания. Девушка уверилась в том, что её детю в этих стенах не дадут родиться живым. Она совершила побег в роддом. В это трудно поверить! Лена протиснулась между прутьями ограды накануне родов. Снаружи её поджидал в машине человек, проникшийся её положением, встретившийся ей на пути, наверное, из-за святой Елениной простоты. Сумасшествие? Самооборона? Инстинктивная защита своего ребёнка? Осознанное оберегание? Ведь прежде чем совершить побег, надо было учесть множество благоприятных факторов, отметить их заранее в памяти, наконец, увидеть скрытые возможности в больнице со строгим контролем. Наблюдающий врач, скажи ему заранее, отказался бы поверить, что такое по силам его пациентке. Она была умственно ограниченной, пропесоченной сильно действующими лекарствами, способными превратить человека в траву, не умела ни читать, ни считать.

***
На свет появилась вполне здоровая девочка. Плохая наследственность не проявилась. Быть может, у Лены болезнь носила приобретённый характер, она говорила, что среда обитания – интернат – сделала из неё калеку. За отца переживать не приходилось: физически это был человек без изъянов, вращающийся среди людей, работающий в офисе, сидящий в отдельном кабинете. А вот душевно?
 Елена интересовала его постольку поскольку, как объект для вожделения. Он понял, что она абсолютно беззащитна, безграмотна, не сможет постоять за себя и не обратится за компетентной помощью никогда. Он считал, что она, типа, его очередной игрушки, почти что, неодушевлённой вещи, всецело принадлежащей ему, его забавляющей. Когда Лена понесла от него ребёнка – она вдруг стала для него назойливой, проблемной, раздражающей. Интерес угас. Забавам пришёл конец. Она, наивная, думала обрадовать его тем, что у них будет ребёнок, – а он её презрел. Правда, пытался “по-джентльменски” предложить деньги,       чтобы исправить своё недоразумение, прервать компрометирующую   беременность – девушка отказалась их принимать, впервые пойдя наперекор своему возлюбленному. А тот и вовсе махнул рукой на Елену с ребёнком. Он-то считал изначально, что умственно отсталые залететь не могут. Лена в положении, говорила сама за себя. “То, что она доносит ребёнка – это маловероятно, –  думал он, – У неё просто-напросто для этого нет условий. Ну, а если, на худой конец, родит – кто ей такой «невменяемой» поверит, что ребёнок от меня?” Расчёт плохого парня оправдался. Он остался в стороне. Лена при записи родителей дочери назвала ФИО отца. Вот только эта запись значила для него пустой звук: его репутацию не запятнали, взыскания отсутствовали. Девочка получила фамилию матери, отчество на автомате записали по его имени.
 
***
- А как зовут твою девочку?

- Лена. Фамилия у неё, как у меня, Алексина.

- Скажи, Лен, почему ты назвала дочь своим именем? Ты ведь знаешь и другие женские имена.

- Так назвала, потому что запомнила, как пишется моё. А как я могла ещё найти свою дочь? Я знала, что её у меня заберут.

- Сколько ей лет?

- Ей – три года. Поэтому она ещё здесь находится. С шести лет детей переводят в интернат. 

***
Дорога выходит на кольцо. Лена дёргает меня за рукав. «Вон, видишь?» – показывает в сторону объездного круга. На склоне появляются следы от клумб. Как остовы  белеют их окаймления, заброшенные в небытиё фигуры, составленные из кирпича.  

 - Что я тебе говорила! – с детской непосредственностью, картавя, оживляется она. – Похожи на ту круглую букву? Как их проедем – надо выходить, не проспи!

Правда, за поворотом последовала остановка необходимая нам, водитель высадил поближе к «дому».
 
***
Здесь я впервые. Какая-то периферия, отшиб Приднепровска. По правую сторону дороги – поля, по левую – сосновый лес: стройностволый, ровненький, словно убранный под гребёнку. «Посаженный рукой человека», – делаю вывод.

 - Нам – туда, – показывает Лена в хвойный лесок, я начинаю различать сквозь зимнюю расчёску сосны очертание здания. Низкое декабрьское солнце разливается по нему. «Санаторного типа», – рождается ассоциация.
 
***
Дом этот ничем не отличается от ряда дошкольных учреждений, известных мне ранее. Все они строились по стандарту уже не существующего государства, в другую эпоху. Двухэтажное     «С»-образное кирпичное здание. Сад, куда меня в детстве водили, был такого же плана.

***
- Я не смогу встретиться с дочкой без Её разрешения, – сообщает мне Лена, – Побудь со мной только, я не хочу заходить к Ней одна.

- Кто это – Она?

- Главная в этом дурдоме. Здесь все Её слушаются и боятся.

- И ты?

- Я Их знаю…

Лена нажала на кнопку звонка. Что-то клацнуло, искажённый связью голос спросил: «Кто вы?» «Это я, Лена, дочку навестить пришла».  «Какая ЛЕНА?»  «Меня прав лишили по уходу за ребёнком», – девушка заметно нервничала. «Фамилия?».  «Алексина!» «С этого надо было начинать», – резюмировал потусторонний голос.

*** 
  Прежде чем войти к Ней, Лена повернулась ко мне и убеждённым тоном предупредила:

- Ты только, смотри, не вздумай передать Ей гостинцы, что мы дочке принесли. Они тогда детям не отдадут – сами всё умнут.
 
***
Дверь открыла немолодая женщина в белом халате с озабоченно-печальным лицом. В её облике не было лишнего, а предметы одежды изящно выделяли достоинства, в том числе занимаемое положение на работе. Медальон с многочисленными цепочками, надетый поверх тёмной водолазки, покоился аккуратно в выемке ворота, в зоне декольте.

- Вы хотели видеть свою дочь, правильно?

- Да, я хотела с дочерью повидаться.

Женщина с сердобольным лицом взглянула на часы.

- Что ж, сегодня суббота – визиты положены. По времени  у них как раз “тихий час” заканчивается.

Я сделал вывод, что эта дама, курирующая посещения, – заведующая социальным учреждением. Она же, задав дежурные вопросы, остановила внимание на мне.

- А кто – этот молодой человек?

- Это – мой хороший знакомый, Илья. Он меня сюда проводил.

- Значит, вместе на свидание?

- Да, – снова вступила Лена.

- Пойдёмте, я отведу на место.
 
***

- Илья, завтра какой день?

- Суббота.  Семнадцатое декабря.

- Это хорошо. Я к дочери собираюсь. Вот хотела всё тебя попросить, чтоб ты поехал со мной. Я сама дороги не знаю, а тебе подскажу, где садиться. Мы так уже ездили.

Лена рассказывала, что её каждый визит в детский дом кто-то да сопровождал. А в этот раз она узнавала у доверенных лиц, но все они не могут. Девушка решила попытать счастья у нового знакомого, которого интересовала её жизнь.

Конечно, я ей поверил. Добраться до пригорода Лене одной, без чьей-либо помощи, представлялось из области фантастики. Её умственное развитие едва ли достигало уровня десятилетнего здорового человека, если такое сопоставление вообще допустимо.

- Хорошо. А в какое время?

- Надо собираться часов в двенадцать, пока туда-сюда…

- Давай, в одиннадцать выходим. Согласна?

- Давай так.
 
***
Путь к детям занимает всю длину слепленного коридора. Что удивительно, во весь обход первого этажа мы не встречаем ни единой живой души. Пространство хранит  молчание. Опять же, если брать сад моего детства. Когда нас туда водили, передавали на поруки воспитателям, процесс жизнедеятельности в нём не угасал ни на секунду. Сад представлял собой многозвенный взаимосвязанный механизм, заведенный на благо ребёнка. В нём постоянно шёл дым коромыслом. А тут кругом кричащая тишина. В выходной. А он вообще существует у детей из детского дома, этот выходной день?   

 ***                                                                               
О чём я думал тогда? В тот день за всё время движения к детям я летал в облаках, беззаботный, беспечный, словно впереди меня ждали ни дети из неблагополучных семей, а райские кущи. Казалось, ни что не могло омрачить моё приподнятое настроение, ни известные мне жуткие эпизоды из жизни обездоленной Лены, ни её предупреждения в эту поездку, ни сопутствующая атмосфера детского дома, где всё кричало. Я же оставался глух от неведения, пребывал в уверенности, что живу лучшую жизнь в лучшем из миров. Посещение этого закрытого бюджетного учреждения считал лёгкой прогулкой вроде вылазки на природу с друзьями или сеанса в кино – я не отдавал себе отсчёт, куда я попаду. Естественно, установок никаких перед собой не ставил. Предвосхищал всего один поверхностный вопрос: «Кто вы?»  На случай, чтобы пустили. В мыслях я искусно парировал: «Друг семьи». По сути, ответ нёс голое позёрство, заочное любование собой через незнакомых мне людей. В далёких от «дома» мечтах – одновременно, в тесной с ним связи – я выступал рыцарем на белом коне.

***
Мерный такт каблуков, скомкавшись, обрывается. Мы останавливаемся перед высокой двустворчатой дверью, заведующая жестами показывает, что гостям дальше нельзя, ожидайте тут, поодаль от дверей. Отойти необходимо, наверное, чтобы освободить личное пространство для ребёнка. Осмотревшись, различаю здесь прихожую с проёмом на выход.
Из комнаты с высокими потолками появляется упитанная женщина в белом халате с коротким рукавом, очевидно няня.

- Наталья Григорьевна, выведите Лену Алексину сюда, в прихожую, – распоряжается дама с украшениями типа стетоскопа.

- Сейчас-сейчас, одну минуту. Приведу её в порядок, а то мы ещё не умывались, – отзывается няня уступчивым,  не по стати тонким голосом.

Зазор от недоприкрытой двери служит нечаянным источником информации оттуда. Лампочка тщетно надрывается, такой же эффект, как если в приёмном зале дома культуры на место многоярусной люстры повесить одну единственную люминесцентную лампочку, которую мы покупаем для квартиры.

Тишина режет слух.  Я понимаю, что вот сейчас нянечка вмешается в общение детей, сделает объявление. А каждый ребёнок ждёт – за ним придут, непременно придут…

***
Из-за дверей вдруг вырвался вой. Гнетущий общий глас. Столько боли вмещал этот плач, столько несчастья, такая в нём сквозила непоправимая разлука. Всхлип поруганного детства стоял в ушах, чудилось, что тотальный вой нарастает, наступает на меня, и нет такой силы в природе, которая в состоянии сдержать их стремление быть детьми. Ведь все они имеют право на родителей, знают, – скрывай от них правду, отгораживай от внешнего мира – что мама и папа существуют, только они по чудовищной ошибке у них потерялись. Сердце неистово сжалось, казалось, что если дети подобно неукротимой волне выплеснутся наружу, предстанут вдруг разом передо мной, оно не выдержит, разорвётся.    

***
Лучший из миров дал трещину. Мучил пронзительный вопрос: за что их так? Они же только на свет народились, яко ангелята. Как так вышло, что детей кинули? Почему они так поступили? Отказались от собственных детей, и многих даже не волнует, что ждёт оставленных малюток. Слили детей – и поминай, как звали. Вполне возможно, родители погибли, но существуют наверняка родственные связи, ближайшие родичи. Куда они смотрят, бросая малого на произвол? Вдумайтесь, эти дети подвержены ежедневному стрессу от чувства собственной неполноценности из-за отсутствия взаимосвязи “родитель-ребёнок”! Маленькие беспомощные дети, отвечающие за ошибки биологических отцов-матерей, взрослых сознательных людей, расплачиваются за них собственным животом.

Думаю, многие из взрослых не подозревают о том, на что обрекают рождённое дитя. Они даже не знают, где их дети, не смотрят на них – ни то, что своими – чужими глазами! (то есть, со стороны). Никогда не ощущают рубцы на детских сердцах, не чувствуют страдание по заповеданному семейному счастью. Взглянули бы, прочувствовали на своей шкуре, каково это расти в приюте?

Складывалось впечатление, что их всем миром жутко обманули (забористое слово точнее передаёт суть происходящего). И продолжают…  

***
«А может, ну их? Что я здесь забыл? – 25 кадром мелькнула, змеёй подколодной подкралась иная мысль. – Я эту кашу не заваривал – и пробовать её не собираюсь».

Иная подталкивала к бегству. При этом, если б эта вроде нечаянная мысль укоренилась, переросла в соображение – я бы забыл обо всём на свете, и об инвалиде Лене, и о маленьком ребёнке. О последствиях дурных помыслов, к счастью, имею понятие.

Сейчас девочка маленькая появится, а я покажу ей пятки. Каково ей будет? Мои действия станут для неё яркой иллюстрацией побега всемогущего взрослого. Понятно, моя роль в её жизни несущественна, но зачем обижать ребёнка, выставляя напоказ равнодушие, проявляя плохие качества, «ЗА ЧТО?» ей такое наказание за чужие недостатки – мои слабости? Чем я лучше тех взрослых, которых теперь виню?

***
В памяти всплывает телевизионная картинка, которая мелькала передо мной на днях. Информация меня тогда, казалось, не волновала, даже не помню, где на неё наткнулся, но краем глаза, незанятым вниманием она до меня всё-таки дошла.

 Известный общественности – по интеллектуальной игре «Что? Где? Когда?» – адвокат Михаил Борщевский делится возникшими чувствами при посещении детского дома. Оказывается, супруги Борщевские, уже имеющие собственных внуков, совсем недавно принимают в семью деток. Адвокат произносит фразу, которая западает. Высказывание привожу не дословно. «Среди нас есть люди, утрачивающие интерес к жизни, становящиеся бездумными потребителями. Я думаю, что если бы они увидели, как эти дети живут вне семьи, – их отношение к жизни изменилось бы кардинально».

Конечно, детский дом стал откровением для немолодого правозащитника. Интересно, когда господин Борщевский столкнулся лицом к лицу с брошенными детьми, что служителю правосудия сказала Фемида?

***
 Вот-вот сюда явится маленький ребёнок, а у меня катятся слёзы и весь вид  расстроенный, неутешительный. Что сложится в сердце у маленького при виде меня? Он составит впечатление, что большой мир, откуда я пришёл, наполнен печалью. Я могу пошатнуть веру о настоящем  мире у этого ребёнка – что же тогда ему останется?..  Надо быть радостным,  излучать счастье, вопреки всему встреченному здесь, быть.

***
Будто выбившийся из солнечного снопа лучик пробился в укромный тайник, из комнаты робко вышла худенькая девочка, плача вголос, неся в себе общее горе товарищей по несчастью. Маленький русоволосый лучик несмело заходил, как бы на ощупь по-над стеной, без оглядки в нашу сторону.

Наверное, дитё преодолевало внутреннее переживание, боязнь увидеть самого близкого человека после долгой разлуки. Мать навещала дочку нечасто: старалась раз в месяц, а в периоды, когда её забирали в клинику, поправляли нервы, проводя одному богу известные медикаментозные опыты, старшая Лена терялась во времени, память к ней возвращалась не сразу.

Всё же маленькая перевела взгляд из пустоты, повернула голову, увидела мать – пуще заголосила, как бы демонстративно подчёркивая перед нами, взрослыми, свою беду. Старшая растерялась, сделала несколько нетвёрдых шагов навстречу, нервы дали сбой – с искривлённым лицом девушка бросилась прочь, к выходу.

***
Няня и заведующая переглянулись, недоумённо пожали плечами, таких коленец Елена при свиданиях с дочкой ещё не выкидывала, тем не менее, не увели ребёнка. Стильная дама, носящая халат как вечернее платье, видя мои недавние терзания, поинтересовалась:

 - Вам не плохо? Воды принести?

- Я в порядке, – мне удалось унять эмоции, – Спасибо.

Она одобрительно кивнула. Няня подступает к девочке, ведёт ко мне:

- Лена, а посмотри, кто к нам пришёл! А что дядя тебе принёс! Отдайте ребёнку – она скорее успокоится. Вот так.

 Вынесли стул, поставили на середину прихожей, заведующая присела напротив, близ комнатных створок. 

- Если б вы знали, какая Леночка у нас умница! Какая прилежная, хорошая девочка! – продолжает нас знакомить друг  с другом.
 
***
Подхватываю русоволосый лучик, бережно переношу на колени, и, знаете, лучик остаётся. Он проник сюда с надеждой. Посланец солнца излучает внимание. Трепетно струится.
 
***
Существует за гранью нашего разума связь событий, когда теперешнее восстанавливает прошлое. Я переношусь в детство.

Мы с отцом в парке аттракционов. Под навесным павильоном на площадке снуют машины, их полно, что кажется негде им разминуться. Машины, как настоящие, гоночные с двумя белыми полосами на бампере с номером в кружке, который я ещё не выучился читать. На площадке, таком себе катке, они часто соударяются. Тем интересней, в общей кутерьме надо уметь выруливать. Папа достаёт билет, и мы садимся в машину. Он – на сидение, а я впереди, почти что стою за рулём, папа меня удерживает, прикрывает руками и коленями. Я, конечно, хватаю руль, и отец берётся за него. Сверху сыплются искры от труб соединённых с гонками. Папа жмёт на педаль, мы срываемся с места. Дух захватывает, на самом деле страшно, но с  отцом я не боюсь. Меня накрывает восторг: я улюлюкаю, надуваю щеки, жужжу, дрынчу, изображая звуки мотора, визжу что есть мочи, удивляюсь, куда девается мой пронзительный крик в стоящем гаме и грохоте.   Папа улыбается в усы, он радуется за меня.

- Ну что, сын, справился с управлением? – спрашивает он, когда мы сходим на землю.

- Я как ты, папа!       

***
«Я, как папа», – врезаются в память, крутятся в голове принадлежащие мне слова из далёка.

«Я, как папа», – вслух произношу наполненное, значащее, осенённый открытием данности.
 
***
Её холодные ручонки обжигают мне сердце. Беру их в свои. Тянет нелицеприятно высказаться в адрес попечителей. Перед нами с невозмутимым лицом всё с той же печатью озабоченности  непоколебимая заведующая. Может, у неё самой есть приёмные дети, но в настоящий момент она видится мне деспотом. Тепло пододетая, наверняка с обогревателем в кабинете – Они себя не обидят. А в помещении холодно, свет в комнате с детьми явно в недодачу. Кто устанавливает нормы?
 
***
 Не представляю себе, как происходят свидания. Что надо делать? Как вести себя с детьми? Маленькие для меня – загадочный Новый Свет. Само собой  хочу защитить ребёнка. Как это сделать? Выяснить, узнать как можно больше про них. Русоволосый лучик на моих коленях наводит на простое решение. Мысленно я обращаюсь к девочке, как бы утверждаясь в своём намерении. Смотри, Лена, кто перед нами? Управительница, собственной персоны. Она пришла проконтролировать встречу, чтобы чего не вышло. Контингент навещающих родственников не внушает доверия, к тому же она привыкла держать всё в ежовых рукавицах. Эта важная госпожа  будет сегодня держать ответ перед тобой, а мы будем обращаться к её совести. У нас великолепный тандем. Я поведу.

Начинаю разговор с места в карьер, без вступления, не представляюсь, а просто заведующей к сведению:

- Александра Егоровна, сколько у вас здесь нахожусь, а мне нисколечко не жарко, напротив, комфортно, верхнюю одежду нет желания снимать. Это у вас так отапливают? – с едкой иронией.

- Это, наверное, потому, что вы присели напротив наружных дверей, – не улавливает она моего посыла.     

- Если бы так – а у ребёнка руки холодные, – как бы невзначай, замечаю, – Это отчего? Экономия?

Дама пристально смотрит на девочку, притихшую на моих руках. Малышка смотрит на неё с нескрываемым любопытством, ждёт объяснений, «как так, в доме, где мы  живём – плохо отапливается?»

 - У нас бюджетное учреждение. Социальное. А в социальном сегменте, сами понимаете как, не только у нас, – вздыхает она, – Вот и приходится сводить концы с концами. Стоит вопрос, что нас совсем могут закрыть, в связи с проводимой программой оптимизации. Детей мало на общую площадь дома, затратно выходит, – говорит обречённо.

- Как им здесь живётся? – продолжаю без отступлений.  

- Мы наших детей любим, заботимся о них. Правда, Наталья Григорьевна?

Няня растерялась, не возьмёт в толк, что от неё требует старшая, залопотала невнятно, будто сама обратилась в ребёнка из младшей группы.   

- Хорошо детям у нас? – ищет поддержку дама в “вечернем” халате.

С коротким рукавом как-то взволновано поспешно подтверждает.

Я не принимаю на веру эти слова, напротив, такая постановка вопроса добивает: как можно назвать жизнь абсурда хорошей? «Как же, любите, – интерпретирую по-своему, –  постыдились бы при них говорить».

 -  То есть, вы считаете хорошо, как мы с вами когда-то? – утрачиваю контроль над речью.

- Послушайте, наше бюджетное учреждение – специальное. Понимаете?! То есть, специфическое, закрытого типа. – Со значением, расставляет акценты, – Контингент дома – дети без семьи, то есть, такие, от которых родители отказались, или же родители не в состоянии выполнять свои функции. Что вы от нас хотите? Если брать среди детских домов – у нас ещё, слава богу. Я это имела в виду.  

Убого так легко обидеть, потому что он априори не ответит, не постоит за себя – он беззащитен. Экономят за его счёт, как не парадоксально. Обманывают как слепого на городском рынке. Он собирает грошики на жизнь, подставил крынку, а беспризорные мальчишки то и дело обирают инвалида, выбирая себе из крынки монеты большего достоинства. Так и живут.

С заработной платы трудоспособных людей исправно вычитают налоговую часть, которая предназначена для них, бюджетников, а они здесь концы с концами сводят. Как же так? В голове не укладывается.

- По тому, с чем я в доме столкнулся – живётся им худо. Плохо живётся, – рассуждаю вслух, – А я считал, лучшее – детям. А тут жалкая насмешка, вроде всё нормально, соответствует, всё как в лучших домах.

- Кто вы такой?– не выдерживает важная госпожа, – Кто дал вам право нас обвинять? – она не скрывает своего раздражения.

Последовавший вопрос я мысленно парировал, помните? Как же, он высвобождал моё самолюбие, как поглаживание – джина из Волшебной Лампы. В свете пережитого недавнее эффектное позёрство обратилось в ранящую глупость. Какой ещё ДРУГ СЕМЬИ? Как я мог такое подумать? Это же кощунство по отношению к ним.  

- Я Лену сопровождал. Мы в одном общежитии живём. Вы же знаете, она сама не в состоянии досюда добраться, – говорю и вместе с тем жалею о том, что я никакой не инспектор, уполномоченный  организацией, а как было бы кстати увидеть всё здесь своими глазами. Замечаю, что заведующая опасается, что я из организации или, того хуже, из органов.  Документ соответствующий ей бы сейчас предъявить, чтобы проникнуть дальше, куда обычных гостей не пускают – но нет такого документа у меня. Говорю, как есть, что я – просто знакомый.  

***
Девочка сидит смирно, не шелохнётся, какой там, обернётся. Вспоминаю себя в её годах. Бывало, к нам в гости приходили папины друзья, подолгу разговаривали с отцом, тет-а-тет. Я тоже крутился под боком, мне скоро наскучивали однообразные разговоры, заложенные руки, лица, с какими они толкали умные мысли, авторитет отца, которым он обладал в глазах захожих товарищей. Беседы могли тянуться часами,  и я отвлекал внимание на себя. Лазил по дивану за их спинами, усердно себе пыхтел, дефилировал от папы к дяде, размахивая, перед в упор не замечающими меня взрослыми каскадом волос, наконец, просто забирался гостю на шею. Правда, я знал к кому можно лезть на глаза, ведь дядь я запоминал, как фотографировал. С незнакомыми, в первый раз встреченными,  заигрывать не спешил: держался в стороне, наблюдая между делом за новым гостем нашего дома.

 А как поведёт себя Лена, если я в другой раз к ней приду? Хоть дети без семьи – замкнутые, “забитые”, но ведь не может же не запомнить.
 
***
Река входит в тихое русло. Диалог принимает спокойное течение. Вода тихая, судоходная. Тема не исчерпана. Напряжение снялось, круговерти позади. Движемся дальше. Прокладываем сообщение. Мы не суемся в арктические льды, где терпит бедствие научная экспедиция полярников, не идём на выручку в суровый северный край, где на отколовшейся льдине дрейфует рыболовецкая артель. Наши цели не освещаются в передовице газеты – все герои на больших стройках, прорывах, в оборонной мощи, в прославлении государства. Пусть цель маршрута выпадает из общественного мнения, которое, в принципе, формируемо, тем не менее, она обозначает человеческую ценность, раскрывает проблему, актуальную для человека социума сего дня.
 
***
-  Скажите, у детского дома есть спонсоры? Кто-то шефствует над вами, оказывает помощь?

-  Кому мы нужны? Кто в нас заинтересован?

-  А отдельные люди, волонтёры,  хоть кто-то помогает?

Ухватываю соломину щедрого солнца.

Классная руководительница объявляет нам, шестиклассникам, что мы берём шефство над младшими учениками из школы-интерната. Что, как старшие, в наши обязанности входит: помогать слабому, попавшему в тяжёлые жизненные условия, оказывать поддержку, в какой-то мере озаботиться насущными проблемами детей из специальной школы. Подумайте, что вы можете для них сделать? Она подсказала, что можно отдать им одежду, из которой ты вырос, но которая сохранилась в хорошем состоянии, или принести, например, игрушки, книги – всё пригодится; воспитатели между ними распределят, кому что необходимо.    В течение недели Раиса Ильинична напоминала, чтобы к отчётному дню мы подошли осознанно, как подобает старшим, сильным, благополучным, что должно значить – могучим. И мы подошли во все оружие, пожаловали к ним на территорию, и встреча двух миров состоялась. Педагоги общались о чём-то своём, а мы – дети, с неприкрытым вниманием окидывали друг друга: тех, с кем нас обоюдно успели познакомить в классах.  

-  Капли в море, тут родных не дождёшься. Своими силами в основном поднимаем. Ну, конечно, для всех неравнодушных к судьбе этих детей у нас двери открыты.   

-   Часто к вам приёмные родители обращаются?
- Ага, дождёшься вас! Конечно! Когда брать ответственность – вас нет. Большинство детей, что воспитываются у нас, переходят в интернат. У нас здесь собраны дети возрастом с трёх до шести лет. Все они находятся под опекой одних и тех же воспитателей, собраны в одну общую группу. В этой группе на данный момент 26 человек.   

Произвожу ревизию в архивах памяти. В мой сад тоже водили детей   3-6 лет. Правда, существовала дифференциация по возрасту, группы набирали из одногодок.

-    Касательно усыновления, у нас здесь это довольно редкая практика. Люди больше предрасположены усыновлять малюток с приюта, (ясли: аналог дошкольного учреждения для семейного ребёнка, – прим. авт.), как правило, с года до трёх. Почему? Общество считает, что они проще адаптируются в приёмной семье  – тогда, как старшие, уже понимают, какие они дети, и что родители – приёмные. Дальше с возрастом шансы на обретение семьи падают. Когда же ребёнок достигает подросткового возраста, он уже сам может не захотеть, отказаться от приёмных родителей. В силу своей психологии, ведь они живут с отверженностью, которую им нанесли.
 
***
И где мне её искать? Тут самому впору потеряться.  Солнце догорало. Цвета тускнели, теряя оттенки, свет отступал под напором тени. Всё вокруг становилось безликим, глаз отталкивался от сгустков, однородных масс ещё недавно разнообразного мира. Лена, будто услышала мои мысли, вышла из тени.

- Ты чего убежала?

- А чего она меня расстраивает? Мать к ней пришла, а она в крик!

- А как тут не плакать, когда вместо семьи у них лагерь, и выбора нет?  Послушай, Лен, дорожи общением с дочкой, ты же сама говорила, что каждая встреча может стать последней, а для вас обеих свидания так необходимы.

- Как моя дочка?

- Знаешь, она быстро успокоилась. По-моему, её заинтересовал разговор с заведующей. Мы с ней задавали главной вопросы.

- Какие?

- О жизни собачьей человеческих детей.

- К тебе можно обращаться, чтобы попасть к ней сюда?

Эта просьба меня удивила, ведь общение дочки-матери нелепо оборвалось при мне. Но Лене было не до доморощенной мнительности, она цеплялась за выживание, смысл которого заключался в дочери.

-  Смело можно.
 
***
С тех пор я Лену больше не видел. Очевидно, девушку в очередной раз забрали в больницу. Лена не вернулась в свой угол ни через месяц, ни через полгода, ни через год, ни в оставшееся время, которое я жил в общежитие. В комнату, тем не менее, никого не вселяли, будто действовало неведомое в свете табу.

 Продолжительность жизни в нашем развитом мире, измеряется  поступлением средств со счёта плательщика. Пока капает денежка, человека списывать рано. Вот и Лена числилась… Существовала в коматозном состоянии.