Себя не жаль. Обманутых жалею.
Им в августе приснился страшный бой.
Шел дождь. Они от злобы Водолея
Укрылись под газетной шелухой.
Там девочки, одетые в газетки,
Прикусывая истеричный крик,
На танки шли, как смелые танкетки.
Там было все из фильмов или книг.
Но книгу эту – чья рука листала?
Там человек, скривив в усмешке рот,
Глядел на строчки…Там огня с металлом
Шел спор…Но все же этот спор – не в счет.
Сценарий был изжеван режиссером
И он листал ту книгу с холодком…
Во тьме суфлер подсказывал актерам.
Какой-то зритель плакал, в горле – ком.
Я тоже плакал в полутемном зале,
Полуголодный, пьяный и больной.
И, ошалев, я понимал едва ли,
Что разыграли сцену над страной.
Под светом ярких импортных софитов,
Во тьме и при отсутствии дверей,
В том зале, где к сиденьям мы прибиты
И снизу вверх взираем на царей.
Я тоже плакал…Радио «Свобода»
В ночи светилась радиоглазком.
Смотрели вверх притихшие народы
На ярко освещенный Белый дом.
Он возвышался на огромной сцене,
Он собран был из бутафорских плит.
И опасался режиссер, что стены
Рассыплются, коль ветер налетит.
Но ветер не пришел, и рухнул ливень,
И все промокло – стены, танки, враг…
Какой-то зритель, молод и наивен,
Полез на сцену, защищая флаг.
Когда он падал, многие актеры
Не поняли, что это – не игра.
Окрасила загадочным узором
Кровь белое полотнище шатра.
Разбрызгалась…
Подумали, что – краска.
За занавесом – стали подымать
И щупать пульс…Но не актриса в маске
Рыдала в полутьме, а чья-то мать.