То прекрасное время

Дата: 29 Декабря 2017 Автор: Сергеев Леонид

Районную библиотеку на нашей окраине судьба послала мне как нельзя кстати — я готовился поступать в институт и мне предстояло прочитать немало литературы. Я набрел на читальню случайно, по пути с работы; она находилась на втором этаже жилого дома в тихом месте. При входе в читальный зал была раздевалка, чуть дальше — подсобка с книжным фондом, каталог и «кафедра» — обычный стол, где принимались и выдавались заказы читателей.

 

В раздевалке работала тетя Маша, низкорослая старушка с поразительно маленькими руками — ее высохшие, скрюченные пальцы напоминали лапы птицы; и все лицо тети Маши, морщинистое и острое, с крохотными, как дробинки, глазами, тоже напоминало какую-то птицу. Тетя Маша ходила на работу с лохматой собачонкой, и та весь день проводила с хозяйкой в гардеробе.

 

— Не с кем оставить дома, — объясняла тетя Маша сотрудникам, — а одна скучает, скулит.

 

Завсегдатаи читатели подкармливали собачонку, выгуливали во дворе за домом.

 

Читальный зал представлял собой просторное помещение со стеллажами вдоль стен, на которых красовались энциклопедии, словари и периодика — журналы, газеты; столы были простыми и удобными — на каждом стояла настольная лампа и лежали стопки белых листков для заметок; а на окнах всегда благоухали живые цветы. Это был особый мир, мир тишины, где слышался только шелест бумаги, скрип авторучек, шорохи, вздохи… Маленькая, уютная библиотека казалась райским островом; райским еще и потому, что там работали симпатичные девушки — приветливые и внимательные; они, как истинные книжницы, читали все издания-новинки и знали, что предложить самому привередливому книголюбу.

 

Случалось, какой-нибудь старикан библиофил, покопавшись в каталоге, не находил нужной книги и начинал ругать хилый фонд книгохранилища, но сотрудницы быстро его успокаивали, заказав книгу по телефону в центральной библиотеке.

 

Бывало, какой-нибудь студент не успевал выучить материал к экзаменам, и ему выдавали книгу на дом, что вообще-то запрещалось, но девушки-сотрудницы всегда старались прийти на помощь, доверяли читателям, и в ответ на это доверие их никогда не подводили.

 

Библиотекарши получали небольшую зарплату, но по-настоящему любили свою работу: составляли тематические каталоги по живописи, драматургии и кино; в юбилеи известных писателей устраивали вечера — на стендах появлялись книги мастеров, одна из сотрудниц рассказывала о их жизни, другая читала отрывки из их произведений...

В библиотеке царила теплая, семейная атмосфера: сотрудницы подменяли друг друга на разносе и выдаче книг; если одна шла в театр, другая выполняла ее работу; девушки дружили с постоянными читателями библиоманами и покуривали с ними на лестничной площадке, а после работы приглашали в подсобку на чаепитие, и, само собой, совместно отмечали праздники и дни рождения — скидывались, покупали торт, вино и после закрытия библиотеки, в читальном зале устраивали застолье.

 

Я сразу стал завсегдатаем библиотеки, подружился не только с сотрудницами, но и с постоянными читателями, библиотека стала моим вторым домом; хозяин, у которого я снимал комнату, даже в шутку прозвал меня «книжным червем».

 

Каждый вечер я приходил в библиотеку и, в ожидании своего заказа, устраивал перекур с читателями и сотрудницами, свободными от работы (и потом, уже когда корпел над книгами, не раз и не два выходил в «курилку»). Там, на лестничной площадке, я узнавал о литературной, театральной и киношной жизни столицы (большинство читателей были студентами, а многие сотрудницы учились на вечерних отделениях вузов).

 

Во время тех перекуров я поумнел на голову, заранее вжился в студенческую среду. Забегая вперед, скажу, что, несмотря на все усилия, студентом я так и не стал, меня никуда не приняли, но те разговоры на лестничной площадке, забористые споры студентов заменили мне, как минимум, два курса университета.

 

Так вот, получив книги, я проходил в читальный зал, усаживался на любимом месте — в углу, около батареи, — включал настольную лампу, открывал книгу и погружался в чтение. И забывал про все дела; для меня существовал только освещенный закуток стола, на котором происходили исторические события, создавалось и разрушалось личное счастье; на том крошечном пространстве я совершил самые увлекательные путешествия, познакомился с удивительными людьми — стол раздвигался до бесконечности. Маленькая районная читальня, светлое пятнышко на столе — а надо же! — там было сосредоточено все, что волновало весь мир. Нередко я зачитывался до закрытия библиотеки, и по пути домой не мог прийти в себя, переполненный впечатлениями.

 

В библиотеке работали две неразлучные подруги, двадцатипятилетние Таня и Галя — «мечтательница» и «энтузиастка». В глазах Тани постоянно виднелась какая-то сосредоточенная грусть; походка у нее была робкая, голос слабый; она не курила, но появлялась на лестничной площадке «для общения». У Гали был озорной взгляд, низкий твердый голос, а книги она разносила торопливо, стремительно, на ходу поправляя длинные волосы, рассыпанные по плечам. Подруги были незамужними, в шутку называли себя «старыми девами» и не стеснялись говорить, что «ждут мужчин, отличных во всех отношениях».

 

Кроме неустроенности в личной жизни подруг объединяла любовь к киноискусству — не модное увлечение фильмами и поклонение актерам, что свойственно симпатичным девушкам, мечтающим о театральной карьере, — они никогда и не хотели быть актрисами — их объединяло серьезное изучение истории и теории кино, обе учились на вечернем отделении киноведения института кинематографии. Они не пропускали ни одной новой картины, постоянно ходили на просмотры старых лент в Кинотеатр повторного фильма, на каждого актера и режиссера заводили карточки со своими заметками к той или иной работе. И Таня, и Галя жили в семьях со средним достатком, но умели хорошо одеваться, «недорого и со вкусом», — как они объясняли любопытным.

 

На выдаче книг сидела маленькая веснушчатая Лера; нервная, восторженная, немного взбалмошная, она быстро всем загоралась и с невероятной готовностью поддерживала любое предложение подруг, будь то поход на выставку или вылазка на природу. Лера училась на вечернем отделении пединститута и жила за городом с матерью и дочерью, которую водила в детский сад на пятидневку.

 

Когда-то Лера встречалась с одним парнем, но он бросил ее, как только узнал, что у них будет ребенок. И мать была против безотцовщины, даже пригрозила выгнать дочь из дома. С отчаяния Лера решила покончить с собой.

 

— Вот дура, — вспоминала она в «курилке», — хотела умереть из-за того дуралея. Сейчас мне смешно. А тогда легла на рельсы, даже газетку постелила, чтоб не испачкаться. А один железнодорожник меня оттащил, и отшлепал, и привел к матери, и все рассказал, а мне объяснил, какая я дура. Такой хороший дяденька! Всю жизнь его буду помнить.

 

«Книжницей со стажем» в библиотеке называли Тамару, высокую красивую тридцатилетнюю женщину, которая обладала сильным притягательным полем — к ней тянулись все сотрудницы и читатели. Всегда в хорошем настроении, с прекрасной улыбкой, она для каждого находила приятные слова — иногда мимоходом, от душевной щедрости, бросала легкий комплимент или какую-нибудь шутку, и тем самым каждого заражала своим настроением, как бы подпитывала маленькими радостями. Когда она выходила покурить на лестничную площадку, какие бы неприятности ни переполняли меня, общаясь с ней — да что там! — просто глядя на нее, я сразу веселел. Тамара закончила Библиотечный институт, была замужем, воспитывала сына школьника.

 

Заведовала библиотекой Фаина Ивановна, тихая, даже застенчивая женщина, невероятно преданная книжному делу. Библиотеке всего раз в год отпускали небольшой денежный фонд для приобретения книжных новинок, но Фаина Ивановна после каждой зарплаты обходила книжные магазины и дополнительно покупала на свои деньги интересные издания. Ее можно было видеть в букинистических лавках, где она выискивала редкие книги, подшивки старых журналов, монографии... Особо усердных читателей, дотошных «книгоедов», вроде меня, Фаина Ивановна часто приглашала в свой кабинет и показывала «золотой фонд» — коллекцию ценных книг.

 

Между собой сотрудницы называли библиотеку «наше царство». Заведующая Фаина Ивановна считалась «королевой», Тамара — «принцессой», остальные девушки — «карандашиками», потому что носили на шеях нитки с привязанными карандашами, чтобы всегда иметь их под рукой.

 

Каждый вечер за Тамарой заходил ее муж Александр, театральный художник, хромоногий горбун с прямо-таки скульптурным лицом. Он красиво и умно ухаживал за всеми сотрудницами, в «курилке» запросто знакомился с читателями, всему давал неожиданные, но точные характеристики, интересно рассказывал о театральном мире и при этом никогда не говорил о себе, хотя его имя значилось на нескольких афишах.

 

Мы с Александром сразу стали друзьями и не раз вели длинные беседы «за жизнь» — в основном говорил Александр, а я, как губка, впитывал его житейские лекции.

Несколько раз Александр и Тамара приглашали меня к себе, угощали домашним ужином (для меня — роскошь в то время), а потом Александр показывал мне свои работы — ставил подрамники и картоны на диван и спрашивал:

 

— Не бликует? Хорошо видно?

 

В его работах был энергичный рисунок и мощная кладка мазков. Он объяснял их простыми, доходчивыми словами, долго передо мной не держал; улыбаясь, отмахивался, легко, даже чуть небрежно, убирал картину и ставил следующую.

 

— Все это так, закваска, заготовки, — бормотал. — Когда-нибудь, может, и сделаю что-нибудь стоящее, а пока только подбираюсь... Вот настоящие вещи! — он кивал на стену, где висели репродукции с картин Коровина и Кустодиева. — У них, у мастеров, все продумано, логично. Во всем простота и ясность... Искусство ведь не что иное, как поиск гармонии. Гармонии между возвышенным и заземленным, человеческим...

 

Иногда я засиживался у них до полуночи, и тогда Александр провожал меня до метро; по пути брал под руку и, вышагивая рядом утиной, переваливающейся походкой, восторженно говорил о красавице жене, о сыне, с которым по воскресеньям ездил на этюды... Счастье переполняло его, он то и дело, как мальчишка, чиркал ладонью по стенам домов, припадая на больную ногу, смешно подпрыгивал под деревьями, пытаясь сорвать листву, желал «доброй ночи» встречным незнакомым полуночникам — в нем было много прекрасных чудачеств, свойственных незаурядным натурам.

 

Кроме студентов, библиотеку посещали рабочие, выпускники средней школы, пенсионеры.

 

Каждый вечер в читальном зале сидел парень, работающий землекопом на стройке. У него было одутловатое лицо и вялая походка, он готовился поступать на курсы фотографов. Бывало, обложится, забаррикадируется книгами и альбомами, одна макушка торчит. Он запоем читал литературу по фотоделу, делал выписки в общую тетрадь, а на лестничной площадке во время перекура ходил взад-вперед, не вынимая папиросы изо рта, пыхтел и что-то бормотал себе под нос. Он выкуривал сразу по три папиросы, всю площадку заполнял клубами едкого дыма, постоянно натыкался на других курящих, обсыпал их пеплом, но всегда извинялся, шаркая ногами и прикладывая руку к сердцу.

 

Однажды «фотограф» принес в библиотеку свои снимки и, показывая их в «курилке», торопливо бормотал:

 

— Здесь я уловил состояние природы, определенное мгновенье, а привязанность к мгновеньям основа вечного… Интересная штука! Я вычитал, что в «Лайфе» работает сто фотографов, и у всех возраст за полста... Молодых не берут. А знаете, почему? Они там пишут так: мол, молодой может сделать хороший снимок, а может и загубить... Спешит, мол, юношеское нетерпение... Неровно делает, нет глубины мысли. А старички, мол, не напортачат. Они не спешат, ждут, когда там облачко встанет на место, когда тень ляжет где надо, тогда и щелкают... Такая штука... мастерство, мол, приходит с годами. Мастерство — это стабильность...

 

Он говорил сбивчиво, но с таким жаром, с такой влюбленностью в свое дело, что я сильно ему завидовал, ведь у меня не было никакого стоящего дела.

 

Звали этого парня Игорь. К сожалению, он не поступил на курсы по семейным обстоятельствам. Я помню, в тот день он вошел в библиотеку удрученный, в зал даже не заглянул; увидел меня на лестничной площадке, закурил.

 

— Такая штука... подвела меня жизнь. Но я еще попытаюсь разок. Поднатужусь... А потом, кто знает, может, и в институт махну. Не ради диплома, нет. Чхать я на диплом хотел. Для фотодела главное — опыт и хорошая камера… Просто охота повариться среди студентов... Я и сюда-то, в читалку, хожу, потому что здесь студенческий дух…

 

Почти ежедневно в читальном зале сидели две художницы, студентки текстильного института Наташа и Светлана.

 

Наташа жила с матерью в двух маленьких комнатах, заваленных книгами, подсвечниками, шляпами, разноцветными лоскутами материи; самыми ценными вещами в квартире считались пианино и швейная машинка «зингер». Наташа была страстной собачницей: держала колли с какой-то невероятной родословной, выписывала журнал по собаководству, ходила с колли на выставку и знала всех владельцев знаменитых собак. Когда колли щенилась, Наташа продавала щенков через клуб собаководства и на вырученные деньги совершала с матерью путешествие по Прибалтике (мать и дочь связывала крепкая дружба, их отношения напоминали отношения старшей сестры и младшей, причем практичная Наташа часто «учила жить» непрактичную мать и тогда было ясно, что именно она старшая в их «сестричестве»).

 

Наташа жила в доме напротив библиотеки и часто приглашала всех нас к себе «чаевничать». Мать Наташи встречала гостей радушно: принимала живое участие в разговорах, а под конец встречи играла на пианино.

 

Светлана тоже жила с матерью, но они постоянно ссорились (их отношения напоминали отношения давно надоевших друг другу квартиранток). Мать пилила дочь, что она «сидит на ее шее», «никак не выходит замуж» и «вообще сильно раздражает ее». Они жили в коммунальной квартире, и Светлане еще доставалось от соседей за то, что «от ее красок у всех болит голова», что «она подолгу говорит по телефону», что «ее петух по утрам орет» (Светлана держала кошку и филиппинского петуха).

 

— Скорей бы закончить вуз, — вздыхала Светлана в «курилке». — Начну работать, сниму комнату, ни от кого не буду зависеть.

 

От умершего отца Светлане с матерью осталась большая дача с лесистым участком по Белорусской дороге. С годами строение все больше приходило в негодность, и каждую весну Светлана ездила подправлять террасу, забор. На лето мать Светланы сдавала загородный дом дачникам.

 

В читальном зале Наташа и Светлана всегда сидели рядом, листали зарубежные журналы мод, шептались, рассматривая костюмы, делали зарисовки в альбомы, раскрашивали копии акварелью. Я не раз отрывался от чтения, услышав бульканье их кисточек в стеклянной банке с водой, и если мы встречались взглядами, они улыбались и беззвучно, одними губами, извинялись за шум; но перед тем, как отправиться в «курилку», они нарочно громко «булькали» — подавали сигнал читателям курильщикам, и кивали в сторону выхода.

 

Часто в библиотеку заглядывала старушка в старомодном одеянии.

 

— Ой, книгочеи, накурили-то! Хоть топор вешай! — морщилась она, переступая порог «курилки». — И что ж себя не бережете, скажите мне? И девушки курят!.. Нервная молодежь пошла, говорят. А я вам вот что скажу: распущенность это! — она поднималась по ступеням и распалялась все больше. — Вон мои внуки тоже покуривают да еще деньги на сигареты просят. А я не даю. И не из жадности... Они вообще как чуть, так ко мне. А я что, бездонная бочка, что ли? Нам никто не помогал. Пусть всего добиваются сами... Скажу вам — беды формируют человека. У них, да и у вас, есть возможность проверить себя. Если пробьетесь, значит, вы настоящие люди, нет — пеняйте на себя...

 

Открыв дверь, старушка подходила к гардеробщице тете Маше и начинала жаловаться:

 

— На улице-то мокро и скользко, и я так боюсь за свои зубы... На каждом углу высматриваю булыжники, о которые непременно выбью последние зубы... А вы хорошо выглядите, и собачка хорошо выглядит.

 

Эта старушка читала старинные любовные романы. Часа два посидит в зале, начнет шмыгать носом, прикладывать платок к глазам, вздыхать. Сдаст книгу и снова заведет разговор с тетей Машей:

 

— Нет, скажу вам, теперешние писатели все никудышные. Вот раньше писали так писали, взять хотя бы...

 

В библиотеке я познакомился с Володей, танцором из ансамбля народного танца. Володя проводил в читальном зале все свободное от работы время, писал курсовые — он учился на заочномотделении ГИТИСа и мечтал, после окончания института, написать книгу о танцах. Володя был блестящим рассказчиком, на лестничной площадке вокруг него всегда толпились слушатели. А рассказать ему было что, он побывал с ансамблем во многих странах. Как-то выхожу в «курилку», а он заливается:

 

— ...Вернулся из Парижа, вошел в аэровокзал Шереметьево, мне сразу носильщик нахамил. А во Франции тебя за франк отнесут вместе с багажом... Не успел приехать, нас послали на овощную базу в подвал. И вот, представляете, стою в резиновых сапогах по колено в рассоле, ловлю огурцы и запихиваю их в банку. Стою в рассоле и думаю о Париже.

 

Подобные истории Володя рассказывал одну за другой; с ним вечно что-нибудь происходило, и вроде бы незначительное, но каждый случай он умело расцвечивал юмором, и мы, бывало, смеялись так, что из кабинета выходила «королева» Фаина Ивановна и просила нас «проявлять эмоции посдержанней».

Володя не только развлекал читателей рассказами, но и усердно работал в зале над статьями о театре и втайне набрасывал главы будущей книги. Он всегда сидел у стены, спиной к залу, и, склонившись над столом, писал размашисто и быстро. От напряжения его уши краснели, на висках выступали капли пота. Время от времени он поднимал голову, смотрел на стену, морщился и стучал авторучкой по лбу, как бы встряхивая мозги.

 

Заходила в читальный зал продавщица галантерейного магазина Вера; она изучала на курсах английский язык и не расставалась со словарем — ежеминутно его открывала и вслух учила слова. По воскресеньям в зал заглядывали парни и девчонки из технического училища; долго они не занимались — одни спешили в кино, на свидания, другие отправлялись подрабатывать на овощные базы.

 

И много других людей посещало библиотеку; она была почти домашним клубом. Но кому-то не понравилась эта «клубность», какие-то завистники написали в райисполком письмо о «нездоровом климате» в библиотеке, и в зал стали наведываться всякие «проверяющие», под видом случайных читателей.

 

Вначале запретили тете Маше ходить на работу с собакой, потом внезапно «королеву» Фаину Ивановну перевели на другую работу, а на ее место прислали новую заведующую, бывшую работницу заводской многотиражки, въедливую говорунью с грозным взглядом.

 

Новая заведующая сразу отменила всякую взаимозаменяемость сотрудниц — «чтобы каждая осваивала узкую специализацию и была мастером своего дела, обязательным и исполнительным». Затем она постановила выдавать читателям в зал не более трех книг на руки, запретила чаепития, перекуры, «чрезмерную дружбу с читателями» и даже «легкомысленное ношение карандашиков».

 

— Мы культработники, — заявила эта дамочка библиотекаршам. — Мы несем знания в массы, и это следует делать по четкой программе, а не пускать на самотек и не вести праздных бесед.

 

Подобные беседы только отвлекают читателей от работы над книгой, а вас расхолаживают.

Вот таким официальным языком и изъяснялась новая заведующая. Она непрерывно сновала из своего кабинета в читальный зал и обратно, все к чему-то приглядывалась, что-то выискивала, и утомительно много говорила. Она сразу поломала все традиции библиотеки, ввела «добровольно-принудительный метод» уборки зала читателями. Вроде бы этим можно было заниматься по желанию, но, с другой стороны, кто не убирал помещение, лишался права пользоваться «золотым фондом».

 

Как-то незаметно в библиотеке появились новшества: зеленая дорожка в коридоре, вместо живых цветов на подоконнике — горшки с комнатными растениями, на стенах — количественные показатели о посещаемости читателей... На наших глазах шло какое-то «разрушительное созидание». Устанавливая нелепые порядки, новая заведующая меньше всего думала о посетителях библиотеки, главным для нее были «отчеты о просветительной деятельности». Иногда мне даже казалось, что у нее прямо-таки врожденная ненависть к нам, завсегдатаям читателям. По-моему, она всех нас считала бездельниками и трепачами.

 

Эта заведующая, видимо, была наделена колоссальной властью, иначе не объяснишь, почему она вскоре уволила Леру, придравшись к ее «неуравновешенному характеру», а на освободившееся место оформила продавщицу книжного магазина.

 

— Я не хотела уходить из магазина, — доверительно сообщила мне продавщица. — Меня заставили. Сейчас ведь книги основной товар. За книги можно все... Достать шмотку, устроить ребенка в детсад...

 

Первой не выдержала нововведений «принцесса» Тамара — она перешла работать в библиотеку при каком-то заводе. Вслед за ней написали заявления об увольнении «карандашики» Таня и Галя. Спустя некоторое время в другие читальни перебрались и многие из постоянных читателей.

 

Мне тоже стало в библиотеке как-то не по себе. Бывало, приду, возьму книги, сяду на любимое место, а не читается. Не та стала обстановка, не те лица. Из клуба библиотека превратилась в учреждение; в ней уже не было единомышленников, родственных душ — были только работники и посетители. После всех этих перемен я почувствовал, что у меня отняли что-то очень существенное — по большому счету, обеднили мою жизнь. Я стал ходить в библиотеку все реже и реже, а после того, как провалился в институт, и вообще перестал.

 

Вскоре я переехал в соседний район, устроился на другую работу, и у меня началась новая полоса в жизни. Только иногда какая-нибудь случайность возвращала меня в светлый читальный зал, где на окнах стояли свежие цветы, на столах лежали стопки белых листков, а на полках красовались корешки словарей… Я вспоминал своих знакомых по «курилке», тетю Машу и ее собачонку, «королеву», «принцессу» и всех «карандашиков».

Перейти в архив


Оценка (5.00) | Просмотров: (1255)

Новинки видео


Другие видео(193)

Новинки аудио

Пригвождена (стихи Н. Борисковой, муз. Дорианыч)
Аудио-архив(215)

Альманах"Клад"  газета "Правда жизни"  Книги издательства РОСА
© 2011-2014 «Творческая гостиная РОСА»
Все права защищены
Вход