На хуторе Лиховом к тому августу из мужского населения оставались всего два человека - бондарь Алексей Маркович Баклушин да в недавнем вечный колхозный начальник, а теперь никто Игнат Осипович Мостовой. Крутился еще между заколоченными дворами дурачок Федюшка - Пионерская зорька, но этот явно не в счет. Как избил его пьяный батюшка лет за тридцать до того, так и остался он разумом в розовом своем детстве.
Оба старика ровесники, родились аккурат в год октябрьского завихрения. Александр Маркович давно овдовел, а вот жена Игната Осиповича, легкая на ногу, все еще вела с мужем хозяйство и по два раза на неделе бегала в соседнее село Боровое за почтой. Ей за это приплачивали к пенсии.
Да, чтоб не забыть. Марфа Миновна, супруга Мостового, давно, еще до войны, считалась возлюбленной Алексей Марковича. Теперь иногда, сойдясь на скамейке у палисадника, все трое добродушно посмеивались над этим Но сердечные страсти у них давно перебродили. Неприязни между собой они не держали.
Так уж получилось, что у супругов Мостовых теперь имелся прочный достаток - с недавних пор пенсию оба получают исправно, и немалую. Он ведь, Илнат Осипович, в бытность бригадиром - председателем стажу себе записал, сколько хотел. Да еще и военные годы в документах длинной строчкой отмечены. Ну а Марфа Миновна всю жизнь в библиотекаршах просидела. Интеллигенция на селе - штука не последняя, тоже в денежной чести. И подворье немалое нагуливалось у Мостовых - пересчитать живность трудно, прямо не уследишь по двору. Алексей же Маркович и до сей поры зарабатывал на кусок только руками. Мастерил бочки да кадки, резал смешных игрушек и все это сдавал в сельпо. Ему за это с перебоями шельмоватая боровская продавщица отсчитывала изредка деньги. Но старик не сердился, брал там бутылку рябиновой настойки и на хутор возвращался уже веселеньким.
- Вона, опять деньгу зашибил! - серьезно говорила тогда Марфа Миновна мужу, кивая в открытое окно в сторону баклушинской хатенки. Оттуда уже летели легкие балалаечные звуки да высокий чистый напев:
Ой, я сегодня с печки слез, Вынул с подполу обрез. Ой, туды да растуды - Недалеко до бяды.
Игнат Осипович подходил к окошку, укоризненно качал крупной лысой головой:
- Опять нализался, кулачина... И что за времена пошли, едрена вошь! Да за такие песенки ему и не возвращаться бы с Соловков... Гляди, Марфа, там уже и Федюшка вертится...
- Во-во, - вытирала хозяйка руки о передник (свеклу в корыте секла для скотины), - два сапога пара. Тока дурак умнее - ему пенсию платят.
А с улицы доносилось:
-А вот идет, мать его так, Нераскулаченный кулак. Ой, туды да растуды, Недалеко до бяды!
...Марфа Миновна опять взялась за топорик, застучала по донышку...
- Ты б чи позвонил куда следует, - заикнулась она.
- Куда? - неожиданно взревел муж. - Ты глаза раскрой, дура, сейчас вон с телевизору бабы в комнату чуть не голышом выпрыгивают. Ленина... Ленина!!! - поносят на каждом шагу.
Балалайка с улицы на минуту примолкла. Наверное, хлебнув еще, Алексей Маркович спел Мостовым:
-Ну а наш сосед Игнат Под амбаром прячет клад, Ой, туды да растуды - Недалеко до бяды!
Сплюнув, Игнат Осипович хлопнул створками окна, прихватив край тюлевой занавески. В сердцах шмыгнул ее, разодрал. От этого настроение совсем скисло, и он заорал на жену:
- Колотишь тут своим топором... стукачка чертова! Лучше вон занавеску сними, из-за этого горлопана вещь испортил к хренам!
Высокий, костистый, он заметался по горнице, ища, на чем бы еще сорвать злость.
- Тю, бешеный, - Марфа Миновна растолкала створки окна, выпрастывая тюль. Концерт на улице продолжался, стал слышнее:
-А как я вилы наточу, Да председателю вкачу.
И припевку сосед выводил уже на два голоса с Федюшкой:
Ой, туды да растуды - Недалеко до бяды-и-хь!
- Закрой окно! - опять рявкнул Мостовой.
Марфа Миновна собрала в ладонь край занавески и свела вместе створки. И пока она снимала испорченный тюль, Игнат Осипович уверенно сел к столу. Придвинул к себе черный, еще председательских времен, телефон, зло дернул пальцем-крючком диск и закричал в трубку:
- Межгород. Дайте мне в области Платона Нестеровича. Жду, жду...
Нетерпеливо ерзая по табуретке, щелчком сшиб со скатерки крупную муху.
- Как помер? Да что вы голову морочите, мне самого Платона Нестеровича!
И потом медленно, целую минуту, словно стеклянную опускал на аппарат трубку. Не оборачиваясь, полупрошептал:
- Марфуша, Платошка нынче помер...
- Ох! - всплеснула руками жена. - Может - ошибка?
- Как же! - издевательски протянул пришедший в себя муж. - Их же там, в области, Платонов Нестеровичей - пруд пруди, и все губернаторы!
Он уже совсем пришел в себя. Опять сел, начал размышлять:
- Да и кто мы ему, по правде сказать? Хоть и двоюродный брат, но гусь, как говорится, свинье не товарищ. Конечно, столп был настоящий! Явится теперь на его место какой-нибудь прощелыга вроде Алешки Баклушина. Теперь их время, совсем развалили страну, окаянные.
- Куда там Баклушин! - не согласилась жена. - Вы ж все трое с одного года. Теперь молодого выберут. Да. .
Помолчали.
- Пойду, обрадую, - Игнат Осипович шагнул к двери.
- Ты ж на него только что жаловаться хотел, на Баклушина.
Старик досадливо махнул рукой и вышел вон. У соседского штакетника мирно разговаривали дурачок и Алексей Маркович. Причем - совсем не слушая друг друга. Дурак ловко вертел между босыми ступнями пустую бутылку в пыли и речитативом нес:
- Эторисунокальчишки нарисовал и написалэтонеярисова-а-ал!..
Алексей же Маркович поглаживал свежеошкуренный медовый бок новенькой балалайки и приговаривал:
- От колков тоже много зависит. Тут, брат, с натягом тоже все непросто. Скажем, струна у тебя из тростника выплетенная. Это одно дело. Другое - когда нарочно сделанная, покупная.
- Ага, - присел рядом Игнат Осипович, - ты еще витую кишку припомни.
- Было времечко, - согласился Баклушин. - Но из кишки звук не тот. Птичья или овечья, скажем, уже разница.
Игнат Осипович крякнул, достал папиросы. Курил только «Беломор"- гонял за ним Марфу Миновну в Боровое по любой погоде. Пустил дым перед собой. Алексей Маркович помельтешил ладонью, отмахиваясь.
- Платон Нестерович помер...
- ?!
- Сейчас из области позвонили.
- Прям Игнату Мостовому?
- Все ж братья, - обиделся Игнат Осипович.
Помолчали.
Алексей Маркович с минуту следил за верткими ногами Федюш ки. Бутылка выскользнула, юркнула в траву. Федюшка тут же забыл про нее и заснул с широко раскрытым ртом, привалясь головой к штакетине.
- На похороны звали? - все еще с лукавинкой спросил Баклу- шин.
- Не дури.
- А зачем сообщали-то?
- Сказано ж - братья мы. Родственникам в первую голову сообщают.
- Тогда конечно, - согласился Баклушин. - Мне не позвонят, у меня черного телефона нету.
Игнат Осипович придавил окурок о доску рядом с собой.
- Пустобрех ты. Тебе-то Платон Нестерович ничего дурного, кажется, не сделал. Даже с документами помог в пятьдесят шестом.
- Ага, - согласился Баклушин, - а в тридцать пятом все наше семейство со своим папашей, Нестером Кузьмичем, без всяких документов загнал туда, где Макар телят не пас.
Опять помолчали. Игнат Осипович взял с колен соседа балалайку, тренькнул.
- Давай, давай, - заулыбался Алексей Маркович. - Ты ж никогда бемоля от бельма отличить не мог.
И опять Игната опалила ярость. На этого белого одуванчика, что еще с жениховских времен дразнил всю округу неподражаемыми балалаечными наигрышами. Как тогда девки бегали за ним! И даже первая красавица Марфа из-за этого пустозвона и не замечала комсомольского активиста Игната Мостового... Он поднял инструмент и с силой переломил трехструнную игрушку через колено. Метнул обломок за спину, в палисадник.
- Жаль, - легко выговорил Алексей Маркович, - но ты ж мне другую смастеришь, Игнаша?
- У-у-у! - зарычал Мостовой и крупными прыжками переметнулся к своей калитке.
Алексей Маркович тихонько засмеялся и пошел под навес, к дому. Там он взобрался на громоздкий помост и уже через минуту спал глубоким детским сном.
А наутро Марфа Миновна принесла из Борового газету. Старики, словно и не было никакой ссоры, опять сидели на баклушинской скамейке, и Игнат Осипович читал поминальные строки в черном обводе: «Скончался крупный руководитель... член КПСС с 1942 года... делегат... депутат Верховного Совета...» Вот! - ткнул пальцем в лист, - «похороны Платона Нестеровича Обухова состоятся на его родине, в хуторе Лиховом».
- Вот это я понимаю! - восхитился Алексей Маркович. - Геройский поступок. А я грешным делом смекал - затолкают нашего Платошу в Кремлевскую стену.
- Очумел, сучок! Ты лучше сообрази, как же они его тут хоронить станут, коли могилка еще не выкопана? Может, своих землекопов пришлют?
- Ну да... семь осужденных с лопатой заменяют экскаватор... Жить вертко, а помирать терпко. Ты, Игнат Осипович, послушайся бывалого могильщика. Уж скольких мне на северах пришлось положить в сыру землю - руку набил! Да и на фронте потом всю Европу по этому делу перелопатил.
- Ну, знаешь... Я хоть и офицером был, но тоже приходилось, - обиделся Мостовой.
- Так чего ж мы ждем?
- А мы и не ждем. Где у тебя лопаты?
- Тока грабарка имеется... за штыковой домой промотнись.
И скоро они сошлись на хуторском погосте. Кладбище лежит высоко над хутором, на крутом меловом лбище. Задыхаясь, постояли, опершись на черенки. Отсюда взору открывается простор на десятки верст. Речка вытекает из-под левой руки, от издалека видных деревень с их телевышкой, высокими зданиями, школой, тополями и дорогами по обоим берегам. Прямо под ними глохнет в бурьянах их забытый всеми хутор Лиховой. А дальше, по долине вправо все так же тянулись села и далеко, километрах в двадцати по пойме, хорошо различил дальнозоркий Алексей Маркович церковь с голубым куполом и даже букашку трактора где-то там, на косогоре, уже в чужом районе.
- Эх, помирать - не в помирушки играть! - крякнул Баклушин. - Ну, отмеряй последнюю жилплощадь нашему Платоше.
Игнат Осипович отер заслезившиеся глаза, раздвинул лопатой крапиву. В густом бурьянище почти неразличимые торчали тут иссохшие кресты, покривившиеся ржавые оградки, кольца проволоки от венков. Года три уж тут никого не хоронили, и пятачки обихоженности выделялись лишь там, где в нынешнюю Пасху побывали поминальники.
Игнат минут двадцать ходил в бурьянах, ища чего-то.
- Не колдуй, сосед. Где почище, там и начнем.
- Нельзя так, Баклушин. Тут где-то могилки его отца и матери с сестрой. Надо по-христиански...
- Ну, вспомнил о Христе! Самое время - через полвека как вы с Платошей в Боровом церковь порушили, активисты... Вечно жить собирались?
- Не скули, - Мостовой определился, вонзил лопату. - Тута...
Ударились в работу. Заступ жестко резал дерн, а скоро и Баклушин замелькал грабаркой, подчищая за соседом. Прошелестел рядом Федюшка-Пионерская зорька. Но на него и не глянули - некогда. Копали споро, умело. И впрямь, в их движениях виделась немалая ловкость бывалых землекопов. Дюжий Игнат брал силой, мелкий и невесомый Баклушин - сноровкой. Федюшка наверху едва увертывался от летящей с совковой лопаты земли. Отплевывался.
Отдохнули, посидев на краю полувыкопанной могилы. Сизый дым курева висел над стариками. Баклушин старался дышать мелко, чтоб не наглотаться. Игнат придавил окурок о ручку лопаты, поплевал в ладони:
- Не себе копаем, Алешка?
- Боишься?
- А кто ж ее не боится?
Алексей Маркович посмотрел на свои сухие ладони, отер их о штаны:
- Да я не боюсь... Ты ж знаешь, я все могу. Кем только не был на этом свете, чего не насмотрелся! И в лагерях сидел, и рыбу ловил в студеном море, и рояли настраивал. Бочки вон по сей день сколачиваю. А мои балалайки почти все народные оркестры по России имеют. Сейчас вон на заказ из Польши еще две исполняю... Ты вчера одну сломал.
- Прости, не знал.
- Да ладно! Мне новую смастерить только в радость. Вот и выходит, что я свою жизнюшку сполна вычерпал, жалеть мне нечего. Что имел - все людям отдал. Тока с голым задом зачем я ей, курносой? Это вот тебе есть что терять - куры, поросята, сберкнижка, черный телефон...
- За-а-видуешь...
Соскочили в яму, заработали разом. Пошел грунт глиняный, с лоском. Федюшка с интересом пялился в яму и поймал-таки увесистый шлепок в лицо.
В яму уже не заглядывало солнце, когда закончили.
- Вылезать-то как будем, старый хрен? - первым опомнился Мостовой.
Алексей Маркович рассмеялся:
- Стану тебе на плечи. А уж потом тебя за чуб вытащу!
- Так я ж лысый! - не сообразил Мостовой.
- Ну - тогда живи в могиле.
- Ну и шуточки у тебя, - обиделся Мостовой. - Лучше вели своему дурачку сходить к Марфе за лестницей, он тебя поймет, пустобреха.
- Лучше уж я тебя пошлю... к матери. Ты понятливей дурачка, скорее дотопаешь.
Слово за слово - а вылезать надо. Мостовой откровенно перетрусил:
- Уже часов восемь, наверно. Хоть бы моя догадалась прибежать со снедью.
Но Баклушин определился:
- Положи лопату наискосок угла могилы, оглобля... Да не так, а чтоб я двумя руками мог ухватиться. Пособи-ка!
Игнат Осипович сзади подхватил соседа под мышки (одни ребра, в чем душа только держится, холера!) и поднял.
- Опа! - легко, словно юноша, Баклушин взмыл в гору и уже стоял, заглядывая вниз:
- Делай как я, майор!
Алексей Маркович даже дыхания не потерял. Игнат снизу угрюмо спросил:
- Сколько тебе лет, Баклушин?
Тот засмеялся:
- Не знаю. Но помню себя тысячи три. Я ж старше царя Соломона.При таком раскладе физический возраст - просто математическая погрешность - значения не имеет. А ты, часом, не забыл, что аж на целых две недели старше меня? Не дури, выметайся из могилы.
Игнат Осипович при своем росте запросто доставал руками до положенной на угол ручки лопаты, но сил подтянуться хоть на вершок у него не доставало.
- Восемьдесят два года, - хрипел он, - я и впрямь тут жить останусь.
Становилось не смешно. Тащиться туда-сюда ради лестницы целый километр Алексею Марковичу не хотелось. А появится ли на кладбище Марфа Миновна - то бабушка надвое сказала. И
Баклушин, коротко хохотнув, окликнул дурачка.
- Пошли домой, Федюшка, нехай он в могиле ночует.
И зашуршал по бурьянам вниз. Подпрыгнув, с коротким гоготком за ним поскакал и дурачок. И тогда резко, с яростным приливом, в голову Игната ударил всегда дремавший в нем гнев. В груди словно появился и разросся воздушный пузырь, который изнутри под ребра поднял старика и в один миг вознес над ямой. Забыв о лопате, Мостовой с поднятыми в бешенстве руками затанцевал на краю могилы:
- У-у-у, каторжник, душа балалаешная!..
Баклушин вернулся назад, присел на скамеечку у запущенной соседней могилки, похлопал ладонью по месту рядом с собой:
- Угомонись, орел! Способ испытанный... Помню, мы в окружении под Рославлем оборону держали. Ну а когда патроны кончились, кто-то закричал: «Вперед, на прорыв!». Тут уж не хочешь - а полумертвый над бруствером вознесешься. Иначе - или смерть, или плен. А что приятнее - то всякому было известно. Тогда ведь генералы, вроде нашего Платона Нестеровича, не жаловали отведавших немецкой баланды.
- Чего ж ты так о Платоше? - Игнат уже поуспокоился. - Он ведь тогда еще полковником был.
- Какая разница, повидал я их на передке! Все они одним миром мазаны, особенно когда припекало...
- Ой, миром ли? - лукаво переспросил Мостовой. Все еще дрожащими пальцами извлек из пачки папиросу. Измял ее, перестарался. Чертыхнувшись, достал другую, чиркнул спичкой.
Сидели. Глядя вдаль, на вечернюю речку. Было видно, как на хуторе внизу загоняла в ворота корову и телку Марфа Миновна. И припомнили время, когда Лиховой вовсю кипел жизнью. На юру вертелись вечно загруженные четыре мельницы, а любой проезжий насчитывал на хуторе больше сотни дворов. А какие люди вышли из Лихового! Тут тебе и генерал, и заместитель министра, и герой-летчик, и писатель...
- И Платон Нестерович, и Федюшка-Пионерская Зорька, - с легкой иронией добавил Алексей Маркович. - И остались напоследок всего мы четверо.
- Нам-то кто могилы выкопает? - угрюмо спросил сам себя Мостовой. Ловко поддев ногтем, отстрелил окурок в могилу. - У нас вот еще достало сил порадеть для хорошего человека. Для плохого я бы не старался.
- А плохих людей не бывает, - легко сказал Алексей Маркович. - Все люди хорошие, вот только поступки у них разные.
- Ну, брат, это ты через край! - не согласился Игнат Осипович. - По-твоему, и Нестор Кузьмич Обухов, председатель сельсовета - тоже хороший человек, хоть и загнал вашу семью на Соловки.
- Знамо - хороший, - повел плечами Баклушин. - А делал он так не по злобе душевной, а по приказу властей. Коли ослушался - с нами загремел бы. Нам бы полегчало от этого?
Из долины потянуло вечерней свежестью. Невидимый зверек прошуршал в бурьянах. Издалека донесся звук тугого удара: на старом тракторном стане в Боровом рушили ненужные постройки. Игнат Осипович медленно повернулся и впервые в жизни с особым интересом поглядел на Баклушина. Старенькая белесая гимнастерка, венчик белых кудряшек и такая же бесцветная, словно из стружек, бороденка. Но теперь все это тут, на вечернем погосте, выглядело непривычно, легко тревожаще.
- А я... хороший человек? - осторожно, словно зависая на невидимой ниточке, спросил Мостовой.
И звучало теперь в этом вопросе нечто такое, что вместе со всей жизнью, казалось, можно было убить самым простеньким ответом. Ведь сам-то себя, мнилось, знал. Случалось, поступал в разлад с совестью. И не все так вершил, как хотелось. И сейчас, сидя на скамейке рядом с сельским дурачком да извечным пустобрехом Бакпушиным, он ждал именно их суда. Вся прежняя жизнь без малого столетнего Мостового сузилась до размеров этого вечера и теперь на чаше весов оказались два совершенно равновеликих понятия: все прошлое Игната Осиповича и оценка этого прошлого другими.
Алексей Маркович кашлянул, хлопнул соседа по плечу:
- Ты очень хороший человек, Игнат. Кое-что в тебе, понятно, надо бы изменить. Зависть погасить, скажем. Я ведь знаю, как ты пытался мастерить балалайки да играть перед Марфой мне в отместку. А это умение тебе не дано. И в председателях ты приворовывал не потому, что нуждался, а чтоб не сделаться в глазах начальства белой вороной. Да будь ты плохим человеком - ну, пошел бы копать эту могилу? Словом, всем ты хорош, соседушка, только оставь в покое балалайки.
Совсем завечерело. В дальних селах по левую руку уже зажигались огни Федюшке наскучило со стариками, он покатился к хутору вниз. И тогда Игнат Осипович с заметной издевкой спросил:
- Скажи, Алешка - а сам ты тоже хороший человек?
- Не знаю, - без раздумий ответил Баклушин. - О том у людей спроси и у Бога. Жил не злобясь, камня за пазухой не держал.
- И тебе правда умирать не страшно?
- Всякий живот смерти боится! - Алексей Маркович сломил в руках хрупкую былинку. - Только нету ее, смерти-то.
- Эт как? - приставил ладонь к уху Игнат, не ослышался ли?
- Помню, - продолжил Алексей Маркович, - в пятьдесят третьем у нас на Витиме отбывал ученый один, философ. Так вот - может, он сам выдумал, а может - вычитал где, только он утверждал, что ни один покойник не знает того, что он - покойник. Значит - каждый живет вечно. Правда, самого философа потом застрелили - на конвоира бросился, царство небесное... Однако засиделись мы. Да! - тихонько засмеялся он. - Вот препожалуют завтра землекопы от Платона Нестеровича, а мы уж расстарались для дружка... А хоть бы и не приедут-все равно примета есть: выкопанная могила не запустеет. Пойдем-ка домой, старик, я еще до темна тебе и на балалайке сыграю.
Своими острыми глазами он различил, что с хутора уже поднималась по тропинке Марфа Миновна с запоздалой трапезой для стариков.
...А назавтра лил дождь, и в этакую непогодь никто не позвонил на хутор Лиховой. И газет не получили в тот день, а потому не узнали, что вопреки воле Платона Обухова похоронили его на Троицком кладбище в областном центре. Дождь лил над хутором и окрестными селами несколько дней, и в один из них утонул на запруде Федюшка - Пионерская зорька. Так, закоченелого, перенесли его боровские мужики в клуб на скамейку и оставили там в ожидании фельдшера и участкового. Те прибыли, составили бумагу, а председательша сельской администрации тронула холеной рукой свою высокую прическу и вслух подумала:
- На какие же шиши хоронить дурачка?
И тут, со смехом, вспомнили мужики, что наивные хуторские старики выкопали могилу для высокого земляка. Решили опустить туда Федюшку.
На другой день распогодилось, и скромные похороны на хуторском кладбище закончились поминками с рябиновой настойкой для Алексея Марковича. Рядом сидел всегда трезвый Игнат Осипович и незаметно вытирал слезы. Ему было жалко не Федюшку - себя. Старался для высокого земляка, а получилось - для дурака. Опять зря горбатился, как и почти всю жизнь.
...Он и сегодня виден издали - новенький белый крест на хуторском кладбище. А старики, слышно, еще живы. Держатся друг за дружку, и свои изумительно звонкие балалайки все так же мастерит Алексей Маркович Баклушин.
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
