В одном мгновенье видеть вечность, Огромный мир - в зерне песка, В единой горсти - бесконечность И небо - в чашечке цветка. У. Блейк Ни режиссура, ни живопись, ни литература, никакое иное искусство невозможно без интерпретации. Интерпретация —бесконечно, столетиями решаемая категория, направленная на понимание, истолкование содержания интерпретируемого объекта. Проблема интерпретации – пожалуй, одна из древнейших проблем человеческого рода, возникшая задолго до появления и театрального искусства, и музыкального, и литературы, и живописи. Необходимость толковать, интерпретировать поступки, намерения, речь, действия,появилась, вероятно, тогда же, когда возникло само общение. Без интерпретации нет ни художественного произведения, ни творчества, так как любая творческая работа по существу – интерпретация окружающей жизни и духовного мира человека.
Проблема интерпретации драматургом первоисточника, или режиссером спектакля, основанного налитературной первооснове, на мой взгляд, в первую очередь лежит в области этики, а уже затем – профессии. Если сказать точнее и короче – суть проблемы не в интерпретации, а в Интерпретаторе – его воспитании, культуре, образовании, характере, мере таланта, даже языке, которым он пользуется. Дело в том, что культурная картина мира всегда специфична и различается у разных народов. Это обусловлено и природными условиями, и географией, и историей, и социальными устройствами, и верованиями, и традициями, и образами жизни, и языком…
В качестве примера, приведу курьезный случай. Как-то в юности Сергей Образцов, приехав с гастролями в Америку, гулял по Нью-Йорку, учил английский язык, и удивлялся, что все гласные здесь читаются «не по нашему»: буква «А», как «ЭЙ», «Е», как «И», буква «И», как «АЙ»… Заодно он вспомнил анекдот, рассказанный одним из артистов: «Приехал немец в Америку и написал на двери свое имя «Абель» (Abel). Соседи стали его называть «мистер Эйбл». Немец переписал на дверях свое имя – «Еbel» Ему стали говорить: «Здравствуйте мистер Ибл». Тогда он снова переписал свое имя – «Ibel». Его стали называть Айбл. Немец, наконец, спросил: «Как же я должен писать свое имя, чтобы называться Абель?». И ему ответили: «Пишите Юбел (Ubel).
У интерпретации две крайности. Одна из них, - когда драматург, взявшись инсценировать некое литературное произведение, или режиссер, принявшийся за постановку пьесы, пользуются первоисточником только для того, чтобы вложить туда собственное «эго». «Интерпретируя», а вернее - подменяя смысл первоосновысобственными образами, идеями и смыслами, часто противоположными тому, о чем говорил автор первоисточника, он становится не Интепретатором, а Автором, который должен выступать от своего имени и не заслоняться именем другого автора.
Приведу следующийпример. Много лет назад меня пригласили в один из театров кукол на премьеру спектакля «Сказка о рыбаке и рыбке» по известному произведению А.С. Пушкина. Я посмотрел спектакль и понял, что могу мгновенно и с легкостью составить рецепт для подобных режиссерских и драматургических интерпретаций.
Вот он;
«Рецепт постановки спектакля по «Сказке о рыбаке и рыбке»;
Как это делается? Очень просто. Берете сказку. Любую. Лучше – известную. Например, «Сказку о рыбаке и рыбке» А. С. Пушкина. Читали? Теперь дело за малым. Что? Воплотить в пьесе авторский замысел? Вы с ума сошли. Кому нужна эта архаичная история о жадной Старухе и ее разбитом корыте? У вас есть собственные мысли? Ах нет?.. Тогда возьмите любую чужую. Например, - вы друг природы и хотите призвать детей к ее защите, или — вы ненавидите так называемый «технический прогресс».
Теперь приступаем к изготовлению пьесы или постановке спектакля. Концепция будущего шедевра у нас уже есть — ваши мысли о красоте природы и вреде прогресса. Не трусьте, рука интерпретатора должна быть тверда. Если пьеса вдруг удастся — вы гений. Если нет — виноват Пушкин. Берем сказку Пушкина и подкладываем под нее вашу концепцию. Не лезет? Лучше подкладывайте! Текст мешает? Режьте его. Еще... Еще... Еще... Мало осталось текста Пушкина? А кому он вообще нужен. Напишите свой пролог или эпилог, в стихах, конечно. Теперь включаем фантазию:
«Занавес открывается. Лес, берег море, Старуха, корыто. На берегу моря— представители фауны: медведи, волки, лисы, попугаи... Все они хором читают текст «от автора»:
«Жил старик со своею старухой
У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке Ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу»…
Когда ленивая Старуха посылает трудящегося Старика просить у золотой рыбки новую избу, начинает работать наша «концепция». Рыбка, думаете, за «просто так», «за спасибо» новую избу построила? Шалишь! Она себе на уме. Строительство велось из материала заказчика; Приходит Старик домой, видит: вместо густого леса остались одни пеньки. Рыдающие медведи, лисы, зайцы собирают свои пожитки и уходят. Но Старуха не унимается, просит уже не избу, а царский дворец. Когда Старик в очередной раз приходит к морю, если помните у Пушкина «почернело синее море». Отчего оно почернело? Включайте фантазию, интерпретируйте! Море почернело от обилия водного транспорта! И - на глазах юных любителей пушкинской поэзии по морю плывет пароход, отравляя окружающую среду дымом и отходами горюче-смазочных материалов. Ну что, брат Пушкин?.. Интерпретация требует жертв. А вот сама и жертва. Раздаются гудки паровоза, и последний из уцелевших лесных обитателей - зайчишка, по шпалам убегает от паровоза, как бедный Евгений от Медного всадника. Железный символ цивилизации все ближе, ближе... Всё, погиб зайчик. С флорой покончено, с фауной, кажется, тоже. Наш Старик снова покорно идет к морю, а моря уже нет. Одни консервные банки плавают. В финале спектакля – эпилог; На авансцену выходят артисты и, обращаясь к зрителям произносят; «Старик должен был попросить у рыбки новую Старуху!». «Новую Старуху! Новую Старуху!» — скандируют кукольники. Уверен, что детишкам когда-нибудь пригодится этот немудрящий совет старших.
Это – одна из крайностей проблемы интерпретации, назовем ее «ментальной», основанной на создании Интерпретатором собственных текстоментальных картин мира, частично или полностью искажающих суть первичного художественного произведения.
Есть и другая крайность, – «формальная интерпретация», - когда Интерпретатор до такой степени трепетно относится к первоисточнику, что дословно его повторяет, не пытаясь осмыслить. В этом случае – не возникает самого факта появления нового художественного произведения. Формальная интерпретация, лишенная анализа и осмысления, ограничивается формальным представлением Интерпретатора о прототексте.
Подобно тому, как во времена Бена Джонсона и Шекспира кукольники адаптировали и играли их тексты, современные режиссеры и сегодня часто приспосабливают для театра кукол прозаические произведения и пьесы Чехова, Шекспира, Дюма, Гете, Пушкина и др. Этот процесс давно вписан в многовековую традицию искусства играющих кукол. Вспомним еще раз, как современники Шекспира ставили и шекспировского «Юлия Цезаря», и джонсоновское «Кровопролитие в Париже и смерть герцога де Гиза». Учитывая, что в хороший день кукольник играл по девять-десять спектаклей, можно быть совершенно уверенным – от бессмертных пьес театры кукол оставляли немного. Куклы, в силу своей природы, пародировали и сами пьесы, и манеру их исполнения. Бен Джонсон, например, в последнем действии пьесы «Варфоломеевская ярмарка» (1614), написанной как кукольная пьеса-пародия «Древняя и в то же время современная история... двух верных друзей, обитавших на берегу реки», довольно точно зафиксировал методы интерпретации кукольников классических пьес:
«КУК. Вы играете по книжке, я ее читал?
ЛЕЗЕРХЕД. Ни в каком случае, сэр.
КУК. А как же?
ЛЕЗЕРХЕД. Есть способ лучший, сэр. К чему для нашей публики разучивать поэтическое произведение? Разве она понимает, что значит “Геллеспонт – виновник крови истинной любви” или “Абидос, напротив же его: нагорный Сестос”?
КУК. Ты прав, я и сам не понимаю.
ЛЕЗЕРХЕД. Вот я и предложил мастеру Лительвиту принять на себя труд перевести все это в образы, близкие и понятные нашей публике.
КУК.Как это? Прошу вас, дорогой мистер Лительвит.
ЛИТЕЛЬВИТ. Ему угодно придавать этому особенное значение, но здесь нет ничего решительно особенного, уверяю вас. Я просто переделал пьесу, облегчил текст и осовременил его, сэр, вот и все…».
Принцип подобных перелицовок известных литературных произведений для кукольной сцены популярен и сегодня: прототекст облегчается, укорачивается, осовременивается, действие приспосабливается для персонажей-кукол. Оригинальной пьесы - многовариантного литературно-сценического произведения, которое способного жить и развиваться в десятках и сотнях спектаклях других режиссеровна протяжении многих лет, при этом не возникает.
Интерпретация, на мой взгляд, в первую очередь зависит от личности, задач и таланта Интерпретатора. В качестве примера приведу спектакль-пантомиму «Гадкий утенок» Ганса Христиана Андерсена в Санкт-Петербургском театре «Бродячая собачка» в постановке датского режиссера Жака Матиссена. Режиссер убрал из спектакля весь текст Андерсена. Ни одного слова – только птичья разноголосица – кряканье, клекот и кудахтанье. Но зато какая палитра характеров, чувств, эмоций, неожиданных театральных решений, кукольного мастерства, столько острых, узнаваемых персонажей! В руках актеров неповоротливые деревянные куклы-болванки с головами на шеях-пружинках двигались, действовали - жили! Мало того, казалось, что у них появились души (У большинства персонажей, – душонки, но это требовало от актеров не меньшего мастерства и таланта). На одном дыхании, без антракта давно известная, десятки раз виденная мною «детская» сказка Андерсена обернулась своим бездонным драматизмом. В спектакле не было ни привычных диалогов, ни монологов, ни лиц «от автора» - вообще ни единого слова. Но зато было ощущение, что перед нами та самая история, которая только что придумана, но еще не написана Гансом Христианом, не облечена им в слова, которые в любом случае никогда не бывают точны (Здесь вспомним строки поэта Ф. Тютчева: «Как сердцу высказать себя?//Другому как понять тебя?//Поймет ли он, чем ты живешь?//Мысль изреченная есть ложь//»). То есть складывалось ощущение, что этот спектакль - не интерпретация, а ПЕРВОИСТОЧНИК сказки Андерсена. Все, что находилось и происходило на сцене, исчерпывающе создавало и образ, и атмосферу, и характер пространства этой известной сказки.
Поэтому на вопрос «В какой степени автора спектаклей (режиссера, драматурга) обязует прототекст (архитекст) из которого он исходит при реализации своего замысла», я бы ответил так: АВТОРА СПЕКТАКЛЯ – формально текст не обязует. Обязует содержание. Спектакль - самостоятельное художественное произведение. Но если онне соответствует или не вполне соответствует содержанию прототекста, то создатель художественного произведения обязан поставить под ним собственное имя, указав какое произведение и какой автор его вдохновил.
Режиссер может быть Посредником, а может быть Автором. В те времена, когда в качестве режиссера спектакля выступали сами драматурги – авторы прототекстов, проблема интерпретации возникала только у зрителей. Есть ли границы интерпретации? Думаю, что в случаях, когда возникает ПОЛНАЯ СВОБОДА интерпретации прототекста, Интерпретатор становится Автором. Где же решение проблемы интерпретации? На мой взгляд, давно существует готовый рецепт; У К.С. Станиславского есть крылатая фраза: «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве». Если этот завет исполняется - проблема интерпретации перестает быть проблемой.
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
