Всегда так было. Хребет государства - это не кучка негодяев наверху. И не масса нищенствующего покорного стада внизу. Силу и суть страны составляют миллионы честных и небогатых граждан. Именно из их среды во все века выходят святые, художники и мученики. И кто слушает их, кто собирается вокруг них, кто сострадает им - они и есть народ. И когда я раскрыл журнал и прочел: "Люблю Русь. Но всей душой , с остервенением, как бешеная собака , ненавижу и кляну систему и строй нашего общества, то есть всё то, что завещано веками, что поддерживается охранителями", - я подумал, что это написал кто-то из нынешней придавленной интеллигенции. Той, что сучит дули в карманах, что кряхтит, но терпит всю гнусность происходящего с ней и со страной. Ан нет!
Под статьей в журнале значится имя: Илиодор Пальмин. Журнал "Искра", 1866 год. Не путать с ленинской газетой "Искра"! А поскольку теми же самыми словами боль души должен был выплеснуть я сам - меня заинтересовал этот Илиодор. Появился он на свет в семье захудалых дворян Ярославской губернии в 1841 году. Конечно, в те поры даже бедные дворяне оставались высшей прослойкой. И наш недоросль без труда оказался в стенах Санкт-Петербургского университета. Учась ни шатко, ни валко, он закончил юридический факультет с тем убеждением, что юриспруденция - если и наука, то только наука оправдания угнетения.
Собственно, с такими настроениями делать ему на государственной службе было нечего. Он туда и не пошел. Попробовал укрыться в своей деревне. Сочинительствовал, наладил связи с литературными изданиями. Но деревня сгорела вместе с имением. Переехал в столицу.
Но, как оказалось, в России даже дворянину не позволительно выпадать из своего сословия. Илиодор совсем скоро и до конца жизни оказался в сословии бездомных бродячих философов. Он пытался жить на творческие гонорары. Дело в том, что он знал языки. Даже больше того. Он был , как принято говорить в случае восхищения, чертовски талантлив. Если бы он захотел, то запросто стал бы в русской поэзии на один уровень с Фетом или Жемчужниковым. Но тогда он перестал бы быть Пальминым. А Пальмин - это в пятую, десятую очередь поэт, а в первую - страдалец. Один раз в жизни он получил из французского издателя гонорар за переводы в 2 тысячи франков - и тут же отослал их на родину, погорельцам.
Он был ходячей совестью своего времени. В журнале "Будильник" знаменитый редактор Лейкин велел не пускать его на порог ;"Закроют нас из-за идиота, как есть закроют!", но подсунутые под дверь рассказы вынимал и охотно печатал. Лейкина не помните? Ну, это тот, кто открыл для России Чехова. А сам Чехов об Илиодоре Пальмине говорил так:"«Поэт он оригинальный, и, несмотря на однообразие, стоит гораздо выше и читается охотнее, чем десятки поэтов, жующих злобу дня»(Полн. собр. соч., т. XIII, с. 238
И как всякого правдолюба на Руси, Пальмина часто забирали в околоток. Представьте себе - собрал на папетри Василия Блаженого толпу и кричал, что чиновники - это бесы нашего времени. Это же всё-равно, что ловить покемонов в храме. Вот я и говорю, что и нынче Пальмин читается, словно только что отпечатанный. Поэтому революционеры той поры очень хотели заполучить гениального бродягу в свои ряды. Уже за одну его песню"Не плачьте над трупами павших борцов", что распевалась по всем каторгам и тайным собраниям , его можно было причислить к бомбистам. А Пальмин в революцию не пошёл. Он предпочёл остаться нищим поэтом. Наверное, еще и потому, что такой же нищий народ охотно подавал ему монету на кружку пива...
...пиво Илиодора и погубило. Именно пиво, не вино. Когда он выбирался из подвальчика и медленно шел в свою каморку - грязный, угрюмый, в окружении бродячих из кошек собак, которых очень любил - невозможно было представить, что это исполнитель блистательных переводов мировых классических спектаклей и опер, шедших в лучших театрах страны. Автор переводов либретто опер «Тангейзер» Рихарда Вагнера ,«Дон Карлос» и «Трубадур» Джузеппе Верди, он не имел от постановок ни копейки. Он не брал денег поскольку считал, что жить благополучнее, чем коренная Россия - безнравственно. И убило его, понятно, не пиво. К пятидесяти годам он просто выгорел. Россия забыла поэта ещё при жизни. Проводить Илиодора Пальмина его в последний путь не пришел никто из богемы, из революционеров или из кучки негодяев. За гробом шли городские оборванцы. А памятник ему поставили крестьяне его ярославской деревни. Которые поднялись после пожара и наладили доходный промысел прогулочных лодок. Давайте и мы вспомним поэта и прочтём хотя бы одно его стихотворение. И кто скажет, что оно устарело - пусть первый бросит в меня камень.
Лиодор Пальмин
ОПОЗОРЕННЫЙ ХРАМ
Вот он перед нами, храм священный, древний, Ставший балаганом, рынком и харчевней, – Храм литературы, древле чтимый свято, Где жрецами были гении когда-то... Где светильник мысли разгорался ярко, Где пылало чувство искренно и жарко, С алтаря ж вздымалось, в стройном клире пенья, Жертвенное пламя – пламя вдохновенья, И поэт, в восторге, с свежими цветами, Сердце нес для жертвы, полное мечтами... Но угас светильник, лиры замолчали, Гении исчезли и цветы увяли... И в лоскутьях пестрых, гениям на смену, Гаеры и фаты вылезли на сцену... Всюду дряблой мысли тщетные усилья – Как орел, подняться и, вороньи крылья Распустив над миром, с высоты орлиной Заблистать избитой, ржавою доктриной... Но как быть вороне, так и есть ворона, – Всё с чужого свиста, всё с чужого тона. Что давно руками школьников измято – Своего ж ни капли, напрокат всё взято... Что давно уж стало пошло и избито, Что давно уж в пятнах, ржавчиной покрыто, Что назад лет двадцать новизной пленяло, А теперь, как ветошь, сгнило, полиняло!.. Об одном и том же болтовня всё та же, Что и попугаи затвердили даже, – Детские проклятья сверженным кумирам, Павшим идеалам, позабытым миром... А наместо старых, в этой тьме унылой, Новые не блещут благотворной силой! Ветошь скудоумья фразою мишурной Прикрывая нагло, в храм литературный – Вон, толпой крикливой, лезут фарисеи С краденым елеем к алтарю идеи. Круглая бездарность, на ходулях стоя, Корчит публициста, чуть что не героя... Хам в боярской шапке сыплет, с видом ярым, Грозные проклятья и хулу боярам... Вон, врачи выходят важными стопами, На челе ж их блещет: „Исцелитесь сами!” Там сипит сатира остротой мещанской, Здесь, под балалайку, слышен вой гражданский, И нахально лезет рифмоплетов стая В храм литературы, грамоте не зная, – В храм литературы, в храм святой и древний, Ставший балаганом, рынком и харчевней... 1877 г.
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
