- …И значит, товарищ мне этот рассказывает. Просыпаюсь, говорит, ночью, точно душит кто. Открывает глаза и точно – душат! Он кричит: «Прочь, пойдите прочь, нехристи!» И представляешь, помогло! Перестали душить. Он на ноги вскакивает, утюг хватает, чтобы от душегубов отбиться, смотрит и видит: перед ним ангел стоит…
- Ангел?
- Он самый! С крыльями, с нимбом, все как полагается. Стоит, значит, и посмеивается. «Что ты, - говорит, - Петруша на меня с утюгом идешь? Водки ты с вечера перебрал или не знаешь кто я?» «Знать не знаю, - отвечает Петруша, - но под градусом я и не такого повидал, а с утюгом иду, потому что душил ты меня давеча». «Эх, Петруша, Петруша, - вздыхает ангел этот, - не я тебя давеча душил, но твои страсти и пороки тебя душили». «Как так?» – удивляется знакомый мой. «А вот так так, - отвечает ангел. – Болен ты, Петруша, душой болен и телом…» «Сам знаю, что болен, - говорит Петруша, - а и кто бы, очнувшись, не болен был, с мое он вечером выпей». «Душою, друг мой, ты слаб, потому и тело твое изнемогает, - продолжает ангел. – Но знаю, как помочь тебе». Обрадовался тут Петруша и говорит: «И правда, принеси-ка мне баночку рассола, что в холодильнике со вчерашнего стынет. Мне нынче любое движение в тягость…» «Нет, Петрушка, рассолом ты душу не спасешь, - отвечает ангел. – И телу твоему он мало поможет. Знаю я другой способ». «Ну-у, - протягивает товарищ этот, - можно, конечно и по «маленькой», но ведь опасно это, да и есть ли гарантия, что за «маленькой» не последует что побольше?» «Примитивен ты, Петруша, в помыслах своих, - говорит ангел. – Но прощаю тебя, ибо велик ли спрос с тихого алкоголика? Протяни мне ладонь свою и я дам тебе то, что образумит тебя вовеки».
Лазарь разлил спирт и протянул Бубелю крепкую, полную стопку. Бубель принял дар и, посетовав на скоротечность бытия и шаткость мироздания, выпил.
- А дальше он руку протягивает, как ангел сказал, - продолжал Бубель, - и видит – в руке клочок бумаги сам собою появляется. «Это что еще за хренатень?» - спрашивает. «Это, - отвечает ангел, - не хренатень, это - спасение твое». Он значит бумажечку эту разворачивает и видит – адресок на ней во тьме высвечивается. Ангел стоит, улыбается. «Пойди, - говорит, - Петруша, по этому адреску, постучи в дверь три раза, и скажи, что от меня пришел. Будет тебе от пьянства спасение и жизнь вечная во Христе». А товарищ мой стоит в недоумении. «Это, - спрашивает, - что, вытрезвитель что ли?» «А тебе, - говорит ангел, - в вытрезвитель хочется?» Петруша головой мотает: нет, мол, не хочется и где это видано, чтобы человеку степенному в вытрезвитель хотелось?
«Ну тогда, - говорит ангел, - тем более по адреску этому сходи». Сказал так и исчез.
- Куда исчез?
- А черт его знает!
- Ангела?
- И ангела тоже… - Бубель срыгнул, порылся в кармане, извлек оттуда обсосанный, поросший шерстью леденец. – Так вот значит, товарищ мой выругался хорошенько, надел плащ, галоши и пошагал в дождь по адреску указанному. Думает: уж если ангел меня надул, кому тогда вообще верить? Пришел значит по адресу – дом стоит пятиэтажный. Обычный такой дом, ничего сверхъестественного: окна выбиты частично, у фундамента мертвые ласточки лежат. «Ну, - думает, - точно надул!» Заходит в подъезд, поднимается по лестнице и только в выводах своих укрепляется: «Не может быть от пьянства спасения и жизни вечной в гадюшнике таком!» Находит нужную дверь, смотрит: дверь как дверь, краска пооблезла, глазок звездой пошел, ручка западает, звонок не работает вдобавок. Думал обратно повернуть, но тут слышит шум за дверью, будто плачет кто. Была не была: постучал. Плач утих. Слышит: идет кто-то крадучись, только половицы скрипят. У самой двери замерли, молчат. «Ну, - думает, - влип!» Начал уже просчитывать план отхода, как тут дверь открывается и точно – влип!
Бубель театрально задержал дыхание.
- За дверью стоял участковый? – спросил Лазарь, опрокидывая очередную стопку.
- Знавал я одного кондитера, - продолжил Лазарь, брезгливо глядя на Бубеля, - тот еще типчик был. Весь такой изысканный, аккуратный. Ручки белые, щечки розовые, глазки елейно блестят. Не мужчина, а – плюшечка! Вежливый, обходительный, на работу без галстука не ходит, пьет исключительно по праздникам и только французское вино. В самых скромных пределах. Ты его спрашиваешь: «Гришенька, солнышко ты мое ненаглядное, звездочка ты моя негаснущая, дырочка ты моя космическая, скажи мне, Гришенька, друг мой сердечный, какого собственно рожна ты на пирожные просроченные новые этикетки лепишь?» А он в улыбке разойдется, светлый весь, радостный и отвечает: «А это я, Лазарюшка, для того делаю, чтобы не печалились люди, просроченные пирожные у меня приобретая». «А скажи-ка мне, Гришенька, - спрашиваешь ты, немного очухавшись от наглости такой, - что это у тебя на тортике весу полтора кило указано, когда там, дай Бог, на кило с четвертью наберется?» А он еще слаще улыбается: «А это, - отвечает, - я на муке и креме экономлю, чтобы большее число людей голодных и страждущих могло плодами рук моих насытиться…» В общем, все в таком духе.
- Мерзкий тип, но с хитрицей. - подытожил Бубель и плюнул в проходящую мимо кошку. – Таких либо к стенке, либо в парламент.
Кошка пшикнула на Бубеля и, воспользовавшись моментом, пока тот стаскивал с себя ботинок, стянула кусок протухшей ливерной колбасы. Лазарь продолжал.
- Так вот, жил себе этот Гришенька тихо и воровато, пока однажды к нему в кондитерскую гость один не наведался. Странный такой гость, с прищуром лукавым. Заходит значит и оглядывает этим прищуром лавочку его. «Что, - спрашивает, - продаете?» «Как это – что? – удивляется кондитер. – Смотрите, пожалуйста, все перед вами. Пирожные вот свеженькие: крем-брюле, заварные, со сгущеночкой, с орешками, с миндалем, в какосовой стружке. Формы, как видите, самые разные! От простой корзинки до козленка в молоке!» Гость этот еще больше прищурился и говорит: «Что ты мне тут, Гришенька, про козлят втираешь, когда сам ничем не лучше? Душу ты продаешь, а не пирожные!» Гришенька, человек робкий, утонченный, побледнел от такой прямоты. «Как это, - спрашивает, - душу?» «А то будто бы и сам ты не знаешь, - ухмыляется гость. – Кто нынче в четверг минувший, в праздник престольный преподобного Серафима Саровского, детю малолетнему, сироте беспризорному, трубочку заварную втридорога втюхал?» Кондитер еще сильнее побледнел, отвечает: «Вы, сударь, кем этому детю приходитесь? Уж не тятей ли? Так вот, возьмите еще две трубочки и кренделек сахарный в подарок» «Засунь ты, Гришенька, эти трубочки, - говорит гость, - в место не столь отдаленное, но для тебя значимое, а крендельком своим подсоби, чтобы прошли глаже». Кондитер не знает куда руки деть – по столу ходят, приплясывают. «Так чего же вы, - спрашивает, - сударь, хотеть изволите?» Гость прошелся немного взад-вперед по кондитерской, руки за спиной сложил и говорит: «Ты, Гришенька, сам-то чего хочешь?» Знакомый мой задумался ненадолго и говорит, начиная догадываться: «А вы, стало быть, желания исполняете?» «А то как же, - кивает гость и скалится, - исполняю». «Значится и мое желаньице исполнить вы можете?» - спрашивает кондитер, приходя в себя немного. «А ты, - говорит гость, - полагаешь, что желаньице твое такое особое, что его и исполнить мне не под силу?» «Под силу или нет, - отвечает кондитер, - я того не знаю. Ну а желаньице-то у меня имеется». «Ну желай! – отвечает гость. – Знай только, Гришенька, что остатки душонки твоей со мной отныне прибудут!»
Бубель разлил остатки спиртного, с сожалением отстранил початую бутыль и с надеждой глянул на Лазаря. Лазарь развел руками.
- И чего же он пожелал? – спросил опечаленный Бубель.
- Как чего? Конечно, бабу! – громыхнул Лазарь так, что долгое томное «а» эхом пронеслось по подворотням.
Бубель шарахнулся в сторону, опрокинув пустую бутыль.
- Да-а, - ахнул, поправляя зачитанную газету, на которой сидел. – И стоило ради счастья такого душу продавать?
- Стоило или нет, не нам о том судить, - ответил Лазарь. – Но бабу я эту видел и скажу одно: в России есть три страшных беды. Первая – русское пьянство. Вторая – миролюбивое русское воровство. И третья, самая страшная, это – добрая провинциальная русская женщина. Хозяйственная и чуткая, простая и неприхотливая, грубая и ранимая. Увидишь такую женщину – беги от нее, чтоб только пятки твои сверкали!
- И кондитеру этому, стало быть, подсунули именно такую? – спросил Бубуель.
- А чего еще можно ожидать от нечисти? Видел я этого Гришеньку намедни – мама родная, не узнать! Худющий, как жердь, глаза впалые, левое веко нервно подергивается. По улице идет – озирается, будто преследует его кто. Грязный, в рванье, языком еле ворочает, потому что пьет, а пить не умеет. «Гришенька, - говорю, - птичка ты моя щебечущая, ты ли это?!» А он смотрит на меня диковато да только глазом левым помаргивает и дрожит весь то ли от страха, то ли с похмела. Стоял так, смотрел, потом вдруг кинулся на меня да так зверски лицо искривил, что я грешным делом подумал, что все, мол, конец мой пришел, буду съеден одичалым кондитером. Даже перекреститься не успел. А он в плечо мое уткнулся и ну давай рыдать. «Лазарюшка, - говорит, - друг ты мой прелестный, меня жена, сука, пятый год манной кашей кормит и денег на водку не дает». «Так ты же, - отвечаю, - Гришенька, из непьющих будешь…» «Я и был, - плачет, - из непьющих, пока не женился! А вот ты сам представь, подойдет ко мне бывало, когда я занят чем, за ухо схватит, потреплет нежно и говорит: “Экая ты у меня, Гришунчик, пышечка: не пьешь, как мужики эти, не куришь. Не мужик, а – бабочка! Знаю, знаю, что про тебя люди говорят. Тряпка этот твой Гришка, говорят! И спрашивают шепотом: а он, случаем, не голубой? А я им и отвечаю: да по мне, отвечаю, пусть и голубой, главное, чтобы непьющий был!..”»
- Верно подмечено, - сказал Бубель, - все зло от женщин!
- Да, - согласился Лазарь, - без этого не обойтись…
Они посидели еще немного. Потом Лазарь вспомнил, что ему должны и они взяли «маленькую». Потом взяли еще, но уже побольше. Они пили у супермаркетов и в подворотнях, пили в подъездах и в городских парках, взбирались на массивы заброшенных строек и пили там. К утру третьего дня, проснувшись среди мусора и мелкого щебня, Лазарь вспомнил, что вчера у его супруги были именины и если он не появится сегодня, то уж точно может забыть о том, чтобы появиться завтра, послезавтра, послепослезавтра и он поспешил покинуть Бубеля. Бубель же никуда не спешил, потому что спешить ему было, в сущности, некуда, а даже если бы и было куда, он бы все равно не спешил, потому что предпочитал всему остальному тихую, минорную, в меру запойную холостяцкую жизнь.
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
