Последнее дело Ш.Х. (в соавторстве с Михаилом Поповым)

Дата: 26 Января 2017 Автор: Галамага Андрей

Пьеса в 4-х картинах с эпилогом.

Действующие лица:

Шерлок Холмс, сыщик

Джон Ватсон, доктор

Братья Блекклинер, сыновья сэра Энтони Блекклинера:

         Сэр Эндрю

         Сэр Гарри

         Сэр Тони

Яков, привратник

Эвертон, дворецкий

Мистер Бредли, доктор

Мисс Элизабет Линдсей

Ройлат

КАРТИНА ПЕРВАЯ.
 
Ресторан при вокзале. Столик в углу, скрытый от большей части посетителей. Шерлок Холмс за столиком, перед ним ворох утренних газет; он просматривает одну за другой. Входит доктор Ватсон. Озабоченно обводит взглядом ресторанный зал; наконец, видит Холмса и подходит к нему. Холмс отрывается от газеты.
 
Холмс: А, вот и вы, Ватсон.
Ватсон: Мальчишка-посыльный сообщил мне…
Холмс: Да, мой друг, разумеется, я жду вас с нетерпением. За три часа с того момента, как я отправил к вам посыльного, успело произойти несколько важных и, в основном, неприятных событий.
Ватсон: Холмс, у меня для вас чрезвычайная новость.
Холмс: Да-да. Взгляните, тут у меня "Таймс", "Дейли-Ньюс", "Дейли-Телеграф", "Кроникл"… На входе в вокзал мальчишка всучил мне "Стандарт" и "Стрэнд". И все, как сговорились, пишут одно и то же! Как это ни прискорбно, приходится верить!
Ватсон: Вера не ваша стихия.
Холмс: Волнения в Оранжевой республике.
Ватсон (сухо): Очень интересно.
Холмс: Не столь интересно, сколь прискорбно, мой друг.
Ватсон: Судя по тому, что вы выкурили за эти три часа не менее восьми трубок, все обстоит именно так.
Холмс: Браво, Ватсон, именно восемь. Напрасно вы утверждали, что не в состоянии профессионально овладеть моим прославленным методом.
Ватсон: В данной ситуации я выступаю профессионально не как сыщик, но как врач. В вашем возрасте восемь трубок на фоне возбуждающего чтения это чересчур.
Холмс: Пожалуй, мой друг, пожалуй.
Ватсон: Но что же вас так впечатлило в этом сообщении из Южной Африки? Сейчас не девяносто девятый год, война невозможна.
Холмс: Зато возможно падение акций "Кимберли Китченер". Алмазные копи и прочее в том же роде.
Ватсон: Алмазные копи?!
Холмс: Бумаги таких компаний падают очень быстро, а потом, даже если выяснится, что оснований для беспокойства не было, растут долго и неохотно.
Ватсон: И что, это может как-то отразиться на ваших делах?
Холмс: Не только на моих, но скорее даже на наших, друг мой.
Ватсон: Вы намекаете, что компания "Кимберли Китченер" может стать предметом нашего интереса? Но как быть с тем, что вы отправили посыльного ко мне еще до того как прочли сегодняшние утренние газеты?
Холмс: Только не надо воображать, что во мне обнаружился дар предвидения.
Ватсон: Признаться, нечто похожее пришло мне в голову.
Холмс: Все куда проще. Вы же знаете, я не верю в то, что силы не от мира сего вмешиваются в жизнь криминального мира. Зло является нам в естественных, сколь ни противоестественно это прозвучит, формах.
Ватсон: Это правда, благодаря вам, я сам много раз в этом убеждался. Но Холмс, дайте же мне, наконец, сказать.
Холмс: Да, Ватсон, я весь внимание.
Ватсон: Вчера произошло чрезвычайное, невероятное событие.
Холмс: Вы были в театре.
Ватсон: Да, я говорил вам еще за неделю, что мы с миссис Ватсон собираемся в театр.
Холмс: Совершенно верно, но на представление вы не остались.
Ватсон: Откуда вы знаете?
Холмс: Не важно. Продолжайте.
Ватсон: Мы действительно не были в зале. Перед началом спектакля мы зашли в буфет.
Холмс: Иногда это случается. Хотя, странно. В вас я раньше не замечал буфетных наклонностей. К тому же вы были в обществе супруги.
Ватсон: Вы тотчас перестанете насмехаться, когда я вам сообщу, кого в этом буфете увидел.
Холмс: Любопытно.
Ватсон: Я увидел Ройлата.
Холмс: То есть?
Ватсон: Разумеется, вы не хуже меня помните то дело о девушках-близнецах, отчиме чудовище и ядовитой змее.
Холмс: Еще лучше я помню ваш замечательный рассказ "Пестрая лента", мой друг.
Ватсон: Сейчас речь не о рассказе, а о его герое. Я глазам своим не поверил. Это был он! Я великолепно его запомнил. Его бешеный нрав, его отвратительную физиономию, сиплый голос. Это был он!
Холмс: Ватсон, вы же видели его мертвым. Он умер от ядовитого укуса. В театре вы встретили человека, который сильно похож на того Ройлата. Такое случается. Не исключено, что у каждого из нас где-нибудь на планете имеется двойник.
Ватсон: Это был он, погибший Ройлат! Глубоко посаженные глаза, обжигающий взгляд, одна бровь чуть выше другой, всклокоченные волосы с проседью, жилистая шея, привычка растопыривать пальцы с распухшими суставами во время разговора…
Холмс: Вы так выпукло очертили его отвратный облик, как будто вы сам Стивенсон.
Ватсон: Вам бы все иронизировать, Холмс.
Холмс: На чем строится ваше убеждение кроме внешнего сходства? Вы заговорили с ним? Спросили, как его здоровье после пребывания на том свете? Вы хотя бы подошли к буфетчику, чтобы поинтересоваться, не знает ли он, кто этот джентльмен?
Ватсон: Я не решился. На меня напало непонятное, а впрочем, вполне понятное оцепенение. Я только смотрел на него и старался, чтобы миссис Ватсон не заметила моего состояния. Но, уверяю вас, мои чувства не могли меня обмануть.
Холмс: Смею заметить, они нас обманывают чаще, чем что-либо другое. Методы холодного рассудка надежнее.
Ватсон: Вы говорили мне об этом много раз и много раз доказывали мне справедливость ваших слов. Но сейчас я дальше, чем когда-либо, от того, чтобы верить в эту теорию.
Холмс: Оставим на время теорию. Скажите, что вы предприняли в этой ситуации?
Ватсон: Да разве я был в состоянии что-то предпринять. Будь я один, я мог хотя бы проследить за этим господином. Но, глядя на него, а пуще на компанию, в которой он пьянствовал, я понимал, что не могу рисковать безопасностью миссис Ватсон. Нам пришлось немедленно, незаметно покинуть театр.
Холмс: Вы становитесь на опасную дорожку, Ватсон, и как врач должны понимать, насколько это тревожно, когда ваши ощущения начинают столь упорно сопротивляться очевидным и безусловным фактам. Вы собственными глазами видите живого человека, но с необъяснимым упорством продолжаете утверждать, что это мертвый сквайр. Очень странно.
Ватсон: Холмс, если бы вы сами видели его...
Холмс: Я видел вашего Ройлата. Вернее, человека, похожего на него.
Ватсон: Каким образом?
Холмс: Вчера, ближе к вечеру, я получил вот это послание. (Кладет на стол перед Ватсоном записку). Я знал, что вы в театре, и поспешил увидеться с вами. Что-то не так?
Ватсон: Извините меня, Холмс. Мое преклонение перед вашим даром… Но откуда вы знали в каком театре мы были вчера с миссис Ватсон? Ведь я вам этого не говорил.
Холмс: Мой дорогой друг, на самом деле это элементарно. Для начала, скажем, я неплохо знаю лондонские театры. К тому же, если вы обратили внимание, мое жилище завалено газетами. Половина из них печатает театральные объявления. Плюс ко всему, я знаю ваши вкусы, вкусы миссис Ватсон. Стало быть, мне не трудно сообразить, на какой спектакль вы ни в коем случае не пойдете. Методом исключения я пришел к простому выводу – вчера вы с женою были в театре "Савой" с намерением посмотреть "Идиллию старых огней", постановка в славной манере Гилберта и Салливана.
Ватсон: Все так.
Холмс: Работу мозга по дедуктивному методу, часто путают с рассказом об этой работе. Мозг не механизм, нет никакого тупого арифметического сложения фактов и наблюдений. Часы напряженной работы, часто с ощущением того, что топчешься на месте, и вдруг – озарение. Разгадка сама падает на ладонь, как яблоко.
Ватсон: Вы вновь и вновь поражаете меня Холмс. Стоит мне подумать, что я близок к постижению вашего характера, как вы в очередной раз ставите меня в тупик.
Холмс: Оставим это. Итак, я приехал в театр как раз к антракту. Не найдя вас в фойе, я заглянул в зал. Но и там вас не было. Тогда я, на всякий случай поднялся в буфет. И там увидел пьяную компанию во главе с пресловутым псевдо-Ройлатом. Но, в отличие от вас, Ватсон, я полюбопытствовал у буфетчика, кто этот господин. И получил исчерпывающий ответ. Это пройдоха Бриджесс, добряк и выпивоха, провинциальный актер, неизвестно каким образом получивший место в труппе полгода назад, но накануне все-таки уволенный ввиду непрекращающегося пьянства. И теперь справляет отходную с теми, с кем успел сдружиться; а точнее – с постоянными собутыльниками.
Ватсон: Не может быть.
Холмс: Вы все еще сомневаетесь?
Ватсон: Я должен во что бы то ни стало еще раз его увидеть.
Холмс: Увы, это невозможно.
Ватсон: Почему?
Холмс (протягивает Ватсону газету): Вот, свежий номер "Ивнинг Пост". Читайте здесь, в этой колонке, мелким шрифтом.
Ватсон: В половине двенадцатого… под колесами поезда… вокзал Ватерлоо… на части… документы… Том Бриджесс.
Холмс: Вероятно, расставшись со столичной сценой, бедняга решил заодно поквитаться и с жизнью. Хотя, возможно, это всего лишь несчастный случай, причина которого банальна и, увы, распространена в наше суматошное время – злостное злоупотребление алкоголем.
Ватсон: Удивительно, самым необычным явлениям, самым необыкновенным преступлениям у вас всегда находится земное объяснение.
Холмс: Вы удовлетворены? Впрочем, это неважно. Читайте же записку, из-за которой я искал вас вчера и ради которой вызвал сегодня.
Ватсон (читает): Мистер Холмс. Вы моя последняя надежда. Если мне не поможете вы, не поможет никто. Посетить Вас лично мне мешают опасения за мою жизнь. Я вынужден скрываться, и даже изменить свою внешность. Предлагаю встретиться завтра ровно в полдень в ресторане на вокзале «Виктория». С последней надеждой Х.
Холмс: Ну, что скажете?
Ватсон: Судя по тому, что вы за мной послали, я вам нужен. Со своей стороны скажу – если я вам нужен, можете на меня рассчитывать.
Холмс: Другого ответа я от вас не ждал! Да, кстати, я не слишком бесцеремонно вторгаюсь в вашу жизнь? Предполагаю, что эта история отнимет у нас не один, и не два дня. Может быть, придется покидать Лондон. Что станется с вашей практикой?
Ватсон: То же, что бывало с ней прежде. За легкими больными присмотрит миссис Ватсон. Что же касается тяжелых… будем надеяться, что их не будет.
Холмс: А ваши литературные занятия?
Ватсон: Они на точке замерзания. Барнетт ждет от меня нового рассказа о Шерлоке Холмсе. Кроме того, я получил авансовый чек из "Чемберса". Уже две недели тому, а в голове ни одной подходящей идеи.
Холмс: Думаю, теперь они у вас появятся. Итак, у меня две цели. Вторая заключается в том, чтобы увидеть нашего мистера Х со стороны. Люди, как вам известно, почти всегда играют. Даже когда этого не хотят, и особенно тогда, когда думают, что вполне естественны. Тут все зависит от качества раздражителя. Перед "великим сыщиком" он, безусловно, предстанет в маске. Он просит меня о помощи, но это не значит, что он мне полностью доверяет.
Ватсон: Какова же ваша первая цель?
Холмс: Она всегда и везде для меня главная: совершенствование моего метода. Согласитесь, что прежде чем присмотреться к человеку, нужно определить, к кому присматриваться. Который час?
Ватсон: Сейчас уже десять минут первого.
Холмс: Именно так. Он пришел вовремя, и я за ним наблюдаю.
Ватсон: Как вы узнали его? Вы же никогда его не видели. К тому же он пишет, что изменил внешность.
Холмс: Именно это и подсказало мне, кто из посетителей наш клиент. Оглядитесь, Ватсон, кто обращает на себя ваше внимание.
Ватсон: За последние четверть часа в зал вошло не менее двух десятков человек. Это может быть буквально кто угодно. И вон тот толстяк в белом жилете, и коротышка с постоянно выпадающим из глаза моноклем, и даже дама. Конечно же, это переодетая женщина! Я прав?
Холмс: Посмотрите, она направляется к выходу. Уходит. Нет, это не она.
Ватсон: Тогда кто же? Буйнобородый господин с золотым зубом? Борода накладная! Это он?
Холмс: Браво, Ватсон.
Ватсон: Я угадал?
Холмс: Нет.
Ватсон: С чем же вы меня поздравляете?
Холмс: Мое восхищение совершенно искренне. Вы направились по правильному пути, но не в том направлении. То есть, ваша голова работала, как голова нормального человека. Вы знали, что внешность будет изменена, и решили, что в облике будет что-то прибавлено. Усы, борода. Чем больше борода, тем подозрительнее. Так думают все нормальные люди. Но, чтобы заметить убывание чего-нибудь в облике…
Ватсон: Нужно быть Шерлоком Холмсом.
Холмс: Вы обиделись, мой друг? Напрасно. К моему тону можно было привыкнуть за эти годы. Пойдемте, нас ждут за тем столиком у колонны.
 
Подходят к столику, за которым сидит Сэр Эндрю.
 
Холмс: Здравствуйте! Я тот, к кому вы писали, со мною мой напарник, доктор Ватсон.
Сэр Эндрю: Прошу садиться, джентльмены.
Холмс: Позвольте сразу вопрос. Вы давно сбрили бороду?
Сэр Эндрю: Сегодня утром. Обычно я ношу такую, довольно окладистую. Теперь неуютно. И холодно.
Холмс: Приступим к делу, мистер…
Сэр Эндрю: Блекклинер. Эндрю Блекклинер. Я с недавних пор владелец, вернее совладелец поместья Веберли Хаус в Хемпшире, милях в десяти от Винчестера. Места наши считаются глухими, может быть потому, что неподалеку начинаются холмы Олдершота. А может, мы чувствуем себя живущими в глухомани, потому что соседи нас не жалуют.
Холмс: Почему же они вас не жалуют?
Сэр Эндрю: Всему виной наш батюшка, сэр Энтони Блэкклинер, его неуемный нрав. Слишком большим он был охотником до дамского пола. Причем действовал без всякого разбора и оглядки. Ни возраст женщины, ни ее положение, ни даже отталкивающая внешность не служили для него препятствием. Думаю, ранняя смерть нашей матери произошла от горестного состояния, в коем она беспросветно пребывала. Она родила отцу троих сыновей, но это его не укротило. Само собой разумеется, все окрестные дома были закрыты для нас. Нам пришлось искать счастья вдали от родины. Я предпринял военную карьеру. Гарри, средний брат, занялся наукой, а младший, Тони, поступил в католическую школу в одном из северных графств.
Холмс: Насколько я понял, ваш отец живет уединенно.
Сэр Эндрю: Жил. Неделю назад он был найден мертвым у себя в кабинете. За три дня до его смерти мы все собрались в Веберли Хаусе. Такого не случалось уже много лет.
Холмс: Почему?
Сэр Эндрю: Мы слишком разные люди, и, не будь у нас общих родителей, никогда в жизни не познакомились бы друг с другом. Гарри это циничный, холодный, расчетливый ум. Он нравственно, может быть, и чистоплотен, но от его чистоплотности разит крещенским холодом. Тони –  святой, или почти святой. И почти еще подросток. Тихий, с затаенной страстной мечтой о царстве всеобщего счастья. Я же, изволите видеть, джентльмены, слишком офицер по натуре. Хотя и принужден был обстоятельствами выйти из полка. Я более других унаследовал отцовский характер. Карты, дуэли, веселые женщины – вот мой мир. Однако все еще льщу себя надеждой, что душа моя не полностью, не окончательно погрязла, что осталось в ней хотя бы одно светлое пятнышко!
Холмс: Кто еще, кроме вас четверых, на момент смерти находился в доме?
Сэр Эндрю: Эвертон, наш дворецкий. Пять поколений в Веберли Хаусе и все такое. И еще мисс Линдсей. Элизабет.
Холмс: Кто эта мисс Линдсей?
Сэр Эндрю: Она дальняя родственница нашей матушки, попала к нам в дом в возрасте уже примерно четырнадцати лет. Три года назад, когда я в последний раз навещал Веберли Хаус, она была еще ребенком, настоящим ребенком. Поверьте, я не хвастаюсь, она увлеклась мною, еще довольно молодым, бравым офицером. По понятным причинам роман между нами был невозможен. Я уехал. Теперь же у меня открылись глаза, джентльмены. Какая красавица! И тут же в моем сердце вспыхнула ревность, я-то уж знал характер отца. В старости он только усугубился. Не мог он оставить без внимания такой цветок, растущий в собственном саду.
Ватсон: Хорошего же вы мнения о своем отце!
Сэр Эндрю: О, поверьте, таким подозрением его образ не оскорбишь. Грязное, сладострастное животное – вот его самая мягкая характеристика.
Холмс: И что было затем?
Сэр Эндрю: Ревность сжигала меня. Я попытался поговорить с Элизабет, уповая на наши старинные, пусть и вполне эфемерные, отношения. У меня ничего не получилось, она была молчаливее камня. Я бродил по дому, пил в одиночестве.
Холмс: Понятно. Что же привело в Веберли Хаус вашего среднего брата Гарри? Ведь он тоже, насколько я понял, не жаловал семейное гнездышко.
Сэр Эндрю: Думаю, всему виной деньги. Он скрытен, мой брат Гарри. Но не может скрыть того, что презирает меня, как натуру пошлую и крикливую. Считает меня ничтожеством. Но я сумел кое-что разведать о его трудностях. Будучи сверхъестественно щепетилен в своих делах, он умудрился попасть в жесточайшую финансовую зависимость. Причем, от дамы. Ему требовались две с половиной тысячи фунтов на проведение какого-то очень важного опыта. Опыт этот должен был увенчаться грандиозным успехом, который прославил бы Гарри среди всех европейских физиков. Или химиков, я плохо в этом разбираюсь. Но опыт не совсем получился, или даже совсем не получился. Дама, дававшая деньги, влюблена в Гарри до безумия, но одновременно очень деликатно влюблена. Она, конечно, ни за что не захочет принять эти деньги обратно. Гарри же, убежден, что должен их вернуть, во что бы то ни стало. Денег у него нет, потому что нет славы. Есть один способ списать долг – жениться. Но это невозможно. Даму он не любит. К тому же боится, что рухнет образ кристально честного и чистого Гарри, великого ученого.
Холмс: А у покойного были такие деньги?
Сэр Эндрю: Да, мистер Холмс, были. Даже больше, по моим сведениям, что-то около трех тысяч фунтов. Более того, как раз в такую сумму исчислялась доля наследства нашего Гарри, по завещанию нашей матушки. Я свою долю давно спустил. Гарри прежде своей доли не требовал, по все тем же щепетильным соображениям. А тут, видимо, поборол гордыню и явился за деньгами. Но выяснилось, что отец давно уже все пустил по ветру, и его долю, и долю Тони. Осталось три тысячи, но они были обещаны мисс Линдсей за согласие выйти за старика замуж. Она же не спешила с согласием, равно как и с отказом, чем разрывала мое сердце. Что-то она выгадывала и взвешивала. Куда-то девался весь ее прежний романтизм, на его месте обнаружился весьма твердый и зрелый характер.
Ватсон: Если исходить из рассказанного, то и у вас, и у вашего брата Гарри были весомые основания убить мистера Блэкклинера.
Сэр Эндрю: Вы правы, сэр, были. Скажу больше, не раз в моих горячечных видениях такая возможность соблазнительно рисовалась мне. Но я ни на секунду не рассматривал ее как реальную! Верьте мне, джентльмены, верьте мне!
Холмс: А что вы скажете о вашем младшем брате?
Сэр Эндрю: Тони? В том смысле, что вы спрашиваете, годиться ли Тони в убийцы? Просто смешно! Мне даже немного стыдно слышать от вас этот вопрос, мистер Холмс.
Холмс: Тем не менее, почему ваш брат внезапно приехал из своей церковной школы. Ведь он приехал внезапно?
Сэр Эндрю: Нет. Хотя и посреди семестра, но не внезапно. Отец, прекратил платить за его обучение.
Холмс: Из скупости?
Сэр Эндрю: Отец был скуп, но не до такой степени. На свои грязные развлечения он тратил деньги без счета. На выпивку, на подарки своим прачкам и забеременевшим крестьянкам. Я думаю, ему перестало нравиться то, как глубоко Тони увлекся своим богословием. Отец, надо вам заметить, считал все священническое племя ханжами, готовыми ради денег на любой обман. А тут у Тони появился духовный наставник, отец Копстол, вы, верно, слышали о нем. Тони все более и более подпадал под его влияние. В итоге брат решил порвать с миром и всякое такое.
Холмс: Мистер Блэкклинер был против?
Сэр Эндрю: Он и в католическую школу не хотел его отпускать, это матушка настояла. А тут он почувствовал, что теряет Тони. Он был к нему своеобразно привязан, ценил его чистое сердце. Кажется, Тони тоже испытывал к отцу странную нежность. Не то, что мы с Гарри.
Холмс: Одним словом вы не можете вообразить, чтобы ваш младший брат мог поднять руку на вашего отца.
Сэр Эндрю: Нет, нет и нет. Должны же быть какие-то безусловные ценности в нашем сумасшедшем мире! Человек с такой душой как у Тони не способен обидеть даже неодушевленный предмет, не то что отца. Их ведь даже звали одинаково, вы заметили?
Холмс: Ранее, я полагаю, Тони не проявлял большого интереса к деньгам.
Сэр Эндрю: Они были ему безразличны.
Холмс: Что ж, теперь, перед вступлением в братство, они ему срочно понадобились. Думаю, Тони написал отцу с требованием своей доли. Тот, будучи человеком крутого нрава и ненавидя все церкви этого мира, не только не дал ему большого, но и отказал в малом.
Сэр Эндрю: Очень похоже, что именно так.
Холмс: А теперь вот что, сэр Эндрю, скажите нам, почему вы прибегаете к таким мерам предосторожности? Кого и чего вы боитесь?
Сэр Эндрю: Поверьте, я человек не робкой дюжины. Неплохо стреляю. Я ушел из полка не по своей воле. Карточная история. Вина моя не была доказана, но… В общем, я не тот, кто трепещет при первой опасности, но опасности, так сказать, понятной, привычной. (Шепотом.) В этой истории, джентльмены, мы имеем дело с опасностью особенной. Когда вы узнаете, как именно погиб мой отец, вы поймете меня лучше. Инспектор Лестрейд…
Холмс: Он уже побывал там?
Сэр Эндрю: Да, мистер Холмс. Я сразу же обратился к властям. Ни местный констебль, ни полицейские из Винчестера, ни инспектора из Скотланд Ярда ничего не смогли прояснить в этом деле. Лестрейд уехал, вынужденный признать свое поражение.
Холмс: На Лейстреда не похоже, он слишком упрямый.
Сэр Эндрю: Вот-вот. Такой дотошный, въедливый. Во все вник, ничего не упустил. У него было не менее шести версий. Только отказавшись от последней, он сказал, что ему самому страшно. Он рекомендовал мне уехать и на всякий случай сменить внешность. А еще он мне посоветовал обратиться к вам. Он сказал, что такие загадки по зубам только одному человеку. И вот я перед вами в измененном облике. Сам не знаю, чего я боюсь, но боюсь очень.
Холмс: Расскажите же, как был убит ваш отец.
Сэр Эндрю: О нет! Инспектор посоветовал мне не делать этого, он сказал, что рассказ не даст всей картины или, что хуже, исказит ее. Вам лучше поскорее выехать на место преступления.
Холмс: Когда же вы хотите, чтобы мы приехали?
Сэр Эндрю: Если мне будет позволено, я бы хотел, чтобы мы отправились прямо сейчас. До ближайшего поезда менее часа. Мы будем на месте еще до темноты. Умоляю вас, джентльмены, не оставляйте меня одного.
Холмс: Что ж, Ватсон, если вы не против, у вас есть время отправить срочную телеграмму миссис Ватсон, чтобы она не волновалась. Думаю, она привычна к таким поворотам и не будет слишком удивлена. Сэр Эндрю, у меня к вам последний вопрос. Где сейчас те три тысячи, на которые, как я понял, имеется несколько претендентов?
Сэр Эндрю: Они пропали. Бесследно.
 
КАРТИНА ВТОРАЯ.
 
Холмс, Ватсон и Сэр Эндрю у входа в поместье. Сэр Эндрю стучит в окошко.
 
Сэр Эндрю: Яков, а Яков!
Холмс (тихо): Знаете, Ватсон, я предвижу, что это дело будет не так-то легко распутать.
Сэр Эндрю: Яков, где ты там, надо бы выйти!
Холмс (тихо): Не исключено также, что это будет мое последнее дело.
 
Появляется Яков, что-то бормочет, впускает приехавших и возвращается к себе.
 
Ватсон: Что он сказал? Мне послышалось…
Холмс: Не обращайте внимания. Английские слуги бормочут себе под нос то, что они думают о своих господах.
Сэр Эндрю: Не подумайте ничего такого, джентльмены. Яков славный парень. Очень, очень тонко чувствующая натура. Все принимает близко к сердцу. Большое пристрастие к литературе, его не раз видели рыдающим над книгой. Но, жаль – избалован отцом.
Холмс: Что вы имеете в виду?
Сэр Эндрю: Яков всегда был ему особенно любезен. Может быть, из-за болезненности своей. Да-да, у него ведь бывают эпилептические припадки. Его положение в доме всегда было совершенно незыблемым. Подозреваю, весьма подозреваю, что Яков оказывал родителю услуги в его приключениях по женской части. Он ведь не только привратник, но и садовник. Все ключи от потайных калиток у него. Он отчасти и винным погребом ведает, хотя сам и капли в рот не возьмет.
Холмс: Может, именно поэтому?
Ватсон: Сказать по правде, мистер Блэкклинер, я был удивлен, увидев глухой забор. Такое ведь не часто встретишь в этой части Англии.
Сэр Эндрю: Да, мистер Ватсон, редко. Это все отец. Я вам уже говорил об особенностях его характера. Он умудрялся, при всем своем женолюбии, оставаться очень замкнутым человеком. Может быть, он боялся мести, может быть, хранил тайну… Проходите, джентльмены, добро пожаловать. Человек с фонарем, это Эвертон, дворецкий. Прислуги у нас тут немного, да и та приходящая. Из деревни, которую мы проезжали. Гринхилл, кажется. Эвертон первым обнаружил, что с отцом что-то неладно.
Холмс (Эвертону): Итак, вы были первым, кто увидел труп?
Эвертон: Не совсем так, сэр.
Холмс: Поясните.
Эвертон: Как всегда в шесть часов я принес милорду его чай. Он не ответил на мой стук. Я стучу особенным образом, милорд прекрасно его знает. Я постучал еще раз, громче. Никакого ответа. Тогда я нажал на ручку двери. Она была заперта. Обычно милорд сразу открывал на мой стук. Кроме известных случаев. Но я знал, что это не был известный случай.
Холмс: Вы имеете в виду визит женщины?
Эвертон: Хм.
Холмс: Проводите нас на место.
 
Проходят в кабинет Блекклинера.
 
Сэр Эндрю: В той части коридора комнаты сэра Гарри и сэра Энтони.
Холмс: Мне хотелось, чтобы они тоже присутствовали при осмотре. Можно их пригласить?
Эвертон: Боюсь, это невозможно, сэр. Сэр Энтони уже лег. Он всегда ходит к заутрене и поэтому ложиться засветло. А Сэр Гарри еще не встал, он работает до рассвета и спит, пока не стемнеет.
Холмс: Судя по тому, что вы говорите, вы никогда не собираетесь все вместе?
Сэр Эндрю (с достоинством): В каждой семье свои странности.
Эвертон: Кабинет милорда, джентльмены.
Холмс: И все-таки, кто же первым увидел труп?
Сэр Эндрю: Трудно ответить на ваш вопрос со всей точностью. Эвертон, обнаружив, что дверь кабинета заперта изнутри, позвал меня. Затем появились Гарри и Тони, на звук наших голосов. Затем приковылял Яков с инструментами, он лучше всех знает, как обращаться с замками. Когда он взломал замок, мы все вместе вошли внутрь.
Холмс: Что же вы увидели?
Эвертон: Милорд лежал здесь, на ковре, на левом боку. В правом виске у него была дыра.
Ватсон: Дыра?
Эвертон: Точнее сказать, дырочка, сэр. Как от пули.
Холмс: Оружие нашли?
Эвертон: Его нигде не было. Мы все осмотрели внимательнейшим образом.
Холмс: Кто-нибудь мог его незаметно вынести?
Сэр Эндрю: Исключено, никто не выходил, пока мы не завершили поиски.
Холмс: Хорошо. Окна?
Сэр Эндрю: Окна? Ах, да. Окна были закрыты на все шпингалеты, портьеры были опущены, как сейчас. Отец боялся сквозняков.
Холмс: Камин?
Сэр Эндрю: Мы тоже подумали о дымоходе, мистер Холмс. Но там толстая решетка на высоте четырех футов. В старину так часто делали. Через нее даже утке не влететь.
Холмс: Дверь была заперта?
Сэр Эндрю: Мало того, дверь была заперта изнутри, и ключ торчал в замке. Яков очень ругался, когда все это пришлось расковыривать.
Холмс: Вы что-нибудь слышали перед этим?
Сэр Эндрю: Нет.
Эвертон: Меня не было в доме, потому что у Якова незадолго до этого случился сильный припадок. Я оставил с ним приехавшего местного врача мистера Бредли и вернулся, чтобы подать милорду положенный чай.
Холмс: Вы вызвали полицию?
Сэр Эндрю: Немедленно. Сначала деревенского констебля. Еще до того, как он прибыл, Гарри посоветовал телеграфировать в Лондон, в Скотланд Ярд. Мы не стали прикасаться к телу. Только позволили доктору Бредли осмотреть покойного.
Холмс: Это тот пожилой господин с рассеченной губой и в пенсне, что стоит у меня за спиной? (Все оборачиваются.) Вы проводили вскрытие, мистер Бредли?
Бредли: Да, но только по приезде полиции. Повреждения были весьма характерными. Мне приходилось сталкиваться с подобным. Я был полковым хирургом в действующей армии.
Холмс: Лет двадцать назад?
Бредли: Откуда вы знаете?
Холмс: Извините, но сейчас в вашем облике нет ничего такого, что напоминало бы о действующей армии. Не обижайтесь и скажите мне лучше, из чего был, по вашему мнению, произведен выстрел?
Бредли: Надо думать, из пистолета, не самого большого калибра. Точнее сказать трудно.
Холмс: С какого расстояния?
Бредли: Кожа вокруг отверстия не опалена. На самоубийство это не похоже. Нисколько не похоже.
Холмс: Вы не возражаете, если выводы буду делать я. На своем веку я видел столько самоубийств ничуть на самоубийство не похожих при первом осмотре…
Бредли: Извините. Стреляли ярдов с двенадцати-пятнадцати.
Холмс: От того места, где лежало тело до любой стены не более шести-семи ярдов.
Бредли: Но вы еще не знаете самого главного.
Холмс: Слушаю вас.
Бредли: Я не нашел пули.
Холмс: Не понимаю.
Бредли: В черепе милорда не было пули. Была дыра в голове, была смерть, но не было пули.
Ватсон: Вы не могли ошибиться коллега? Может быть, кто-нибудь, еще до того как вы здесь появились…
Бредли: Из такой раны невозможно извлечь пулю, не разворотив полчерепа. Даже если бы здесь чудом оказался сам мистер Герфинг со своими новейшими зондами, то и в этом случае остались бы очевиднейшие следы. Пуля была в голове милорда, как в сейфе.
Ватсон: Кто присутствовал при вскрытии?
Бредли: Обычный состав. Впрочем, есть протокол. Учитывая необычность случая, я позаботился обо всех, даже самых мелких, формальностях. Сверх всего – инспектор.
Холмс: Лестрейд?
Бредли: Совершенно верно. Он все время был при мне. Ему так не терпелось добыть пулю, что он сам порывался взяться за пинцет.
Холмс: Любопытно, труп человека в запертом изнутри, наглухо зашторенном кабинете, и без пули в голове. Любопытно.
Сэр Гарри (в дверях): Не столько любопытно, сколько страшно.
Сэр Эндрю: Мой брат Гарри.
Сэр Гарри: Да, Гарри Блэкклинер, если угодно.
Холмс: Здравствуйте.
Сэр Гарри: Вы назвали эту историю любопытной, мистер э-э…
Холмс: Холмс, с вашего позволения.
Сэр Гарри: Причем здесь мое позволение. Здесь позволяю или запрещаю не я.
Холмс: Кто же?
Сэр Гарри (пожимает плечами): Скажу только одно. Я уверен, смерть отца это не последняя смерть в этом доме.
Холмс: Что вы имеете в виду?
Бредли: О, Господи!
Сэр Эндрю: Ты имеешь в виду Тони?!
 
Все срываются с места и один за другим выбегают. Через некоторое время возвращаются с сэром Тони, но без Холмса.
 
Эвертон: А где мистер Холмс?
Сэр Тони: А может, он у мисс Элизабет? Неужели, что-то случилось с ней!?
Сэр Эндрю: Комната мисс Элизабет в другом конце коридора.
Сэр Тони: Что же мы стоим!?
 
На пороге появляется Холмс, обнимая за плечи мисс Элизабет.
 
Холмс: Плачьте, плачьте! Надо поплакать! Джентльмены, когда все бросились спасать юного сэра Тони, я подумал, что кто-то должен позаботиться и о мисс Элизабет. Я нашел ее в состоянии сильнейшего испуга. Узнав, что я не убийца, а, наоборот, сыщик, она в порыве облегчения бросилась мне на грудь. Вам надо поплакать, дитя мое, и напряжение спадет. Я правильно представляю нервную конструкцию женщины, доктор?
Бредли и Ватсон (одновременно): Да.
Холмс: Вот и славно. А теперь, я думаю, нет никаких препятствий к тому, чтобы все удалились. Для того чтобы расспросить мисс о ее страхах, одного мужчины вполне достаточно.
Сэр Эндрю: А что бы вы сказали, господа, о хорошем куске холодной телятины и стакане доброй мадеры? По-моему, мы заслужили нечто в этом роде.
Эвертон: Слушаюсь, сэр.
 
Утро. Холмс сидит в кресле в гостиной. Входит Ватсон.
 
Холмс: Доброе утро, Ватсон.
Ватсон: Доброе, но промозглое.
Холмс: Да? Возможно. Знаете, над чем я размышлял, идя сюда?
Ватсон: Даже не пытаюсь гадать.
Холмс: Правильно, не надо. Я думал над тем, с чего бы следовало начать описание этого дела. Писательское чутье вам что-нибудь уже подсказывает? Не начать ли с этого пруда? Как он таинственен. Смотрите, туманный занавес снова закрывается. Роскошно!
Ватсон: Вы полезно побеседовали с девушкой?
Холмс: Скорее приятно, чем полезно. Она весьма мила, но разговор с нею не дал мне пищи для какой-нибудь стоящей версии. Может, у вас мелькнули трезвые мысли?
Ватсон: Нет. Я даже приблизительно не могу себе представить причину смерти милорда. Пулевое ранение без пули – это ведь полный бред.
Холмс: Как раз это, дорогой друг, самая легкая из загадок. И я ее, как мне кажется, уже разгадал.
Ватсон: Вот как.
Холмс: Да, да. Дело в том, что пуля была.
Ватсон: Куда же она девалась?
Холмс: Растаяла.
Ватсон: Если вам угодно шутить…
Холмс: Это была ледяная пуля. Если кусок льда, непосредственно перед выстрелом вставить в патрон, то он поведет себя так же, как кусок свинца. А потом исчезнет.
Ватсон: Но…
Холмс: И меня беспокоит это «но». В жизни всегда так. Одна разгадка задает десять новых загадок. Кто засунул лед в патрон? Почему сэр Энтони ждал, пока это будет сделано? Куда девался стрелок после выстрела? Где он хранил лед, перед тем, как сделать из него пулю?
Ватсон: И откуда лед в сентябре, это ведь тоже загадка.
Холмс: Как раз на эту тему у меня есть соображения.
Ватсон: Говорите же!
Холмс: Если подпольные помещения Веберли Хауса достаточно глубоки, можно вспомнить, что некогда наши предки имели обыкновение забивать подвалы глыбами льда, вырубленными в замерзших водоемах, и хранили на них рыбу, мясо и овощи. Иногда все лето.
Ватсон: Но реки в этих местах никогда серьезно не промерзают.
Холмс: Реки да, текучая вода. А вот пруды? Что вы скажете о последней зиме?
Ватсон: Моя практика выросла втрое против обычного уровня. Сплошные бронхиты и обморожения у бедняков.
Холмс: Остается выяснить, кто заведует подвальными кладовыми в этом симпатичном особняке. Впрочем, тут не придется долго ломать голову. Ставлю шиллинг против пенса, это наш милейший привратник Яков. Убежден, эта личность не так проста, как кажется.
Ватсон: Да, пожалуй, я обратил внимание, как лебезит перед ним сэр Эндрю. Так не говорят со слугами.
Холмс: Браво, Ватсон! Что вы еще заметили? Вчера и сегодня.
Ватсон: Например, мне кажется, что братья Блэкклинеры очень мало похожи друг на друга.
Холмс: Ну, это было заявлено с самого начала. Один бретер, картежник, второй ученый, третий почти святой.
Ватсон: Я не о том, Холмс. Мне трудно представить, что все они родились от одного отца и одной матери.
Холмс: Что-то вы в последнее время ударились в физиогномику. Правда, не всегда ваши выводы основательны. Вспомните вашего Ройлата-Бриджесса. Да я смотрю, вы так до конца и не признали свое поражение в той истории!
Ватсон: Оставим это.
Холмс: И вправду, оставим. Никакого отношения тот актер не имеет к нашему спектаклю. Продолжайте, Ватсон, что еще показалось вам странным? С братьями Блэкклинерами вы, надо признать, правы. Трудно поверить, что это одна плоть и кровь. Но прихоти природы необыкновенны и бесконечны. Безусловно, ближайшее родство этих трех людей одна из таких прихотей.
Ватсон: Еще этот доктор Бредли.
Холмс: Что же с ним?
Ватсон: За завтраком, к которому вы не вышли, он вел себя странно. Не как врач.
Холмс: Что вы имеете в виду?
Ватсон: Он отказался от овсянки и потребовал вчерашнего жаркого. После этого велел принести вина и выпил две бутылки хереса на протяжении каких-нибудь сорока минут. Какую несусветную чушь он нес при этом!
Холмс: Две бутылки хереса с утра могут замутить самый позитивистский разум.
Ватсон: Мне представлялось, что врач должен быть осведомлен о том вреде, который может принести херес в таком количестве в такой ранний час.
Холмс: Он деревенский доктор, это дает право на некоторые заблуждения. А потом, насколько я знаю, в клятве Гиппократа говорится об обязанностях врача по отношению к чужому здоровью, а не к своему. Скажите, вы когда-нибудь видели абсолютно здорового врача? Помнится, даже Авиценну изводил колит.
Ватсон: Мне показалось, что братья тяготятся обществом мистера Бредли.
Холмс: Думаю, не более чем вы. Что-то еще?
Ватсон: Словесная несдержанность здешних обитателей также производит удручающее впечатление. Я всегда подозревал, что английского аристократа, как и всякого человека, иной раз терзает искушение употребить крепкое словцо или соленое выражение. Но я смущен тем, с какой охотой братья Блэкклинер, не исключая даже юного сэра Тони, поддаются этому искушению.
Холмс: Что ж, в такой обстановке, которая здесь сложилась, на первый план выступает падение нравов и ослабление чувства приличия. Увеличивается потребление алкоголя, возникает словесная несдержанность. Вы имеете несчастливую и неприятную возможность наблюдать вышеназванные проявления.
Ватсон: Добавлю, дворецкий Эвертон выказывает несообразно мало обходительности и подобающей выправки. Такое впечатление, что его тяготит роль, которую он исправляет в Веберли Хаусе. А ведь известно, что он представляет собой пятое поколение Эвертонов, живущее в доме. Трудно поверить, что действие тайного страха столь стремительно разрушает основания традиционного быта через порчу человеческой натуры. Пока вы были заняты беседой с мисс Элизабет, я ненадолго отлучился и, возвращаясь, стал невольным свидетелем того, как на просьбу сэра Гарри переменить остывший чайник и принести настоящего кипятку, дворецкий дал такой комментарий, который я просто не решусь здесь привести. Смысл его заключался в том, что сам, мол, не хуже меня знаешь, где кухня. Сходи и вскипяти. Правда, следует заметить, что ни господин, ни слуга не видели меня, остававшегося за выступом буфетной стойки. Стоило мне обнаружить себя, как все встало на свои места. Или почти на свои. Сэр Гарри запахнулся в невидимую тогу отрешенного мыслителя, а Эвертон сделал вид, что ждет его повелений.
Холмс: Расшатывание сословных границ – еще одно следствие тайной паники, живущей в сердцах обитателей Веберли Хауса. Конечно, смешно желать, чтобы добрые викторианские нравы сохранялись вечно в своей благородной незыблемости, однако понимаю вас, вид их ветшания горек для британского сердца. Но теперь слушайте меня, Ватсон. Мне придется немедленно уехать.
Ватсон: Как?!
Холмс: Я получил срочное послание от Майкрофта. Дело не терпит ни малейшего отлагательства. Меня не будет несколько дней. Не волнуйтесь, по моим расчетам за это время не должно произойти ничего серьезного, опасения сэра Эндрю не оправдаются. Так мне кажется. Но будут происходить другие события, за ними вам надлежит следить внимательнейшим образом. Лучше, если вы станете записывать свои наблюдения. И как можно подробнее. Особенно присматривайтесь к Якову. Мне кажется, он способен привести нас к разгадке.
Ватсон: Вы убываете немедленно?
Холмс: Да. Но вы не волнуйтесь и ведите дневник. Белая бумага надежнее сохраняет наши наблюдения, чем серое вещество мозга.
 
КАРТИНА ТРЕТЬЯ.
 
Ватсон пишет за столом.
 
Ватсон: По совету Холмса я собирался внимательно наблюдать за происходящим в поместье и подробно описывать то, что может представлять интерес. Но за первые три дня отсутствия моего друга ровно ничего примечательного не случилось. Обстановка была хоть и неприятной, но стабильной. Разве что ощущение некоего непорядка в доме все более усугублялось. Следует сделать замечание об общей атмосфере Веберли Хауса. Она слишком необычна, чтобы оставить ее без внимания. С чем бы ее можно было сравнить? Прежде всего приходит на ум корабль, капитан коего отсутствует по болезни, или смерти. Корабль еще движется прежним курсом, но в сердцах пассажиров уже поселилось подозрение, что в самом скором времени им придется полететь в тартарары. Под вечер четвертого дня я зашел в столовую и застал там одинокого сэра Эндрю за бутылкой виски.
 
Сэр Эндрю за столом.
 
Сэр Эндрю: Вы не представляете, доктор, что я испытываю; что мы все испытываем. Этот ужас, когда ты обречен и не можешь ничего предпринять. Мы все заложники неведомой опасности. Я боюсь выходить из дому после того, как начинает темнеть.
Ватсон: Но, может статься, опасность подстерегает вас как раз внутри дома.
Сэр Эндрю: Может статься. Очень даже может быть.
Ватсон: В его тоне чувствовалась обреченность. Сэр Эндрю автоматически покрутил в руках опорожненную бутылку виски, встал и вышел. Мне очень хотелось обследовать подвал на предмет хранящегося там льда, но спросить у кого-нибудь напрямую про ключи я не решался. Чтобы собраться с мыслями, я спустился в сад. Спустя небольшое время меня отвлек странный шорох, я замер, прислушался и неожиданно разглядел сэра Эндрю.
 
Сэр Эндрю пробирается к сторожке Якова.
 
Ватсон: При первом же взгляде на него стало ясно, что он не гуляет, а крадется. Уже достаточно стемнело, и это сэра Эндрю, судя по всему, устраивало, вопреки его собственным словам. Перебегая от одного дерева к другому, он удалялся все дальше от дома. Надо ли говорить, что я насторожился. Соблюдая все меры предосторожности, я последовал за ним. Сэр Эндрю все время оглядывался и прислушивался. Каково же было мое изумление, когда я понял, что является целью его путешествия. Сторожка Якова! Холмс прямо меня предупреждал, что этот привратник фигура очень важная в данном деле. Сэр Эндрю, предварительно оглянувшись, постучал в деревянную дверь. Ответа не последовало. Он постучал вновь. Стук, насколько я могу судить, был условным, но не возымел действия. Тогда Сэр Эндрю встал на колени, и что-то быстро забормотал в замочную скважину. Слов его было не разобрать. Шепот оказался убедительнее стука. Дверь отворилась. Картина моим глазам предстала удивительная. Сэр Эндрю стоял на коленях перед своим привратником, воздевал руки, потом бил этими руками себя в грудь; словом, обращался к Якову с настоятельной просьбой. Понять о чем именно идет речь, было нельзя. Ясно только было, что о чем-то очень важном для сэра Эндрю. Ясно также было и то, что Яков не склонен идти ему навстречу. Он достал что-то из кармана, повертел перед носом хозяина, неприятно усмехнулся, и издевательски покачал головой. Мол, ни за что не получишь. Некоторое время продолжался обмен взаимными упреками; наконец, хозяин перешел к активным действиям. Он, одним ловким движением, выхватил из пальцев Якова чаемую вещицу и пустился прочь. Яков на мгновение застыл, как громом пораженный, потом схватился руками за вырез своего шерстяного жилета и попытался разорвать его на груди. Не успел, руки перебросились в область горла, и он стал оседать на пол. Припадок, понял я и бросился к нему на помощь. Когда я склонился над ним, взгляд его был бессмысленным, а на губах закипала пена. По телу прошла волна судорог. Надо было чем-то разжать челюсти и высвободить язык. Слава Богу, у меня была с собою трость. Мне казалось, что он ее перекусит! Припадок был очень сильным, и если бы не своевременное вмешательство, можно предположить, что закончился бы он скверно. Я раскрыл свой саквояж, с которым практически не расставался, и сделал несчастному успокаивающий укол. Постепенно Яков пришел в себя, приоткрыл глаза и горько усмехнулся.
Яков: Напрасно вы меня спасли, доктор.
Ватсон: Это мой долг.
Яков: Долг перед кем? Перед Богом, перед творцом? И кто творец? Бог или человек?
Ватсон: Вы бредите.
Яков: И все-таки ответьте.
Ватсон: Я давно перестал думать о том, Бог ли создал человека или человек Бога по своему образу и подобию.
Яков: Тогда надо полагать так же точно и дьявола человек создал?
Ватсон: Не понимаю, к чему вы клоните?
Яков: А к тому, что если Бога нет, то и греха нет. Стало быть, все позволено, коли так? И отца убить ничего не стоит. Ведь все, доктор, желают смерти родителя. Что ж вы испугались?
Ватсон: Я не понимаю… Чего мне бояться?
Яков: Не понимаете? А ведь умный человек.
Ватсон: Понимаю только, что вы сошли с ума. Вы знаете, кто убил сэра Энтони?
Яков: Да что ж тут знать. Вы говорите, что Бога нет. И что дьявола нет. Так вот вы главный убийца и есть. А я только исполнитель, только совершил то, чего всем хотелось.
Ватсон: Да разве вы его убили? У вас же приступ был в это время.
Яков: Приступ сымитировать можно. Вам ли, доктор, не знать?
Ватсон: И как вам это удалось? Как вам отворил дверь сэр Энтони?
Яков: Я постучался, он спросил, кто там и что надо. Я сказал, что мисс Элизабет решилась ответить согласием и хочет пройти к нему. Но из страха, что ее заметят братья и дворецкий, попросила меня провести ее так, чтоб никто не видел. Он помялся, но поверил и открыл. Дальнейшее вам известно.
Ватсон: Этого не может быть. Из какого оружия вы стреляли? Почему дверь и окна после убийства остались запертыми изнутри?
Яков: Эх, доктор. Я устал. (Закрывает глаза.)
Ватсон: Надо сказать, я счел речь Якова болезненным бредом и не поверил ни одному слову. Я кинулся в дом и, застав доктора Бредли в столовой, рассказал ему про припадок привратника.
 
Доктор Бредли в столовой.
 
Бредли: Припадок? Боже мой! Я ведь все время слежу за ним, но никак не ожидал, что это случится вот так внезапно, без всякой причины.
Ватсон: Причина была.
Бредли: Какая же?
Ватсон: Это не важно. Теперь ему легче, но требуется постоянный уход. Вы не могли бы подыскать ему сиделку в деревеньке, ближайшей к Веберли Хаусу?
Бредли: Не волнуйтесь, доктор Ватсон. Я приму все необходимые меры. (Уходит.)
Ватсон: Нужно было что-то предпринимать. И немедленно. Откладывать исследование до утра было невозможно. Слишком опасно? Но кто мог сказать, где в этом доме тебя подстерегает опасность.
 
Входит Эвертон.
 
Эвертон: Доктор Ватсон? Что-то произошло?
Ватсон: А, это вы, Эвертон.
Эвертон: Доктор, не уходите, побудьте здесь, со мной. В последнее время в этом доме ничего нет тягостнее одиночества. Если мне суждено столкнуться с чем-то необычным, то пусть это произойдет хотя бы при свидетелях.
Ватсон: Атмосфера в доме и в самом деле тягостная и странная. Как будто он населен привидениями.
Эвертон (с неестественным смехом): Разговоры про привидения ходят постоянно, но лично мне в Веберли Хаусе сталкиваться с привидениями ни разу не приходилось. Конечно, в истории любого английского родовитого семейства полно кровавых и таинственных историй, но не всякая оставляет по себе память в виде загробного духа. А что с Яковом?
Ватсон: Откуда вы знаете?
Эвертон: Я столкнулся на лестнице с доктором Бредли. Он сказал, что у Якова неожиданный припадок.
Ватсон: Да, это так. Но припадок не совсем неожиданный. Перед этим у Якова состоялся странный разговор с сэром Эндрю. Очень странный.
Эвертон (шепотом): Доктор, вам следует это знать. Яков в действительности никакой не Кэшмен, а Смерд. Это фамилия, очень, кстати, странная, его беспутной матери Оливии, связавшейся некогда с неуемным сэром Энтони. От этой связи привратник и родился.
Ватсон: Не хотите ли вы сказать, что Яков сын покойного милорда?!
Эвертон: Именно.
Ватсон: Следовательно, привратник тоже может иметь виды на наследство. Не об этом ли говорил он с сэром Эндрю перед своим припадком? Если разговор шел о наследстве или хотя бы об исчезнувших трех тысячах фунтов, то припадок не кажется чрезмерной реакцией. Проясняется и причина заискивающего поведения отставного капитана Блэкклинера по отношению к Якову. Тот ведь, хоть и незаконнорожденный, но старший по возрасту! Сэр Эндрю наверняка посвящен в его тайну, раз это известно дворецкому. Извините, Эвертон.
Эвертон: Ничего страшного. Несомненно, молодым Блекклинерам доподлинно известно, что Яков их сводный брат. Но умоляю, ни слова о том, что я выдал вам тайну.
Ватсон: Может быть, сэр Эндрю посвящен и в историю с пропавшей пулей?
Эвертон: Простите, доктор, этого я знать не могу.
Ватсон: В этот момент в столовую со стороны комнаты мисс Элизабет буквально ворвался сквернословящий сэр Тони. Самыми мягкими выражениями в его спиче были слова "стерва, дрянь, мерзавка"!
 
Вбегают один за другим Сэр Тони, затем Сэр Гарри.
 
Ватсон: Пока я, опешив, пытался разгадать, что делал на половине мисс Элизабет этот богобоязненный юноша, в комнату влетел еще один Блэкклинер. А именно, ученый муж сэр Гарри. Он тоже изрыгал проклятия, на чем свет стоит, тоже поминал "стерву" и озабочено дул на левую кисть. Мое неожиданное присутствие немного их смутило. (Обращается к сэру Гарри и сэру Тони.) Что случилось, джентльмены? Хорошо, вы можете не отвечать, это не мое дело. Но позвольте, сэр Гарри, я хотя бы осмотрю вашу руку. Бог ты мой, это следы укуса! Думаю, я не ошибусь, если предположу, что это сделала мисс Элизабет. Но что ее заставило так поступить? Молчите? Дайте сюда руку, я перебинтую рану. Сэр Тони, вы-то хоть не очень пострадали? Джентльмены, я не знаю причину вашего конфликта, но официально предупреждаю вас. Мистер Холмс оставил меня в Веберли Хаусе для того, чтобы я следил за происходящим, и, клянусь, мне все это совершенно не нравится. Не забывайте, что все вы до одного по-прежнему находитесь под подозрением.
Сэр Гарри: Почему мистер Холмс уехал, оставив нас одних?
Ватсон: Хм!
Сэр Гарри: Хорошо, с вами, но это все равно что одних.
Ватсон: Полагаю, это показалось ему необходимым. Не все необходимые действия очевидны. Мне и самому хотелось, чтобы мой друг был рядом, но что я могу поделать.
Сэр Гарри: А правда ли, что его отвлекли от происшедшего в Веберли Хаусе какие-то личные неприятности?
Сэр Тони (перебивает): Скажите нам лучше, как идет следствие?
Ватсон: Оно… идет. Не хочу вас обидеть, но у него, у следствия, есть свои интересы, которые могут пострадать от праздных обсуждений. Что касается Шерлока Холмса, он убыл не надолго; скоро он вернется, и все выяснится. Смею вас уверить, никакие личные обстоятельства не могут помешать моему другу оказать помощь тому, кто в ней нуждается. Кажется, с тех пор как он уехал, никто больше в Веберли Хаусе не умер.
 
Все кроме Ватсона уходят.
 
Ватсон: Сомневаюсь, что мой ответ кого-то удовлетворил, но после него пострадавшие гордо удалились в сопровождении дворецкого. Загадок становилось все больше. Прежде всего, очевидно, следовало навестить мисс Элизабет. Необходимо было узнать, каково ее самочувствие после общения с братьями Блэкклинер. Признаться, шел я к ней без особой охоты. Существовала опасность быть понятым неправильно и попасть, что называется, под горячую руку. Оказалось, что опасался я не зря. (Стучит в дверь.)
Элизабет (из-за двери): Что тебе нужно, щенок?!
Ватсон (кашляет басом): Кхэ-кхэ.
Элизабет (отворяет дверь): Ах, это вы, доктор! Что вам угодно?
Ватсон: Простите за беспокойство. Я всего лишь хотел справиться, все ли у вас в порядке.
Элизабет: Хорошо, входите. Что тут может быть в порядке? Вы даже вообразить не можете, каково приходится одинокой, беззащитной девушке в нашем сумасшедшем современном обществе. Все смотрят на вас, как на вещь, никто не считается с тем, что у вас живая душа. Каждый норовит вторгнуться в вашу судьбу и грязно наследить там. Первым это вообразил сам милорд. Но он хотя бы старался придать своему влечению оттенок благородства.
Ватсон: Если я не ошибаюсь, сэр Энтони предполагал вступить с вами в законный брак?
Элизабет: Он, в самом деле, вел речь, хотя и туманно, о женитьбе. Брал на себя обязательство обеспечить меня. Но вы не представляете себе, насколько я, сирота, чувствовала себя при этом морально униженной. Я плакала ночи напролет. Но никак не могла ожидать, что с его смертью станет только хуже. Предназначавшиеся мне деньги исчезли. Никто даже не упоминает о деньгах, которые милорд обещал мне. Сыновья ведут себя, как свиньи. Они, кажется, убеждены, что эти три тысячи фунтов находятся у меня. Их больше вообще ничего не интересует. Они угрожают, что, если не получат денег, не выпустят меня отсюда. А мне ведь и идти-то некуда, поймите! (Рыдает.)
Ватсон: Поверьте, мисс Элизабет, я от всей души сочувствую вам. Но до тех пор, пока убийство сэра Энтони Блекклинера не раскрыто, вам не следует покидать поместье.
Элизабет (рыдая): Боже мой! Вы и меня подозреваете?
Ватсон: Я бы так не сказал. Но попытка сбежать, поверьте, будет истолкована не в вашу пользу.
Элизабет: Что же мне прикажете теперь делать?
Ватсон: Лучше всего, если вы немного успокоитесь, затворитесь изнутри и поспите. Уверяю вас как доктор, ничто не влияет на нашу психику так благотворно, как несколько часов спокойного сна. (Уходит.) В голове моей царил сумбур. Я решил последовать совету, который только что дал мисс Элизабет, и немного поспать. Я прошел к себе, лег на кровать, не раздеваясь и предусмотрительно положив рядом с собой заряженный револьвер, который всегда держал при себе на случай непредвиденных обстоятельств. Не знаю, долго ли я проспал. Скорее всего, нет. Меня разбудил странный шум, доносящийся из столовой. За окнами стояла глухая ночь, а наверху во весь голос разговаривали и… веселились. Я вскочил на ноги и, стараясь не произвести ни малейшего шума, прокрался ко входу в столовую. Зрелище, открывшееся мне, лишило меня дара речи.
 
За столом Эвертон, сэр Эндрю, сэр Гарри, сэр Тони, доктор Бредли и Ройлат.
 
Ватсон: Как на ладони передо мною стоял большой стол, занимавший середину помещения. Стол был заставлен в беспорядке бутылками, тарелками с паштетом и фруктами. Горело несколько разномастных подсвечников. Стояли и валялись бокалы. За столом восседали, пребывая в разной степени опьянения, Эвертон, сэр Гарри, сэр Тони, мистер Бредли. Сэр Эндрю зачем-то ковырялся вилкой в яблоке. А над всеми возвышался громадный, всклокоченный Ройлат с одной из покрытых подвальной пылью бутылок. Это был самый мрачный пир, какой я только мог себе вообразить. Пир ужаса. Пир во время чумы. Где-то я слышал это выражение, кажется, у Джона Вильсона. И тут рубашка льдом обожгла тело. И сразу вслед за этим меня бросило в жар. Мисс Элизабет! Надо было немедленно проверить, что с ней. Откуда-то во мне появилась уверенность, что с нею не все в порядке. Среди необъяснимого кошмара, затопившего дом, возможно все. Все еще стараясь не шуметь, я решительно кинулся в сторону комнаты мисс Элизабет. Подкравшись на цыпочках к двери на расстояние в пять футов, я услышал странные звуки. Они шли изнутри. Сдавленные, жутковатые, похожие на подвывание, нытье и стон. Кто-то там есть в комнате мисс Элизабет, и этот кто-то совершает над девушкой нечто преступное. Кто?! В моем мозгу промелькнула вспышка – Яков!!! Только его не было на мрачном празднике в библиотеке. Я вдруг со всей жуткой отчетливостью представил, как этот мрачный, припадочный привратник сдавливает кривыми пальцами бледное горло девушки. Идиот! Горе сыщик! Неужели он имитировал эпилептический припадок?! На время отвел от себя подозрения! Имитировать слишком трудно? Ерунда, за столько лет сотрудничества с Холмсом я должен был научиться не удивляться ничему. Но если Яков ее душит, значит, она еще жива. Надо действовать! Ударом ноги я высадил дверь и влетел в скудно освещенную спальню, выставив вперед свой верный револьвер и вопя: руки вверх! Зрелище, открывшееся моим глазам, заставило меня опустить оружие и умолкнуть. В следующее мгновение у меня возникло желание поднять его вновь и разрядить себе в сердце. Шерлок Холмс лежал в объятиях мисс Элизабет и совершал действия, не оставляющие никаких сомнений в том, что я полный кретин.
 
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.
 
Ватсон пишет, сидя за столом. Стук в дверь.
 
Ватсон (швыряет перо): Открыто!
Холмс (входит, широко улыбаясь): Знаете, Ватсон, я даже рад, что все так получилось. (Берет со стола и просматривает исписанный лист.) Это могла быть ваша лучшая повесть. Простите, что я ее, кажется, испортил.
Ватсон: Повесть?! Вам жалко только ее?! И ничего больше?!
Холмс: Что еще, по-вашему, я испортил?
Ватсон: Хотя бы нашу дружбу! Надеюсь, вы понимаете – после того, что я увидел наверху, отношения между нами изменятся.
Холмс (дочитывает страницу): Великолепно! Какая экспрессия! Какая живость изложения!
Ватсон: Вы издеваетесь надо мной?! Я это писал кровью сердца! Я не позволю… Знаете, я разрядил свой револьвер, но ничто не помешает мне…
Холмс: Вы способны убить меня?
Ватсон: Да. Но, разумеется, в честном поединке.
Холмс: И будете настаивать на нем, даже если я дам объяснение случившемуся?
Ватсон: Дайте объяснение, и я решу, как мне вести себя дальше.
Холмс: Сегодня печальный день, Ватсон. Печальный по многим причинам. В частности потому, что отныне наши отношения никогда уже не станут прежними. Даже если мы не будем стреляться. Во-первых, я начинаю другую жизнь. Во-вторых, вы сейчас узнаете, что все эти годы я был не тем, за кого вы меня принимали.
Ватсон: Многословно, но непонятно.
Холмс: Начнем с того, что я женюсь, Ватсон. Да, мой друг, да. Та женщина, которую вы видели в моих объятиях, в столь решительный момент, моя возлюбленная. Возлюбленная настолько, что я решил связать с нею остаток своих лет. Кстати, Ватсон, я не думаю, что вам следует брать за правило врываться в комнату в тот момент, когда запершаяся там пара…
Ватсон: Я хотел помочь! Я думал, что мисс Элизабет угрожает опасность.
Холмс: Вы думали, что этот эпилептик Яков на нее набросился?
Ватсон: Как вы догадались? Именно так я и подумал. Хотя, что я спрашиваю, разумеется, пресловутый метод.
Холмс: Нет, мой друг, дедукция тут ни при чем. Я, вообще, думаю, что дедуктивный метод это миф, который вы, да-да, именно вы навязали доверчивому воображению ваших многочисленных читателей. В реальности он не существует, ибо существовать не может.
Ватсон: Что вы такое говорите?!
Холмс: Я разъясню это вам чуть позже. Что касается данного конкретного случая, то я ничего не угадывал, ибо ничего угадать не в состоянии. Это написано у вас на листе бумаги, который лежит у вас на столе. Я не удивился, прочитав это. Потому что специально подводил вас к возникновению именно такого подозрения. И мои помощники помогали мне в этом.
Ватсон: В каком смысле, подводили? И что за помощники?
Холмс: Да. Прошу простить меня, мой друг, но все, кого вы видели здесь, в поместье, не реальные люди…
Ватсон: Привидения?
Холмс: В каком-то смысле. Это персонажи, изображенные нанятыми мною актерами.
Ватсон: Что?!
Холмс: Да, да, это был всего лишь спектакль.
Ватсон: Вы хотите сказать…
Холмс: Никакого сэра Энтони Блэкклинера не существовало. Никто никого не убивал ледяной пулей. Надо признать, эта часть замысла получилась излишне громоздкой. Очень уж хотелось посильнее запутать мозги читателю. Кабинет заперт изнутри, окна закрыты, шторы опущены, труп с дырой в голове и никаких следов пули, здорово, да? Правда, я стал жертвой собственного размаха. Дырку в голове я нашел чем объяснить, а вот все остальное! Хотя, честно говоря, я не первый раз в подобном положении; в конце концов, выпутался бы.
Ватсон: Не в первый раз?!
Холмс: Ну, конечно. Впрочем, спрашивайте. Уверен, у вас уже возник миллион вопросов. Я клянусь отвечать без малейшей утайки. Начните с самого главного, Ватсон. Спросите, для чего все это было затеяно. Интересно ведь, правда?
Ватсон: Интересно.
Холмс: Главной целью затеянного мною представления была будущая ваша повесть. Если бы все прошло, как следует, вы бы ее непременно написали. Разве не так? Разве не ради вдохновения вы оставили жену, практику и кинулись со мною за тридевять земель в Веберли Хаус. Да что там говорить, значительный кусок ее уже готов! Вот он на столе.
Ватсон: Если вы намерены шутить…
Холмс: Я серьезен, как никогда. Как только вы стали публиковать ваши записи о моих подвигах, стало очевидно, что у вас замечательное, редкое перо, природный вкус и от Бога полученное чувство меры и композиции. Мало у кого из ныне действующих авторов найдется хотя бы полтора из этих достоинств.
Ватсон: Раньше не замечал за вами желания польстить.
Холмс: Я слишком уважаю себя и вас, чтобы заниматься славословиями. Я начал говорить вам правду, теперь слушайте ее до конца. Вместе с тем, вы напрочь лишены дара воображения. Вы не способны придумать мало-мальски оригинальный сюжет. Не обижайтесь.
Ватсон: Я не обижаюсь.
Холмс: Мне попадались на глаза ваши сочинения, изготовленные вне связи с моим образом и моими сюжетными изобретениями. Они благопристойны, даже элегантны, но, увы, мертвы. Теперь перейдем ко мне.
Ватсон: Да, пора бы уж.
Холмс: Природа наделила меня многими достоинствами.
Ватсон: Главное из них – правильное представление о самом себе.
Холмс: Что может быть мельче колкостей, Ватсон. Оставим их, разговор пойдет о важных вещах.
Ватсон: Я уже понял, о ваших достоинствах.
Холмс: Ва-атсон.
Ватсон: Что ж, слушаю.
Холмс: Продолжаю. Оставив в стороне все прочее, замечу, чем-чем, а воображением Создатель наделил меня щедро. Но, видимо, чтобы соблюсти какое-то, одному Ему известное равновесие, он начисто лишил меня способностей подобных вашим. Когда я начинаю что-либо излагать на бумаге, получается тусклый кошмар. Это так плохо, что даже показать никому нельзя.
Ватсон: Однако вы мечтали о славе, и во мне увидели недостающую половину той творческой личности, какой хотели бы быть?
Холмс: Несколько упрощенно, но близко к сути.
Ватсон: Но я не могу понять, зачем это было вам нужно, известнейшему, авторитетнейшему сыщику? У меня, наоборот, создалось впечатление, что вы бежите всякой публичности. Вы все самые сочные плоды успеха отдавали Лестрейду, даже тогда, когда это делать было необязательно.
Холмс: В том-то и дело, что обязательно.
Ватсон: Не понимаю вас.
Холмс: Постарайтесь. Дело в том, что я никакой не сыщик. Был момент и даже период, когда я пробовал подвизаться на этом поприще, но потом оставил все попытки. Вы, судя по выражению лица, не верите мне, не хотите верить и не собираетесь. Инерция представлений. Шерлок Холмс – великий сыщик, это выдумка. Выдумки живучи. Даже виденная вами наверху сцена лишь слегка поколебала ваше представление обо мне. Вы просто обиделись. На меня плохого за меня хорошего. Пожелай я дурачить вас далее, мне без большого труда удалось бы вернуть все на свои места.
Ватсон: Вы меня дурачили все эти годы?!
Холмс: Да. И прошу у вас за это прощения. Поверьте, ваша роль в нашем совместном предприятии была ничуть не унизительной. Я всегда относился к вам с искренней любовью. Знаете что, давайте, я вкратце изложу вам свою историю, а вы зададите мне после этого все вопросы, которые сочтете нужным задать.
Ватсон: Валяйте.
Холмс: Вы, наверное, знаете, что Шерлок это редкое ирландское имя. Мы, Холмсы, в значительной степени ирландцы. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вы общались с Майкрофтом и, вероятно, согласитесь, что это личность незаурядная. Его стихия – международные заговоры, тайные миссии и прочее в том же роде. В известном смысле, он человек выправки и карьеры. Я – другое дело. Я шалопай и мечтатель с детских лет. Компания у меня была всегда самая разношерстная. От священников до актеров. Где-то между ними располагались воры, боксеры и репортеры. Именно в этой пестрой среде я и приобрел свои странноватые нравы. Кое о чем вы писали и сами. Именно вы заметили, что я храню сигары в ведерке для угля, табак – в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалываю перочинным ножом к деревянной доске над камином. Именно вы заметили, что я люблю, усевшись в кресло, лупить из револьвера в противоположную стену. В своих записках вы пишете, и справедливо, о периодах нападающей на меня прострации, о моей любви поваляться на диване с любимой книгой и трубкой.
Ватсон: Причем, поваляться не день или два. А месяц-полтора.
Холмс: Почему-то из всех этих правильных наблюдений вы сделали неправильные выводы. Но вернемся к дням моей молодости. В один неизбежный день я сбежал из дому. С актерской труппой. В ваших глазах я увидел очередную вспышку недоверия. Холмс – актеришка! Как это может быть?! Ну-ка, вспомните, сколько раз за время нашей совместной деятельности я прибегал к разного рода актерским уловкам!
Ватсон: Назойливый букинист, слесарь, скверный старик, священник в рассказе «Скандал в Богемии». Наконец, вы великолепно сыграли самого себя из рассказа «Шерлок Холмс при смерти»! Еще?
Холмс: Актерство всегда рвалось из меня наружу. Но, тем не менее, на сцене я не задержался. Меня привлекал театр, но угнетала театральная жизнь. Необходимость притворяться, когда нет ни малейшего желания делать это. Мне кажется невыносимо скучным играть двадцать раз подряд одну и ту же роль. К тому же, как было сказано, я ленив. И я решил заняться частным сыском.
Ватсон: Насколько я могу судить, работа сыщика хлопотнее театральной.
Холмс: Только на первый взгляд. Главное в работе сыщика то, что всегда можешь от нее отказаться, если она тебе не нравится, и в любой момент ее бросить, если она тебе надоела.
Ватсон: Но надо же на что-то жить.
Холмс: Я не успел вам сказать, что мой отец к концу жизни стал весьма состоятельным человеком. Он провел много времени в Южной Африке и сделал чрезвычайно удачные приобретения. Меня, за мое беспутство, он проклял как отец, но понял как ирландец. Через Майкрофта я узнал, что значительная часть наследства мне гарантирована. Как правило, о таких вещах еще раньше тебя самого узнают твои кредиторы. Таким образом, я получил возможность делать долги, которые позволяли мне существовать, не задумываясь ни о чем, кроме моих удовольствий. Профессия сыщика позволяла мне входить в тесный, часто очень тесный контакт со множеством людей. Среди них было немало женщин… У вас снова потрясенный вид. Вы что же, друг мой, все эти годы всерьез думали, что я этакий монах сыска? Я здоровый, привлекательный, обаятельный мужчина! Вы думали, что женщины меня занимают только как клиенты или свидетели?
Ватсон: Я думал, что вы джентльмен.
Холмс: Не хочется вас разочаровывать, но для большинства женщин важнее убедиться в том, что вы мужчина, а не в том, что вы джентльмен.
Ватсон: Это не английский юмор.
Холмс: Не всем же, Ватсон, так посчастливилось в браке, как вам.
Ватсон: Оставим это!
Холмс: Как хотите. Тем не менее, и до встречи с вами, и после нее я вел веселую жизнь.
Ватсон: Давайте лучше о работе. Вы решили стать сыщиком.
Холмс: Первоначально я брался за любое дело, я искренне хотел победы в этих витиеватых поединках с проявлениями неистребимого, многоликого зла. Я старался. Поверите ли, рисковал здоровьем и входил в расходы ради достижения результата. То есть вел себя именно так, как и положено тому Шерлоку Холмсу, что описан вашим волшебным пером. После годичных мытарств я пришел к глубокому, хотя и неожиданному выводу.
Ватсон: К какому же?
Холмс: Мир преступления, мир реального, бытующего преступления невероятно скуден, сер, однообразен, плосок. Загляните в отделы уголовной хроники лондонских газет. Повар побил скалкой жену, заподозрив в связи с поваренком. На рынке Гринхарниш похищены три лотка с рыбой. В драке между кэбменами выбито пять зубов, из них два лошадиных. Какой смысл всем этим заниматься?! К тому моменту, когда мы об этом читаем, повар помирился с женой. Кэбмены и лошади поделили зубы. Рыба или съедена, или протухла. Наконец, мы натыкаемся на что-то интересное. Заголовок: "Таинственное убийство"!!! Миссис такая-то зарезана в своей комнате. Ящики бельевого шкафа выпотрошены. Через четверть часа после начала следствия обнаруживается на первом этаже того же дома пьяный квартирант, безработный кочегар. Карманы его куртки набиты женским нижним бельем. На столе початая бутылка дорогого джина. На вопрос, откуда у него все это, он с пьяными рыданиями сознается, что он убийца. Глупо, не так ли?
Ватсон: Я не знаю.
Холмс: Глупо и пошло! Были дела более кровавые, но не было более запутанных. Я затосковал и уже начал было подумывать о смене декораций. Но судьба человека это характер плюс два-три случая. Иногда достаточно одного. Ум нужен для того, чтобы распознать такой случай. И мне он представился. По просьбе одной экзальтированной и состоятельной дамы, я затеял возню вокруг истории со смертью ее брата. Сорокалетний мужчина скончался от сердечного приступа. Так заключили врачи. По мнению же сестры, он был кем-то убит. Она истерзала своими претензиями полицию. Особенно инспектора Лестрейда. Он и без того был тогда на неважном счету в Скотланд Ярде, бедняга. Как раз тогда мы познакомились и сдружились на всю жизнь.
Ватсон: Странно, я бы ваши отношения дружбой не назвал.
Холмс: В свой черед вы все поймете. Исследовав все, что только можно было исследовать в истории гибели сорокалетнего джентльмена, я пришел к выводу – ни малейшего намека на чей-либо умысел в ней нет. Но, чем сильнее, чем изобретательнее я убеждал в этом сестру-заказчицу, тем яростнее она настаивала на своем. Ищите, сэр! В этот момент мне чрезвычайно нужны были деньги, о наследстве я еще не знал, гонораром пренебречь не мог. Сознание мое работало в лихорадочном режиме. Надо было что-то придумать. И тут меня осенило! Я сделал открытие, перевернувшее всю мою жизнь. Правда, выяснилось, что мне потребуются помощники. Как минимум, двое. Первым должен был стать Лестрейд, то есть полицейский чин, официальное лицо. Мы с ним быстро поняли друг друга. Дела у него на службе шли неважно, как я уже говорил. О повышении он не мог и мечтать. Мой же метод мог его вознести, прославить.
Ватсон: Дедуктивный метод?
Холмс: Назовете, как хотите, когда дослушаете до конца. Нужен был еще один помощник. Тут-то я вспомнил о своих театральных знакомствах. Словом, через два дня в доме подозрительной старой девы состоялась следующая сцена. Мы с Лестрейдом представили заказчице смазливую девчонку, которую якобы заманили предложением стать секретарем хозяйки дома. После двух-трех заранее отрепетированных вопросов девица созналась в потоках слез, что являлась любовницей сердечника, поступившего с ней, в итоге, бессердечно. Он решил ее бросить, она явилась к нему в дом, как бы для последнего объяснения, и подсыпала в чай редкий колониальный яд, который нельзя определить при вскрытии. Сколько я изобрел на своем веку этих невероятных колониальных штуковин. Один дикарь с Андаманских островов чего стоил.
Ватсон: Но я же сам видел этого дикаря!
Холмс: Переодетый мальчишка. Люди с легкостью верят во все, что не способны вообразить сами. Окончание истории: Лестрейд предъявляет старой деве какие-то крупицы в запаянной пробирке, это якобы яд. Без вещественных доказательств нельзя. Потом он с самым суровым видом защелкивает наручники на руках продолжающей рыдать актрисы. Я принимаю конверт с чеком на триста фунтов. Довольны все. Заказчица получила душевное спокойствие и отнюдь не разорилась. Лестрейд обрел газетную славу. Актриса – гонорар, превышающий ее трехмесячное жалованье.
Ватсон: И с тех пор вы полностью переключились именно на такие дела?
Холмс: Вы, как всегда, спешите, мой друг. Я бы умер с голоду, или с тоски, ожидая второго такого случая. Я пошел дальше. Решил тачать такие случаи собственноручно, по колодке, подброшенной мне судьбою. Но по-настоящему вошел во вкус, когда познакомился с вами. В помощь мне было то, что скончался мой отец. Появилась возможность оплатить фантастические долги и финансировать фантастические замыслы. Надо признать, первые опыты были не вполне великолепны. Были ляпы, подводили предварительные расчеты. Дважды я был на грани разоблачения. Но технология замысловатого развлечения постепенно отрабатывалась. Оттачивали свою технику игроки. Первым и главным был, конечно, наш дорогой Лестрейд. Я бы снял перед ним шляпу, когда бы она была у меня на голове. Ни одна криминальная история не будет убедительно выглядеть и не может законно завершиться без участия человека с подлинным полицейским жетоном. Лестрейд и его официальное удостоверение были главной опорой моего замысла. Кроме того, ему надлежало увязывать все дела по линии своей службы, чтобы не было никаких недоумений и шероховатостей. Но главное, конечно, то, что он редкий актер.
Ватсон: Помнится, вы называли его тупицей или чем-то в этом роде.
Холмс: С актерами это случается. Здесь другой случай. Он гениально играл тупицу. И гениально долго играл. У себя на службе он другой человек. Важно и то, что он был честен.
Ватсон: Это вы называете честностью?
Холмс: Он не получил за все эти годы от меня ни шиллинга. Лишь изредка мне приходилось компенсировать его дорожные и алкогольные расходы. Кстати, у меня накопился перед ним немалый долг по этой части. Гонораром его была слава. Коллеги восхищались им, что его радовало, и ненавидели, что его забавляло.
Ватсон: Вам не кажется, что это попахивает обвинением в служебном подлоге и мошенничестве?
Холмс: Разумеется, он рисковал. Но что наша жизнь? Игра!
Ватсон: Вы желаете сказать, весь мир театр?
Холмс: Это без всякого моего желания сказал Шекспир. Но мисс Элизабет предпочитает выражение, которое почерпнула у кого-то из знаменитых русских поэтов.
Ватсон: Но актерам, как я понимаю, вам приходилось платить?
Холмс: Да. И чем дальше, тем больше. Ведь платить приходилось не только за, собственно, игру, но и за соблюдение секретности. А это для людей подобного типа в высшей степени тяжело. Кроме того, приходилось требовать, чтобы самые активные участники представлений покидали лондонскую сцену, во избежание случайной встречи с вами. На мою финансовую беду вы, под влиянием вашей очаровательной супруги, сделались заядлым театралом. Представляете, сколько может потребовать продажный лицедей за такой подвиг, как оставление столичной сцены!
Ватсон: Надо понимать, Ройлат, нарушитель подобной договоренности?
Холмс: Да. Он будет оштрафован согласно подписанному договору. И прощения не будет. У меня был повод проявить к нему снисходительность. Но я предположить не мог, что этот болван прознает, куда мы отправились, и заявится сюда, чтобы вымолить прощение.
Ватсон: Кто же погиб на вокзале Ватерлоо?
Холмс: Боже мой! Я взял первое попавшееся газетное сообщение о несчастном случае и выдал его за сообщение о смерти Ройлата-Бриджесса. А он не тот и не другой. Он пьяница Джонс. Ему в театре никогда не доверяли ничего серьезного. Он играл только неблагородных разбойников и палачей. Единственная главная роль в его карьере это злой отчим в "Пестрой ленте", и такая неблагодарность. Впрочем, есть и другая причина, мешающая мне заплатить этому негодяю, равно как и всем остальным.
Ватсон: Вы разорены?
Холмс: Близок к этому. Алмазные копи, обладателем коих сделался некогда наш с Майкрофтом отец, в результате безумных и корявых действий наших политиков, оказались на так называемой территории размежевания. Долго объяснять, суть же в том, что акции компании обесценились раз в пять. Если положение не изменится, а оно, судя по газетам, не изменится, я банкрот. Мои дела были плохи уже в тот момент, когда затевалось нынешнее представление. Оно стало возможным только благодаря необычайному характеру сэра Оливера.
Ватсон: Кто это?
Холмс: Ах, да… Это Яков. Это он действительный владелец Веберли Хауса. Сэр Уиллогби, в роду пэры и все такое. Человек с личными и родовыми странностями. Плюс эпилепсия. Он жил предельно уединенно. Дожил до пятидесяти лет и вдруг, совершенно случайным образом, попал в театр. Кажется в театр Гаррика. На какую-то дрянную постановку. Неподготовленный мозг его был потрясен. С того момента ничего кроме театра его не интересовало. Он попытался поступить на сцену под подложным именем, но был с позором отвергнут. Разумеется, никаких данных для сцены у него не было. Кроме воспламенившегося сердца и бешеной, всепоглощающей любви к искусству. Это род болезни, вроде той же эпилепсии. Он бы умер, если бы его не познакомили со мной.
Ватсон: Кто вас познакомил?
Холмс: Те самые негодяи, что изображают семейство Блэкклинеров. Они хихикали над ним, эти мелкие души, издевались. Представили мне его как забавный казус. Я поговорил с ним полчаса и тут же предложил роль. Он был рад, как ребенок. Условием я поставил одно – он предоставляет нам свой замок как декорацию. Он согласился. Я им доволен. Он единственный, кто не требует денег, не пьет и не пристает к мисс Элизабет с вульгарными предложениями. Потом, он по-настоящему перевоплотился в своего персонажа. В незаконнорожденного, припадочного, несчастного Якова.
Ватсон: А пьесу, которую мы тут все разыгрываем, вы сочинили сами?
Холмс: Я был слишком занят своими заботами и предложил подыскать сюжет мисс Элизабет, тем более что ей предстояло играть одну из главных ролей. Она, конечно, сюжет этот не придумала, а вычитала. Я предполагаю, из иностранного романа, потому что коллизия мало напоминает истинно британскую, но в ней много мощи. И надрыва. Представляете – все хотят убить отца. Отец человек омерзительный, но человек. Все не только мечтают его убить, но и имеют к этому прямые побуждения. Ничего похожего на холодный расчет, сплошные терзания. Я бы ни за что не взялся за этот сюжет, если бы не мисс Элизабет. Она просто сгорала от желания сыграть эту роль. Влюбившись, становишься мягкотелым.
Ватсон: У мисс Элизабет есть дар?
Холмс: Как вам сказать. Она неплохо поет, есть определенная балетная выучка. Как драматической актрисе ей пока не везло. Но всегда хотелось успеха именно по этой части. Кроме Якова, лишь она по-настоящему прониклась судьбой своего персонажа. Остальные только пьянствовали и притворялись вполсилы. Уверен, это было заметно. (Ватсон хохочет.) Что с вами?
Ватсон: Я вспомнил сцену в привратницкой, когда сэр Эндрю, или как там его, стоял на коленях перед Яковом. Теперь-то понятно, что он клянчил ключи от подвала, от винного погреба.
Холмс: Сэру Оливеру не жалко было своих бутылок, он боялся, что джин помешает господам актерам играть, как следует. Его ужасала возможность провала. Нельзя было не заметить, как стремительно они стали превращаться из наследников благородного рода в то, чем являлись на самом деле, в картежников и алкоголиков.
Ватсон: Это еще не все, Холмс. Я был свидетелем безобразного поступка, совершенного джентльменами, играющими роль сэра Гарри и сэра Тони.
Холмс: Что же натворили ученый и святоша?
Ватсон: Мне показалось, что они пытались неподобающим образом атаковать мисс Элизабет. Я не знал тогда, кто она вам, иначе им было бы несдобровать.
Холмс: Спасибо, мой друг, но вы немного неправильно все поняли. Не они пытались ее атаковать, а она пробовала бежать из Веберли Хауса. Это они, мои друзья-актеры, взяв ее в заложники, отправили меня в Лондон за тремя тысячами, которые я им задолжал. Она хотела тайком выбраться из этого логова, ее схватили. Когда ее водворяли в место заточения, она искусала обоих братьев. Вы стали свидетелем окончания этой сцены. Вчера вечером я вернулся тайком ото всех, тайком пробрался в ее комнату, где вы меня и застали.
Ватсон: Все это не укладывается у меня в голове. Я то верю вам, то вновь теряюсь. Слишком много такого, что вызывает вопросы.
Холмс: Задавайте, Бога ради. Я уже все рассказал.
Ватсон: Правильно ли я понял ваше сбивчивое признание – я был единственным зрителем, ради которого готовились эти громоздкие розыгрыши?
Холмс: Только ради вас. Но не заблуждайтесь насчет громоздкости. Чаще всего удавалось обойтись минимумом средств. Разве что история с собакой Баскервилей потребовала особых приготовлений. Да еще, может быть, гонка катеров по Темзе.
Ватсон: А сокровища Агры вы взяли напрокат?
Холмс: Милый Ватсон, вспомните, разве вы видели их? Вы все время имели дело с закрытым ящиком. Их вообще никогда не существовало. Зато они теперь существуют хоть и не на дне реки, но в воображении читателя.
Ватсон: А история с премьером и пропавшим письмом? Я сотню раз видел фотографию этого человека в газетах, я не мог ошибиться!
Холмс: Не забывайте, мы имеем дело с театром. Вы не представляете себе, что такое грим в умелых руках.
Ватсон: А убитый нами Милвертон?
Холмс: Ну-у, мой дорогой, умение притворно умереть чуть ли не главное в мастерстве актера. Даже Ройлату-Бриджессу-Джонсу это по силам.
Ватсон: Я так понимаю, у вас найдется простое объяснение любому эпизоду этой эпопеи.
Холмс: Любому.
Ватсон: Итак, меня разыгрывали, чтобы впечатлить, дать ход моему перу?
Холмс: Да.
Ватсон: Просто изложить мне ваш сюжет словами вы не желали?
Холмс: Я лишил бы вас живого переживания и превратил из творца в ремесленника. Наш случай соавторства уникален не только по методам, но и по результатам. Нам удалось то, что не удавалось самым большим талантам. Убедительный образ положительного героя! Ведь, что такое наш Шерлок Холмс – это пример практической святости. Гениален, деятелен, когда нужно. Образец нравственности. И, при этом, живой человек. Такая фигура должна быть в культуре. И неважно, что прототипом для нее послужил легкомысленный, достаточно беспринципный, сибаритствующий рантье. Не видя вокруг себя таких людей, как изображенный вами великий сыщик, читающая публика должна знать, что они возможны в принципе. Должна думать, что они где-то есть. Шерлок Холмс должен стать предметом веры; да это уже, по-моему, произошло. Я, если хотите, бессмертен. Равно, как и вы, мой друг.
Ватсон: Возможно, у вас нет литературного дара, но дар критика несомненен.
Холмс (смеется): О, несчастный дар! Впрочем, как бы там ни было, я считаю, моя беспутная жизнь искуплена моим литературным существованием.
Ватсон: У меня к вам остался последний вопрос. Вы обещали разъяснить секрет вашего дедуктивного метода.
Холмс: Надеялся, что вы догадаетесь сами. Конечно же, все демонстрации своих сверхспособностей я подстраивал. Как фокусник готовит свой цилиндр, чтобы из него в нужный момент вылетали голуби и конфетти. Возьмем самый последний пример. Я заставил нашего загорелого сэра Эндрю сбрить свою шкиперскую бороду непосредственно перед нашей встречей в ресторане, вот вам и весь метод. Еще проще объясняется то, как я догадался, какой именно театр вы посещали с миссис Ватсон. Увидев вас и сообразив, что замечен вами, ко мне ночью примчался Джонс. Он рассказал мне не только о факте встречи, но и том, где она произошла.
Ватсон: Так вы не были в театре?
Холмс: Конечно, нет. Из слов Джонса я узнал, что вы ушли до начала представления. Вы сами сознались, что не поинтересовались его настоящим именем… Несколько труднее было объяснить вам мою догадливость. Вы меня чуть было не раскусили. Пришлось изворачиваться, плести несусветную чушь. В этом самая суть моего дедуктивного метода. Не нужно, чтобы он на самом деле работал, нужно, чтобы верили, будто он работает.
Ватсон: Я… Это… Это невозможно! Я не могу поверить!
Холмс: Ну, не будьте же наивным. Смешно думать, будто такая невероятная проницательность возможна, если вы расследуете дело без подготовки, вслепую. Мельчайшая, чуть-чуть ошибочно понятая деталь способна увести так далеко, что вы ужаснетесь, когда узнаете, где находитесь со своими выводами. Чтобы вам стало понятней, возьмем трость доктора Мортимера из первой главы вашей блистательной "Собаки Баскервилей". Кстати, обратите внимание, как удачно она была подставлена. Да-да – подставлена! А теперь представьте, что вместо нее, и без всякой предварительной подготовки, мы с вами вынуждены исследовать трость другого доктора. Например, доктора Ватсона. Дайте мне ее. Что бы обнаружил наш анализ? Кто владелец трости?
Ватсон: Мы могли бы предположить, что владелец господин средних лет, молодые люди таких тростей не носят. Могли бы сказать, что он горожанин. Она не испачкана и не ободрана о дорожные камни.
Холмс: Эти выводы так же точны, как заявление, что Великобритания остров. Хорошо, ограничимся одной деталью. Как нам быть с зубами?
Ватсон: Какими зубами?
Холмс: Человеческими! На вашей трости отчетливые следы человеческих зубов. Я Шерлок Холмс, я беспристрастно исследую вашу трость. Каким образом я могу догадаться, что вчера, в шестом часу пополудни вы спасали привратника Веберли Хаус Якова от эпилептического припадка? Даже если я каким-нибудь непостижимым образом догадаюсь, что владелец этой трости доктор, то что я должен подумать об этом медицинском муже? Что он работает в клинике для буйнопомешанных? Что он исследует каннибалов и ему совсем недавно пришлось отбиваться от предмета своих исследований? Как мне истолковать эти следы? Запомните, в жизни не бывает историй, которые бы развивались стройно и разумно от начала до конца. Всегда откуда-нибудь появляются такие "зубы". Метод мой хорош только для книжных страниц. И упаси вас Боже переносить книжный опыт непосредственно в жизнь. Может получиться неловко, а может и страшно. Миру дела нет до стройности наших умозаключений.
Ватсон: И все-таки иногда мы можем делать точные выводы о том, что тщательно скрывается от нас.
Холмс: Например?
Ватсон: Возьмем хотя бы вашу невесту.
Холмс: Зачем?
Ватсон: Как вы думаете, могу я знать что-нибудь о ней?
Холмс: Смотря что. Вы ведь тут виделись. Мало ли что она вам сказала.
Ватсон: Нет, могу ли я знать о ней что-либо такое, что ей не хотелось бы обнаружить?
Холмс: Исключено.
Ватсон: Между тем, я могу утверждать, что она не англичанка. Ее выдает едва заметный акцент, который проявляется только в состоянии крайнего волнения.
Холмс: Верно, она не англичанка. Она русская. Ее фамилия Павлова. Елизавета Павлова. Подозреваю, что представление, которое мы здесь разыгрываем, взято ею из русского романа.
 
За дверью слышны шаги. Стук в дверь.
 
Холмс и Ватсон: Войдите!
 
Входят Эвертон, сэр Эндрю, сэр Гарри и сэр Тони.
 
Холмс: В чем дело, джентльмены?!
Эвертон: Повесился привратник Яков. То есть, сэр Оливер. Он оставил записку, из которой следует, что это он убил отца.
Холмс: Какого отца?!
Эвертон: Под подушкой у него было обнаружено три тысячи фунтов. Сиделка понятия не имеет, откуда они взялись. Она отлучалась в деревню.
 
ЭПИЛОГ.
 
Холмс лежит на диване, укутавшись в плед, и смотрит в потолок. Ватсон сидит рядом на стуле, рядом с ним раскрытый саквояж. Классическая сцена: визит врача. Входит Элизабет с подносом, на нем хрустальный графин и два стакана, ставит его на столик у изголовья.
 
Ватсон: Я понимаю, вы не можете не терзаться, но смею заметить, в терзаниях нет никакого толка. Не вы виноваты в этой смерти.
Холмс: Кто же, если не я?
Ватсон: Мне страшно об этом думать, но подозреваю, что виной всему мой легкомысленный разговор с больным сэром Оливером. Мои заявления о том, что Бога нет. Наконец, я совершенно проигнорировал его признание в мнимом убийстве, сочтя это бредом воспаленного мозга.
Элизабет: Доктор, не стоит корить себя. Кто мог представить, что сэр Оливер вообразит, будто все происходит на самом деле! И ты, Шерлок, напрасно на себя наговариваешь.
Холмс: Но зачем я оставил деньги у него под подушкой? Зачем?!Деньги были толчком. Проснувшись и пересчитав их, он решил, что это как раз те три тысячи фунтов, что были украдены из кабинета несуществовавшего милорда. И что они украдены именно им. А перед тем как украсть, он убил их владельца. Таков был сюжетный ход романа. Он ведь почти наизусть выучил этот длиннющий русский роман. Он сроднился с ним, он был уверен, что живет в нем.
Ватсон: Такое случается со слишком впечатлительными натурами.
Холмс: Длинное, мрачное сочинение. Очень длинное и очень мрачное. Я еще могу себе представить, что этот роман поразил воображение моей русской невесты, но чтобы солидный, великовозрастный англичанин… Согласитесь, есть тут что-то странное. Он полностью олицетворил себя с отвратительнейшим, жалким персонажем по имени Смердяков.
Ватсон: Яков Смерд?
Холмс: Да, мой друг, да, еще раз прошу меня простить. Это тоже выдумка Элизабет. Этакий полунамек на русскую фамилию. Впрочем, сейчас легко говорить об этих филологических играх, а сэр Оливер, между тем, мертв.
Ватсон: Но вы же не могли знать, что он так сроднится с чужой, к тому же вымышленной судьбой. Скажу больше, он был нездоров. Он все равно свел бы счеты с жизнью. Ваши деньги здесь ни при чем!
Холмс: Я всего лишь не хотел, чтобы господа актеры обнаружили их у меня раньше времени. Они были так озлоблены, что не остановились бы и перед самым вульгарным обыском. Кроме того, я хотел сначала убедиться, что с Элизабет все в порядке.
Ватсон: Вы рассуждали вполне здраво.
Холмс: Да! Но я мог отдать деньги вам!
Ватсон: Меня тоже могли обыскать.
Холмс: Я мог засунуть за какую-нибудь картину, запихнуть между книгами. Почему я положил их ему под подушку?! Почему?!
Элизабет (Ватсону): Доктор!
Ватсон: Холмс?
Холмс: Не бойтесь, Ватсон, не волнуйся, дорогая, успокаивающее не понадобится. Налейте лучше виски.
Ватсон: С удовольствием.
Холмс: Представляю, как страдал наш старик. Ведь мне, к слову, стало известно, что отец сэра Оливера, Джон Уиллогби окончил жизнь при странных обстоятельствах. Существовало даже подозрение, что он был убит. Ходили слухи, что в этом замешан кое-кто из родственников.
Ватсон: Вот как?!
Холмс: Трудно что-то утверждать, но не исключено, что сэр Оливер жил все эти годы в атмосфере кошмарных семейных воспоминаний, и наша невинная забава послужила лишь катализатором его поступка.
Ватсон: Вы хотите сказать, что на сердце сэра Оливера лежал старый, тяжкий грех?
Холмс: Не думаю, что именно это я хочу сказать. Сэр Оливер подчинился требованию сюжета, в который уверовал. Меня занимает другое, почему я – я! – пошел на поводу у чужого замысла? Ведь только этим можно объяснить мою выходку с деньгами. Но ведь я не читал романа!
Ватсон: Да, я знаю, романов вы не читаете. Кстати, как он называется?
Элизабет: «Братья Карамазовы».
Ватсон: Я слышал, Холмс, что это великое произведение.
Холмс: Черт побери! Но не до такой же степени! (Залпом выпивает виски, мученически откидывается на подушку и закрывает глаза.)
 
Занавес.