Аська выскочила в коридор не в силах сдержать слезы. Только что Борис Сергеевич, любимый ее преподаватель, мастер их курса, заявил, что ее лучшая подруга Иринка Червиченко будет отчислена из института за нарушение внутреннего распорядка. Такая вопиющая несправедливость казалась ей невозможной. Конечно, Иринка - не ангел во плоти, но ведь это же может сломать ей всю жизнь. Ведь она так мечтала попасть в театральный институт именно на курс Бориса Сергеевича… И почему только Иринка должна отвечать за всех? Ведь она не одна виновата в том, что случилось. Борис Сергеевич говорит, что ее вина в том, что она затеяла разборку в стенах учебного заведения, что, значит, она не дорожит духом творчества и познания, которому надлежит здесь царить безраздельно.
Добежав до факультетской библиотеки, Аська уткнулась лицом в стенку. Плечи ее содрогались от рыданий…А все прочие студенты выходили из кабинета мастера курса молчаливые и подавленные, стараясь не замечать плачущую Аську. Вот и Иринка. Она внешне спокойна, даже какое-то подобие улыбки блуждает на ее губах.
- Брось, Аська, не убивайся, может и к лучшему все. Может, действительно, это не мое призвание.
Но Аська бросается подружке на шею:
- Что ты говоришь? Как ты так можешь? Иди к Борису Сергеевичу! Проси! Умоляй его! Пусть он простит тебя! Пусть накажет, но только не выгоняет! Ведь Панову ничего же не сделали.
- Нет. Не пойду. К тому же, мне разрешат быть вольным слушателем. Потом можно будет восстановиться…
***
Борис Сергеевич нервно курил очередную сигарету. Пепельница была забита окурками, и он взял другую, сделанную из половинки кокосового ореха – подарок студентов. Сегодня он на общем собрании заявил, что будет ходатайствовать об отчислении с курса Ирины Червиченко за нарушение внутреннего распорядка. Формулировка, конечно, не выдерживает никакой критики – в духе прошлого века… Может быть, к его ходатайству еще никто и не прислушается. Ведь, в конечном итоге, не он же принимает решение. Впрочем, всё это попытки самоуспокоения. Так можно и до инфаркта себя довести. Уже которые сутки сердце ноет. В пору таблетки глотать, а не сигаретами кофе закуривать. Нелегко далось ему такое решение… Его и не должно было быть, если бы Ирина повела себя иначе. Но она словно специально провоцировала его, брала на «слабо». И что же? Неужели он повёлся на поводу собственных эмоций? Он мог бы не вмешиваться, сделать вид, что ничего не случилось… Да и на самом-то деле, так оно и есть – обыкновенные подростковые выяснения отношений. И если бы не произощло это в стенах учебного театра… Нельзя уличные понятия тащить в театр, нельзя позволить студентам усомниться в приоритете творческой реализации над всеми иными потребностями. И если у Ирины нет такого ощущения, если для неё существует что-то важнее театра, то и не стоит ей тратить время ни свое, ни преподавателей в театральном институте. В театральном творчестве, как и в любом ином, нужно отдаваться без остатка. Взять того же Витю Панова – он, не задумываясь, признал свою вину, попросил прощения и умолял не выгонять его из института. Да, он пошёл на унижение, да и в случившейся истории он выглядел не лучшим образом, но в его жизни театр – это главное. И поэтому, в отличие от той же Ирины, ему уже на первом курсе доверяли главные роли в студенческих спектаклях. И сейчас он пользуется популярностью в учебном театре. Его способности очевидны. В тоже время Ирина, доучившись до третьего курса, ни в чем себя так и не проявила. Да у неё нет двоек, но и звёзд с неба она не хватает…
И зачем ему всё это рассказала Тамара? Не знал бы – не мучился. Но у молоденькой актрисы местного театра, подрабатывающей в институте преподавателем танцев, еще более молоденький муж – студент, который учится в одной группе с Ириной. Он был свидетелем случившегося и, конечно, всё рассказал своей жене, а та, соответственно, Борису Сергеевичу. Собственно говоря, если бы не Юра, так звали мужа преподавательницы, то всё могло бы принять еще более печальный оборот. Это именно он остановил назревающую драку, не пустил, рвущихся в бой за своего, студентов. И на общем собрании курса сегодня Юра был явно недоволен решением Бориса Сергеевича. Разочарование читалось на его лице…
***
Юра был единственным на курсе студентом, который отслужил в армии, который был женат, и у которого недавно родилась дочь. Забот у него хватало, да и жизненный опыт заставил его относиться к проявлению эмоций более бережно и осторожно. Поддерживая со всеми студентами курса ровные товарищеские отношения, он тактично, не проявляя своего превосходства, отказывался от участия в студенческих пирушках, в розыгрышах. Порой, наблюдая за возней, которую затевали студенты между «парами», он счастливо улыбался, вспоминая свою маленькую Риску-Лариску. Эти мальчишки и девчонки по большому счёту не многим отличались от его Риски, хотя и было им по 17, а кое-кому и по 19 лет. Они все родились и выросли в этом городе. Все живут с родителями. Никому из них ещё не приходилось самостоятельно решать каких бы то ни было важных жизненноопределяющих проблем. Никому из них не довелось спорить со смертью. И, главное, никому из них не довелось попробовать поднять груз ответственности за жизнь другого человека. Поэтому они, почти всегда, веселы и беззаботны, а их споры смешны своей незначительностью. Им все еще кажется, что мир справедлив и, что для них в обязательном порядке зарезервировано место под солнцем. Им кажется, что всё в жизни будет происходить само собой, что им не нужно будет стоять перед выбором между совестью и внешним благополучием, между мечтой и суровыми буднями.
В тот день заболела преподаватель зарубежной литературы и, у студентов образовалось «окно» в целых два часа. Впрочем, это было всего лишь два часа, потому что никуда было не успеть за такое короткое время – ни домой, ни в кафешку … Да, на кафе и денег ни у кого уже не было. Вот все и собрались в учебном театре. Юра, забравшись в дальний угол за декорации, пытался на гитаре подобрать аккорды к новым стихам. И так он увлёкся этим занятием, что не сразу обратил внимание на качественное изменение шума, переросшего из безобидного «галдения» в агрессивные интонации разборки. Отложив в сторону гитару, Юра вылез из своего укрытия и увидел следующую картину: Ирина Червиченко сцепилась с Витей Пановым. И это уже не было похоже на игру, так как Ирина всерьез пыталась заехать по лицу, вынужденному активно обороняться, Панову. Все остальные стояли в стороне и подначивали дерущихся. Юра направился в их сторону, но в это время Панов, выругавшись, оттолкнул Ирину ногой. Юра оказался рядом как раз в то время, чтобы подхватить ее, не позволив упасть ей на пол.
- Что тут произошло? Чего ревёшь?
Но если бы Ирина попыталась ответить то, наверное, разрыдалась бы. Слезы и так текли из уголков глаз помимо ее желания. Отстранив Юру, она сделала шаг и «ойкнув», присела… Но всего лишь на секунду-две. Находиться здесь для неё было хуже, чем боль в голени от ушиба. Прихрамывая, Ирина вышла в коридор. Больше всего ее убило то, что никто не вступился за неё, никто не остановил Панова, никто слова ему не сказал. Тоже мне, господа актеры, джентльмены и дамы. Да у гопников дворовых порядочности больше. Те за свои понятия на нож идти не боятся, а эти… каждый только за себя. Ну и что же теперь делать? Раз каждый сам за себя, то ей как-то нужно ответить на оскорбление, иначе потом жизни никакой не будет – все, кому не лень, пинать начнут, в шестёрку превратят. Ну, уж, дудки! Найдется, у кого помощи попросить. С вахты Иринка позвонила Коле Панку. Тот оказался дома.
***
Никакого отношения к панкам Колька не имел. Прозвали его так из-за непослушной копны волос на голове – чтобы он с ними не делал, они торчали во все стороны. Оставалось только налысо бриться, что и делалось периодически, не смотря на мамины запреты. Учился Колька в лицее на автослесаря. Учился плохо. Часто прогуливал. Днем халтурил на мелком ремонте тачек, а по вечерам тусовался с компанией по дешёвым барам. Подъезды остались в прошлом. Деньжата у него теперь водились не только от автосервиса, но и в картишки иногда везло, да и бизнесом потихоньку заниматься начал. Старшие ребята взяли в дело – толкать ворованные автомагнитолы и всякие примочки из фурнитуры. С Иринкой когда-то в школе вместе учились, а теперь только живут рядом, в одном дворе, даже не друзья – так, привет – привет. Но когда она позвонила и сказала, что эти гомики из «театрального» на нее наехали, то раздумывать он не стал.
***
- Ну, так что здесь произошло? Ты зачем её ударил? – пытался разобраться Юра. - Да достала потому что, - оправдывался Панов, пристраивая на голову бандану. – Сижу, никого не трогаю, а она вокруг, как дурочка, прыгала-прыгала, а потом сорвала с меня бандану. Я пошутил, что если не отстанет, то юбку с неё сорву, а она набросилась на меня как раненая. Я хотел её только оттолкнуть да нечаянно по ноге задел… -Ты же не девчонка. Зачем обзываешься? Ударил зачем? - Говорю ж – вывела из себя. - Пойди, найди её и извинись… - Еще чего? Больно надо. Она мне чуть лицо не испортила, а я еще извиняться буду. - Ну, да, - поддакнул кто-то из студентов, - а лицо, как говорит Борис Сергеевич, наш рабочий инструмент и его надо сберечь любым способом, даже послав подружку подальше… Смех прочих прокатился по учебному театру. Никто всерьез не воспринял произошедшее, не ставя, наверное, разницу между детьми, не поделившими лопатку в песочнице и своими взаимоотношениями. Впереди еще такая огромная бесконечная жизнь и такая мелочь потеряется во времени без следа. Так стоит ли расстраиваться из-за пустяков? Тем более и Иринка, как ни в чём не бывало, появилась на следующей паре. Вела себя сдержанно. Ходила везде только с Аськой. На пикетирование Панова, типа того, что подвязала ли юбку покрепче, ничего не отвечала, а лишь снисходительно улыбалась и отворачивалась. Инцидент все посчитали исчерпанным. Но вечером Панова вызвали на вахту. А через несколько минут в аудиторию ворвался один из студентов. - Пацаны! Местные Панова бить пришли! Студенты сорвались с мест, оставив в растерянности преподавательницу теории музыки, и высыпали на улицу. В наступающих сумерках, метрах в десяти от институтского корпуса под единственным уцелевшим огромным тополем маячили две мальчишеских фигуры. - Стойте! Не мешайте им! – прикрикнул Юра на сокурсников, готовых ринуться на выручку Панову. – Один на один. Пусть по честному разбираются. Не лезь, я сказал!-и грубо рванул за плечо Чернякова, решившего было проигнорировать его предостережение. – Он один пришёл… Твой парень, Ирина? - Ну, мой. А вы думали - за меня некому заступиться? Вы же только толпой храбрые да с девчонками!.. - Ладно. Спокойно. Пусть говорят. Всем на месте стоять!
***
Когда Панов спустился на вахту, к нему подошёл парень, похожий на панка. - Ты Панов будешь? - Ну, я. А что? - Пойдем, поговорим. - Чего это? - Не сцы раньше сроку. Девчонок бить – герой, а отвечать – козёл… - Никого я не бил. - Так пойдем? Мимо бежал, опаздывающий на занятия, Черняков. Панов поймал его за руку и шепнул: «Скажи нашим – меня на разборку за Червиченко зовут». И когда тот с округлившимися от возбуждения глазами понесся «подымать народ», с наглой усмешкой ответил: - Пойдем. Побазарим. Выйдя на улицу, он оглянулся и с удивлением отметил, что там никого нет. «Может, за углом спрятались?» И еще больше он удивился, когда Панк дальше не пошёл, а остановился возле старого тополя недалеко от входа в институт. - Вообщем, так, - начался разговор,- если не хочешь, чтобы я тебе физиономию испортил, то ты прямо сейчас пойдешь к Ирине и при всех попросишь прощения – это раз. Больше никогда не то, что пальцем её не тронешь, но и голос на неё не повысишь – это два. Понял? И в это время из института повалили студенты. Панов почувствовал себя увереннее. - А ты кто такой, чтобы мне указывать? Чё ты за неё заступаешься? Она твоя, что-ли? - Какая тебе разница? Я с тобой, пока что, по-человечески говорю. Пришёл один. А ты шоблу уже всю вызвал. Мне на всех вас плевать. Если нужно будет, то я соберу толпу покруче. Но, если ты все же пацан, то давай решать вопрос вдвоем. Панов стоял лицом к зданию института и видел, что там, на крыльце произошла какая-то заминка – никто на помощь к нему не бежал. Все стояли и чего-то ждали. - А чё его решать-то? Не было ничего. Нужна она мне… - Тогда кончаем базар и идём к вашим. Панов хмыкнул, изображая равнодушие, мол, к нашим так к нашим, и не спеша, направился к Иринке и Аське, стоящих чуть в стороне от всех. Коля-Панк, а это был именно он, шёл рядом с ним. - Говори,- велел он Панову, увидев, что тот замешкался, остановившись возле девчонок. - Не командуй. - Огрызнулся Панов и, обращаясь к Ирине – Я тебя нечаянно по ноге задел. Не хотел. Ты ж на меня так наехала… - Короче, – прервал его Панк. - Ну, вот я и говорю, что не хотел. Извини. - Всё. К тому же, Ирка, он пообещал мне, что больше тебя не тронет. Ну, бывайте, артисты! - Нет, постой. – Вмешался Юра.- Теперь пойдем со мной поговорим. – И взяв Колю-Панка за плечо, повёл его обратно к тополю. Панк попытался, было стряхнуть руку, но не получилось – держал его Юра крепко. - Ну, чего схватился? Не убегу – не испугали. - Это я для убедительности, чтоб ты себя особенно героем не ощущал. Ты выступил нормально. Никаких претензий к тебе нет. Но впредь, поимей в виду, что у себя мы сами разберемся. Понял? - Не особо-то вы разбираетесь, когда пидорам девчонок бить даете… - Фильтруй свою речь, парень. У нас с тобой сейчас нормальный разговор. И ты вёл себя нормально, и давай на этом закончим. Но, еще раз говорю. В институте разборок не будет. Понял? - Я тоже все сказал. Мне ваши разборки ни к чему. Если ты берешься за старшего, то отвечай за то, чтобы с нашими всякой фигни не было. Только я так считаю, что пацан должен быть пацаном, на кого бы он не учился. - Ладно, замнем для ясности. - Замнем. Меня Колян зовут, а тебя? - Юра. - Я против вас, да и против этого вашего, ничего не имею, но борзеть-то тоже, я считаю, ни к чему. От безделья, я считаю, все это. Заняться вам нечем. Вот и маетесь. Ну, бывай, старшой. - Бывай, Колян.
*** Придя вечером домой, Юра успел до возвращения из театра жены приготовить лёгкий ужин, помочь бабушке покормить раскапризничавшуюся Риску и пролистать конспекты сегодняшних лекций. По тому, как Тамара нажала на кнопку звонка, Юра безошибочно определил, что супруга его сегодня не в лучшем состоянии духа. «Наверное, что-то не склеилось на спектакле», - сделал он предположение, помогая Томе снять куртку и, приветствуя её: - Суровым взглядом, встретив мужа, Она презрением полна… Виной тому ли ночи стужа? Или история одна?.. - Просто-напросто, мой поэт, я чертовски устала от безделья. Я так долго не играла, находясь в декретном отпуске. Почти все роли потеряла. Молодежь теснит. А эти вводные роли только разжигают желание сцены… Но ты же у меня еще маленький и ничего этого не знаешь. Ну, как там Риска? - Насытившись под руководством отца и бабушки, спокойно задремала. - А у тебя как дела? Рассказывая о событиях ушедшего дня, где-то уже к окончанию чаепития, Юра поведал и о давешней ссоре Ирины с Витей. Рассказывал с улыбкой, как о незначительном курьезном случае, высмеивая растерявшегося Панова и воинственную Червиченко, иронизируя над «порядочным панком» и растревоженным студенческим сообществом. Юра считал, что во взаимоотношениях между людьми всегда в любом случае должны пользоваться приоритетом общечеловеческие ценности, определяющие понятия порядочности, честности, смелости. И уж если предстоит выбирать между разбитой физиономией и, как следствие, потерей желанной роли в спектакле с одной стороны, а с другой - сохранением своей чести, гордости, мужского самолюбия, в конце концов, то нужно выбирать второе. Нельзя прикрываться профессией в повседневной жизни. Мы живём не за каменной стеной и ничем не должны отличаться от зрителей в плане привеллегий перед собственной совестью. Совершенно неожиданно для Юры, Тамара весьма болезненно отреагировала на то, как он подал ей информацию. - Ты что говоришь? Какие-то гопники по вине этой Червиченко будут бить морду нашему актеру и это нормально? Лицо актера ему не принадлежит. Это его рабочий инструмент. И если Ирка этого не понимает, то она вообще ничего не понимает в театре. Она здесь просто-напросто тусуется, и ей все-равно, где работать... Все нерешительные попытки Юры переубедить её, успеха не имели. На другой день Тома пошла к Борису Сергеевичу.
*** Ходатайство об исключении из института Ирины Червиченко было удовлетворено. Приказ вывесили рядом с расписанием занятий. Все делали вид, что ничего особенного не произошло, что эта бумажка просто чья – то глупая шутка. Иринка попросила в канцелярии сделать копию приказа на память – прикольно ведь. Лишь Юрка становился все угрюмее – в нём зрела злая решимость - воспротивится этому балагану. Если бы Тома увидела его в тот момент, может быть, она смогла бы его остановить… У неё иногда получалось переубедить его, удержать от опрометчивых поступков, на которые он был горазд. Но Томы рядом не было, у неё сегодня спектакль и в институте её занятия заменили. Едва дождавшись перерыва на обед, Юра без стука вошёл в кабинет Бориса Сергеевича. Тот сидел за столом с чашечкой кофе, дымящейся сигаретой и развёрнутым планом мероприятий на текущую неделю. Юра молча пересёк кабинетное пространство и без приглашения присел за стол. - Мне, Борис Сергеевич, нужно поговорить с вами. - А разве стучаться у нас не принято, прежде чем войти? -У нас, оказывается, многое не принято из того, что общепринято. - Почему такой тон? - Потому что вы стали слишком много брать на себя. С чего вы взяли, что вам можно вмешиваться в жизнь студентов, в их личную жизнь? Вы вправе руководить, приказывать в рамках учебной программы и то – приказ в учебном процессе свидетельствует о том, что вы не способны убеждать. - По моему, ты чересчур возбуждён да к тому же и не трезв… -Я трезв, Борис Сергеевич, абсолютно трезв. А бутылку пива я выпил исключительно для того, чтобы успокоится, и разговаривать с вами в приличных выражениях… - Даже так? - Даже так. Неужели вы не понимаете, что дело не в Иринке как в таковой, а в том, что она стала только первой жертвой… Хотя, что я говорю? Мы все давно уже ваши жертвы. Мы все живём так, как вы хотите. Из моей жены вы сделали фанатичку, которая готова по одному вашему взгляду бросить свою карьеру, семью… Вы же всех учите, что семья – это театр, что главная карьера - это театр. А закроют ваш учебный театр? Закроют институт? Все ваши ученики окажутся в чужом мире, над которым они вами приучены насмехаться, потому что мир, мол, нас не понимает, так как мы гениальнее своего времени. И ради сохранения этого псевдомира, который присутствует у всякой ограниченной, неспособной к развитию личности, вы жертвуете судьбами, непренадлежащими вам судьбами нормальных людей. Скорее всего, Иринка никогда не стала бы яростной последовательницей вашей морали, да и актрисой, возможно, она не стала бы… А, может быть, и стала бы. Но другой актрисой, не такой, какой вы хотели её видеть. Она способна к развитию. Она тянулась к учёбе. А вы взяли, и все решили за неё. - Юра, мы поговорим с тобой завтра. Сейчас ты всё равно меня не услышишь. Скажу лишь одно – на самом деле мне очень жаль, что так пришлось поступить. Именно поэтому за ней остается право свободного посещения всех занятий в институте, за ней остаются все роли в учебном театре и даже в новой постановке я намерен предложить ей принять участие. Мне кажется, что она все понимает лучше, чем ты. Если Ирина… Если для неё театр что-то значит, то она через год вернётся в институт. У неё остается такая возможность. От театра её никто не отлучает. Если же она ошиблась с выбором профессии, то в данной ситуации для неё есть возможность исправить ошибку пока еще не поздно. У неё всё впереди. Но нельзя создавать в институте ту атмосферу, которая существует в других вузах, когда учёба для студентов является неприятной обязанностью, на которую нужно отвлекаться от настоящей жизни. У нас было и будет наоборот, когда студентам жаль отвлекаться от обучения, от процесса освоения актерской профессии. Возможно, что, жертвуя Ириной, а, может быть и, не жертвуя, а, как раз, спасая её, мы спасаем эту уникальную атмосферу творческой среды. - Слова, Борис Сергеевич, высокие, но пустые слова. Человек живёт в реальном мире, где формируются общечеловеческие ценности, определяющие его душевные качества. Если человек теоретически будет благородным и способным отобразить благородные качества человеческой души на сцене, но в жизни окажется подлецом и трусом… Какая цена такому внушенному благородству? Это обман! Ложь! Самооправдание своих пороков! - Ирина отчислена не только из-за случая с Пановым. Последнее время её совершенно не волнует театр… - Это вы так решили! - Да. Я. - Тогда я тоже решил. Юра подвинул к себе лист бумаги, взял, валяющуюся на столе, ручку Бориса Сергеевича и написал заявление с просьбой отчислить его из института. - Юра. Это совершенно несерьезно. Ты же не ребенок. Дойдя до двери, Юра вернулся. - Хорошо. Я всё же скажу. Вдруг, докричусь. Не только студентов, но и преподавателей вы подбираете по критерию соответствия вашим иллюзиям, а не по их профессиональным качествам. Ваших преподавателей по речи, танцу и актерскому мастерству не то, что в другой институт не возьмут – их в самый паршивый театр статистами не примут. Есть же эталонные нормы, человеческое понятие гармонии, когда танцовщик, кроме техники прыжков, должен обладать соответствующим телосложением, когда речевик должен четко проговаривать все буквы русского алфавита, когда преподаватель актерского мастерства должен не кривляться на сцене, а демонстрировать владение хотя бы начальными приемами театральной пластики… Да, что с вами говорить, когда вы слушать никого не хотите! Юра, в сердцах махнул рукой и вышел, оставив дверь открытой.
*** После разборки из-за Иринки, что-то произошло с Колькой-Панком. Может, влюбился?... Или позавидовал этим пацанам из «театрального»? Вон они как за театр-то свой держаться, как пьяница за бутылку. Кайфуют от сцены, да ещё и бабки за это получают. И в самом-то деле, зачем водку глушат? Что бы другим человеком себя почувствовать, чтобы разбудить в себе те качества, которые в нормальном состоянии проявить боязно. А разве в театре не тоже самое? Разве не учат там расслабляться? Разве не учат там тому, как быть другим? Только опять же, одно дело, когда хлопнул сто грамм для храбрости и пошёл кого-то от смерти спас, за правду постоял, а другое дело, когда сосешь шампань в тесной компашке в собственное удовольствие под разговорчики подленькие за глаза о своих товарищах. И в театре тоже самое – можно, научившись правильно говорить и двигаться по сцене, попытаться донести свою правду до народа, а можно просто тащиться от танцев да нарядов… Ну, что может дельного сказать народу Иринка? Она, конечно, девчонка интересная – от такой только дурак откажется. Но, так это ж, совсем другое. Вот, Юрка… Что-то есть в этом парне. Хочется еще раз с ним встретиться, поговорить о жизни… Интересно, что он на сцене делает? Надо бы как-либо сходить посмотреть. Ну, а чё смотреть-то? Тут надо думать, как дальше жить, а не по театрам шляться? Все думают, что ему нравиться тачки раздевать, что ему жизнь бандитская ночами сниться… Да на фиг ему всё это ненужно. Но и автослесарем всё жизнь горбатиться нехочется. Хотя, вот как раз, с железками возиться ему–то и нравиться, но, чтобы в меру всё… Чтоб и на жизнь время оставалось.. И что б было на что жить. А то вон как родители его проишачили до старости, здоровьё свое угробили. Отец, так тот вообще спился от безысходности, а матери некогда было сыном заниматься – на продукты, на одежду да на жильё надо было зарабатывать. А эти актёры, блин, что они знают о жизни?... Чем они лучше его? Он ворует, зарабатывая себе на жизнь, а они тоже воруют - обманом же ведь живут. За что им деньги платят? За обман! Размышляя подобным образом, Колька забрёл к Театральному институту. Уже начало темнеть, но фонари еще не зажгли. Под окном стоял новенький «джип». Режиссера ихнего. За какие деньги он его приобрёл? Если за зарплату, то, что ж это за справедливость такая, когда тем, кто вкалывает с утра до ночи – шиш без масла, а тем, кто в свое удовольствие коряжится – бабки на блюдечке? Колька подошёл по ближе, полный решимости пнуть буржуйскую тачку ногой, но делать этого не стал. Он оглянулся по-сторонам. Никого. Дверь в «джип» была не захлопнута. Видать, режиссер торопился и не проверил. Машина стояла на пригорке. Если снять её с «ручника», то можно будет без шума укатить её аж на соседнюю улицу. Там в это время никого нет – запустить движок без ключа не сложно… Если даже запчастями её продать, то денег хватит и на жизнь, и на раскрутку своего дела. Лишь бы сейчас никто из театра не выглянул. Аккуратненько. Хорошо пошла. Без шума. Та-а-а-ак. Готово. Завёлся джип с первой попытки. Куда ехать? Есть местечко… Опа на! А это кто? Не Юрец-ли? Он самый. Колька притормозил. - Привет, старшой. Подвезти? - Да нет, мне тут рядом. - Садись-садись. Поговорить мне с тобой надо. Пять минут-то всегда найти можно. У меня, может быть, от разговора с тобой вся жизнь решается. - Не говори ерунду. - Я серьёзно. Ничего с тобой не станется. Или режиссера своего боишься? - Слушай, чего ты ко мне пристал? Чего тебе надо? И тут, Юра обратил, наконец-то, внимание на машину. Он узнал её. Это была машина Бориса Сергеевича. - Чего в лице-то изменился? Тачку признал? Иду, смотрю - стоит безхозная. Дай, думаю, хозяину отгоню… Не знаешь чья? Юрка заглянул в салон автомобиля. Никого кроме Панка нет. Открыл дверцу и сел на переднее сиденье. - Так ты тачки угоняешь? - А те жалко что-ли? - Это машина Бориса Сергеевича, нашего режиссера. - Да ты что? А чё ж он её бросает как попало? - Не паясничай. Зачем ты меня остановил? - В долю пойдёшь? Знаешь, сколько такая тачка стоит? Тебе за десять лет не заработать. А режиссер что, много получает? - У него родители квартиру продали… В институте воровать нечего. И он не такой. - Это ты не знаешь просто, что там своровать можно. А такой он или не такой, так все они с рыльцем в пуху… Да ты и сам то правильного из себя не корчи. Был бы правильный – в деревне вкалывал бы или на заводе. - На кого? - Что «на кого»? - Вкалывал бы на кого? - Да ладно тебе философию разводить. Вот толкнем тачку, и будешь на себя вкалывать. Сейчас заедем в одно местечко… - Мы сейчас к институту заедем или к милиции. - Слушай, Юрец, кончай ерундой маяться. Нас же сейчас никто не слышит... Ну не хочешь для себя, так давай бездомных пацанов подкормим. Кстати, слушай, а давай кружок для пацанов организуем. Ты будешь их на гитаре учить играть, команду соберешь, а я помогать тебе буду по материальной части. Представляешь, какое хорошее дело сделаем – уведём их из подъездов да подвалов… - Мне это не надо. У меня своя команда есть. - Ах, да! Ты ж сам у нас и поэт, и музыкант, и певец, и актёр, и самый крутой студент. Куда уж нам с быдлом яшкаться, время свое на тупых работяг да пацанов блатных переводить. Ну, значит, договорились – на деньги с тачки ты свою команду раскручиваешь, а я клуб для пацанов делаю… О, чёрт! Откуда они здесь взялись? На обочине стоял милицейский «уазик». Колян сбавил скорость и… поехал прямо к нему. Притормозил. Спросил у сидевшего за рулем «уазика» сержанта, где находится ближайшее отделение милиции. Получив подробный ответ, поблагодарил и поехал дальше. Юрка молчал. Он даже не пытался ни выйти, не заговорить. Молчал и Колян. Так, молча, они и подъехали к театру. Колян поставил машину на прежнее место и, так и не проронив ни слова, ушёл. Юрка захлопнул дверь, пошёл в учебный театр на репетицию. О прогулке этой он не сказал никому.
*** С момента отчисления Ирины Червиченко прошло более двух месяцев. Она, по-прежнему, посещала почти все лекции, участвовала в семинарах и коллоквиумах. В новом спектакле учебного театра Борис Сергеевич дал её большую роль. Всё было как всегда. И Аська, по прежнему, оставалась её лучшей подругой – всё свободное время в институте они проводили вместе. И с Витей Пановым они вновь подкалывали беззлобно друг друга. Юра же, пройдя через супружескую обработку, подкреплённую тёщиным присутствием, остался в институте. Борис Сергеевич вёл себя с ним так, словно тот и не писал никакого заявления, словно и не было между ними никаких разногласий, выплеснувшихся в тот разговор на повышенных тонах. Разве что Юра еще более замкнулся в себе. И раньше – то был немногословен, а теперь из него слово можно было вытянуть только в тех случаях, когда отмолчаться никак не получалось. Преображался он только на сцене. Он словно накапливал энергию, собирал по частичкам эмоции, впечатления, чтобы потом отдать их зрителям, бросить в зал всё без остатка. Кстати, так оно часто и бывает, что тот кто «живчиком» бежит по жизни, выступая душой любой компании, на сцене оказывается неискренним, так как расплескал он свою искренность, не сберег полноту души своей для выхода на театральную сцену - пыжиться, бегает по сцене, суетиться, надрывается, а ни сил прожить еще одну жизнь нет, ни мастерства актерского… А еще у Юры песни новые родились, которые репетировали в составе вновь созданной группы «Континент», где и Панов играл на гитаре, и пела иногда Иринка. Но, в основном, это было мужское гитарное трио. О чём были песни? О судьбе человека на фоне общества, государства, толпы, о вере, о любви… Выступили на каком-то институтском вечере. По году поползли слухи. Стали приглашать на сборные концерты. В кафе «На посошок» предложили сыграть сольный концерт. Работали втроем – Иринка не захотела, сославшись на занятость в личном плане. Публике понравилось выступление, но не обошлось и без происшествий. Случилась пьяная разборка с завсегдатаями кафе. Ситуацию разрядил неожиданно появившийся Коля-Панк с приятелями. Узнав Юру, он сходу врезался в заведенную толпу, рискуя принять на себя основную массу недовольства части публики, получившей отказ исполнить песню для «братков». В спадающем пылу драки Юре показалось, что он увидел Иринку, которая прошла мимо в компании незнакомых ребят, рассказывая что-то смешное и показывая в его сторону…
*** Их курс оказался последним. Филиал института закрыли. Но ученический театр Борис Сергеевич сохранил. Не долго думая, он дал ему название по месту его расположения на главной улице города «Театр для юношества на Центральной».
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
