И докатилась до первопрестольной славная масленица. Денечки выдались чудесные, сдобренные веселым солнышком, припорошенные хрустящим снежком. Жить бы да радоваться, да Господа Бога славить в праздничных речах. Ан нет, не весело было Матвею, коту боярского рода, в рыжей богатой шубе да при усах роскошных. Ох, не весело. И шел он по улице, а мысли докучливые, как крысы трактирные, донимали его. Ох, донимали. А мысли те – одна горше другой, да как им не быть, род его знатный пообнищал, шуба поизносилась, одни усы остались, да вот еще под старость лет бакенбарды отрастил, а дома не нажил. Все растерял по беспутству своему.
Вот шел кот Матвей не знамо куда, не знамо зачем. И надо ж было такому случиться, выскочил на улицу мыша мещанского сословию. Видно, в соседскую лавку за сырком али маслицем – никак блины печь. А звали того мышу по-простому – Ивашкой. Ох, испугался Ивашка, увидевши кота-боярина, встал посередь улицы, слово молвить не может, а язык как лещ мороженый, лапы будто не свои, хвост сосулькой торчит. Только глазки-бусинки, как четки у иностранного посла, так и ширкают туда-сюда. Увидел Матвей мыша у себя на дороге, осерчал. Ох, осерчал. «Да с каких это пор холопье отродье у меня под ногами путаться будет?!» – заорал он не своим, собачьим голосом. А Ивашка совсем голову потерял, трясется, как лист осиновый, с места сдвинуться не может. «Ну, погоди у меня!» – прорычал кот и рыжей тучей двинулся на мыша. А он уж со всеми родными попрощался, стал просить Господа Бога принять его душу грешную, да по неразумению, да по недомыслию обещался ему и всем его ангелам по доброй осьмушке сыра. Одно слово – мыша. А Матвей, взявши Ивашку за шиворот, вдруг слышит слова крамольные, но душу кошачью греющие. «...и тебе, и всем, кому не пожелаешь, дам я сыра голландскаго, да российскаго и маслица по фунтику...» – шептал Ивашка. Задумался тут наш кот: «Чего это я так раскалился, идет себе добропорядочный муж, а я ни с того ни с сего разорался». И тогда Матвей спрашивает Ивашку:
– Сыр-то свежий? – Свежий ... – пропищал мыша. – А к маслицу, видно, блины полагаются? – Полагаются...
Поставил кот мыша на землю, облизнулся, усы эдак лапой поправил, бакенбарды слегка примял да говорит:
– Ну что ж, веди. Так и быть, отведаю твоих блинов.
Не верит Ивашка ушам своим и робко так, с почтением к коту обращается:
– Уважьте, ваша милость, хоть и тесно у нас, но душевно и вкусно.
Пошли они к мышу в дом, под крыльцо купеческих хоромин. Ох, и переполоху они там навели. Жена Ивашки с испугу блин спалила, а ребятишки, как горох, по щелям рассыпались. Только младшенькая, несмышленая Мышунька не испугалась, забралась коту на плечо, хохочет да из усов бантики вяжет. Весело стало Матвею, замурлыкал старый от удовольствия. А Ивашка жену торопит, на стол, мол, подавай, видишь, гость какой.
Долго сидели Матвей с Ивашкой. Уж Мышунька уснула. Уж меда хмельные и блины праздничные кончились. И тут схватила кота тоска гремучая, комком сырым и колючим к горлу подступила. «Куда ж я теперь пойду?!» – думает кот, а слезы, как соленые опята, по морде катятся и об стол звонко разбиваются. Испугался Ивашка:
– Пошто ж, гостьюшка дорогой, опечалился, неужто обидели чем?
Качает головой Матвей, а сказать ничего не может. Ивашка скорей за водичкой брусничной – старика отпаивать. Посидел маленько кот, успокоился да и рассказал все мышу про жизнь свою разгульную и старость печальную. Пожалел его Ивашка и стал уговаривать Матвея у него, мыша мещанского сословия, жить остаться... Так Матвей, кот-боярин, там и живет. Да... чего только в масленицу не бывает.