ИТОГИ

Дата: 24 Октября 2015 Автор: Чекусов Юрий

Лакония. Древняя сказочная территория времен могучей воинственной Спарты. Это где-то рядом с ней, со Спартой, на юге Греции и научились говорить не только на своем языке – эллинском, но еще и в века врубили свой – лаконический. По-гречески это «быстро»… Через века на Руси – «коротко»… Ясно – оно и есть ясно, в речи, в погоде, в поступках. От Лаконии и Др. Греции через Византию – лаконично – пришло на Др. Русь это хорошее и толковое понятие. Тугодумов на Руси не любили, не приняли, но это еще ничего не говорит о том, что надо думать, и обязательно, а уж потом, а и потом обязательно глаголить истину не второпях, но лаконично.

Уральцы – народ замкнутый, недоверчив, могуч и силен, в бога мало верует, не зол, не злопамятен, но и обиду помнит, не дразни зазря таежного зверя, очень малоразговорчив, и слово свое держит жестко, морозоустойчив, долгожитель, не болтлив и в душу не лезет.

Да и нам, уральцам, незнаемы сарматы и скифы, не знакомы нам толком печенеги, половцы и хазары… Мы не узнали, что такое «татаро-монгол». Но мы знаем…

А кстати, есть же алтайцы и шорцы, хакасы и кавказцы, северяне всех мастей – может, мелковато... Но они же есть, даже «большие» северяне и дальневосточники... Нет же у Руссов сибиряков и уральцев... Нет, у нашего народа их нет, хотя бы и стоило: это как же звучало бы здорово – уралец (это с 15-го, 16-го веков русские, хохлы, белые, татары, долганы, ненцы, чушь, пермь и иже с ними... То есть с нами).

На нет и суда нет. И хочу сказать, если получится, – то, как у нас, лаконийцев, положено, – суть вещей своих. Коротко и лаконично. Пора пришла. А и то... 62 – пора и итог сделать.

Уже пора. И даже можно. А еще, быть может, и даже нужно. Уже – мои свидетели моей жизни, в могиле аль устарели, что не признают «нас себя» здесь... Значит, можно уже внедозволенное?

Мне выпал шанс попасть во Владивосток с его знаменитой бухтой Золотой Рог. После института. Таких дураков в нашем наборе выпускников было только двое. Я и Петька Баранов, из Подмосковья Озерского. Заранее столковались с собою, договорились с другими, наши номера были 23 и 24 из 47. К финишу года 1973 подошли 47 будущих горных инженеров (из почти 60!). Мы с Петькой победили, да и дураков что-то, кроме нас, туда ехать, особо не было. То-то в комиссии распределения, так дотошно опрашивающей других чуть ли не по часу, нам посвятили едва ли четверть часа. Но жребий брошен.

Вас, конечно, интересует, кто такой П. Баранов и чем он «кончил»? Не знаю. Его брат жил в Свердловске в то время, когда мы учились, – ну а уж где он сам тогда пропадал и почему мы тогда имели возможность посидеть в студенческом своем борделе – уму непостижимо, было сие не так часто... Но есть фотографии. П. Баранов попал после института во Владивосток, через год он уехал в свое Подмосковье, быть может, даже к своей первой жене. Ты где... И кто? Нас тогда на фотографии было я, Баранов, Кривов... А это кто? Наши...

Вы знаете, как это называется? Итоги. И не я их подвожу...

После второго курса я, человек лояльный и толковый студент, закурил между лекциями, не доходя метра до «курилки» на лестничной площадке, был признан виновным каким-то ассистентом (или всё же доцентом) кафедры металловедения. Через – ... – я был исключен из списков Свердловского Горного Института (СГИ), и повис плакат позора моего уже на виду у всех. Мой брат Сергей только начал учиться в этом СГИ (какой пример?) на первом курсе. Через месяц, благодаря стараниям моего старосты группы – Анатолия Николаевича Адамова, состоялась моя встреча с ректором СГИ, – тогда я его увидел в первый и предпоследний раз: я снова стал студентом. Через много лет в Свердловске (у меня там остались друзья и были туда командировки) я встречался с А.Н. Адамовым – гл. инспектором Госгортехнадзора, женат, как и хотел (Николаевич, я тебе должен бутылку коньяка, за то... Помнишь?).

Прошлое – неповторяемое, незабываемое и незабвенное. Даже если хочешь – не повторишь, глупо. А глупостей уже неохота делать. Всё правильно, и глупость юную не повторишь...

Ну, это когда я уже серьезный стал. Начал разбираться в «мусоре». В школе – тогда 11-летка кончилась – я стал одним из капитанов двух десятых классов-претендентов... Был запал, но мало парней в классе том «10-А» – шесть парней, 11 девчонок; конечно, мы уступили десятому «Б»... с боями. Не привыкать. Я четыре года ходил летом до того в геологические походы – Вишневогорск, Мурзинка, Свердловск... Закаменел в чём-то. Серебряная медаль за школу.

А знаете – так бывает: глаза разул по молодости и захлебнулся. В 16 своих лет, заканчивая свой девятый класс тогдашнего всеобязательного среднего образования, я тогда – в мае 1967 года... вдруг разинул глаза. Бывает же такое, да? Влюбился, что ли, придурок молодой? Так, дык – никогда, говорят же умные люди, не бери свою первую влюбленность в спутники в свою даль...

Но для меня тогда зацвел «май» 1967-го. Я помню его и знаю до сих пор... До своих «62». Но, конечно, «нет»!.. Я потом почему-то и встречать хотел женщин рыжих и очень маленьких... удавалось, потом... И всё перед глазами, даже сейчас не могу сложить – ОНА.

...Тоска гремучая,

исчадие ада,

я потом к ней

– через 29 лет...

Но да ладно, пропёрли мы все эти сопливые года, первую любовь... и – стали крутыми? Ан нет, дорогой. Рассказываю, перескакивая. Летом у меня должен быть последний экзамен (последний – пятый) второго курса под названием сопромат (ну, вы знаете, что это – сопротивление материалов, горняк-технолог должон знать все науки!). Я всё рассчитал: три дня, день последний на науку эту самую, еду в Челябу из Свердловска, 200 км.

...Я потом долго гонялся по жизни за рыжими, не знаю – получалось ли, других я отметал...

... Я нашел тогда, в июне 1970-го, в Челябинске возле автодорожного техникума – я «болел» за свою «первую рыжую» – всё ж у ней была защита диплома. Это мне еще переть три года в гору; вручил цветы, приглашения на банкет не получил. Впереди ждал завал.

Ко мне пришли гости. Два амбала и мой «обиженный». Я знал и чувствовал, что это – мой единственный провальный экзамен в этом моем родном институте. Называется – сопромат, который я так и не выучу, который я так и не удосужусь сдать. Защиты не было. И хоть к тому времени я был уже сильным и несгибаемым... Но я понял: расплата пришла. Того, из трех, я знал как потом несостоявшегося студента-татарина, запустившего мне в лоб банкой (я увернулся тогда...). Мне поставили условия, я им купил на последние копейки водки, я потом вдарил по харе этого Равиля (или Раиса), но они спокойно ушли – своё отработали.

Я не сдал сопромат – с первой попытки. Это – единственный промах в моем институте. Я отлично вычислил первый билет; потом я сдал на «хорошо» все остальные.

Хватало ли денег? Когда начал учиться в институте еще мой младший брат и увеличили стипендии – что-то да! Я не гнушался разгрузкой вагонов (резина, щебень, шоколад и др.)... Всё в гору! Было тяжко, а гордыни во мне хватало; спасибо старшей сестре моей, Тамаре – и она «тянула» двух своих братьев, и даже подарила нам магнитофон, тогда не дешевый.

Я закончил школу в 1968 году. С благодарностью вспоминаю своих парней-одноклассников. И знаю о многих. Знаю и о ребятах из 10 «Б». Мы всё должны помнить, знать, забыть и не прощать... помню фамилии и смешных девочек класса. А эти фото – рядом. Знаете, я был балбесом в пионерлагере – а там увидел рыжую Флору, будущую спортсменку из Уфы... Запомнилась.

По жизни я не считаю себя самоуверенным оптимистом; знаете, есть такие – самовлюбленные и углублены в свою жизнь, года, творения и поступки. Но, однако, и далеко нет, я никогда таким не стану, не буду и не хочу; не хочу и не буду сварливым стариком, обиженным – на которых, этих самых, да-да, сердитых воду возят. Я уже (и давно) знаю, сколько мне лет отмеряно напоследок, и отношусь к этому просто и философски. Жизнь мне отмеряна, я ее ценю и уважаю, и уберусь из этого мира на вечный покой тогда, когда и положено, постаравшись завершить к тому времени свои земные дела и многие свои жизненные ценности. Всему свое время; мне сейчас 62, и в оставшиеся мне четыре года спрашивать не станут, готов ли я. Да, я готов, уже готов; понял, что «что имеем – не ценим, потерявши – плачем», не сохранил многое, доверив только памяти, которая у меня с детства очень цепкая и длинная... Храню, ценю «эту штуку», что не дает заржаветь.

В 45-ом, после мая, война докатилась и до Урала. Она здесь шла, страшная и невидимая, но сейчас ее круги волнами захлестывали послевоенные месяцы и годы – загрохотали зачем-то воинские эшелоны с запада на восток, приползали медленные поезда с долгожданными дембелями и военными возвратниками, коих ждали поле и стройка... в поездах пели тяжелые и тягучие песни, шныряли половинки людей в выгоревшей военной форме и медалями на груди. «...Подайте!». Бог подаст! Разбег этот, этих медленных затухающих волн, еще уходил и в пятидесятые – разруха, уход – проход на запад (на свободу!) военнопленных немцев, амнистия 53-го с эхом уголовников по длинной России, кукуруза и инвалиды в электричках.

Я – третий сын своего отца Геннадия Евгеньевича с его редкой и красивой фамилией. Но имя мое обычное для Руси и Древней Греции, и прозываюсь я по тем античным временам как «землепашец»; знаете такого – князь Юрий, да еще Долгорукий... пахарь с длинной рукой. Почему так меня назвали – не знаю, младенцы не выбирают себе имя, но несут его потом как родительский перст-судьбу... Я думаю – отец дело знал.

Я всегда был бродягой и романтиком, обречен на это. В нашем роду все такие, проклятые и не тихие; остывают только наши годы, но не мы сами. После института я уже знал, что жить на Урале не буду, где-то меня ждут благодатные земли тридевятого царства, и я буду там (а как же иначе! Для того ль живу, чтобы быть не далее своего райцентра?).

Мне здорово повезло в этой жизни, да и удача всегда на стороне упрямых (упертых), а не для упорных. Упор – он что, может и обвалиться, рухнуть от катаклизмов и неудач, упрямство же – неосязаемо и не подспудно для разрушения, ибо «у-прямо» это «как жили мы, борясь и смерти не таясь (не боясь)...». Как было – так оно и есть.

Всякое довелось, многого насмотрелся, и старуха с косой бродила рядом, я ее «и в ус не дую»! (хау ду ю ду, мать твою!)

После института я жил со своей семьей в Красноярске, на Алтае, на Ю. Урале и Зауралье, осел в Центрально-черноземном регионе России. За моей спиной чертова дюжина переездов – от одного до тысячи километров искал с семьей место под солнцем. Каждый переезд, по мирским оценкам – как два пожара. «Куда вас, сударь, к черту понесло? Иль вам покой не по карману... Да еще на ночь глядя!»

Да, я люблю свою муторную и порой, казалось, безысходную прожитую жизнь. На том и стоим. И стоять будем. Я и мои благословенные дражайшие предки – о них и сказ мой далекий, да и о себе «забота» – аль спросят и обо мне, а рассказать-то и некому – некогда было раньше, да и почему-то мало кто интересовался моими шрамами. Аминь! Аминь-то аминь, таким объемным словом не мусорят. А вообще-то я из разряда «Фома неверующий», после Уральских разрушенных церквей 30-х – их до сих пор много таких... Проезжал, видел, знаю; понял.

И на своем 62-м году жизни я возмечтал и хочу быть свободным и независимым от всех этих жизненных передряг и обязанностей; хотя бы иногда. Я, конечно, вернусь... в мир забот и дел, куда ж от этого денешься – жизнь есть жизнь, где от работы кони дохнут и надо заботиться о пропитании, и никуда от этого не деться. Но я уже выспался, о чем мечтал всю жизнь, недосыпая; почти не работаю, с ужасом вспоминая десятки долгих лет официально отработанного стажа. И хочу глоток свободы своей; свобода может быть независимой? Я смотрю только по необходимости телевизор; газеты и модные журналы уже не люблю читать; разгадываю кроссворды, чтобы не треснула голова и не сработали аварийные переключатели; я не уважаю невежливость и базарные наскоки; приходится много читать, хотя любил это и раньше, но теперь я радуюсь такой жизни. Да посудите сами, рассудите нас, люди!

Я предпочитаю из литературы фантастику, приключения, боевики и военные приключения, геологию и изыскания, историческую, документальную и хронику; и равнодушен, такой-сякой, к детективам, любовному чтиву, пресному реализму русской классики. Читайте, если не знаете и не изведали по жизни, что «Горе от ума» Грибоедова; если не знаете, «Что делать» Чернышевского; узнавайте, «Кому на Руси жить хорошо» новгородского и псковского помещика и народного поэта Некрасова; постигните, «Как закалялась сталь» (Н. Островский), исключенная из школьной программы; бойтесь по жизни «Грозу» другого Островского, драматурга; можете почитать «Размышления у парадного подъезда» Некрасова; поразмышлять о том, чтобы «Сдаться в плен» (а кому?). Читайте прекрасную советскую литературу, что создали казахи, прибалты, в Средней Азии и Казахстане – она другая, чем сейчас. Читайте, а не проводите долгие годы за электронными погремушками... Вот я предпочитаю в свои имеющиеся годы пить водку и писать прозу, писать и пить чай, муза обязательно придет, не надо даже творческих командировок, а вот время для этого надо выбирать, подстраиваться под него... И будет толк и польза! Не читайте «Идиот» Достоевского, даже в зрелые годы, «Палата №6» Чехова; знайте поговорки и пословицы, пригодится. В жизни много и всё пригодится, если что хорошее и для дела. В этом подлунном мире за место под солнцем надо платить: деньгами, нервами, здоровьем, временем. Фильмы старые и книги не мешает порой смотреть и знать... Человека спасает от бессмыслицы жизни только полет именно его мысли; высшее образование на это право еще не дает; век живи – век учись, не помрешь хоть сам для себя дурнем, если жил и хотя бы ценишь себя на большой грош.

Самое отвратительное, что есть у человека – время. Не отвлеченное, не понятие чего-либо и как, просто время, почему-то отрицательно влияющее именно на него... То есть время, время, которое играет против него, играя с ним в свое «х»-время. А что, прекрасное объяснение, пояснения ко всему, вот только крах человечий не объясняет.

Так я насчет литературы, про русско-старо... не из тех времен, когда говорили и заимели право говорить про кацапов, оккупантов... Про Гоголя читали? Так обязателен его «Тарас Бульба»... У Гоголя, свихнувшегося хохла из-под Полтавы, можно почитать великолепные «Вечера на хуторе близ Диканьки»... Завлекательно... И очень увлекательно для Санкт-Петербурга, да и Великой России его «Мертвые души»... Не читайте его «Нос» и «Шинель» – читайте «Тарас Бульба», «Вий».

 

Извините, я из СССР. Подвиньтесь. А меня то не трогает, что не получилась из вас амазонская бабочка «Крупный махаон». Нет, не будет бабочки, будет орел. Но не орел-падальщик...

— Ну, ты, скотина!

Никогда не слышал таких проклятий вослед себе. «Ну, ты!..» – это было. Виноват, только сволочью не был... Это помогло. И память предков.

Извините. Извините мудрого человека, который вам не по зубам. Не осуждайте, не будьте брехливым псом али слишком «заумом».

И к чему я всё это... Себе доказать иль истину донести? Блеф. Слушайте внимательно, до потери пульса, и не вникая...

Итоги – они и есть итоги. Страшные, неподвластные, аль другие. Но все они есть – итоги...

За свои годы – в командировках, разъездах, в отпусках – я был от Сахалина и до Зап. Украины, от Хантов и до Казахстана, от Ленинграда до Черного моря...

Я летал 92 раза. Поезда, автобусы тем более не в счет... Поезда... Те и не знаю – СССР!

Но я всё помню и выстрадал. Знаете, и доверие было к МПС...

Я немного знаю СССР, насколько мне было возможно; насколько я успел – так будет точнее.

Я отработал – в гос. труд. книжке – почти 40 лет, я свое взял, урвал... Успел, ухватил, «отхватил» свою долю. Да если не бред, то – помню, у отца моего, свет Бати, набрело лет 47... иль более, ежели учесть, как он говорил «Год фронта – два тыла...» Да и потом... Ему и мне.

Батя не рвал «кости». Хотя... И умел... Научился, с одним «копытом». Нас, сынов, он не щадил... «Что ж ты сдачи не дал», «Так и будешь нюни утирать»... Говорил он всегда тихо, спокойно, не повышая голоса – может, две контузии, одна из них – закоп танком в глухой окоп...

С годами батя чуть приоглох и уже не смотрел орлом на солнце...

Не вечно же быть снайпером и командиром.

Да мне-то, Батя, в принципе уже особо и не нужно; поздно пить «Боржоми», когда почки отпали. Но стараюсь тянуться под тебя. Удается?

У моей матери – 4 класса, у отца – семь. Довоенных, толковых, тех классов, где нельзя быть было Есенину и Блоку, Маяковскому, Тухачевскому и Блюхеру...

... Дети, их фамилии вычеркните из учебников, они враги народа... Тогда десятилетка равнялась чуть ли не институту будущего... Умели учить.

Вы «неправильно» смотрите на ту войну... Это вы сейчас, такие грамотные и образованные, тактики и стратеги «ОТ и ДО»... Тогда были люди попроще: сибиряки, колхозники, будущие инженеры и люди будущего... Не было тогда других наших... Но наши были всегда!

Я не был под оккупацией, только заочно знал колчаковщину... Конечно – две большие, огромные разницы. И всё же... Где та крамола, что притаилась заразой? Вопрос времени! Где тот Момент, что сдох во «вселенной» и не стал устраивать даже Великую Екатерину – когда повелела создать в Белом Городе «незабвенную» высылку – и люди там кривые до сих пор, и иных не воспринимают.

Но это не то мне... Мне все были равны; меня звали и ожидали все: Чукотка, Магадан, Енисей... И всё?

Мне грех жаловаться на жизнь. Тем более, я – не из таких. Хочешь назвать меня другим словом – назови. Не обижусь.

В «23» я стоял на «своем» краю света – видел с востока Америку, а с юга Японию... Что ж возьмешь с Сахалина, и с того ж Татарского пролива.

Я вот чурка русская, но объясните мне... Я многое знаю! – где они и что? – Татарский пролив, залив Анива, Корсаков, Ванино, Чехов...

Сахалин надо знать. Познать. Узнавать. Впрочем, я отвлекся. Мне довелось быть на о. Сахалин пять незабвенных раз – весной, летом, зимой, – до сих пор японский и русский наш Сахалин стоит перед глазами.

Забрехался я... И стоит ли!

Как там говорится... А впрочем и разговор не о том!

А о чем? Я вот был на Южном, но не успел на Северный, хотя бы в тот – Поронайск (Сахалин).

Не беру греха. И грешен. В бога не верую, никак, вдоль и поперек. Вырос «сволочью» хорошей, некрещеной (и это тоже признают христианские купельницы: не то злато, что блестит; а я орал, здорово орал пред батюшкой за дальней святой... Пред отцом своим фронтовым... Пред матушкой своей, коя меня зашибла – чуть ли не насмерть, третий был уже, тяжело! А батя безногий всё не унимается, строгает детей). В общем, я не тот, я же орал – и не дал нашему редкому послевоенному попу крестить меня – не та, видно, сторона медали. Он отказался крестить меня, дурного – я один в роду из четырех некрещеный, и я горжусь сим. Я же «просил» того попа...

Я остался до конца жизни – кем? Фома неверующий, так называется? Я был – хотел – в костелах, на западных кладбищах, на воинских, на азиатских и мусульманских – и всегда там преклонял свою голову. Своей головой (как и Тарас Бульба – недовольный) я всегда дорожил. Но и памятью предков.

Я затормозился.

И говорю не про то...

Кто победил в этой гонке?

Надеюсь, что мой батя. Вы поняли: до 14 – он мне папа, с 17-ти лет уже отец, и только потом, когда-то... когда я приезжал очень издалека и у моего отца, непьющего фронтовика, прокисала водка после «той предыдущей» нашей встречи.

Ну, здравствуй, Батя!

Мы не сентиментальны. Разве что руку жмем. Как равные... Но до бати я так и не дотянул – вроде жму энергично и есть во мне всё... и есть у меня тоже вроде всё.

... Ан нет, извини, батя, не дотягиваю до небес твоих. Куда уж мне до тебя, батя, с твоими теми фронтовыми коридорами против моих 16 лет учебно-кафедральных... Но ты там был в своей «школе».

На 23-м году я стал старшим горным инженером; в 23 года я стоял на краю земли (о чем мечтал); в 24 я стал главным инженером щебзавода; в 27 – я горный инспектор.

В 32 – начальник инженерно-геологической партии.

Мой батя знал, за что воевал, с 43-го и аж до 46-го! Три «фронтовых», стаж этот потом вроде как «год за полтора»... Что-то «итого» сорок семь лет, не лыком шиты.

Знаете, я ему, бате своему, завидую. Но вот всё вертится в памяти: те, челябы, – Куяк, Касли, зачем-то непонятные Тютьняры – как старый хлам древнего «ига».

Извините, за моими плечами 92 необходимых рейса. Авиа. Аэрофлота. Это: «Это чуть позднее. Надо осмыслить не торопясь, как те казахские аксакалы, у которых некогда спрашивал дорогу из аула в долгую степь.

Образование? Спрашиваете. Ну конечно есть, а как же иначе! 16 лет за плечами; сейчас разжую бестолковым... Как же иначе! Ну так слушайте, раз подрядились: десять лет школы (тогда – с 66-го, вновь ввели десятилетку) с хорошими оценками, трояками у меня там и не пахло, но не зубрил, в чем мое отличие, а схватывал всё на лету, успевая заглянуть и в энциклопедию, и как-то сыграть в хоккей; пять лет – институт, как у нас тогда говорили: «пять лет отстоял в очереди, десять минут позора (защита диплома длилась 40 минут – «позора», за что высокой комиссией была дана оценка на «отлично»); да еще в нагрузку к этим 15-ти – курсы повышения, военные сборы, квалификационные – это:  главный инженер системы МПСМ, горный инспектор, командир батареи, начальник ГО, командирские курсы, писательский семинар, лекторский курс; год в итоге, как с куста... горжусь. Дочь порой тыкает в мою усатую морду этими 15-ю – за что мне такое, я ведь не «украл» их. Вместе с ней, с дочерью своей, моей опорой и «державой» (не захотела моя жена родить мне еще двоих «сыновей»),  я «заканчивал» швейное училище потом, а до этого учил школьный немецкий, органическую химию и историю великую великого Старооскольского края. «Ты это, папа, ну как-нибудь... попроще, что ли... Как тебе сказать. Да поставили мне, поставили «пять» и работу взяли на выставку-конкурс. Что? А мне?!»

Но ведь себя не сломаешь. Я единственным из нас четверых в семье почему-то и зачем-то начал учить язык немецкий (он – «лающий», не то, что английский, язык всего мира!); помощником здесь мне стал мой «предок» (тогда еще для меня – папа) с его немецким запасом фронтового разведчика... Когда его «шпрэхен зи дойч» и «Хэндэ хох» закончились, я «почистил» ему мозги, уж учась в институте, где два первых года не только брехал по-горняцки всякие там «берг» и «унд зо вайтер», но и взбадривал отца – «комм цу мирр», «штейт ауф»... Мог загнуть и по-английски (он, отец, его тоже «изучил»; весь взмокший, даже уже и в шахматы со мной не играющий и пиво не любящий).

Жалко батю с его «Семь-я». И на мать смотрю через годы... Вот скажите, кто может и хочет читать роман Гончарова – толстый древний фолиант с мелким текстом – «Фрегат «Паллада»... Да вы хоть знаете такое? Я – да, знаю, в моей школе многому учили, а посему очень сильно меня удивляла разрывающаяся на части седая мать, давшая с отцом нам институты и техникумы. Четверым.

Я мог и имел право приехать домой, к своим предкам – через неделю отсутствия (что было редко и неправда), через месяцы (уже ближе к истине), через 10 лет (уже на могилу матери). Мне, бродяге, прощалось... Батя только успевал, глядя вдаль орлиным взором (был же снайпером на фронте), черкал свой «собачий кондуит»... Там всё было отмечено – прииски младшего сына, блуждания среднего, таймыры старшего; но дочь, старшая, как и положено в древнем уральском роду, нянька этим троим, блудным, всегда была – при нем... Что толку от этих (своих) троих, а тут – правнучка! Которую можно покачать на протезе и которая до пяти лет почему-то всё спрашивала разрешения «можно ли ей, деда, покачаться на его деревянной ноге»...

Можно, Дарья! А почему ж нельзя. Почему деревянная?..

Просто так – домой, к своим – мне было не так просто и прорваться. Город-то закрыт, еще со времен гранитного И.В. Курчатова; к нему, трехметровому, меня тянет... Да и вообще! Раньше это было Челяба-Сорок, потом Шестьдесят Пять, подписки и запреты о невыезде даже в Соцстраны, напоминания «Болтун – находка для шпиона», неразглашения. Это уже потом стало – Озерск, Снежинск, Химкомбинат Маяк... А до того – просто-напросто жену мою туда не пускали, невъездная... Дочь-крошку – пожалуйста, но других, не аборигенов – «увольняем» сразу. Мой батя, которого знали все – и тот не помог.

Жены моей там не было. Удобно? Но она молодец, за что и уважаю – обошла все те места рядом. На Украину, потом, я тоже не согласился – дочь не потянет на «украинку», тем более даже уже не тянет и на уральскую... У ней в роду киш-миш: по материнской линии – украинцы и хохлы, поляки... По моей – башкиры, русские и немцы... «Мои» воевали, кому не лень и когда приспичило: русско-японская  (904-05-го (вроде как Оренбургские казаки с реки Урал, переименованной Екатериной с Яика... а вы знаете, как греки и хазары звали наши Днепр, Волгу, Черное море?..)

Батя сделал мне трехкомнатную квартиру и должность главного инженера домостроительного комбината. Но я там не был – жена-хохлячка не согласилась: «там прет радиация и нам туда не надо». Я потом приезжал, смотрел, точнее отец показал дом и окна, и сказал, что нового главного инженера посадили за пожар...

Меня тоже... садили... В тюрьму, когда до рождения дочери оставалось ровно 2 недели. Да, между мной и отцом – 25, между мной и моей дочерью – те же двадцать пять лет...

Хотите вы меня понять, захотите ли – мне плевать, на вас всех и своих потомков; впрочем, извините. Искренне; обидеть не хотел. Когда я приехал в свой древний Озерск (туда, где Антонов «заблудился» в песне) и что-то спросил у древних бабок на скамеечке (в «моем дворе»), они меня спросили и я им ответил...

«Вы не помните... Пятьдесят лет назад...»

Да ты живой ли? Седой. При памяти ли?

А ты чей будешь?

А мы тебя чтой-то и не припомним... Да, почитай, лет тридцать здесь ужо бытуем.

Этого одноногого... С деревянной ногой? Помнили... Свят, свят! Знаем! Таких людей бы побольше, святой человек... А ты чей-то будешь, что про святого Гену упомнил?!

(Не вру, не жалею, не зову, не плачу).

... Спустя тысячу лет – только тогда понял, что такое отец! А и всему свое время. Вот мой лучший друг умер в свои 49, но он сказал себе: «Я дотянул до 21-го века...» Мой Александр Иванович – первый пришел с химкомбината «Маяк», выпил дозу свою и упал со своей низкой тахты на пол 8-го марта 2000-го года... А я вот, сволочь, еще жив – за 12 лет 7 дорогих смертей. Везет: сестра, мать, отец, кум, жена, друг... Собака!

Спросите меня – на кой черт мне такая жизнь, всех пережить? Но...

Батю никогда и ни о чем не просил, не спрашивал глупости; извините, но мать избегал. Вы поняли? К отцу – не шел, мать – избегал.

А и то верно. И на поклон нельзя идти, и челом бить поздно. Такими нас уж взрастили, угрюмых и человечных уральцев. Мы – потомки Демидова и Ермака, декабристов 25 года, вольнолюбивые и сволочи Пугача. Мы не целуемся на прощаниях, но отец мой, с голубыми и сивыми под старость... Жмет руку молча (мы не глядим в глаза; виноваты? Да не... В глазах отца я прочитаю боль... Мы стесняемся смотреть в лоб – это наше право, толково-упрямых уральцев). Будто перед следующим выходом в разведку... Я – капитан запаса, артиллерист, командир батареи 122-мм гаубиц, и мой дорогой отец в его прошлом девятнадцатилетний старший сержант. Только между нами – те же вечные двадцать пять лет.

Ну, да и бог с ними.

Мне если гавкнуть, то отец бы свалил последнее... Ведь я же далеко – две с половиной тысячи км, редок гость; я только благодарю бога и сестру свою старшую... Мы успели в гости к богу.

Отец, заполучив 60 лет Победы, конечно, и медаль Жукова и Юбилейную (да и я привез... постарался, за те, что он «утопил» в Днепре; я очень хорошо плаваю...)

Мой отец умер в октябре 2005-го... Всё успел?

Если бы я сказал отцу «да», я бы имел ковры, мотоцикл «Урал», должность, НЕ Сахалин и Алтай... Если бы мог сказать «Да»... Но и жена понимала моя, со своим приданым ровно в один чемодан. Когда заворчит и я ей в пику: «Ты нищая, у тебя был чемодан, а у меня – полтора... Уймись». Мне сильно повезло с женой – умная и сильная, вечно меня «теряла» и почему-то беспокоилась, когда меня не было дома месяцами. Ну нет – и нет, звонить не буду, да и в те «годы» было это сложно... И зачем? Дурная мода – звонить издалека или с Севера – «Вы кто?»

Кто? Дочь моя. Жена, тоже моя. Да заведи ты себе любовника! Но чтобы я не знал... Поняла? Ешь и пей от скуки дорогое и прекрасное вино... Хочешь, я съезжу в зону-45,60 (там всё есть, по высшей категории). Но это ведь не скоро, мне – в сороковку... Ты ж здорово и сильно ревнуешь к «ней»?

И небезосновательно. Ты права. И все мои и мой Север, где мне было не так уж хорошо (минус 44 плюс – а оно вам нужно в Хантах, при минус 46 и более... Ну или за сорок плюс с гнусом и мошкой... Устроит вас? Когда болотные сапоги и на Иртыше поперек твоей моторки туртеплоход «Чехов», готовый намертво утопить вас...)

А я вот жив, торопыга. И даже на могилу к своему лучшему другу сходил, там в Челябе-40-Озерске. Называется – не поверите – Березовая Роща... А что? Красота, бичи воруют с могил розы (при мне мужик с Норильска... И черт его сюда принес; украли у него розы). Не успел выйти с этой моей Березовой Рощи – там у меня отец, мать, сестра, и сам я должен почему-то покоиться (а мне это надо?) – и... рассмеялся. Нет, не ухмыльнулся, такого нельзя, да и на могилах тем более... Я вас хоронил заочно, ну а мне – есть такое Каплино в Черноземной зоне, далеко, за 2 с половиной тысячи км.

Мы успели. Я верю в это. Тихо и молча (?) мой отец загиб в октябре 2005-го... Я был у отца в 2003-м (с запада); потом «отгавкал» младшего братана за... (на всякий поганый случай; он, конечно, меня не слушается, но пока еще побаивается... Извините за сноску). Моя сестра, она у нас самая старшая из четырех, любила этого нашего младшенького... Да и кто его не любил; ко мне сестра относилась полноправно, вроде как и нет четырех лет разницы – я ее всегда защищал по жизни и уважал ее ухажеров... а ее, мою сестру, всегда любили, фигура у ней была греческая, да и те мужики 60-х видно были не орлы... Но они мне почему-то нравились, и я в те свои 17 (даже меньше) научился пить вино и владеть ножом.

Так я и не успел «сломать шапку» ни пред своим гордым фронтовым отцом, ни перед своей старшей сестрой, «благодаря» которой ее младшие братья-выкормыши получили «институты», а она – «успеть бы» уже – Копейский швейный техникум.

У нас – Урал, на самом деле хребет... знаете «Каменный пояс»? Это – мы. Я и младшой – горняки, мой старшой – геолог; мои други по Свердловскому – горные инженеры, жена моя...

А свадьба была у меня...

Должна же быть; такое бывает иногда.

В Красноярске. 25-го января 74-го... Это, правда, так оно и было. Да, а 25-е января и 20-е июля – даты Высоцкого, который пел... Всю мою жизнь. Как вы мне все надоели! Да и я сам себе!

В свои 23 я стоял уже на своем краю Земли. (я о нем мечтал лет с 13... правильно?). Сахалин, восточное его побережье. Потом – еще 4 раза – запад и юг острова, но вот его север взять не смог... (кишка тонка). Когда моя теща с Украины, с далекой Винницы ехала ко мне, уже потом, матерому мужику и горняку... Когда я чудом высадил ее в Миассе, а спустя несколько лет встречал потом в Кургане... ах, где мне взять такую тещу! А она ведь тоже поездила по СССР. Хоть и не очень-то... Красноярск – с Винницы – согласитесь, далеко... Но ведь тогда и туда она выслала нам с женой «копейки» и даже подушки. Суровые и угрюмые уральцы до такого не додумались. Мне потом всегда жена говорила: «Чурбан, ну заставь себя наклониться, приобнять...»

А кого? Так я всех их... Так я за них... А жена зудит: ты – сухарь, ты – дерьмо, ты... Ну не умею... Не научили обнимать и лапать даже свою собственную жену; (и свою первую и большую любовь с того мая 67-го...).

Потом, правда, на большой Украине (после 25-го января и Красноярска) обнимался с сестрой жены, с ее бабушкой, с тещей, с дядькой и двоюродными сестрами... С кем еще? Не забыл кого... И знаете – они все доброжелательные были.

Сентябрь того 74-го, спустя полгода после свадьбы, мне жутко понравился... Мы с женой «ехали» тогда:

Самолет Красноярск – Адлер,

Самолет Адлер – Ивано-Франковск (не было других),

Автобус, 12-14 часов, Ивано-Франковск – Винница,

Автобус (семьдесят километров) Винница – Бар (там меня впервые «ждали»).

В пути и дороге дождь, слякоть, жара (и поесть толком нечего...). В общем – в «лучшем виде» приехал к любимой теще, слава богу – вечером, и упал готовый после приема. Утром – скандал, слышу, в пятом часу утра, думаю – конец... Опозорился, пора и за чемоданы... Это вам, читая, смешно, придуркам; тогда я не смеялся...

Да не волнуйтесь вы. И не труситесь поперек. Мне тогда теща, дав громкий словесный втык дочери (то бишь, моей жене: катись, если не нравится, только человека не обижай; ну устал, подмогнем). Я «услышал», взбодрился: жив «курилка» тут еще, теща с горилкой в 150 грамм: ну как тут снова не зажить, да и жена шелковой зачем-то стала...

Умыли, посадили за стол. А там куча мяса и овощей. Теща хлопочет... Жена – надутая. Перебьется. Главное – теща, я ведь пришлый «москаль»... И мне моя теща Вера Феодосиевна кидает киевские котлеты, овощи с рынка, наливает... Ну мне и жена моя тогда побоку, пусть бурчит недовольная. Вот я и говорю с тещей в первый раз тогда – в октябре 74-го...

... Я видел свою любимую тещу – и ей горжусь! – семь раз за 11 лет (или же 11 раз за 7 лет?). А у нас с ней и разница в 16 лет, она с 35-го. И всё же: я увидел мою золотую тещу первый раз осенью 1974-го... (Она умерла в 85-м, я к ней ездил перед ее смертью – был с Кургана в Виннице. Так совпадает? Я всегда любил к ней приезжать: может, редко и ненадолго. Тещи не стало...) Спросил тогда жену свою: «Слушай, а водку, мясо и овощи – ведь любимого зятя кормить надо. С каких грошей и за какие заслуги?»

— Успокойся. Теща, фу ты, мать моя никогда не имела к тебе претензий. В моем роду тебя все жалели...

— За что? Я не сирота и не глупый.

— Наоборот. Ты русский. Инженер. Тебе не хватает ласки.

— А мне ты, чудо-чучело мое, не...

— Так сказали моя мать, дядька...

— И все ваши «Тарасы Бульба»..?

— Они завтра будут... Не смешись, не позорься...

Ага, фиг вам!

Дядька (моей жены, старшой брат моей тещи) наливал горилки, гладил ус Тарас-буль-буль... И мне так хотелось ущипнуть дядю моей жены – Эдуарда – за ус... Помните: у отца моего 26-го, есть мой дядька Михаил 27-го года – он воевал с японцами... Так мне хотелось урвать его тогда за усы, в середине пятидесятых – после его 7 лет дальневосточной службы, 7 медалей, штыковое (японское) ранение, контузия (от песка), один задержал 7-х японцев; держал границу от «контрабанды».

Я их видел – они смеются: мой батя и мой дядя... Пусть смеются... они заслужили.

Они знают: не умеешь – не берись; взял – положь на место. И знают они, что их отец погиб под Ленинградом, январь 44-го, когда его старшему сыну «уже надо было», а другому – «успеть бы»... А ведь я своего дядю Мишу знал, он меня тоже; дядя Михаил тоже потом настрогал «своих четверых». Вы ответите за четверых?

 

Так уж получилось. Или должно получиться... В 23 года я стоял на своем краю света – на восточном побережье Сахалина; в 24 – главный инженер щебзавода, в 27 – горный инспектор, в 32 – начальник инженерно-геологической изыскательской партии, в 36 – горно-дорожный мастер, в 44 – старший мастер канатной фабрики, в 48 - ... грузчик широкого профиля, в 55 – просто грузчик «общего употребления», в 61 – никто, свободен! Как видите: карьера у людей – правильных – идет потихоньку и долгими годами, враздрызг, чуть вверх и тихо вверх – «он» должен быть там наверху, и он будет там, на верхах, сволочной, желчный, раздражительный и непобедимый в своем... Но ведь нет незаменимых! Я круто взял – рановато сгорел, но и это – мое. Я горжусь своей крутой карьерой, и есть за это что вспомнить. О деталях – чуть позднее, если не замаюсь и припомню... Память с детства цепкая, по юношеству – ухватистая, в зрелости – грамотная, помнящая и не забывающая. Подводить какие-то итоги – дело трудное и отчасти даже философское... Ой да бог – и это говоришь ты, по философии в институте троечник... Ладно, ну и что – все мы по жизни философы или же будем ими; жизнь заставит, за то и живем. 22 года жизни моей и работы связаны с горными недрами; из сорока почти лет трудового стажа я был ИТР – и того «языка» это инженерно-технический работник, так они назывались примерно во второй половине XX века времен моего СССР (Союз Советских Социалистических Республик, год отсчета – великий Октябрь 1917-го, для меня; не знаю, как для вас, ибо рожден я волею судеб моих родителей сразу в послевоенные жестокие годы СССР). До войны и после войны была графа в анкете: происхождение... И признавалось только крестьянин, рабочий, совслужащий... Отец мой был и стал потом «служащий», а мать «крестьянка», я же писал в анкете, что я из рабочих.

Я прошел в жизни две экспедиции: скоро ли коротко, тяжело ли быстро... Первая, а я так и веду отсчет в жизни – первая, СКГЭ, в Красноярске, два года с ударом на Сахалин, и Вторая – моя 4-х годичная – ККИЭ – Курганская изыскательская с ее от Севера до Казахстана, проще сказать – «Главный канал», слышали про такой... Большой Канал переброски сибирских рек в Среднюю Азию... Без «булды» проект «великого гипроводхоза» с самыми серьезными крутыми изысканиями от севера до Казахстана и Средней Азии на трассе в две с лишним тысячи км; впрочем, приплюсовать в эту свою II-ю надо еще и изыскания по Синарскому водохранилищу г. Челябинска... А то картина будет неполной после лета 86-го, помните – апрель 86-го Чернобыля?

... Я закончил, бросил работать, понял, что уже нельзя – не стоит рвать, ­– и пришел конец после конца той последней торгашеской фирмы «Меридиан»... Я устал, порвался, добили обстоятельства – и в 61 я бросил официально работать на Гос- и Буржуй- «трест-тресни-фонд» (на пенсию я вышел в 50, сам заранее не знал свои зацепки – химкомбинат «Маяк» пятидесятых годов и разнокалиберный горный стаж позже).

Толково-то как пишутся эти самые «Былое, думы, размышления, воспоминания» - и то правильно: хронология, образы, детали... Я же буду рубить деревья и потом, быть может, обрубать сучья... Может быть!

В 1973-м я закончил Свердловский горный институт имени В.В. Вахрушева; если честно, то уж и не упомню его; «знаю» по геологии Вернадского, Карпинского, Ферсмана, Бажова, Маоса... Женился в январе 1974-го, в Красноярске. После долгих лет и битвы под солнцем с женой и дочерью оказался в городе Старый Оскол; Центрально-Черноземный регион, двухкомнатная квартира, дача... Точка отсчета – 1987-й.

Десять лет, с 91-го по 2000-й был невыездной из Старого Оскола на свой родной Урал – инфляция, кризис, Ельцин, бартер, уже не СССР. За 12 лет с 99-го по 2011-й – семь смертей близких, родных и друзей. С женой своей, урожденной Прокопьевой (в их роду Вицинские, Поповские, Ходьзко) с Украины, прожил 37 лет.

... Так мы договорились с вами, моей судьбой на вы – валим кедры и потом шишки на орех собираем... Непонятно, но здорово, как говаривала моя жена. Но иначе не получается – вначале даем крупный план, затем уж детали и нюансы. Лес рубят – щепки летят... Ждем-с, до первой звезды!

Отец мой умер в возрасте под 80 лет. Наверное, и думается, мне такое не под силу. Он из большой семьи, многодетной, войну прошел и бытовал в послевоенной разрухе, строился и был... Я ж, наверное, против него уже мелковат, не образца 1926-го. Мать моя, ровесница отца – та всё пыталась построить интригу, что она не с ноября 26-го, а на год старше; впрочем, моему отцу, после военных госпиталей, было – не всё ли равно – вдовы, хватало их, девки ли, кои никого уже не дождутся с войны... Но пара их получилась аж с 46-го и до ее смерти в октябре 99-го. Да, отец мой, самый старший в своем роду, и умер-то из них последним, пережив свое страшное ранение, две контузии и дождавшись и вынянчив правнучку... Снимаю шапку!

Они, мои батя и мать, спят сейчас рядом, в тиши Березовой Рощи – есть такое место на Урале.

Попасть в мои друзья непросто. Я человек быть может и необъятный, но людей чувствовал, кого называл, кого и нет – чуяли сами, дружбой ведь не тыкают, ее понимают и осознают, да и необязательно право заявлять на судьбу другого. На друзей, удивляюсь до сей поры, мне везло – потом проходили годы, километры и города – они ехали ко мне, звонили, писали, не забывали... Их у меня не так много, но откованы под булат нашими «прошлым и лихолетьем»: мой друг с детства Александр Иванович (умер, не дожив до 50, химкомбинат «Маяк»), однокашники по институту Александр Иванович и Виктор Иванович, электромеханик и упрямый хохол Пал Анатольевич из Златоуста, дорогой мой Владимир Иванович, сын белорусского партизана, пришлый ташкентский Пал Иванович... Согласитесь, не так их уж и много, моих друзей, разбросанных по городам и весям, уже старых и седых, бывших некогда Сашками, Витьками, Пашками, это уже сейчас они стали (и почему-то все!) Ивановичами и Павлами... Они приезжали ко мне в Миасс, Златоуст, Курган, Красноярск, Старый Оскол, Свердловск. Кто они? Я тоже прорывался к ним, моим друганам, через годы и лихие времена, через расстояния и города, но порой был бессилен, и те же года вставали неприступным тыном, не давая шанса на встречи. Ведь каждый меняет адреса, ищет долю свою...

Я – горняк, первый друг мой – химик (на самом деле), два однокашника – горняки. Мой старший брат – геолог, младший – горняк, дочь у меня, как в насмешку, родилась в городе Горняк (райцентр Локтевского района Алтайского края). Я «отымел» две гео-экспедиции. Имя мое переводится с греческого как землепашец, недро-пахарь, и родился я в селе (официально) Кирпич. Завод. Не было в роду у моего отца таких вот землепроходцев. В институте меня свела судьба с тремя парнями: Александр Макаров, Александр Комогоров, Валерий Насташенко, все они с группы ГГ-69, Горные геометры набора 69 года, проще – маркшейдеры. И с тех пор судьба меня не «разлучала» с этой великолепной тройкой, коим я обязан очень и очень многим; был у них и еще один – Сергей Осинцев... Вот про него (да и про меня с ним) сказ особый будет, но потом... Когда начну сучья рубить. Это я к чему, да не про С. Осинцева, про маркшейдеров... жена будущая моя ведь была тоже маркшейдер. Вы знаете, кто такие маркшейдеры? Поинтересуйтесь!

Мой младший брат и моя дочь неплохо рисовали. Я уж не говорю про своего горняка-друга Александра Ивановича, выпускника Суриковского училища (но тот – да!.. Художник, музыкант, шахматист, лидер...). Так что – с художественностью дело имел, уже кое-как на три с минусом тянул... Ну не одарил меня бог на уроке рисования, где вместо вазы получалась кубышка, а цветы смахивали на джунгли; рисовал за меня отец: графил по клеткам и очень даже успешно перерисовывал тигра или пейзаж неизведанного итальянского винограда. А то! Отец войну прошел, знает что почём, уж в натюрмортах, что ли, не разберется... Не такое видали! И снова – интересно: старшая моя сестра по тяге  и образованию была швеей, после Копейского техникума – швея-мотористка, комсорг швейной фабрики спецодежды города; дочь моя закончила швейное ГПТУ, а затем курсы кройки и шитья, и еще потом курсы рукоделия – всё по той же настоятельности ее матери (и моей жены). Так что-то есть в роду? Жена моя шила хорошо – от мелочей и деталей до своих нарядов, сестра моя умудрялась обшивать по молодости своих трех братьев и потом трех своих детей. Может, женщинам так в роду положено? Извините, видел всяких и невпопад... Это уж снова как в роду, с детства, сызмальства; вон моя племянница, дочь моей старшей сестры, обшивает же семью!

Трудные и долгие были наши адреса. Печать жизни на всех нас, братьях и сестре, стояла: годен, для странствований. Вот и адреса у нас сейчас вразбег, как порой выражается дочь моя на каком-то странном языке – пальцы вразтык, вразнос... То есть – «пальцы веером» (до сих пор не пойму со своим высшим образованием – это как? Знавал воров 50-х, шпану 60-х, хулиганов 70-х, уголовников 80-х, придурков 90-х...). Да не боись, командоры, всё как и положено: будете еще при памяти и полуседыми – и то будет так... Центральная Россия – один, Урал – второй, младшего – в Хакасию, на юг Красноярского края, пусть там греет кости... Ну не смешно ли!.. Я бы посмеялся: Южный Урал, Северный Кавказ, юг Красноярска, Южный Сахалин, Пятигорск... Не буду продолжать, но вспомню: почему говорится именно так, а не иначе: на Урал, в Сибирь, на Украину, на Д. Восток, в Москву, в Казахстан – почему «В», а не «На» или не наоборот... а? Слабо вам... или нам?

После меня остаются коллекции: минералов (груда неопознанных и любимо собираемых с 60-х вместе со старшим братаном... много чудес!); значков (города, регионы, нагрудные – первый значок куплен студентом в 1970-м); рукописи (с 1970-го); прочие... (остатки библиотеки, марок, чугун. литья и др.).

Я – офицер запаса; уже снят с воинского учета. Капитан, командир батареи 122-мм гаубиц (образца 1938 года); из «партизан», в кадрах не был.

Валялся в больницах и их кровно ненавидел: страшный плеврит после II-й экспедиции, туда же и описторхоз (заболевание печени – рыба и вода Иртыша), остеохондроз (травма позвоночника – август 1986-го, свертывание северных работ), ушиб ребер 2002-го (гололед), в 2005-м вдруг достала тяжелая аллергия.

Мои суеверные даты, навязанные и «подсказанные» мне жизнью (я их боюсь, этих чисел, дат): 13 августа – один из дней юношеских геологических походов, когда оказались в староверческом поселении Свердловской области; 2-3 марта – тогда я в 22 года оказался впервые на Красной площади, потом в 44 закончил карьеру горного инженера, а значит – в 66...; позднее привязался вечер 1-го января – одни беды, плохие визиты и отвратительные гости. Я боюсь этих дат, я не суеверен и не верующий, но беды в тот день, как бы я ни оберегся, настигают меня везде.

Я хотел видеть мир и, наверное, мне это удавалось: практики в институте – Сухой Лог, Кушва, Балхаш, Сорск, Кривой Рог. Приглашения на работу, несбывшиеся, но так ощутимые: Владивосток, Чукотка, Енисей, Д. Восток, Урал, Бийск... Это ли??!

Мне везло... Повезло: я видел марево и миражи, северное сияние, перекати-поле. Я родился в уральской тайге, но видел ковыльные степи, степные маки и столбики сусликов там, сибирскую тайгу, японскую сакуру... Я не спал порой по двое-трое суток.

Вообще-то я человек удачливый, фортуна в конце концов была на моей стороне, успевай только ждать и подставляться... Но ждать и догонять – наука тяжкая и соплякам не дается, маменькиных сынков не любит, рохлей не понимает. Пинает всех подряд и походя... Старшая сестра моя – у нас, повторяю, четыре года разницы, я – средний из трех потом братьев, – ушла на пенсию в 45 лет («атом-пром»), работала до 58 и потом круто умерла в 62. Мне вот сейчас тоже 62, за спиной почти 40 лет работы, на пенсию государство дало право уйти в 50, мать моя работала до 58 (выход на пенсию в 55). И вспоминается в связи с этим вот что: друг мой Первый, Александр Иванович, умер в свои 49 (атомпром), а кум мой, уже здесь, в Черноземье – в 52... Знает Смерть, кого и как, кого и когда забрать – лучших людей из моей жизни. Отец имел 47 лет стажа, закончил работать в 62...

Моя жена умерла в феврале 2011-го, на 58-м году. Я скажу о ней особо, отдельно. Уважал я ее, она тоже родилась «странником», такая же как и я – таким прямая дорога в «дальнюю дорогу», и подальше. Практики ее в техникуме (Хмельницкая обл., Украина): Закарпатье, Брянск, Поволжье (Новоульяновск); и дорога потом, по окончании техникума, в Красноярск. Трудно что-то к этому добавить.

Свадьба была у нас с ней в Красноярске. 25-го января 74-го, что-то под минус 40. И частные съемные «квартира-жилплощадь». И потом понеслось... Все «наши» жили за тыщи км. Не было рядом подсказчиков, помощников, утешителей, да, наверное, мы в них и особо не нуждались. Мы жили нищие и гордые, далеко и не очень, мы ездили отовсюду и куда-то... Мои жена и дочь стойко переносили и мои невзгоды, и долгое порой отсутствие.

Со мною – в моем роду – так уж получается, трудно соперничать моим в «географии СССР» – тут уж родословная оттянулась на всю катушку на мне. Не забыла и мою жену.

 

А в те далекие 50-е, когда наша неуправляемая банда из четверых – с 47-го по 53 год рождения – это ж горе матери! Не-пропол на огороде, мини-полив там же, одежда, бардак (или же что другое?), на кухне, где тесно, муторно и никогда не будет горячей воды... Да еще насвинячат (лексикон нашей мамы) и убрать... прибраться забудут! В общем – кто в лес, кто по дрова. Являются по вечеру наши грозные родители – их 4 чада затихают (знает кошка, чье мясо съела)... И начинается всемерный (не – всемирный) кавардак... Мать, наша лучшая маман бродит по паршивому бараку (а точнее – по этому каземату) в длинноте тех чужих коридоров... или же, что еще лучше: свой вход, двухэтажные норы и печь под боком... Слушайте, а когда ж нас наш Батя успел «настрогать» четверых, и даже пятерых... Сейчас – я пойму – отец стал жаден до жизни после той войны.

Ну и вот... Приходит наша маман – а мы ж чувствуем ее по времени, – затихаем и прячемся: кто храбрый – в туалет на двор, кто трус – на огород, полоть, там этого дела ну как надолго! Гроза пришла, грядет, младший не успел понять что к чему – схлопотал по затылку; потом обняли, потискали, хныкнул и не понял – разулыбался, мамка пришла, ох уж эти братишки и сестренка-мартышка. Н-да, всем «зверям» в зверинце тоже попало – не подмели (да вчера ж только подметали; успели, значит, насвинячить. Вы такие...), посуду сальную и грязную не помыли (да кто ж ее моет в холодной – сестренка наша; и ей попало); средние молчат – о... так в чём грешны? На речке весь день просидели? И старшей сестренке на огороде не помогли? А, да, и про младшенького (косимся на того сопливого и начинаем ненавидеть его лютой ненавистью – нам и без него, втроем, было хорошо, нянькайся тут с ним – и в чужой огород не слазить, в речке не окунуться, травки – колосок не найти, и дома ну никак не огрызнуться...).

Построились. Заполучили за прошедший день. Получили на завтра... уже знаем, что делать (одно и то же... Скучно! И как такая жизнь взрослым не приелась!). Бесполезно и без толку этой гвардией командовать – мать уж плюхается на кухне, бьется на огороде и с водой, кою надо притащить до дома от колонки... Разогнала всех своих – слава богу, уже не скулят, на жизнь не ворчат, да и рано им – копаются, черти, на огороде, бродят среди трав, пристают к собакам, дерутся меж собой. Щас, батя придет.

Так, пришел отец, глянул на свою волчью стаю, довольно добавил: «Там кое-кто жаловался с дальних улиц: вдоль по улице ободрали яблони, псу чуть хвост не отодрали, парнишке нос разбили, ежика подсунули соседской овчарке, дразнили другого пса, что она чуть с цепи не сорвалась... Продолжать?»

А что продолжать-то... Мы вот тут рядом, стоим все четверо рядком, строем, сестра имеет звание «старший сержант», остальные – всё ниже, а младшой и самый дурной с его соплями (кстати, не соплив, но вот зачем он орёт, когда мы уходим на дело и оставляем его отдыхать).

И тишина. Ни отец, ни мать, ни гром, ни мы четверо, ни собака... И тишина!

— Ладно, хватит. Отбой, — дает команду бывший фронтовой старший сержант (извините, но в его красивых голубых глазах стынет мертвый бой и страшная ледяная небыль 45-го – извините, меня тогда еще и в роду не было; у нас старшая – сестренка, как и полагается – нянька нам потом троим, она образца 47-го... А отец наш после Ферганы. Там были такие глубокие тыловые послевоенные госпитали – ему повезло оттуда выбраться... Без ноги).

Жену свою я сильно и страшно уважал... Она не лазила по карманам и не пыталась «строить» по утрам – у нас была семья! Не лезь в душу по утрам, я знаю, что дурак; а ты купишь себе платье – сама, деньги есть, если хочешь – вместе, но мне через три дня уезжать.

Я и дома не был толком.

Забыл, как это делается...

Семья моя получала хорошие «башли», я – «крутился», и мы пытались стать на ноги на Алтае и потом на Урале.

К чему я это? А ни к чему! Посудите сами. Конечно с моих «умных и долгих лет»: не женись по любви и если у тебя к тому времени есть мечты и романтика – распрощайся с ними; не женись по расчету – к хорошему это не приведет, укачает как в поезде, продадут за твои же мечты, ну не дав взамен ничего, окромя скучных денег и постылой роскоши; женись – не поздно и не рано, осознав, выбирай «среднее», что не купится дешевкой и будет любить именно тебя – долго, ровно, спокойно, не торопясь... Они, женщины, если влюбятся – тогда уж ты не будь продажной шлюхой.

Знаете – я редко завидую кому-то и в чем-то. Но моей жене – ведь можно только порадоваться... Да вы послушайте! Не ее ли судьба, что она сделала сама себе – не мое ли «Я»... Я ведь с ней взял от жизни нашей:

- осуществление мечты;

- утушил грезы;

- возомнил будущее;

- встретился с прошлым;

- видел легенды;

- знавал тысячелетия назад...

Вообще-то это смешно, непостижимо, но моя жена меня – «понимала»? Даже собиралась писать детективы, строила сюжеты и развязку – а толк был, понимаю... Я ей говорил – пиши, потом обработаю... Она же гордо – сама разберусь. Что ж... И на то!

Други-то мои: шахматист, художник, горняк, химик... А я-то кто – ан, оказывается, и я кому-то нужен... был.

Я свою жену отвоевал. Завоевал. Сначала сцепился с начальником маркшейдерской партии – кстати, мы оба выпускники одного и того же института (забегая вперед, можно скажу: он развелся с женой и бросил комнату с обстановкой в том же Красноярске, уехал потом с любовницей в Волжскую экспедицию – и там сгинул... Говорят, умер от «отупения»). Потом я сцепился с начальником своей будущей жены – разведенным колымчанином тридцати с гаком, успел набить ему морду холостяцкую, особенно перед их первой исторической командировкой (экспедиция наша «прорубала» окно на Сахалин, Камчатку и др.). Третий был мой начальник инженерно-геологической партии, у него жена не могла долго родить дитё...

Я «наехал» через полгода своей работы, я пришел и сказал: «Могу быть начальником партии. И не страшно, что мне 23. Не знаю электроснабжение... Узнаю, тем более сидит у нас в экспедиции энергетик, тепловик, техрук и другие». Начальником партии я не стал, но своего любимого начальника – Владимира Андреевича – я зауважал: он со своей женой вдруг родил себе дочь, и я помогал в его переезде и радовался с ним в конце апреля 74-го... Тогда он мне сказал, человек, который знал Колыму и рвал зеленый лучок там на закуску: «Ты еще будешь начальником партии. Здесь вам обоим не место».

Жену я завоевал. Обрел. Отбил от этих самых, что называются «воздыхатели». Я выжил в борьбе, да и моя жена будущая была не прочь поделиться со мной перспективной нищетой. Но мы были нищие и горды, молоды и сильны; в чем и была наша сила и уверенность в будущем «месте под солнцем» – но мы ж не знали и не ведали, где и когда «подстелить»... В Красноярске мы уже жили на второй съемной квартире; на первой нас страшно обворовали.

А впрочем «песня» не о том. Ну, сослали нас с женой с глаз подальше из Красноярска в глухую Алтайскую партию – и поделом; Так по делу?! Не хрен рюхаться и строить козни...

Знаете, что интересно: сам я родом с Южного Урала, что никогда не забываю, всегда и вечно горжусь сим, но жена моя наверняка не меньше узнала Урал в свое время, работая горным инспектором отдела охраны недр. Если вы знакомы с географией Ю. Урала и знаете географический «крест» на его карте, то и услышите меня и знайте – это «ее города и полезные ископаемые»: Верхний Уралей (гарниериты, никелевая руда), Карабаш (медные шахты), Кыштым (медь), Сатка (магнезит), Бакал (железн. руды, сидериты и др.), Межевой Лог (Южно-Уральские бокситовые рудники), Магнитогорск (железная руда), Вишневогорск, район Кыштыма (слюдорудник и графит), Миасс (тальк), Златоуст (железорудные карьеры), туда же в области мрамор, известняк, гранит (и другое). И – что самое странное и интересное – это то, что она была на моей Родине – ныне и ранее похороненном поселке, зараженном и огражденном озере, где чудеса и леший бродит, где от странного свечения странностей не счесть; в самом том Граде, ныне – Озерск, она так и не бывала, ибо въезд туда был запрещен всем, кроме коренных и аборигенов... Странная судьба – не знать дом мужа.

Извините, когда ваша бабка, извиняюсь – ваша жена не попадает ниткой в иголку и знает об этом через сорок лет совместной жизни... Ну, какая трагедия, хуже видели – вставим! Бодро говорит он... ­ – и вставляет – нитку в иголку, не в натяг, а «плавно от гашетки», как бывший снайпер Великой Войны (ему «завидовали» на фронте – его голубые глаза били солнце и цель).

Это – мой Батя! И я стреляю отменно, и я вдевал «нитку в ушко» своей жене, оказывается, и это ей требовалось...

Чем, говорят, «купил» Даниэль Дефо мир бродяг «Робинзона Крузо»? Романтикой? И это правильно! Но он призвал мир бродяг, путешественников и странников к миру иному – жизнь и жить надо и да будет каждый день, где бы это не происходило!

... Я посмеялся немного, улыбнулся, взгрустнул...

Как вы думаете – родство узнаваемо? Да не думайте и не мечтайте о заковыках (они сами к вам придут). А як же!

Она, моя жена «Елена Прекрасная» была дипломат, я – агрессивен по жизни; я мог добиться, она могла настоять. Так ведь это и было.

— Так вы сказали – узнаете? Узнаете? Я «прибыл» в отпуск 76-го, до того отправил «малую» с женой с Алтая на Украину – ох, как их там встречали в аэропорту Борисполь, будто загран-делегацию: теща с младшей дочерью, куча роз, слезы и объятия – так, кстати, умеют только мои хохлы... нам, русским, не дано! Меня, правда, там не было (еще рано, пусть работает главным инженером щебзавода на Алтае). И теща моя – я ей завидую – стала бабушкой в 41 год, о чем узнал щебзавод на Алтае.

Я приехал, вырвав отпуск. Два + два. То есть – дочери два месяца, а я вот он тут как тут, уже через два других месяца... Я рвался на все рейсы через... Туда – Кишинев, Киев, Харьков... От своего Барнаула. В тот раз в Молдавию я не попал (мечтал), зато «мой» Киев меня всегда принял. От и до: составило 2 месяца. Я был там, у тещи, в Винницкой обл., в 70 км от Винницы; я шагнул с автобуса (я их разве предупреждал – рейс-то долгий... с тех пор я уважаю Украину, тещу и жену!) в тихий переулок. И навстречу мне теща! К тому времени я уже чуть знавал свою тещу Веру Феодосиевну (если счесть от «момента брака» - два года с копейками). Уже тогда дюже уважал (зауважал! Приняла меня тогда после тяжелого переезда к ней Ивано-Франковск – Винница, дома).

Вот она – теща! Измотанный работой и переездом «Алтай – Украина» – я ее узнаю. Что она держит «радостно хмыкающий кулек» - виноват, замотался в дороге.

Улыбающийся и хмыкающий «кулек» был моей дочерью, внучкой любимой и первой, далекой потом (по географии); только сейчас старше – ровно на два месяца, и она уже умела «что-то».

Смеялись долго. Надо мной. И дочь не шла ко мне... Родьё хохлацкое.

— Так это же твой папа!

Взгляд недоверчивый и упрямый.

Ну, значит, мое! Характер мой – уральский, а остальное – от них... Я ведь знал, ведал, предчувствовал и знал... Не буду (не хочу) жить на Урале (своем, родном), меня ждет Большая сторона (хотя бы в том же СССР).

... Вот так вот, дочь и отец ее не узнали друг друга... В 4-х месячном возрасте.

Да и «то» далеко и не странно.

Грешен, виноват, и, быть может, не особо.

Влюбился в девицу после своей десятилетки. Вот увидел ее – в мае 1967-го... Так и осталась на всю жизнь... Конечно, не моей женой. Так я не к тому: слушай?

Всё ж я нашел ее, свою первую любовь... Через ... лет и ... городов; спал – и видел... И она тоже видела! Были города, годы, и расстояния...

Я пришел к ней, через 29 лет, я побоялся, что не узнаю, я позвонил через двойную связь, я попросил, чтобы позвали ее – я не успел обернуться:

— Это ты? 29 лет. Здравствуй...

(Я бы ее не узнал).

— Да успокойся ты. Развелась с мужем. Ревновал к тебе, знал о тебе... Даже тетка не пошла на мою свадьбу... Здравствуй!

... Я столько лет хотела знать о тебе...

... Ты мне... Ты была вечно со мной!

— Ну, здравствуй, это я!

— Вечно пропащий... Где ты и кто ты?

— Не боись. Не волнуйся. Я всегда рядом, с тобой.

— Мне мои подруги... Они уже все замужем. Я одна только чего-то и что-то жду.

— Я сказал своим о нашей женитьбе.

— Ну и?

— Мать там что-то бормочет невпопад. Мол, закончи институт...

— И к тому времени я стану «синим чулком»?

Таковы были нравы начала последней четверти XX века СССР?

 

«Третий» раз в жизни я не узнал своего младшего братана. И было за что. Последняя точка отсчета – 85-й, Златоуст. Потом (как и положено) расшвыряло нас на Запад и его, младшого, вновь на Восток. Вот так и жили. В том далеком 85-м нас схлестнула судьба на десять минут – я с Севера, он с Востока, он – не «виноват», я – не знаю. Расстались не врагами, не друзьями, не братьями.

Я был на Урале – со своего Запада, в том 2001-м – к отцу (матери уже не было в живых); отец был толков, еще правил балом с воинской, инвалидской, химкомбинатовской, ветеранской пенсиями... Но уже сдавал... Я заорал младшему в письмах: «Катись сюда срочно, последыш, ежели хочешь батю живым увидать!»

Младший мой не перепугался, приехал издали в следующем году и даже сделал кинопленку. В 2003-м году я смотрел его в «кино» – через 18 лет, которые я не видел своего младшего брата... Я приехал тогда через год на Урал (Слава богу, что есть перевал Урал, где еще живут Наши), мне показывала пленку моя старшая сестра...

— А это кто? Что-то знакомое...

Сестра засмеялась.

— Не узнал? Он тебя тоже по предыдущей пленке не узнал, где вы с отцом на дне рождения у моего сына... А ты знаешь, твоя-то...

... Так где-то на границе 21-го века мы и «состыковались». Всё ж младшой чуть послушался меня – и батя наш вскорости потом умер.

 

Я не могу понять и не могу примириться... С тем... Если бы была жива моя сестра, умершая по причине «радиация» в 2009-м – но... мой отец умер в октябре 2005-го... Ведь она знала что-то, знала...

Я жил тогда намного западнее своего Урала... Я не знал, что мой непревзойденный фронтовой «старший сержант» да вдруг утратил свое «Я», сломался – тогда кто мы?

(Не мог батя наш так плохо умереть... Так печально закончить нашу жизнь).

Странные версии: грелся в ванне – и там кончина; лег спать под вечер – и утром не встал... Я понимаю: стар (не курил, не пил), заботился о своих зверюшках и правнучке, долго водил и имел машину и гараж, вечно в движении, а, да – и квартира, и дача участника ВОВ.

Я был потом там, не нарывался на вопросы, но и далеко не получил ответы! При сём и остаюсь, его средний сын.

Никогда не приходите на «руины» своей жизни и памяти; и постарайтесь не заходить на «второй круг», горечь и воспоминания успокоить невозможно. И если ты обречен на скитания по роду своему – то быть тебе в конце изгоем.

Я не виноват в своей судьбе. Да и никто меня не осудит, заочно, тем более не зная; вот только знаю я про себя намного больше – более баллов кандидатской на степень и ступень... Я не защищал кандидатский минимум; я понял – это не про нас... У нас нет лапы и квартиры, и всё прочее – не про нас... Я вышел из народа, жаждущий образования, впрочем, и карьеру не стоит забывать...

Весь СССР был передо мною после выпуска в 1973 году из Свердловского горного института (СГИ). Даже значок «СГИ» потом заимел: камень, блестит, на руке!

Я всегда уважал своего отца, для меня он был лет до... ну, до класса восьмого папа... А ну уж в 15 лет кто ж назовет своего папу папой, разве что девчонки; но они хилые – моя старшая сестра до конца своей жизни, наверное, так и звала своего родителя папа, она с ним и прожила рядом, в одном городе, хоть и любила «мотаться» по братьям, городам и весям. Все мы были бродяги... Но это – сестра, старшая, кою я страшно уважаю, но шел и иду своим путем... Да, кстати, отцу и было не в «новинку», что мы «куда-то» уйдем. Ушли; кто в лес, кто по дрова. Разъехались.

И так уж получилось – а отец знал! – что мы должны когда-то и как-то опериться и улететь из родного гнезда. С Южного Урала, к примеру, на... в... Поэтому и стал для меня мой папа, точнее – оставался им до 17 лет, в 19 моих для меня отцом... Стал старше и мудрее – шапку «сломал» пред отцом и назвал батей – он смолчал, не возражал, синие выцветшие глаза фронтового снайпера не подвели; но и мои желто-каре-стальные, которыми я смотрел в зыбь казахских степей, тоже не подвели. В 24 свои года я стал главным инженером щебзавода – я не писал, не говорил ему, далеко было... Мать по незнанию своему узнавала только от него, не зная правду... А батя знал, надеялся на меня и верил, протягивал руку помощи с Алтая на Южный... И уже тогда, в эти 24, называл меня (зачем-то и почему-то) именем-отчеством, а я его... он для меня стал просто Батей. С большой буквы.

Вот и годы спустя... Непьющий с фронта Батя и его «редкий» сын...

— Так наливай, (И.О.), прокисла ж эта зараза за полгода в моем холодильнике. Да, мать? Давай, И.О.!

Отец жил, прожил долго! В моем разумении. А если еще взять «это», то есть один к двум, трем, да еще прибавить до- и после- войны... Да нас добавить, четверых победителей великой войны, выжившие и победившие после сорок пятого... Страшно станет!

Я вот, к примеру, до Бати не «вытяну». Дай Бог «себя» потянуть, хотя б к 66 с хламьем... Хиловат, видно.

В тайге блуждали? Заблукали может, забрели сдуру, иль может по кругу ходили и лешего видели, а хуже того орясину болотную впередь узрили... Было?

И потом я видел зачем-то степи, бахчи, реки, урманы, хмарь. И вот, извините, себя спрашиваю:

— Какого цвета золото?

— Какая может работа?

Ответ: Смотри «справочник», ищи моего младшего брата в Хакасии – он на драгах «зуб» и «плешь» проел! Ну и?

Трудно было (как в том «анекдоте»), но «мы» (т.е. я) сделали (уж извините!): оборудование из Серова (Свердл. Обл); из Читы, компрессор для из гео-изыск-партии; дела в Хантах (Ханты-Мансийск, 28 тысяч населения); вывоз оборудования и завоз ГСМ на север крайний; трасса на Алтае... Ведь если цель поставлена – то она и должна быть... другое дело – как сделать?

А мне принцессу и даром не надо,

А мне водяры бадью,

А трудности тяжелые и разные...

 

А можно я на всё «плюну» и начну молотить всё подряд?

Нельзя!

Ну тогда слушайте мой «пьяный» бред.

 

Ведь есть же... эта самая астрология или как ее там, в которую я (и мы) не «вверимся». И слава богу, без цифирей и без новостей, без? и ... Ан нет! Не бог, так цифры святы...

Я ж не выдумал.

Апрель – месяц рождения моего младшего брата и моей дочери. Октябрь – месяц смерти матери, и через шесть лет – моего отца; в октябре, с разницей в один год родились дети у моей сестры – ранее, до того! Июль – я родился в начале августа, но по документам и мне: мой день рождения (явный) – 25-е июля, а 25-го января – день рождения В.С. Высоцкого и моя свадьба в г. Красноярске. 19-го июля 2009-го умерла моя старшая сестра – 62 года, успела отдохнуть от своей «атомной промышленности» 4 года. И всё?

А ведь я пытался прорваться к своей «первой любви» – я был там в 2000 и 2010 годах, но всё невпопад: должен был уехать рано или попадал под опалу. Ее день рождения – 20-е июля, моей жены – 5-е июля. У жены моей и у ее дочери одинаковые имена и отчества, а год рождения наших дочерей один.

 

За почти сорок лет работы я не высыпался и недоедал, точнее – не выспался и был всегда худощав. График был разный, всякий какой только бывает – пятидневка, день-ночь-48, ночные по неделям, семь дней в неделю, по два с лишним года без отпуска, 25 часов в сутки. Студентом еще пытался урвать первые лекции под сон, нагоняя время потом бессонными ночами; как-то, в незабвенное и уже давно ушедшее время весил я 74 кг – это беззаботный и лучший период моей жизни... А так, обычно – от 68 до 72 (это при моем гвардейском росте 180 см); летом я докатывался килограмм до 65, зимой отъедался.

 

Если бы меня спросила моя дочь – но она уже почему-то не спрашивает, прошли видимо младенчество и отрочество – вопросом вдруг «А что ты дал мне, отец (папа), чтоб вот говорить (как? Да я, как уральский человек, больше молчу, молчал и лишний раз не вякал – научен детством и жизнью) так?»

Сразу и не ответишь своей родной кровинушке. Да и не малая уже сидит пред мной, не из швейного училища, да и не девица молоденькая. Наверное, я бы ответил – сказал ей так: «Я дал тебе квартиру, дачу и регион. Центрально-черноземный, это ж не Сибирь, не Алтай и не Урал, да?» Я там оставил свои «легкие» и килограммы здоровья, я начинал жить с нуля и никто мне не помогал стать и быть, не мог я тянуть со своих родителей, ибо кроме меня есть они сами, два моих брата и старшая сестра. Потому и «гонялся» за квартирой по всему Союзу ССР, искал свою долю и место под солнцем; ну уж а дачу построил в Черноземье из «ничего копеек», своим горбом и потом, 4х6 метров.

Почему я сказал бы дочери, что всё это дело дал ей я, а не я с женой (ее матерью)? А потому что нет уже в живых моей жены, говорю и решаю я сам, «один при двух»; да и большая доля в этом – «квартира, дача, регион» есть и моя. Ну уж а как ты воспользовалась, дочь моя, божьими дарами – дело твое. Я давно уже «не поп, не бог и не судья»... Только ведь – квартиры по нынешним временам на дорогах не валяются, дача требует ухода, да и регион диктует свое...

Я свое «отпахал и отсеялся», отсажал деревья и построил «свой» дом (физический и моральный, ноги отказывают (правая) и спина трещит, разум отказывается понимать «чужие муки». Ну и что, что ранняя пенсия, в 50... Работай дальше – да вроде так и нужно! (кому?) И хотя бы даже уже никем, похоронив «порывы и карьеры» за-ради денег и прожитьё в лихолетье перелома СССР-РФ; и ушел, наконец, в апреле 2012-го – благо, что «фирма» (магазин «Меридиан») накрылась «синим тапочком»... Да и слава богу: всё что ни делается – делается к лучшему. Ушел с той работы, а впереди ждала полугодовая каторга – работа без выходных и проходных на строительстве дома, который «мои» возжелали иметь (знавал я такие «голубые города») да плюс агропром – дача и участок при новом житье-бытье. Вся каторга закончилась для меня 10 ноября 2012 года, в «возрасте» общего стажа работы почти 40 лет. Я остался еще жив; и не бедую, не ратую – знаю, что работа дураков любит и она меня всё равно найдет, без «заботы» не оставит и даже позаботится посещать меня и заботиться (чтобы я оставался стройным и нетолстым, а также – всё ж здоровым и при памяти) обо мне, чтоб я не оборзел от безделья. «А при памяти», чтоб остался и не свихнулся дабы, тяжело с этими умниками – читай книги, гадай кроссворды, пиши письма... Да черт с тобой – выдай и воспоминания – мемуары про суровое детство, тяжелую юность и прекрасную романтику своих дней и бытия... Что? Слабо?

Мне порой тыкают в морду – многие из знакомых и близких – мол, тебе хорошо, ты на пенсии, отгребаешь и не знаешь, почем фунт лиха (кстати, фунт - английская мера веса, а «лихо» – старославянское и означает «горе»). И тогда мне становится горько смешно... Я ведь не мечтал в свои годы о такой красавице, которая называется «пенсия» (пенс – мелкая, разменная монета Великобритании, выше – шиллинг, и круче них – фунт стерлингов). Да я и не думал про сей пенс – дай бог что будет, при моем-то складе ума «атеист-оптимист-романтик-догматик-холерик». Я просто был по образованию с гордым вековым ярлыком «горняк», да и оказался в нужном месте и в нужное время, а посему государство СССР отмерило мне возможность уйти на пенсию в 50: достоин профессией и хим-радиационной отравой 50-х годов... Так что – извините, подвиньтесь... Да и у нас в роду многие такие: дочь в детской реанимации работает – пойдет рано на пенсию плюс льготы; отец мой, сестра старшая, друг мой лучший – прошли через «химкомбинат» – деньги, льготы, стаж (и ???).

Их много – моих, живых и мертвых, как в той страшной и легендарной кинокартине... Кто жив, а кто убит, иль уже умер... А я вот, к сожалению, еще жив... Нет моих друга и кума, кои дожили только до полувека – спецы, мужики толковые – одного угробил «хим» и другого ГОК, а они пытались и хотели зажить и в XXI веке... Я смотрю на старые и последние фото (слава богу, что я их рву постоянно); и мнятся мне судьбы и «следы» моих по жизни руководителей и учителей... Кто и где? Какие журавли? Ведь они (по логике) должны быть старше меня – и должны уже вымирать или уже умереть – в Сибири, на Алтае, в Урале? Я снимаю шапку со своих седых волос (грива осталась от уральских) и вижу живых и мертвых своих дворовых, одноклассников, однокашников, коллег по работе, подчиненных, знакомых и приятелей... Их – сонм, и многих помню, знаю... знаю и про их смерти. Я так толком и не встретился, не встречался (да и особо не хотел? Иль не получалось? Но было далеко до «прошлого» – не давали годы и расстояния – так пойдет?) – с ними? Так что остается «не жалею, не зову, не плачу»...

 

А знаете? Перескочу. Я не рыбак, зимой и летом; как говорится – от теплой кунки до холодной лунки. Старики мои под старость лет приохотились рыбачить: говорю ж, как-то студентом приехал к своим предкам (не ждут?), так кроме меня еще был один студент у них – мой младший брат. А озеро у нас – шикарное, горное, холодное, глубь! И живности, и прозрачности, и «зверей» – всего хватает. С детства приучен к воде, я и поплыл; только не ошибитесь в нашем уральском озере, враз прошибет течением холодным и судорогой... Я доплыл до своих «любителей рыбловли», ушел обратно, и они круто за мной – сын приехал, давай, мать, давай, отец... А что давать... Посмеялись, поели рыбку – и уехал сын (снова и на-когда). Вот так они и жили... жили «врозь» – а про четверых своих всегда помнили. Так я к чему это? Я не рыбак, душой не сложился... На Севере выруливаю на берег тяжкий Иртыша и... А они с удочками вдоль берега, мои геологи и буровики! Рыба, рыба, рыба! Мне плевать на запах портянок, чеснока, рыбы (продолжать?), но в моем роду есть частично или вообще не терпят такого (я, конечно, имею в виду «рыба, чеснок»... Ни-ни, ни коим образом. Вонючие портянки – это же такой смрад... их как сушат: на сапогах, второпях, отдельно, под матрасом, бросом – выбирай любое: но чтобы к утру они были «не сырые и в северном сухом исполнении» (так можешь? За шесть часов сна?). Но это – мелочи, я про рыбу толковую... Значит так!

В ответ открыв «Казбека» пачку... (Узнаете? Курили «Казбек», гордо постучав мундштуком о верхнюю крышку жесткой коробки данных папирос!) С Одессы из «экскурсии» я своим привез консервы «мясо кита» – съели, банки облизали (что-то подобное через год привезла моя жена из своей «экскурсии»). В 74-м с Сахалина я привозил вяленую рыбку-корюшку, дешево мне обошлась и сердито, и главное – много, ее тоже съели и мы, и другие. Попозже, с «моего севера» – в ходу была рыба «язь» (успевал только, по возможности, привозить). Брат старшой мой со «своего севера» не забывал подгонять ряпушку и белую рыбу. А с Сахалина за свои много командировок я вёз горбушу, краба и икру... Годится? Люди тогда битву делали за эту красную рыбу! Не волнуйтесь, я в накладе вроде не остался... А быть может, даже прогорел. С севера – но уже только в семью (правильно?) – стерлядь (в 43-м СССР и Великобритания «разбирались» в сей рыбе)... Вот те и рыба: запах, порт, резина сапог.

Сахалин, вообще-то, неподражаем и непостижим, суров и толково настроен своей большой значимостью – от каторги XIX века и боев середины XX... Нет, вы только посмотрите на него: его север и юг так отличны друг от друга, будто два далеких полюса огромного советского российского острова, где есть пади и сопки, тайга и ботаника странных субтропиков, огромные снега; вроде как не хватает обезьян – но да протяните руку в северную Японию, что не так уж далеко – и там увидите настоящих (маленьких, тепло-зимних) обезьян.

... Уж все мы кету-то (горбушу тоже) уважаем, ежели ее умять!..

Мы с женой большими бродягами были по жизни и географии – это я сейчас толку воду в ступе. Я – горняк, она – горный маркшейдер. Ну, то что я любитель путешествовать и смотреть Большой Мир, хотя бы в размере СССР – на казенный кошт, виноват, сознаюсь, для этих моих больших потребностей мой личный карман не так уж и велик – дай бог, чтобы хватало на ежегодные неблизкие отпуска и поездки  (не сразу я привык к этому странному слову, «хобби» называется, на букву «Х»). Так вот – такой «блуд» у меня можно было предполагать заранее: да что ж это за волк, если он кроме собственного «аула» не знает, что резать овец нельзя на собственной территории. Но встречал я и таких, нередко и довольно часто – у таких «с ранья» есть жены и деньги, хрусталь и ковры... Вот только дальше своего собственного райцентра носа не удосужились высунуть. А в нашем роду – так что мне повезло с моей женой в этом вопросе. Студентом я был в Кушве, на Балхаше, в Хакасии, в Кривом Роге; жена – на Волге и в Закарпатье, техникум она заканчивала в Каменец-Подольске, бывшей границе СССР 1939 года.

... Как был я по натуре бродяга и странник, ищущий приключений на свою «задницу» и почему-то отвечающий за чужие, так им и остался. И не люблю опеки и излишних забот от чужих и своих о моей собственной персоне – мутит меня от того, погано и невнятно – ведь есть у меня еще и остались руки-ноги (это у отца ноги не хватает), голова (мудрая, в ней 16 лет образования плюс ликбезы)... Я упрям, уперт, лакеев мне и лакеем – не требуется и нема... Я еще в состоянии ложку дотащить до рта (и даже левой рукой, я долго тренировал ее – ел, писал, работал, часы носил, боксом занимался – понимаете?)... И пока я жив и не сдох – буду таким, упрямым (спасибо седому Уралу), гордым (как декабрист в Сибири) и стоять до конца, пока «наши» не подойдут (... вспомните их – «кто жив, а кто убит, и раны их высокие...»). Я не люблю опеки (в свои за 60), страшно не перевариваю эту «тупо-глупость». «Я не люблю манежи и арены, где рубль меняют на...» В общем, я не знаю, как, когда, почему и зачем умер мой Батя в 2005-м (слава богу, это я – атеист, увидал отца еще в 2003-м)... Пожил ли он для себя из своих 80, дождавшись детей, внуков, правнучку нянчил?

Почему я бросил работу горного инженера после 22 лет работы? 25 лет я был ИТР-ом – инженерно-техническим работником, и не заштатным, штаны протирающим, а активным, полевым, рабочим-работником, деловым, пахарем; мне всё и все помогли: люди, обстоятельства, судьба и рок (вот в последних не верю, хоть и «уважаю» их странную натуру), чтобы наконец обрушить верхние своды для того, опять чтобы понять – пора линять из статуса и штата, не хочешь и не можешь (да и не хочу уже я!) тянуть за других и для других – пошел вон, ищи такую работу, где ответь за себя (и только! Хотя бы). И я ушел, о том мечтал, уставая и недосыпая, поседев и издергавшись, сгорбившись и смурый... Я нашел себя после четверти века работы, став грузчиком прод- и пром- (и всё же – грузчиком широкого профиля, ибо кто у меня отнимет «самого меня» - я «стал» сборщиком, «помощником» электрика, строителя, плотника, сантехника... Хотя, конечно, по штату – грузчик (плюс дворник, прессовщик, промуборщик...). Страшно аж жуть.

 

Но не дает мне покоя в жизни одна картина, точнее черно-белая любительская наша фамильная (кем-то сделанная и зачем когда-то) фотография, где два мужика сидят, вроде на бревне (быть может, на завалинке или лавке), в меру упитанные, замызганные жизнью, но спокойные. Душа так радуется сейчас, глядя на них – «прошлых»... Мои, мой род, моя совесть! ­– отец и дядька Михаил, родной брат моего отца, рядышком – 26-й и 27-й год рождения; 26-й (1926) – год последнего официального призыва на Большую Войну, и 27-й – запас шкуры не жмет, особенно на Дальнем Востоке... Один победил Германию, второй – Японию; Генка остался без ноги, Мишка без своих зубов... Да, бряцают медалями... Старшой Генка чуть огруз под старость (хреновая разминка на одной ноге на срок в 47 лет), а Мишка усох (отбито внутрях), но бдят вдаль на фото...

... Всё «приходящее и уходящее» – так, по-старославянски? Уходящее и приходящее. Я знал, знаю и хочу знать про свой род, уходяще-приходящий... И так обидно, когда не спрашивают и не интересуются про тебя и о другах своих! Потом будет поздно, «поезд ушел» – называется, в котором рейс номер такой-то означает годы, города и люди, и где всё так перемешано, что сам чёрт не разберет. Опоздаешь – не разгребешь, да и поздно будет. Знаю сам, на собственной шкуре – думал, успею до своих «26 и 27-го», но ан припоздал, ибо в свои собственные 17 уже смотался из отчего дома... Потом пошла «раскрутка» годов и проч. – поздно, далеко... Но что-то я успел узнать про них!

... Я ведь тоже много видел, знал и успел, да и жена моя тоже... Неужто дочери нашей единственной всё до «тла»; и нечем ей гордиться и знать пути наши... Обидно знать - жизнь зря прожил я, и жену свою зря вел в «даль светлую», и она мне зазря подмогала... «Обидно мне, досадно, но ладно!» Жизнь-то в 21-м шкурная пошла, это вам не 26-й, 51-й... Это они, наши потомки.

Я всегда любил сны. Если сказать – уважал сны, то это будет неправильно; сны можно понимать, не понимать, бояться, ужасаться... В детстве во снах я летал, в юношестве и студентах – мне приходили нереальные черно-белые сны, потом приходилось видеть и цветные сны, но они были слишком прекрасны и красивы; после северной экспедиции мне долго снились кошмары, страшные и непроходимые, все в сером фоне – я проваливаюсь под лед, вездеход сваливается в крутую протоку, лыжа ломается в сумерках, глохнет катер на фарватере Иртыша перед надвигающим теплоходом, засасывающий плывун берегов, когда рад бы до жизни остаться и без болотных сапог, когда одевают вдруг неповинные наручники в глухом северном поселке за своего подопечного придурка или в казахском ауле за какую-то пропавшую корову... Всё это переходило после в кошмары, где он просыпался в испарине, вновь выбравшись из дурной ситуации – «так я не скоро помру, раз дважды добит?! Будем надеяться».

Однако зря. Кошмары, эта северная погань, отпустила, прошла. Даже через «те» четыре года я стал вновь употреблять в пищу горох, осознал вновь гречку. Я человек далеко не брезгливый, но когда двадцать рыл ждут четверо суток вертолет и по реке идет шуга... И когда какой-то дурак нальет сырой воды в гороховый суп, и нет хлеба...

Обалдеть!

Сны старости моей – другие. Спокойные, мудрые. Неторопливые. Не цветные. В чем-то даже итоговые... Вот прохожу мимо – знамо ворота уральские, оттуда выходят и машут – заходи... Знаю, что есть я в Кыштыме – старинном знаменитом Уральском нагорном городке (был же я там пацаном на какой-то «горной» улице). Отвлекся. Оттуда машут, раскрыв ворота – и все свои; какие? Но жутко входить... Потом! И прошел мимо. Наверное, правильно сделал – меня приглашала умершая сестра, умершая мать; умерший отец махал рукой – мол, проходи мимо; живой брат, столбом стоящий, другие – из тех, кто жил в этом доме, тени.

Всё жду, старики мои. Так мы называли друг друга, будучи студентами того далекого Свердловского горного института (есть же значок СГИ). Вот и пришло время наше – седоусое... Кто там жив, кто умер и погиб и есть ли тот, с кем слово можно пересказать о годах с 68 по 73-й того далекого ХХ (прошлого) века...

Река вспять не идет. Дважды в реку не вступишь. Много воды утекло. Не знаешь броду. В тихом омуте. И на том – прощай.

А друг мой лучший по нашему СГИ работал в Свердловске (ныне Екатеринбург – что и кому лучше – выбирайте – или на «е», или на «я» Яков Свердлов... Я воспитан в духе Артема); работал в... аж дух захватывает от тех научных горных институтов – Механобр, Унипромедь... (а впрочем, речь ведь не о том). И други мои по СГИ – мои дражайшие Александр и Виктор, оба Ивановичи, так и «загибли» в столице Урала! Но мне «не повезло», уперло вдаль, на Восток, что, впрочем, я и сам хотел... Ибо не было у меня невест тогда в Сведловске с квартирой, а были просто девушки – Люда с Сахалина, Ольга с Джетыгары и быть другим – кто выберет горного инженера образца 1973-го: повар, обогатитель, торфяник, медсестра... Первая любовь – отказалась. И?.. Да решит судьба.

 

И город мой, что я считаю своей родиной – край родимый, куда бы я «хотел» – называется Озерск, просто и прекрасно, ранее знавался он цифровым Челябинском; ныне – Озерск и означен на карте для всех иностранных государств. В Озерске 14 озер, потому он и Озерск, с большой буквы и на букву «о». Но главное сокровище этого города – правильно! – именно озеро Иртяш, горное озеро глубиной до 18-22 метров; в прибрежье – лови раков, чуть подальше – смотри дно и мальков, потом – горные ключи и нижний холод, что убьют любого пловца... Рыбы там – мои отец и мать любили там рыбачить, заплыв под середину на отцовской просмоленной плоскодонке. Знавал я это свое родное озеро с его «лягушатником-лиманом», с островами «Санникова и Монте-Кристо», с перебежчиками через водную границу города... Ибо горы на одну сторону, город Касли и церковь там же – а мы вот здесь... И меж нами водный вечный патруль. Иртяш – пограничный; тяш, тяж, тяжкий... Ир – ... (не с греков ли; сомнительно), да на Урале и народ разный, вот обрекли озеро таким местным именем, вот и всё – Ир-тяш... С одной его стороны Урал идет синими горами во главе с горой Лысуха, с другой – таежным горным долом и урманами.

Ир-тяш!

И вспоминается: как мне сводило мышцы икр на глубоководье даже летом на моем Иртяше (а в октябре – не сводило почему-то, падал снег, а я смотрел в окно дома Набережной улицы и думал: она меня увидит и заметит?). Под старость меня скрутило: ночью вою от боли в мышцах и суставах ног, не могу лечь, лезу на потолок от этого (и былых ран – в карьерах, в детстве, в экспедиции...)

А Иртыш – отношение имеет к озеру Иртяш?

На Северах мышцы уже не сводило, их скручивало до сумасшествия – от холода, от беспамятства, от безысходности и глупостей этого тупого мира! И зря говорят, что можно привыкнуть и понять – уму человечьему это непостижимо, на то он и предрассчитан,  вроде как запас прочности каната в подъемной установке. Но ведь мы – живые, глупые создания природы... И в этом... – ?

Человеку без работу ну уж, конечно, некуда... Знаем порядок: треть времени в жизни на работу, треть на сон, треть на... остальное – на «догонять и ждать», минус из жизни времена на стресс и неполадки. Когда же жить? Но он же, такая... такое... такой... живет. Живет же, глупо и тоскливо, вешая искусственные погоны на плечи, радуясь «карьере» и месту под солнцем... Видите, всему человек рад! Когда он вырывается от «черта проклятого», когда про него родные, близкие и его знакомые говорят «Да он с катушек сходит...» (сошел), и рвется «запас прочности каната» – умный человек уходит в краткосрочный «отпуск» (какой?), кто проще и слабее – в запой, слабые же (а их нет – есть только сильные обстоятельства) уходят в тяжкое.

Тяжкое это дело – быть человеком.

Да еще сильным, весящим 70 кг.

Никогда не вычисляйте математически крамолу, где ее быть не может... Дайте и сильным сказать иной раз свое пустое слово.

... Эх, где мои мелкокалиберные жиганистые 50-е и время дворовой шпаны 60-х... Я к тому, что когда ступил во двор своей молодости и спросил женщин «А вы не знаете... здесь вот жили Зайцевы, Степановы, Клепиковы, Лабардины, Соха, Осетровы, Зиновьевы, Кузнецовы», – они с ужасом уставились на меня: «Пятьдесят лет назад?»...

Помните, как молодой Ю. Никулин-артист, прислонив стиральную машину на перильные ограждения лестничного пролета, не удержал ее, побежал вниз по ступенькам и... Этот фильм «Когда деревья были большими» страшно нравился дочери, и она не уставала его смотреть, примерно так же, как я до сих пор смотрю «Весна на Заречной улице».

Итоги должны быть... Итоги жизни же всегда должны быть большими и правильными, а иначе – что же вспомнишь, радуясь и содрогаясь... от удач и ошибок.

 

Тёщу я свою уважал. Уважал – даже не то слово. Любил? И опять же – неправда. Я никого в жизни не любил, таков уж склад уральского характера, где суровые люди, малоэмоциональные. Отец, с его слов, уважал свою жену – нашу мать, мать четверых его детей... Уважал сильно... Вот вроде один шаг до любви. И я, сын его, стал таким же, не любил сюсюканий и долгих прощаний. Конечно, я любил... Но то пусть лучше в душе моей останется, о чем знают лишь некоторые люди в моей жизни.

И еще я страшно обрадовался своему ребенку, моему первому детенышу; не важно кто, но мое! И дочери имя давал я сам, не подпустив на пушечный выстрел многочисленных родственников с Украины и Урала... Вот дочь-то свою я возлюбил, возможно и оставаясь суровым и угрюмым, она заменила мне всё и многое и я «тащил» ее через все последующие наши испытания и невзгоды, а этого добра хватало.

Теща мне заменила мать. Как она радовалась за мою жену (свою дочь) и малюсенькую мою дочь. В 41 год стать бабушкой – каково?! О чем она известила всех в округе и ползавода, на котором работала (я ей завидую). Она долго смотрела на меня – и раньше, и потом, вроде как даже не присматриваясь, налила мне как-то в большую стопку шикарной самогонки от «всей души» (200 грамм, я даже страшно перепугался, сама-то она почти не пила, лишь только пригубила, сказав полушутливо: «А русские ведь умеют водку пить...») и просто сказала: «Да ты не майся душой. С матерью-то у тебя как? Я ж не требую от тебя называть меня мамой или тещей, называй как язык повернется...» Между нами, как оказалось между 35-м и 51-м годами наших рождений, всего-то... Я ее называл просто, выбрав одну из трех «бед» – Вера Феодосьевна.

Помните же анекдот: это что за козел идет за гробом с женщиной, а за ним толпа мужиков. «Кого хоронят?» «Уважаемую женщину, вот его тещу». «А козел-то зачем?» «Он ее забодал... Вот и очередь за ним стоит». Я же тещу любил и видел ее с 74-го по 85-й (год ее смерти) семь раз, но каждый раз длиной почти в отпуск. И каждый раз из этих пяти раз (два раза, презрев расстояния «Украина – Урал», она приезжала к нам) нас (мою семью) встречали и провожали – уму непостижимо... Ласково здоровались, обнимали, целовали, дарили подарки и внимание, интересовались здоровьем твоим, родных и близких, спрашивали про морозы и медведей, вишню и черешню, угощали, долго сидели, плакали при расставании, два часа прощаясь, не забывали спросить...

 

Трудно впихнуть минуты и годы своей жизни в скупые строчки, да они и не отразят те километры жизненных дорог.

В 2010-м меня провожали с моей родины уже только мои взрослые племянники – сестра умерла год назад, а старший брат приснул, что и неудивительно, ибо всегда я почти уезжал ночью.

В 2011-м после смерти жены мне уже стало всё равно – я не хотел никого видеть, никого не слышал, не звонил и не писал. И не ездил.

В 2006-м меня провожали все, кроме отца – он умер в октябре 2005-го, ровно через шесть лет после смерти своей жены – нашей матери.

В 2003-м, почему-то ярким днем, мне тащили на автобус все кому не лень – племянники, двоюродная внучка, брат и сестра, отец хромал во главе колонны... а через площадь в сквере меня ждала со своей взрослой дочерью и внуком та, которую я так и не мог забыть за прошедшие три десятка лет, вот ее-то я любил.

... Мне пожали руку все без исключения, скупо сказали слова прощания, дед (отец) сунул деньги (большие; для внучки), в его голубых выцветших глазах стыл лед прощания и немой вопрос.

«Да я приеду», — сказал я всем. Может, они и поверили. «Я отойду, мне надо...»

Опоздал. Ко многим... Да не судите строго.

 

... Камни для уральского человека не просто булыжники на дороге. Кто это знает – сияет по жизни как прекрасный природный кристалл; кто же оказался втянут в Урал и недра России (и СССР) – тому уже трудновато вырваться от каменного волшебства. Так я попал с помощью своего старшего брата в этот волшебный мир; потом уже самостоятельно шарахался по жизни и каменным дебрям, очаровал жену и тещу царской красотой не только самоцветов, но и других – поделочных (не путайте со словом «подделка», словом с двумя буквами «д»). Теща молча ходила около моих полок с минералами и... И! «Неужто это всё у вас?» «Не у меня, Вера Феодосиевна... Это со всего Союза... не я один собрал всё это, мой старший брат – профессиональный геолог. Просто я почему-то посчитал, что должно храниться у меня – он с этим согласился...» «А это что? Блестит как...» «Как лунный свет. Так и называется. А вот рядом – «солнечный камень», не путайте с лабрадоритом «. «Ну ты даешь!» «Вера Феодосиевна, вы когда на поезде ехали к нам, смотрели в окно на перегоне от Уфы до Златоуста и Миасса...» «Я телевизор смотрела про Швейцарию; некогда, правда, особо». «Вот и Урал мой зовут второй Швейцарией. Почему «второй», так я и не понял – Урал старше и седой! И им надо восхищаться, а не...»

— Что, и моя дочь знает все эти камни?

— А ей и не надо. Она же – горный маркшейдер. Что-то знает, причем достаточно, и этого – вполне для ее профессии. Я ведь тоже... Горняк, не геолог!

— А когда ты ходил, охотился за своими камнями, видал медведей... Ну, живых? Да знаю, знаю уж и своим объясняла, маме и Эдику, что вывелись у них поселковые медведи... Но всё равно – страшно?

... Страшно аж жуть мне приходилось тогда, когда я вдалбливал своей малолетней дочери-дошкольнице, что такое геометрические фигуры, арифметика 3+2, континенты Азия и Европа (Европа – это что-то такое! Пуп земли... «А что такое пуп земли?» «Да вот у тебя пуп» «А земли земля» – и педагог, то есть я, бледнел и зеленел от тупости... чьей?). И вдруг...

— Папа! Ну папа.

— Да отстань ты... Только и знаешь, сколько будет два яблока плюс два яблока...

— А я у бабушки на Украине больше видела.

— Ну конечно, куда уж нам с тобой до Украины! Ты что, забыла, что здесь Урал, граница Европы с Азией, что...

— Пап, а там виноград...

— Знаю, дочка.

— Пап, а там калабани... ты знаешь, они такие хорошие и мои бабушки (извините, она их всех свалила до кучи: и бабушку свою, настоящую, Веру Феодосиевну, которой уже, соответственно, перевалило за ее «предельный» возраст, то есть за сорок один год... И другую «бабушку» – Юзефу Ивановну (перекрещена для простоты в обращении) – маму для Верочки; прекраснее такого человека – она бабушка моей жены, – как Юзефа Ивановна (вроде как 1906-08 г.р.?), я не видал в жизни! И остаюсь всегда в этом мнении. Да будет свято).

... Потом я порылся в словарях, дошел до старославянских понятий из периода Киевская Русь, миновал украинских родственников – подумают, что я, ну это, тупой, игнорирую их...

Я не помню, как решил этот стратегический вопрос, но оказалось, что «калабаня» это лужа... Ну да, дочь, не ты первая и не такая умная: я ведь тоже вначале думал, что перукарня – это пекарня... Да читал я «Тараса Бульбу»... Потом читал многих – у меня была большая библиотека Украины на русском языке, читал я и на украинском книги, однако не так уж их понимал.

Ну не лингвист я! Хотя немецкий знал – и дочь потом заставил знать его в школе. Всегда удивлялся двоюродной сестре жены – она знала русский, украинский, немецкий, понимала польский. Но с ней мне проще, наверное, было бы разговаривать на немецком – акценты наши там были незаметны для других несведущих; когда она говорила со мной на моем русском – она закончила Винницкий педагогический институт (областного значения), – это было что-то... Мне всегда хотелось ее арестовать как вражеского агента; она смеялась; я же вообще никогда не пытался разговаривать на украинском – меня бы сразу сочли за шпиона (и даже не члена какого-нибудь дружественного посольства) и расстреляли за соседним углом... Было такое в 80-е... Поэтому я и до сих пор жив.

— Так слушай: я с тобой тут не собираюсь фурды-бурды, некогда! Значит так, коль в тебя не лезет арифметика, география, геометрия (ну, куда уж проще! – преподаватель вызверился, и малышка недоверчиво оттопала назад – но страшных зверюшек в ее игрушках пока еще не было, слава богу! И она доверчиво смотрела).

Она рассыпала камни по старому ковру и завороженно смотрела на них... Папа малышки был шокирован, но ее мама ничуть не удивилась: «Ну и правильно! Пристал к девочке. Сама разберется!»

Не знаю, так ли уж она различала нефритовое кольцо от серебряного кольца с малахитовой пластиной и от бирюзовой подвески – может, просто различные вещи? Но вот просто камни... Самоцветы и кристаллы – те да, цвет и блеск: она их не путала: рубин, грубые кристаллы темно-синего сапфирита, фиолетовый аметист, аквамарин и зелень изумруда, розовый рубеллит, прозрачный горный хрусталь, черный морион, дымчатый раухтопаз... Ему стало смешно – она просто отобрала в сторону интересные и любопытные «шестигранники и призмы» – и потом по цвету раскрасила их по названиям. С яшмой, лазуритом, родонитом, халцедоном, порфиритом уже было проще... Ни тебе формы, лишь цвет. И душа моя становилась всё спокойнее: нету сына – может, и «эта» пойдет... Всё ж! Подкидывал ей янтарь... Она визжала от восторга, находя «муху внутри», швырялась обратно агатами... С трудом, но – сам не геолог, где водятся две тысячи минералов и сотни пород, не считая окаменелостей и прочего - сам он дай бог мог вспомнить три-четыре сотни названий... Забивать ее умные мозги «геологическими эпохами Земли» тоже не стал, но добился (или всё ж – она, а, кхм-ы!), чтобы она знала 30-40 названий минералов уже перед школой... Потом он понял, с годами, что женщине достаточно знать «рубин», «сапфир», «изумруд», а при слове «бриллиант»... что ж такое для них «алмаз»?

 

Я не обижен судьбой, знаю «лихо», знаю, что судьба моя будет благосклонна и что она будет сволочью. И знаю – теперь – что судьба есть не судьба и что она сволочь, тетка бесприютная на изгнание, сварливая старая дева... Наконец-то.

Вот только тогда кто я? Без своей судьбы, которая меня еще терпит.

Впрочем, не забываю повторять – я без предрассудков... Мне может и страшно туда, без глупости или же с глупостями вперед... Однако!.. Слава богу, что в горном институте философия еще тогда, в стародавние времена, была в не особом почете... У других – да! В УРГУ особенно...

Впрочем, мадам моя – это я ее так обозвал, не в обиду – ну ж не «миледи» из трех мушкетеров, – была авантюристка, себя блюла и о себе не забывала, ее корабль «Арго» правильно рулил и свято куда-то там. Но свою «боевую» биографию она имела.

... А вот скажите: если бы я был мертв, а она – жива, и говорила бы про меня: что...

Страшно, аж жуть. Впору читать «Вия» и...

В церковь и во храмы я заходил – в Свердловске, в Москве, в Челябинске, в Киеве и в других иже... Напомнить?

Мне было святым местом в Коунраде-2 кладбище горняков и «видно еще кого-то»: там рядом с христианским кладбищем в двух шагах спокойно покоились и другие – и там были на самом деле могилы с их малыми стенами , входом в «суть» и полумесяцем голубым... А чуть подалее и что-то странное, за колючей изгородью – уж не кладбище ли евреев... Впрочем, я тогда там случайно оказался в 71-м – и, наверняка, 40-е и 50-е годы мне были незнакомы. Не был ли где-то рядом КазахЛАГ? Я спрашивал и мне отвечали, не ходи в Коунрад-2... Но ведь я знавал и был в горном поселке Коунрад образца 71... Значит, ты не знал... Тебя просили местные казахи, да и русские с украинцами говорили – «а зачем тебе туда? Душу травить. Через зной степей и привидений перекати-поля мне ж однажды прикатило в небе страшное и спокойное – «да то мираж, марево, плюнь, это – Коунрад-2 пришел, бывает», – успокоил меня сталинский немец-выселенец... Но о чем-то он здорово и сильно умолчал. Я был там, на русском кладбище, и мне зачем-то врубилась русская фамилия молодой красивой россиянки – Нехорошева... Кто она? И почему здесь... годы прошли – забыл фамилии соратников и коллег, а ее почему-то не забыл. Может, мне ответит кто за нее? И я успокоюсь.

Миражи, оказывается, не такое уж легкое дело. Если марево можно пережить, то миражи смертельны для не-степняков.

 

Иркутск и Варшава, Орел и Каховка – этапы большого пути. Песня гражданской войны, но и мы – от отца моего, 26-го, что не успел узнать Ленина с детства, до меня самого, 51-го, что знавал смерть великого нашего вождя – тоже что-то значим! Иркутск-84 мой и ее Улан-Удэ-74, Варшава-45 моего отца, Орел мы только проезжали и Каховку (жена была там) так и не узнали – ну уж извините! В 1974-м мы с моей женой сделали свой неповторимый «вояж» – такое могли сделать только тогда и лишь сильные люди: Красноярск – Адлер – Ивано-Франковск – Винница – Киев – Свердловск – Красноярск... Пять самолетов – и Сочи, Гагры, оз. Рица, г. Бар, Копай, Жмеринка, Пышма. В Киеве +18оС, в Красноярске – 7оС.

... В следующий раз – на юга – второй и последний раз на солнечные горизонты мы с моей мадам по воле случая сделали поездку уже только в 1987 год – в Крым, забирали тебя, дочь, из Евпатории, уже сотворив свой «звездный» переезд-перелет из Кургана в Центральное Черноземье на постоянное место жительства.

В 1988-м жена мне сделала профсоюзную тур-поездку через свою организацию. Старый Оскол – Киев – Одесса – Кишинев – Житомир. Это было что-то из ряда вон выходящее! Посудите сами: партизанские катакомбы, Дерибасовская, Молдавия и Котовский, родина Павла Корчагина. Незабываемая экскурсия.

Не забыла она и себя. В 1989-м побывав по маршруту Вильнюс – Калининград – Брест – Минск – Каховка – Хатынь; это – Литва, Кенигсберг, Брестская крепость, Белоруссия, сожженное фашистами село. Привезла оттуда многое – фотографии и впечатления, рыбу и янтарь, одежду и сувениры. Я бы тоже так хотел... В своих совместных отпусках мы и на Западной Украине побывали – Львов, Черновцы, Тернопольщина, Хмельницкий и его Подолье; заносило и в Казахстан. Москва и Киев для нас были хорошо знакомые и по отпускам, и по командировкам. Ленинград, Запорожье, Хмельницкий, Куйбышев и Тольятти – мои курсы повышения квалификации. Красноярск, Алтай, Ю. Урал и Зауралье – наши адреса местожительства. Мои командировки и работа – от Сахалина и на Запад, плюс на Север в Ханты. В свое время я облазил, исходил и изъездил Челябинскую, Свердловскую, Курганскую, Тюменскую области, Алтайский край, у жены за плечами командировки в города и их «веси» – Сахалин, Хабаровск, Иркутск, Улан-Удэ, Забайкалье, Братск, Томск, Кемерово, Петрозаводск. Чего только стоят такие, как город Зима, станция Ерофей Иванович, Заиграево и еще многое, где холодно и интересно.

К нам в Старый Оскол, где мы начали жить с лета 87-го, тоже, однако, гости приезжали, нечасто, но были: в 88-м приехал с семьей наш знакомый маркшейдер  А. Комогоров из г. Кургана, в 92-м была сестра жены со своей семьей с Украины. В 95-м побывали моя старшая сестра с детьми с Урала.

 

Мой отец, участник и инвалид Великой Отечественной войны, никогда не говорил о том, что хотел бы видеть детей своих живыми и здоровыми, чтобы им в их взрослой жизни больше не выпадали тяготы 50-х и начала 60-х годов, чтобы были грамотными и образованию их не мешали бы события и трудности текущих лет, чтобы стали неголодными и счастливыми, чтобы прошедшие грозы дали его детям остаться людьми и честными, чтобы они выжил в те суровые годы и чтобы были у него внуки, и от правнуков он бы не отказался – дай бог дожить! Всё «то» для него само собой было делом уразумеющим: трудности минуют, будет светлое будущее для его потомков... Но чтобы снова не повторилось для них то, что выпало на его долю и судьбу его жены.

Но он никогда не сказал мне об этом, он просто жил, работал, боролся против невзгод, не рассусоливал время попусту – охотился, строился, рыбачил, сажал, добывал, ремонтировал, ездил, помогал, давал толковые советы. И я, получивший высшее образование (все мы – его дети, получили высшее и среднетехническое образование) никогда не скажу дочери «то», о чем так и не поведал мне отец. Я чту его «завещание», чего бы ни стоила моя прожитая жизнь, я тоже хочу увидеть и построить для дочери безоблачную жизнь, насколько того хватит меня; пусть пореже для нее будут 90-е дурные годы с их российским «командиром» (по воле случая он был в свое время первым секретарем Свердловского обкома КПСС – за год до моего поступления в институт; говорят, молодому Ульянову вручал аттестат Керенский...).

Что у отца стояло перед глазами – порушенные города и разоренные села? У меня перед глазами стоят десятки деревень и поселков, хуторов и сёл, где я был, жил, работал и проезжал через них и мимо них... Порой тоскливо и отчетливо вспоминаю их, и тогда воротит страх (запоздалый фантомный синдром; отец часто жаловался на боль в ступне правой ноги, которую ему отрезали в 45-м) – как же там жили тогда люди и я вместе с ними... Слава богу, что еще северные кошмары отпустили память. «Теперь я свободен, лечу налегке, последние силы жгу, но тот, который в моем черепке сидит, считает, что он истребитель...»

А вообще-то – экспедиция занятная штука. Вот вам «пару» анекдотов на закуску из «романтики».

Чукотка, чум. «Вот и зима к концу. Весной запахло», — говорит чукча. «Прилетит винтокрыл», — отвечает ему жена. «Дура, вертолет называется». «Тебя огненной водой напоят...» «Че-че, спирт, называется». «Нашу дочку лапать начнут, приставать, эти бородатые рожи...» «Дура, экспедиция называется!»

Глухая тайга, две древние старушки на завалинке кондовой избы. «Мань, смотри-ка, к нам гости, — говорит одна. — Да ты не туда смотришь, направо зри, где ручей, щчас появятся». «Заблудились, бедолаги. Да это ж геологи». «Сейчас будут картой тыкать, про ручей и дальние утесы спрашивать, как, мол, туда дойтить. Ты, Мань, встреть сходи их, а то чего б не случилось...»

Заблудилась партия в тундре, метель метет, с винчестером их встречает у чума ненец. Спрашивает: «Ты кто? Геолог. Заходи, обогрейся. А ты кто? Рабочий. Проходи. Знаю. А ты кто? Начальник партии. Стой, врешь – начальник партии у нас один, далеко отсюда сейчас сидит, в Москве – ненец все знает. Не обманешь, а ну назад!»…

Из неотправленного письма моему старшему брату: «Погоду смотришь по телевизору? Якутия – минус 50, Норильск минус 35, в Хакасии холода, в Сочах – большой плюс. Так что у вас там натворил Чебаркульский «пришелец»? Хандра одолевает. Это что – болезнь, глупость или мудрая старость? Если бы ты спросил, чем я занимаюсь последние месяцы этой зимы, я бы ответил: работаю медведем – сплю, лапу сосу, весны дожидаюсь; ну и, конечно, телевизор смотрю – как там Сахалин, Красноярск, Норильск, Алтай, Урал, Ханты, Украина. Если будут у меня изменения – черкну; одно только чувствую – «не моя уже эта война...»

Вера Феодосиевна дважды выезжала со своей Украины на Урал – в Миасс и Курган, когда уж слишком долго не видела свою любимую и пока единственную внучку – до 1981 года, когда ее вторая дочь родила ей снова внучку. Я всегда спрашивал и себя, и жену – на какие «шиши»? Да еще везет кучу подарков и вкуснятины. «Пока вас дождешься... У вас работа, переезды... Видеть раз в год у себя, пусть даже на две-три недели, этого мне мало!» Смеялась: «Да не тащу я на себе эти сумки, махну грузчикам чекушкой – они и доставят, и погрузят, у русских, зять, ведь тариф не изменился – бутылка?» Ох уж эта хохлацкая хитрость, да и где вы видали его без «сержантских лычек». «Мне, — говорила теща, порой приоткрывшись душой, — одной много ли надо? Оклад кладовщицы на заводе невелик, да и младшую вон – это не старшая, не молчит, требует – выучить надо, в своем местном автодорожном техникуме хотя бы! Гоню самогон. Ты ж сам помогал при ваших приездах, клиентура есть, милиция «понимает» мое горе и заботы. Вот так и спасаюсь». Тогда, в 79-м в Миассе, единственный раз я сделал это, организовал и настоял – и последний, они встретились в нашей неблагоустроенной квартире: мои мать и отец и моя незабвенная жизнерадостная теща. Сваты и бабки. Внучка всё  липла к украинской бабушке, уральская на это фырчала, как таежная рысь, но куда обаянию Украины до сурового Урала. Эту битву моя мать проиграла. Но зато отец и теща... – говорили, понемногу выпивали, слушали друг друга, расспрашивали, удивлялись и радовались. Сели вечером за стол, потом мать ушла спать, угомонились только к утру, довольные и просветленные, радуясь за «сына, зятя, дочь, невестку» и, конечно же, за внучку. Пили самогон украинский, чистый как слеза, заедали домашней колбасой, грибами, пробовали черешню и бруснику...

Я благословляю судьбу за эту встречу.

Второй раз, уже в областной центр Зауралья, она приехала в канун Нового, 1983-го года. Трудно было понять эту «торопливость» приезда – зачем такое расточительство и удар по своим финансам и карману, а, теща моя дорогая! Но видно чуяло ее сердце не так уж далекую и вечную разлуку. Нам, грамотным и живым, однако, не понять. Я и спросил у Веры Феодосиевны разрешения пригласить гостей на вечерок 31-го... «А потом мы их посадим на автобус и отправим по домам» – своих великосветских коллег по работе в нашем «Стройобъединении». Чего только не было на праздничном новогоднем столе – дары уральские, «радушие» украинское, забитое кедровым орехом и сиропами – гости от ничего не отказывались, «грузились» по полной, забыв про время и наступающий на пятки Новый год. Когда теща на «посошок» гостям открыла чемодан с дорогими шоколадными конфетами, чекушками со «слезой», грецкими орехами – и многое тому пошло в дар, деткам и женам, предела восторгов уже не было! Рассовав по карманам, еле на ногах, гости пошли вместе со мной на автобусную остановку – благо, что близко и не благо, что время было под 24-00. Втолкал всех кое-как, даже главный механик ребра сломал. «Не жалко?» — спросил я тещу, вернувшись. «А что жалеть? — откликнулась теща. — Внучка ты моя, ты где? Не дали папины прохиндеи порадовать, поздравить тебя... Приснула? Ну иди ко мне – вот тебе конфеты, орехи, черешня – папа твой ее очень любит, но он уральский, ему надо». «И это всё моё?» — пролепетала ее сонная шестилетняя любимая внучка.

И не только. Из отдельного пакета была на свет божий извлечена кукла – миниатюрная девочка в аристократическом длинном платье при шикарной прическе. Стоила та кукла, насколько можно было понять и оценить это небесное создание, явно как зарплата Веры Феодосиевны, и где она ее купила только и за какие деньги... Кукла эта выдержала почти дюжину моих семейных переездов и еще два последующих, но по-прежнему сидит на видном месте – ее любят и о ней заботятся. Это я, отец, подсовывал дочери в детстве машинки и автоматы – она игралась ими, затем они почему-то вечно ломались... Ведь говорят же, что женским рукам техника плохо подвластна – а ну и правильно. Были у ней куклы – скромные и богатенькие, она их уважала и берегла годами.

Теща и зять, по народным преданиям – несовместимы. Как и свекровь и невестка – ну какая же мать хочет несчастья сыну? Но отец мой и жена моя с годами и городами неплохо «спелись» – она была неплохим дипломатом и не оценивших другими ее усилий авантюристкой, отец мой заимел ласковую и умную невестку. История повторялась: отец, малопьющий, и его невестка, не любитель выпить – так вроде в народе говорят, нашли общий язык, но всё же с трудом противостояли «уральской рыси». Последний раз все они встретились в Кургане, в июне 87-го, когда мои родители, узнав о нашей «мечте» уехать «куда-то вновь», ринулись на эту встречу в полном и большом уральском составе... С тех пор много воды утекло.

... Успокоились мои люди, разбросанные по весям – «Березовая Роща» называется, где шумят вечные березы, Каплино, где капает горечь утерянного... Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

 

. . .

 

Рожденный ползать – летать не может. Сказал в свое время Горький. И (но) через тридцать лет покаялся в своих словах.

Хитросплетений в этом мире много... Хитро сплетена жизнь каждого живущего в этом подлунном мире. Сеть та не густая и не жесткая, не мягкая, гибкая и прочная, не удавка и не воняет вечной фортуной. И в этой сети кто во что горазд: кто в лес, кто со двора; кто за место под солнцем, а кому и тенева люба... Ходят в церковь и веруют в суеверия, или – ходят к гадалкам и требуют астрологов. Да вы вглядитесь, дщерь несчастная, – сами в себя и да постигнет для вас удача в понятии самого себя... Да, человек делает сам себя, но и хитрое кружево его сплетений удач, случайностей, цифр, территорий, то есть всего того, что человек творит на своей земле в свое время, – вполне ведь осознается им. И получается узорное изделие, что недоступно даже искусным ювелирам, уж на что у них присутствуют искус и дух неземного сияния их творений. Хитросплетения жизни нашей, во всём их «блеск-чернота» сложнее, не каждому дано понять свою суть и их, хитросплетений своей жизни, которые есть обязательно. Да вы вспомните минуты и часы, даты и цифры, факты и случаи, которые были у вас... И вот тогда!..

Может, вам и рано знать. А мне пора. Расскажу. Как бред, как на духу. Про всех, или почти всех своих и «своё», про что понял и осознал. Что ведал и понял, наконец. Хитро-о! Не всё объясняется наукой и расстановкой планет на небосводе.

... Вот почему-то я бригадир на сборке картофеля на первом курсе института, среди таких же в основном 17-18-летних юнцов.

... Вот через год я снова бригадир на геодезической практике.

Я – Зверь и Лютый, честный парень и непонимаемый на другом курсе.

Курить начал в 17 лет, водку пить – и «уважаю» именно ее, а не что другое, хотя разбираюсь и в «ином» – начал с 28 лет.

Понял, что жизнь прожить – не саксаул найти и перекати-поле в степи. Что эмоций не избежать, а посему – к барьеру, голодранцы духа!

Если геолог бродит в 3-х соснах, то почему богатырь заблудился у камня во трех направлениях... Тогда куда податься бедному землепашцу-рудокопу?

Морально я виноват перед «Джетыгарой», Поронайском, Пермью... Но я не хотел зла, которое причинил его отдельным обитателям.

Ну а теперь – к делу, к барьеру! Стреляйся с Судьбой, хитро сплетенной тобою же самим... (И другими тоже)

С фронта отец пришел без правой ноги до колена. Я после травмы на севере в 86-м часто волочу правую ногу. Мой младший брат, живущий ныне в Хакасии, подрезал случайно на сенокосе сухожилие правой ноги.

В апреле, в один день, родились мой младший брат и моя дочь. В июле – моя жена и многие мои лучшие друзья.

В роду нашем вечно воевали: брат отца на Д. Востоке, их отец Евгений погиб в 44-м на фронте под Ленинградом; а еще – уж не знаю, кто он мне – тот воевал за Деникина в казачьем войске, а почему его прозвали Дед Колчак – уму непостижимо... Но глаза его загорались, когда он вспоминал дела минувших дней – до сих пор дивно, что живой и точил свою шашку. Дед моего отца – воевал в Японскую – ту войну, что была на заре ХХ века.

У нас, братьев и сестры, пути пересекались и повторялись: в Миассе старший брат закончил геологоразведочный техникум, а потом – спустя – я там жил, чуть ли не по соседству; я учился в Свердловске – и мой «младшой» там оказался; мы, двое младших, поперлись – с благословения и подачи своих родителей – в Красноярск на своих студенческих каникулах к своему старшому, а через полгода из Хакасии, где был на практике, я съездил к брату уже один; после института я попал работать в Красноярск, наш младший через несколько лет попал на золото-драги в Хакасию. Жизнь тесна, и не вечно бьется на Урале.

За дочь я тоже рад... Долго смотрел на нее и зарычал: «И доколе сиднем сидеть будешь? Ну, объездила ты с нами дитем неразумным полдержавы – но да пора и самой! С моей подачи да и она сама – освятилось: Украина, Юга, Москва, Центр. Россия... Не то, конечно, но всё ж «райцентр» пройден и маленький волкодав на что-нибудь сгодится. «А то любит тыкать мне моим высшим образованием и Большой Географией, которой я, на грех свой, обучил ее». До четвертого класса ее натаскивала, ленивую упрямицу, мама, которая взмолилась под конец: «Не могу больше. Не знаю и сил нет». Я засучил рукава, благо что бросил свою северную экспедицию, вспомнил, как проводил через дорогу свое чадо первый раз в первый класс (и затем запал... пропал на четыре года из семьи – подарки, короткие наезды и тусклые вечные прощания) и – уже на новом месте занялся образованием своей любимой дочери. Я простился с давней своей мечтой о втором высшем образовании – стать журналистом и литератором... наверно, я погиб, глаза закрою, вижу – стал работать в карьере и постарался забыть себя. Свой прошлый гонор, по крайней мере (или же что иное?).

В школе дочери я «учился» неплохо – подтянулся по истории, залюбил географию, немецкий для меня... Да, нас в институте заставляли переводить горный журнал и запросто читать немецкие газеты; познал заново школьную физику, пытался заново вспомнить высшую математику и высшую химию – не очень-то получилось... Зато рефераты мне удавались блестяще, но с некоторыми жалобами и замечаниями. «Пап, моя училка косится на меня и спрашивает, кем ты работаешь?» «Ну явно не доктором технических наук», — мстительно думал я и начинал работу над «ошибками» – по-моему это так у них называлось....

Я «закончил» школу – это уже 9 классов, что равнялось моим далеким восьми, закончил – ни бум-бум сам – швейное училище весьма даже неплохо и с хорошим разрядом, захотел поступить (с кем-то) в сельский агротехникум, но мама не дала. «Не отпущу в дикую деревню, где даже туалет под забором, — заверещала моя жена. — Хватит того, что мы с отцом были голодные-холодные, трудное детство... Пусть дома сидит, не разорит нас». Демагогия, но, заметьте, сильная.

... Так я не про то! Извольте, сударь, ваши хитроплеты. Насчет цифр: вот жил я в Осколе в одном из микрорайонов, дом 13 кв. 42, а в Озерске, где остались родители (и где мы жили вшестером в 2-комнатной квартире), адрес был таков – улица Береговая, дом 3 кв. 87; младший братан где-то в Хакасии, в одном из его райцентров, заимел свой собственный дом №87 на улице Береговая... Поневоле заверуешь! Через года-города-расстояния... А я что говорил?! Но ведь и это не всё. Допустим, мне было уготовано много раз отмерять по куску жизни в 10 лет, чтобы заново попадать снова туда же – в город, район, местность... В Читу, на Алтай, на Урал, в Озерск... Но это уж – другая, серьезная ипостась, ну явно только боком идущая к моим «итогам», но опять же – как всё хитро закручено в этом «тесном» мире...

По линии моего отца – их было шестеро в роду, по линии матери – тоже шестеро. Но в отцовском семействе их было пятеро братьев и одна сестра, в материнском семействе – пять сестер и один брат. От них всех, не считая умершего в войну Ильи – брата отца, досталось мне с десяток двоюродных братьев и сестер со стороны отца и полтора десятка по линии матери. В детстве я их всех знавал, часто все старшие наши посещали друг друга; мои двоюродные многочисленные братья взрослели, кто оседал на родине, кого уносило вдаль, иль гибли по глупости некоторые... Отец мой, старший в роду, и умер последним – в 2005-м; а вот у моей матери – умерла она в октябре 1999 года, и поехал я к ней на могилку с опозданием, и меня встречали отец с сестрой в Челябинске... По дороге заехали в поселок, где проживали четверо оставшихся детей самой старшей сестры моей матери. «Здорово, Иван!» — «Здорово, пропащий!» — так мы приветствовали друг друга, двоюродные братья по материнской крови, седые и по полсотне лет каждый. Из маленькой комнаты бодро вышла (восьмидесятипятилетняя) бодрая сухенькая старушка, моргнула глазенками: «Вань, ай приехал кто? Чуется мне...»

— Правильно чудится. Аль не узнала, старая?

— Ба, Генка! А это кто? Сынок твой средненький, большой стал, и не узнать. Дочку твою знаю, видимся. А что жену-то свою не привез?

— Нету больше ее. Я ж тебе говорил в прошлый раз... Запамятовала. Все твои – брат и сестрички – давно в гробу.

... Почти полгода, начиная с конца 84-го, мы высылали приличные деньги на Украину для лечения моей тещи – ей становилось всё хуже и хуже, отказывали почки. Высылали на имя ее дочери – сестры моей жены, для уверенности в обязательном их получении и целевом использовании. В мае жена взяла отпуск и уехали к матери: «Продержитесь без меня? Я вызову вас вместе, а еще лучше – бери-ка ты отпуск и приезжай, поторапливаясь...» Шли дни, и не было известий. Я выбил отпуск – почти два года не был с этой Трассой Изысканий и Севером, забрал дочь из школы на неделю раньше окончания ее учебы.

В тихом бесприютном доме никто нас и не встречал. Навеяло стариной: в 1971 после службы в армии мой старший брат уехал работать в Красноярск, в 1973-м я по окончании института покинул родной дом, в 75-м младший брат, получив диплом, отбыл в Нижний Тагил, вскоре сестра наша вышла замуж и переехала от родителей – в родных пенатах стало тихо и спокойно, двое наших стариков ходили по квартире и тыкались друг об друга, не зная, что делать... И чтобы им не жить тогда, без забот – детей подняли, разлетелись орлы, а вот... Не хватает беспорядка в этом уютном покое, как обрезало что-то...

Конец апреля, а холодно было тогда на Украине. Мерзли дочь и племянница – дочка сестры моей жены, тенью бродила по дому Юзефа Ивановна, похоронившая уже в 60-х одного из своих сынов. «Господи, — молилась она украдкой, — не забирай мою Верочку! Она ж такая еще молодая, 50 только... Чтобы тебе не взять лучше меня, старую».

Юзефа Ивановна помнила и знала гражданскую, мужа – председателя их первого колхоза, Большую войну и оккупацию ее села румынами, где она хоронилась от бед со своими сыночками и Верусей. Помнила и отца-поляка. Много знала эта женщина. «Ты с детьми занимайся – отвыкла я от них, всё ж правнучки уже, бегают как молодые лошадки... А я, я по хозяйству – приготовлю, приберу, посуду помою. Как там мои Лена и Вера?»

Я не знал, как ответить любимой бабушке с ее любимой внучкой. У меня-то их, бабушек, только боком и на бумаге... Когда столько внуков и внучек – не хватало посему широты и доброты у моих уральских бабушек, и не посему ли я рос без бабушкиного ласкового слова, без отцовского надзора по мелочам, под ворчанье и громыханье своей матери... Вот вырос, таким стал – добрым и недоверчивым теленком, жестким и направленным, но всепрощающим.

Я закрывал по ночам маленьких мерзляк чуть ли не лоскутьями – почему-то всё ценное: посуда, мебель, белье пропало (было уже вывезено?) из дома; сидел и думал... Тихо подходила Юзефа Ивановна: «Спят? А ты что?»

Вот то-то и оно. Наконец я решился и поехал в Винницу в больницу Пирогова. Оттуда я приехал как побитый пёс, но Юзефа Ивановна смотрела на меня так, будто я должен выдать ей долгожданную хорошую весть.

Что ей я мог сказать? Хрипящая теща на мое бормотанье сказала, с трудом улыбнувшись: «То мелочи, не получала я ваших денег. Не бросай дочь мою, она сгорит в одиночку. И всем вам и моим тоже – пожить еще. Жить хочу!» Я сходил на ближайший рынок, купил ранней дорогой клубники, но жена не дала донести до палаты: «Спит. Я потом сама ей передам. Езжай».

Вот и всё. Через несколько дней вдруг во двор въехал большой рейсовый автобус, и из него высадили покачивающуюся и залитую слезами мою жену. Да, трудно остаться без матери в 32, без бабушки – в девять лет; тяжело, когда дети умирают раньше родителей. Когда хоронили Веру Феодосиевну, то ее соседка по дому – главбух завода – с недоумением спросила: «А зачем вы высылали деньги на ее адрес, получала-то ведь не она, да? А денег на лекарства Вере не хватало, она уже пластом лежала дома и не выходила – я по бухгалтерии ей выписывала деньги... На еду и лечение».

Годы утекли с того момента того времени. Что-то еще держалось между сестрами и уже трещало по швам. Лихие 90-е – помирай каждый сам – окончательно добили разлом. И они – сродные сестры по матери – тихо мирно разошлись по курсу и призабыли существование «другой».

... Не прощу! Не забуду! Мать не успела еще умереть – как младшая сестрица всё утащила из дома. Не успели до кладбища донести гроб, она уже вся в делах и заботах – «Вы претендуете на квартиру, обстановку, вещи?» Все наши денежные переводы угробила себе на парфюмерию, на тряпки, на бесконечные разъезды, на обои – надо же ремонт их съемной квартиры в Виннице было делать, это вы ни в чем не нуждаетесь! Да за то, что мы и дочь наша «не нуждаемся», мы прошли тысячи километров и десяток лет, мы не клянчили с Украины и от Урала – стыдно было, но мы... Но я и не забыла тех кирзовых сапог и морозы, что достались мне сразу после техникума в Сибири. Страшно было слушать мою жену и тогда, и позднее... Да не бери ты отсюда ничего, всё же есть дома. Нет, дорогой, я возьму – на память о матери...

Помните тот барельеф коричневых оттенков, где сидит на скамье женщина с ребенком – чуть ли не стиль а-ля Древняя Греция, теще моей он где-то понравился, ну и купила. Да вы направо взгляните – это он висит на стене.

Впрочем, оно, может, понятно – моя жена с 53, а ее сестра ой как далеко младше. Это примерно так же, как я и братанчик мой, однако тот помладше меня чуть-чуть. То сказ особый, не могу врубиться до сих пор, да и спросить не у «кого» – мы с братом не виделись после 1985-го сколько уж лет, а? А еще называются родные братья! Шарахается от меня, что ли, так далеко, и всё дальше друг от друга живем – не дотянусь, письма «не пишет – не пишем». Вот и вся грусть... До разборок ли? И всё ж любопытно...

Я всегда уважал в хохлах, извините, в украинцах их знаменитое упрямство – в дополнении, конечно, к нашему уральскому. Они никогда не сболтнут лишнего, особенно свои родовые тайны и «оно близлежащее». Как-то подпитый мой Батя на красный (уже) День Победы изрек: «Кабы не тот хохол, ты бы, сын мой, витал бы еще где-то, как там у вас по-научному,  – в астрале!» «Да ну, отец! Это как?» «А вот так! В польском городишке взрывом снесло отсек стальной изгороди, я укрывался от пуль за кирпичным ее основанием; за секунду до минометной мины – фрицы били по нам на отвес, из-за разрушенного здания, явно ожидая прорыва, на меня, молоденького сержантика, полгода как на фронте, вдруг сверху свалился наш старшина – он шел аж от границы и до границы... Это, значит, закрыл собою. Ну, значит, его и убило той тяжеленной решеткой, а я вот... Спасибо!»

Советским украинцам – спасибо тому «хохлу», спасшему моего отца; спасибо тому деду Пивоваренко, усатому и могучему – седьмая вода на киселе? – к которому два года подряд мои родители возили меня с братом на каникулы... Гой, я помню его сказки о чудесной украинской вишне. И не оттуда ли? И не туда ль меня потянула извилина моя хитроумная, ибо понял я уже в юности, что не останусь жить на Урале, хоть и дорог он мне как Большая Родина...

Только через несколько лет, спустя долгие годы после нашей свадьбы, жена моя рассказала мне вдруг... Значит, время пришло.

Свадьба наша состоялась в Красноярске. Было не так холодно; но в фате, конечно... На свадьбу прибыли все – я первый из четырех детей своих родителей создавал свою собственную семью. Все: отец в шикарном старинном костюме 60-х, насупленный и серьезный, а в стальных льдистых глазах прыгают озорные бесенята; мать, суровая, при крепдешине, с поджатыми губами, этакая монахиня, познавшая грешную жизнь; старшой брат, геолог Красноярской ГСЭ, тихий и спокойный, сопереживающий братану своему младшему, его удаче, и благословляющий; сестра старшая из ее троих уже взрослых братцев – в глазах восхищение, одобрение и радость... Ведь она тоже помогала «становиться» двум младшим братьям в их институте; младший брат, студент-четверокурсник, будущий горняк – удивление? Зависть, что всё нелюбимому матерью братцу? Задор молодости светился в его взгляде и строен был тот 20-летний хлопец и красив, еще не побитый молью и невзгодами. Ах эта свадьба, свадьба, пела и плясала... А еще: с далекой Украины шлет новобрачным свой привет теща: подушки перьевые и комплект постельного белья, и денег – сколько смогли – от семейства далекой Юзефы Ивановны! Всё – молодым нашим! Жениху было 22 с половиной, невесте шел 21-й.

Свадьба гуляла знатно и круто, не богато и не плохо. Вечер в узком зале ресторанчика, присутствующих чуть поболе 20 или 30, наутро – в общаге, под молодежный вой и шампанского из ведра для всех... Угасала в съемной квартире молодоженов. Да, и ведь чуть не забыл: был на моей свадьбе и посланец от «моих» маркшейдеров – будущих дипломников 74-го Александр Макаров – серьезный парень, и даже очень, с задумчивым и живым взглядом.

Свадьба «разбрелась», напоили наконец-то Сашку Макарова; старшой украдкой сунул мне большую купюру – «это мать мне дала, а мне незачем, вам больше пригодится». Спасибо! Нам, нищим, пригодится...

На той свадьбе, где невеста была так молода, красива и обаятельна, а жених – могуч и серьезен... Младший брат жениха, танцуя с его невестой, небрежно ее спросил: «А давай сбежим! Со мною. Что тебе этот старик, мой брат? Я тебе дам весь мир... Почему ему всё? Чем я хуже, буду горным инженером, мы с тобой одногодки, прекрасно заживем... Чхать я хотел, что другие не поймут. Я как увидел тебя – так влюбился... Хочешь на колени встану?!»

... За мной ты, парень, не гонись,

Слабоват против своего же брата...

«Странно и смешно наш устроен мир...» — пел Ободзинский в «Восточной песне» в конце 60-х.

Почему тень моего младшего брата преследовала меня долгие годы – я точно знаю, что это так, уверен, я слышал-видел-рассказывали... Не грех и вспомнить, чтоб попытаться разобраться.

По моему совету он после школы поступил учиться туда же, где учился я – «Зачем тебе твой радиотехнический техникум?» После практики на Балхаше, когда меня не дождался старший брат из армии и уехал в Красноярск, мы, младшие, через полгода полетели к нему в гости – вместо Джетыгары я был на Балхаше и там задержался по уважительной личной причине. Как вы поняли, потом – летом 72-го, после четвертого курса, я был на практике в Хакасии и тоже успел повидать старшего брата, а еще через год попал по направлению на работу в Красноярск... И через четыре месяца там была моя свадьба. А да, чуть не забыл упомнить – так ли важно это? – через первые полгода учебы моего младшего брата меня вышибли из института по смехотворной причине и восстановили только через месяц – младшой тогда родителям меня не сдал. Спустя полгода после моей свадьбы мой братишка едет на практику в Джетыгару и встречает там шикарную блондинку; если быть точнее, она сама нашла его и спросила «есть ли у него, при такой же фамилии, брат старший?»

Я, конечно, был и существовал на самом деле тогда еще в Красноярске. Блондинку ту я знал, с соседнего горномеханического факультета, защищались в одно время, помогал ей чертить и оформлять диплом, она всё нервничала, что не успевает. Она хорошо играла на пианино, я же предпочитал что-нибудь писать в тишине... В итоге, уже после ее защиты диплома она набила мне морду подушкой и я ушел, оба мы остались неуспокоенными. В той Джетыгаре мой младший брат после упорного ухаживания за блондинкой получил примерно вот такую словесную оплеуху:

... Не тянешь ты против брата,

того поневоле зауважаешь.

А через пару месяцев после той «Джетыгары» и я с женой, возвращаясь с Украины из отпуска, заехал (прилетели) в Свердловск – повидать моих друзей и моего младшего братишку...

Из своего Нижнего Тагила ему пришлось бежать в Хакасию – жизнь, такая вроде бы веселая и беззаботная, дала трещину. Там работал на золотых приисках и драгах.

В 1982-м, летом моя семья уезжала (переезжала) из холодного Златоуста в теплый областной Курган (это на восток, до Челябинска – полторы сотни и еще до самого Кургана чуть более двух с половиной сотен километров). Жена пожаловалась мне, что брат так и не помогал в погрузке, хотя мог бы... Мы вызвали его из Хакасии, пока одного без семьи, чтобы он занял мое место горнотехнического инспектора – всё было увязано, схвачено, согласовано, предоставлено и представлено; чего это нам стоило, можно понять.

Уже в Кургане, где я стал работать главным технологом объединения, чьи заводы были разбросаны по всей области, до нас стали доходить весьма нелестные отзывы о «новом» горном инспекторе: нашел себе какого-то друга с «Биржи»,  под Новый год с удалью гулял на Ледяных горках, слабоват в горных параграфах, неадекватен в решениях и требованиях. И тогда я решился на проверку своего братца, рассчитал и прикинул возможности своего посещения. Я поехал в недельную командировку в Щучье, где рядом находился один из наших заводов, круто переделал дела, уложив их всего в несколько дней, и рванул в побег: Щучье – Челябинск – Златоуст, прибыл туда поздним вечером, не захватив последнего автобуса «Златоуст – Куса – Магнитка». Заночевал у друга – коротко и без тостов, «увидимся, подъеду к выходным» — сказал другу (увиделись мы с ним потом только в 2001-м). И рванул рано утром дальше – вариантом «Б»: трамваем до глухой окраины и далее пешком через перевал по плохонаезженной дороге; шел налегке, «запакованный» по возможности – знал, на что шел. Через три часа я достиг цели – в январской стылой дымке передо мной лежал несостоявшийся Титаноград с его 18, а ныне 9 тысячами жителей. Зашел в рудоуправление, стараясь быть незамеченным, но – узнавали, здоровались, расспрашивали; потом, в центре, купил две бутылки вина, зашел, интересуясь, в книжный магазин и там нарвался на «своего» бывшего начальника отдела техники безопасности рудоуправления... сказал он:

«... Тебя боялись и понимали, в узде держал, а он как марионетка...»

Брата не было, уехал в Челябинск на совещание. Я и его жена – смесь украинской и хакасской кровей, сидели и пили вино, дожидаясь горного хозяина. «Наконец последнего из ваших увидала!» — сказала она (больше ее я в своей жизни так и не увидал).

Приехал брат. Поругались. И на ночь глядя я уехал в обратный путь. Опаздывал уже...

Ему пришлось уйти из инспекторов. Помыкавшись еще некоторое время на «Бирже» – лесозаготовках и в Кусе, он уехал с женой в «родную» Хакасию.

В октябре 85-го – я с севера, он из Озерска, – мы встретились ночью на два часа в Кургане. И расстались. Уже навсегда, нам уже не было отведено в дальнейшем личной встречи. «Даже тушенкой не поделился, которую ему дали родители», — пожаловалась мне жена.

В 99-м он замучил меня письмом и последующей телеграммой. «Вышли денег, надо на покупку автомобиля». Но у меня не было такой суммы, и я переслал его депешу отцу в Озерск... Однако тому человеку, неравнодушному к своим, не до того было – заболела сильно его жена (наша мать) и в октябре померла, чуть-чуть не дождавшись правнучки.

В 2001-м я был на родине и видел постаревшего, сдавшего отца. И я заорал через тысячи верст, чтобы голос мой дошел до Хакасии: «Посети отца, стар он стал, недолго ему осталось. Успей повидать, пусть порадуется наш дорогой старик». Их встреча состоялась на следующий год, а еще через год я смотрел у сестры кинопленку... «Что, не узнаешь, что ли? Да это же наш младший братишка... Ну да, почти полсотни лет».

 

... Я не люблю, когда читают мои письма, заглядывая мне через плечо... И еще я против выстрела в упор... Я не люблю манежи и арены, на них мильон меняют по рублю, я не люблю большие перемены... Высоцкого я любил еще со школы, тех далеких 60-х. Я не считал себя грабителем и мародером, когда начальником партии отдавал распоряжения своим подчиненным: пособирать дохлых замерзших кур у разбитой фуры на автотрассе; взять несколько мешков картошки с почему-то брошенной баржи; подобрать консервы на песчаной косе в районе вдребезги разбитого баркаса; ловить в протоках топляк-бревны; воровать дрова, предназначенные для школы, лютой зимой... Да мало ли еще чего поганого я натворил. И доброго – тоже! До жестокости не доходил, останавливаясь за шаг до рубежа. Со своей женой на одном предприятии или в одном учреждении я работать не любил, но довелось – пыталась поучать, подсказывала, критиковала; страшно не любил я этого менторского тона липовых всезнаек, и ненавижу лютой ненавистью до сих пор. Посудите сами: горный инженер и техник-маркшейдер, главный инженер щебзавода и лаборантка ОТК, главный инженер завода стройматериалов и нормировщица, горнотехнический инспектор и инспектор отдела охраны недр, начальник изыскательской партии и камеральщица...

Мои друзья ей очень нравились, все пришлись ко двору и с ними она всегда находила общий язык. Особо надо сказать об Александре Ивановиче Фертикове. «И где ж ты его откопал», — спрашивала жена. «А в третьем классе школы, где вместе начали учиться». Встречи наши проходили нечасто, не чаще раза в год, когда он в своих длинных отпусках заезжал из режимного санатория города Судак к нам в Миасс, Златоуст, Курган, забрался даже в Красноярск и с неделю лазил там на знаменитых «Столбах», ожидая, пока я вырвусь из своей третьей сахалинской командировки; привозил большой портфель шикарного вина – моя жена и Сашка были оба «не любители выпить», что потом их и погубило. Я как-то раз заезжал в родной Озерск не один – с маленькой дочерью, так она потом всё спрашивала: «А когда пойдем еще к дяде Саше и его маме, что там делает сейчас его кот?». А кот, здоровенный и рыжий, надо сказать, был очень своенравный и дюже самостоятельный, ну весь в хозяина. Сашка два года подряд поступал неудачно на геолога, потом служил в Калининграде, где за какую-то провинность был разжалован из сержантов до одной «лычки» на погонах. После дембеля, вернувшись в родные пенаты, работал, облазил горные копи, закопушки и выработки во всей округе, закончил вечернее отделение местного химического института. Всё мечтал о горах – он по молодости как-то был на Тянь-Шане. Ездил эпизодически в Волгоград, улаживая личные дела, но так и остался холостяком, всё еще не забывая в памяти свою первую любовь – школьную Ирину. Умер он 8 марта 2000 года, не дотянув до полустолетнего юбилея, но довольный, что дотянул до XXI века. Вот такие вот пироги.

Два других мои друга, однокашники, живут в Свердловске. Последний раз мы с ними гульнули в 2001-м, когда я специально заезжал к ним. Они еще живы, мои други, чего и дальше им желаю – Виктор родом из Миасса, Александр из Оренбуржья. Чего тебе не хватает – ищи в друзьях?

И есть у меня еще три «моих» маркшейдера, их тоже знала жена: Стас приезжал к нам в Миасс, когда находился рядом в Чебаркуле на военных сборах; Макар был на нашей свадьбе; Сашку мы уже «нашли» в Кургане. Почему я называю их «мои маркшейдеры» – они курсом младше, вместе мы на частных квартирах проживали, да и потом помогали друг другу в учебе и не бросали в беде. Стас должен быть на шахтах Буланаш – Артемовск, Макар где-то «пасет телят» на севере, а Сашка мог и загнуться.

... Вот, видите – заспешил, тороплюсь излагать, прессовать начал годы в минуты и короткие строки, а жаль – ведь есть еще о чем поведать...

Мы – я и моя жена – дополняли друг друга: по натуре она была авантюристкой, порой скатывающейся до непонятных афер перед лицом окружающих ее людей, я стал романтиком-прагматиком из серии «если не я, то кто». Я редко ограничивал ее свободу, инициативу, зарплату отдавал всю и имел заначки редко – разве что для полезных дел. Возможно, упустил я ее жизненный «бег», сорвалась она, пошла последние годы своей жизни вразнос. Но опять же – имею ли я право осуждать ее, когда после нищеты, испытаний и невзгод, выпавших нам, она наконец возмечтала, что может быть абсолютно свободной – в трате семейных денег, в действиях и поступках, в личном времяпрепровождении, в амбициях, от ржавых обязательств.

Меня не обошли стороной многочисленные травмы и раны. Но наши высоты и падения были обоюдными, да и любила всё ж она меня.

Куда вас, сударь, к черту понесло? Я ведь и сам становлюсь такой же, как моя покойная жена – от такой пресной и скучной жизни, и не хочу уже иметь никаких обязательств в ныне существующем. Только, конечно, вряд ли такое проскочит...

Старший мой брат доживает сейчас на Урале, уже без забот и хлопот. Он еще должен пережить меня и своего самого младшего брата. Ему тоже есть что вспомнить в этом бренном мире, вот только поделиться не с кем. Мы все трое «прошли» через Сибирь. Есть что рассказать нашему старшому – «позади» остались Тува, Междуреченск, Дальний Восток, Красноярский Север, Угрюм-река...

— Смотрите, — кричала моя маленькая дочь, прилипнув к окну поезда дальнего следования. — Смотрите, смотрите... Да это ж олени!

— Бедный ребенок, — вздохнули растревоженные пассажиры купе. — Да откуда же взяться здесь оленям? Коровы как коровы – и что их смотреть.

Но дочь моя тогда, увидевшая в своей жизни сначала книгу «Таймыр» и потом уж коров, думаю, в чем-то всё же была права...

... В жизни я видел женщин в черном, в трауре, в праздничном наряде, помню из детства женщин на покосе с «литовками», знаю, что есть старые и худые женщины. Но, сознаюсь, еще не встречал такую несуразность, как эту – сморщенную, беззубую, худющую, в черном развевающемся балахоне, с клюкой и косой в руке, бессмертную и страшную своей неотвратимостью...

 

* * *

 

Мой младший брат заделался фермером, и вроде даже неплохим – имеет две машины, трактор, корову, много домашней живности, косит сено и ходит на промысел в тайгу, собирая ее дары, и бьет кедровую шишку. Созваниваемся редко, друг другу не пишем. Зовут в гости к себе в Хакасию. Я ведь у них так и ни разу не был, это всё мои – мать, отец, старшие брат и сестра, племянник туда любили ездить.

У сестры моей жены на Украине тоже вроде всё утряслось – живут в бывшей квартире Веры Феодосиевны, чуть расширились и расстроились, пережили 90-е, на письма так и не ответили. Старшее их поколение, которых я когда-то знавал, всё вымерло. Звонок после смерти моей жены был с Украины последним.

Дочери своей я «дал» хороший регион, квартиру и дачу. Как уж она распорядилась и распорядится – то уже не моя забота.

Старший мой брат доживает свой век на Урале, в квартире своих родителей, вместе с племянниками. Но старичьё ведь всегда неугодно молодым, согласитесь.

Ну, чем, скажете, плохи люди, так неугодные второй половине 20 века?

Я жил на четвертом этаже (однако!) – в Златоусте, Кургане и Старом Осколе.

... Я стою на большой крытой лоджии, курю сигарету с фильтром «Тройка»; дома ждёт холодная постель в большой теплой комнате; я, седой и мудрый, обозреваю с высоты двенадцатого этажа необозримую панораму города, сытый и приборзевший, глядя на бегущих внизу человечков и коробочки машин... Скажите, ну чем не жизнь? Но почему и зачем обуревают меня странные и грустные мысли? «Ямщик, не гони лошадей» хочется завыть, тоскливо и зло. Я свое сказал.

И если я даже не досказал своего итога – потом доскажу. Если удастся.

Вот, пожалуй, и всё, да не судите строго нас и не будете судимы.

 

* * *

 

Ну, прочитал я эти «итоги»... То ли беллетристика, сбивающаяся на мемуары, да еще зачем-то плюс художественное, никакой критике не поддающееся. А я и плевал на критиков, с большой колокольни, высота которой шестьдесят с лишним моих прожитых лет.

Впрочем, я ведь еще и сказать могу, что еще не закончил подводить их, итоги. Ну, кто там еще супротив? Не желаете – не слушайте, а я-то ведь знаю, что каждая человеческая жизнь не... Но да вы меня поняли. Вообще-то я начинал за здравие, а вот кончил... «Здесь вам не равнина, здесь климат иной...»

«Я конечно, спою...» — споешь, орел, а как же, на свою погибель, суету сует... – страшно, конечно, но и, позубатей видали, пережуем... Жалко, не досказал многое, не поведал миру сему, чую – уж не доведется... Но и то свято – что успел поведать.

Но вот засела ж в голове одна мысль – рвануть бы тайгу! Это-то под старость лет. Наняться бы на сезон куда-нибудь на Дальний Восток, в крайнем случае поработать бы где-нибудь подальше от дома вахтовым способом. Жена бы это поняла, одобрила со своим авантюризмом. Ведь недаром люди говорят: лучший способ мечтать – это осуществить мечты. И тут даже не деньги интересны, ибо копи их – всё равно не накопишь, богаче не будешь. А телевизор, книги, сон и еда – тошнит от всего этого, да и сидеть сиднем надоедает, ждешь пенсии как большой праздник. Эх, урыть бы в Урюпинск, за Урал, в далекую страну Хамардабан... Да, вспомнил ту фразу, что так грызет и не дает покоя: лучший способ избавиться от фантазий – это, опять же, осуществить их. Прожив две или три жизни, по 25 часов в сутки, побывав одновременно в своей жизни и в землях, так отдаленных от тебя не только пространством, но и временем.

И мне, кажется, это удалось. Именно так и не иначе. Ведь каждому свое?

Но от меня-то вы что хотите?! От меня, Петра Ивановича Сидорова?

Перейти в архив


Новинки видео


Другие видео(193)

Новинки аудио

Пригвождена (стихи Н. Борисковой, муз. Дорианыч)
Аудио-архив(215)

Альманах"Клад"  газета "Правда жизни"  Книги издательства РОСА
© 2011-2014 «Творческая гостиная РОСА»
Все права защищены
Вход