РУБАХА В ПЕТУХАХ

Дата: 15 Апреля 2015 Автор: Калуцкий Владимир

РУБАХА В ПЕТУХАХ

 

Главы  из разодранной повести

 

 

Паспорт на двоих

 

Хуторская улица во всю длину , по обе стороны дороги, выставлена шлемовидными пирамидками кизяка. Кизяк сушился на ветру и солнце, до того вылепленный и замешанный руками и ногами женщин на каждом подворье. Теперь на плетнях висели наискосок, ненужные до следующего лета, прямоугольные деревянные квадраты-заготовки для кизяка. К зиме кизяк успеет высохнуть и затвердеть, стать тяжелым пахучим брикетом. Здесь еще не знают ни угля, ни - понятно - газа.

Есть, если особая прелесть в дровяном и кизячном дыме! И сейчас, августовским утром, он , невидимый, висит над хутором, сизым маревом стоит над соломенными крышами. Почти в каждой хате топится печь, пекутся хлебы. Правда, топят пока всё больше соломой, но это не важно. Важно то, что хозяйки раздувают огонь в печах каждое утро, круглый год.

Ветерок и проснулся от запаха, От неуловимого запаха дымка, свежего хлеба и парного молока. Отца уже не было - он до рассвета утра шел косить траву. Сестра Зойка убежала в школу - они там на колохозном поле отрабатывали практику. Ветерок сестру пока толком и не видел. Поздним вечером, когда возвратился с улицы - она уже спала, а утром, на-те! - убежала.

Мать сидела на кухне на лавке, зажав между крыльями юбки в ногах деревянну бадейку. Ловко снуя рукой - локоть ходил шатуном, - она взбивала в бадлейке масло. Улыбнулась Виктору , сказала мягко:

-Рано ещё сынок. Спи. Небось - не в армии, у нас подъема не играют.

Но сын встал, размял плечи и ойкнул, потянув со спики стула армейские брюки. Ноги привычно скользнули вглубь лавсановых штанин, парень привычно накинул поверх майки рубаху. Одним движдением заправил её и коротко, по военному, бросил матери:

-Женюсь.

Мать от неожиданности стукнула в бадейке двойным стуком и так же мягко переспросила:

-Не рано? Только вчера из армии... А инстутут как?

-Переведусь на заочный... Нынче пойду в сельсовет, к Трифоновичу. Надо паспорт выписать невесте.

Мать опять заработала шатуном, ровно и всё так же мягко, но уверенно , ответила:

-Трифонович паспорта не даст. Без Коркина - председателя колхоза, побоится дать. Тут надо сразу - к самому Коркину. И Коркин не даст. Он и тебе не дал. Кабы не направление от воинской части - ты б отсюда тоже не вырвался...

Ветерок надел китель, дохнул через грудь на солдатские значки:

-У Коркина забыли спросить...

Он одернул китель и сказал:

-Позавтракаю там.

-У ней? - мать спросила с едва уловимой обидой.

-У ней.

И вышел на крыльцо.

Хутор пахнул яблоками . Чуть наискосок от калитки стоял на деревянной колоде ржаво-зеленый грузовик ГАЗ-51. Стоял, видимо ,давно - дорога уже обогнула его грунтовый приют. На машине не было одного стекла и водительской дверки. На драном сидении лежал огромный оранжевый кот.

Ветерок прошел дальше. Два года не был он дома, и теперь ему казалось, что хутор стал меньше, что ли... Как военная форма на размер усохла. Что-то здесь было ненастоящее, как будто временное. Казалось - тряхни головой - и вернешся в свое доармейское прошлое. Усмехнулся, вспомнив первое свое печатное стихотворение. Когда это было? Ах, да - в пятом классе...! Как там :

 

"Ах, красавица , осень рыжая!

Сыплет с рощицы пестрый лист.

Над поблекшей соломенной крышею

Поздних птиц косяки поднялись.

 

И кричат, улетая с Родины,

Будто к югу зовут с собой

Это чёрный кустик смородины,

И осколок пруда голубой.

 

 Поле блёклыми смотрит плешинами,

И размыта округлая даль,

А над грустнымим елей вершинами

Облаков проржавевшая сталь

 

Как тогда трепетало сердечко от вида напранной типографским способом собственной фамилии! Да, теперь уж не трепет - часто стыдно за такое.

Юлька...?

-Юлька! Гнеушева?! Верить ли глахам и слуху?

Остановилась, вся словно осинка. Белёсая, платье, как у осени, чуть тронуто ранней желтизной. Смеется:

-Узнал, писатель? А я уж думала - зазнался наш классик. Куда уж нам! А я слышала - у вас всё срослось. На свадьбу позовёшь?

-Ну -деревня! - восхищенно хлопнул себя по ляжке Ветерок. - Не успеешь чихнуть, а с другого конца тебе уже : будь здоров. Откуда знаешь?

Юлька подвернулась сбоку, взяла за руку и крепко придавила к бедру. Виктору показалось, что к нему прижалась гитара с туго натянутыми струнами:

-Это что! - заговорила она и продолжила. - Я даже знаю, что Трифонович ей паспорта не даст.

-Фи! - слегка оттолкнулся от девушки Ветерок. - Да кто его спросит! Чай - не крепостное право.

-Чай-не чай, а из нашего класса из колхоза добром никого не отпустили. Валька Дронов и Данька Ступецкий сидят. Может - потом волю получат. Четверо сумели проскочить в техникумы, но опять - же - по направлению колхоза. На коротком поводке живут. А девки замуж выйти не могут. Чуть какая собралась - а Коркин ей: не пущу! А если невтерпёж, если жених любит - нехай записывается в колхоз.

-И записываются?

-Ищи дураков. Так нетоптанными и ходим. А ты тут такой красивый! Нынче благословения надо просить не у родителей, а у колхоза. А колхоз, брат ты мой - это самый суровый домострой. Писатель - а не знаешь.

Ветерок осторожно высвободил локоть и указал на развилку тропинки:

-Ну- рад был видеть. Тебе туда, а мне направо....

-Чтоб не подумали, что мы друзья, - продолжила в тон Юлька и, уже удаляясь, помахала рукой.

И тут же рядом, позволяя пыльному облаку нагнать себя, тормознулся кургузый ГАЗик без верха. Когда пыль сошла, ГАЗик дернулся, человек в нём стукнул козырьком полувоенное полевой фуражки о лобовое стекло, чертыхнулся. Потом оглядел солдата и коротко спросил :

-На учет стал?

Председатель сельсовета Трифонович. За два года постарел.Изуродованное взрывом лицо совсем потеряло человеческие черты. Было видно, что Трофонович переживает постоянную боль. И орден Красной звезды на пидшаке стал каким-то костяным, эмаль потрескалась. Ни тебе здрасьте...

Ветерок поздоровался и ответил:

-А зачем? Я уволен из части в Москву, в редакцию окружной газеты "Красный воин".

Трифонович, оставаясь за рулём, протянул раскрытую ладонь:

-Документ!

Ветерок нащупал во внутреннем кармане твердую картонку, протянул председателю. Тот, не глядя, взял её и сунул в собственный карман:

-Там проверим. Иди в сельсовет.

Ветерок вспыхнул :

-Вы не имеете права! Я военный журналист, я никогда не был членом колхоза!

-Иди в сельсовет. Тут я решаю, кто член, а кто не член.

Дал газу, и уехал вместе с документом.

Запах яблок на хуторе начал отдавать гнильцой.

Ветерок пошел на речку.

Дядьку Степана он оставил на берегу два года назад, когда уходил в армию. Теперь казалось, что он так и просидел все это время на тряпичном табурете, с удочкой в руке. И даже гнутую "козью ножку"еще до конца не докурил. Коротко ответил на "здрасьте" и кивнул в сторону маленького ведёрка:

-Так, дрянь идет. Плотва. Перевелась нынче рыбка в Усёрде. Курить бушь?

-Не, не научился. А чего ж ты торчишь на реке, если рыбы нету?

-А я не ради рыбы. Я шоб этого кровопийцу - бригадира Ивана Емельяновича, не видеть. Я уж с утра на речке. До того, как он с нарядом по хатам пробежится. Знаешь - он на меня учасковому донесение писал. Шоб за тунеядство посадили. Ну. Меня тока в этом году к Коркину четыре раза на ковер вызывали. А я на ковре постою, Коркина послухаю - и на речку. Та чёрт с ними. Ты мне лучше скажи : ты на моей племяшке жениться собрался?

-Собрался.

-Это ты погорячился. У тебя дорога открыта. Кончишь учёбу - редактором станешь. Тыры-пыты - Калуга, Лондон... в Москве найдешь себе ровню. А наша девка кто?

-И кто ваша девка, по твоему?

-А наша девка - колхозница. У ей одна дорога - коров за сиськи дергать. И муж ей достнется тракторист и пропойца, как и положено по колхозному уставу. Да хошь вон Данька Ступецкий!

-Так он же сидит.

-Отсидел. Вчера вернулся. Вот у него жизнь кончилась. Приставят на конющню - и будет быкам хвосты крутить, пока не сопьется.

-В конюшне лошади, а не быки.

-А я шо кажу? Конченый человек, анкета тока для колхозу и годится. Ну - или для тюрьмы. Ишшо неясно, что страшнее. А ты сгребай своё барахло - и теки отсюда, пока документы не отняли.

-Уже. Трифонович взял поглядеть и не вернул. Велел зайти в сельсовет.

Дядька Степан вытянул леску, поглядел на голый крючок:

-Хрен знает, какая умная рыба пошла. Червя округ объедает, а крючок не заглатывает. А ты беги прямо без документов. В Москве дубликат выправишь, а тут правды не добьешься.

Помолчали. Ветерок опять переспросил:

-Думаешь - вдвоем не отпустят?

-Тебе бы одному ортсюда вырваться, дурило. А в Москве баб много. Хошь толстых, хошь дохлых. Женись - не хочу. Я до войны служил в Коломне, знаю. Да если б мне прописали после службы там остаться - я б землю на Красной площади целовал! Не. Уже и тада закон был - отуда призвалси - туды и вертайси. В стойло, гвардии старший сержант Пигасов! Насадили на крючок, как червяка. А я, можа - профессор по торговой части. Ты мне дай утром рупь - к вечеру сто будет! Вот ты писатель - реши задачу!

-Да что вы все пристали - какой я писатель?

-Раз в газетках пропечатывают, не отказывайся. Да и какие твои годы! Мы тебе ишшо памятник перед правлением поставим, чтоб ты долго жил. Так вот задача. Слухаишь?

-Ну!

-На гвозде баранки гну. А задача такая. Это мне ишшо мой дед Ксенофонт- купеческий приказчик, задавал.Во имечко - такого на крючок не посадишь. Гордое имя! Я много лет опосля допетрил. Ну, слухай. Три купца за обед заплатили 30 рублей. По десятке за брата Ну. А обед стоил 25 рублей. Человек вернул им 5 рублей. Правильно? Ну - они взяли себе из сдачи по одному рублю. А два рубли, шо остались, отдали человеку, как чаевые. Теперь гляди суды. Раз они узяли назад по рублю, то получается, шо заплатили они ща обед по 9 рублей. Правильно? Табы складываем: 3 человека по 9 рублей получимтся 27 рублей. Так?

-Так?

-Да два рубли они подали человеку. Итого - 29 рублей. Иде пропал рупь?

-Погоди, дядька Степан . Чего-то ты намудрил. Давай сначала.

-Хошь сначала, хошь с конца - а рубля нету. Ишши - свишшы.Вот так и создаются состояния. Капитал,брат - он по рублику и собирается. А я у Безгинку, в церкву устроюсь. Батюшка зовет церковным старостой.

Ветерок крутил головой, шептал про себя, высчитывая:

-Что-то я про рубль не понял. И куда он пропал, по твоему?

-Так я табе и сказал. Ишши.

-Ну, и я тебе не скажу - идти тебе в старосты, или нет. Да тем и должность выборная, наверное.А ещё церковь.Ты ж фронтовик, атеист. Какой пример молодежи?

-То-то ты пример! Случай подвернулося - сразу в Москву утек. И племяшку сманываешь. А я с родной земли не бегу. Церква , она вон - на том берегу, отсюда видна. Да и ухожу я к Богу, а не к сатане.

-А я к сатане!

-Откуда мне знать. Москва - город срамный. Племяшку увезешь, а там одни соблазны.

С противоположного берега послышался рваный звук тракторного мотора. Было видно, как, виляя по спуску к мосту, колесный МТЗ пытается угодить на переправу. Надо быть очень пьяным, чтобы так рулись.

-Завалится. - Сказал Ветерок.

-Не. Прошмыгне, - не согласился рыбак.

Трактор лихо, словно по струнке, пролетел по деревянному мосту и завилял уже по этому берегу.

-Пьяного Бог бережёт, - заметил дядька Степан и добавил :

-Уезжай нынче же. Иначе вот такая же точно судьба тебя ждет. И не фикт, что ты попадешь на свой мост.

Ветерок отошел в сторонку, начал раздеваться. Через минуту он уже плыл к тому берегу, широко и неумело размахивая руками. Тёплая вода ласкала, и когда поднимался из неё, плечи охватывала остуда - воздух был холоднее воды. Где-то далеко, у плотины раздались два звука, похожие на выстрелы. Ветерок вспомнил, что с таким же треском под Мелитополем рвались ракеты в самолете, загоревшемся за земле. То-то был фейерверк!

Заплыл под мост, уселся на деревянной опоре.В школьные годы здесь прятался одноклассник, Володька Дронов. Прятался от бабушки, когда начинал личный купальный сезон в весеннние каникулы, когда еще не сошли все лидьны. Бабушка бегала по мосту, кричала и звала его. А Володька сидел вот на этой опоре, зеленый, как пупок, и вылезал лишь, когда бабушка убегала с руганью.

Детство, детство...Вот сюда, в это место, он сам уронил сумку с хозяйственным мылом.Когда это было? Ну да - в шестом классе. Тогда керосин отпускали по пять литров на руки, а мыло - по два куска. И вот ему,Ветерку , отпустили двенадцать кусков. По записке от соседок - на шесть домов.

Взошёл на мост с сумкой, а с той стороны конная упряжка. Две лошади и бричка на рессорах. В бричке - безгинский поп Александр,по прозвищу ДроздА , и попадья. Поп в круглой широкополой черной шляпе, попадья в вороной накидке. А кони изстепного села воды боятся - никогда по мосту не ходили. Топчутся, морды задирают, а на доски не ступают. Поп их по спинам бьёт вожжами, а они - ни в какую. Страшно им - доски токние, а вода шумная.

А тут ещё я - с мылом.

Ну - поп постарался - они решились. Когда громыхали мимо меня, я сам с испугу сумку - возьми и урони.

Домой пишёл - плачу. Отец потпрогал мой лоб - не заболел ли? Я и признался.

Посадил меня отец на раму, на велосипед, и мы приехали на мост. Отец разделся, полез искать сумку. Долго искал. Дядька Степан шел с рыбалки, остановился рядом со мной. Перекинул с уголка на улолок рта "козью ножку" и спросил- окликнул отца внизу :

-Кум Ульян, что ищем?

-Так мыло уронили.

Дядька Степан радостно засмеляся, словно рубль нашел:

-Так мыло же, кум! оно давно растворилось.

Отец оторопело остановился по грудь в воде и хлопнул себя мокрой ладонью по лбу:

-Ну - не дурило !

...Да, вот тут это было. Может, холщевая сумка и поные тут. Зацепилась за перекладину.

А детство не зацепилось. Вон там, у кустарника, чуть не утонул. В каком же это классе было?

А солнце поднялось. Хочешь - не хочешь - надо иди в сельсовет. Вот незадача. Обещал с ней позавтракать, а тут совсем не пришёл. Подумает чего...

Ладно, с ней мы как-нибудь найдем общий язык. А вот Трифонович...

Недалеко от клуба , уткнувшись в опору столба, стоит голубой трактор МТЗ. Нос его разворочен, под ним - большое масляное пятно. Рядом на траве сидит тракторист Митикан и плачет. Слезы пьяные.

Ветерок подошел, протянул руку. Пьяный пожал её с неожиданной для его состяния твердостью сказал почти трезвым голосом:

-Радиатор стоит 50 рублей. Да ещё помпа стока же. Тут тебе приплюсуй фару. Ну - как жить, Ветерок?

Надо же - узнал!

Ветерок присел рядом и сказал:

-В человеке всё должно быть прекрасно, Митикан. И лицо, и одежда, и мысли, и трактор. А у тебя из названного всё дрянь. Бросить пить не пробовал, Митикан?

-А зачем? - мутно глянул тракторист прямо в глаза. - На трезвую голову лучше сразу - мимо моста. Я трезвый жить боюсь. Тока и человек, пока пьяный. Вот - гляди. Нынче мне наряд - опахать выгон за почтой. Ну - ты знаешь. Вот опахаю - потом огородят, подготовят площадку. А сюда приезут партизаны. С недели начнут копать свеклу - вот и сгоняют в колхоз воиские машины. Да ты знаешь - они каждый год тут, как оккупанты. Всё бабы ихние. Им и баня бесплатная, и кормёжка колохозная. Да еще и запрлата идёт.А драк скока, а какие реки самогона утекут! А мне-тутошнему, от тутошнего урожая - шиш с маслом. И я своими руками обязан обустраивать им лагерь. А вот хрен им в виде буравца.

Хрен стоял рядом, истекая маслом и водой. Помочь ни хрену, ни трактористу, у Ветерка возможности не было.

Перекинув китель через плечо, перешёл мост и пошел в Безгинку, в сельсовет.

День окреп, с востока тянул устойчивый горячий суховей. Мимо проходили машины, груженые сухой рублоеной кукурузой. Ветерок старался идти далеко по обочине, где пыльное хоботье почти не задевало его.

Над крыльцом сельсовета безвольно висел почти белый красный флаг. Вдоль штакетника во всю длину ограды тянулась метровой высоты белая строка по кумачу : "Наш фронт сегодня - сахарная свекла!"

Главный фронтовик Трифонович был в своем кабинете.

Это был даже не кабинет, а угол в обширной комнате, почти зале. Над головой Трифоновича, преломляясь посередине, красовалась надпись , выполненная тем же кеглем, что и название газеты "Правда" : "Коммунизм - это молость мира, и его возводить молодым!". Тут же щелкали на счетах и гремели арифмометрами работницы сельсовета.

Говорить пришлось прилюдно . Хотя что Ветерку прятать?

Трифонович выслушал воспаленную тираду солдата и коротким жестом вернул ему документы:

-Твое счастье, что за тебя заступились из Москвы. Нам тут пришлось всю линию включать - от военного стола, через районного и областного военкомов - до самой редакции. Забирают они тебя. Что ж - в Москве тоже люди нужны. Хотя, по нашим меркам - не одобряю. Твой поступок - дезертирство. Ты эту надпись видишь? - указал он на переломленный посередине коммунизм над головой. - Если все пойдут в писатели - кто будет хлеб рОстить?

-Все не пойдут. - успокоил его Ветерок - но вот паспорт моей невесте вы обязаны выдать.

-Что?! - внезапно превратившись в великана, навис над Виктором председатель . - В советском законодательстве нет накого юридического термина - невеста. А вот член колхоза есть! И пока она тебе не жена - ты к ней никакого отношения не имеешь.

Счеты защелкали медленнее, завис на полузвуке стрекот арифмометра. Ветерок растерялся:

-Да я... к прокурору..!

-А прокурор тебя - к председателю колхоза. А Коркин тебя спросит: она тебе - кто? Невеста? Но в уставе колхоза нет такого термина. А есть четко прописаная формулировка - член колхоза.

-Но вы разбиваете семью, вы разбиваете сердца!

Трифонович был неприступен, как утёс:

-Никакой семьи еще нет. А сердце в нашем законодательстве тоже отсутствует.

Бухгалтер Нина Глебовна, двоюродная сестра матери, почти знакомым мягким голосом произнесла в тишине комнаты:

-Слава,а вы подавайте заявление и регистрируйтесь в сельсовете. А когда она станет женой...

Тогда мы потребуем, чтобы Ветерок вступил в колхоз! - прогрохотал Трифонович. - Ибо ни в одном законе не сказано, что жена обязана следовать за мужем. У нас, слава Богу - не крепостное право. Из этого же следует, что и замужней супруге уважаемого писателя давать пасторт нет никаких оснований.

- Но это же чистая казуистика, издевательство,- взвидся, не сдержался Ветерок.И это окончательно решило дело.

-Так ты против советской власти? - уже заревел Трифонович. Он сорвал с аппарата трубку и прорычал :

-Участкового мне, капитана Жигайло!..

Но Ветерок уже вылетел на крыльцо.

Правление колхоза было через дорогу. Куры купались в пыли. Когда ступал, выскоо вскидывая ноги, куры расплескивались, как брызги. В мозгу стучало несуразное : "Приведите, приведите меня к нему. Я хочу видеть этого человека!".

В правлении никого не было - начался обеденный перерыв. Лишь двое , при бутербродах и термосе, играли в карты. Секретарь парткома Евсей Ильич и редактор колхозной многотиражки "Колос" Гусак,- Никанор Иванович Гусаков. Оба они были с дальних хуторов, потому обедали на работе. Ветерок

еще школьником писал в многотиражку и уже тогда понимал, что Гусак - на редкость безграмотная сущность. И газету его часто высмеивала в обзорах даже районнка - сама не блиставшая талантами. А однажды даже всесоюзный журнал "Журналист" напечатал реплику о Гусакове. Это когда в колхоз на вертолете доставили несколько племенных овец. Так вот заметка в колхозной газете прошла под шикарным заголовком "И шерсть полетела".

Гусак знал, что Ветерок знает, что Гусак пустомеля, и потому сразу насторожился. Он зачем-то спарятал свои карты за спину. А Евсей Ильич кинул свои на стол, на свежие гранки "Колоса" и расплался в улыбке.

Тот еще змей...

Ядовитый и въедливый, Евсей Ильич, напротив, был человеком талантливым и высокообразованным. Вообще непонятно - зачем ему колхозное ярмо? При его способностях быть бы ему столичным профессором. Или известным математиком. Но словно какая-то неведомая сила заставляла его жить на селе. Какая-то миссия чувствовалась в этом человеке. Он, несомненно,хорошо понимал, что служит маммоне, и делал это осознанно. Очевидно, что плачевные дела колхоза его только радовали.

Это был сильный, мощный, глубоко внедренный враг советской власти и колхозного строя. На своем месте он только усиливал недостатки, усугублял провалы, доводил до абсурда постановления всех исторических съездов и пленумов партии. И нельзя было понять, как председатель колхоза Коркин - уроженец этих мест, честный человек и искренний коммунист - за два десятка лет не раскусил своего первого помощника? Именно Евсей Ильич буквально выворачивал наизнанку все задумки и дела председателя. И в том, что нынче колхоз "Советская Россия" являл собой зрелище запустения и упадка, была особенно великая заслуга секретаря здешнего паркома.

И вот теперь этот человек, с головой и сединой римкого сенатора, играл в дурака чёрт знает с кем. Впрочем - уже не играл.

Он пожал Ветерку руку, сам подвинул к столу стул :

-Чаю? Извините - ничего крепче не держим. Уважаемый Никодим Иванович свою цистерну давно выпил, а я, признаться, никогда не увлекался. В мире есть много такого, что по пьянке можно пропустить. А прожить надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Чтобы не жёг

позор...

-А, я знаю! - вклинился в секретарскую речь Гусак. - Я где-то уже читал: "чтобы не жёг позор за мелочь и подлость и чтобы ты,умирая,не мог ничего сказать!"

Евсей Ильич поморщился, словно говоря: видите, с кем при ходится общаться? Но вслух сказал:

-Ну - где-то так.

И - к Ветерку:

Вы отслужили? И каковы планы на будущее?

Виктор сел, поправил галстук:

-Да вот... кх-кх... Да вот уезжаю. Буду служить в окружной военной газете.

-Жаль,- искренне произнес секретарь. - У меня были на ваш счет свои виды. Да что скрывать - мы со вторым секретарем райкома хотели бы видеть вас журналистом районки. Там как раз ответственный секретарь уходит на пенсию. А что? Подумайте. Стартовые позиции более чем благоприятные. Женим вас.

-Уже, - сказал Ветерок -Да вот жену из колхоза не пускают.

Евсей Ильич оступил на шаг, пригрозил Ветерку пальцем:

-Ну, как можно? Да жене отвественного секретаря районки и работа подходящая найдется.А в библиотеке! По рукам? Сейчас же звоню Пащенке.

Рука секретаря потянулась к аппарату. Ветерок поднял с газеты брошенне секретарем карты, развернул их к себе:

-Спасибо, конечно. Но у меня есть обязательства перед Москвой, перед редактором, генералом Арцибашевым. В течение десяти дней я обязан прибыть на службу и стать на воинский учет. И я намерен уехать выместе со своей невестой.

Евсей Ильич разочарованно развел руки ,покорно согласился:

-Конечно-конечно. Вольному воля. Кстати - в коридоре шаги. Председатель вернулся. Вы в состояни говорить с ним в одиночку, или моя помощь нужна?

-А вы поможете?

-Не вопрос.

В приемной председателя - никого. Секретарша еще на обеде. В кабинете - сам. Офицерские галифе-диагональ, офицерская гимнастерка, орденские колодки. За спиной на стене - громадный портрет Леонида Ильича Брежнева в целинном поле.

Короткий взгляд из под проволочного ёжика:

-Что у вас?

Евсей Ильич разложил на столе гранки:

-Вот. Глянь, Григорий Федорович, завтрашняя газета.

-Статейку фельдшера про обязательную кастрацию поросят тиснули?

-Вот, пожалуйста. Даже с рисунком.

-Рисунком того,что отрезают? - попробовал пошутить председатель. Но тут же взял себя в руки.

-Солдат ко мне? На работу устраиваться?

Евсей Ильич сел за стол, Ветерка никто не пригласил. Секретарь ответил за солдата:

-Уезжает он, Григорий Федорович. И невесту из колхоза увозит.

Председатель словно горячего воздуха хватил. Мешковато сел, провел пальцем по внутренеей стороне ворота. Сказал с хрипотцой и неким восхищением:

-Ну, я сам нахал... Но чтобы вот так сразу. Ты, если я не ошибаюсь - Ульяна Христиановича сын? Тогда я ничего не понимаю. В школе вон вывешены грамоты, что воинская часть присылала колхозу в благодарность за твое образцовое выоспитание. Это что ж : мы воспитали, а ты - в кусты?

-Он не в кусты, - поправил секретарь.-В Москву,в окружную газету. Будет у нас в столице свой журналист.

Председатель поднялся и загрохотал совсем, как Трифонович:

-А мне журналист на хер не нужен! Мне нужен тракторит. Вон сейчас негодяй Митикан колёсник разгрохал. Там ущербу - на пятьсот рублей. Так пьяный и спит под столбом. Я послал бригадира за братцем его - Колеваном. Надо же трактор в мастерские тянуть. Так и Колеван такой же! Сволочи. А у меня вечером первая колонна партизан приходит. Ни загона для машин, ни крыши для шоферов. Сегодня-завтра начнем свеклу копать. Каждая пара рук на вес золота. Мне трактиристы нужны, а не журналисты. На хрен себе его накрути, вместо маховика! Чтобы в четверг как штык в мастерских. Или принимай грузовой газик- третий год на улице ржавеет.

Он тяжело дышал, на красном лице , как у негра, свирепо ворочались белки выпуклых глаз.Председатель был страшен:

-Писатель! Я тебе такую статью пропишу, что будешь у меня лететь,парить и радоваться.

Ветерок самовольно выдвинул стул от стола, сел на него и оказался рядом с Евсеем Ильичем. Вопреки всему, именно теперь Ветерок почувствовал себя в своей тарелке. Не далее как неделю назад он уже побывал в подобной передряге. Это когда в штабе округа полковник-кадровик точно так же орал на него за то, что редактор "Красного воина"потребовал уволить солдата в Москву.

"Ты кто?! - орал полковник. - Ты колхозник, навоз! У меня приказ Министра обороны: увлольнять строго по месту призыва. Ты из земли вышел - в землю и уйдешь. .. В Москву ему захотелось! Она что - резиновая? Мне, может, тоже хочется в Москву, но я же не лезу туда впрперек приказа?Вот поедешь свою Мухоудеровку, а там своя власть есть - ужо у них на такого умника приказ найдется!"

"Ну и хрен с ним, с полковником, - сказал уже в части командир роты, капитан Чунихин. - Дай-ка

сюда документ". И просто так, вопреки всем приказам , написал направление в редакцию и прилепил

ротную печать.

И все. И ведь сработало!

И теперь Ветерок просто ждал, пока у председателя пройдет удар. Он почувствовал, как Евсей Ильич сжал ему руку чуть повыше локтя. И когда предселатель выговорился, Ветерок

поднялся:

- А теперь я скажу, Григорий Фёдорович. Вы не только в колхозе не удержите, но еще отпустите и мою невесту.

-Ни ког да, - раздельно и твёрдо сказал председатель.

-У Николай Лескова есть рассказ - "Тупейный художник". О таком же самодуре, как вы. (Евсей Ильич сжал локоть сильнее). О том, как тупой дурак сгубил две молодых жизни только потому, что дурак. Он тоже думал, что эти двое обеспечат ему выполнение плана и вывозку свеклы. А это, дорогой председатель - не наше дело.

-А чье? - прохрипел Коркин, - Да мне оно тоже на хер не нужно! Я ж за вас, дураков, болею, за общее дело. Да у меня язва и два инфаркта. У меня четыре партиийных выговора! Оно мне надо? Я что - хоромы нажил, капиталы? Да вот как пришел с войны в этих галифе - так и командую. Так что, юноша - давайте разбежимся? Вы в Москву, я в Сочи, а страну кто кормить будет? Евсей? Держи карман шире. Он того и ждет, чтоб всё в тар-тарары полетело! А теперь или и забудь, что мне тут наговорил. Иначе участкового вызову

Ветерок поднялся,короко кивнул :

-Спасибо, товарищ председатель. То Трифонович участкоговым стращал, теперь вы .Хорошо устроились за полицейскими штыками...

-Што?! - взвился Коркин, но Евсей Ильтич уже выталкивал парня за порог.

... Дома Ветерок упал на кровать,на спину, не раздеваясь. Мать всё так же взбивала масло.Молчала . Ветерок коротко спросил :

-Где отец?

Мать оставила маслобойку, подошла и села на табуретку у изголовья сына. И руки, и вся она пахла молоком и хлевом. Она взлохматила Виктору волосы и смиренно сказала:

-Дурачок... Кто ж с властями так ?Переломают косточки - не сростутся. А отец надел китель с орденами и ушел к Трифоновичу. Они ж вместе воевали. И Коркин с ними. Небось - побалакают, договорятся. А я вот всё думаю Может - останешься дома, сынок? Да и отец тоже сомневается. Тут жизнь налажена - кому всё оставим?

Ветерок отвернулся к стене и положил вторую подушку на голову. Он решил уже вечерним поездом уехать в Москву. Тут нужна настоящая войсковая операция. Без помощи генерала не обойтись.

Уже засыпая, невесть с чего подумал : "А, кстати - где рубль? Был рубль или нет - вот в чём вопрос".

 

 

 

Политэкономия социализма

 

"Волга" просигналила за окном ровно в четыре утра, как и обещал Евсей Ильич. Он сидел в салоне, на заднем сидении, позади председательского водителя Жоры Золототрубова. Ветерку ничего не оставалось, как опуститься рядом с партийным секретарем. Ветерок еще до конца не проснулся, поеживался от зоревой прохлады. Хотя почти и не спал - возвратился в свою постель часа полтора назад. Руки ещё помнили её живую плоть...

Сквозь полудрёму, вместе с пробуждением, начали возвращаться и последние неурядицы. Словно войдя в русло мыслей парня, Евсей Ильич осторожно заговорил :

-Ты зря надеялся на генерала. Он, брат , повязан нитями, куда как крепкими против наших. Наивно было полагать, что ради какого-то газетного стажера редактор пойдёт против системы.

-Да какая там система! - не согласился Ветерок. - Вся беда, что меня к нему в кабинет не пустили. Он наверняка даже не знает, как меня из Москвы развернули в колхоз.

Солнце, занималось, заливало розовым лобовое стекло. Водитель откинул козырек кузова, защишая глаза.Машину подбросило на ухабе, седоки сзади разом качнулись, как кегли. Жора притормозил и чертыхнулся - настречу по улице живым потоком двигалось колхозное стадо . Через минуту коровы отекли "Волгу". Шли плотно, прижимаясь одна к другой ребристыми боками, некоторые поднимали сонные морды и ревели. Казалось, что это не стадо оголодавшей скотины, а военнопленные. Машина стояла, а коровы шли и шли.

-Неужели им ночью подкормку не кладут? - спросил Ветерок. - Чего ж они все такие дохлые?

-Удои по одному и два десятых литра молока. В среднем. - заметил Евсей Ильич.

-Во-во! У дядьки Степана коза ведро дает. Может - в колхозе лучше коз развести? Жрут меньше, а молока больше, - предложил Ветерок.

Евсей Ильич откинулся на спинку. Стадо прошло, машина с рывка двинулась вперед. Евсей Ильич ответил. Вроде про себя, почти под нос. Вектерок еле слышал его слова:

-Колхозу не молоко нужно. Ему нужен ты, парень.

-Это ещё что за шутки? - в полный голос спросил Ветерок.

Машина опять запнулась. На этот раз её остановило стадо коров с личных подворий. Эти шли вразбивку, молча и тяжело и казалось, что под стадом прогибается земля. Одна корова остановилась и с любопытством повернула рогатую голову в боковое стекло. Корова была столь крупна и ухожена, что, казалось - ей не составит труда поддеть на рога и опрокинуть машину. Стало даже как-то неуютно. Но тут пастух-мальчишка щёлкнул кнутом, и корова отплыла в сторону . Евсей Ильич чуть не перекрестился:

-Тьфу ты... Аж страшно стало. Значешь, чья это корова?

-Знаю, Тётки Наташи. Натальи Глебовны, бухгалтерши сельсоветской.

-Ошибаешься, брат. Это корова нашей передовой доярки Настасьи Хромовой. Кавалера ордена Ленина, - с каким-то лёгким смешком и полунамеком поправил Евсей Ильич. - У нее в группе 12 коров. На круг дают по полтора литра. Лучший показатель по колхозу. И это - в пастбищную пору! А вот домашняя её корова, - ты не поверишь, - дает в день семнадцатть молока. То есть - одна корова дома приносит больше, чем вся группа в колхозе.

-А кто ж вам мешает и в колхозе доить столько же? - поддел Ветерок.

-А никто не мешает! Я ж сказал - колхозу молоко и не нужно.

-Не пойму я вас, Евсей Ильич. Вы руководитель, второй , если не первый, человек в колхозе. А всё у вас с поддевочкой, со скрытым смыслом. Вот зачем вы мне всё это рассказываете?

Машина выехала на большак, Жора приоткрыл стекло, курил, выдыхая в щель .Дорога блестела, как антрацитовая. По ней и вдоль обочины иногда валялись большие бураки,оброненные грузовиками. Жора издали прицеливался и норовил так попасть передним колесом по кончику бурака, чтобы тот выстреливался далеко за обочину. От того "Волга" иногда внезапно чуть не заваливалась на бок. Евсей Ильич несколько раз пытался урезонить шофера:

-Георгий Гаврилович, вы ж взрослый дядька...

-А душу оствести? - отвечал тот через плечо и прищуривал глаз, страраясь рассмотреть дорогу вререди.Он включил приемник, и негромкая музыка растеклась по салону. Евсей Ильич напружинился, словно решившись на что-то, и заговорил, повернувшись, почти на ухо Ветерка:.

- Мне уже почти семьдесят лет. Я революцию помню, три войны прошел. Я за эту нашу светлую колхозную жизнь свою жизнь положил. И цену всему знаю до последней копейки. А ты только становишься на эту дорогу. Обидно будет, если зря набьешь шишки на лбу. Ты завтра начнёшь работать в районной газете. Я знаю, что страну ждут очень большие потрясения. И тут ценны будут не участники событий, а их свидетели. И я очень надеюсь, что ты станешь именно свидетелем, летописцем беспристрастным. А для этого тебе не вредно послушать исповедь старого партработника.

-Да я вроде не поп, - попробовал отшутиться Ветерок. Но Евсей Ильич его будто не услышал. Он продолжил:

-Ты вот ёрничаешь по поводу надоев в колхозе. А я опять повторю - дело тут не в молоке. Понимаешь, вот если той же Настасье Хромовой отдать на откорм её колхозную группу, а мужу её разрешить запасти сена столько, сколько угодно, то у неё через пару месяцев все коровы начнут давать по 17 литров. Теперь математика. Только в этом стаде пятьсот с лишним голов. Если их раздать дояркам, да позволить вольные выпасы - одна эта ферма в два счета закроет районный план по молоку. Но государство на это не идёт. Почему?

-Ну, и почему же?

-Да потому, повторю в третий раз, что государству от нашего колхоза - да и от прочих тоже - молока и не надо!

-Евсей Ильич, извините,но вы - как попугай. Зачем и колхозы, если не за ради накормить страну?

-Юноша! - всплеснул ладонями секретарь. - Твои воззрения девственны, как у младенца. Да ведомо ли тебе, что наш колхоз - планово-убыточное хозяйство?

-Как это?

-А вот так. Вся наша кипучая деятельность, все рваные пупки, все социалистические соревнования напрасны, убыточны. И сколько бы мы ни надаивали молока от коровы - государство всегда доведет невыполнимые планы. Потому что главное назначение колхоза - не продукция сельского хозяйства, а держать крестьян в узде. Тут мало не дать паспорт - тут надо еще и указать место у корыта. Ведь что значит - убыточный колхоз? Это значит - виноватый, и вина раскладывается на всех. А если виновен - старайся искупить. Как? Ударным трудом. И тут уж не до вольностей, не до мечтаний.

Ейсей Ильич забылся , заговорил в полный голос:

-Это ведь системный вопрос - вина. Как ты думаешь - с кем председателю удобней работать - с пьяным трактористом - или трезвым? А вот и не угадал! С пьяным работать удобнее. Тут несколько плюсов. Во первых: пьяный всегда виноват, а потому полностью покорен. Теперь смотри: пьяный разбил трактор. А из этого следует, что он обеспечил работой ремоников и снабженцев. А еще - он сорвал выполнение плана - и это оправдывает плохую в целом работу колхоза. Председатель указывает на пьяницу пальцем и говорит: вот причина ваших бед. Поэтому с братьев-пропойц Митикана и Колевана наш Коркин пылинки сдувает. Эти не забунтуют, они пластилин, или даже бетон колхозной жизни.

А трезвый! Он же права качает! Ему путевку в санаторий подавай, больницу открыть в селе требует. От трезвого одни неприятности. На него, как на громоотвод, вину не спишешь. Нет, пусть пьет и дебоширит - тогда и другим вокруг него дело найдется. Профком, товарищеский суд, народнай суд! Я тебе открою секрет: у каждого председателя есть разнарядка - сколько колхозников сдать в милицию. У тебя знакомые сидят или сидели?

-Да почти все!

-Вот. А ведь эти сидельцы отбывают наказание не где-нибудь, а на стройках народного хозяйства. Дармовая рабочая сила! Ты думаешь - только в тридцатые годы страна полнималась руками заключенных? Увы - ничего не изменилось. Это суть политэкономики социализма: - военная мощь, основанная на бесплатной рабочей силе. Ведь, согласись - при таком положении вещей наши колхозники от заключенных мало отличаются.

Со встречного направления, ревя движками, промелькнули за окошком несколько порожних грузовиков. Минут через пять "Волга " обогнала два груженых свёклой "ЗИСа". При этом один тянул другого на жесткой сцепке. В кабинах обоих прикрывали лица от пассажиров легковушки молодые женщины.Ветерок кивнул на машины:

-Послушать вас - всё у нас плохо. Но посмотрите, какая силища поднята на вывозку свеклы! Только в нашем колхозе 220 машин. Как говорится - единство народа и армии налицо.

Ветерку даже как-то стало обидно за колхоз:

-У меня мать - звеньевая. Вы же знаете, Евсей Ильич, что нынче все женщины на поле.Весь день! Да и ночью: чуть ляжет спать - стук в окно: Анна Ефремовна, поднимай звено - машины пришли под загрузку! Поднимается - идёт. И весь колхоз так.

Евсей Ильич опять заговорил под нос, вроде как про себя:

-До восьмидесяти процентов выращенной свеклы гибнет на плантациях, при перевозке, переработке, хранении. Корень - он хорош до морозов. А потом резко теряет сахаристость. А мы её убираем по грязи, снегу, иногда весь февраль, а нередко и март прихватывая. Это уже навоз, а не свекла. А ведь уже в апреле новый сев, а с мая и до самой уборки все женщины, а еще школьники, управленцы - все стоят, извини, раком в рядках . Называется это уход за посевами. У нас в колхозе только трудоспособных женщин две тысячи двести шестьдесят душ. И все круглый год работают, не разгибаясь.

А на выходе...двадцать процентов! Ты считаешь, что это нормально? Но ведь даже в нашем колхозе несложно организовать дело так, что потерь почти не будет. Сократить лишние посевы, исключить ручной труд на прополке, убирать всё в две недели, как и положено по технологии.

-Так кто мешает?

-Кто! - усмехнулся Евсей Ильич. - Управление сельского хозяйства умрет, а сократить посевы до разумных пределов не даст. Это же дурной примср. Дальше. Чтобы исключить ручной труд - нужны особые машины. Они денег стОят. Денег у колхоза нет. Зато у колхоза пять тысяч почти бесплатных женских рук! А возить фактический навоз с поля на сахарный завод призываются тысячи шоферов по всей стране.Тоже люди заняты. Во первых - каков размах! Во вторых - из ничего возникают миллионы статистических тонно-километров перевезенных грузов. А это - ордена, премии, карьера.

И получается, что государству те восемьдесят процентов потерь намного нужнее, чем двадцать процентов пользы. А сахар у нас с Кубы кораблями завезут - не проблема.

Опять обогнали "ЗИС" с девкой в ярком платке. Евсей Ильич усмехнулся:

-Ты в армии был, а у нас прошлом году трагедия случилась. Да ты знаешь!

-С дядькой Федором?

-И с ним тоже. Но, скорее - с его женой и партизаном. Понимаешь - добрые люди подсказали, с каким шофером его Елизавета закрутила. Ну, Федор в кузов и пробрался. Конечно - с ружьем. С двустволкой.

Они выехали в лесополосу, к Репному яру. А он с кузова их, прямо через заднее стекло, так и уложил на сидении. Прямо друг на дружке.Одного выстрела хватило. Когда мы с участковым прриехали, Фёдор сидел на водительской подножке, и крутил цыгарки. Скрутит, прикурит - и отбросит. Прикурит - и отбросит. Вокруг кабины все в горящих цыгарках. А он сидит - зеленый весь, и все коленки в махорке.Мы стоим - подходить страшно - у него же ружье с одним зарядом!

-Двенадцать лет дали?

-Да. По отягчающим признакам. Квалифицированное убийство.

Помолчали, покачиваясь, на изгибах дороги соприкасаясь плечами. Ветерок спросил :

-И как мне теперь, при таких знаниях, работать в газете? Видите ли , Евсей Ильич, я не борец, искать правды и резать её в газете не буду. Себе дороже. Если всё так худо обстоит, как вы описали, тем более глупо переть на рожон. Проще вписаться в систему и получать ордена в награду.

-Ордена... - задумчиво проговорил секретарь . - Вот у Настасьи Хромовой орден Ленина. Надои у нее нынче - полтора литра нет. А мы в район отправляем сводку, что она получает от каждой коровы в группе 11, 7 десятых килограмма. Это значит, что мы обираем и без того обездоленных её подруг по ферме, и всю славу отдаем ей. А почему? Верно - статус ордена надо поддерживать. И все это знают - и подруги, и она сама, и председатель. А как она вообще получила орден? Да всё просто: к юбилею Октября пришла разнарядка: подобрать по анкете такую и такую кандидатуру. А кандидатура как раз вернулась из турпоездки по Египту, куда ездила в составе делегации передовиков сельского хозяйства под руководством первого секретаря райкома Трунова. Понятно, что её анкетные данные оказались безупречными. А дальше пошло-поехало. Конференции, президиумы, кумачевые ленты.Болгария, польша, шмотки, нейлоновые рубашки на продажу. Тут уж когда коров доить?...

Серетарь насупленно откинулся на спинку и продолжил :

-И ты о таком ордене мечтаешь? Если думаешь, что заслужишь его пером - то ты глупец. По честному пером заработаешь только инфаркт, петлю или пулю. Примеры привести?

-Не надо... Евсей Ильич, а может - ну её к черту, эту районку? Давайте развернёмся. Ну, что я ему скажу - второму секретарю райкома? Что буду честно служить на поприще партиной печати? После нашего разговора честного служения уже не получится.

Евсей Ильич страннно хихикнул и ответил:

- На твоем месте я бы нашел, что ему сказать. Если хочешь сделать журналистскую карьеру - расскажи секретарю райкома, как на духу, о нашем разговоре. Так и скажи: партиный секретарь колхоза "Советская Россия" скрытый враг, умело разваливающий в глазах колхозников светлый образ социалистического строя. Я бы на твоем месте еще и Жору Золототрубова в свидетели позвал.

Ветерок хотел ответить, но тут радио странно хрюкнуло, и Жора добавил звука. Торжественно,почти по церковному, хорошо поставленным голосом невидимый московскицй диктор заговорил : " Центральный Комитет коммунистической партии, советское Правительство с глубоким прискорбием извещают, что вчера, на семьдесят четвёртом году жизни, скончался член Политбюро ЦК КПСС,Маршал Советского Союза, Министр обороны СССР Андрей Антонович Гречко"...

Диктор перечислял заслуги и и награды усопшего, слушали молча. Потекли тягучие ноты скорбной мелодии. Евсей Ильич сказал, тронув шофера за плечо:

-Ну все , Георгий Гаврилович. Ясно, что нынче в райкоме никой работы не будет. Там сейчас начнут сочинять и согласовывать телеграмму соболезнования. Где Гречко, а где ты,Ветерок? Не до тебя теперь второму секретарю.

Машина рывками развернулась на грейдере ,и восходящее солнце теперь светило в заднее стекло.Еще один бурак со свистом вылетел из под колеса и долго катился, подпрыгивая, вослед за машиной. Ветерок вжался в угол салона и спросил, опять страраясь впасть в дрёму:

-И как вы с этой гирей живете, Еевсей Ильич?

-Это не гиря,- ответил секретарь, вжимаясь в противоположенный угол, - Это спасательный круг. 

 

 

 

 

Гл

 

 

Последняя осень

 

Удивило не то, что её не оказалось дома. Удивило, что она не предупредила, что её не будет дома.

Ветерок ходил вдоль забора, время от времени садился на скамейку у калитки. Чертыхался, когда ладонь начаяно касалась острого шипа на розе.

Ах, вы не знаете. Розу Ветерок купил утром в городе, на базаре. Роза на стебле живая, на как-то умело залита парафином.Такая сто лет не завянет. Купил в подарок. Теперь носил её, завернутую в газету. А газету кульком наколол на шипы для крепкости.

Звезды в небе - как проколы на бархате. Оттуда, из-за темного покрывала, в эти точки проливалось солнце. А люди думат, что это звезды.

Двенадцать часов...

Бабье лето. Дано такого теплого сентября не было.

Час ночи.

Где она может быть. В клубе - так нет. Там теперь партизаны куражутся. Принес черт на нашу голову. Вон какой-то "Захар" у соседнего дома притаился. Ни звука, ни огней.

...Черт! Записку оставить. Бумага есть - ручки нет. Спросить у тех, в "захаре".

Но лишь сдалал шал к машине - та ожила мотором, сверкнула фарами и уехала - только красные огоньки мелькнули.

Почему "захар"? А так в народе громадные "ЗИСы" называют. Потом, когда свёклу вывезут - их в округе много разбитых останется. Исправные частью в колхоз передадут.

Ладно.

Ждать дальше бессмысленно. Что-то случилось. Может - в город к тётке срочно уехала. Завтра выясним.

Дома бездумно тронул почтовый ящик, а там - пакет. По конверту крупные буквы "Подъём". Неужели ответ от журнала, куда еще их армии повесть отправил?

Сердце ёкнуло в предчувствии счастья. Вошел в дом.

И обомлел.

Мать сидела к нему спиной на маленькой табуретке и чистила картошку. При этом каждый очищенный клубень он кидала назад, через плечо.

Мать во сне грузила свеклу на машину!

Ветерок чуть не запракал:

-Мама, баиньки, в кроватку, - он подхватил её подмышки сзади и поставил на ноги. Она провела ладонью по лбу и виновато :

-Морок какой-то... Весь день на поле. А тут ночью опять вызвали к буртам. Машины пришли. Пока нагрузили - дело к утру. Пришла - а вас же с отцом и сестрой кормить надо. Вот и чищу картошку. Ты иди спи, сынок, а я уж дочищу. А то скоро опять в поле - голодными останетесь.

Он поцеловал мать прямо в мягкие веки и сказа:

-Ложись, ложись. Сам дочищу, сам приготовлю. В армии суп из топора приходилось варить, а уж с картошкой наверняка получится.

Мать прошла не к кровати с отцом, а к шкафу. Раскрыла дверку и взяла что-то яркое. Когда развенула, встряхнув - в комнате засияла жар-птица. Яркие искокри вспыхнули и заполнили комнату. Рубаха. Яркая, Модная, Нейлоновая. Самый писк моды.

-Вот, купила нунче у Насти Хромихи. Она из Польши вернулась, героиня наша. Все бабы своим покупили. По двадцать пять рублей дерёт.

Ветерок взяд рубаху, прикинул по размаху плеч:

-Не брала бы, мама. Дорого. А моей армейской сносу нет.

Мать кинула рубаху на спинку стула у кровати сына:

-Носи. Твоя армейская уже на мешок похожа. Ты ж у меня не урод. Жених.

Уговорила. И Ветерок уговорил её лечь. Собрал в ведерко чищенную картошку. Задернул занавеску в свой угол, осторожно раскрыл пакет.

Два листа. На одном - шапка с крупной надписью "Подъем". Текс машинописный ровный, без ошибок. "Сообщаем, что Ваша повесть "Побить Челубея" принята к изданию и поставлена в план первой половины будущего года. Для оформления условия сотрудничества Вам необходимо посетить редакцию в удобное для Вас время.

С литературным приветом - заведующий отделом прозы В. Кораблинов".

Ветерок держал лист, как весточку из другого мира. Очевидно, что в том мире его понимают, его ценят. Странно, но тот неведомый мир казался Ветерку своим, знакомым, совершенно необходимым.

Ему - туда.

Ах, еще лист. "Рецензия на повесть "Побить Челубея". Перед нами не только несомненная удача автора, но и явление самого автора, как нового лица современной русской советской литературы. ..."

Так-так-так.... Аж уши со стыда загорелись.ЗдОрово! Рецензия явно лучше самой повести. Аж перечитать захотелось . Кто написал-то?

Господи..! Гавриил Троепольский, член Союза советских писателей!"... Тот самый, который "Чернозём" и "Белый Бим..." Прижизненный классик!

Ветерок взъерошил волосы. Заглянул в настолькое зеркальце на свое отражение. И невесть почему печально подмигнул себе : "Ай, да Ветерок, ай да сукин сын".

Потом он дочистил картошку и поставил её на керогаз.

И сел писать новый рассказ.

Так до утра и раздваивался между кухней и рукописью.

К утру были готовы борщ и рассказ.

А после восьми разразилась гроза.

Ещё подходя к правлению, почуял неладное. Евсей Ильич курил на крыльце так, что дымилось в ушах. Он оглядел Ветерка в пламенной рубахе, хмыкнул и коротко бросил.

-Пошли. Сам хочет тебя раздавить еще до планерки.

-За что?

-Не робей, казак, атаманом будешь.

Прошли в кабинет мимо секретарши Антониды. У неё под глазами темнели потёки краски.

Сам был в новом костюме, с орденскими планками. Ему нынче ехать в район, на очередное бессмысленное совещание. Возможно, от этого Коркин был зол уже с утра.

Перед председателем лежал лист готового к печати "органа паркома и правления колхоза "Советская Россия" "Колос" - многотиражки. Не поздоровавшись, не пригласив сесть, председатель ткнул пальцем в лист:

-Это что?.

-Газета, Григорий Федорович, - начал неуверенно Ветерок.

-Это не газета, - спокойно, но с дурно скрываемой яростью, сказал председатель. - Это смерть моя. Ты кто есть такой, Ветерок? Ты - редактор многотиражки...

-Он не редактор, - влез в разговор Евсей Ильич. - Он как бы редактор. Он же беспартийный - редактором быть не может. Газету подписывает Гусаков, хотя де-факто мы его отстранили.

-И зря отстранили, - вернул себе слово председатель. - С Гусаковым у нас проблем никогда не было. Ну - влепит глупость, или ошибку - а кто без греха! А это что творит? Ты хоть для виду его проверяешь,Евсей Ильич? Вот смотри - председатель взял другой лист: - Это газета наших соседей. Колхоз у них называется "Коммунист" и газета "Коммунист". Всё ясно и понятно. И в газете всё так же. Глядите сюда. Сюда гляди, Ветерок, я сказал! Что пишут в многотиражке "Коммунист"? Вот, шапка, прямо поверх заголовка, одной жирной строкой: "Наша главная задача молока и хлеба сдача!". Видишь? А на обороте такое же продолжение :"Неуклонно повышай наш колхозный урожай!". Представляешь - это не писатель, не поэт сочинил.Неприметный работник пера. Просто, как Окна ТАСС. А у тебя что? - председатель доходил до кипения: - Вот, Евсей Ильич, после твоей цензуры : "А у Коркина, ребята, Стол обтянут кумачом. Как уеду, так обратно, Не заманит калачом", .. Что это, как не идеологическая диверсия?

-Но это же прямая речь героя рассказа... - попробовал объясниться Ветерок.

-Я тебе покажу героя, - председатель сорвал с себя галстук и бросил в ящик стола. - Евсей Ильич, погляди на этого героя. На наших глазах, за какой-то месяц, он пролетел все ступеньки падения. Его ждала Москва, он мог закрепиться в районе. Наконец, мы взяли его в многотиражку на условиях личной воли... Нигде не держится.Ни черту кочерга, ни богу свечка. Я не удивлюсь, если падение его дойдет до такой ступеньки, что он на коленях приползет просить записать его в колхоз. Но мы еще посмотрим.

Председатель налил из графина в стакан, пил громкими глотками, как конь. Потом сел,хлопнул ладонью по столу:

-Всё. Терпение лопнуло. Стоишь тут, как цыган - рубаха в петухах. В газету ты не гож. Ты не то, что писать, и читать вряд ли умеешь. А потому мой приговор такой: бери и восстанавливай газик, что ржавеет посередине улицы. Сделаешь - заведешь - тогда примем в колхоз. Нет - иди к... на все четыре стороны.

В коридоре Евсей Ильич опять взял под локоть и крепко сжал:

- Ты что, на самом деле не понимаешь, где живешь?

Ветерок высвободил руку:

-Мне говорят, что окна ТАСС

Моих стихов полезнее.

Полезен так же унитаз.

Но это не поэзия.

Евсей Ильич отстранился и сказал:

-Ну, тут медицина бессильна. Знаешь - на твоем месте - только повеситься. Но ты не сможешь - слабак. Тебя даже любовь не спасет, потому что и за любовь ты драться слабак. Но на меня можешь рассчитывать в любом случае. Я и сам тут чужой. Всю жизнь чужой.

И разошлись.

Ветерок шёл домой, легкомысленно думая : "А пое... а пошли они все на хутор бабочек ловить. Сам я не колхозник, да и ей уже оформил карточку на получение паспорта. Уедем в Бухторму какую-нибудь, и буду писать. Много буду писать, зло, до зубовного скрежета. Они ведь все тут не ведают, что во мне писателя признал сам Гавриил Троепольский"

-Эй, дядька Степан, всё куришь? Так скажешь, где рубль?

Тот шёл навстречу со своими неизменными снастями и ведерком. Подошел, поздоровались за руку.

- Не скажу. Сам допетри.

-Та не получается. Как ни крути - а рубля нету.

-Тебе не то надо крутить, племяш, - чуть посерьезнел рыбак. - Ты бы за партизанами и партизанками повнимательней  глядел.

Смутное и тяжелое зашевелилость в груди Ветерка. "Да у нее городская тетка еще весной умерла!":

-Ты о чем, дядька Степан?

-Да уж не об рубле. Тут у тебя засветилась другая загадка. Сам разбирайси, а я побег...

И - бочком, бочком - в сторону.

Ветерок одернул красную рубаху и почти побежал. От былого настроения не осталось и следа. Сейчас переодеться,и - к ней, за разъяснениями.

А у родительской калитки вдруг свет померк. На крышке почтового ящика лежала его напарафиненная роза, переломленная в стебле.

"Поэт, я не люблю тебя..."

Что случилось дальше - не смог бы объяснить и Творец. Ветерок изломал-порвал розу, раскровянив ладони, опустился на коленки и так пошел по улице.

На коленках он пошел по улице к дому невесты.

Если бы ему сказали, что это похоже на мелодраму, он бы не ответил.

Он не знал вообще, на что это похоже. Она была для Ветерка выходом в другую жизнь, в журнал "Подъем", в Бухторму.

И она...предала?!

Вернуть её любой ценой. Талантом, деньгами, унижением, смертью.

Он шел, а вокруг него начали собираться люди.

Он шел по пыльной дороге, а машины уступали ему . Скоро они начали сигналить. Пока дошел до середины села, до памятника Ленину, с поля приехали женщины.

Ветерок шел на коленях.

Его лохматая голова плыла над пирамидками кизяка, красная рубаха мелькала в их просветах.

Подбежала мать, уговаривала подняться. Он полз, мать накинула ему на плечи китель. Китель сразу свалился.

Потом туча уронила отвесный дождь. Дождь падал раскаленными каплями, разогнал часть людей.

Красная рубаха прилипла к рёбрам , коленки гребли грязь.

Село - двенадцать километров в длину.

Через три часа оказался у её калитки. Её на крыльце не было.

На скамейке сидел дядька Степан. Он выплюнул "козью ножку" и сказал, словно сидящему рядом на рыбалке:

-Хошь скажу, где рупь? Ну, не дури, племяш. Не хошь про рупь - я тебе ружье дам.

Вернулась мать, пошла стучать в дверь. Оттуда тишина. 

Опустилась рядом с сыном тоже на коленки:

-Буду стоять, пока не встанешь. И кто она тебе, подумай? Не жена - птица вольная.

Ветерок не слышал и не видел ничего. Скоро и матери, и дядьке Степану, и всем зевакам это стало понятно.

К сумеркам Ветерок остался один.

К полуночи мрак погасил и огонь его рубахи.

Она не появлялась. Ветерок не видел, как, время от времени, отодвигался уголок занавески.

В три часа ночи из-за уголка стало видно, что коленопреклоненного Ветерка на улице нет.

 

* * *

Его нашли в десять часов утра на обочине, за двенадцать километров от села. Нашли по красной рубахе. Вызвали участкового Жигайло и капитан установил, что Ветерка сбил неизвестный "захар".

Куда шёл Ветерок, от чего убегал - осталось неизвестно....