Ходики

Дата: 4 Февраля 2015 Автор: Калуцкий Владимир

... Стекло резко дзинькнуло и отозвалось на наружный стук дробным звуком. Анна соскользнула с полатей. Привычно нащупала коробку, проткнула темноту робким светом. Лампа нехотя загорелась, свет из-под пузыря расползся по углам хаты. Натягивая ворот рубашки к подбородку, поднесла лампу к окну. За сдвинутой шторкой, свисая сверху вниз, показалась голова верхового, рассыльного, дядьки Степана. Голос с улицы искажался стеклом:
- Дуй до сельсовета, Анна. Там про тебя какая-то бумага пришла.
Голова исчезла, конный растаял в темноте - только перестук копыт пошел по улице.
Анна сразу подумала, что весть от мужа пришла. С мая ни строчки. А немцы, говорят, уже под самой Москвой.
Глянула на часы, поднесла лампу к циферблату. Без двадцати минут шесть. Гирька ходиков - почти касается земли.
Цепь подтянула, тронула маятник.
Ту-ту-ту-ту-тук...
Ладно, радуется Анна. Пока дети спят - обернусь.
Поправила одеяло на Огоньке, Надюше в люльке сменила простынку. Оделась быстро, мужнины старые сапоги надела на босу ногу. Сапоги кожаные, мягкие. Анне всегда казалось, что в них держится тепло от Павловых ступней. Из печки на длинном рогаче вынула чугунок. Четыре картошки. Поставила на стол.
Дверь приткнула палкой. Так, чтобы Огоньку можно выйти (вдруг задержусь?). И побежала по гулкой подмороженной грязи в сельсовет.
Издали виден свет в окошке. Не спит председатель. Война, вся страна не спит. Со столба на сельской площади резко и мощно ударили звуки "Интренационала".
Шесть утра.
Преступила через порог, шаркая сапогами. За конторкой Иван Авдеевич, председатель. Глянул сумеречно из-под сизых бровей - по лицу тёмные тени от подвешенной к потолку лампы. Поднялся, устало потянулся. На поясе поверх телогрейки жёлтый ремень с желтой кобурой.
- Явилась? Ну, слушай. Из райисполкома на твой счет телеграмма. Велено быть тебе в городе к часу дня. Так что сполняй.
Анна от неожиданности села на скамейку. На той стороне скамейки звякнула дужка ведра с питьевой водой.
- Да у меня ж дети одни... На кой я им сдалась, в исполкоме? Да не пойду я.
Председатель свернул самокрутку, потянулся к лампе. Снял, прикурил от пузыря. Лампу вернул на место и громко позвал:
- Африканыч!
Из боковой двери вышел здоровенный дядька в милицейской шинели, с синими петлицами. Помощник участкового. Вытирая сальный подбородок, уставился на председателя. Тот гадливо оглядел Африканыча:
- Бабы арестантам харч носят, а ты жрёшь. Ты вот что. Нынче надо в район доставить того антисоветчика, Павла Христановича и Нюрку Сигарёву. Ну, ту, что зерно из амбара воровала. У них сегодня трибунал. Пойдете пешком.
Бугай несогласно повертел головой:
- Пешком несогласный. Подводу дай.
- Нуту подвод! - отрезал председатель. - И эту возьми, - указал на Анну. - головой отвечаешь.
- Она арестована?
- Да не... Там что-то похуже. В исполком её затребовали. Она ж, хоть и жена фронтовика, а немка. Павел её с Поволжья привез. Он там служил, что ли. Так, Анна? - повернулся к ней. Она, всё еще сидя, чуть придерживая снизу тяжёлый живот, ответила тихо:
- Я в военном совхозе работала. Полушубки для Красной Армии готовили.
- Во-во, - перебил председатель. - Точно вредительница. Ты, Африканыч, до самого исполкома проводи, чтоб не сбежала. Знаю я их, немцев. По той германской ещё.
- Так дети одни! Помрут ведь с голоду и со страху - опять подала голос Анна. Африкан окончательно вытер подбородок и дернул её за плечо:
- Не сдохнут. А и сдохнут - горя мало, гаденыши. Ну, ступай пока в кутузку, фашистское отродье!

Б
Шли так. Сзади с карабином Африканыч. Шагов на десять сзади. Впереди двое арестантов и Анна. Павел Христанович еле передвигал ноги. Летом, когда косили луговую траву, ему конной косилкой перехватило сухожилия . А теперь разбитые солдатские ботинки больно давили задниками по еле зажившим ногам, и здоровый мужчина плакал от боли. Когда он совсем остановился, Африкан велел:
- Берите его под руки, бабы.
Анна попросила разрешения поменяться с арестантом обувью:
- Ему в сапогах будет легче. А мне ботинки сойдут.
- Ну, меняй, - разрешил Африканыч. Пока переобувались, приглядывался :
- Хорошие у тебя сапоги, Анна. Лучше моих. Мои - глянь, каши просят. А у твоего Павла обувь всегда была крепкая. Надо бы тебе со мной поменяться.
Двинулись дальше. И впрямь, Павлу Христановичу стало полегче. Но чем дальше, тем тяжелее и основательнее вис он на женских руках.
Ветер время от времени сыпали на них то дождь, то снег. За всю дорогу - ни встречных, ни поперечных. Притихла страна.
К полудню за спинами услышали стук подводы. Нагнала телега с почтой. Африкан прыгнул рядом с возницей и сказал, устраивая карабин на коленях:
- Мужик остается за старшего! Жду вас у райотдела. Через два часа не доползете - объявлю беглецами. А это уже другой срок.
Анна крикнула через силу:
- Возьми хоть раненого! Ты не имеешь права так с нами.
Африканыч гулко расхохотался :
-Ты, баба, даже не подозреваешь, сколько у меня прав.
И уехал, подпрыгивая в телеге на мёрзлых дорожных кочках.

В
И приползли-таки к сроку. В райотдлеле Африканыч сдал караулу трибунала арестантов, и повел Анну в райсполком.
Чужие ботинки набили ей ноги, в светлом коридоре она села на стул, сбросила их. Хотела растереть немые пальцы - живот не давал.
Тут обеденный перерыв. Бегают женщины с бумагами, снуют люди в военной форме. Подошла одна, с короткой стрижкой, в красной кофте, синей юбке. Спросила:
- Кто такая?
- Анна Германовна Самострелова.
Стриженая глянула в бумагу:
- Девичья фамилия Гинтер?
- Да, - убито призналась Анна.
- Ждите.
Стриженая убежала.
В коридоре тепло и сухо. Африканыч не решался сесть, стоял рядом, с карабином у ноги. Анна угрелась, и ей уже было всё равно, за что её расстреляют. Она закрыла глаза и тут же увидела свою хату. Огонька, который мечется, ища мать. Оленьку, что уже и не плачет в забытьи от голода. Гирьку ходиков у самой земли...
Громко из-за двери, как с неба, прозвучал голос стриженой:
- Самострелова! Пройдите.
Африканыч встрепенулся, растолкал Анну. Та же стриженая распорядилась с Африканычем:
- А вы свободны.
Анна подобрала с плеч платок, накинула на голову. Хотела повязать под подбородком, как принято у русских баб, но опять скинула на плечи. Не знала, куда девать руки, куда ступать.
Так, простоволосая, она и вошла в кабинет.
Собственно, это был не кабинет, а высокий зал. С громадным потретом Сталина в обрамлении снопов пшеницы. С шёлковыми знаменами золотых кистей, с длинным столом под красной скатертью. За столом во весь рост, торжественно стояли несколько мужчин и женщин. Одного Анна знала - весной приезжал к ним домой, привозил Павлу медаль и денежную премию. Председатель исполкома Мостовой. Рядом с ним военком - тоже бывал в их доме.
Стоящие походили на памятники
Председатель был в форме без петлиц, и держал он большой белый лист. Даже отсюда, от двери, на листе просвечивался герб Советского Союза.
Председатель торжественно заговорил:
-Товарищи. Мы собрались с вами по исключительному поводу. Идёт война, и боевые награды сегодня - явление обычное. Но здесь мы имеем случай награды за доблестный труд. За трудовой подвиг, так сказать.
Ничего не понимая, Анна поискала глазами, куда сесть. Некуда. Усилием воли заставила себя слушать. Слова Мозгового перемежались у нее в сознании со стуком ходиков, "Интернационалом " со столба, видом четырех картофелин в чугунке.
-"Указом Всесоюзного Центрального Исполнительного комитета Союза ССР за доблестный труд и весомый вклад в укрепление обороноспособности нашей Родины орденом Трудового Красного знамени награждается Гинтер Анна Германовна, работница совхоза Министрества Обороны "Золотое руно". Председатель ЦИК Калинин.
Анна поняла, что её не расстреляют. И еще она поняла, что своя собственная судьба её уже не заботит. Дети. Что с ними? Как добраться домой с таким животом и в таких ботинках?
А Мостовой прошел через весь зал и расцеловал её по-мужски, прямо в губы. Провел к столу, усадил за скатерть, спросил:
- Ты хоть понимаешь, какая ты умница?
Он повернулся к столу президиума, где все уже сидели. Две расторопные официантки ставили теперь на стол бутылки и раскладывали закуску.
Мостовой оставил Анну, вернулся на председательское место.
- Представляете - начал объяснять он тем, кто не знал причин награждения, - Анна работала в тридцать шестом году на укладке на хранение полушубков для армии. Стратегический резерв. А там был порядок такой - в каждый тюк с полушубками прилагался номер укладчицы.
А этой осенью начали распечатывать запас, а там вместо полушубков - труха. И только у упаковщицы номер 48 оказались полностью сохранными все 12 тысяч полушубков. Это ж дивизию одеть! Ну - подняли бумаги, кто такая эта упаковщица номер сорок восемь? Оказалось - Анна Гинтер! А вот ей орден за это. Где у нас Анна Гинтер?
Поискали и нашли. Оказалось - увез её в свою Курскую область молодой муж - лейтенант запаса Павел Самострелов. И фамилия у ней теперь мужняя! Но у нас в стране найти человека не сложно. Партия и правительство проявило особую заботу, в такое трудное время найдя возможность отметить труд скромной советской труженицы. Так давайте выпьем за товарища Сталина, создавшего нашу родную партию, за нашу Красную Армию и за победу. Анна, подними это стакан вместе с нами и знай, что всегда можешь рассчитывать на помощь и покровительство каждого, сидящего за этим столом.
Анна пригубила вино, показавшееся ей уксусом. Она почти дремала, дожидаясь окончания официальной части. Когда прочие потянулись к двери, она решилась:
-Товарищ Мостовой. У меня дети дома одни. А я вон с каким животом. Не дойду, поди... Нет ли подводы какой, машины попутной?
Председатель бессильно развел руками. Он собрал в лоскут, похожий на вымпел, колбасу, консервы, сунул ей, добавил плитку шоколада:
- Да откуда, Анна Германовна? Война, сами понимаете. Поищите сами оказию, вдруг повезет? Да, вот еще, - он слегка замялся, и подсунул под руку Анне чистый лист: - Тут такое дело. К ордену приложены 550 рублей. Но мы уже доложили наверх, - он поднял глаза к лампе,- что вы, как всякая советская патриотка, как мать и жена фронтовика, пожертвовали эти деньги в фонд обороны. Напишите, пожалуйста, заявление на отказ от премии.
Она написала, как продиктовал Мостовой. И даже не поняла, как оказалась на улице.
Заметно подморозило, летели крупные снежинки - предвестник большого снегопада. Анна подняла кусок провода в тряпичной изоляции. С трудом раздвоила его и, неуклюже пристроившись к парковой скамейке, обмотала ботинки. Перекинула через плечо узел. И пошла домой.
Снег пошел мягкий, вроде даже тёплый. Вспомнила некстати детство, пионерский Новый Год. "О, Танненбаум, Танненбаум"...
Она слышала, что в округе развелось много волков. Но волков она не боялась. Не за что им есть её, ничего дурного им не сделавшую.
Километрах в пятнадцати от города, сквозь наступающие сумерки и круги в глазах, разглядела догоняющую подводу. Это возвращалась из города почта. На подводе сидели мальчишка-почтальон, и Африканыч.
Африканыч пригляделся и захохотал:
-Тю! Не расстреляли фашискую морду.
Анна попыталась ухватиться за край телеги, но Африкан сурово ткнул её сапогом:
- Не положено посторонним! Почта - режимное заведение.
И уехал, широко задрав ноги, когда подвода дернула. Успела только заметить мужнины сапоги на Африканыче.

Г
Шла долго. Время остановилось, снегопад скрыл отметины на местности. Она и раньше толком не знала дороги, а теперь вообще шла, уже не ведая куда. Анна помнила, как в прошлом году они с Павлом продали корову. Корову купил городской мясокомбинат. Когда животину уводили, в её крупных глупых глазах стояли человеческие слезы.
А через неделю корова вернулась. Как бежала с комбината - непонятно. Нашла дорогу. Жила дома еще неделю, пока за ней не приехали мясозаготовители.
Анна решила, что она не глупее коровы. Она шла и шла, пока из снежной пелены на неё не выплыл угол избы и дверь, подпертая снаружи.
Никаких следов, и полная, оглушительная тишина.
Анна привалилась к дверному косяку, уронив узел, и набиралась сил, чтоб открыть двери. Она спешила и очень боялась входить.
И вдруг её ожог ровный мерный стук за стеклом, из глубины хаты. Там шли ходики. Что остановиться должны были ещё вчера.
Значит, гирьку кто-то подтянул. Ах, милый-милый Огонёк! Анна хотела толкнуть дверь, но у неё уже не осталось сил. Её хватило лишь на то, чтобы громко и дробно постучать в окно...