Зачем я за это взялся? Подвинуло что-то, витало в воздухе? Это делают, в большинстве случаев, по просьбе автора, чтобы увенчать его высокий лоб лавровым венком, но тут я сам навязался. Или чтобы размазать по стенке наглого конкурента. И это неправда. Тайная зависть, вообще-то, вещь подлая. Но если это чувство возникает в смысле самоанализа, то иногда приводит к положительному результату, тем более, если по-тихому и без свидетелей. Творчество рождается з тайне, и причастна к ней душа, обнаженная до невозможности. Ну, так вот. Сразу замечаю, теплая волна по сердцу прошла, что первая фраза указанного произведения представляет собой, по сути, пятистопный ямб и могла бы являться частью сонета. Как поэт, я этому рад - прекрасное начало. Но следующий абзац бросает меня объятия суровой действительности: власть, деньги, председатель сельсовета... Конюшня, одним словом. Сам-то Фрэнсис Скотт Кей Фицджеральд, по слухам, был из потерянного поколения в литературе, то есть молодой человек вклинился между двумя войнами, впрочем, как и Эрнест Хемингуэй, Эрих Мария Ремарк и другие гении. Мы тоже живем по законам перманентной войны, поэтому абзац пришелся как нельзя кстати. На первый взгляд, он далек от поэзии первой фразы, но, странное дело, она стала более выпуклой. Чудеса противопоставления? Тут-то автор и спрашивает у меня: «Так о чем писать?». То есть - нужно ли? Нужно ли писать о столкновении духовного и бездуховного? Ответ очевиден. Это подтверждает фраза из М. Булгакова о бескрайней лаве и сердцах полных тревоги, ведь это было написано о временах большевиков, петлюровцев и иже с ними. Все о том же столкновении, войне, да о войне. «О чем это он? - читаю далее, - Верно об искусстве». Булгаков точно описывал момент прослушивания арии Веденецкого гостя из оперы «Садко». В безвоздушном пространстве бездуховности задыхаюсь! Скорее, скорее в концертный зал! Кстати и весна, и Петр Чайковский укоризненно смотрит с пьедестала: «...смягчите свои сердца полные тревоги». Только подъезд консерватории какой-то унылый. И рядом - бесцветное «сегодня»: вот парень, одетый в МЧСовскую куртку, предложил купить у него билет за тысячу. Нэпман? Это из прошлого, из того, что было. Только сдачи у него нет. Я загрустил, признаться. У консерваторского подъезда: спекулянты, чиновники бессовестные, из окружающего пейзажа не доносится ни запаха, ни звука, только речитатив спекулянта, да серый пейзаж. Но вот, как спасение, опять появляется та самая сонетная строка. Чувствую, что герою повезло. И верно: другой спекулянт подвернулся, как из-под земли, темный весь, даже непонятно, одет он или нет. Да это уже и не важно, он полтысячи позволил сэкономить. Вот мастер! Хотел попросить его поделиться опытом, вдруг в жизни пригодится? Он увильнул, но не обманул, и на том спасибо. Вот и серый подъезд позади, а впереди мрамор, огни... Так зачем я сюда... Совсем материальная заинтересованность с толку сбила... Ах, да! За мной, господа! Туда, где смягчатся «сердца, полные тревоги». Надо, надо. Я бы тоже пошел, да билета нет и купить не на что. Об этом, только об этой нескончаемой войне высокого и повседневного повествуем мы, друзья, о чем бы не писали. Откладываю в сторону текст и представляю себе опустевший пятачок около подъезда консерватории: бесшумный снег падает откуда-то из темноты, гудят моторы машин и шелестят шины по мокрой мостовой. Откуда-то тянет запахом подгоревшего шашлыка. А мимо идут серьезные прохожие, скользя по гололеду под неярким светом фонарей. Зачем на мне черный костюм, галстук под крахмальным воротничком, кожаное пальто? Я отвернусь и пойду в редкой цепочке прохожих к метро, шлепая по лужам подошвами английских ботинок. А ведь правда: все это было, было, было... И мрамор ступеней, и огни, и ожидание волшебства. Теперь у меня давно этого нет. Почему?