Максим Горький: парадокс о правде (вокруг двух театральных скандалов с Московским Художественным театром) К 150-летию классика

Дата: 25 Января 2020 Автор: ВШДСИ

Руднев Павел Андреевич, кандидат искусствоведения, театральный критик, помощник художественного руководителя МХТ имени А. П. Чехова и ректора Школы-студии МХАТ по спецпроектам, руководитель программы «Театроведение» ВШДСИ «Школа Г.Г. Дадамяна»
  
Есть известная проблема: невозможно однозначно определить авторскую позицию писателя Горького по отношению к дилемме, описанной в титульной пьесе «На дне» (1902). Это делает пьесу загадкой, парадоксом, разрешить который пытались всю сценическую историю этой драмы. В разные годы, в разных политических условиях ее главный герой Лука был воплощением как добра, так и зла. Горький в течение жизни сам колеблется в определениях, в оценке влияния Луки на общество ночлежки: вредным или полезным оно было.

Позиция раннего Горького – это позиция ницшеанца, а, стало быть, антихристианина, ненавистника и самого страдания, и, более всего, его культивируемой христианством идеи, идеологии спасительного мученичества. Красота мертвого тела Христа – совсем не объект поклонения для немецкого философа Фридриха Ницше, а, напротив, самая причина гибельности, обреченности христианской цивилизации.

У вольнолюбивой, дерзкой, витальной героини пьесы «Мещане» (1901) Елены, радостно приемлющей жизнь, есть монолог, где она говорит о физиологической ненависти к страданию, к несчастью. А Варвара Михайловна, одна из героинь пьесы «Дачники» (1904), которой Горький явно симпатизирует, предъявляет счет литераторам-декадентам, «сумеречникам», символистам: «Кто дал нам злое право отравлять людей тяжелым видом наших личных язв?»

В личной жизни Горького можно найти массу примеров, когда эта позиция его героев совпадала с его персональным мирочувствованием. В 1906 году Горький едет в США, где, в том числе, встречается с известной любому российскому театралу женщиной – прототипом героини пьесы Уильяма Гибсона «Сотворившая чудо», слепоглухонемой, которую удивительным образом, через подвиг воспитателя обучили коммуницироваться с миром. Хелен Адамс Келлер, по позднему свидетельству Горького, напомнила ему странниц, монашек, блаженных, которых тот видел при монастырях. Это ощущение было сопряжено с брезгливостью – Горький не сострадает, а разоблачает культ Келлер, страдание, которое поставлено на службу бизнесу (письмо дефектологу Ивану Соколянскому от 25 августа 1933).

Как известно, причиной прогрессирующего туберкулезного процесса, которым Горьким страдал всю свою жизнь, был выстрел в область сердца, попытка самоубийства, предпринятая Алексеем Пешковым в Казани в университетские годы. Горький оставляет на месте самоубийства записку, где объясняет, что виноват в том немецкий поэт Гейне, «выдумавший зубную боль в сердце». Горький всю сознательную жизнь сражался с этим депрессивным состоянием, с унынием и декадансом и именно по причине «подстрекателя» Гейне - с литераторами, готовыми делиться с читателями проблемами своей больной печени (излюбленный образ Горького). Он, вероятно, действительно верил в то, что именно искусство, депрессивное или радостное, формирует наш темперамент, упаднический или восторженный.

Есть еще воспоминания поэта Владислава Ходасевича, бывшего в немецкий период жизни Горького его литературным соратником. Ходасевич вспоминает, что в берлинском трамвае Горькому отдавили ногу, и вечером он застал Алексея Максимовича за кошмарным занятием: он сам у себя пинцетом вытаскивал из пальца мелкие кусочки раздробленной кости. Совершенно не чувствуя боли – болевой порог был явственно понижен.

Итак, Лука из пьесы «На дне» - вреден. Он лобызает и ласкает пороки, оправдывает слабость, научает терпению и непротивлению. Характерный образ: Бубнов говорит, что Лука - как «пластырь для нарывов». Который в случае с нарывами как раз не помогает, а вредит, закрывая доступ кислороду.

Но у Горького есть и другая, не менее существенная позиция. Горький-писатель – родом из народников, и поэтому ему близка строчка Беранже в переводе поэта из народнических кругов Василия Курочкина: «Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой!» Эта фраза есть в пьесе «На дне», и она – про Луку, он тут безумец. Знание и осознание правды наносит человеку непоправимый вред. Правда «ложится камнем на крылья», и человек не может взлететь. Правда пригибает человека к земле. Это дилемма Васьки Пепла: вор и сын вора, он с детства слышал, что воренок, и что судьба его предопределена. У него и быть не может иного предназначения. Зная свою ограниченность (правда ограничивает, очерчивает), ты остаешься в своем кластере, в своей страте, в установленных рамках. Из-за знания правды о самом себе Ужу никогда не стать Соколом.

В соответствии с этой философией выстраивается писательская стратегия Горького: искусству нужно рассказывать человеку не правду, а формировать грезу о его будущем, тянуть его к совершенству, подтягивать к новому "агрегатному состоянию". И здесь можно разглядеть как неоромантизм, так и начало социалистического реализма, основоположником которого Горький является, беспрекословным следованием которому наказывает Горький всех советских писателей с трибуны первого съезда этих самых писателей.

Горький в образе Луки идет дальше. Его устами он формулирует довольно важную идею: «Коли веришь – есть [Бог]; не веришь – нет… Во что веришь, то и есть». И вот здесь, как ни посмотри, Горький уже не антихристианин, он ставит (по-своему, но все равно ставит) вопрос о вере.

Вера делает грёзу зримой, оплотняет визионерское видение. Вера формирует объект веры. Раньше является вера, нежели ее объект. Вера заставляет объекту веры «соткаться из воздуха». Есть поразительное воспоминание актрисы МХТ и любовницы Горького Марии Андреевой, в которое поверить трудно, но мы должны это сделать: «Однажды вдруг как-то резко двинулось его кресло за письменным столом – значит, встал… А затем что-то тяжелое упало на пол – и мгновенно наступила мертвая тишина. Ни звука! Вскочила, взбежала по лестнице, сердце стучит так, что даже в ушах звенит.

На полу около письменного стола во весь рост лежит на спине, раскинул руки в стороны, А.М. Кинулась к нему – не дышит! Приложила ухо к груди – не бьется сердце! Что делать? /…/ Расстегнула рубашку, разорвала шелковую сетчатую фуфайку на груди, чтобы компресс на сердце положить, и вижу – с правой стороны от соска вниз тянется у него по груди розовая узенькая полоска… Оцарапался обо что – не похоже… Ушибся?.. Обо что?.. А полоска становится все ярче и ярче и багровее. Что такое? /…/
- Да ты посмотри, что у тебя на груди-то!
- Фу, черт!.. Ты понимаешь… Как это больно, когда хлебным ножом крепко в печень!
Думаю – бредит! С ужасом думаю – заболел и бредит!.. Какой хлебный нож? Какая печень?
Должно быть, видя мое испуганное лицо, он окончательно пришел в себя и рассказал мне, как сидят и пьют чай Матвей Кожемякин, Марфа Посулова и сам Посулов, и как муж, видя, что она ласково и любяще, с улыбкой смотрит на Матвея, схватил нож, лежащий на столе, и сунул его женщине в печень.
- Ты понимаешь – сунул, вытащил, и на скатерть легла линейкой брызнувшая из раны кровь… Ужасно больно!».

Здесь совершенно ясно, что мышление Горького произрастает из свойств его персональной телесности. Он в Бога не веровал, но это не значит, что не верил вообще – художественная вера делала из него монаха со стигматами.

Корней Чуковский вспоминает о том, что при одной встрече Горький стал рассказывать ему о будущей литературе для детей в таких подробностях и деталях, как будто бы она уже существовала в реальности. Если веришь в такую литературу, она действительно уже есть.

Есть множество свидетельств, говорящих о том, что в период 1908-1913 годов мировоззрение Горького меняется, становится своей противоположностью. Это был каприйский период, период активного взаимодействия с большевиками, Горький побывал в Лондоне на съезде РСДРП(б), познакомился с Лениным и другими партийцами, открылась Каприйская школа для рабочих-марксистов.

В 1908 году, после поездки в Лондон, выходит примечательная статья «Разрушение личности», которая является свидетельством крушения веры Горького в свободную одинокую личность, в босяка, воспеванием которого он начал свою писательскую карьеру, и замена этой неоромантической мечты идеями классовой борьбы, классового, а, стало быть, коллективного самосознания: «Только гигантской силой коллектива возможно объяснить непревзойдённую и по сей день глубокую красоту мифа и эпоса /…/ Индивидуальный гений не дал ни одного обобщения, в корне коего не лежало бы народное творчество. /…/ Коллектив не ищет бессмертия, он его имеет, личность же, утверждая свою позицию владыки людей, необходимо должна была воспитать в себе жажду вечного бытия. /…/ Народное творчество пропитано убеждением в том, что борьба человека с человеком ослабляет и уничтожает коллективную энергию человечества».

К 1913 году, когда Горький, получивший амнистию в связи с 300-летием Дома Романовых, возвращается с острова Капри в Россию, он окончательно развязывается со стихийным анархизмом, верой в асоциальных одиночек.

Здесь заметны также и идеи философа Александра Богданова, будущего создателя Пролеткульта: идея богостроительства, отраженная в повести 1908 года «Исповедь» (если мир несовершенен, то человечество должно построить его совершенным), коллективизм, мягкая замена христианства справедливым общественным устройством.
Вера в талантливых одиночек, аутсайдеров-странников, бунтующих против цепей цивилизации, заменяется идеей созидательного коллективного труда, организующей активности человека. Именно поэтому в будущем так понравится Горькому роман Федора Гладкова «Цемент» (1925) - первый производственный роман, где поэтизировался коллективный созидательный труд, рабочие объединялись, чтобы восстановить разрушенный завод – их кормильца и смысл жизни, где в гудке фабричной трубы сливался воедино массовый голос трудящихся. Позитивная созидательная деятельность человечества (коллективного бога, если угодно) заслоняет присущий природе хаос, стихийность, непредсказуемость. На смену нерациональной, неподчиняющейся человеку-властелину природе - приходит рациональная культура, «вторая реальность», изготовленная поколениями людей. Впервые встретившись весной 1900 года в Ялте по совету Антона Чехова с МХТ и его основателями, Горький записывает им в альбом: «Мало на свете хорошего. Самое хорошее – искусство».  Характерное утверждение – искусство, копируя природу, делает эту копию более совершенной, улучшает ее, эстетизирует, наделяет рациональностью, пользой.

Поздний Горький, уже искаженный навечно узостью сталинизма, упрямо разбрасывает по различным своим текстам лозунг о презрении к индивидуализму. Под индивидуальным Горький понимает то, что его приятель Ленин называл словечком «мелкобуржуазный» - то есть собственнический инстинкт мелкого хозяйственника, «куркуля», «кулака». Вот, например, поздравление Большому драматическому театру с 15-летием в 1934 году: «Энергия [большевизма] будет расти всё более мощно и обильно, по мере того как в стране нашей будут перегорать, исчезать остатки унаследованных нами мелких и пошлых основ собственнической, зоологической психики индивидуализма». Грубо называя индивидуализм зоологическим, Горький предает сам себя, раннего, своих героев-босяков: Лойко Зобара, Челкаша, Коновалова. Он говорит ровно противоположное своим изначальным, стартовым тезисам.
Но вот и более раннее свидетельство автопредательства – из 1913 года. В письме к И. Лебединову из Нижегородского лесничества Горький сообщает о том, что разоблачил в своем Луке «пассивный анархизм». Этот термин Горький в своем лексиконе упрямо связывал с проповедью непротивления злу насилием у Достоевского и Толстого, он считал это с влиянием на русский дух индуизма.

Газета «Нижегородская коммуна», делавшая репортаж с летучего митинга рабочих завода «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде в 1928 году, зафиксировала легкий конфликт между трибуном Горьким и своими внимательными читателями. Горький рассказывал в восторженных словах о росте пролетарской самосознательности, а один из пролетариев саркастично вспомнил о Луке и проблеме веры: «Если веришь – бог есть», решив уязвить перерожденца. Горький ответил оппоненту, как отрезал: «Потому что он – жулик».
 
У Горького с МХТ в первые годы их сотрудничества была счастливая судьба: Алексей Максимович по совету Чехова знакомится с «художественниками» и начинает писать для театра пьесы: «Мещане», «На дне». На третьем тексте случился скандал. Вокруг прочитанной на труппе пьесы «Дачники» в 1904 году развернулась знаменательная эпистолярная полемика между Горьким и Владимиром Немировичем-Данченко, результатом которой явились уход актрисы Марии Андреевой из МХТ и недолгое отлучение Горького от театра. Былые отношения с театром больше не возродятся, будет только формально-дежурное признание, в особенности в советский период, когда Горький воспринимается как единственный представитель власти, способный стать защитником испытывающего перегрузки театра.

В чем суть претензий Немировича? Горький не верит в цивилизаторскую функцию интеллигенции, он разоблачает мещанство высшего сословия и не способен полюбить своих героев, нащупать дорожку к свету. Для Художественного театра, делающего своей задачей поддержку интеллигенции, это отсутствие любви и ядовитость Горького выявляют «неясность веры самого автора».

Конфликт принципиален, он вообще имеет прямое отношение к трендам в искусстве XX века в сущностном вопросе о том, как подавать правду, как обходиться с критикой общества и что такое вообще авторская позиция, как оценить степень ее активности. Наступал XX век, где автору не вменяется в обязанность обозначать эту авторскую позицию («литература – не прокуратура», как остроумно заметила однажды Людмила Петрушевская), где автор, предлагающий миру коллективные стратегии спасения (видимо, их хотел видеть Немирович-Данченко), выглядит весьма архаично. «Пасти народы» уже не требуется, вера в эти возможности умерла, обросла пафосом. Владимир Иванович Немирович-Данченко защищает нравственный кодекс  литературы XIX века, когда от литератора требовали непременно дать миру совет, как избавиться от «свинцовых мерзостей бытия». Немировичу обидно за интеллигенцию, у которой Горький отнимает «руководящую идею». Удивительным образом Немирович-Данченко не замечает сатирического жанра пьесы «Дачники», не воспринимает идею пьесы как увеличительного стекла для действительности, воспринимая ее только в реалистическом, жизнеподобном ключе.

В 1913 году случается еще один скандал – теперь, в отличие от интимной переписки, публичного свойства. В «Русском слове» выходят статьи Горького «О «карамазовщине» и «Еще о «карамазовщине», конкретная цель которых – возбудить общественное мнение против действий Художественного театра по «эксгумации» Федора Достоевского. Владимир Немирович-Данченко ставит в 1910-е годы подряд романы «Братья Карамазовы» и «Бесы», впервые в истории театра осуществляя постановку всех линий обширной романной структуры. Кстати, не исключено, что Горького особенно разозлил тот факт, что на «достоевские» постановки художественников откликнулись статьями религиозные мыслители, бывшие марксисты, «веховцы» Николай Бердяев, Сергей Булгаков (и это практически единственное в их жизни обращение к театру) – политические оппоненты Горького. МХТ, в его понимании, как бы начал менять «лагерь», перебегать на территорию «врага».

Горький обрушивается на театр со всей силой гнева и злобы: Достоевский для него – это писатель, ласкающий русские пороки, рассказывающий об уродстве русской души, о ее садо-мазохистических грезах, о тяготении к мученичеству, мучительству и самоистязанию. Перо Горького достигает страсти современных консерваторов: он говорит о провале «социальной педагогики», «социально-воспитательных идей», о «росте самоубийств в Москве» едва ли не под влиянием МХТ.

Точно так же, как и Немирович-Данченко, Горький словно бы не замечает сатирического в Достоевском. И по своей сути писатель просто возвращает аргументы Немировича про «отсутствие света» и «руководящих идей» ему же. Употребляются те же доводы против МХТ, какие МХТ предъявлял против Горького. Все это можно воспринимать как еще одно свидетельство переворота мировоззрения  Горького – как мы уже писали выше, именно в этот период между первой русской революцией и началом Первой мировой войны у Горького случается фатальная переоценка ценностей.

Достойно любопытства и то, каким образом – именно в том самом ключе «перерождения» Горького – оценивает произошедшее Константин Станиславский. Он пишет дочери Кире Алексеевой в письме от 23 сентября 1913 года следующие строки: «Помнишь милого обаятельного Горького на Капри? Сравни его с этим узким, тупым и безграмотным эсдеком».
 

Интересное дополнение к этой полемике встречается в недавно опубликованной стенограмме репетиций пьесы «Дачники» в БДТ в 1976 году. Литературная запись репетиционного процесса отражает недюжинный конфликт, по сути, бунт актеров против режиссера Георгия Товстоногова (вопреки расхожему мнению о неприкосновенности, безусловном авторитете лидера БДТ). Начинает бунт, разумеется, Олег Борисов, поддерживает его Наталия Тенякова, Олег Басилашвили, отчасти Владислав Стржельчик. Актеры невольно повторяют аргументы Немировича-Данченко, характерна фраза Наталии Теняковой: «Мы стреляем в интеллигенцию, она и так битая». Если вспомнить обстоятельства изгнания Сергея Юрского и Теняковой из Ленинграда, то контекст выстроится и станет понятно, почему так не нравится артистам в 1976 году пьеса-карикатура, в которой нет ни одного положительного персонажа.
 
Совсем недавно была опубликована удивительная переписка из архивов. С Горьким в 1928 году корреспондируется 16-летний рабочий из украинского села Леонид Хинкулов. Позже он станет именитым филологом, напишет для серии ЖЗЛ биографию Тараса Шевченко и много других книг, но пока он молодой рабочий, взявшийся красиво разоблачить романтическую наивность Горького, судящего об СССР из Сорренто по большевистским газетам.

Вот объемные выдержки из его писем: «Вы читаете в "Правде" листок РКИ ("Под контроль масс"), а я вижу, как передовой коммунист-администратор завода в кровь избивает лицо рабочему; Вы читаете в "Известиях" о борьбе с пьянством, а я вижу, как монополька ("лавка Госспирта, распивочно и на вынос") переносит свою торговлю поближе к заводу, и мастер ("передовой" рабочий) во время работы посылает мальчишку - ученика за водкой, потом в мастерской напивается до последней степени; Вы читаете в отделе "Долой неграмотность" (есть во всех газетах) о наших достижениях, а я вижу, как пункт ликбеза посещает 10-15 (много) человек, а наиболее "цивилизованная" часть крестьянства (служившая у "попов", работавшая в заводе) предпочитает не заниматься такими неприятностями – 88 % злостно уклоняются от изучения грамоты, а был случай (редкий): нашлась среди домашней прислуги дивчинка, не прочь вкусить азбуки, но хозяйка ("интеллигентная" женщина, ведь) не отпускает в школу; Вы читаете в "Безбожнике у станка" о том, как ловко комсомольцы ведут антирелигиозную пропаганду, как крестьяне села Выжнецкого постановили выселить попа, а я вижу, как крестьяне последние пожитки тянут в церковь, комсомольцы ограничиваются "пропагандой", имевшей место в с. Семеновском, а интеллигенты из атеистов вдруг превращаются в страшно набожных людей. /…/

После Вашего последнего письма я снова (не впервые) устремился на поиски "нового человека" - и... не нашел! Не нашел, Алексей Максимович! По одному перебрал всех людей - близких и чуждых - с которыми встречался в Крыму, в Киеве, на заводах - нет! Буквально ни одного обновленного (конечно, в лучшем смысле) человека...
Интеллигенция инертна, очень часто - реакционна; крестьянство еще на столетия удалено не только от социализма, но от азбук; рабочие - неразвиты, физически и морально - в непередаваемом состоянии, часто - в ужасных материальных условиях /…/ Среди рабочих - антисемитизм, чернейшая контрреволюция, с одной стороны, комханжество– с другой... Развращенность, какая-то озлобленная несознательность в отношении к производству, политике, строительству...
А молодое поколение? Ни одного некурящего в 15 лет, никакого сознания долга, "силы критического анализа". /…/

Среди них не видал я ни одного коммуниста, который был бы членом партии потому, что считал бы дело этой партии - правым делом, своим делом, не видал ни одного рабочего. который работал бы с любовью, который сознавал бы, что каждым выпущенным из завода фунтом сахара, каждым напечатанным в типографии экземпляром учебника - делается шаг вперед, к лучшему быту; не видал ни одного крестьянина, который, зная, что такое хлебозаготовки и т.д., отдал бы хлеб гос. сборщику, а не продал тут же по утроенной цене частному покупателю; не видал ни одного интеллигента, ни одного учителя, инженера, который искренне работал бы для Советской власти, не думая с вожделением о ее "конце"... Где же новый человек? Или хоть человечек, хоть маленький какой, но новый?»

Поразительно наивен ответ Горького на довольно точную картину, диагностируемую Хинкуловым.  Он упрекает молодого человека в «пессимизме возраста» как результате расшалившихся половых эмоций. Горький предпочел стариковские аргументы вместо осознания проблемы.

Есть важное свидетельство Нины Берберовой в книге «Курсив мой» - писательница вместе с мужем, поэтом Владиславом Ходасевичем сблизилась с Горьким в его немецкий период в 1920-е. Берберова писала об одном свойстве Горького - «делал глухое ухо»- буквально не слышать того, что расходится с его представлениями о реальности. Причем,  как пишет Берберова, это не злостное уклонение от правды, это просто свойство пешковского организма.

Горький в течение жизни со своего босяцкого периода увлекался фольклором, песнями, сказками, былинами, коллективным народным творчеством. В зрелые советские годы это увлечение приносило реальную пользу, и Горький очень деятельно помогает разыскивать и публиковать фольклористику народов СССР. Но в 1933 году, переписываясь со знатоком фольклора русского Севера А.Н. Никифоровым, Горький сообщает ему о своем неудовлетворении собранным им сказками и отказывается их печатать. Оказывается, что Горький следит за чистотой языка и не советует печатать все подряд, нужен строгий отбор материала, засоренного местными диалектами. Вот это фольклорист! Оказывается, есть хороший, нужный, созданный народным сознанием фольклор и есть плохой, вредный, созданный тем же народом. Это называется не заниматься литературой, а организовывать ее.
 
Здесь мы подошли к, быть может, главной теме данного сообщения, точке синтеза, склейки разрозненных мыслей. Переписка с Леонидом Хинкуловым выявляет крушение любимых горьковских идей.

Что она показывает? Тяготение ко «сну золотому», к накачке человека сказочностью, мечтой, грезой о будущем, метод социалистического реализма, демонстрирующий не реальность, а мечту о ней, рано или поздно приводят не к энтузиазму масс и желанию соответствовать «золотой мечте», а ко все большему увеличению пропасти между постулируемым идеалом и реальностью. В 1970-е годы такую роль выполнила по отношению к советскому проекту производственная пьеса, которая показывала разницу между планированием экономики и ее реальным состоянием. Именно тогда метод социалистического реализма, распространенный далеко за пределы советской культуры, потерпел окончательное фиаско. В 1980-е Олег Ефремов, с чьим именем во многом связан триумф производственной драмы, обронил такую фразу: «Наш реализм сдох, потому что мы все время говорили неправду».
 
Есть письмо Горького к деятельнице русского зарубежья Екатерине Кусковой от 22 января 1929 с жуткой по своему смыслу фразой: «Суть в том, что я искреннейше и непоколебимо ненавижу правду, которая на 99 процентов есть мерзость и ложь. Я знаю, что 150-миллионной массе русского народа эта правда вредна, и что людям необходима другая правда, которая не понижала бы, а повышала бы рабочую и творческую энергию».

Когда в 1928 году Горький посещает Соловецкий лагерь в системе ГУЛАГа (СЛОН) и оставляет, как известно, восторженную оценку работе ОГПУ, трудящегося над перевоспитанием «преступников». Есть достоверные сведения, что Горький знал реальную картину, был осведомлен о зверствах власти и о том, что ему устроена изящная постановка благостной жизни лагеря. Тем не менее, Горький предпочел написать то, что он написал. Случайным свидетелем этого визита был узник СЛОНа, будущая знаменитость, филолог Дмитрий Лихачев. В воспоминаниях Лихачев находит добрые и, видимо, очень точные слова для горьковского метода: якобы Алексей Максимович писал о хорошей работе лагерников для того, чтобы вдохновить начальников ГУЛАГа на исправление, совершенствование своей работы. Таким образом, Горький в конце жизни, ненавидя Луку, перенимал его методы.

И еще есть одно любопытное свидетельство. Даже когда выясняется, что дневники фрейлины Анны Вырубовой, разоблачающие порочное окружение Николая II и его супруги, распутинщину во власти, являются фальшивкой, написанной «историком» Щеголевым и писателем Алексеем Н. Толстым, Горький остается практически единственным в литературной среде, кто продолжает настаивать на публикации этого фальшивого документа и его «социально-воспитательном значении» для советской молодежи.

Из статьи «О действительности» (1931) можно вычитать фразу, фантастическую по своей мысли: «Далеко не все умеют видеть действительность такой, какова она есть» - поздний Горький явно не знаком с наукой герменевтики и, видимо, искренне верит в то, что есть какое-то одно и объективно правильное представление о действительности. В 1929 году он пишет главе Госиздата, большевику Артемию Халатову: «Цель журнала «Н[аши] д[остижения]» именно в организации социалистического сознания рабоче-крестьянской массы». Вот именно так: не пробудить сознание, не помочь в его пробуждении, а именно сразу и в сущности насильственно – организовать это сознание у масс. Так, словно бы нет и не было никаких надежд на его (сознания) самоорганизацию и даже самовозникновение. Пропаганда, манипулирование – такой функции прессы не стеснялись.
 
Действительно важно отметить, что горьковская мысль, горьковские писательские стратегии во многом повлияли на зарождение множества советских политических проектов.
Из его парадокса о правде вырастает метод социалистического реализма. Из идеи коллективной организации масс, организующей воли класса вырастает идея индустриализации и поддерживающий ее производственный роман. Из идей Горького о демонстрации мечты вместо реальности вырастает сперва журнал «Наши достижения» для зарубежного читателя, а затем и Выставка достижений народного хозяйства, поражавшая современников ассортиментов товаров, которых они никогда не видели на полках. Из статьи 1922 года «О крестьянстве», где крестьянство признавалось самым отсталым, самым буржуазным, самым несознательным сегментом советского общества (Алексея Пешкова в годы странствий по Руси крестьяне под Николаевым чуть не убили за то, что он вступился за женщин, которых те страшно наказывали), вырастает коллективизация, приведшая к убийству российской деревни.
 
Библиография
 
1.                  Берберова Н. Курсив мой. М.- Берлин, Direct-Media, 2017
2.                  Виноградская  И.Н. Жизнь и творчество К.С. Станиславского. Летопись в 4-х т. Т.2 – М.: МХТ, 2003
3.                  Горфункель Е.И. Режиссура Товстоногова. Спб, Левша, 2015
4.                  Горький М. Собрание сочинений в 30 тт. Т. 30 М., ГИХЛ, 1949 – 1955
5.                  Горький М. Собрание сочинений в 18 тт. Т. 16 М., ГИХЛ, 1963
6.                  Горький М. Собрание сочинений в 16 тт. М., Правда, 1979
7.                  Горький М. О действительности // Правда. 10 апреля 1931. № 99
8.                  Горький М. Разрушение личности // Красный Горький. Избранные статьи (1896-1917). М, Commonplace, 2016
9.                  Горький М. Поколение героев // http://az.lib.ru/g/gorxkij_m/text_1934_pokolenie_geroev.shtml
10.              Горький М. Речь на митинге у сормовичей // http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/articles/article-261.htm
11.              Летопись жизни и творчества А.М. Горького. М, Академия наук, 1958-1960
12.              Максим Горький: Pro et contra. Спб, издательство РХГИ, 1997
13.              Переписка М. Горького и Л. Хинкулова // М. Горький и его адресаты. Вып. 11. М.: ИМЛИ РАН, 2016
 


Горький М. Дачники // Горький М. Собрание сочинений в 18 тт. М., ГИХЛ, 1963, Т. 16, с.219. Здесь и далее прим.П.Р.
Горький М. Собрание сочинений в 30 т.т..  М, ГИХЛ, 1949 - 1955, т. 30, письмо № 1096.
Ходасевич Вл.Ф. Горький // Максим Горький: Proetcontra. Спб, издательство РХГИ, 1997, с. 133.
Горький М. На дне // Горький М. Собрание сочинений в 18 тт. М., ГИХЛ, 1963, Т. 16, с.134.
Там же, с.111.
Чуковский К.И. Горький // Максим Горький: Proetcontra. Спб, издательство РХГИ, 1997, с. 209.
Горький М. Разрушение личности // Красный Горький. Избранные статьи (1896-1917). М, Commonplace, 2016, с. 95, 96, 101, 103.
Цит. по Летописи жизни и творчества А.М. Горького. М, Академия наук, 1958-1960, т. 1, стр. 270.
Горький М. Поколение героев // http://az.lib.ru/g/gorxkij_m/text_1934_pokolenie_geroev.shtml. Дата обращения: 24.09.2018.
Горький М. Речь на митинге у сормовичей // http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/articles/article-261.htm. Дата обращения: 24.09.2018.
О «карамазовщине» // Горький М. Собрание сочинений в 16 тт. М, Правда, 1979, с. 271-275.
Цит. по Виноградская И. Жизнь и творчество К.С. Станиславского М., МХТ, 2003, т. 2, с. 402.
Горфункель Е.И. Режиссура Товстоногова. Спб, Левша, 2015, с. 366.
Переписка М. Горького и Л. Хинкулова // М. Горький и его адресаты. Вып. 11. М.: ИМЛИ РАН, 2016.
Берберова Н. Курсив мой. М.- Берлин, Direct-Media, 2017, С. 173.
Горький М. О действительности // Правда. 10 апреля 1931. № 99.
Цит по. Летописи жизни и творчества А.М. Горького. М, Академия наук, 1958-1960, т. 3, стр. 719.

Перейти в архив


Оценка (5.00) | Просмотров: (2004)

Новинки видео


Другие видео(192)

Новинки аудио

Елена Крюкова "Обнаженная натура"
Аудио-архив(210)

Альманах"Клад"  газета "Правда жизни"  Книги издательства РОСА
© 2011-2014 «Творческая гостиная РОСА»
Все права защищены
Вход