Бой бушевал в двух километрах от полевого госпиталя. От уханья пушек прогибались и хлопали брезентовые полы палатки и хирургу Фаброму казалось, что с каждым недалеким падением снаряда пригасает яркая лампочка над операционным столом. Раненые поступали потоком, и врач чувствовал себя рабочим на поточном производстве. Ломаные руки, ноги, пробитые головы, рваные животы уже воспринимались им запасными частями к какому-то гигантскому биомеханизму. Ассистенты привычно и тоже механически подавали инструменты, вытирали ему пот со лба и равнодушно бросали в тазы отрезанные органы.
Фабрый точным глазом определял жизнеспособность раненых. Фронтовой цинизм, поражавший и врачей, подсказывал ему, на кого стОит тратить ценное лекарство, а кого можно оставлять умирать от безысходности . И у него был пенициллин. Лекарство он получил утром в количестве пятидесяти ампул, со строгим приказом от хирурга армии расходовать его только на офицеров и на таких больных, кого ещё можно возвратить в строй. Вернее даже сказать, что вручили лекарство не ему, а лейтенанту особого отдела Кантору. И каждую выданную ампулу лейтенант записывал в журнал с данными о раненом, на кого пенициллин потрачен. К обеду, как сообщил особист, у него осталась последняя ампула. И её, от греха, следует попридержать на случай ранения большого военачальника.
Конечно, будь воля Фаброго, он бы колол лекарства всем. Он был хороший врач, о чём в довоенном Курске мог сказать каждый. Он учился еще в дореволюционном университете, где клятва Гиппократа почиталась выше всех медицинских истин. ... А с поля боя все несли и несли.
В третьем часу дня с ушибом голени привели пехотного полковника. Он был пожилой, водянистый и визгливый. Он сразу потребовал начальника госпиталя и приказал немедля вести себя в тыловой госпиталь. Начальник госпиталя забегался, а Фабрый уложил полковника на кушетку и дал капель. Полковник поуспокоился, но тут же заявил, что знает о чудо-лекарстве , которое требует уколоть себе немедля. Но тут ухнуло совсем рядом, лампочка мигнула, но не погасла. Полковник на топчане укрылся полой шинели и притих.
И тут на стол положили новый раненый организм. Правая нога выше колена держалась на сухожилиях, синяя пена на губах, и ... татуировка нацистского орла чуть повыше сердца. На толстом пальце - кольцо с Адамовой головой. Немец. Как он сюда попал!? Кто в суматохе боя приволок врага? ...Стоп, стоп... Только спокойствие. Критическая потеря крови. Пульс слабый, но ровный. Зрачки расширены, но реагируют на движение руки.
- Сестра! Шприц с пенициллином!
Фабрый от нетерпения щелкал пальцами в воздухе. Шприца не было.
-В чём дело, сестра?
Женщина ответила шепеляво, сквозь маску :
- Так лейтенант не дает! Держит на случай генерала.
Фабрый отклонился от стола и сам вытащил из гнездышка последнюю ампулу. Передал, и сестра скоро наполнила шприц. Хирург сам ввел иглу в мягкую ткань раненого. И через минут уже забыл о нем, потому что скорбный конвейер не терпел остановки.
Ближе к вечеру бой затих и канонада переместилась дальше к западу. Полковник проснулся, и потребовал сделать себе укол . Когда узнал, что лекарства кончились, пообещал всех виновных отдать под трибунал. Уже у сумерках за полковником пришла танкетка, и его увезли.
В палатке хирурга напряжение дня спало. Вместе с лейтенантом Фабрый устроил обход оперированным за день. И тут Кантор выявил немца. И понял, на кого ушла последняя ампула.
...Мне интересно - какого конца вы ждете от моего рассказа?
Кларисса Григорьевна Расковалова, главный врач санатория, где я провел почти месяц, - та самая сестра милосердия у хирурга Фаброго - рассказала, что хирурга в тот же вечер арестовали, а через месяц перевели рядовыми в штрафную роту. Но случай каким-то образом стал известен Маршалу Баграмяну. И тот вернул Фаброго к операционному столу. Сказав при этом, что у врача есть только один враг - болезнь.
Видеогалерея
Фотогалерея
Аудиогалерея
Магазин
