Было и прошло

Дата: 11 Июля 2015 Автор: Чекусов Юрий

Содержание

 

1. СУГОМАКСКАЯ ЛЕГЕНДА

2. ВЕХИ

3. МОЛ-ГОД ИЗ ОЗВЕРИНА

4. БЫЛО И ПРОШЛО (ВОЖДЬ ИЗ ОЙКУМЕНЫ)

5. ЛЮБОПЫТНЫЕ ИСТОРИИ

 

 

 

 

СУГОМАКСКАЯ ЛЕГЕНДА.

 

Пролог: Кыш – там?

 

– Там, там, – отвечали добрые урусы доброму человеку со стороны. Да и быть того не могло, чтобы они сказали иначе своё слово человеку, который мог запросто заблудиться в Синегорье Древнем, кряжах Седого Урала. Почему – Седой? Так вам, мил – человек, любой скажет: дымкой застелется наш Батюшка – значит Седой, чуть вздохнёт – Синегорьем станет.

Так вы, заблудший, зачем заблудили в наши края? Добр – человек, по одному здесь не ходят…

– Вы спросили где Кыш?

Кыш – там! В том направление, там.

Несколько лесных перегонов по Урочищам Седого – и, возможно, вы будете в Кыше. А лучше всего придержитесь горного озера местного, опять же зовут Ир-тяж, тяжёлый, глубокий, а оттуда уже недалече до Кыша… Да, тайгой, горами, в общем держитесь пока Тяжа, и потом уж – но вовремя сверните – уже на Кыш.

Доверчивы и просты были древ-урусы на Тяже и в Кыше. Есть дичь и рыба, грибы и ягоды; лес однако глухой и трудный, зверья тяжкого и опасного много: пойдешь дикую малину брать – а тут вот и он, «дух» наш непокорный, если без рогатины… убегай… так наши девки же не берут ВИЛЫ, когда идут собирать малину…  И что их в чащобу тянет ­– мало ли в округе клюквы, брусники, голубики, черники… черёмухи; а их прёт за чем-то на малину, наших девок.  Вот и ведмедь старается на – встречу, двоих девок недась подрал… не отходили нарокам . Одна из них – красуля была моя. Да, Иван, не стезя!

Помер потом Иван – урус…

Урус. Это что? Уральский русский? (а почему ж сейчас нет такой нации и национальности как уралец…) Или ушёл урус – Иван от греха подальше в свою тайгу-лес…

Пришли на смену другие. Однако уже новые. Однако уже кроме добрых русых появились добрые человеки из чуть дально-ближья – высокие рыжие, низкие чёрные, тучей хлынули малорослые.

И снова годы прошли. Пришёл и ушёл младо-рус в эти же края, двигаясь к Востоку. Перевалив через каменно–недоступный Пояс.

После чего явилась РУСЬ молодая – настоящая петровская, жадная! Чем и сотрясла устои прежние.

И пошли уже по Уралу Татищевы, Демидовы, Пугачевы… Места много – всем хватит! «Очухались» Кыштым и Иртяш… и ВСЁ остольное, оставшее, пришедшее…

…Вот там почему-то Пугачёв – мрамор; есть Вишнёвые горы; под Медведем Тать-мрамор; Месье-золото, Слюдянка, камни царапучки гнилого Казыла… и можно так до бесконечности…

– Так что, Зверолов? Ты что, Влас. – Рудознатец от души врезал по бородатой морде своего напарника. – Тебя что икать заставило…, а? Так нашли мы эту тёмную благодать Кыштым.., – и кто её так назвал? И чем люди думали, когда давали этой дикой стороне такое прозвище… Говори, Зверолов! Что зрил? Что тебя удивило… знаю что уж тебя, Власа, знатного таежного обходчика, мало что удивит – что увидал, упырь? Болотника, леших… аль ведьму злую или лютого примаря – ну, так мы его щас лихо! – Рудознатец вывел из-за своего плеча самострел, подправил узкий колчан за спиной, подтянул шомполку и зачем-то потрогал на своём широком поясе пороховой запас.

– Ну? Трус-с.. рассказывай, Власс! Иван, он что, дохляком стал?

Третий из их группы – Иван-урус с трудноопределяемым возрастом и сильным телом (сколько ж ему лет, этому у-русу Ивану, затруднялись все русские ино мирские сказать – казалось, Иван не подходил ни под какие описания и понятия, время его не брало, кряжист и тёмен, как сумеречная тай-га в горной западяне иль буераке, но лёгкий и бесшумный только при луке, ноже и вечном его аркане).

Надо же! И где же только Зверолов Влас и Рудознатец Федот, оба «крепостью уральской от Демида Тульского», нашли Ваньку – полусдохшего здесь… но, видно, не они первые были в сих благодатных краях и мудро-дикой сей стороне – дали.

– Ты что, Ванька, знал о Кыш–таме? – подозрительно укосился на уруса Рудознатец.

– Знал он, зараза, знал!  И завёл нас в дебри, Федот!

– Так ты знал, Иван, про это гиблое место в местных увалах?

– Да, мне ведали давно о нём наши деды.

– И ни чем нас не озадачил?

– А вы и не спрашивали. Сказали, что вам надо река, уклон, долина, богатый лес и зверье. Я узнал «ваше» имя, вспомнил это место.

Рудознатец Федот, гигант с руками молотобойца, гулко захохотал и с удовольствием объявил на всю окружную их глухомань угрюмой тайги:

– Всё! Привал… Чай, тюрю. А ты, Влас, расскажи, что там страхолюдного увидал, что вылетел на нас из тайги сам не свой! Рысью и медведем тебя, Зверолов, не испужаешь, лося ты стороной обойдёшь… Так что? Что за зверь клятый али чудо какое?

Но Зверолов всё махал руками возле себя вокруг лица и свирепел, наливаясь в красноту кровью лицом.

– Кыш, кыш, кыш…

– Не  понял, Иван, – Федот покосился на уруса. – Перетолмачь Власа.

– Там много мелкого камарья – мошки. Чуть приболоченная низменная горная тайга – и там много мошки, они загрызают всех и тучей преследуют каждого. Ни кого и ни за что, просто жрут нашу кровь и нас самих… Кровососы, одним словом.

– Слыхал такое, Иван. Гнус?

– Это чуть разные: мошка и гнус. Гнус уйдёт от дыма и не полезет в лицевую повязку – от мошки же и их бестолково – преследующих туч спасения нет…

–Так это москиты, комарьё маленькое…

– Гнус – страшный, кусает как зверь и больнее. Мошка страшнее, однако: забьёт своей дрянью ваш чай, тюрю, глотку, нос, уши.

– И вы – ослепните, оглохните, чихаете… знамо! Так а мой отважный Зверолов Влас, он что?

– Он – отмахивался. Как это полагается по вашему, чисто по-русски – «Кыш – кыш», а потом хотел сказать что там, – ТЫМ! ТАМ!, там где он был, он увидал то, что и на потребу было – ваш будущий ЗАВОД – ГОРОД, с плотиной потом удобной, лесом рядом, горными урочищами с их зверьём и птицей, долиной и снегом мягким и не страшным (но там холодно и не страшно, мрачно и не страшно, так богато всё – но не страшно, там…)

– Иван, – Федот горько усмехнулся. – Ты не боишься, местный у-русс…

– Чего мне бояться? Вы меня почти, спасли… подмогли в тайге. У меня не осталось роду-племени; мою невесту заломал хозяин тайги. Вы так опасны, как наш Бурый Дух, Федот?

Теперь скривился Зверолов Влас. На то, что Федот дал ему по морде – был не в обиде… забыл, что паника и глупость – вещи весьма нехорошие в дальнем поиске, особо на удачу, леса и богатства рудные и недр. Да и напомнил ему Федот, что каждая свобода достойна уважения. А Иван – уральский русский… – УРУСС, всё ж его земляк, их великой и тягомотной России. Уж много лет «тягал» ярмо промыслова, зверолова и охотника Влас. На своего большого Хозяина Демида – вот только богаче не стал, принося ДОБЫЧУ Большому Демиду… а его друг недавний, Рудознатец (Лозоход, как прозвали другие неумные господа в париках) Федот – знал свою Д`ОБЫЧУ.

Вот так и слепился сложился их двоечек. Точнее, по желанию и велению их (для них) кабального хозяина Демида. Великую власть заимел Демидов со времён Большого Петра: Алтай с его серебром, Невьянск с его потом падающей «Пизанской башней», Екатеринбург, Кыштым…

А знаете… А знаете Горно-заводскойщит – опорный край державы? В нём по Южному Уралу много горных городков с населением от 20-30-40 тысяч человек: Кыштым, В. Уфалей, Касли, Бакал, Сатка, Сим, Миньяр, Еманжелинск, Коркино, Копейк, Карталы, Южно-Уральск, Магнитогорск, (!) Миасс, Златоуст, Челяба, Пласт, Карабаш, Троицк… забыл – КОГО?

Все горно-таёжные звери и химическая таблица Менделеева присутствуют здесь… здесь ОНИ! Так сказал про Урал наш великий Ломоносов из Северных Холмогор России.

Великая Россия!

 

 

Сугомакская Легенда.

 

Чую, что где-то и как-то я начинал свою Сугомакскую Легенду. Вроде как даже начинал считывать с памяти на ту же Бумагу… аль мнится неверующему из века двадцать первого века про прошедший…

За спиной уже давненько остались Легенды Сибири… …вот только то, что случилось со мной задолго до НИХ, всё равно не оставляет меня равнодушным! Итак, вот эта легенда. Прошу Вас выслушать.

 

Сугомак. Гора на Южном Урале. Далеко от Челябы, близко к Кыштыму, да и Демидовых здесь помнят не только последней свежести – медеплавильные заводы тогда были очень даже потребными российско-петровской памяти.

Сугомак – не медь. И даже не серебро демидовское на Алтае. Сугомак – это уральская глухая длань с выходом на поверхность мрамора. Конечно, это – мрамор не Древней Греции, всяких там Эвбоса и Мраморного Эгейского Архипелага, из которых позже рубили и ваяли статуи Венеры, Траяна, Бельведера, Дискометателя, Думающего Творца… Всё не то, орлы мои, да и Сугомак – скорее мрамор чуть не такой, есть в нём прародители доломит, кальцит и иже с ним, да и окраска скучно-грустная, до серости… Но – благороден в своей осанке и подати. Да и судьба просит отдать дань ему, Сугомаку; скорей даже не ему, а его известной в тех краях – пещере. Про что и суть, именно про неё и для неё – о Сугомакской Пещере.

Почему – Сугомак? Что и как почему? Не знаю пока, не ведомо… а захотите узнать – копните, успокойтесь сами и других надоумьте!

 

Места здесь глухие. Таёжные. Урман Грибно-ягодные. Волчье-рысиные, до опасности страшные. Красивы! – спаса и меры нет. Жуть! Тишина, вековухи, а бурелома почти нет; крутопадье, туманы, и снова жуть. Эти места у нас связанны не с поганью, а с неувядаемым духом Седого Урала. Если двинуться на юг, через те же урманы, то выйдем в медную страну Карабаш, коего местность выжжена до черноты медью и отвалами. Да, в медных рудах всегда есть серебро и злато. А если ещё чуть податься на юг, оставляя палёный Карабаш – по горам и тайге, – то вот он и Миасс, заповедная страна, где-то ж недалече и богом забытое Пугачёвское месторождение серых мраморов. Тесно на Урале! Глухо и вширь плещется могучая тайга с её зверьём, грибами и ягодами, а в укромных местах хлещет папоротник и хвощ в человеческий рост на призрачных болотах.

Там чудеса, там леший бродит, там рысь вверху и волки воют, медведь там жрёт малину; стоптать нельзя бруснику, а и черники с голубикой от души; клюква на болоте и с птицей дикой на охоте…

И – Два Богатыря! Грязнов с Пугачёвым.

… Пугачёв в те смутные времена так и не прибыл в свои владения. Велел своему Грязному продолжить битву за дело праведное, оделив всякими полномочиями. Атаман Грязнов старался, рассылая свою рать по таёжникам, бортникам, крепостным, охотникам, вольным, чучмекам, рудознатцам, лесовикам, углежогам. Знал полковник Грязнов своё дело (… но да тому уже – прошлые века!)

В памяти того чёрного народа остался лишь Емельян Пугачёв, остальные призабылись его герои.

Не был Пугачёв прост; человек, прошедший военные кампании – знает опыт и обид не забывает. Да и люди округ его – все под стать, клеймённые несправедливостью, завистью злой чернецкой… На том и стояли, под стягом Емели-Петра!

Гаркнул ворон… и такое было на Руси ранее, когда трёхсотлетние птицы скакали на Куликовском поле и рвали плоть полуживых; – гаркнули вороны, и Пугач повелел Грязе упрятать его атаманскую казну.

… знаем, что Грязнов забрал и вывез от «Петра III – Е.П.» его золото – и затем сгинул в таёжных урманных дебрях где-то где-то где-то…

 

Ищут его. В летописях.Картах. Хрониках. Сомневаются. Уверены. Рыщут. Загибли. Не веруют. И снова в поиске. Верят. Вера – она, ведь, и есть Вера.

Но хранят свою тайну Горы Уральские. Дают пред угадку – Сугомак возьмёте? А что? Потянет на иск гремучий!!!

… А плевать нашему революционному Уралу, победившему Колчака и ставши Танко-Градом! На всех, на всё, и на них. В пятидесятые сюда, под Сугомак, народ любил выезжать на природу. На Маёвку (иль – на маевку, от слова измаялся). И шло богатырское тысячное веселье: пили от «сургуча», вкушали пряник и пастилу, почти не дрались, убитых по пьянке не было, лили слёзы про великого Вождя, ругали всех и вся, не забывая опрокинуть «сто фронтовых» (звякнув медалями)» … шло веселье! Народ гулял!

Бренчал медалями «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За взятие», «За Отвагу» …

… и пил солдат из медной кружки слезу и водку пополам…

 

А на груди его звенела медаль за город Будапешт.

 

Начиналась маевка очень рано. Кончалась поздно. Торговали квасом, ста граммами, пирожками… – и шла торговля весело и бойко. Не считая того, что тысячи людей привозили с собой. Несколько синих милиционеров в дела не вмешивались.

Потом подавались автобусы, туда грузились полубесплатно люди и их дети, ошалевшие от природы и чёрствых пряников, сладкой газводы и пастилы, – и ночь вновь опускалась над легендарным Сугоаком.

 

***

Во время маевок и празднеств подход к самой пещере в гору Сугомак перекрывался поддатыми дружинниками и трезвым постом милиционеров. Моя милиция – пятидесятые годы бережёт!

 

Сугомак, его лесисто – синяя гора, знавала и предреволюционные смутные годы. Тайные сходки, митинги, схватки с жандармами. Ведь и недаром Сугомак находится близ Кыштыма, медеплавильного Града Южного Урала. А уж в Кыштыме – не счесть тогда мастеровых и пролетариата было!! Сломим шапку, в дань им и к ним уваженья… – все наши предки вышли из нашей Горно-Заводской Зоны.

 

… богат Урал! И да не оскуднеют его запасы: уголь, асбест, шпаты, ценные камни, железо, медь, золото, никель, мрамор, боксит, магнезит, слюда, уран, самоцветы… что ещё забыл?? Богат и огромен Северный Урал; но Южный Урал есть и будет большой и непререкаемой кладезью таблицы Менделеевой… На том и стоит, на том и стоять будем, древняя и могучая, неповторимая страна минералов и народов под сенью Южного Урала.

… и если ещё сюда добавить легендарный золотой клад Е. Пугачева? ...

Что получится??

 

Охотников – много! А я – один, клад. И я, Грязнов, только ведаю о нём…

… … …

Они расположились вольно, на этой святой и окропленной земле. На огромной лужайке, что не так уж далеко от Сугомакской пещеры. Серые армейские б/у палатки, кое-как и абы – как поставленные с грехом пополам и весьма долго, незавидно украшали таёжную зелень конца июня – месяца.

Их, этих молодых юнцов и девиц (за плечами – экзамены средней школы, тогдашней десятилетки, аттестат зрелости… – звучит гордо!), обозвали бы, годы спустя, шестидесятниками. Не путайте их одноимённо с девятнадцатым веком – те были орлы, хожалые в народ, герои, народовольцы…эти же – потомки тех, кто воевал в страшную последнюю войну.

Во всех палатках стоял шум и гам. Полога откинуты, на комаров наплевать, разговоры, воспоминания, скрипёж и критиканство, нахальство и песни, слёзы и объяснения, втихомолку вино и карты.

Ну чем не жисть! Всё позади, эта четырёхэтажка школы… а дальше? Прорвёмся!!! Не такое видали, не такое слыхали, да и не то видели… знаем мы вас! Парни лихо закручивали существующие (или ещё не действующие) усики и бакенбарды, девицы оттачивали на нас своё будущее обольстительство.

Весело. Прекрасно. Чего не пожелаешь… чего не возжелаешь… – в свои знаменитые 17 лет?!

 

… поддав румынского винца хохотали в своей палатке Роман, Сашка и Юрка. Перед ним на полу стояла незажжённая свеча, пустой стакан, в углу лежала гитара, за ней была спрятана початая бутылка вина.

Балдели.

Одеты во всё серенькое. Походно-маршевое (тех далеких лет), без приукрас, удобное, расхлябанно-расклешенное. Густые гривы на головах – под биттлов; без мата и матершинных слов; без сальностей к женскому полу.

Просто сидели, переваривая очередную свободу. Мечтали, вспоминали, уносясь вдаль на десять лет, пятьдесят, сто, двести. Так хотелось им, плюнуть на оковы – и вознестись выше их 17-ти.

 

… Но да хвала им – будущим нашим родителям и дедам, не знавшим детства послевоенных лет…

 

Рассказывал Сашка.

– Ей-бо, не вру. Каска дерьмовая, с ржавыми рогами… откуда она у нас здесь? Ну, Колчак лазил, стрелял, воевали.

– Может, вооружились от немцев?

– А остальное всё наше: снаряд артиллерийский, с пушки что на тележных колёсах, винтовка длинная ржавая… да, а вот ещё – штык не наш!

– Австрийский? Польский, да?

– Да, наши-то штыки от винтовок Моисеева трёхгранные, русские, а их тесак – … но дурён!

– Не зарезать, ни сколоть.

Так ведал Сашка, известный школе своими находками по гражданской войне, о своих любимых поисках.

– А гильзы винтовочные… А… !!!

На него таращились, уважая, полупьяненькие от ста грамм румынско-благородного винища, Роман и Юрка. Им было всё хорошо, понятно и заблагодать; веры в то, что Сашка брешет, у них не должно, не могёт и быть не имеет. В крышу не влазило.

Тяпнули. Чуть-чуть, по граммульке.

– Для поддержки штанов, – выдохнул Роман. – Хотя… стащить трудно.

Посмеялись. Поморщились от вина. Повеселели. И покатилось далее…

Тут уж Юрка. Его стезя.

– Если идти от города, минуя наш парк отдыха, и забирать по берегу… потом мимо пионерлагеря, далее на Второй мыс…

Красив и благороден рос-сказ Юрки. Знамо, о чем речь ведает: о древней археологической стоянке. Есть такое близ нас. Чем и гордимся. Мы копались, с лёгкой руки Юрки, а ученым хоть бы хны…

Мы гордимся Юркой. Вооружил нас каёлками, лопаточками, щётками – и ну заставил нас рыть… Потом по братски разделили: Юрка захапал половину битых горшков и черепков, кремниевые синеватые обломыши, что-то ещё; ну, а остальное, нам-неучам. Да мы, воще, и не в обиде; он – чокнутый, ну а мы при нём.

Самый упрямый у нас Роман. … счас, расскажем и про него…

 

– А ведь здесь шестьдесят лет назад народ скрывался…

– Митинговал. Организовывался.

– А наши только водку пьют.

– Минула та пора. Можно и в явь.

– Много ты знаешь о Них или о Своих?

– То были орлы: революционеры, подпольщики…

– Да и Наши чем плохи – Войну большую осилили.

– Это да. Вот только серовато досих пор.

 

– Закурим? – Роман волшебно выхватывает из своих клёшевых брюк сигареты.

Мы морщимся. Придёт сейчас Г.Г., наша – молодая – классный руководитель, слова не скажет, только поморщится.

– Подумаешь! – Цедит, закуривая Роман. – Кто она сейчас для нас? Нуль без палочки. Так не будете? Слабо! Всего то и разницы у нас с ней – семь лет… Мы – какие? Глянем – и потает. Тем более ещё не замужем, ждёт своего морячка. А он вот возьмёт и фьють, бросит свою Курбатиху. Какого?

– Блефуешь, Ромка? Влюбился чать в неё?

– Но-но, не замай.

– Дак кто ж тебя теребит… разве что гусь незваный… морячок.

Роман пыхтит сигаретой. Неумело, с кондачка, перхает дымом. Мы кривим глаза в усмешке; вслух нельзя – ещё заедет сгоряча по боксёрски.

Только мы приложились продолжить своё горячительное… –

– Как вы тут, мальчики?

Мальчики, все под метр – восемьдесят, побросали «что жгло пальцы», вытянулись в рост. Палатка не дала.

Звонкий, мелодичный, красивый смех так и навис над нашей серостью.

– А это я! Пришла проведать. Ну-ну, ребята мои, я вам сейчас никто. Теперь вы сами за себя в ответе. Не с-с-трусьте.

Она нас добила. Мало того, что она была нашей любимой классной руководительницей (Г.Г. – это её инициалы, пришла после пединститута и ей сразу в вялили тогда наш 9-ый барбосный класс), так…

Роман багровел, Юрка вцепился в неё взгляд – она не очень хорошо воспринимала его гипнотизерский взгляд. Сашка потупел.

– Пойду проведаю девчонок. Вы их не обижаете?

– Н-н-нет, – ответил тройственно Роман.

– А можно мне поделиться, мальчики мои, с вами радостью. Вот вы разлетитесь по свету: Юра – романтик и путешественник, Саша – земли копатель, Роман – …

– А что Роман… вечно Роман, – пробасило громко в сугомакской тиши.

– Мальчики мои, большой вам дороги!

– В переводе: большому кораблю – большое плаванье, – вроде как уточнил Юрка.

Она глянула на него своими прекрасными лучистыми глазами:

–Ох, Юра, ершистый ты. И взгляд – у тебя! Тяжеловато не придется? Меняться надо.

– Честь не продаю, Галина Георгиевна. И толпа наша желает вам счастья… человеческого… мы вас…

– Знаю, Юра. Спасибо – Вам. И тебе, Саша; и тебе – Роман. А то ведь мне ставили вопрос, что я не справляюсь с вами… мол,… мягка, непредставительна, нетребовательна. По профессиональной-то линии замечаний не было.

– Кто? – рассвирепел неожиданно Роман, начав заикаться. – К-кто, к-т-о сказал такое?

Г.Г. тихо улыбнулась.

– Ну, ребята, ведите себя тихо. Пакостей нам не требуется. Верю в вас. Роман, да и другим: вас уже не будет – а осенью я выхожу замуж. Сменю фамилию, и трудно будет меня потом найти.

Она ушла.

Роман остался бухтеть:

– А помните, ребята, как я откопал копь альмандинов? Водил вас на корундовый карьер? А наш гранитный карьер чем плох?? гнейсы, породы, сланцы…

Потом берёт гитару и монотонно начинает завывать: «… вся жизнь впереди…»

Ну, мы, конечно, не остаёмся в долгу, и по волчьи подвываем (а скорее, по собачьи, щенячье отродье): «Вся жизнь впереди – ложись и жди…» Или – спи?

Спи спокойно, наше будущее из 60-х. Мы готовы и порвем свою судьбу. Вот они, крутые, Сашка – Ромка – Юрка – из шестидесятых!

«… и если друг оказался вдруг,

и не друг и не враг, а так…,

если сразу не разберёшь,

плох он или хорош…»

Парня в горы тяни. Сашка был в горах – лазил по Тянь-Шаню; Ромка с тринадцати лет каждый год ходит летом в геологические походы по Уралу.

Юрка, а ты что?

Юрка любит Урал.

Свой. Южный. Как он в шутку говорит: «Мне надо Южный Урал более, чем Северный Кавказ!» Его тоже слушают. У него впереди – большие перемены, проблемы, путешествия, да и мало ли там всякой ещё фигни и белиберды; друзья верят в Юрку, он у них – звезда в трёх знаках.

Юрка любит говорить про… , да и мы любим слушать о…

– Вот уплывем от своего берега, в реки кисельные, молочные, бражные и вонючие… да и куда ж-то попадём, под чужой берег??

Знаете: от своего берега уплыл,

да вот к чужому не пристал;

от тюрьмы и от сумы

не зарекайся;

что имеем – не ценим, потерявши – плачем;

мусор не греби по углам,

да и не выноси его из дому.

Это – что? Это ли не заповеди мудрого Урала…

    Вы знали,

                            знаете…

… Кыштым, один из городов на Урале?! Один из легендарных старинных городов Южного Урала… демидовский, даже чуть древнее…

Местные зовут свой город – Кыштым, инопришельцы могут обозвать его как и «Киштым». Вроде бы и при чём здесь Ваш киш-миш азиатский иль сказки про-башкирские?? Плевать хотел на ваше бурханье уральский городишко под названием КЫШТЫМ!

Кыштым – Кыштомом. Только ведь мы не из него, чуть рядом – тем и горды. То, что мы здесь, у Сугомакской пещеры – так то сиё…

Мраком крыто. Десяткой. Половинкой. Веками – с размахом аж в два… с лихвой и легендой!

 

– А что? – заёрзал Сашка.

– Умолчи. – изрёк Юрка.

– А я – что? – попытался огрызнуться наш любимый Шурик.

– А вот за то… и про то! – добил Юрка.

– Смешно и грустно с вами. Да с Вами и гор не завоюешь… – сказал аль выдал наш забубенный Сашка – альпинист.

– Понятно. С кем мне… ! – не выдержал Ромка…

(большому кораблю – большое плаванье.)

Толпа дружно и мужественно заухмылялась в пику Роману. Иещё бы: ему бы нас да не бояться, если Сашка лёжа жмёт «сто-пятьдесят»! А Юрка – боксёр без правил и разрядов, гиревик на халяву и дворовый знаменитый вра-та-рю-га!!

Зря Романа задеваем. Ведь он любит Г.Г. Но всё ровно ковыряем. Наша жестокость безобидна и не вредна; все мы с огромным уважением относимся к нашей «классной», но у Ромки – аж зашкаливает. На Романа приятно глянуть: высок, щегольские усики, темен волосом, вот правда чуть заикается, когда резко волнуется или видит Г.Г. – но то не беда, пройдёт икота! Здорово исполняет цыганские песни и романсы, но в последнее время резко переключился на «крик моды» – Высоцкого и Биттлов, получается не ахти. Но всё равно здорово:

«… в одном из баров Ливерпуля,

в чёрных пиджаках

стоят четыре фрайера

с гитарами в руках…»

И мы дружно, как чья-то голодная стая, подвываем нашему барду: «О-о-о… оо-оо… о-го-го!» Огого!?

Таких брюк, как у нашего Ромки, ни у кого нет. Его брюки – гордость и зависть всей нашей школы. Клёш а-громный, да ещё расшит шире, с кожаной вставкой, с цепочками, по низу обшит молниями, чтоб сноса не было об асфальт. Во! Целое произведение искусства.

И вот «наш Костантин» по вечерам берёт гитару и тихим голосом поёт, что, мол, за всю Одессу  он не скажет, а вот за свой Городишко заявляет…

– А как вам, братва, вот эту… «Блатная цыганочка»!!

Ох было больно мне,

Когда он но мне…

Свой суровый взгляд

Оста-нав-ливал!

                А ещё больней,

                когда он сломал…

– Что, похабники, гулевань уральская? Нехорошее подумали? Продолжу, неучам… ах да, я и забыл про Ваши Аттестаты Зрелости… Что, У-Ж-Е озлились? На меня? Тогда не допою вам, как наш Владимир Семенович!

– Ты, Ромчик, не вытряхивайся, а то и могём по шее накостылять!

– Что-то, а с вас, хулиганья, сбудется! Один придурак машет от безделья кожанками, второй, не менее тупой, ворочает железки… делать нечего!

– Но-но, не замай.

Но Роман уже кислым голосом поёт «альпинисту Сашко»: «Умный в гору не пойдёт, да умный гору обай-дётт!»

Рассвирепеть мы не успеваем – Роман круто меняет ориентировку: «… а лучше гор могут быть только горы, на которых ты ещё не бывал…»

– Вот это правильно, – крякает Сашка, поигрывая широченными плечами. Коротышка, с могучими бицепсами, щетина как у горца, весь зарос мохнатой порослью по торсу. Благородные тонкие золотые очки – как-то не вяжутся на его широкой физиономии. Взгляд умный.

Но Юрка хищно и цепко – аж жуть – вглядывается в Романа. «Что блудишь?» Заканчивай «Блатную цыганочку». Не томи.

А ещё больней,

Когда он сломал…

Куст сиреневый

под моим окном.

– Всё баста. Есть ещё два куплета, но вам я ихне выдам. Специально. Помучайтесь. Оцените. Зауважайте. Понятно, да? Третий куплет так начинается: «У меня теперь шире маминой…» – потом три строчки; Четвёртый таков: «У него теперь не стоит уже» – и ещё три строчки. Но всё без хамства.

Вот такие вечера выдавал нам наш друг Роман. Раньше и сейчас; а завтра, потом??

 

– Юрка, а ты откроешь Землю Санникова? Найди ЕЁ, Отгадай, Вычисли, Сделай. Надоело ждать, пока наши тузы от науки очухаются и порешат, что ЕЁ нет и в помине. Рискнешь?

– Пробую, – прозвучало в ответ весьма солидно. И – можно на сиё надеяться, если вещал наш младой – будущий искатель приключений.

Они – ему – поверили.

Да и смысла не верить – не было.

 

А она – вот уж тут стояла, в проёме палатки, под цыганку крытая, с хитрым бубном в руке; шаль у головы.

– Погадать? Маль-чи-ки?! Ждали? Вы-зы-ва-ли??

Народ взвыл от восторга. Да ведь это же Наша Настя, иль-как её звала наша старая и мудрая, многоуважаемая географичка – ведь это ж наша Нюся!!

… как звать её на самом деле, её настоящее имя – мраком крыто…

– Так вот, – сказала нам наша однокашница Настя – Нюся, – гадаю ВАМ…

Замерли. Остановилась Вселенная; потерялась Земля Санникова; вымерли бедолаги мамонты…

И всё прошлое – призрачное накрилось медным тазиком… и уже не важно, что Юрий – с древнегреческого «землепашец», что Александр – он и есть Александр, Великий Македонский… а Роман – он и есть Роман – Цыган.

– И ведаю вам, щенятам…

Мы заворожено стыли.

– Тебя, Сашко – путь странный, долгий до Волги… – она дело знала. – Мировые штанги не потянешь… потом будешь баловаться… дерьмом.

Жутью стало лицо Сашки, не сметь такого ему принимать; не хот-чец-ца да и не-треба! Да и не уж не будет другого выхода?? Аль не иметь?

– А и не иметь, Александр Батькович, нет у Вас пути иного…

– Да замолчи ты, стерва, – зарычал наш «немощный» Роман. – Такое про Сашко – да катись ТЫ!

– Да и про тебя – Настя – Нюся была безжалостна, в чёрных и стылых глазах горел дьявольский огонь… –

– … а у тебя, Роман!

– … да не верю я тебе, Марья!

– … а и не надо, я пошутила.

– В чём?

– Да про то, что Роман – видный, но судьбы не завидной…

– Не блефуй. Гонишь волну. Иль хочешь со мной приобняться??

Настя улыбчиво посмеялась: «Хочу, Рома, но ненадолго; скучен ты потом будешь».

– Задолго видишь?

– Не знаю. Что дано.

– Ну-ну, ведьма Настька! – посмеялся Юрка. – И так страшно, да ещё рядом Сугомак.

– С его легендами? – кротко улыбнулась прекрасная наша цыганка-гадаловка.

– Но и то!!

Вот она, посмеялась над нами, и в семнадцать лет ушла. От нас и прочь. Где её потом ловить, и когда – судьбу-цыганку из далёкой юности???

 

– Да черта на неё, нашу Н-Н!

– Быть может, – проронил мудро Сашко.

– Ан нет! Как оно такое сможет? – прорычал вновь Ромэ.

И только философ по сему моменту Юрко, изъявил: «Быть может, так посему и быть?» – «Не хотим».

Не хочем – ну и ладно. Маг пропал, веселье кончилось, любовь в туман ушла, начинается похмелье и тень. Что уж тут делать крутым бедолагам, коль нападает всемирная шестидесятская хандра!?

А не впору вам и в лишний раз ещё РАЗ вперить, пока есть пауза, про Челябу – ЯМУ? Да и заделаем.

Свой крестЮжный Урал несёт свято: Челябинская облость, то бишь Южный Урал, напоминает четко и в явь по конфигурации крест! Его Сосед Большой – Свердловская область (Северный Урал и Горный ЩИТ, по обличью жёсткий, кургузый и упрямый трёхугольник!!).

Соседи. Одинаковы. Но и не одинаковые.

… здесь, на Южном Урале (не путайте с Северным Кавказом), у нас ЕСТЬ ВСЁ:

– Плотно и рядом города – соседи, все работающие на горнопромышленный Щит Российской империи;

– И да вдумайтесь в наши названия городов нашей многомиллионно – плотной области, таёжно – горно-степной – и сим всё сказано!

Где ж найдёшь прошлую Швейцарию? Как не отгадать здесь будущий Алтай? И не здесь ли искать надо истоки Гор!

Здесь у нас мелкоты не бывало… здесь на Урале творили Татищев, Демидовы, Ансов, Привалов, Зотов и прочие неудобоваримые люди. Названия городам – не для Подмосковья… гляньте, и знайте сами:

– есть чему позавидовать: люди здесь не суетливы, не мелочны, не многословны, гордыней не страдают, но дело знают; все в камне и руде, работают и добывают злато и богатство…

Крута сторона та, Юж-Урал, с его драг – не драг металлами, весь в «ямах» и городах – соседях – друзьях, кои и не снились Центру и Черноземью.. да и вслушайтесь сами, в их названиях сквозит всё и вся истории людей земли уральской. Города: большие и маленькие, знатные и тихие,…

Вспомним ли про всех?

И у всех у них – Свой Горняк! На Южном Урале вот они, своя гордость: медь – Карабаш, Кыштым; магнезит – Бакал, Сатка; никель – В. Уфалей; уголь – Копейск и Коркино; железо – Магнитогорск и Златоуст; золото – Миасс; ураниты – Вишневогорск, мрамор – Коелга; Кыштым – слюда, графит:

и…

… и какие люди! ведь есть же тувинцы, алтайцы; почему же нет уральцев – тех, кто проживает ТАМ: прародители и потомки тюрков и башкирских народов, татар и удмуртов, мордвы и чуваш, калмыки и ссыльный хохол, удельный казак от времён Екатерины и Александра Iс его посёлками Варна, Париж, Берлин, Фершампенауз… и, конечно жёны декабристов и иже с ними… главари Емельяна Пугача, тати и шишии с Мраморных гор.

 

… эх, Ромка! Рока!

– Эх, Ромка, – ввернул незлобивую шпильку Сашка. – Где ж твой Арамис, неподражаемо – невозмутимо – вечно женщинами любимый!?

– А где ж вы тогда – долбаные индейско-французские «мушкетеры»? – зло огрызнулся Роман.

– Не переживай, Рома! – съерничал Юрий. – Ведь нет среди нас настоящего Д’Артаньяна. Скука!

– Во-во, – воспрянул Александр. – Нет среди вас великого…

– Замолчи гусь… Александр Македонский! Ты более махаешь на Партоса… он видимо тоже в молодости грузы тягал… не из портовых ли грузчиков Вы, многоуважаемый Саша – Партос?

– Шиш ты угадал, – буркнул Сашка. – Среди нас ещё нет Д’Артаньяна. А что если Я?

– Слабоват. Не потянет! – решила огромная толпа в виде двух бывших школяров.

… а ни прет?

а в никакую!

да быть того не могёт!

но ведь не берет собака след…

да и не берет собака волка!

Блеф, старики,

                разуйтесь;

глаза-разуйте,

                на дворе век XX,

но и что?

                жить-то хочется и сейчас!

 

– Хватит! – прекратил прения Юра.

Прекратили, Замолчали. Одумались. Вдумались.

Но зачем? В свои-то 17-ть лет?

 

… на Уралах – круто! Где-то в Приполярном нашли алмазы – не могут отгадать чьи да зачем; загадка пришлая… да и быть им здесь вроде не место. На Среднем – всё блистает копями, шурфами и закопушками – обретает изумруд, аметист, топаз, малахит в «Гумёшках», а на Южном – россыпь корундов, синих и красных, гранатов дивных, кристаллов неописуемых хрусталя и иже с ними, аль даже жемчуга древне – морские радели ранее.

Непонятно? Но здорово.

Не забудьте сюда и: турмалин, аквамарин, гелиотроп, александрит, авантюрин, опал + агат + оникс…

 

Городов на Южном – много! Все – чуть ли не рядом, соседи на Кресте. Так и нашего Города есть Соседи – Касли, Кыштым, Вишневогорск, Карабаш, Миасс. Плотно они, да и все прочие, работают во славу божию и человечью, на дщерь Государеву! – города наши: Миньяр, Юрюзань, Сатка, Аша, Сим, Сулема, Межевой Лог, В. Уфалей, Кыштым, Касли, Пласт, Троицк, Южно-Уральск, Магнитогорск, Верхнеуральск, Златоуст, Миасс. Кисегач, Увильды, Аргази – то озера наши. Кстати, в честь горных многочисленных озёр и город-то НАШ так и назвался, а и – точнее – называется в округе как город тринадцати озер. Главный из них – Иртяш, глубокий – более двадцати метров в скалах гор, а вокруг него: одна сторона Касли и кряж Уральский; чуть подале и в синюю глубь Кыш-Тым, его урочища и Сугомак гора, а далее – зачем-то Второй и Дальний Мыс с первобытными стоянками, близко – берег городского Водозабора (ох и красив) под запретом, куда плыть невозможно ибо присосёт к смертям подводным; ну а далее – лягушачий залив – лиман, потом вновь вид на Касли, ежели с нашего городского вида, бухта потом, скалы, бухта, слабоватый пляж… – и «старьё Летошное» – то ли есть, то ли было, то ли уже не осталось на зубах истории.

Но Город наш молодой – против Кыш-Тыма… щенок, но волчара будущего.

Вообще-то на Челяб – Ямском – Кресте есть города Великие и Сильные: сама Челяба, Магнитогорск Сталинский, Златоуст Аносовский, Миасс – золотопромышленный, Копейск – шахтоугольный… – и прочая… чем и гордится уралец по своей национальности.

Мы – Элита в СССР. Но почему-то и всегда шарахаемся на маевки, выезды и экскурсии именно под Кыштым, поближе к горе Сугомак. У нас что, в своём городе своей истории нет аль не так она стара? Бдим, блюдём. Не блефуем?

Наша классная дама Г.Г. (кстати: классная иль же властная) была для нас, как оказалось, выше правил: чем её взять и подкузьмить – ничем не берётся… почему и любили её – без педопыта и запросто так!! Душа у «щенков» вольная – да и она спуска, на свою молодость не давала… Колдуйте!

Уважения к ней – куча! Без всяких приукрасс. Нас, семнадцатилетних от роду, в крутые шестидесятые – … просто так было не сожрать… да она, Галина Георгиевна, и не «ела». Физика – вещь серьёзная, именно в этом был её профиль, но остольное-то откуда было у НЕЁ?! Но мы были нужны друг другу: МЫ и ОНА. Смешно сказать: семнадцать будущих (бывших) выпускников – и на обратной чаше весов брошен её странный авторитет. А в другом десятом – чуть поболее, двадцать три человека… плакали демографы по послевоенному поколению – так нас мало было с «аттестатом зрелости» – сорок первый и отголоски пятидесятых «побил» молодёжь жестоко.

Она, Галина Георгиевна, не спрашивала нас, не советовалась с нами, – сильный человек! – и шла туда, куда звала её педагогическая судьба. Нужны ли ей были Успенский, Макаренко и другие; может что-то она знала про наше «счастливое сталинское» детство – всё ж постарше нас!?

Такие люди горят Маяками, не сгорая; их – запросто не спихнешь, не запнёшь, не испугаешь да и не загонишь туда в Калошу зазря! Не фунт Лиха, называется.

Но так отколь такое?!

И вот наша молодая неподрожаемая Галина Георгиевна (бьёт её зря, что ли, педсовет… – но, быть может, и зрит успех?) колдует САМА, почём зря, напропалую, от избытка сил:

– делает экскурсию в Кыштым на медеплавильный завод, а там: купурос, медь, фольга, слитки, – ах ты боже мой! – да ещё ОТКУДА из них берут золото… ох боже мой;

– делает экспансию на Кышымский радиоламповый завод… – эх, туда-то бы нам! поработать…

– в своём городе тащит нас в молокозавод, на хлебный и колбасный заводы – мы и разинули рты… да нет, не от колбасы и пряников. – ОТ ТЕХНОЛОГИИ!

Мы захлёбывались от восторга, но нас самостоятельно волокло вновь в будущее с прошлым:

– гранитный карьер нашего города; альмандиновые копи; стоянка первобытных людей; Колчаковское наследие;

– Ботанику? – да. Грибы – да. Ягода – да. Хотя все это и не имеет дело с физикой.

Это цветочки, ягодки потом. Когда нашей классной руководительницы 10-А класса поступала команда явится под ночь, этак по темноте и в неопределенное время. – мы сию команду выполняли исправно. Причина проста и ясна, и всем доступна – наша классная дама нам, нерадивым, преподавала ещё АСТРОНОМИЮ (скажите, где взаимосвязь меж Физикой и Астрономией… но ведь она – есть?!) Да быть такого не может… но даже и есть наоборот и точно. Вот мы и приходили, освобожденный в этот день от последних уроков; приходили куда-то, для чего-то и зачем-то поздно… хихикали, обнимались по молодости и смотрели в ночное небо, осыпанное звездами. Кстати, классная «погоду» знала в десятых классах, и на небе тоже – просчёты на туманы и млечности не было, по другим человеческим слабостям – обниматься под луной – … понятно было и ЕЙ и НА.

Млечный Путь. Созвездия – их 88! И далее – Большая Медведица, Ю. Крест (не виден), Марс, Кассиопея, Вега.

Шёл показ вверх, снизу схемы и фонарики, бинокль и телескоп. Луна как соседка с кратерами… где-то там Лебедь, Близнецы, Весы, Стрельцы.

Каждое Созвездие – Знак Зодиака, для каждого есть свои камни: Юрка и Роман их знали.

Прекрасно сияли звезды наши, заливая безвременное пространство…, и становилось жутко – мы утихали и отрубались от человеческих волнений и малых забот. Ведь ТО было – необъятное.

… «сижу и жду, когда ко мне прикостыляет муза… заглядывая мне через плечо… но лучше гор может… а на нейтральной полосе цветы… и вот сижу и тупо ем бокалы…» – Мы с ужасом смотрели на Романа, винегретом певшего про «всё и за вся», и чуть ли не за всех разом. В таких случаях мы здорово боялись за Романа - человек шёл морально в разнос.

Жутко и страшно становилось нам за него… ведь Ромка-то наш, будущее наше, а он, паразит и красавчик, позволяет себе такое – не – сякое…  накрыть бы его, шебутного, медным тазиком. Сидит, полулежит, скотина самодовольная, держит нас и «протчее» в интриге… и выдаёт от Одессы:

а я вам не скажу

про всю Одэссу,

вся Одэсса очень велика,

но Молдованка и Тереза

Очень уважают Костю-моряка…

… не от древней ли Греции наши имена, да и эта Одессса – Эдэс;

Но до будущей Одессы нашей плыть нам ещё ого-го! Моряки ходят – поправили бы нас лишний раз. Плавает только дерьмо. В проруби.

(… вот так вот, учителей много, а нас, пионеров – вундеркиндов, мало; но каждый тренер мечтает выдать своё творения «на гора»…)

А Роман – неподражаем! Да и Одесса – ВЕЛИКА…

Как-то по проспекту

с Манькой я гулял,

фонарик на пол-света

дорогу освещал;

и чтоб было весело

с Манькой нам идти,

мы в кафе Плисецкого

решили с ней зайти;

спрашиваю Маньку –

– что ты будешь пить,

а она в ответ мне –

– голова болит;

а тебя не спрашиваю,

что в тебе болит,

а тебя я спрашиваю,

что ты будешь пить:

пензенское пиво,

самогон, вино,

душистую фиалку

али ничего?..

 

Задолбал гитарист. Скучно спрашиваем Романа: «Ты – кто? Лучше это, про седока унылого… да не тот, кто замёрз, а про того, кто на святках не женился…»

Мы всё ж выдавили из Ромки – да и он не особо ломался, выдав нам третий и четвёртый куплеты блатного цыганского романа:

У меня теперь –

– шире маминой…

юбка черная,

клёшом шитая.

 

У него теперь –

– не стоит уже!..

в штанах плисовых

у дверей лакей.

 

Ещё не отзвенела гитарная струна – но уже нависла гнетущая жуть.

Молчим.

 

Наши родители, хвала им, не гнушались праздниками – революционными и Николаевскими.

Что посеешь – то и пожнешь.

На то и Сугомак – дщерь наша от НиколаяII и во славу Ленина!

… и пусть дырки в карманах и вдрызг сапоги: главное дело что живой… – сиё уже про нас, послевоенных отпрысков. Потянет? Таковы уж мы, международного масштаба после марта пятьдесят третьего!.. Слабо??

 

***

С Потапом встречались? В глухомани Уральской… если да – то вам незавидую. Бойтесь бога – … медведя на Южном Урале – Михаил Потапович шуток не понимает, особенно в диком малиннике и на рыбном ристалище… – так гаркнет – мало малость не покажется … А ещё вам – не блудите по тайге глухой уральской – там и волки серые и щирые, а где-то и рысь на верхах да и россомаха бегает с диким кабаном… лось прохрустит; я ж не говорю о белке с зайцем – те бегают у нас средь бела дня в Нашем Городе!

Галина Георгиевна у НАС – естествоиспытатель и натуралист, всё по макарински пытается обуять нас – аль получается? Вот сидим «щас» и скрябаем, думаем своими чубами – «так удачно? Горит земля под Т. Бульбу?»

Или всё же невпопад?

Но душу нашу – наша Гал. Георг. – вывернула: раз в полмесяца заставила «каяться» каждого из нас на классных собраниях… в последние полгода; ну, мы и выложили – своё, напрочь… что, страшно? Да. Непонятно и здорово. И вот сейчас в шестом часу вечера каждый из нас блефует о будущем:

– археология;

– геология;

– высшая химия;

– огромный спорт,

– семья и школа,

– путешествия;…

И впредь у НАС: Тянь-Шань и Гималаи, Древний Рим и созвездия Андромеды, Сахалин Чехова и дуб Толстого, мамонты и руды, уран и Хиросима, коньки и лыжи быстрые, любимый человек большой большой и свой… Недаром же в нашем классе были золотые медалисты; Юрка потянул лишь на «серебро»… – да и то: единственный из парней на два класса. «Сойдёт и так!» – заклеймил он свой школьный путь. Сашка и Ромка его дружно и молчаливо поддержали… – … кто ж от другана отказывается… аль совесть пропала прочь??

А ведь были когда-то и мы, по ребячьи крылаты, исходили… мы – …

Исходил и Я, по ребячьи крылатый… … но, да-ну-ты не тянись во – средь и в средину 20-го… века; но да, ты, им нужен? – а я вот там был Необходимым.

 

Друг друга мы, на общепитах нашего соц – общества, чувствовали себя очень – даже – весьма – прекрасно!

– Про геологию – … весьма шикарно и глобально…; смотрели и приобщались два целых часа!

– Про спорт? Переживали и радовались за них целый час.

 – За битву и достижения крутой химической науки, чьей дщерью чуть ли не был наш славный и крутой городишко – да, слава богу, радовались от рассказчика нашего нашими нестандартными часами;

– Про военных? – да сам бог с его повеленьями велел стоять у врат Большого мира! Кто к нам с мечом…

… а вообще-то, на этих премудрствованиях лукавых и вели себя мы толково: зевали, скучали, лапали, писали записки, хапали что-то и кого-то, хихикали, таращили глазенки – … что с Них взять, с 16 и 17 летних дурней 60-х!? Но наша классная видела в глазах наших и жестах иное: большие дороги, неистребимый путь, неуёмность поступков, аллогичность Лобачевского, Циолковского с его «непонятно, но здорово»; и ещё – синий туман, пыльные далёкие тропы… и ещё…

– И ваще, – заключил наш главный дамский романтик Ромка, – быть ей, нашей Галине Георгиевне, заслуженной учительницей. Да быть иного не может.

Возражающих не было… все были заняты при своих годах любовными интрижками, золотыми медалями, геологией и спортом, боксом и ещё чёрт знает чем и зачем… Подходила золотая незабвенная пора.

Знаете, какая? Да неужели не догадались или проглядели через тупость свою школьных лет??

Сашка наш вдруг и безоглядно влюбился в шестнадцать лет в одноклассницу Ирину Кормильцеву, которая – крута и красива до тонкости – и не зрила его в упор, ибо виделось её будущее в прекрасном тумане, но не явно около приземистого и спортивного кореша.

Жалко – Алекс-сандера, мы ему намекали,  но он же упертый.

Да, а этот наш сверхумный придурок, вечный капитан наших спортивных выступлений, тощий и двужильный высокий Юрок – чем он лучше? Сказку какую нам затравил… слушали мы его серьёзно, даже не злобничали, и даже не шутили и не улыбались, ибо достал он нас ЧЕМ-то, рассказывая тихо, не торопясь и сияя своей боксерской разбитой мордой: «Вот как она вышла, вся сияет… я в своём дворе и в округе всех знаваю, но ведь Её ранее не бывало! Из интернета она, у тётки сейчас прибилась. Вот она и вышла, а мы во дворе в волейбол играем, а она спрашивает «к вам можно?», сама рыжая кнопка, а голос какой, а глазища!!»

Ну что ему сказать, нашему ослепшему Юрке? Боксёр, путешественник, гиревик, вратарь… может, спортсмены – туповаты и не умеют описать словами вечную любовь?

У-у??

А про Романа – и говорить нечего. Тот вообще с ума сходит. Рехнулся. Шансов нет на победу, – а он хорохорится.

В общем, жуткий класс, жуткие интересы, интересные и непобедимые 60-е, неповторимость молодости – это и стало предтечей и возможностью к последствиям тех событий, кои явились нам; аль предстали кое-кто из нас перед гласом Божьим – Историей нашей, наших предков, да и Сугомак наш Кыштымский здесь не обижен…

Вот тут-то уж и жутко. Урал, Сугомак, Кыштым, Пугачёв. Слитно, воедино, настоящее в прошлом. Страшновато…

Крута История, круты и несгибаемы Её повороты. Ушли Вдаль Строганов со своим Ермаком – и пошли по Руси кругом сказы про золотую и тяжёлую кольчугу да с царскими орлами на груди, кои и утопли незабвенного покорителя татарской Сибири – Ермака, воевавшего против  Кучума: Тобол – тому свидетель.

Миновал Век – и покуролесил по Истории Боярской, но уже первых Романовых, небезызвестный «шах персидский» Стенька Разин. Чуть не дожил до Петра Великого.

Ещё через Век пришло Время непризнанного императора Петра Третьего… О нём – особо!

Да и вообще: Урал – Особый! Сибирь – одиозная и далёкая, разбросана вширь и в благодать, неподспудна и разнозаконна, одним словом куча разного под Российской короной…

Урал же – сбит в кучу, слит воедино. Народов, меньшинств и национальностей – не погрешишь вволю: русские, белорусы, мордва, татары, чуваши, башкиры, пермяки, ханты. зыряне, манси. От Урала вволю – Северный Урал, Пермь и Вятка, Оренбург и Курган, Тюмень и Заполярный. Там с Севера – Денежкин Камень, с Юга река крутая Яик – Урал. Так вот, в чём вопрос: есть же национальности по горным массивам, как то – тувинец, алтаец из горной Шории, хакасс… кто же человек уральский по национальности?

 

***

Здесь и поныне угрюмый урман, болота и непроходимая тайга, завалы и бурелом, комар и ягода царская, гнус с мошкой, трава в рост, хвощ и папоротник, могучая древесная дщерь и гибельная осина, с прелестной берёзой… «там чудеса, там кругом леший бродит, там рысь сидит и волки воют, медведь там ловит рыбу, малину жрёт, не задирает лось…»

Прекрасное время. И прекрасная глухомань. Ведь что такое настоящее? Это и хорошо забытое прошлое, оформленное всем тем, что называется быль и легенда, сказ и побасёнка, пословица и поговорка, и – прочая словесная длань, простирающая на века!

Богаче Урала не найти в мире Таблицы Менделеева. Не уверены? Но уже доказано: берите и водите по ней пальцем – платина, ранее бросовая: алмазы, чудом найденные; самоцветы; руды, уголь, золото, поделочные камни и породы, тяжёлые элементы… – … всё у него есть, древнего и Седого Урала (и асбест, железо, бажовские копи и… и…).

Вот так и помираем, ничего не зная, на глыбах камня и у близ растений, среди птиц и зверья – но то, быть может, правды не стоило?

Вот так и Кыштым исстал наверняка с пушинки: было глухо – да появился петровский Демидов. Издалека тянул: с Тулы и Петра I, дотянул до Алтая, Урала и Екатерины II. Тут и дело пошло, во славу российской короны: приписные люди, железо и чугун, медь и серебро. Про прочее – не очень ведали. А и то, лихоманки хватало тогда на всех: на крепостных, на мастеровых, да и на управляющих с заводскими; не проходило мимо и Демидовых – то ж перепадало забот и горя с царского стола (Колывань Алтая; Карабаш Урала: Невьянск – с его «Косой» башней).

Кыш – Тым подкрепился в те года.

Далеко было туда Всем: городам и императорам, хозяевам и пришлым… Лишь мы здесь, в тайге звериной, хозяева и есть! Угрюмо и не понятливо, но ведь что-то есть в этом?

 

***

И вот тут-то мы, трое оболтусов, положили глаз на историю. Ан непонятно кому наши смех и грёзы?

– Слушай, – сказал Роман. – Ну, Пугачёв! Ну и что?

– Ну и на то, балбес, что он – Пугачёв, а ты – никто!

Роман согласился. Сашка заупрямился. «Юрка, если знаешь что – говори!»

Знаем. Сказала История Демидовская, коя докатилась до Кыштымских времён. Про Кыштым: плотина по городу, завод на середину; чёрный от меди народ;

… кто мы такие – нас здесь не ждут?

И фамилии у местных мастеровые,

медные: Куприянов,

Купоросов, Штыба… – всё в медь! – медянниковы, медниковы…

И улицы наши в Кыштыме: Нагорные, медные, плотинные, заводские… и град наш старинный Кыш-мыш, рода уральского – всё то же бандитское и бунтарское племя, не угодное Великой Екатерине…

Слухи ходят: купили Пугачева, чтоб он смуту понес, тем более Россия державная вела войны Свои аж на три стороны. Страшно?

Так куплен был Пугачев, чтобы провоцировать Державу Российскую? Но о сём – молчаливы!

– Кто ж его «купил» для смуты? – Роман отложил гитару.

– А чтобы завалить Российскую Империю, воюющую всегда и везде, – резюмировал Сашка.

– Но воевала тогда императрица Екатерина II и против турков, татар; велик и долог стал амфитеатр войны…

– Как в своё время вляпался Пётр I со шведами…

Задумались. Хотел ли Емельян, отвоевавший не рядовым казаком по своей молодости против Пруссаков в Семилетней войне (ведь входили наши тогда в не наш Берлин), блага черни, народу и младшему казачеству. Ой ли, да и кабы; не рвал ли себе душу неуёмностью и несбыточностью, захотевши отгрести себе на доппаёк, отомстить гонявшим его, дезертира, десяток с лишним годков? Почём и почему же праведная душа «будущего Петра III» проснулась так поздновато… не реяло при нём сиё чувство ранеее иль помощи разной ждал необычной?

Так порадел Пугачёв за народ?

Помстил его обидчикам?

Позвал чернь и быдло в будущее светлое?

Так ли он хотел сего – или

обуяла его кровавая смута, заваренная

на густопьсье…

                                                   (ведь были закаты,

                                                   И ливень бил в стекло,

                                                   Всё было когда-то,

                                                   Было да прошло…)

 

А мы вот, выпускники школы, сидим зде-ся, мечтаем, ждём и радуемся будущему большому коммунизму, что обещан нам в 1961-ом, откуда прогремело «через двадцать лет мы будем жить при коммунизме!» Но уже ходил анекдот, что: кризис – дело временное, придёт и уйдёт; а коммунизм есть работа будуще-необъятная, с какой стороны придёт – неведомо, да и когда? – что ни шаг то пятилетка, а до цели нам километры пути… … … это только всем россам до смерти четыре шага!!

Но нам не было ни жутко и не страшно, мы дети своего временного поколения.

Смеркалось. В задумчивости и нахально мы уставились друг на друга.

– Будут предложения? – Нагло упросил Сашка здешнюю толпу.

– Ведь что-то есть… о Пугачёвском кладе, здесь, здесь на Сугамаке?? – шипяще просвистел Юрка – Романтик.

– Бред. Легендарные сказки! – ухмыльнулся Роман. – Искали. Ищут. Да не найдены будут.

– Ромка, дыма без огня не бывает.

– Этому дыму – два века. А огня и клада нет. Да и не прятал здесь, в Сугомаке, Пугачёв своего золота большого – не имел тогда он хорошего запаса…

– Ну и пошёл ты! – зарычал неукротимый Юрка. – Счас обломаю свой боксерский крюк о твою гнусную…

– Но-но, счастливчик и баловень судьбы, – заупрямился Роман, – на таких и гитары не жалко.

– Так что мы спорим? – медвежатный Сашка глянул на сцепившихся друзей.

«А и то…!» «Но вот он…!» «Да и ты… в стороне, дипломат зачуханной…»

– Понятно! – Александр говорил спокойно, медленно, методично, обстоятельно, не повышая голоса, разумно и доступно.

Н-да… «Бросил гадости. Бросили!! Сумерки на дворе. А время играет не на нас. Пока лагерь спит, мы…»

Сашка достал из рюкзака моток верёвки, альпинистские ботинки, штурмовой якорь, несколько крюков, какой-то хитро-мудрый альпеншток (или же короткий ледоруб?), молоток, три горных ножа-штыря. «Годится?»

… но почему же и нет: надеемся только на крепость рук, на верность друга и вбитый крюк, и главное, чтобы страховка не подвела.

Роман ухмыльнулся, подтягивая свой стильно – синий рюкзачок. Извлекал как маг: два фонаря китайских, карабины альпинистов, планшетку, шипы на ботинки, ремни крестовидные, консервные банки, нож-финку. «Пойдёт?» Но почему и нет:

… мы рубим ступени, ни шагу назад, и от напряженья колени дрожат… в горах не надеженни камень, ни лёд, ни скала.

– Юрок? – два внимательных взгляда впёрлись в него. – Аль не готов? Не понял?? Неузрил???

Юрка покраснел. «Вот кастет, крутые перчатки… Вижу, морды ваши не рады, – но вот карта, со слов пришлых, пещерья  Сугомакского… … – аль не рады?»

– О-о-о-о-о! – отпал маленький коллектив. – Дык, прём!!??

– Но?! – Роман рассудителен. – Не до меня сказано: допеть, надобно, успеть! Дык – что – по – заявкам – каждого – второго?! Зараз!!

… Первый пошёл! Юрке, про «летний дождь»: «льёт ли теплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою; жду, пока пройдёшь, а быть может нет, о-о-о!»

Взгрустнул Юра, запечалился про свою любимо – рыжую… а эта, сволочь Ромка поёт дальше, с надрывом, души не жалея, зараза… Дать бы ему по его наглой роже, по боксёрской диагонали «сердце – диафрагма – печень…»

… А вот и второй пошёл! «Выкраду вместе с забором…» Притух Сашка про свою без-  -ответную Иринку. Скрипит зубами, пыхтит, будто подымает не – Под – сильную штангу. «Да ещё б ему меня бы не бояться, если я лёжа жму двести пятьдесят: – кто-то у Ирины есть, раз грустит наш великий Алекс-сандэр.»

Роман… Ромка безутешный. Не про него ли то, что он поёт сейчас нам: «О добрый барин, скоро святки, а ей не быть уже со мной!» Узнаёте: «… вот мчится тройка удалая по Волге – матушке реке, ямщик уныло напевая, качает буйной головой. О чём задумался, детина, седок приветливо спросил, какая на сердце кручина, скажи тебя кто огорчил…»

И вот нависла на нашу палатку тоска, дщерь поганая, сумеречный рок, наклонился над нами Сугомак – горбатый… жутко стало и не по себе, будто стало нам дано отгадать что-то.

 

… …

Вызванный из-под Челябы – ЯМЫ атаман Иван Грязнов – срочно – под Оренбург, под светлейшие очи императора Петра – до – Третьего, стал чумным. Чать пошёл слишком уж провинившим… аль чего недослушал, иль не понял гласа атаманьего… тьфу, голоса императора того самого Петра – Третьего. Горим?

Местные обрядили. Втихомолку им намекнул; помолчали – и помогли… богатенько, вот я и думаю: быть могёт и им нужон Пётр III? До сего не трогал меня Емелька; доверял, знали полузаочно – но, ведали друг о друге. И как не кинь клин – заходит под Емельяна; вот так оно и должно побыть.

А ведь у Емельяна долгая рука: Грязнов – у Челябы, Салават в Башкирии, Золотов – Горнозаводск… как тут отказаться Грязнову от «дружественного визита» до самого Петра III Емельянова.

Гонец передал Грязнову, что прибыл он один из четверых дело срочное, а посему пожертвовал остальных: «требуют атамана срочно под Его ставку в Оренбург. Дело неваж-нецкое».

А – далее…

 

«Мы рубим ступени, ни шагу назад, и от напряженья колени дрожат… в горах не надежен ни камень, ни лёд, ни скала…» – пел нам через Романа наш незабвенный кумир Владимир Семёнович.

Да, Биттлы – Жуки, наступали уже тогда на пятки… но зато Высоцкий ещё и уже звучал в каждом доме 60-х…

 

– Откуда, Юра, ты взял сей план? – пронзили меня две пары любопытных глаз. – Бле-фуешь?? Смысл какой… Этой легенде две сотни лет!!

– Ну и что? – Юрка не дрогнул.

– Слушай, ты-ы-ы!

– Слушаю.

– Зачем – нам – твой – гнилой могучий План!? Где – ты – его – выкопал? Тебе дал… Пугачёв?

– С ним лично не знаком.

– Тогда… ???

 

… из четырёх гонцов Емельки прибыл до атамана Грязнова лишь один, передал, что ждёт «тебя», мол, пред свои святые очи под Оренбургом; срочно, изыска не треба, но гоньба нужна. Грязнов встряхнулся. Вызывает сам бог, ампиратор, надо бы подторопиться, да и помелом быстрее грести: «большие люди не понимают малых забот!»

Кликнул Грязнов, оставил на воеводство своих есаулов, коим особенно-то и неверил – да других-то и нема! И да рванул когтями от ЯМЫ-Челябы да под Оренбург-Урал! Вот там и скучилмсь... оба весьма – для начала недовольны.

– Хамишь? Борзота одолела? – угрюмо вопросил своего.

Жуть и страшно.

 

«… Босс, откуда и где карт-бланш? – две нахальные рожи моих приятелей с жутью и вздрагиванием зрели на меня. «Будешь битым, коль слово злато не кинешь о чурбан,» – горело в их зловещих… – «У-у-у, морды кулацкие!» – прочитали они в ответ в моих глазах.

Притихли. Ждут ответа. Этакие революционные мужички из Кронштадта… сухари на безрыбье!

Бунт на корабле? Мигом на рею. Не я ли вас готовил с осени… когда выпала эта наша карт-бланш…

Откуда и для чего весь этот альпинистский бланш и кураж для Сугомака, если не быть ему бесцельным? На том и стоим. Прошлой осенью – на раскопках в районе Второго мыса, МЫ (точнее – Я), нарвались… … случайно – нет в этом мире ни случая и ни закономерности! – … на …

Сказ отдельный. Опять же – случайный.

Это они ушами щёлкали, Юрка ж – рыл в прямом и переносном смысле стоянку Древних Людей. И нарыл. Откуда у Первобытных – завощёный свиток, где план-схема и Екатерининская бумажка, коей цены щас нету…

Второй мыс оправдал себя полностью. Если мы на Первом Мысе «брали» колчаковское наследие – штыки, каски, гильзы, патроны, наган и пр-р-р-рочее, то на Втором Мысе: не альмандины – гранаты (камни-самоцветы; не сбивайтесь, люди, на тринитротолуол) – глиняные черепки, кремниевые наконечники… всё то, что не истлело и дошло до нас через тысячелетия…

Вот она Нам тогда и посвятило. Звезда… аль Фортуна? Хвост Удачи ли?? Юрка выловил в этом хаосе Древности завощенный Древний Пакет-свиток явно не благородного происхождения… но времён этак Екатерининских-II…

 

Бунтарные морды – утихли. Всё! – выложено; всё – для Сугомака и иже с ним… Бунт на корабле – не тянет, давим в корне, да и зрим туда же – в корень… и вейся над нами…

                                                               ЭХ!

«Как стемнеет – будем брать!»

И Сугомак каменной твердыней нависал над глупыми ребятишками.

 

Да, было дело, что мы стреляли по лесам из рогаток, из самопалов, из индейских луков, поражая цель; всё было, пылали закаты, и ливень бил в стекло, всё было когда-то – да Ушло!

Утемнело. Банда золотоискателей вышла искать свою судьбу.

 

– Я ж тебя не зазря зазвал, – голос Пугача был глух и грозен. – Ты вот что, Грязь…

Вскинулся тот.

«Не борзей и не дерзи», – взгляд императора Петра Третьего был жесток невыразимо страшен.

«Быть буре!» – Грязнов запаниковал. Где ж он дал промашку? В чём сбагрился? Ведь такой, как Емеля – … молоти Емеля, твоя неделя! Имеет право Пугачёв.

Грязнов не дал промаха своей погоде. Емельян Пугачёв, как того и треба-был грозен и неуступчив.

– Ты вот что, Грязь…

(и стал Иван Грязнов, уральский южный резидент Пугачева, чем-то-и кем-ТО!)

 

… что было когда-то,

Что было да прошло!!

И песнь наш – угрюмость, что есть только миг «прошлое – будущее», и что, она именно, называется жизнью – да только поймется ли через…

 

– Ты вот что, полковник мой. – Пугач, кадровый казак, был подтянут и блестящ; даже в гражданке был он строен и выхолен до блеска годами службы.

– Иван, понесёшь крест государев. Зри!

Грязнов узрел. Неужто пронесло? Видит командира считанный раз – аль казнит?

– Нет, – твердо пообещал великий Пугачев. – Хоть ты и Грязь, а грязи в моём деле ой да как хватает, но поможешь ты, Ванька, мне в большом едином деле…

– Говори, государь!!

– Нет у меня помогал на стороне. Там, где мнится, сгоряча вот застрял под Оренбургом… слава богу, что Салават лютует по Башкирии – но, ведь, того мало! Не о сём мечтал, не то было замышлено!

– Изволь спросить, о чём печаль-то твоя?

Усмехнулся Пугачев на вопрос сей глупый своего холопа.

– Ты поспешал ко мне?

– Все бросил – и до тебя!

– Как был быстр?

– Два денька. С охраной своей. Коней загнали.

– Молодец, Ванька… дело есть! Салават пусть у себя в Башкирии резвится, молод ещё, да и до женщин падок - тож мне будет великий полководец… но да пусть порезвится, а, – Иван?

– Нету других, Емельян! – глухо ответил Иван Грязнов!

– Да и я про то же. – В голосе Великого Смутьяна не было ни горечи и сожаления.

– Я понял, Великий Государь. Ус у Салавата ещё не вырос да?

– У башкир рано они пробиваются, да вот только редкие, – Пугачев огладил свою забористую густой лопатой бородищу. – Ну, чуешь, Грязь??

– Ещё не-е…

– Счас… много с тобой твоих? Заберёшь их с собой. Дам в придачу ещё. И – !

 

… …

«Сволочи, – промолчал круто-тихо Емельян. – Мне бы орлов, не салажат. Кто есть кто: Ноздря Рваный, Ванька Грязнов, Ассалам Аллейкум – то бишь Салават Юлай… – все-то они не стоят Гроша Пред Моим Великим Делом… да где ж взять других? Нет у меня тягла обломать государевы рати. Дрогну, ну… а эти не подмога! С кем же идти в подпругу? Хотя бы на разбой… Не на рать даже!»

… нет в великом деле – блажи; нет и в разбойном деле, что затеял великий смутьян Пугачев – божьей благодетели. И о сём знавал старо – борзо – кадровый вояка Емельян… Столько лет казачьей службы, боёв, дезертирства во чужих других землях и весях по воле «государя противного». Знает, Емельян, почем фунт лиха… «дело разбоя – дело сиё есть противу государству».

… В разбойном мире друзей нет, есть только – подельники и единомышленники… – таково будь!!

 

… и снова и заново прокручивается та историческая катушка…

Весь пыльный и грязный с дороги представился тогда Грязнов грозной охране самодержца: «Доложите: по имени и по поручению прибыл полковник Иван Грязнов из-под Челябы». Доложили, приняли.

– Вызывали, Емельян Иванович?

Человек в крутом кафтане усмехнулся:

– Ай ли? Вызывал? А не призвал ли!

Потом пили и ели. Не бедствовал тогда Император; вот воинство его, застрявшее на осаде Оренбурга, доедало последний фунт лиха. Но сиё Великого смутьяна трогать быть не должно: дружить надо с головой – но не с брюхом, уже чуял ОН – как и куда дальше. «Но ведь это – Толпа… не кадровая армия, коль далёко я уйду с этой зипунной ратью?»

– Я тебя, Грязь, не зря забеспокоил. Люб ты мне своими праведными делами. Держишь ли Урал?

– Держу, Государь. Уподобляюсь. Но – тяжко…

– А по другому и быть не могёт. Великое дело мы подняли…

– Великое… – эхом повторил Грязнов.

– Великое! – заклеймил ОН.

… – Ты вот что, мой полковник! Не только убий врага и смутьяна, но и да подыми людишей на бой кровавый. На Урале глушь гор и лесов, люди подзабытые – нам такие нужны. Особенно – Горнозаводские. Ты чернь и слякоть-то, Иван, подымай, сам знаешь где и кого; не забывай, да не убудет от тебя… – поживиться нечем, Грязь, – но ведь от людей тех нам грех отказываться. В рядах наших пусть повоюют, побуйствуют. Аль что не ясно, полковник?

Грязь крякнул, под одобрительный кивок своего генерала намахнул добрый штоф чего-то там крепкого, продолжал внимать словам своего поводыря.

– Вот что я тебе и бдю! Н-да, именно ты и сотворишь моё ДЕЛО. Да подожди, забежал заранее иль потом. Сначала – о людишках. Пойдёшь от меня, Ванька, с секретом; сладишь страшное, и – потом – займёшься повстанцем: подымешь на бой и бунт с тайги, селений и заводов Урала всех кого не лень. То бишь – прибери всех! Со Златоуста и Миаса, от Уфалея и Кыштыма, Каслей и Сулеи, Карабаша и Миньяра, Сима и Бакала…

– Отец мой, – икнул Грязнов, – откель ж ведаешь край уральский так знатно?

– Разведчики донесли, Ванька! И подымай всех на ярость! Не жалей призывать под мой стяг:...

 

Щелк. Стоп-кадр.

– Готовы?! – зловещим шепотом предупредил Роман.

– А як же! – в роду Юрки был троюродный дед – дядька с Украины, вечно вспоминающий легендарную Украинскую вишню … «Мне бы – говаривал он, – спробовать бы её у моей бы хате, облапать бы сынков, даспросить их …» – от сих слов его толстенькая жена – украинка начинала плакать беззвучно, и тогда даже тупорылому Юрке была ясна мысля, что оба или обои их сына, – вроде как у Тараса Бульбы, – погибли на Великой Войне.

– Я кого спрашиваю? – снова зашипел наш неугомонный Роман.

– Да брось ты, Цыган, – равнодушно отрубил в ответ Сашка. – Не строй из себя строевого. А Юрку оставь в покое.

Гнетущая тишина. Сумерки над палатками. Глушь и дичь поодаль.

Юрка – заводила ответил всем и на все вопросы: «Толково. Вижу готовились на «ять». Так – идём – по плану? На штурм своей мечты!»

Сугомак их ждал.

Вход в пещеру закрывала сильная и мощная молодая поросль.

Им оставался един шаг – до судьбы.

… это уже потом – «пропоют»: «… а до смерти четыре шага…» или же «… есть только миг между прошлым и будущем…»

Роман фальшиво засвистел. И все мы шагнули навстречу чёрной пасти легендарной Сугомакской пещеры.

 

Щелк. Стоп-кадр.

– Не жалей призывать под мой стяг. Нам все верны и все годятся… уральцы, – сей народ верен и упёрт. Кличь их и да придут они – те, которых ждём: заводские, мастеровые, посадские, корчевники, изгои, староверы, катали, рудовозы, верхолазы, углежоги, бортники охотники, горные разведчики, заготовители, рудари, таёжники, сплавщики, смоляне, рудокопы, землерои… Аль не понял, рваный??

– Да что ж тут не понять. Подымем Урал. Вот только…

– Правильно, Иван! Ты – туда – далеко особенно и не суйся… по-н-я-л? Дуван и Заступ Башкории оставь под Салавата – крут он, умён, молод и энергичен… … давно схотелось бы ему поведать, что нельзя так иметь и поиметь всех жёнок поштучно и разом…

– Управить мне, Емельян? Враз укорочу.

– Да не. Пусть побуйствует. Вреда от него немного, толка мало, геройства много; да пусть станет и буде им – легенда башкоров.

– Командир… – ты всё?

– Да. Почти. Но… это всё война! А секрет-то где наш, а, Иванко???

 

– … Ты вот что, Иван! Дуру-то не гони. Особо не свирепствуй. Мне героев для секретных дел не требуется, других найду.

– Эмельян Ванович, дело ли глаголишь? Зря себя, что-ли, беречь, когда такая буча заваривается, а??

Грязнов странно смотрел на Пугачева. А тот как глянул на него: взгляд пылает, а в глазах сожаление и страждующая ненависть.

Содрогнулись, как коса и камень, – оба.

– Больше никому доверить не могу, Иван. Значит, зри… Дело, Иван, большой государственной важности. Понятно ли бдю? Ошибаться нельзя, в вашу в Грязь…

Жутко стало полковнику Грязнову.

Грязнов путь прошёл: работал в тягло, был в «крепости», гоним то ж был, знал холод и был знаком с голодом, вечно не обут и не сыт… вот вроде как только сейчас дорвался и прорвался к своей сытой мечте – командир и сам себе кум королю под Челябо-Ямой…

Так ведь этот казацкий урядник, самодержец липовый, сам не живет и другим не даёт…  Погулять бы на кровавом пиру, в грязь лохматым, – а ведь не даст, не соизволит к нам Пугач. Страшный человек… и сам не ам – и другим не дам.

Бойся, Грязнов. Ты – выбран не зря бунтарской «головой», а посему цена ей сейчас стала, твоей голове, ну ни в грош.

 

«Никогда нельзя доверять людям. Тем – из черни и быдла, кои счастья не ведали да и не воздаваемы. Числа им несть, да и не знакомо им – грязь большая мира нашего! Да помолимся за успокой души нашей, поратуем всем!»

Пугачев – не из рода крестоносцев: древних и лютых; слава богу – отвоевал своё – …

                                                   Не пора ли, За Своё?!

 

– а вы, черти колхозные, за кого и что? – пробурчал Сашко. Двое его «тупых» в ответ промолчали.

– Так где твой карт-планш от «Неандертальцев» и «Сивого от 18-го».

– Всё при памяти. Идем.

– Так? Начали??

– С богом!

– Так ты, Юра, даже не крещен.

– Ну и что? За то вам – в гору!

– Дай-то бог.

… – Грязнов, у тебя дети есть?

– Ведаю, Емельян, двоих… плоше не есть.

– И то ведомо. И знатно. Кое знаешь. Не жаль своих? А то и праведаю…

 

– … окстись! – прошептал бесстрашный Роман, вступая первый в черный провал Горы Сугомак. – Так, потянем??... …

Шиш Вам, никто ещё не гадал на судьбу знаменитой горы… Слабо?

– Оборзей, – просвистел еле слышно в ответ неустрашимый Сашка.

И оба разом одновременно кинулись рысью на своего атамана Юрка: «Ну-у?! Где твой планш-карт? Он ли, блат – козырь, наш?!»

За их спиной, в чёрной синеве дремал их палаточный городок, тихий и невинный, далёкий от суеты сует… где-то и когда-то отшумели маёвки и старые революционные сборища и явки, от – атаманились лихие горы и года. Тьма счас кралась по сопке (нету сопок на Урале!) и сгнивала на благородных пихте и лиственнице, топилась ночь у крытых болот в папоротнике древнем и хвоще… сова завертела головой – пора, филин пошёл в дозорный полет… А вот и рысь-кошка завострила свои кисточки на ушах… завы-у-ыл и волк в таёжной дебри. Зашептал ежик по низу; спят хладнокровные гадюки; крадётся каверзная и неповторимо-опасная россомаха… где-то рядом затаился мелкий зверь. Для медведя, буро-уральского, нет указчика, ни погоды, ни хода времени: заест всё – лесную малину, падаль, овёс, задерёт живность лесную или волка драного по лету тощего – Михал Потапыча лучше и не трожь! Судьбу его обидишь, а себя накажешь. Испокон так: закон-тайга, медведь – хозяин. Не ублажишь – не войдёшь. Вон тот же Демидов… крут и хозяйственен, золотые руки… ай нет, сучара – знамо ли затопить мастеровых в Невьянской башне – не от того ли она согрешилась набок??

 

– Да мы-то здесь причем? – мудро порешил Юрка.

– А и то, – пришла к согласию большая толпа его однорядников. Один, говорят – никто, больше двоих – толпа, как повелел для наших уральских городов и тех времен наш настоящий Российский (последний) император.

– Светить! – приказал Юрка, разворачивая во тьму свой карт = бланж, взятый «напрокат» из древнейшего стойбища своих предков.

Цены он не ведал сему документу. Да и его подельники не поняли сего. Ведь такое не часто, и связь веков редка и в не радость.

Стойбища, иль городища древние – это в тайге, на открытых местах, близко от воды, на метры поднятые от низов, круглые и очень большие земляные площадки; там кремниевые наконечники и глиняные черепки… Два становища отмечены крупно. И вдруг Юрка с другарями находит там засмолённый свиток; видите ли, захотели рядом искупаться… ведь чуть поранее, они в куче дружно находили «Колчака» – гильзы, штык, от портупей… да и мало ли чего: крестики, знаки отличий, рыжие медали…

Круто шёл и был …Колчак на земле Южного Урала. Сука!! Пострелял Карабаш, зашиб Кыштым, прибил Миасс… не говорю уж дальше, господин адмирал.

… – Что там далее у нас? – два фонаря услужливо впёрлись в древний свиток в державных руках Юрия.

– Что, страшно стало?

– Мы не шакалы. Жутко. Но интересно.

– А и гляньте. Врёт ли документ?

Юрку отгребли двое (или два) загребущих богатыря и воззрились на древне-греко-египетский папирус (таким он казался).

Через кучу времен Сашка и Ромка глухо и одновременно сказали: «Это правда. В «Сугомаке» мы не впервые. Всё грамотно и правильно. Вот до сей черты… – а далее… Но – Юрка – ведьмы не первые и последние – почему же никто не нашёл что-то?»

– Хреново искали, – авторитетно подытожил атаман. «Его Грязнов и Рваный» молча заткнулись. Где-то вдали рявкнула ласковая уральская кошечка с кисточками на ушах.

– Слушай, Юрдос-паровоз, а твои кроманьонцы шутки и юмор знали… не могли подсунуть?

Юрка был сумрачен по натуре, Сашка хмуроват, Роман… слава богу, что хамоватых и тупых в их троице не было.

– Ещё раз объясняю. Для тупых. – Юрку вывести из себя – сами и горя наживёте. Сашка уже согласно кивал, Роман же дрыгал ногой в своихтридцати-с лихвой клёщах.

– Эти стойбища сделаны Человеком, а не его прародителями: питекантропом и неандертальцем. Это мы, это наш предок – кроманьонец десять тысяч лет назад. У вас что, мозги подзависли?

– Ага, – угрюмо подтвердил Роман, – мать вашу. И что – я родом от этих самых… обезьян?

Сашка аккуратно вступился за друга:

– Роман, ты – не обезьяна. Просто твои прародители – всё ж кроманьонцы, а не питекантропы – идиоты. Ты читал Чарльза Дарвина?

– Не вы одни такие. Читал. Но не понял! – Разворчался вдруг Роман.

– Хренов неандерталец…

– Сам такой! У меня бабушка…

– Ну понеслось!

– И куда заехало?

– Пять минут брякаем в пустоту. Не пора ли?

– Так ведь страшно. Твой флагшток, или как там его, блат-карт, чуется нам – не блеф. Страшно.

– Но при чем здесь десять тысяч лет назад кроманьонцы с их черепками глиняными и кремниевыми ножами – и наш «в два века» Пугачев…

«Мы правильно идём?» «Да». «Вход. Проход. Пока нагибаться не надо. Там тупик. Подходим. Вот и колодец, коротенький… можно и на верёвке, но днём можно и на руках. Есть»

Пошёл второй горизонт. У Пещеры их – … сколько? Мы знаем – столько-то, старинная карта нам указует «сколько и как».

 

– … Грязнов! Ты вот что мне сделаешь. Поднять бучу средь заводских – обязан, но и зри: – Я тебя зазрень вызвал, отобрал от Ямы в такой разбор?

– Что я должен сделать, государь? Чую, дело большой важности.

– Для того и призвал. Это пусть ребятишки Салавата или холопы Рваного резвятся… – то ж надо!!! Ну а мы бдеть обязаны.

– Слушаю, государь!

– Заладил… ин вот чарку хватани, пока при памяти.

– А и хватану.

– А и хвати! – Пугачев хлопнул в ладоши и повелел своему адъютанту подкрепить свой стол.

Дело было сделано быстро. Вновь остались вдвоём, молча, не при делах и без свидетелей. А что и не треба бы… Вот тут и секрет–дело попозло.

– Ты один потянешь, более никто; и хоть ругаю тебя грязью… но ведь и меня, царское быдло поливает оскорбительно… да-да, немка – наша – российская – Катька!

– Мы сейчас, Иван, ни рыба ни мясо. Застряло дело. Уходить надо мне с под Оренбурга; да и тебе зазря сиречь не треба торчать при Челябе. Умедление погибельно. Я тут, Иван, подкопил чтой-то, что мне пока не требуется – ну а вдруг да потом приспичится?

– Ты знаешь, Иван, понятие таково – госказна! Государственная казна, на коей держаться обязана Власть государева, а?! Другой бы не понял, им лишь кровь и месть, жёнок насиловать в Башкирии, вырезать народ таким иродам как Рваному…

– Иван, я обязан сделать свою госказну! Да успокойся ты – я её сделал. Вот только под поганым Оренбургом застрял. А промедление счас моё смерти подобно.

– ТЫ ПОНЯЛ, Иван… ?

– Я брошу Оренбург, здесь толку нет, и пойду на Волгу. Сломаю Волгу – и пойду на Москву. Топтаться мне нельзя на месте – того и смотри: кончит Катька воевать с турком – и обрушит на меня всё, вплоть до Суворова. А она уже не отнюдь спокойна; перепугана и затрафлена… в панике и поняла, что я ей опасен и неудобен именно здесь, сейчас и сегодня! Зришь, Иван?

– Я понял, государь. Так что ж за мной?

– Возьмёшь мою царскую казну, мой золотой запас… и – припрячешь! Где? Место знаешь, Грязнов?

– Думал о сём, Емельян Иванович. Работали зря что ли разведчики мои.

– Значит не зря? – усмехнулся Пугач.

– Видно так. Есть под Кыштымом Сугомак Гора. При ней – пещера. Но ведь – …

– Вот о том и речь, Иван. Царский запас – не для быдла… и даже не для нас с тобой; Расею поднять надо, во!!

 

(Кто вы такие? Вас здесь не ждут!)

 

У них было всё: фонари, веревки, младая наглость, штыри горные, вот только почему-то они говорили шёпотом, будто боялись прошлой яви. Здесь вам не карстовые пещеры Крыма с их малосвязуемыми и капающими известняк – растворами: в мраморных подземных дебрях Сугомага нет места сталактиту и сталакмиту, здесь не пахнет известняком и даже доломитом… здесь крепче и могуче – мрамор!!

И всё же – вцепились в морды летучие мыши; что-то пропищало по низу.

– Р-р-р, – зарычал Роман.

(… наверное и потом он споет себе и нам свою будущую и любимую песню, про то как…)

… опять скрипит потёртое седло,

И ветер холодит былые раны… …

Куда вас, сударь, к чёрту понесло??

Иль ВАМ покой не по карману…

Наверно мы с ним согласимся. А ежели нет – то время заставит; али – рассудит по принципу «еси на небеса».

Роман перестал блефовать, фальшивить, стал упёртый – он сиё могёт. Из Сашки, Покорителя Тянь-Шаня, – слова не давнёшь. Ребята подтянулись, поняли: игра в прятки и в прошлое канула напрочь; жизнь пошла настоящая и без подсказок.

Ой, ли?

Не успело для Романа отскрипеть его «будущее» кавалерийское седло… ах да, он же потомок то ли от них, то ли для чего-то… а?? Без Ро-ма-на наша тройка ямщицкая явно бы не потягнула в светлое будущее… – у-х-х-Р-Ро-Роман! Скажи спасибо, что у тебя такие др-др-у-ги.

Роман, наш неунывающий красавец и потрясатель женских сердец. Вот только Сашка последней порой подмечал в нём странное, – Сашке бы работать Шерлоком Холмсом… а не, не потянет, у него в голове только его одноклассница Ирочка Корнилова… – вот и Сашка наш дражайший шпильки пулял под Романа насчет Г.Г. ... – тот страшно ерепенился.

Молодёжь. Тупые. Что с них взять. Ах да… – а почему тупые и в чём? Да не может быть такого, чтобы «шестедесятники» были глупы! В жизнь не поверю. (и до сих пор не верится).

– Идем? Наконец-то! – зарычал Сашка.

– Ну а как же. Уже давно, – молвил Остап – Роман в пустоту батьке Тарасею – Бульбовичу. – Гребём уж чать полтора часа.

– иль всё же пока только сорок минут?

 

***

– Иван, сначала моя госказна. Уроешь. Но мне не надо излишних… про сё должны знать не боле двоих… то есть ты и я…

– Не многовато ль, Емельян? Получается, ведь и я…

– Получается, мой полковник. Я не очень верю… – некому и не за что… кто из вас воюют и буйствует за идею??

– Да никто. А вот всё ж за императора Петра III – идут… тем более вольный манифест был издан тобой: «дарую свободу, землю, оделяю…»

– Так пойдешь, Иван, на злато дело, попрячешь моё – для будущего? Возьмёшь часть моих повстанцев, прихватишь немного своих казаков – остальных твоих я завтра уложу под стенами Оренбурга – крепкий орешек…

Грязнов внимал внимательно.

– Иван, берешь и бдишь охрану. Только ты един, а они – никто, лишь бы сгрузиться. Всё будет в мешках и ящиках, забито моей государственной початкой. Кто порвёт мешок аль разобщает ящик – сразу и мгновенно… да того и быть не должно, зараз предупреди, не жалей их, всё равно потом счахнут от Твоей же длани.

… Так где, Грязнов, устроятся наши гос-запасы? Говоришь, в пещере Сугомак?? За слово своё отвечаешь!!!

– Место то тайно и сумрачно. Урманы и буераки, места глухие, хочь и не очень далеки от Кыш-Тыма.

– Сам ведал иль самоходы тебе складывали?

– Да как тебе поведать доступно, атаман…

– И то не зря, что тьму не наводишь.

Они в упор смотрели друг на друга, вроде соратники, но не столь близки в знакомстве и далековатые в российских мерках.

Думалось им одинаково: «Досказал всё ли – как есть и будя в деле на самом деле? Продаст сразу ни за понюх табака – ай додюжит до дела и переживет его? Кто же – злыдень, предатель иль верный человечище?»

История сия для них обоих – неординарна; Кто? Что? Как? и зачем задумали они уже и напотом… как же ляжет расклад ЗДЕСЬ?

 

 

… странно, но резкий свет трёх сильных фонарей почему-то слепил глаза. Снопы света шарахались по сторонам в руках их неуёмных хозяев, отражались от стен и крестились в глухой темноте. Давило почему-то на уши.

И всё враз поумнели. Стали одной командой, но – не друзей команда, а скорей сообщниками и соратниками. Заговорили и заорали разом и в интервал, слушая вся, всех и всё, и командуя всеми все чуть ли не сразу. Получилось, однако, толково и бдительно, паче чем темень укрывала их панику, неуверенность да и многое ещё что иное, что так и осталось неподвластным

и грозным «царю – природе – человеку с его тысячелетиями». Что – забыли, иль не знаете Страх и Ужас, Неведомое и Злое, силу Природы и её неподвластность и неподведомствость… – али напомнить?!

И дело пошло.

– Двоим сзади погасить фонарики.

– Правильно, путь долог.

– Неча толкучку создавать.

– Первому идущему – светить на на рассеянный свет, остальным притушить…

– В зависимости от обстановки и терпежа…

– Первым пошёл карт-бланш, а остальным – сзади с интервалом.

– В пределах тупой видимости, не теряясь.

– Арьергарду в поганом случае давать сигнал голосом.

– Авангард требует не гнать его скопом, а идти вдумчиво по карте.

– Да будет так.

– Не орать, не свистеть! Не курить – на всякий случай.

– И конечно не стрелять и не взрывать будущие сокровища.

– Тож, юморист!

Кто и где, как идёт и кто за кем – Сугомак построил их по ранжиру, в темноте разинув свою бездну на эту странную троицу нежданных гостей своих.

– Пришли? Ещё нет??

– Смотри, ходы и отвилки…

– В колодец какой, неизвестный, не погремим случайно по темноте…

Они спустились ещё по одному короткому, а через некоторое время – по более глубокому колодцу и покатились – пошли по сухому гладкому скату косо вниз. Дышалось тяжеловато, но в то же время было сухо и не так влажно.

– Странный климат.

– Дак где ж ещё один колодец?

– В воду не забредём? – Вот на карте широкий большой лаз в сторону!

– Я не полезу. Что я там забыл?

– А веревка наша путеводительная крутится?

– «Стрелки» ставили сзади идущие?

– А как же!

– Дрянь дело. Время – уже глубокая ночь.

– И жрать хочется. А сухарями брезгаю.

– Врёт «бумага»!

– Но смотри как верно вела…

– … в наше светлое будущее, да?

– Не подшутили ли искатели приключений из «пятидесятников»?

– Не хочется верить.

– Н-да, облажались мы как волки на ферме…

– Пригасим фонари. Пожуём чем бог послал. Не пронесёшь мимо рта! Не пререкайся. Помним, без паники. Понятно?! Доступно объяснено?

Все уронились на каменный пол. Подземное эхо так коверкало голоса, что даже трудно стало угадывать говорящего.

Зачавкали – ибо таков эффект «темной неизвестности», гулко заёрзали – «тишь и божья благодать» не любят шумов и усиливают в назиданье…

Чавканье и ёрзанье вдруг прекратились, и еле уловимый свист перешёл в тихую странную песню. Она мелодично, резко и энергично лопнула в наших барабанных перепонках:

«… всё было когда-то,

было да прошло…»

«И пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия, но не всегда по дороге мне с ним… чем дорожу, чем рискую на свете я – мигом одним, только мигом одним!»

– Привидение? – родился из одного у нас шёпот.

– Какое к чёрту привидение! Не видно, – бодро возвестил  наш второй шёпот.

– Тогда – мираж! – заключили оба шептуна.

– Да это ж я пел, – сказал Роман.

– Ты знаешь эту песню?

– Не-е, впервые спел… кстати, а вы её тоже не могли нигде ещё слышать.

– А мы её и не знаем на самом деле. Ни по радио, ни по теле-, ни в газетах.

– Так откуда, Роман? Отвечай, заморочник?

– Ребята, на самом деле – не ведаю. Вроде как само собой просвистелось.

– Не свисти.

– А вдруг да она – песня из будущего, а?

И тут нас осенило: слова из песни, пусть даже потусторонней – это слова, пусть даже с мелодией, пусть даже под аккомпанемент свиста… Но – свист, и здесь-то вот не сплясывалось!

– Ты свистел, графоман? Ну, перед началом своей странной песенки??

– Сознавайся, грешник!

– Да вы чё, ребята, очумели? Ты хоть поверь мне, Фома Неверующий!

И все трое сразу включили фонари. Поняли: что – сработало?!? Между ними лежала огромная ржавая стрела. Она?! – защищённая ценными металлами от годов ожидания и ждавшая своего часа, вылетевшая из ниоткуда.

– Не из нашего ли лаза, а?

– … ибо здесь заканчивается карта, орлы!

«Ну и шутки твои!» «Не мои, и не наши, – не Грязнова ли с Пугачевым? С их авантюристическими склонностями».

Так что, орлы, наломали дров? – спросил их внутренний голос. – Если Вас ждать с Фортуной, то солнце пылью покроется. А так вот и пригоже всем здешним. Что взять с десятого чувства человека – с «ним» не украсть и не покараулить. «На том и стоим, – поведал своим предкам издалекасуровый Александр Невский. – И стоять будем!» И закончил коротко и ясно: «Прорвемся. Погрузимся».

Н-да. Не очень лепо и не то что слишком уклюже. «Они» – там, мы же здесь. Какие наши мысли о них – и нам встречь ихние двухвековой давности. Да рехнуться можно, нужно, желательно… и даже могём (словами старославянского). Киселя хлебать… лаптей не хватит.

– Она что, нас ждала? Прямо вот так – таки – целиком и задолго?

– Неверно. Но летела в цель.

– В узкую щель поверху через полураздавленный лаз?

– Или всё ж – через обваленный лаз.

– Грамотен, Грязнов…

– Да уж не обделён богом.

– Значит, «сторожил» от напасти?

– Возможно. От чьей и какой, вот в чем вопрос. Да и с какой целью такую глухую оборону в недрах искал? Вы историю-то вспомните, нашенскую…

 

А припомнить что есть. И нечто быть посему – скорее упомнить прошлое в своих странных бдениях. Трое притухли в мертвой тиши и глухом сумраке. На того, кто нашёл план-карту при раскопках древнего стойбища, навалилась масса времён. И вот то, что должно придти с будущего, как оно посетило их от прошлого, видно пришибло всех и вся в этой странной пещере. Как идёт Время и куда оно – не знам ответа, только подалась память Юрки – Атоса, Фомы Неверующего во глубину Глыби Страшной – будь!

 

***

– … Ты спишь? Деда, ты куда?

– … Да, сплю. Я в пещере. И зачем-то вот вижу тебя во сне странном.

– А почему ты тогда со мной говоришь? Ведь если люди не спят – то они говорят. Да? Правильно?

– Да, да, да! Света, ты права, мать твою…если люди не спят, то они говорят!

– А ты вправду говоришь, да?

– Слушай, ты – чучело … – меня уже давит смех.

– А ты знаешь: мне ты уже нравишься.

– Да что ты, моё маленькое привидение!

– Деда, а я на самом деле привидение?

– Кто ж такое сказал тебе?

– Мне мама сказала…

– …Ну … две святы мне уже невдомёк;

приснится, примнится ж такое – бред и кошмар! Того, что нет и в помине.

– Не поняла, дед … ты что, самый умный из нас всех? Я – кто? А мама Лена моя глупая, да?

– Упаси бог, дай – то бог да в не ворота! Ни – ни. Я … да что ж … такое … – ты вот что, маленький изверг, катись на все четыре стороны, то бишь …

– А что такое «бишь»? Мама мне

сказала, что ты у нас самый умный и гра-мот-ный … – это правда? Только, деда, не ври мне, я не понимаю это …

– Ну вот что, чучело моё умное, я – то здесь ни при чём и никто. Поняла? Тебя бросили – на произвол судьбы …– На тебя, деда?

– Сообразительна не по годам.

– Но меня ж вечером мама заберёт.

– Да. Уважаю этаких маленьких мудреньких женщин типа тебя.

– О-о-о, дед! Я тебя тоже … – уважаю.

– Ну и катись, чёртова, внучка, чтоб …

– Куда?

– За мороженным. Идёшь?

– О, дед, с тобой хоть на край света!

–. Ну тупая, внучка дорогая …

– А я на самом деле ту-па-я-я?

– Нет. Дороже твоей «тупости» у меня нет на свете … свете …Света.

– Ну тогда, дед мой дорогой …

– Дорогой?

– Драгоценный!

– Ну и откуда тебе слово таково знакомо – «драгоценный»?

– Дед, ты разве не работал в геологии …

(Кроха шести лет с невинным взглядом, шапкой тёмных волос,упругая как мячик, стояла – смотрела – заставляла обращать на себя внимание. И в глазах её светился незабвенный детски-доверчивый, глубокий до не подражаемости святой ум)

(а напротив стоял сухопарый седой гвардеец … этаких прошлых, далёких лет далёкого XX века).

… коротко и ясно …

Н-да, жернова истории всё в мозгах перемелют – сразу и не поймёшь иногда потом, где мука, а где труха. Мираж!

Но да ладно, сиё ещё не всё. Отвлечёмся. Хотя – как сказать, ведь в чужую голову не залезешь …

– Я читала сказки (сказы!!) П.П. Бажова. Ты и мне рассказал про его судьбу … - где-то-что-то – там – есть Гайдары и Бажовы. Но то – УРАЛЬСКИЕ СКАЗЫ.

… - а ты мне вот что скажи:

– когда ты в своей Сибири встречался с «Водяным» и «Полозом» - что с тобой потом стало, дед?

- Хороший вопрос, внученька

- Ты их читала внимательно? Поняла суть? Аль невдомёк стало?

- А ты скажи, деда, поведи суд да слово, аль мы не поймём …

– Поймём. Только я тебе не тот дед, другой.

– Дед, ведь с того мира – сказо-сказочного и уральско-легендарного – нет возврата, или как!?

– Вдумчиво печалишься, внучка.

- Тогда ж, мой мудрый дед, где отгадка? Моя, их?

– В душе нашей.

- И что – приключения СКАЗОК кончились где-то там в Сибири или на Урале, да?

…дед, я – не – хочу, дайте – мне – шанс – узнать наше – славное -…

…ГОРНОЕ!

Даю, про Сугомак послушать не желаете; вроде как сказ третий по счёту …

…Когда пришла сюда русь и зашебуршала, звоном отошла дебрь: могла и озвереть – осами, стрелой, силком сильным аль убийством лихим. Ибо, тайга – закон, медведь – хозяин; вот малины дикой было вдоволь.

Грибов – завались. Ягоды? Черёмуха, жимолость, рябина – это всё поверху; а ну понизу – шатёр: брусника, черника, голубика … Папортники, хвощ с человеческий рост.

Молча стояла Тайга, ждала интересных людей. Калина, клюква … Болота, чмо непроходимое.

Сдавал Урал. Седой стал. Обкатали сивку невзгоды – припал, огрузднел, сивым стал и дурным Урал: завелись тут лихие и горные ШУШ (местная разбойная знать) … шуш, шиш (кукиш, с того долгого понятия много веков назад, когда сиё и означает разбойник).

… а вы не открещивайтесь, ибо здесь всё свято, на Урале: сопка Александровская (куда входил по преданию царь Александр II), Хребет, сопка Лысая, гора Сугомак и Егоза, озеро Иртяш … (пропал мираж тёмной глухомани и проснулись трое в пещере).

***

Это на Великой Руси, другими более точными словами – в Российской империи, обозвали большого и главного смутьяна восемнадцатого столетия в нашем Самодержавии – Емелькой Пугачёвым. Екатерина – Вторая, дабы потом стереть память об Емельке, вообще запретила сиё имя упоминать и «карать тех, кто уподобится припомнить бунтовщика». Так страшен был и весьма неудобоварим сей человек Короне Российской – !? Но память народна цепка, не так уж хлипка и рассыпчата противу царских указов бумажных … Угинул давненько Стёпка Разин, оставивший посль себя, «утёсы на Волге и персиянок – жёнок»; подзабыли Болотникова «от Петра Первого»; подбился и затих Кондратий Булавин… - мятежен дух русский, не со зла требующий «волю и землю», что и дал Пугачёв. На Урале звали его в просторечье не Емелькой – поганком, даже и не Емельяном Пугачевым, паче зная его как император Пётр III, - а более доступно и просто, коротко и ясно – Пугачев. Просто – Пугачев. И даже, как полагается по уральским народным и древним канонам – он стал человеком «Пугач». От слова «пугать», аль от понятия «самопальный ручной пугач» … – и то верно приютилась в памяти крутого и задолбанного крепостного люда уральского тех знаменитых заводских лет. Вот уж правильно и верно: нет ума – и бог не добавит; с головой дружить удосужно; а против ветра не плюй,да и в колодец тож – авось напиться пригодится; есть ли смысл резать «овцу» в своём стойбище … Но да видно время уж такое пришло при Пугаче: проснулся народ аль поумнел, напился и не туда плюнул, зарезал кого у соседа ...?

Император Пётр III – Емельян дал народу волю и земли своим указом. (…через три четверти столетия вышел знаменитый «Манифест» о том, что призрак бродит по Европе …). Времена, годы и века откликнулись – и да не забывайте их … ибо основная – то масса человеческого общества мечтает о воле и земле, зная, что пролетарии всех стран и народов быть должны единонепобедимы.

…скучна наука, но да верится с трудом; ты виноват лишь в том, что кушать я хочу – и в лес ягнёнка поволок; зачем Пугачёву нужен был свой же клад; как слон в посудной лавке; знать она сильна,раз лает на слона; и тянет лебедь в светлое будущее своих сотоварищей – рака и щуку; ох, умна кукушка; ты серым будь,и всё равно – я сед такой же, и спущу собачью свору; как не меняйте сапоги – оркестр ваш давно уж развалился; мы поклевали от чужой плошки, но в свой кувшин так и не попали; …

Это – будущее Крылова; говорят – ранее ленивый, незаметный и мало чем примечательный человек начало Девятнадцатого … потом – погонявший прошлое и разгадавший суть.

… край небоскрёбов и чудесных скал … откройте двери – я устал; скажите, чем я виноват, ведь я такой же, как и вы; я сирота, нет ночлега и «моги»; я же ваш … – такая генеральская исповедь – была?

будет?

и есть!

… Ох и мудёр был Иван А. Крылов с его Ста – Двадцати – Семью баснями. Вот только штук пять-шесть потомки его так и не «подняли». А жаль … может там собака была зарыта.

Откель такое и что: «Ну раз, ну два – сколько ж ещё можно (Суворов А.В.); и…

Однажды на уроке повтора курса «История СССР», не очень так давно, Романа вызвали к доске. «На лобное место? – невозмутимо и внятно сказал он. Историчка вскинула брови: «Но не пора ли тебе, Рома, ответить за Пугачева?»

– Да, – отверг суету наш вечный весельчак и затейник. – Да, значит так: Пугачев Емельян Иванович, казак, участник прусской семилетней войны, дезертир… – И складно полилась речь Романа, говорящего о пугачевщине, что и как, где и когда да зачем… класс затих, завяз в открытых ртах. Да и сама историчка содрогнулась: «Вызубрил, что ли? Чуть ли не слово в слово шпаргалишь по учебнику!»

Мы, старшаки, тогда испугались и озверели – зачем нам, Роман – премудрейший, ваши заботы, а – !?

А Ро-ман! Так добротно и толково начинает изворачивать «курс СССР»…

Любо было слушать!

(ах любо, любо слушать, с нашим атаманом не приходится тужить…)

– Не, вы не угадали, – Роман, сила и высота, ухмыльнулся…

– Ну-ну? – поощрительно в ответ.

– А без «ну-ну»! – схомил Ромка.

Повернулся от доски к партам. И… – понес ахинею… уши завяли!

Иль – вязли!

– Пугачёв, – четко и вдумчиво говорил Роман, – всем «сим своим» показал, дал понять, что нет незыблемого по сей поре. Примеры? Да их достаточно: Карфаген, «Железный хромец», Чингиз, Римская…

Все одноклассники Романа, да и Юрка с Сашком, побросали свои текущие – школьные дела, – и насторожились.

Не о нас ли «впроголодь?» Не нас «ли?» Грехов много – надо отвечать.

Да не, Рома не о том: Пугачев, видите ли, его задел. А может – он его, Пугачева… иль, «историчка» – их сцепила?!

Вроде нет… есть кресало и искра, а огня и дыма вроде как не видно… историчка слушает Ромку – аж загляденье, готова поставить ему все «десять»… а тот разливается соловьём на все «пятнадцать»; а уши наши разинуты на все «двадцать». Баллов. Одним словом, бардак! Да и когда ж наконец, будет порядок на Руси!

– Конечно, – вдумчиво, прилично и толково рассуждал о Пугачёвском восстании наш незабвенный Роман, – с тех времен минуло много лет, и нам остается только гадать… где правда аль домыслы…

– Ах да, виноват. В учебнике сказано другое… говорю по писанному, что не вырубишь топором… значит так: Пугачев Емельян Иванович, великий бутовщик и смутьян – так его обозвала Екатерина Вторая – немка, император Державы Российской, … а вообще то она сказала, что он смерд вонючий, быдло и грязло. Мало? Продолжу. Значит, так…

Наша многоуважаемая учительница по истории (а мы её любили), разинув рот, смотрела на своего любимого ученика… Вот он, каков??

В общем, шабаш. Ромка твердо и жестко доказал, что Емельян Пугачев, вовсе даже не вымышленный император, а просто борец, за справедливость, вешал за ради правды, око – за – око и кровь – за – кровь, чтоб им, угнетателям, неповадно было; страшно аж жуть! «Кроме нареканий за его жестокость, Емельян Пугачёв достоин и понимания, – продолжал Роман. – Вы что, не поняли его, потрясателя своей эпохи!? Он же всем мировым импералистам преподал наглядный урок будущего. Как, каким импералистам? Вы говорите, что такие появились много позднее – не согласен. Ведь была тогда Российская империя? – Была! Значится она была с российским импералистами. И даже турки, воюющие в те годы с Россией, быстро согласились на предложенный им мир, устав до тошноты от своих турецко–османско–имперских амбиций».

«Что я и говорю, – заключил Роман. – Точнее, подтверждаю про подлый мировой имперализм, зарождающие основы которого потряс тогдашний вождь народа Емельян Пугачев». Роман виртуозно, надо признать, сделал ход конем, перескочив через кучу своих наворочек и заморочки учительницы; прищурился, окинув класс глазами сошедшего с небес.

– Попереть бы тебя, Роман, с твоей трибуны, – задумчиво сказала историчка. – Н-да, и мы лет этак двадцать назад, после войны, спорили о многом по истории.

– А что я говорю! – обрадовался Ромка протянутой «соломинке».

– Вот только времена были у нас другие… не те годы, что сегодня для вас. У тебя, Рома, всё? Иль подытожишь?

– Заканчиваю, айн момент! Русь испокон сильна своими Ваньками и Емельками – много про них ведано в народных сказках, там они вроде придурочных, а копни их души, разбереди… и получится: не плюй в колодец, не руби свой сук, не копай ближнему яму, волк не режет в своём ауле овец, дешева телушка только за морем… Так, да? Унд зо вайтер. Извините, по немецки это – «и так далее». Но я не о том, чуть отвлёкся, в сторону потянуло, как богатыря на перекрестке дорог.

– Так о чём я? – чувствовалось, что Роман выдыхается, «вытягивая» класс на финишную прямую урока. – Жизнь заставила Пугачёва «ждать и догонять»; Екатерине Второй оставалось только лишь «догонять» великого смутьяна – «ждать» было уже некогда; в карательные императорские ряды срочно призвали Суворова «догонять и навязать…»

– Да, кстати, – не торопясь перебила учительница Романа, – правильно будет «империализм», от слова «им-пе-ри-я», с переходящей последней буквой в «а».

 

Самозванцев нам не надо. Но к ним относились – не с уважением и трепетом, не с огромной любовью и народной молвой, и даже с не – ненавистью и незатаённой завистью… … ин глубже, паче терпели их с трудом и не весьма долго. «Долго» – отрезок от минут и дней до считанных десятилетий, вот только жизнь у человека одна, будь то чернь аль дворянская кость – голубая кровь… кто там молвил из глубины, а? – «… жизнь прожить, не поле перейти…» Русь всегда и издревле уважала горечь полыни, ковыля, красной рябины, относясь ко всему с должным почтением. Самозванцев терпели? Не скажу. Но что тогда? Зад лизали – если ты «большой и наверху», терпели «своих» люди с низов и мелких сословий. Вот вождей и героев – то да, незабвенно, а самозванцев и смутьянов – иже не то…

Большая Смута здорово отозвалась в феодальной Руси. Везде по Европе уже нарождается буржуа, но у нас – нате вам, выкуси! Фигура из пальцев «четыре плюс один» – не русское ли творение из глубины веков, али жест «левая рука ложится на сгиб правой» – или то не достойно уважения из рода «коротко и ясно».

Екатерине Большой – Петр Великий рубил стрельцов своих смутьянов и вечно воевал с иноземщиной, – то ж досталось от самозванцев. Царский отпрыск Иоан с Шлиссельбургской крепости, где «проживал» при Екатерине и был убит при попытке его освобождения; авантюристка «княжна» Тараканова, утопшая при наводнении в одном из казематов Северной Пальмиры; да этот ещё, новоявленный Пётр III…

«Что ты, беглый казак, обрядился в тогу моего умершего царственного супруга…»

«Аль – убиёного? Так сбег я от тебя, Катька».

«Догоним. Самозванцев нам не надо».

«Ну – а – ты – сама? Не самозванка ль на троне??»

После своего восшествия на царский престол императрица Екатерина издала благодарный указ о вольности дворянству – петровская «опала» растаяла. Чуть менее через полтора десятка годков «император Пётр III» дал высочайшим своим указом волю и жаловал народ землями и лесами. Да не исповедимы пути царей наших!

Вот к тому и идём. Так что ж Грязнов и иже с Ним Пугачёв… или наоборот – Пугачев с Грязновым? А точнее будет так:

– Император российский Пётр III, он же вождь народных повстанцев Емельян Пугачев – два лица воедино вместе;

– Атаман казачьих войск российских Иван Грязнов, он же полковник разбойничий при Емельяне Пугачеве – един в двух ипостасях.

Разговор стал у них. Меж ними двоими – «четырьмя». С одной стороны вещал Пётр III – Е. Пугачёв, глаголил ему вослед и поперек атаман Грязнов – полковник Иван Грязь. Полноте… да был ли тот диалог, состоялся ли он, безмолвный!?

П.III. – Сам Бог обязал, что у царей обязана быть казна. Царская казна.

Е.П. – Чем черт не шутит. Запас карман не тянет. Пора и заначку заиметь, где-нибудь в укромном месте. Часть не на год заварилось…

Атам. И.Г – Согласен с Вами, Ваше высокое благородие! Да, мой царь – казне быть обязано.

Полк. И.Г. – Заварил кашу, Емельян. Кусают? Кусаешься?

П. III. – Вот и поручаю тебе, мой верный атаман Иван Грязнов, дело превеликой важности.

Е.П. – Повезёшь. Упрячешь. Свидетелей прочь. А что с тобой делать, Ванька? Сам сгинешь, доставивши мне карту… или «помочь»?

А.И.Г. – Что делать надобно, император? Что с меня потребно??

П.И.Г. – Что за казна такая… награбил, нахапал, нет чтобы гульнуть и повеселиться – ан прятать надо.

П. III. – От чужих взоров и перессудов – оборонись. Делай втайне. Не зря призвал тебя, атаман, до себя. Ин более некому. Вырвал тебя из Челябы, хотя и там дел невпроворот.

Е.П. – Куда сопроводить казну – ты наметил. Хотя и плохо знаешь окрестности Киш-Тыма, но всё ж там бывал, ориент есть да и местных проводил нароешь, Ванька.

А.И.Г. – Понятно. Бдю. Обоз и людишек мне подобрать иль угодно ВАМ самим?

П.И.Г. – Не трусишь, Емельян? Погрузимся. Прорвемся. Все там будем. Сгружу в Сугомак. Проводник у меня – мой старый сотоварищ башкир, из тех родом и местности… остальных урою. Не жалко загубленных душ, Пугач?

П. III. – Повезёшь казну.

А.И.Г. – Твой клад? Ныне обзовется пугачёвским.

Е.П. – Что ты лезешь поперёк батьки…

П.И.Г. – … зря, напрасно атаману схамил…

                (… вы поняли НАС: вероятно «говорили» двое – П. III и А.И.Г.,  «остальные» двое вероятно вели сей разговор в молча…)

П. III. – значит так, атаман. Повезёшь малым обозом по видом меди малую толику золота.

А.П.Г. – Понимаю.

Е.П. – Одно не усёк. Чтоб было скрытно и уютно.

П.И.Г. – Усёк, атаман.

Е.П. – Как будет упаковано – на то и я.

И.Г. – Будет сделано как приказано.

П. III. – Вот тот-то и оно!

Для чего пёр пугачевский обоз медь – вот тот-то и загадка. Прикрывали тайну и легенду? Аль Пугач схотел лепить медную монету??

Факт тот, что меди в «царском обозе» – хватанье… (это что и как??).

П.И.Г. – Так я пошёл!

Е.П. – Пшёл. И чтоб я не видел… докладай…

И.Г. – Сожрёшь?

Е.П. – А зачем? Сам подавишься.

Сказано. Повторено. Набили оскомину себе и Ей, Госпоже Удаче. Да не будет то сказано о нас Вами, ибо Вы – обречены той же Судьбой. Но верить в звезду и надеяться на Бога – надо. Они, Ванька Грязь и Емельян Пугач, по воле божьей свиделись в последний раз. И более – не моги, не обманешь крест… и судьбы их страшно и надолго разошлись. Так и не сумел взять воедино всё в свои руки Емельян Пугачев – дело его рассыпалось и дробилось по уездам Российским, в то время как Екатерина Великая концентрировала силы Империи Российской; кстати, Великой и Сильной, не чета балагану пугачевскому… Рванная Ноздря колыхался по Уралу, молоденький Салават Юлаев вызывал недовольство в Башкирии… Емельян Пугачев пошёл подымать Волгу, ровно Некто век назад! И всё? Маловато, чтоб сотрясти вековые российские устои… Сла-бень-ко. Но да не их вина, посему и называется в верхах «бунтом»; термин «восстание» ужо придумают потом, историки наши от сего промысла.

Но дело было сделано. Иваном с Емельяном. Так тому и быть.

Секретный царский обоз вышел. И пропал в дебрях Урала. Дошёл ли? … а иначе и быть не моги!... Емельян знал, кому довериться. Позднее, в списках пленённых, убитых и казнённых пугачёвских полковников, значились все и многие – Екатерина самолично смотрела за сим… вот только тайная история молчит за Ивана Грязного – пропал человек, сгинул. Когда был повязан Емелька, Екатерина с гневом топнула ногой: «А ну подать мне его подкидыша… самолично утоплю Грязного!» Не удалось. Судьба его неведома, где и как сгинул сей человек – непонятно.

Мы с вами знаем. Немного.

Хитёр был и мудёр Емельян. Но да и под стать ему был Ванька Грязь. Но ни тому и не другому «казна» – на происки – была не нужна. Здесь их пути совпали – и царский обоз тщил тогда-то свой путь.

Хитро задумывал свой клад Пугачев. Медь-то деньги ковать под Екатерину; злато – для… впрочем, золото – оно и есть золото!

Втирал Грязнову? Так оно и есть. Но ведь в то же время знал, что его Ванька, прожженный человек, видавший по молодости караван-песчанные пути с их Миражами, – да вдруг и незадача поверить в его химеру??

… маленький, темный, зачуханный обоз ушёл из под – от степей Южного Зауралья. Емельян ­ перекрестился, Грязнов наложил свою грязную лапу на своё чело: и да быть посему!

Чтой-то не прёт?

А ин быть по другому и не могёт.

Малый, секретный, царский обоз вышел Оттуда – ещё не засерело.

Ушёл – и канул в вечность. Емельяну – потом некогда, Грязнова – след простыл…

Малый обоз с ездовыми мужиками и под казачьей бдительной охраной шёл споро и скрытно. Таясь и шарахаясь тени и государевых казаков. Им не страшны были дикие и безжалостные таёжные пожары, не боялись они и зверья – рысей сверху, понизу волков и Потапычей, лосей вообще ни в грош ставили, мелкоту – белку, ласку, горностая, вообще не замечали… слушали ворон только-те орут не напрасно. Вели обоз Грязнов и его верный давний сотоварищ проводник с тех мест башкирин. У ездовых – топоры за кушаками, за казачьими верховыми спинами – ружья, у Грязного – пистолеты, проводник – конный, лассо, лук с колчаном. Тюки и ящики в упаковках, жестко повязаны и затайлены. Чу-у-у!!

Большому кораблю – большое плавание И да Грязнов был не лыком шит – прошёл Ванька свои стёжки – дорожки, миражи в песках видал, по степям оренбургским был в боях, на заставах и в оторопи. Башкир – проводник в нем души не чаял, было дело – скрывались они в своё время в Сугомагском подземелье, когда рубили под сук последнее вольготьё… да то было далечё и неправда, ин жисть счас иначе!

Страшно – аж – жуть!!

 

… человека можно узнать, своего, за сто метров – со спины. Знаете такое? Походка и отвал у них троих были абсолютны раз-ны. Саша обладал то ли медвежьей походкой – вроде как быстрый увалень (толстый медведь – а ведь от него не уйдешь! Зря что ль он жрет малину, рыбу, овес и протчее съестное; жертвы свои валит хворостом, таёжный любитель мясца с душком), иль всё ж боцманско – морской – когда качает крен-накрест, али штангисты так ходят – боком и в наклон… ?? А, Сашка… глаголь в ответ.

Юрка, тощий и высокий, стремительный, под боксёрскую прыть; взял в моду индейцев: носки ступней внутрь, перекатываешься с пятки на носок, ход быстрый и бесшумный, возникаешь ниоткуда и в некуда; отлично владел ножом и томагавком (тур. топорик обрезиненный),стрелял толково из самодельного лука, взрывал карбид и рвал боезапас Колчака – снаряды, патроны… что-то ещё? Ах да, знаете «поджиги»: медные трубки и сера со спички; внушительно! Рвали и взрывали всё; находили всё – от черепков и кремниевых наконечников до гранатов минералов и человеческих древних костей. Жили! Радовались! Знавали!

У Ромки – походка потрясающа! Выше своих двух друзей, круто завинчен, девки – накосяк. Но мы ему не завидовали – каждому своё, на то и дружба в те семнадцать лет. Роману нужны были они оба – Юрка с Сашкой.

Все – их – походки, стремления и упомрачения – враз сломались в темноте сумрочной Древнего Сугомака. Урал – стар, седой, много видел на своих веках… и не таких видел! Многих сломал и угробил… многих возвысил. Обкатали Сивку годы – стал седоват, усох, невысок, но в плечах раздался наш Урал!

И любовь-то, в их 17-ть лет, была у друзей разная и даже вроде странная. Но ведь не грех по тем годам влюбиться и заиметь свой идеал: у Сашки – одноклассница неповторимая, у Юры – из невесть откуда «майская волейболистка», у Романа – но да про то «история темная», вздыхал, придурок, про нашу любимую и молодую, классную и классно – женщину – правильно, Галину Георгиевну! «… быть ей заслуженной!» – вздыхал Ромка. «Будет, – успокаивали они его. – Сам бог обязал быть тому». «Не, вы согласны!?» «А то как же: большому корабелю – большой увод!» И затихали.

В пещере все враз сдохли. Молча и плохо смотрели на завал и зловещую страшно – тяжелую стрелу – могла и мамонта завалить.

– Могла, – шумный Роман утихомирился.

– Стрела не на нас рассчитана.

– Но ведь были и до нас? Не мы первые, не мы последние.

– Юрка, ты зря что ли нашёл в древнем стойбище сей план… не случайно, есть смысл. Значит, Грязнов уходил от погони и бросил «план» там где… – ведал атаман! знал, что делает.

– Ой, ли?

– Без ёй-ей-я-а! Случилось что-то с Грязновым… уходил, оберёг «царскую казну»…

– Да.. а вот и мы: нашли план, оприходовали. Что – молчите? Един клич-и всё вдруг и враз появилось: снаряжение, веревки, клинья, фонари, свечи и протчее несъестное… пожрать-то хоть из вас кто-то забеспокоился? – ан нет! – помогу сухарями.

– Юрка! Так ведь заранее тщили прикид, задолго до сего… мечтой было:

– А и верно! На том и стоим. Ждали «его величество момент».

– Во-во, – обрадовались, – конец июня, опосля выпускного, зная что будем здеся.

– А скажи-ка, Юр, где ж эти вонючие противные летучие мыши? Ты ж силен по динозаврам…

Дружно загоготали под тусклый свет единого фонаря. Стало легче, и шёл который час подземных блудней.

– А они, исчадия ада, лепятся на день в темноту, но не так далече – посему их редко встретишь в глубоких подземельях; они поближе, но при тёмности, в чёрной верхней тиши.

– Ну, ты – голова!

– На том и стоим.

– Но, а далее?

– Идём в сей боковой лаз. Приваленно и запудренно – подозрительный. Вам не кажется, что обвал был на всю высоту грота? С годами он ополз, посему и загадка была скрыта – не было хода… его завалили специально, почему и не нашли ранее ход к Пугачевскому кладу – а ведь было много желающих, особо в наши пятидесятые…

– Ты прав, Юрдос. Идем? А вдруг ещё стрельнёт!

– Не могёт. Она била поверху, в натяг и с косой траекторией. Таково рассчитать дважды тяжеловато… для восемнадцатого века.

– А для ХХ-го?

– О том и речь.

… ведь это ж не обвал, не рушится мрамор в холодных подземельях – это ж не карст Крыма и нет воды подземелья… Значит – завал был запланирован, после чего – осел, стрела была установлена опосля после встряски мрамора грота – так грамотно и правильно сродни 18-му веку…

Кто ухоронился ТОГДА? здеся…

С содроганием души, по куче завала, други все трое полезли в верхотуру завала, обдираясь в кровь. Ждали второй – … её не было; наверху, в узкой щели их ждал малый лаз вперёд, в пустоту.

Свалились, загремели, зашиблись, аж камни вечности поползли; кто матерится в свои 17-ть лет – они закрыли своими матюгами темь Сугомака…

Они пришли. И увидали. Тлен мешков, истлевший труп на попоне, блеск тускло-багровый меди и скрытый – золота… царская казна императора Е. Пугачева!

Жуть обуяла их. Мечты – мечтами, но нарваться на приход… уму непостижимо! Непонятно – и здорово?

… они полгода и скрытно готовились к сему… – вот они, и  вот – ОН… Вы когда-нибудь мыли золото на Чукотке, на Урале, на Вилюе и Колыме, в Магадане… –тогда я с Вами согласен…

– Так нет золота, старики, – обыденно поведал наш романтичный Роман. – Есть только шушера, даже не чета Кыштымскому меде – плавильному…

– Ты уверен?!

– А «як же», как сказал старина Тарас у Го-го-ля!

– Застрянь, Роман…

– … Ну, застрял… чего же боле??!

–, а и помолчи, дщерь!

… … … так что там у нас? Много неожиданностей? Хватает, да? и не – до – прёт – фактов! Ну-а в явности, каково? Ин не факт…

Чёртова фактура, старинный план – но да он лишь наш был, аль не впёрло оно – … мы – здесь – при – чем!?! И тогда гаркнул нам голос разбой-ни-чей: «Что – ой – от, страшно, дерьму от – времени… да мы ж не такие было-ваты!»

… судьба золотого гуся сперла…

 

О чём задумался, детина, – седок приветливо спросил. Какая на сердце кручина…

О, добрый барин, скоро святки… а ей не быть уже со мной.

… вот мчится тройка удалая по Волге-матушке реке; ямщик уныло напевая, качает буйной головой.

«О, добрый… о чём?»

Извоз российский. Станции ямщицкие, река ЯИК вместе с казаками – неудобовариемое место для Империи Российской во главе с их Смутой Пугачева! Есть? Было?? Избави Нас Бог, и охрани от кошмаров, ибо Чернский бунт – это что-то жуткое… кто слабее – с того шкуру дерут? Кому – хохотушки, а кому – погремушки. Раздадут и колотушки, всем достанется…

– Нет летучих мышей… этой загробной твари.

– Ты… дело разумей – за империю нашу российскую…

– Так что – … мыши? Где кровососущие летуче – поганые вампиры-мыши?

– Будут. Во глубине не будет. На поверхностях – потянут.

– Так ориентир на них?

– И туда то ж…

… Я, мы, ты, он, они – спросили: «Мы здесь лишние люди? Напрасно?? Иль, всё ж не просто так???

Медь. Собрался Емельян ковать свою царственную медную монету?

Блефовал, Емельян Иванович?

Так ли уж доверил свою тайну Ивану Грязнову… ?!

Екатерина – Вторая, немка-русская, давшая свободу российскому дворянству… жестко потребовала от своих министров, чтобы ей каждый день на стол ложились сводки: с турецкого фронта и с Пугачевского. После да и потом – списки пугачевщины она просматривалатщательно, ужо здорово не беспокоясь о фронтах турецких – там всё ибо было удачно, был там Суворов и иже с ним, там был Гришка Потёмкин – свои люди…

Так вот: в списках плененных, убитых и казненных «до – и – после» Грязнов Иван не был поименован. И ей-бо, Демидка жаловался, что не поимел Грязнова, засранца… добил Рваную Ноздрю и прочих, а энтот ушел.

… скоро веревочке виться, да не скоро конец; аль наоборот: сколько не виться – конец будет?! Да славен наш кончуг.

На том и стоим. Стоять будем – ведал ранее наш знаменитый предок Александр Невский, буде князь из того Пскова и Высокого Новгорода!!

 

– Так мы что-то найдем?

– Уже нашли. Скелет. Древнеегипетский.

– Славянский. Образца 18 века.

– Старики – … семнадцатилетние «старики» вздрогнули во тьме. – … Вообще-то страшно и жуть…

– Юрка, ты где копнул эту «гадость» … сей план!

– Я ж вам говорил – с древней стоянки, с верхних археологических слоев; запакован, выдержал века…

– Не могёт…

– Но мы же здесь!

– Вот то-то и странно.

Свет фонарей тускловат – их батарейки садились… а они ещё блудили короткими и неясными тенями средь меди царской казны… «Да вот же оно! – заорал Роман. – Пугачев был мудр!»

Там, где они пролезли в сей зал через узкий и высотный лаз, вдруг начался тихий и спокойный обвал… порушили? Стоптали? Достали? Аль ранее сорвали крепкий потолок не с того ни с сего – вот только узколазная щель стала неотвратимо заваливаться булыгами кровли…

                десятки и сотни килограмм камня неотвратимо рушились с потревоженной кровли…

Ты «её» породил, лавину, она тебя и убъёт. Им, молодым и глупым «старикам» сего так не хотелось… вот только кости игральные по жизни выпали против них! В общем, играйте и вспоминайте знаменитый полонез Огинского – к месту всё будет: шляхта, магнат, бунтовщик, прощен Коронной…

– да кто ж не знает ЕГО,

полонез Огинского!

(это же не марш Мендельсона)

 

Нас всегда везде и где-то даже за углом ждет и сторожит наша судьба и удача… дай-то Бог – и Он будет с нами. Но, на бога надейся – да и сам не плошай. Емельян верил в Бога, и в Судьбу… сломался. Аль – сломали?! Уразумел то Грязнов, спасавший «крохи»?

Нет ума – и бог не добавит.

Плевать – какие там цветы!

И если Екатерина Великая, немецкая кровь, замахнувшаяся на престол российский – позволит самозванцу «Петру III-му» шаг дозволить? Хватит ей Таракановой, Иоанна… «Где, – я спрашиваю, – этот грязный башкирин Салават, Грязнов Ванька, другие разбойники противороссийские… Михельсон, Суворов – за что я ВАС обогреваю… где ж честь Короны Российской! Подмогнёте – озолочу».

Будущий Волжский Поход Емельки был заранее обречен. Не скоро… но великая Российская Империя и не таких ломала…

… Турция, Польша, Северные схватки, Крым… – Мало? Продолжим список победоносный…

… …

– Приветствую, мой верный и храбрый генерал, Александр Васильевич, – так привечала Екатерина Вторая, тогда в те годы и не такая ещё Велика-а-я!

– Уже не млад… пятый десяток идёт. Служить Вам Рад, но ещё более – во славу Государства Российского…

– Но – но, Ляксандр Васильевич, не на бал зван, – на побитву! Зря чтоль, отозвала… других хватает, – чем плохи Потемкин или Румянцев … Таврические, Задуневские, слабо ль тебе?

– Нет. И я слушаю. Зачем отозвали от Турка?! Ведь я не закончил Его…

– Другие придут. Другие зачтут… твои бои и регалии, тобою начатые! Ты у меня не для того!?!! Турецкую Кампанию за Тебя – зачтут, добудут. Не петушись, не обойду наградами… Вносить в списки: «такому-то… Александру Васильевичу…», будущему князю!

Не понятно? Дать усадьбу, Александр Васильевич? Помочь крепостными? А ведь  тебе плохо… с дочерью-то как…?

–Оставьте в покое, мою Наталку, Бог ей судья!

– Но да, Александр Васильевич, годы – твои – конечно – не – избави – бог – и да будешь ты ещё князем в будущности… Аль не ясно?

– Да не очень, матушка!

– А то тебе и не праведно. Судьбу вершить – верха надо знать.

… Но да куда уж там – Матушка знавала Вольтера, Дидро, будет глубокоуважаемой в европействе человеком…

– … так берите… Карателя! Они на то годятся… – Ваши! – Суворов криво ухмыльнулся.

– А ты не корячься!

–Так я ведь не каратель.

– Так судьба России дороже… – самого тебя. Воинственного и правильного… зачем мне счас Михельсоны и Пановы, которые не могут справить госнужду!?

– Молчу, матушка.

– Идёшь?!

– Труба зовет.

– Вот-то и оно, батюшка мой, генерал своего будущего Александр Васильевич – … удавишь Смутьяна?

– Да!–

… Суворов ринулся за бунтовщиком, он догнал, не успел, не повязал, заблудился, регалий не сделал – и да не покрыл Армию Российскую новыми Лаврами… – позор А.В. Суворову!! … ??  ВСЁ! … Пугачёв.  Грязнов.  С. Юлаев.  Далее КАК??

 

… рановато привалил под Сугомак обоз Грязнова с царской казной. Ждали утренних сумерек, надев намордники на коней, да и комарьё всякое Уралья доставало. Грязнова побаивались, уважали; башкирин – проводник побаивался его ан до жути – видно знал поганое… про своё людское зверьё.

Встали сумеры над древним Сугомаком. И поперлась в историю тайна та старинная. Зажглось смоленье – знали такое и уральцы супротив древних греков… факелы! «Ну и? – жестко бормотнул Грязнов. – Начали!?»

– Мой друг башкирин, – молвил Грязнов. – Начинай таскать царский обоз.

И в сторону отозвал урядника казацкого охраны обоза. «Слушай, ты! – молвил Ванька – полковник. – Слухай внимательно, гулевань! И делай добротно!! Если я не выйду из пещеры через сутки – двое: мотай, катись, дергай бодро и злостно напрочь, ибо, значит, подругому невпроворот. Аль не ясно что??

Уряцкий казак, из служивых государственных дезертиров, склонился в шапке: «У – понял, атаман… всё же жаль!» «Ты, командёр, – Грязнов был подчас грозен и неумолим, – отвалишь от Сугомака, не дождавши меня, сразу и круто.

Урядник кивнул. Знал казацкую службу… да и ведал вольницу Пугачёва… – нет другого пути.

– Не выйду Я, – сказал Грязнов. – Уходи со своими в Бега!

– Понял… понял, атаман. Не рви душу!

– Уходишь…

– Ухожу. Аль изволите – куда?

– К чертовой матери!

–К-х-м – ?!

– Пойдешь к Салавату! Где ж вас ждут!

«Ну, уж хрен тебе, Ванька! Под тобой и Пугачом шли бы… но только не для Салаватки! Не пойдёт моё туда!»

– … если я не выйду из пещеры, – а Грязнов уже знал «это», – обоз отгоните, спалите тайно, лошадей тупых…

«… но да они ж нестроевые, обозные шлюхи, вот и продадим тупо – уральским – возьмут,»– прокукарекал себе и за своих казачков страшой урядник. Не слышали далее они друг друга…

«Мне б тебя бы слушать, Иван!»

«Да делайте как желаете, орлы сбродно-казацкие. Продайте! Уйдите. Загоните коней!» – Грязнов зло и упрямо, в упор не зрил оренбургское казачье!

«Да вроде и мы не лыком шиты».

«Да вы мне и задаром не нужны. Пошли… !?»

«И пойдем. Только не под Салаватку. Проще под батюшку, Емельяна».

«… а сиё – ваша проблема! Сутки – двое и уходи прочь, нет значит удачи!»

… да и не будет, так спланированы были грязновским Пугачёвым похороны его царской казны!...

                            Стрела? И прочее?

                            Муть от головастика!

Тащили и волокли груз царского обоза под факелами во-тьму Сугомака… копыта обмотаны, попоны на конских головах, сабли приготовлены, кордон в округе стоит – порежут чужого, случайного, неправедного… Грязнов посмеивался, башкирин хитро улыбался, Пугачёв от – вдали хищно присматривался, – да кто ж будя прав из вас, легких на помин?!

Грязнов Иван не прост атаман… – ходили разные слухи, что он был при императоре Петре III-ем – круче чем своим, ведал вынюхиванием и разведкой. А значит и Не за То прятал Что-то…!

Ну а Нам? Какое нам дело до них до всех, да пропади оно.

Улеглась в подземелье казна.

Легли в темный зал серо-пожухлые тюки в просмоленной дерюге. Возничие, быдло из мужиков, дело знали… да и Грязнов ДЕЛО ведал.

Грязнов дело знал; башкирин чуть ведал; знали, орлы – для чего бились! Та ж царская смута и казна медная чья – блеф ваш?

Так было ли золото? При тайной дури грязновской Емельяна Пугачева во чреве пещеры горы Сугомак??

… да кто ж на сиё ответит…

Грязнов – казаков своих верны-х озадачил. Пороховую дорожку в пещере поджёг – она убила горным завалом всех выходящих обозных… что? Зря что ль искал с башкириным зал под злато?? Ну а сам то, изверг и злыдень, –каксам-то ушел из тьмы Сугомакской? Башкирина своего, свого лучшего друга прошлого, убил стрелой тяжелой вроде как бы на испытании механизма… и потом – пшёл…! В списках данных гос-разведки долго не значился в списках живых и мертвых.

А-у, Иван, так что же ты??

 

Дайте, русским людям, свободу! Иль, сиё – не бунт!?

Страшен мир… и не одно столетие. И не всегда по дороге нам с ним. Чем дорожу, чем на свете рискую Я…

 

– Так нет здесь золота, Юрка! – ласково вещал друзьям размягчённый Роман. – Обшибся малость в – своих – планах??

– Но ведь пра-вильно завёл, – врезался Сашок.

– Вот – то – и – оно! Слишком странно и логично…

– Думай, думай, голова наша умная, – уставились в темноту Саша и Роман на пред – полагаемого Юру… тускло били офонаревшие фонари.

– Вот я и думаю… План старинен… из древнего стойбища… да откуда правда и где грянет истина!?!

Роман и Сашка озлились:

–Божок нашёлся. Хитроумный. Пасть твоя волчья! И рысь тебе сверху. И сбоку лось! Юр-р-р-ка, куда ты нас завел?

Желтели фонари, крутилась вокруг пещерная злая темень; нет мышей – вампиров и есть жуткая глухая тишина и явь, где не подвластно время.

… Так что мы, трое пацанов – школьников, закончивших «Среднее образование», имеем средь мраморных глубин?

Паника и глушь – вещи страшнейшие. Однако – для младых и крутых пацанов сиё не имеет места. И не важно, что Юрка «нахватался» языка старославянского; важно другое, что суть не иная для молодых и скорых.

Итак…

План был и есть. Достоверный. Зачем и почему оказался в верхних погребённых слоях Древнего Уральского стойбища… почему вход в «зал» погребен – и осел? С годами!! Завал – рук дело человечьих и пороховых…

Друзья ошарашились своей логикой. И ведь… а ведь… всё правильно по «их мыслям» … логично!

(так все погибли здеся … или как; составитель плана абы как или где)

В мозгах одноклассников (бывших) начало сереть. Их серое мозговое вещество. И становилось аж до жути страшно. Выход-то надо было искать.

Как понять щель верхнюю в проломе меж ходом и гротом? Как быть с этим «заломом», стрелой, да и «труп» этот внутри грота, пробитый другой такой стрелой – истлевший, сухонький и страшненький…

–Влипли, – затвердил Саша.

– Н-да… а ведь Александр – с греческого «защитник мужей».

– Ну так что, старики… – это самый наш трезвый Роман. – Что ж делать будем? Сотворим какое зло, ась, мои старики?

Огрызнулись. Хоть и не вправе. Старики – это мы, 17-летние, все остальные – предки, учителя, пожилые и иже с ними – таково уж было веяние времени ТОГО.

– Издревле… и не раз… шёл народ в – разнос: от Спартака – Рима с его тысячами крестов вдоль дороги на Помпей –и до Пугача (с его императорскими замашками) с казненными по Волге…

– Нам зачем «сиё» знать? Для жути, памяти, озверелости аль понятия…

– Явно не для дурости.

– И зачем нам сейчас это– в темноте и глуши, а-а?

– Ты вот что, не балуй! – звякнули крючки и металлы в темноте.

– Не балуй! – грозный глас, – береги фонарь!

– А помните!?...

… все мы помнили наши полушутливые и интересные беседы в последнее время… интересно было рассуждать где-то на школьном дворе, в чьём-то дворовом дворе, в скверике, около сосен и пихт тайги близкой о чем-то великом, как то: «не знаете что делать – читайте роман Чернышевского «Что делать?», если уж и тогда невпопад – есть работа Ленина «Что делать…»; когда здорово физически устаёте, очень здорово! – прочитайте М. Горького ЕГО «Университеты» и, соблюдая традиции, выпейте опосля после тяжестей сто водки, закусив ситным; аль прочитайте «Горячий камень» А. Гайдара, и вам тогда не захочется в свои семнадцать лет повторить прошлые ошибки; иль молитесь на вечный дуб из знаменитого романа, где это дерево воспевается долгой страницей… Чем не наука, молодежь. А ещё посмеивались, что Кто-то где-то у «Швейка» закусывал коньяк селедкой… – но до того мы ещё не до топали.

Сидя здесь, в темном природном каземате, доходило:

– Когда хлебают и жрут голодные мужики

                                                                           – что и как?

А ещё, на свободе, в белом и красивом свете там, наверху, где есть солнце и закат, и восход тоже, где цветёт порой радуга и поют птицы вместо летучих мышей, – мы «расставляли» крутые свои жизненно – словесные понятия… и до всего нам было дело. Нам, великим и неповторимым, в наши конца шестидесятые годы Великого ХХ-го – … нам было всё дозволено и многое изволено. Уже – шли стройки и плескалась романтика дальних дорог; уже и ужо! – мы были затребованы и будем наверняка опосля задействованы… мы, рождённые после – войны – сразу, которым обещаны коммунизм «через 20-ть» … годков.

… … … – мы всё равно подымем наш «застойный брежневский…»

Через годы – спустя – скажет В.С.В.: «… пусть впереди большие перемены – я это никогда… что? Не пойму, не поимею, не предпочту?? Нас оплюют, поколение, попытаясь вычеркнуть из памяти России Великой – Память СССР тех лет… но это ж будет!!

– Слушай, ты – политик. Знам хорошо РИМ и ОПОСЛЯ, не знаешь случаем как от беды нашей рехнуться? – Роман был прямолинеен и бдителен сейчас во тьме.

Сашка наш фавор уважал, фарт искал в древних копях, заодно изыскивая на землях уральской альмандины, агаты и ониксы. Фарт был на его сторонушке. Роману пялилось и он дюже уважал свою Фортуна, её колесо… – ведь крутится! Да и Юрка уважал… – … – зигзаг удачи.

Вот только сейчас все они – стоили «нуль». Фортуна, Фарт, Удача… Если проще и коротко – был им этот самый коротколапый и гнусный, непонятный и неловкий, ентот самый который называется по-русски– правильно! … Из Сугомагской пещеры, так забравшись туда вдаль и в досуг – не было обрат хода – страшно, обормотьё, да и ход нехорош.

– Так что-то я не понял!?

–И не поймешь.

И да всё правильно: где понять в свои семнадцать казённых своё «понятие» … – ранее сгибнешь.

– И всё же я хочу понять и знать… – голос Юрия, сдохший и недоступный, – дошёл до друзей.

– Ну? Ну-и…

– Составитель плана…

– Сей гнусного первобытного плана…

– … оставил его вне пещеры!

– Ну и – что?

…. …. ….

Я понял. Мы поняли. Мы поняли. Это ж – как солнечный день. Тайна, rлад… дерьмо! Царская казна. Вечная несущая интрига и выверты. Суть в обойме, без пощады и зачем-то. Но – главное: чтоб быть. На будущее и зачем-то; для чего и как… после чего потомки ломают свои бестолковые и немудрые головы о чем-то, зачем-то, где-нибудь да как-нибудь… да вечная память нашим предкам, заботящимcz о нас!

Фонари желтели; не очухались; истлевший труп со страшной источенной стрелой и полу – лисьей шапкой в прахе, давь грота, сзади грозный – страшный – непонятный завал из хода… –

                            – что ж тут хорошего!

Медь, обломками и монетой, сверкала в тусклятине фонарей пришельцев с будущего, набивая страх и гнёт…

–Да нету тут золота!

… «а должно ли оно быть, пугачевское?»

Роман, схватив порушенную горную кайkу (откель?), замахал ею. Все перепугались и отшарахнулись. И тогда неуправляемый Роман зачал крушить темные мраки. При ухайдакающем свете фонарей.

Но вот вроде и всё.

Пугачевский клад – найден. Да и тайны не сталось. В прорве зачахлось. А ин по-друже не должно быть – всему конец настаёт. Наконец развеяли легенду сию, Пугача–Сугомака… блеф… что и доказали изыскатели пятидесятых годов нашей Сугомакской пещеры. Нет, не могёт, не должно, да и быть не стоит!!!

…. …. – Так что, – заорал Роман, – сдохнуть нам из-за дерьмового клада.

– Нет, – глухо прозвучало в ответ, – поборемся…

– Борей… хренов! Язонов Богатырь.

– У нас ещё есть крючья, канаты, боты, клинья…

–Но нет фонорей…

… Огромный черный злой грот жрал все – энергию, свет, волю, желание… и когда Юрка вдруг заорал, вдруг прохрипел «да что ж такое деется…»

Это – раз.

Второй – раз – и то ж неплохо: Роман ткнулся в темноте на что-то, что могло помочь в разгадке.

Но вдруг воскликнул непобедимый Сашка: «Ящики и завал! Ко мне! Там, где мы переползали из хода в грот…»

И все ринулись к нему, под тусклятину фонарей.

– Вот Оно! – заорал Роман.

– Не трожь кайлой! – заорал Сашка, поняв искусственный завал грота, его осадку веками и опасность сегодняшную. – Не тро-о-о-жь!!

Вот всё и изменились… за два века.

 

… Иван Грязнов – крут и дерзостен. Вроде как сволочь… аль народный мститель?? Многое ли мы знаем о своих героях и бунтарях…

Под-лы? Пакостны? Иль – мстительны? Вот именно – всё то в них есть.

 

– А вот же оно, – кричал Роман, рубя случайным горным кайлом низ своего горного завала. – Там, там…

Пополз тоннами несокрушимый Сугомак внутри себя.

 

Грязнов всё учёл и праведно спровадил. И – гля! «Бог тя не забудет, мой Иван! Чти. Бди. Тайну. Вражи не дай. Хочешь быть, Ванька, богатым – счас дам… богатей и мертвей! Но дело общее, счас, – должен! Вырвешь, положишь, промолчишь…»

– Иван! Не надо мне…

– Я понял, государь…

– Порушь их судьбы, Ванька…

– Вынуж-дён, дабы не знали боле…

– Вот то и оно.

– Иван! Ты веришь в судьбу свою, аль дозволяешь ею командовать?

– Нет, Емельян Иванович.

– Ты счастливый человек, Иван.

… – ?

– Иди. Поздно, Иван. Потом, если есть вопросы. Да вдруг увидимся.

А было потом – обоз, тайга, Сугомак. И клад Пуагчева под рачительством его атамана прибыл в «ночь» туда, куда требывалось…

 

… – Рома! – клич двоих глухо повис в тиши глухомани пещерной залы.

– Ромка-а-а, – и шум, бестолковый и не дающий шанса на ошибку для обмана. Завал, из – даля и из – веков, который нарушил человек своей бестолочью? Бестолковщиной? Не– пра–ведностью?? Сугомак пошёл круто и внутрь… да кто ж сдержит.. черт побери.. обереги нас.. пошёл глухой треск, сверху и глухо. Да будя вам конец, да и гонцу вашему – желаем иссия!

– Юрка, я – на – шёл… ЕГО!

Обвал, пыль, мрак, утухшие фонари, оголтелые младые морды, шараханье при тьме, необъятье тиши и мрака.

– Юрка, мы нашли ЕГО, не медь!

– Да пошли вы! К чертовой матери! проваливайте от завала! Пошли вон, черт вас возьми… Вон! Вон!! И – вон!!!

Ползло. Оседало… а ведь и страха не бы-ло! – Нет землетряски и водной стервозности… стоит ещё земля Урала в своих твердях крепко да и незыблемо.

… … вот только медленно, странно и незабываемо, почему-то вдруг, поплыл один листочек: бланш-карт, тайная карта былого – из рук этих современных «щенят» – … в не-бы-тиё… он упал из рук одного из них, чуть пришибленного куском мрамора, и растворился во тьме кромешной для будущих романтиков навеки! Да будь им честь, грядущим нам, во славу и в века…

… фигу вам, всякие Юрки и иже с ним – Сугомак задарма аванс не выдаёт; видите– дотоле привык сам от себя да-вать! … чужих не терпит, своих не уважает… !

 

Пошли Вон!

 

Ну и – пошли!!

Грязнов дал команду «верхним» казакам – «коль что, то уладите».

И тайный обоз, под луной, начал разгружаться мужичьём обозным. Не скоро было сиё… башкир и атаман грозно смотрели за сей «золотой» пакостной разгрузкой (загрузкой?)

Грязнов вырвался вперёд, хватанул ящик у мужичка – и…

… – и посыпалась медь – деньгами и ломтем.

Встали столбом. Те, кто шел и зрел про-про… отзовись – знать, впустую, брёл обоз!??

… хитер Грязнов… мудр Емельян…

Под свет факелов, вглубь далёких пещер Сугомака втащили мужичье долго и нудно медьё в хлябь темную и муторную. Грязнов зрил.

Грязнов ждал: «народ» сейспросит, уж не за дань ли «медяную» старадали, исходя злыдними волчьими тропами урманскими…

Он, Грязнов – им ответит!

… да и кто они…

Тащили долго, нудно и упорно. Мал обоз – но в разгрузке крут и оборотист;; долго вниз, немало вверх, во тьме и при факеле, при пинках «старших».

… дело шло…

– Ну что, башкирин, мой лучший дружище, завалим!!

– Да как скажешь, Иванко!

– Да и быть посему!

… …

– … дык что, башкирин, счёл? сохраним тайну в момент??

– Страшный ты человек, мой башка…

 

… … Дав команду казакам, замирив их старшого заверениями, Грязнов начал свою черную работу. Долго и нудно крутил по сторонам в темноте мужичьё с царским обозом, плутая право – лево – по ходам… жуть стояла и встала у обозников! Верный ему друг – башкирин то ж колдовал ему в дело, изредка слегка подвывая на своём собачьем языке. «Во – во», – глухо оттверждал в ответ, иногда и мычлимо, ему Грязнов.

При том виде, в темноте факельной, при разбитом ящике и смутном сполохе грязновского факела, что отдало блеск «меди и вроде как злата» … – глаза оборзели у мужичья. «Клад везли!!?»

Один из обозников трезво явил: «Да сиё медь! Видал я её виды при Киш-тыме». Шикнули на него зло и неведомо, свои же. «Зря что ль, вдругорядь по урманам брели … якши, леший заводчанин!»

Золото это золото… клад схронили.

И страшно стало людям.

«Медь сия», – пробубнил старожил. Темнота пещеры скрыла удар башкирина и заваливающего замертво уральского рудознатца.

– Всё занесли?

– Авось! Начальник, ты обещал подорожные и на – грады!! с-час?

– И – не – потом! – весело откликнулся Грязнов. – И – не – позднее, а – как – сейчас, ы?

… и шёпот средь серого сброда: А неуж и правды ЭТО ТО??

Усмехнулся Грязнов…

Грязнов Иван, атаман бунтарских казаков, полковник войска Петра III: «Дело сделано, богаче; идите-ка – вам до выхода из грота да и ждите там до се… ах да, вот эти несколько засмоленных штучек – сундучек ставьте там – ждите, стойте, будет команда, готовлю вам абсолют – расчёт!»

Люди утянулись ко входу в грот, поставили ящики и ждали… своей черной участи – ибо в предыдущий их приход Иван Грязнов отсыпал пороховую дорожку по краю входа в грот, укрыл от блеска будущего камнями.

– Готовы? – охнул Иван обозным под каменный свод прохода. И взмахнул смольяным факе-лом!

Готовы: отзвучали пещеры древнего уральского седого Сугомака.

И Грязнов обжёг неверным пляшущим огнём грязно-серую пороховую жирную дорожку… в кладе царском была ведь ещё и жбанка толкового государь – пороха, знамо дело!

У башкирина, что стоит рядом с другом Ванькой во глубине, – глаза нарасхват, брови набекрень, шерсть дыбом, чёрные волосёнки блестят вороньём.

– Что ж ты, батырь – Иванко? Творишь…

– На то воля… государева! Знамо дело не попрёшь впречь…

Грохнуло.

Казаки наземные, отслышав глухо-подземный удар, ушли дале заранее –через полусуток… а чего ждать? куй железо… – продать, урвать, ограбить, уйти до своего народного предводителя и защитника земного ЕМЕЛЬЯНА!

– А дальше-то что? – башкир впёрся темным взглядом на своего старого друга атамана. – Факела почти сдохли; что с народом стало – не ясыть… мы то здесь весьма нужны, башка?!

И засмеялся Грязнов, весело и довольно. «Глянь старьё друже, все ли там ушли в другой мир? Там, под завалом которы…»

«Страшны, Иван – ты!»

«Ну – и ладно».

«Нет, не ладно. Не простит нас дух…»

«Дух я ещё покамест не испустил».

Два ответа без ответа – безмолвным стал их спор, бывших друзей по царской неволе.

– Что ж от – далее задумаешь, Иван?

А вот то! Завалило вход в наш грот царский. А если кто копнется сюда? Аль не достанем мы ворожина? Ась? Аль тяжелого самострела на него, чужого не хватит?? Ай, глянь!

Было «А» (как начиналось у Грязнова всё с буквы «аз»), то и значится где-сь буква «Я».

А вот глянь, дружище твоя бошкирская половица! Ставим сюда, супротив завала самострел… подвинься туда, поднаряжу в прицел… чуть в сторону, ещё чуть, годится далее!

Тяжелая стрела – убила башкирского проводника царского похода. В руках царского Атамана затухал факел. Тяжкая теметь налегалась на Грязного… обрёк себя, служивый??

 

… вы зря плохо подумали про Грязнова, да и Е. Пугачёв не зря вверил ему столь царское дело… вот только невдомёк им было обоим, как состыковать сиё общее дело. От Грязнова – до Пугачева путь велик и долог, и нельзя повернуть им назад. Где и как должна пройти состыковка, после коей и дабы уверовался бы в своей златой мощи Пугачёв… с помощью Грязнова. А?

Да так ли всё это чисто всей истории?

Уж не награбленное ли прячут?

Но, быть может, и в самом деле отдают закрома будущей мятежности суровому и мрачному Сугомаку, ась?

Хотели б мы знать!!

Ну, а Грязнов… ведь и он слуга, не только божий, но и царский… Не подпёрло, не повезло, ханай халабурда пришла Грязному – на то и воля божь –Я пришла; не ён первым и не он последний в сей страшной череде. Да помолимся… не зная как молились тогдася за тать и разбой наши православные… голытьба и смерды Империи Великой Российской!!!

… Сугомак скрыл Грязнова в своих пещерных утробах…

 

Вот и приплыли. В каменную тишь и благодать. Толково. Не ратуй, да и во зло обучен не будешь. Трое юношей – Юрка, Сашка и Роман завязли в недрах страшного Сугомака. «А на верху, – вздыхали они тихо – молча – про себя, – тайга, прекрасно, красиво. И девки красивые нас ждут, когда мы к ним придем в гости в их палатки».

Врно? Не испытавай терпения.

И нагадала нам тогда наша прекрасная «цыганка» – одноклассница, что будет – то у нас: мол у Романа – куча женщин, но про жену-ни-ни; а у Сашки – куча женщин, но, мол, не забудет про не – свою; а ты, мол, Юрка, дураком есть и есть им станешься…

– Это как? – переспросил оглупевший непризнанный в будущем сей молоденький экстрасенс. – Но дак что, Анечка??!

– А вот то… узрить даже не могу! – сказала в ответ матерая цыганка, этак лет 17-ти, стройная и восхитительная. – Юра, а не прё – тебе…

Все трое с восхищением смотрели на неё… это было – до…? Али после? Или восприятие ТОГО двоится? Быть может, Сугомак подмогает? С его стародавностью… и былой лютостью.

… И вот вроде как наша знаменитая школьная гадалка выдает нам, про то, что:                     пылали закаты

                и ливень бил в стекло,

                всё было когда-то

                да прошло…!!

И то – правда?

Но он бы нам ответил, через годы – ОН: «всё пройдёт: и любовь и радость… лишь о том, что всё пройдёт – вспоминать не надо!»

До того ли им было с-час, и минутой раньше: во тьме, с тускнеющим фонариком, у  самострела, при осевшем завале грота и костях под глыбами мрамора, явно свергающегося с кровли и хоронящего «их»… – жуть и бред; мощная стрела – катапульта и его – видать, предыдущая стрела в сероватом скелете при…

… и тусклый фонарик,

един на троих, без плана – карты; и

нет наглости в кармане;

прошла амбиция

и … – Да как им взять Сугомак!

Ну да туда ВАМ и дорога,

дилетантам… а заодно –

– и паршивым романтикам,

вечно ищущим чтой-то и чего-то…

У мудрого отца, говорят, было три толковых сына: старший искал то, что не терял – геолог; средний, военный, сначала сделает – потом подумает; ну а третий – он или дурак иль слишком умный… такова сказка горно–зоводская…

А за «нет», пацаны, и платить – «нет!» Не стоит. Прощайте, герои – деятели спелеологии… Ушли?

 

… … …

Да как бы не так, не возьмешь Грязнова грязными руками. С картой на руках, един и без свидетелей пшёл он через подземки Сугомака на его лугово – пихтовую местность… жив и здрав. Знал ход?

Везуч был Иванушка наш. Смел и удачлив. Молва «писала» про него много и знатно, да всё ж чтой-то он скрывался от своих древне–гречески–колюче–лавров… – буде жить хотел? Даже во блуде и вопреки воли своей Великой Императрицы?!...

 

Оставив заплечами Сугомак, Грязнов двинулся в сторону восхода солнца. Оно его встретило раз, а потом он нарвался на человечища…

Стояли, мертво–зло–и цепко присматриваясь друг к другу: в руках Ивана – топор, а за спиной (откуда здесь не возьмись) ружище самое натуральное армейское. Против Ивана стоял мужик, лапоть лапотью, но…

Лапоть та… за два метра верха, аршин в плечах шириной, борода рыже – злая чуть не к поясу, но удобный кафтан и местные ичиги. Всё подогнано и толково. Пояс, с местными бляшками-пристягаямы от меди, широк и памятен; кафтан потасканный и пропылен, но добротен; на злыдне крутые добротно ушитые кожей–штаны. И руки – чуть ли не с лапоть… им бы держать кувалду аль одёргивать коней упрямых демидовских… такой и подкову запросто обломит.

– Не балуй! – сказал детища. – Не впервой… много вас таких, придурочных! Сунешься – прострелю.

И появился пистолет, ужо заряжённый – в адрес, под упорку!!

Грязнов опешил: с топором, да ещё из-за кушака навзничь, противу в лоб нацеленного пистолета? Да где ж он «опешил»? Гонка и дрень до добра не за–вей–дут!!

«Изыдь, Сатана. Кровь–сочи!»

– Давай по мирному, богатырь!

– Пробуй. Меня кличут Фомой.

– Фома, я –…

– Ты беглый хмырь, гос–падаль, и за тобой идёт погоня.

– Откель ведаешь?

– А и не мудрено…

… Потом они пили вечерком чай, из всяких веточек и листочков, заварганили в дозе маленько мясца из запасов Фомы, который поведал:

– Ты беглая рожа, мня не торожь! Меня хватятся. А про тебя идёт розыск.

– Так ли уж? – Тоскливо проворонил Грязнов. – Что я им да и зачем…

Ведомо то, что пугачевец знатный пришёл зло мутить…

– Фома…?

– И высланы гончие за ним. Пымают.

И мысля у него недобра – бунт, поколе не могёт императрица трухнуть сюда войска из-за турков…

– Фома…?! Ты – сволочь? Пришибу!

– Посмей толе! Враз не оклемаешься.

– Дак что ж ты за штырь?

– Не чета вам, долгим! Документ подорожный, оружие, деньга. Всем снабдил хозяин – Демидов!! И да чтоб я горя не знал… по полгода дома не быв, – но семья моя при калаче. Рудознатец я, Иван. А ты? Не тот ли, кого ловят за что-то, пытаясь дознать неведомое… чтой за тайна?

– Ты вот что, Фома Фомич – … меня не видал. Брякнешь лишнее – семью вырежим. Я ведь не один – сила за мной, и того не хочу понять, кто супротив…

– А не пужай!

И зависли вновь пистолет и ружьё по воздуху… их владельцам не хватало воли?

Потом они допили чай, доели с удовольствием горячей похлёбки; закусили поздний ужин малой дозой  «казенки».

– Н – да. – Иван.

– Ну-и-ну. – Фома.

– Ну и много дают за…?

– А неплохо – мужику сразу по плечо.– Фома впился глазами в Ивана:

– Пропуск те не дам. Самому потребно.

Рудознатец прицепился взглядом до таёжного гостя. « Беглый? Холоп? Аль бунтарь знатный.. либо гонец тайный, ась? Что ж загудели тамошние Киш–тымские власти,работные людишки… да и казённые патрули–разъезды??»

– Значит, тебя кличут Иваном?

– Ну да, – брякнул не подумав Грязнов и прикусил язык.

– А величать, конечно, – рыжий богатырь – землепроходец поухмылялся, – тебя, чать, Ванькой Непомнящим… ась?

– … Вась! – отгрызся в ответ новоявленный Ванька Непомнящий.

– Иван, казенный пропуск за именем Хозяина те-бе не дам, враз сгрызут таёжные патрули… и не прось да и «огнём» не грози. А вот ты то… сторожись! Обрегайся.

– Это как? – Иван зло и цепко, не доверяясь, смотрел на случайного таёжника. Дерево большое, тайга – уросливая, урман дурной и глухой, память людская непомерна, един слово к делу: тайга – закон, медведь – хозяин!

–Так что, Фома – рударь: ведаешь что по делу аль без дела брехня? Не «отсель» ли сам??

– Обижаешь, начальник!

– Наводчик у них?

– Пытались приспособить. Грозились семьёй покарать и повязать, дабы лишь стать таёжным «смотрителем», да только ужалел меня сам Хозяин за моё рудознатство.

– И так бывает, Фома?

– Как ни странно.

– И что, есть увязки и «повязки» у тебя?

– А як же! Я – разведчик по недрам, поисковик, домысливаю, прознаю и уведываю, заношу всё сиё на карту, потом сиё докладаю в Горную контору.

– Чинушам в Берег – коллегию?

– Грамотён, Иван! Не, мои данные идут не в самый Верх, оседают у Хозяина. Встречался и с ним, Самим!

– Значится, пся ты хозяйская…

– Все мы – подневольные! А за ради державы можно и претерпеть…

– Ну-ну! – задумчиво уставился в бездымно-тусклый костёр Грязнов. –Значит: ради Хозяина, его Воли и барышей?

– Понимай как хошь.

– Заложишь, Фома?

– А это уж как сам чуешь. Маршрут дам, край и дали здесь диковатые, не приблуди; совет дам, как брести далее… а уж дальше суди сам…

– Ну-ну! – скособенился Грязнов. – И значит мне – туда…?

Фома взглянул упёрся «в ту сторону», молча потвердил.

… а знаешь или же ведаешь; коль не знамо – услыхать надо и потребно, сиё не грешно, да ежель коль ладно сказывается – но да не так всё быстро… да я ж тебе, человече, не сказ древний ведаю и аж даже не легенд складываю; по путю глаголю, и посему ин слушай до меня; значит – так…!

Тайга глухая, не борзей, и не таких она видала, враз скуксишься. Но да вижу – устойчив ты и борзой, сдюжишь. Зверьё потёмну и без огня страшно; бойся и сверху по звериным тропам; лося обойди стороной, волка гони в лоб, от медведя уходи стороной – дурной мишка, не грех и побояться; лесными дарами и мясцом мелким обделен не будешь – задайся толь терпением. Значит так, странник: прешься глушью – здесь тебt «двуногий» зверь пока не в опаску, – и подходишь к становищу, это – древняя стоянка первобытных людей, когда они ещё пещер побаивались и предпочитали местность обзорную. Уловил?

Уловил. Понял Иван. Потом… Стойбище древнее являло собой на открытой местности огромную насыпную высотой до двух метров земляную площадку при каменно – валунном ограждении– так видно наши пращуры чувствовали себя уютнее. Место сиё изрытое, но сухое и безопасное, но открыто издалека, хотя и сам зришь всё в округе – тайга начинает уже жрать стойбище, природу не изломаешь пепелищем и костями. Далее сваливаешь вправо от стойбища, шагаешь и видишь длинный озерный мыс – ну, конечно, камень и скала… другого здесь нет! Значит, вышел уж к Горному озеру, знаваемому как Иртя – … здесь же всё от башкир, покуда не пришли руссы. По левому берегу озера, большое оно, глубокое и холодное, обрамлено камнем – горы, всякие там Лысая, Тупая и прочее… ты ж двигаешь по – правой стороне… хорошее озеро, баль-шое! Держись не вплоть берега, хотя так площе – видно сразу тебя будет, а прихранивайся в прибрежной тайге – вполне потянешь; далее – речка мелкая, закопи старателей, ну а далее ещё проще…

– Явил, Иван? Край богатый и большой, зуб сломаешь.

– Уже, – усмехнулся в ответ наставнику.

– Ты, я чую – знаешь сии края?

Но в ответ – тупое и безразличное молчание.

– Ну-ну! – усмехнулся и Фома. – Учить бога – не благодарное дело.

– Не трожь всевышнего…

– А и зачем… ведь он всё видит.

– У него со зрением плохо.

– Ладишь в помощники ему? Дык узреешь и да вдруг ослепнешь, а, Непомнящий?

«Не царское это дело – снисходить до рудного проходимца».

– Так куда ж Нас занесло? – не унимался рударь.

– К черту! – огрызнулся Иван. И круто, вдруг и невпопад обозлился: – Хоть и прибогател, но всё ж покой не по карману.

Рудознатец плеснул казенки – водки в берестяной стакан, протянул Ивану… и так потянуло старого мятежника довериться этому случайному таёжному бродяге. Как он устал! – драпать, бить и догонять…

– А что, Фома, ведь ты ж ничё не терял, что искать тогда-то?

– Потребно. Нам, детям нашим. Дело ведь даже не в Хозяине, хотя и он – великий человек, Урал дыбом поставил.

Фома чуть припорошил костёр. Старый блудень – зачем привлекать дымом большим «названного татарина».

– А ты не томи. Всёй–то тебя не пойму: доводчик ты иль шкура казённая… – Иван скосил взгляд. – Вот подтверди свою знать.

– А и то… хошь услыхать про клады? – Фома вытряхнул из полевой плечевой котомки. – А и зри. Здесь планы, записи… они ж тоби не интерес, не посягнёшь ведь. А вот порох себе приспособи, потянет впредь на нужду… к чему? Да ты ж человек из воинов.

… так что, человек, знать пожелаешь что вокруг нас з-де-ся творится при недрах? А изволь! Ухо насторажи… где люди, где сам, где предания и слухи – но вот такая вещь складывается по сей округе при богатстве сим. Мы ведь как: «что имеем – не имам, потерявши с плачем».

Фома осторожно сложил свитки в сумарь. Иван ревниво смотрел за его действиями.

И – понеслось! Пошло!! Поехало!!! Мозга плавиться стали у нашего правдолюбца.

Оказывается – ….!

Мрамор – не известняк, да и не доломит, намного благородней. Сугомак – гора мраморная, серых оттенков и белесых; под Челябой тоже есть мрамор Коелги; люди грят, что буде он и где-то не очень далёче от Мияса («Найду и оттвержу, – сшутил Фома, покосившись на Грязнова, – назову его ить «Пугачевским месторождением мрамора»). Недалече и от Златоуста в разбойничьих Шишимских горах – мрамор, белый! Богато?

–Бо-га-то!! – ответил Грязнов, чуть ли свалившись словесно до штыков – багетов… аника – воин ведь не каменный пахарь. – Ну, а золотишко, Фома? Натуральное… имеем?

– Под Миясом. Есть пробы. В Карабахе – медь, вплоть до самородной; Киштым и иже с ним – слюда московская (ранее и счас идёт в окна), черный карандаш – графит, около озера Ирти – точильный серый камень, обзываемый корунд серый, а попадается и синий благородный под стать индийскому лалу… не, зелен – камень – изумруд и аквамарин намного севернее под градом Екатерины – там много чего! Малахиты, асбесты, самоцветы, железо, в общем – здесь у нас Гумёшок нет. Но – есть ещё и другое – прочее – нашенское!! Благородный гранат – альмандин у Иртя; опалы, ониксы, сердолики и халцедоны – вот они, не зря и недалёче; под Миясом – там ваще КЛАДЬ, невиданный камень: амазонский, еврейский, вишнёвый, кальцевый… А угля под Челябой – жуть! А магнитный камень и бурый болотник – магнетит и лимонит – здеся же!! А ещё…

Грязнов осоловел. Ему ЭН-ТО надо? Про камень и про потомков? И потянулась его душа, широкая и расейская:

– Фома-а, утомил росказями. Там у нас не прибулькивает в запасе?

– Утомил, сказываешь? Грош будет нашим внукам, ежели бросят они это дело поисковое, не ведая зря и почем что ж у них лежит под ногами.

На утро расстались. Посмеёмся: друзья – однополчане. Не простые люди, смутно – недоверчивые, мало верящие в Бога, но уважающие судьбу, и – что круче, – делающие её сами, со скрипом переносящие смуту и донос… – но вот в чём вопрос: можно ли доверять им самим при той встрече?

… топор, ружьё, порох, малый нож-складень, котомка – «Я, ить, ежели спрятать пороховой запас и огненный бой, вполне сойду за костромского сусанинского мужлана Котомичева!» В великой Костроме Грязнов не был, да?

 

Галина Георгиевна в панику не впадала. Когда ей доложили, что «знаменитой тройки бойцов», то есть Юры, Саши и Романа нет, – не стала она шарахаться по «охам-и -ахам». Идея – под Сугомак после выпускного – была её; предупредили – не сносить головы при эксцессах и нетрезвой молодёжи; мол, инициатива наказуема, а посему и потому вам всё равно не «сносить» свою милую красивую головку. Этих своих трёх «бандюг» она знала – неуправляемые крутые пацаны, семнадцатилетние парни под битлов и в ковбойских нарядах, да ещё при их подозрительных сумках…

Вино – дрянь и не причина их действий. Галина Георгиевна не шарахалась у пещеры, не бегали и не подгоняла поисковые бригады. Ждать и догонять – судьба научила; она старше своих первых выпускников на несколько лет; не замужем… но и ведь – скоро приедет и жених, а первый школьный выпуск навсегда останется в её памяти, который быстро и бодро навязали ей сразу, обозвав «ИХ» странным словом.

Она им верила. Душу вложила и вкладывала. Не перешагивая грань «учитель – ученик», она тянулась к понятию «ученик – учитель», за что – и она это чувствовала – её не то чтобы боялись (не боялись её совсем в её «выпускном»; в других младших классах – возможно), и даже не то чтоб уважали и уважили – её круто и безразмерно любили, от девчонок простых класса 10-А и его будущих медалисток Федоровых до парней-выпускников.

Класс – «мелкий», 19-ть человек; 12-ть девчонок и семь парней. Соседний класс – 10-Б – двадцать три человека. Таков итог Советского Союза после тяжёлой войны: мужиков – производителей вышибло, и в послевоенные годы остались многие девочки без своих будущих женихов. Вот тогда и пели: на столько-то девчат – столько-то парнишек.

Галина Георгиевна сидела в палатке и просто думала. Не бегала около пещеры. Но внимательно, не ворошив вещи осмотрела палатку «этих» троих. И всё говорило, что эти «юнцы» остались ей и насейчас близки по духу. Романтики то же мне! Кто заводила? Её «поклонник», вечно влюблённый Роман, неутомимый Александр… или ж этот ясновидец Юрий? Так, последний? Возможно. И всё ж, они все трое были и стали в заговоре. Куда и зачем пошли, что хотели и что искали??

Думать. Думать. Думай, Галина Георгиевна. Если найдешь суть, поставишь диагноз – всё будет проще путь. Без паники, без охломонства, без шапкозакидательства; да и без мыслей о будущих втыках насчет… гор-о-но (городской отдел народного образования).

Она вновь постояла в их палатке. И поняла. И вот теперь ей стало по настоящему страшно.

Романтики! Молокососы! Бестолковые. Тоже мне –…!

Они стояли пред её глазами – заочно и живые – все её семеро парней выпускников, так не похожие друг на друга, выпускники средней школы №28, что так недалеко от горного озера Иртяш… Хотя кроме этого «башкирского Иртя» есть ещё в огромной городской черте с дюжину других прекрасных таёжных озёр!! И есть пихта и лиственница, грибы и брусника, белки, горные копи и озёрные погранцы. И есть в городе огромный гранитный монумент незабвенному Игорю Васильевичу; стоит и бронзовый Ленин; есть финские коттеджи, немецкие дома; сталинские высокопотолочные постройки…

Есть всё и многое, как спел бы незабвенный В.С. Высоцкий: «есть всё, но мне туда не надо».

… открыли самый дальний закуток, в который не заманят и награды…

Галина Георгиевна собрала командиров поисковых групп, четко и толково определила им районы поисков, время связи. Её «вызвали» на разборку, и посему она простилась на время со всеми, предварительно отправив всех своих отпускников домой.

– Они ушли в пещеру. Далеко вглубь не входить. Фонари, троса и верёвки. Страховка и внимание. Фиксируйте время и маршрут. Верхним поисковым группам – зона поиска до двух, два с половиной километра, цепью идти не надо, точкообразно. Они – усталые и изможденные; голодные и сонные; возможен сильный стресс. Поиски не прекращайте как минимум в ближайшие сутки – полтора… Есть вопросы? Внимательно, не проходите мимо мелочей. Отгадка может быть внезапной…

 

 

***

…и свалил полковник Его сиятельства Петра III (– го) на сторону, в у- глубь таёжну, на просмотр дичи и зверья урманного?! Но, да ушёл – ну и пошёл, незваный южно–уральский атаман. Поволок за собой тайну пугачёвского золота, сбранного тогда по крохам в те небогатые для Емельяна времена, но уже думающего про будущние чёрно – смутные аль противу богато – властные времена.

Грязнов шёл круто, не дымил почём зря, осстарался не следить. Шёл «петлями» и «сбросами» заячьими, не боясь, лишних таёжных вёрст. Ибо никто должен ведать о его гоньбе. Тормознулся в дебрях, взрезал смоль деревьев, ждал жёлтую и пахучую живицу … Взглянул на планшетку из кожи, с надписями и ходами пещеры – спокоен стал, увидав вновь: что там, где крестиком сурой помечен «оберег царский» - там обрывается шкурная запись. Далее знал только он один. И спокойно, с чувством сполненного долга, засмолил рулончик, сунув его за короткий шнурок на свою волосатую могучую грудь вечного бродяги и скитальца

 На том и стоим, Иван? На сём и стоять останется?? Да не дрейфит Иван Грязный, зная своё «прорвёмся».

Десяток, второй, третий тех тупых изнашивающих вёрст уральской завальной тайги … – шёл Иван Грязнов. И зрил он в мыслях Долгий Мыс, Горное Озеро, Лысую гору, Становище Древних …

На древнем стойбище, первобытной стоянке, - а это была она: огромная полузаросшая и полуизрытая верховая площадка, – его накрыли. Достала невесть откуда погоня, шумно озадачив Грязнова своей засадой.

Иван споро рюхнул с приоткрытой местности стойбища на его самую площадку, трезво поняв, что его враги вразнобой хлопочут вокруг да околе. «Может уж оттуда да в другую сторону уйду», –  прорезался Иван. Треснули ружейные бои, срезав кустарник и припылив каменно– земляные навороты рядышком … Грязнов притих, потащил с плеча ружьё.

Не отбиться от своры! Много – вато, перестрелят сообча, не дадут продыха … эти вояки ринутся медленно при огненном бое, цепляя округом – дело знают при отлове беглых, заводских и тайных гонцов; натасканы и обучены охранной службе … кто ж попался Грязнову – горнозаводские стражи? Казачьи патрули? Иль регулярные?

Засёк Иван чью – то неосторожную башку и выстрелил. Завалил хорошо и чётно. Но одно враз понял – не устоять обороной от царского наряда, уходить надо ... отполз и откатился в сторону, тщательно перезарядил, приготовив следующий выстрел.

… Не дрейфь, Грязнов! Погрузимся и прорвёмся! Иван присунул свиток в глубокий каменный приямок, чуть в стороне подрыл рыхлятину, сунув туда пороховой заряд, запалил туда пороховую дорожку, стрельнул ружейно в обнаглевшего вояку – и шарахнулся прочь, в сторону, вниз по заросшему склону, веря, что зарядом завалит его свиток и отбросит в сторону – пусть ищут и гадают – его ружьё! С Богом …

Под грохот заорали:

- Не уйдёшь, бунтовщик! И не таких вязали. Поймаем …

Горным эхом откликалось в округе: поймаем … маем, ма–ем, ем-м, м–м-м….

Потом тишина! – и вновь разъярённые вопли пока ещё неудачливой засады – погони: «Не уйдёшь …пымаем!!»

«Врёшь! Не поймёшь! Не замай!!» – зло огрызался Грязнов. В ответ таёжный треск, ружейная стрельба … обкладывали как волка серого и неугодного, подбирались как к ценной медвежьей шкуре – … «и ай не понятно, что ж тут они ждали??» – так подумал Иван Грязнов, ломившись как лось вглубь хмурой тайги.Ломились и за ним, вслед, дико и яростно, как медведь за молодым лосём, которому так мешает густой лес при его бегах от страшного зверя – медведя, хозяина тайги …

погоня

погоня

погоня…

закон –тайга,

медведь – хозяин!

… Их нашли на третьи сутки, в нескольких километрах от входа в пещеру. На маленькой поляне, под кустиками, всех троих. Долго стоял и зрил их, страшно мёртвых, один из поисковиков – местный сторожил – краевед из кыштымских; рядом недвижимым столбом стоял квартальный лесник.

- Да они ж мертвее мёртвых!

– Не, Василий, живее всех живых. Дай сигнал за окончание поиска.

- Это –как? У меня тут чё – рация? телефон, что ли …

– Беги и кричи; даже круче – ори галопом!! Тут и всё вороньё наше набежит, враз про сию радость узнают … Ну!

Гонец «ускакал на своих двоих»; тем более не требовалось учить его законам тайги и новоявленному «спортивному ориентированию» - понёс добрую весть учителке, милиции и «иже прочим», кто обязаны были искать силой своей власти балбесов – пацанов, зарывшихся в поисках приключений уже в свои 17 – ть лет …

Набежало народу на солнечную полянку. И каждые предыдущие шикали на последующе – пребывающих: «Тихо! Не видите, что ль – спят мальчики».

А кто в этом мире кого – то слушает, и более того – слушается. Это про них было сказано, троих спящих богатырей … : ободранные, серые., грязные, зачуханные, без движений сонных. без вещей, одним словом каждый из них – «человек без паспорта». И – началось:

Ободранные!? Тайга, чать, не только сапоги стачивает, но и дерётся ветвями; да и приблудились, пацанята …

Серые!? А и не умыться, не до того стало значит, а и воды в округе – знать надо где и почём. Вот они пропылились и не умывались, так, да –? Грязь на себе развели; пожрать нечего – того и зачуханные   собою!!правильно?

Не пошевельнулись в ответ те трое И невысказанный вопрос – почему ж при них нет ни одной посторонней и даже куцей вещи, кроме драной одежды на них самих - завис над Сугомаком.

Роман спал широко и прямо раскинувшись ногами и раскрытыми в ладонях руками; Саша скрутился в комок, сунув ладони под голову; Юра лежал на боку и вперёд выкинута рука с мёртво зажатой ладонью, будто что-то урвал невзначай.

Потом они проснулись, но никто из них, никогда и нигде не могли … иль не схотели … сказать и поведать что–то про себя и их «долгие сутки, заблудившихся под Сугомаком» … при расспросах и нудном приставании они все без исключения угрюмели и замыкались в себе …

Вот оно, в принципе, и конец легенде нашей. Всякий конец – делу венец! Требуется ли здесь ещё и царский эпилог, а?

Но да хочется – а ежель здорово захотчется, то и дело разумеет … пока отставим царский панегирик. Рановато стало ставить – то те точки, жирные и паршивые, ин буде вроде и как они должны вершить судьбами нашими, иль иные они плохи? ... Не сплошал русс – всё праведно, истинно и благородно … – на том и стоим!!

Рановато сказ увёл побоку, рановато поставил многоязычье, про то бы всё позднее, … ан – всё ж такая берёт неторопыга.

Окстись! Да и припомни! Века даны будут с тобой …

Из архивов царских,

и с советских архивов:

- да буде к факту!!

Коротко и не блудя!

Пугачёв Емельян Иванович, 1742 года рождения, с Дона. Участник семилетней войны 1756 – 63 гг., участник русско-турецкой войны 1768 – 70 гг., хорунжий в 28 – лет. В конце 1771 – го уклонялся от службы, бежал. Неоднократно арестовывался как бунтарь и дезертир, царский поджигатель; многие побеги. Казнён 10 января 1775 года в Москве. И иже с ним – четверо его сотоварища: А.П.Перфильев, М.Г.Шигаев, Т.И.Падуров, В.И Торнов.

 Это – итоги. Теперь – суть …

А теперь ещё короче; и голые факты. Нам сиё знать не повредит.

18-го сентября 1773-го Пугачёву не удалось штурмовать Яицкий городок, и он ушёл под Оренбург. К нему подсоединился А.Т. Соколов. Пугачёв держал Оренбург в осаде полгода (??!!). В начале декабря 73-го там было 25 тысяч повстанцев при 86 пушках. В ноябре 73-го – начале 1774-го восстание охватило и Юж. Урал. Образовались крупные очаги восстаний: под Уфой (И. Чико – Зарубин); Екатеринбургом (И. Белобородов), Челябинском (И. Грязнов), Самарой (И.Арапов), Заинском (В.Торнов), Кунгуром (И. Кузнецов), Красноуфимском (С.Юлаев), под Яицким городком (М.Толкачёв).

Ранней весной 74-го, после ряда поражений, в плен попали атаман И. Чико-Зарубин, ближайшие соратники Емельяна М Шигаев, Т.Падуров, А.Витошнов, М. Горшков и Почиталин. Пугачёв укрылся в Уральских горах; действовали тогда и активно С.Юлаев (вспомнили??), И. Белобородов (на заводах Ю. Урала), А.Овчинников (Оренбуржье).

Пугачёв, вытесненный в середине июня 1774-го из районов заводского Урала, штурмовал неудачно Казань. Затем начал своё победное шествие в Поволжье. На Москву!!

С августа 1774-го обеспокоенная «смутой» Екатерина – II – Великая бросила большие силы на смутьяна – дворянское ополчение и потом регулярные войска после турецкой войны. В сентябре Е.Пугачёв был схвачен … сопровождал его, пленённого, наш будущий генералиссимус А.В.Суворов, ибо по «иму»: любой враг державы моей – мой и кровный враг …

Знавала Екатерина Великая: кого и как «поиметь» … будь на то Суворов, Пугачёв, Потёмкин, Орловы, Румянцев … А и то!!

Массовые репрессии против населения Поволжья и Оренбургской губернии стлались до середины 75–го …

И ещё, в локальном (т.е. местного масштаба) плане, Пугачёв и «иже с ним» поимели …- берём зачем-то (так нам нужно) Ю-Урал! : Каслинский завод взят восставшими 12 марта 74-го; Челябинск был в осаде 7–11 января 74-го; Сатка завод взяд 22.12. 1773г.,   Златоуст – завод взят 23.12.1773 г.; Троицкий взят 19 мая 74–го …

И снова, грозно и сурово: арестованного Пугачёва в Москву сопровождал конвоем наш А.В. Суворов … все мы – они и мы … – сыны российские!

… … в списках пленённых, казнённых и наказуемых Иван Грязнов не обозначился … ходили слухи и байки, что Иван – Рваная – Ноздря – он и есть опосля, но да то не ведано и покамест не знамо!

А хотя, ежели поразмыслить трезво: преступникам нет прощения, даже и аж по истечению срока и времени. Благородство и Исполать Екатерины не распространялось на изменников государевых и прочих!

Кивнём при памяти – Им, – и головой: «о чем задумался, детина?»  «О добрый барин, скоро святки …» или же: «в той степи замерзал ямщик …». Наше кровное, сединой и кровью – исполать!!!

 

***

… … …

Вроде – всё?

 Царский эпилог прошёл. Всё – бди, пройдя, при памятях!

Он сидел на кухне. Своей городской квартиры. Далеко от Урала. Гости, «разбомбив» праздничный юбилейный стол, с чувством исполненного долга разошлись по домам, расползлись по адресам, пропадая от гостеприимного хозяина в английском и русском стилях прощания. На дворе стояло долгожданное грозное третье – тысячелетие. Вот только не сидели за столом у хозяина его старые – раньше молодые – теперь на самом деле старые друзья … и это грустно. Вот были ж они – Юрка, Сашка, Роман – неразлучной троицей, годы и дороги ухайдокали их всех. «Все мы имеем право недоказуемое сначала на жизнь, потом на существование и прозябание, опосля на подвиг и ратный труд, пока не спекаемся в комок стали и нервов, - и уже спокойно зрим с высот Уральских гор на муравьёв и мелочь в кармане».

Сашка. Саня, иногда с подачи других – Шурик, это после фильма «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». Исходил он немало дорог, стал, как и полагается – да и буде так – Александром Ивановичем; ночевал, когда требовалось, по всему Эссэсэру у друзей в гостях и знакомых подруг. Остался старым холостяком, оставшись верным своей неразделённой школьной любви, осчастливив многих женщин и крутой Химпром своим дражайшим присутствием. И умер странно – 8–го марта, не дотянув до главного полусотенного человеческого юбилея год с копеечкой, при этом почему-то гордо считая, что он достал XXI век … арифмометры бы ему сказали, что год с тремя нолями не есть ещё третья тыща.

Ромка. Роман Юрьевич. Трижды состоялся в законных официальных браках. Бывшие его жёны и будущие любовницы до сих пор гоняются за ним – с завистью и восхищением, с любовью и злобой … пусть буде так, лишь бы не имело место равнодушию.

Юрий Игнатьевич сидел сейчас за своим кухонным столом, с тоской и горечью вспоминая своих верных друзей, крутую юность, пути – дороги дальнейшие свои. «Старость меня дома не достанет …»

А повидал он много и многое, но да о том сказ отдельно и опосля когда-либо. Юрий Игнатьевич поморщился от боли – мало ли! Потом разжал пальцы; хищно блеснул солнцем двуглавый царский орёл … человек чуть подправил монету – и засиял золотом чеканный профиль нашей Екатерины Великой.

… и мы знавали времена …

«Здесь у нас туманы и дожди, здесь у нас холодные рассветы, здесь на неизведанном пути ждут замысловатые сюжеты …» - споёт нам Анна Герман.

Заухает филин; бесшумно и пучеглазо пролетит ночным привидением сова. Вскинется и утихнет потревоженная сорока, гулко стукнет утихомиривающийся дятел. В траве зашелестит и шумно протопает лесной ёж. Тайга готовится к ночи. Верхами крадётся тихо рысь, выслеживающая вздрагивающего, забившего в валежник зайца–русака. С остывающего валуна скользнёт под камень змея. И снова пока тихо. Вздрогнут могучие пихты и лиственницы, треск пройдёт. Под утро в распадок клочьями наползает белёсый сырой туман. Зябко становится.И над глухой тайгой снова встаёт солнце.

Солнышко родное! Где, в каких краях встречусь я с тобою …

 

 

ВЕХИ

 

ВЕХА ПЕРВАЯ. ЗАСТУП.

 

Заступ – это сокращённо. Правильнее было бы сказать – «заступа». 3аступа – название одного небольшого села. Много их маленьких поселений-крепостюшек,так называемых «заступов», было разбросано во времена великого Петра по приуральской территории. И уж отсюда, с древней башкирской земли, началось покорение седого Урала, его гор и несметных богатств.

Заступа. Но коль уж Заступа оказалась на башкирской земле, то и зовётся село по башкирски – Тастуба. Однако, Тастуба – русское по­селение, русским оказалось и поныне. Село небольшое, с тысячным населением; колхоз, давно «стоящий» на своих ногах, комбикормовый завод районного значения – вот, пожалуй, и вся аграрная структура Тастубы.

Давно это было. Пришли сюда русские и откупили земли у местных башкир. И перемешалась названия деревень и посёлков. Поди узнай теперь в них историю зарождения: Дуван, Улькан, Чертан, Месягутово, Киги... Дуван, к примеру, бывший районный центр, здесь также преобладает русское население. Улькан – уже что-то башкирское; предание гласит, что Салават Юлалев, ближайший сподвижник, Емельяна Пугачёва, отправляясь в поход из родных мест, что не так далеко от Улькана, забрал с собой жену, а сына оставил в этом сале.

Но не будем врываться в Тастубу сразу же, внезапно, подобно атакующей лавине захватчиков. Давайте спокойно, издалека, и по порядку. Начнём.

...Как известно, Челябинская область имеет крестообразную форму (после выделения из неё Курганской области, ставшей самостоятельной в дни Великой Отечественной войны). Западная крестовина, относительно неширокая по сравнению с масштабами области, зажата со всех сторон башкирскими землями… а, может, просто вдаётся в Башкирию. А? Вспомним те смутные времена, когда степные просторы заселялись русскими; но западная территория Челябинской области – местность гористая, в густых лесах, богата минеральными ресурсами. Башкир не любит, да и не может жить он среди гор и лесов, а русскому здесь приволье. Вот и живёт здесь, сотни лет, считая эту землю испокон веков русской.

От Сатки наш путь лежит на северо-запад. Дорога дрянная, клубы пыли седым туманом стелятся за впереди идущими машинами. Плюёмся, чертыхаемся от злости, задраиваем окна автомашины по приказу ведущего «Жигули» Чертанцева. «Николай Александрович, – спрашиваю я его, – что, кончились благоприятные условия для туристов?» Он спокойно отвечает, что до Межевого Лога асфальта не предвидится. «Вот уж когда в Башкирию попадём, – улыбается он понимающе, – там простор, дороги». Третий наш попутчик, Николай Романович, молчалив и сосредоточен, он не курит в отличии от нас и трудно догадаться, что же он всё таки думает по поводу дымного воздуха в машине. «Куда! – Николай Романович вспоминает прародителей соседа. – Не видишь камень, да колея разбита! Твоё счастье, что легко...» Мы все трое оборачиваемся назад, видим на уходящей ленте дороги предательские капли масла, – а машина идёт. Поворачиваемся вперёд так же все сразу. Разговор, как и полагается, начинается профессиональный. «Броня спасла, – говорит Чертанцев. – А так бы пропорол. Николай Романович, куда смотришь?» Он набрасывается на своего «инструктора». Романыч ухмыляется: «Болтать меньше надо, товарищ начальник. Хоть у нас поездка и чисто творческая, но дорога-то осталась прежняя. Я изматываюсь на машине на работе, сейчас мне приятнее быть пассажиром. Однако, если хочешь, сменю. Но машина-то твоя и лучше тебе её вести, а я уж рядышком для контроля». Чертанцев что-то незлобиво ворчит себе под нос – они с Никапаем Романовичем давние приятели, и продолжает рассуждать: «У меня броня стальная, а вот у Сеньки, соседа моего, вроде дюралевая, точно помню, что не стальная. Врежься он так – сразу бы угробил. Лихач! Помню, купил только её и сразу подвесил на столб. Ох, Сенька, ох молодец, надо же так измудриться – вылетел с дороги, а на обочине, чуть ниже па уровню, столб с наклоном к дороге. Лобовое стекло вдребезги, дальше столб смял чуть кузов крыши – и висит, родимая. Сенька еле вылез тогда из машины, ничего, отремонтировал, сейчас ездит».

Дорога усыпана щебёнкой из известняка. Известняк, как дорожный щебень, очень непрактичен из-за большой истираемости, на дороге пыль, но другого выхода не предвидится – местность богата известняком, а до гранитных месторождений далековато и возить гранитный щебень оттуда накладно. Чертанцев выбирает момент и обгоняет грузовик; примеряется вновь и оставляет за собой автомашину с кузовом в виде бункерной ёмкости. Смутная, знакомая вещь. «Зарядная машина, что же ещё. Куда это она?» Направляется в сторону ЮУБРа, а что ей, машине, предназначенной для работы на открытых горных работах при взрывных работах, там на подземке делать? Мы хмыкнули, согласившись, что место этой машине скорее в карьерах под Саткой, чем здесь.

За Сулеёй, небольшим посёлком, река Aй начинает метаться; берег реки представляет собой источенный временем и водой известняковый массив, обрывающийся вертикально вниз к воде своими фигурными колоннами и монументами. Красиво и зрелищно! В скалы мёртвой хваткой вцепились деревья; лес сплошной, представительный, прекрасно смотрится, особенно со стороны дороги, проходящей, по пологому берегу реки. Неожиданно начинается асфальт, на обочине видны несколько катков. Чертанцев удивляется: «Откуда? Год назад ездил – ничего не было. Наверное, ЮУБР со своего посёлка тянет асфальт. Сатка со своей стороны, ЮУБР – со своей. Встретятся – и проблема сообщения решена. Железной дороги здесь нет, всё и всех вывозит на себе эта автодорога».

Дорога и на самом деле была отличная. Слева на холме, чуть в стороне от дороги, виднелся посёлок Межевой Лог, посёлок горняков-шахтёров ЮУБРа – Южно-Уральских бокситовых рудников. А мы мчались через другой посёлок, носящий довольно странное название – Новая Пристань. Невдалеке от посёлка маленький карьер, этакая закопушка на склоне большой горы, сложенной полностью из известняка; карьер работает на птичьих правах, в неофициальном порядке, неоднократно подвергался «гонениям» со стороны горного надзора… но работает, держится, пытается ещё сделать взлёт в своей судьбе словно недобитая птица или домашняя курица. А запасы известняка здесь, к слову, приличные. Добытый известняк идёт на обжиг для получения извести в печах, расположенных на окраине посёлка.

Дорога, словно повторяя изгибы реки Ай, крутится, в зажатой холмами и рекой Новой Пристани. На другом берегу реки в прекрасном лесу пионерский лагерь и база отдыха ЮУБРа, дачи и садовые участки. И когда смотришь на реку, её берега, могучую природу края и неповторимый пейзаж, то на память приходит сравнение, что этот уголок Челябинской области должен называться Швейцарией, этим признанным синонимом величия природы.

Сидим под впечатлением. Чертанцев крутит руль, внимательно смотрит вперёд. «Как, Николай Романович?» Тот смотрит на часы, времени – десятый час, утро: «Хорошо едем. Укладываемся?» «Думаю, часам к двенадцати, со всеми запинками и остановками, будем на месте».

«Жигули» несут нас вдоль полей – жёлтых скошенных, чёрных – уже перепаханных, с хвостами и ботвой ещё не убранных овощей, скошенной красноватой на вид гречихой. Снуют в стороне юркие колёсные «Беларуси», урчат трактора. Чертанцев осторожно съезжает с дороги на окраину поля и мягко едет по накатанной чёрной полосе. «Давно мечтал, – роняет он. – Люблю ездить по такой дороге. Видал, какое богатство! Вот почему-то просо не вижу… ...раньше, помню, сеяли, хороший урожай снимали». Поля, гречиха, просо – это уже Башкирия.

«Внимание! Спящих прошу проснуться, задумавшихся – очнуться: подъезжаем к Башкирии,» – так огласил нам Николай Александрович наш въезд в Башкирию. Оркестра для встречи не видно, лишь прошуршали мимо нашей машины несколько легковых с башкирским номерами; спящих среди нас не было, а поэтому я и Николай Романович с нетерпением уткнулись в стёкла. На холме впереди вознеслись с обоих сторон дороги серебристые столбы с одинаковыми надписям «Башкирия». «Ага, наглядно и доходчиво». «Жигули» взлетели наверх и... ...асфальтированная дорога кончилась, перейдя в щебёночную. На мой недоумевающий взгляд Чертанцев отвечать не торопился: «Как обелиск, понравился? И дальше у них, для сведения, также отлично оформлены указатели названий населённых пунктов. В глубинке, там, правда, попроще. И прошу, когда едем через деревни и посёлки,обратить внимание на дома – те же, деревянные, как у русских, но большинство обшито тёсом, дома украшены, празднично покрашены и нарядно оформлены. Вот и отличие, а говорят ещё, что башкир невосприимчив к красоте. Объявили конкурс по Башкирии на лучший дом, деревню, район – и есть наглядный результат...»

За окнами машины виднелся уже совсем другой пейзаж – тихие поля, ласковые и спокойные берёзовые леса, колки, перелески, сглаженная холмистая местность. Я вздрогнул – мелькнул ряд лиственниц, таёжных деревьев, частью уже красноцветных и кое-где голых. «Откуда? Искусственно посажены и выращены. В этих местах тайге нет места, здесь царствует осина, сосна, дуб, берёза, ольха». «Впечатление такое, – продолжил Чертанцев, – что попадаю в Подмосковье. А? Согласны? Уютно, хорошо. Так вот, насчёт асфальта: тут на границе есть село, где вечно «пасутся» русские, пользуясь его «Сельхозтехникой» и тому подобное; брать село не хотят, своих, говорят, хватает, а башкирам этот колхоз тоже за ненадобностью; к чему тогда благоустраивать... Но скоро будет и асфальт».

Башкирия, Башкирия, вольный край! После небольшого привала в лесочке, где удалось найти несколько груздей, едем дальше. За окном «Жигулей» мелькают и врезаются в память отдельные кадры и пояснения Чертанцева. Вот Ай; обмелела сейчас; с каждым годом роет эта некогда полноводная и болгатая река свой глиняный обрывистый берег... ...добралась и до одного из домов на берегу – висит над обрывом плетень, скособочился дом. На краю бывшего райцентра Дуван ипподром (издавна Башкирия славилась своими рысаками), где в праздники по договорённости между колхозами проходят соревнования жокеев. Ходят слухи, что жокеи неответственные соревнования выигрывают по очереди – призы, будь то баран или тридцать рублей, пускают в круг или тащат к родне. Но уж на представительных розыгрышах отметают все сговоры прочь.

«Николай Александрович, так вы, значит, местный, – из Башкирии, родом с Тастубы?» Чертанцев располагающе чуть повернул голову. По виду его можно было догадаться, что его не смущает такое происхождение. Что о нём могут подумать, что он, Чертанцев, предки которого вышли с северного русского Приуралья – то ли из Перми, то ли с Вятки – башкир по национальности? Пусть даже и башкир, ничто от этого не меняется. Родина есть родина и его, Чертанцева, родные места в Дуванском районе Башкирии. Русский по национальности, родился в Тастубе, там прошло его детство, а затем трудолюбие и тяга к знаниям помогли закончить ему Свердловский горный институт и стать инженером подземных работ. Вот только вопрос возникает: почему Чертанцев, житель степей и ухоженных лесов, в глаза не видевший шахт и карьеров, связал свею жизнь с горной промышленностью? Николай Александрович улыбается, неопределённо отвечает; «Видно, судьба. Не всё в жизни так, как в мечтах. Но не жалею. В институт попал не сразу – ремесленное училище, работа, а уж потом институт».

Вдоль, дороги с обоих сторон тянутся небольшие траншеи-закопушки. Предприимчивые башкирские дорожники при ремонтных работах на дорогах используют придорожные залежи конгломерата и дресвы: копни, пройди бульдозером, и на тебе – готовый щебень. Не надо дробить, задействовать транспорт на дальнюю, транспортировку. Удобно, выгодно... и в дно автомобиля на такой дороге аммортизируют небольшие камни. Миллионы лет назад здесь разливалось древнее Пермское море, от которого и остался конгломерат из окаменелостей древнейшего мира...

«Тастуба,» – объявил Чертанцев. Мы едем по центральной улице этого села. Слева и справа остаются дома и небольшие переулки и улицы. Местные жители по укоренившейся привычке делят село – для удобства – на районы Зайцево (живёт много Зайцевых), Ардаматово и другие. Для нас же село являет единое и неделимое целое.

Как таковой центральной площади в Тастубе нет. В селе есть деловой центр, он же и центр культурной жизни одновременно, – через это искусственное скопление зданий проходит та же дорога, которая рассекает село. Здесь, в центре села, нет большого пространства для демонстрантов и праздничной толпы, и всё же, при всём при этом, не возникает чувства неустроенности, стеснённости и желания дальнейшего транзита. Центру Тастубы не характерно праздное времяпрепровождение, но здесь есть, где посидеть – к услугам скамейки, сквер, на что посмотреть – пейзаж и здания центра, что оценить. Полезное соединено с приятным – неумолимая закономерность нашего времени чётко прослеживается в архитектуре центра. Приятно глазу, отдыхает душа, старое навевает воспоминания.

Если идти в центре по эллипсоидному маршруту, что мы увидим следующее: по одну сторону дороги – правление колхоза, далее сквер памяти погибшим в Великую Отечественную войну, рядом со сквером – старинный двухэтажный дом с большим приусадебным двором; через дорогу, напротив старинного особняка, промтоварный магазин с возводимой двухэтажной пристройкой; чуть в глубине, за магазином и старой столовой, здание новой столовой, практически уже законченное. Но не будем сбиваться: рядом с магазином двухэтажная из белого силикатного кирпича школа – расположена прямо напротив здания правления колхоза; около школы – небольшой обелиск участникам гражданской войны. И замыкает центр села дом культуры – бывшая церковь, перестроенная со временем; за ним высокая гора, без единого деревца, которую подпирает соседний холм – между ними неглубокая седловина.

Председателя, несмотря на субботний день, в правлении нет. «Где-то на территории колхоза,» – отвечают нам в правлении. Мы, подобно экскурсантам, медленно обходим красивое двухэтажное здание правления колхоза. Внутренняя отделка со вкусом, изящно; небольшое фойе на втором этаже в зелени пальм, стоят кресла, журнальные столики. Всё наглядно, доступно и понятно: столько-то колхоз дал, такие-то у него обязательства – об этом красноречиво говорят плакаты и обязательства на стенах и стендах. На первом этаже располагается сельская власть, у входных дверей стоит... порыжевший и облезлый, портящий вид, диван... видно, изготовления времён наших праотцов. Однако, эта деталь не умоляет мощи и величия колхозного правления и его дел, скорее, воспринимается как мелкая досадная деталь, попавшая сюда по недоразумению. «Надо ждать, – Чертанцев идёт впереди, мы за ним. – Должен же он появиться в правлении. Каждый год езжу сюда на «побывку», и каждый раз такая история. Неугомонный, вечно строит, мотается по делам... изловить его трудно». «По времени – обед. Он рано встаёт?» Он – имеется в виду председатель. «Как обычно – это рано. Не чета нам, городским... за колхозным хозяйством нужен глаз, с неба добро не падает». Мы идём обедать в колхозную столовую, животы поджимаем; обед приличный, можно назвать даже вкусным, но по цене не уступает городским столовым. Много мух. С чувством исполненного долга выходим из маленького обеденного зала на улицу, а Николая Александровича«перехватывает», как оказалось, незнакомая ему, но знающая его старая женщина. У них начинается разговор, отдельные фразы которого доносятся и до нас. «Я помню вас, вы тогда ещё маленькие бегали ватагой».«Было такое, – соглашается Чертанцев; ему самому под пятьдесят лет. – Давно это было. Я Тастубу покинул четырнадцатилетним пареньком, много тут изменилось с тех пор –повзрослели местные жители, понаехали новые семьи. Да и село расстроилось чуть ли не заново». Старуха соглашается и толкует про своё: «Тринадцать детей у меня. Вот старший лётчиком был... Ну, это, летал на самолётах. Испытывал их. Рано на пенсию отпустили». И она называет приличную цифру пенсии сына.

Стоим около «жигулей». «Может проедем, поищем его?» «Где искать-то? Хозяйство большое, под двадцать километров. Посмотреть разве что на току и ферме, что недалеко отсюда. Опять же, слышал, они новую ферму построили,» –Чертанцев показывает в противоположную сторону. Молча закуриваем и смотрим на сквер памяти погибшим в Великую Отечественную войну. Почти двести человек война вырвала из села, похоронив их на далёких полях битвы. Чёткими рядами стоят фамилии погибших на стене мемориала, над ними неувядаемые бронзовые дубовые листья. Много, очень много горя принесла война в Тастубу: побиты и покалечены молодые и трудоспособные мужчины, поседелии надорвали здоровье колхозные женщины, голодными холодным было детство ребятишек.

Там, в длинном списке мемориала, значится и отец Чертанцева, погибший где-то далеко на западе.

До войны Чертанцев – старший был заведующим молочной фермой. Чтобы стать специалистом своего дела учился два года в Бирске. Приезжая на «каникулы», привозил своим сыновьям гостинцы – пряники, от которых они были в таком восторге и таких последующих воспоминаниях, которых сейчас не встретишь, купи даже единственному сыну американские джинсы и дублёнку враз. Суровое было то время, и тем лучше умели радоваться и трудиться люди. Много временя Чертанцев отдавал ферме – пристроил к делу ветряк, предполагая внедрить автоматические поилки, да и других задумок хватало. За два года до войны Чертанцевсо своими телятами ездил в Москву на сельскохозяйственную выставку. Это ли не почёт и уважение передовикам? А как дружно проходили субботники или шла работа у девчат его фермы; со смехом, с шутками-прибаутками, огонь в душе и теле – праздник, одним словом. И мечтал Чертанцев облегчить им жизнь, очень уважая технику и часто думая о будущем… Не успел.

Около гаражей, пристроенных к правлению колхоза, Чертанцев видит главного агронома. Между ними возникает разговор. Среднего роста человек, с виду медлительный, с задубелой кожей на лице что-то говорит Николаю Александровичу, и тот в ответ согласно кивает головой. Мы подходим к ним, здороваемся за руку с главным агрономом. Завязывается общая беседа, перескакивающая с колхозной жизни на городскую тему. «Зерновые убрали. Картофель? Нет, ещё не приступали».«Помощь будет откуда?»«Скорее нет, самим на себя приходится полагаться. В этом году картофеля не так много посадили. Школьники наши будут его убирать». На дворе – начало сентября, в городе ученики пойдут в школы, а сельские ребята будут встречать начало учебного года в поле; ничего не поделаешь, даром ничто не даётся. «А председатель сегодня на своей мотается, его«ГАЗик» сломан и стоит. Вот он,у дверей бокса, ремонтируется, а шофёр, наверное, на обед ушёл». Чертанцев благодарит агронома, тот садится в «ГАЗик» с надписью на дверце «колхоз «Искра», а мы идём к «Жигулям».«Во, человек, – искренне говорит Чертанцев. – Дело знает, мужик работящий. Из колхозных полей сделал картинку! У них с председателем полное разделение труда: председатель ведёт живую работу с людьми –совещания, встречии тому подобное, ведает финансами, проверяет ход работ, действует по линии снабжения, уделяет огромное внимание строительству – в этом вы уже убедились, а главному агроному – работа в поле, начиная от людей, кончая бесперебойной работой механизмов и машин. Понимание между двумя этими людьми– полное и взаимное,хотя иной раз председатель и«дерёт стружку» с агронома».

Мы едем на автомобиле мимо Дома культуры, затем, по одной из сельской улиц, мимо недостроенного каркаса здания, возводимого из железобетона. Вот справа остаётся наполовину выстроенный остов какого-то строения – будет то ли гараж, то ли что другое; на весовой тока зеленеет свежей краской металлический агрегат. «Недавно поставили. Что это? Дозатор, элеватор, бункер, весоизмеритель??» – на вопрос нам ответить не успевают, так как автомобиль едет дальше. Ищем председателя, высматриваем его машину на зернотоке, ферме, в ремонтных мастерских, на автозаправочной базе... мимо снуют бензовозы, колхозницы с тяпками, трактористы и шофёры в промасленной одежде, и даже недоверчиво косящий на нас младший сержант милиции. Отчаявшись, возвращаемся назад. Николай Романович кричат: «Вот он, едет. Едет по дороге с Вознесенки». Дома нагорной части заслоняют нам вид,но когда наконец возникает между ними просвет, мы видим, как тёмно-вишнёвая «Волга» ГАЗ-М24 – шикарная машина – стремительно летит по направлению к центру села.«Теперь не уйдёт,» – хладнокровно говорит – кому? и для чего?– Чертанцев, и добавляет газ. Стрелка на спидометре дёргается резко вправо.

Председателя догоняем только возле его дома, когда он, оставив «Волгу», неторопливо направлялся к калитке. «Сигналь, сигналь,» – подсказываем Николаю Александровичу, но он медлит и как-то странно улыбается.

Председатель оглядывается, видя, как к его машине подкатываются тёмно-синие «Жигули», задерживает ногу, уже перенесённую через приступку калитки; Чертанцев спешит ему навстречу, за ним и мы. Здороваемся. Рукопожатие председателя крепкое, глаза спокойно смотрят на нас, волосы коротко подстрижены, ив чертах лица неуловимо проскальзывает что-то жёсткое – печать трудных сельскохозяйственных будней. Он радушно и чуть устало кивает Чертанцеву, осведомляется о цели приезда. «Надолго? Когда прибыли?»Николай Александрович отвечает: «Хочем дела завершить, и сегодня же обратно». «Что так?» «Время дорого». «Это у вас-то, городских? Ну-ну, я шучу, время – оно всегда дорого. Обедали?» «Поели в вашей столовой. Ничего, вкусно». Председатель оживляется: «А новую не видели? Какое чудо мы отстроили, а!! Из района даже приезжали смотреть. После обеда покажу. Значит...... обедали, правда?, а то, может, зайдём, ко мне, пообедаем? Ну, тогда, Николай Александрович, жди меня, подойду к правлению. Попью чай и подхожу».

Я знал из собственных наблюдений, сколько длится обед у многих крупных руководителей хозяйств. Часа два, не меньше. Такие люди не торопятся: обстоятельный обед, неторопливые чаи, перекур, газета или послеобеденная дремота. Да и сам Чертанцев подтвердил: «Любят они это, часа по два перерыв делать. И, в общем-то, правы: подъём у них в пять-шесть часов утра –и почти сразу включаются в работу, после обеда – работа допоздна; в понедельник-работа, во вторник – работа... ... в субботу – тоже работа, которая часто и в воскресенье продолжается».

Председатель обедал ровно сорок пять минут. И оказался некурящим. «Шалит здоровьишко, – заговорил он, усевшись на скамейку перед зданием правления между мною и Чертанцевым, – не те уже годы, а?» Они вели разговор, а я, оказавшись барьером между ними, чувствовал себя «не в своей тарелке». Подошёл агроном – тоже с обеда, – грузно сел рядом с нами. «Ты,– обращаясь к нему, сказал председатель, – не забыл предупредить зоотехников? Со школой разберись, ребята за помощью приходили». Темы колхозной жизни мешались с производством, затрагивали личную сторону, дела колхоза, ход уборки, затем перескочили на устройство прилежащего к правлению небольшого скверика. Площади сквера, разные по форме, были ограждены красиво оформленным штакетником, а цветники, расположенные непосредственно у самого здания, окантовывались невысокой красивой чугунной оградкой. Председатель задумчиво смотрел на скверик: «Раньше всё коров гоняли, так и тянуло их сюда, под наше крыльцо. Надоели они, будто нет им корма в другом месте. Взял и огородил штакетником. Ничего, вроде бы, смотрится. Думали, берёзки не приживутся... а какие стали!» В зелёный газон травы скромно вторглись и горделиво стояли в одиночестве подсолнух и росток кукурузы. «Для чего они здесь? Показываете, что садите?» – шутливо спросили. «Агронома штучки. Шучу. Просто, когда садили – трава-то сеяная – вот и попали они сюда. Столовую новую видел? Отделку закончили, скоро открывать будем. Развяжемся с уборкой, и под ноябрьские праздники с новой столовой будем». Председатель встал: «Пошли  посмотрим. Садись в машину. Я сейчас».

Николай Романович пропал где-то в правлении – заканчивал деда, а мы направились к председательской «Волге». До столовой было недалеко, но председатель не любил даром терять время. Что же в таком случае он тратил драгоценное время на нас – предвижу такой вопрос. Будет и ответ – самому своё примелькается, а чужой глаз – свежий, подскажет, заметит, быть может, даже поможет. Мы осмотрели новую столовую, окинули со стороны взглядом пристрой к магазину, школу. Н-да, размах у председателя был. Есть и вкус, находит и средства, не жалеет своих сил для благоустройства села.

Длинное двухэтажное здание школы. Раздолье для детей. Внутри отделка и оборудование классных комнат выполнено так, что настраивает колхозных ребят на хорошее отношение к учёбе, внушает уважение к родному селу и его производственным успехам. К школе пристраивается спортзал. «Инвентарь уже закуплен, – скупо роняет председатель. – Без зазрения совести говорю – всё есть».

Магазин. Неплохой ассортимент промтоваров. Необходимое для жизни селян и основные товары в продаже имеются. «Закончим двухэтажную пристройку к магазину и, – глава колхоза улыбается, – тогда не уступим раймагу».

Глядя на него, на душе становится светлее. «Что за человек, – думаешь про председателя: – Оптимист. А ведь два десятка лет назад Тастубинский колхоз чуть ли не силой пытались загнать под ранг совхоза. Тяжело было: хозяйство в упадке, люди волком смотрят,  жизнь их бедна».

Семнадцать лет стоит председатель у руля колхоза, который при его правлении давно уже вышел из прорыва и числится крепким. Сам председатель награждён многими орденами и медалями. В этом году погода не баловала – сухо, мало дождей, урожай против прошлогоднего низок... нечем в зиму кормить колхозный скот. «Уйду, – с раздражением делает заключение председатель. – Надоело. Нервы сдают. Сердечко пошаливает». Трудно судить сейчас про него – быть может, и уйдёт; а скорее не покинет он свою беспокойную работу, душой прирос к колхозу.

Дом у председателя под стать своему хозяину: не сказать, что дворец, но большой и просторный, обшитый аккуратно планкой, выкрашен в приятный жёлтый цвет. Видно, председатель привык держать в порядке не только колхозное хозяйство, но и своё. Всё правильно – когда надёжен тыл, и на фронте держишься увереннее. Был Чертанцев как-то у председателя в гостях, подивился современной обстановке, порадовался обилию за столом, побаловался коньячком; обмывал в скромной обстановке тогда новый орден председателя.

Из здания новой столовой мы вышли с восторженными глазами. Было там чему удивляться. Пожилая колхозница, на пенсии, но так ещё и не вошедшая в жизнь пенсионерки, открыла нам входную дверь, да так и ходила за нами по столовой на правах смотрителя и подмечала наши восхищённые взгляды. Двухэтажное здание с фасадом в рельефных блестящих металлических выпуклостях – пирамидах; дверь, наборная из деревянных реек, с узорными металлическими стяжками; внутри, как и полагается, обеденный зал с высотой на оба этажа, подсобные помещения столовой, кабинеты, банкетный зал. Составлены в угол ещё не распакованные для столовой стулья-кресла; полированные столы; резьба по дереву–целые панно, барельефы, наборные картинки; чеканка по меди и нержавейке; стены в штофах, обтянутых материей, пластиком, металлом; банкетный зал представляет миниатюру мира прекрасного и неповторимого…

Мы постояли у столовой. Председатель переговорил на прощанье с Чертанцевым о делах, подошёл попрощаться со мной. Он уехал на «Волге», закрутив вслед хвост пыли, а мы, не торопясь, побрели к своему автомобилю, где ждал закончивший дела Николай Романович. Теперь можно и домой – до свидания, загадочная и так тронувшая душу Тастуба. Стоп, опять же – не будем торопиться.

Осеннее ласковое солнце заливает село. Тастуба живёт. Проносятся машины с крытыми брезентом кузовами, идут люди, хлопают двери правления колхоза. Из школы, весело хохоча и переговариваясь очём-то своём, ручейком выбегают ученики. Прекрасная пора детства – у них, советских детей, есть всё; они обуты, накормлены, их обучают знаниям, годы их безоблачны, а школьная дорога без крутых поворотов и ухабин. И главное, главное – у наших детей есть детство. Не на словах, наяву, реальное, осязаемое! Да и село расстроилось, колхозник «Искры» встал на «ноги», обеспечен и трудоспособен. Хорошо... но, чу! –что это? – будто дымкой покрывают село воспоминания прошлого. В памяти Чертанцева и его ровесников всплывают предвоенные и военные годы, они цепки, нестираемы, их не вычеркнешь из жизни – воспоминания того времени,которому минуло уже почти четыре десятка лет. Времени, которое было детством Николая и ватаги деревенских ребятишек.

Вместительный двухэтажный особняк с большим приусадебным двором,что стоит сейчас у сквера памяти погибшим в Великую Отечественную войну.О нём речь пойдёт особо.Если говорить высокими словами, то этот дом мог бы идолжен стать музеем Тастубы, ибо он – живой свидетель становления села.Здесь жил богатый лавочник; после раскулачивания в особняке один этаж занимала школа, другой – правление колхоза. Вот так вот – не та большая и красивая школа, что сейчас,не то вместительное и удобное правление,что гордо высится у дороги. Не то,не то...

А вот ещё один молчаливый свидетель – гора Тастуба, что гордо стоит на краю села.Она многое помнит и знает.Когда-то,на самой её вершине,стояла небольшая часовенка... время и ватага озорных мальчишек разнесли её вдребезги,не оставив камня на камне. Здесь, по седловине горы в гражданскую войну проходили окопы,где, зарывшись,белогвардейцы вели губительный кинжальный огонь по наступающим из села красноармейским цепям.

Погуляли в своё время в Тастубе белогвардейские сабли...Когда в селе выбирали председателя сельсовета – первого за всю его долгую историю, по стране уже гремели схватки Красной армии с белогвардейцами. Погромыхивало и рядом. На собрании говорили много, спорили до хрипоты, дело дошло до драки между беднотой и кулачьём,которыми село было не так богато, но нрав которых был одинаков по всей бывшей Российской империи. «Голодранцы! – орали они. – Общиной править решили, а? Так что ли? А грамотёшки у вас хоть хватит?» Грамоты и на самом деле не хватало: кто был пограмотнее –тянулся в город, бастовал, давно уже дрался в рядах красноармейцев. «Научимся, – кричала в ответ голытьба – а ими была вся Тастуба. – Эк, невидаль!» Выбрали своего, вручили ему волостную печать. «Вот тебе знак власти, скрепляй бумаги ей, – объяснили своему первому председателю, неграмотному, но своему в доску, бедняку. – Главное, не робей! Поддержка от нас тебе полная!» Власть он «держал» два-три месяца, до тех пор, пока в село не ворвались белые. Погуляли они на славу –побаловались и посвоевольничали с местными бабами и девчонками, вырезали активистов и комитетчиков, смутьянов и гонителей старого порядка. Спаслись немногие: председатель сельсовета вовремя уполз в коноплю и там отлёживался трое суток, и после такой эпопеи наотрез отказался вновь встать у «руля».

Многое видела гора Тастуба. В её недрах копали охру. Разноцветье какое–жёлтая, красная,да жирная какая. Брали её, охру, из закопушек, мельчили, просеивали, снова перетирали. Готовили краску на подсолнечном масле. Годами стояла и не теряла вида.

Когда в Тастубе создавался колхоз, не обошлось и без единоличников. Глядели на них свирепо и, быть может, поступили с ними чуть несправедливо – нарезали им землю в ложбине гор. А какая там земля – уклон, заросший окоп, всё клочки и клочки... удельные наделы. Уж потом, когда колхоз набрал силу, остались те удельные наделы безнадзорными, да и окрестные маленькие деревеньки прекратили своё существование – перебрались их жители в Тистубу.

А Дом культуры? Бывший оплот «за веру, царя и отечество…» Молодёжь безсожаления крушила кресты, рушила колокольни. Со временем здесь пристроили второе крыло, сделали новый вход, повесили огромное полотно с портретами мировых вождей.

Есть о чём рассказать Тастубе. Кто только это сделает, кто отважится? Быть такого не может, чтобы не нашлись. Иль пишется где уже?  Но в полной ли мере?

Мы проезжали мимо комбикормового тастубинского завода.«Известен в районе своей продукцией, – кивнул Чартанцев. – Интересен здесь производственный процесс – ну точь-в-точь маленькая дробильно-обогатительная фабрика. Процесс единый, разве что технология здорово отличается. Знаете, кто здесь директор? Однокашник мой. Старше меня на семь лет, но вместе с другими озорничали мы на селе. Его год рождения был последний призывной на Отечественную. Имеет приличный «иконостас» наград, ранения, контузию и до сих пор неунываемый характер. А хотите, покажу вам любимое место моего отдыха? Здесь недалеко, за селом». Мы выразили согласие.

«Жигули» вильнули с дороги, поехали по просёлку между сенокосных угодий. Вокруг было тихо, ветер едва шелестел начинающей желтеть кроной берёз, приятно пахло лесом, полями и свежестью. Отдыхать здесь было хорошо. Чартанцев потянулся,  раскинул руки, будто хотел обнять свои родные места: «Да, были дела! Лазили и по огородам. Помогали родителям. Ходили в ночное. Доламывали на горе часовенку. Помню, не было на ней тогда только крыши, лишь торчали стропила. Ну мы её и начали... …кончали уж другие. Любимым занятием мальчишек было бросать патроны или жечь порох из них на костре. Много осталось их со времён гражданской войны. Раз даже кто-то из нас нашёл снаряд от пушки, а я в подвале дома нашёл… турецкий пистолет прекрасной работы 18-19 века, который после двух щелчков сломался и был продан нами, братьями, соседу-кузнецу за десятку. А ещё нашли там маленькую пушчонку – церковную, – сделали ей лафет; слава богу, пороха хватало, и лупили из неё камнями, болтами и прочим.Стену часовенки пробивало запросто. Просто это занятие не обходилось – двоим из нашей ватаги пообрывало по несколько пальцев на руках, одному выбило глаз.Тяжёлые времена настали, когда грянула война…»

«Теперь к другу, – объявил Николай Александрович. – Есть у меня здесь такой: голова –палата, руки– золотые, прирождённый механик и уважаемый за это в селе человек. Имеет двухэтажной дом, хозяйство, деньги, счастлив». Чертанцев смеётся: «Сам помогим быстрее найти друг друга. С тех пор его жена чуть ли не молится на меня, а сам он, философ по натуре, готов со мной спорить о жизни хоть де утра. Что часто и бывает...Спросил недавно его, что машину не берёт. Ухмыляется в ответ, говорит, что не устраивают его «Жигули», тем более «ЗАЗ», эта «игрушка». А «Волга» – расстройство, больше будешь думать о том, как её беречь, чем ездить на ней».

Встретили нас радушно, усадили за стол. Хозяин, только что из бани, достал из холодильника бутылку водки. Сам не пил, отшучивался: «Для нас, сельских, сейчас сухой закон. А вам что?» К первоначальной закуске – местная и характерная особенность – были поданы сметана, какие-то солёные или маринованные ягоды.

Времени шёл уже двенадцатый час, когда мы наконец собрались окончательно покинуть Тастубу. Улицу прорезал свет от лампочек на столбах, было тихо, и в большинстве домов уже отдыхала. Мы тронулись в обратный – конец не близкий, двести километров – путь.

Нои это ещё не всё. Перед глазами стоит двухэтажный старинный особняк в центре села, бывший в своё время резиденцией богатея-лавочника. С этим домом у сельчан связана ещё одно, довольно-таки необычное событие: здесь проходили съёмки отдельных сцен известной киноленты «Вечный зов» по одноимённому роману писателя Иванова. Вспомните купца Кафтанова, его повесившуюся жену и его «загулы» про братьев Фёдора к Ивана Савельевых. Для съёмок вырезали и прибили железного петуха – они сейчас там «кукарекает», земляной полбольшого двора покрыли дощатым настилом – выпросили у председателя на время съёмок, одну из каменных стен нижнего этажа перекрыли новый бревенчатой стенкой – так и по сей день стоит, подновили двери амбаров, конюшню, навесы на дверях выполнили под купеческую старину. И развернулись во дворе особняка интереснейшие события...

За стеклом дверцы «Жигули» прощально мигнул последний огонёк Тастубы.

 

 

 

ВЕХА ВТОРАЯ. ПРОШЛОЕ.

 

И нас обратно в прошлое ведут…

Что вспоминать, дело прошлое…

 

У Чертанцева со Свердловском связано очень многое. «Вторая родина, – шутит он. – Родился на первой, крестился на второй... В уральской столице кончил институт, мои дочери, глядя на своего папу-горняка, учились там же». В умных глазах Чертанцева светится добродушная усмешка. «Старшая – обогатитель, младшая – геофизик. С сыном мне не повезло – жена не одарила таким счастьем. Мне его дочери заменили, пошли по горняцкой лини. Доволен ими. Старшая заделалась поэтессой, печатается в журналах и газетах, скоро выйдут отдельной книжкой её стихи. Как мне не быть счастливым и довольным?» Николай Александрович улыбается. С ним легко и приятно разговаривать. И вообще, так и тянет к этому обаятельному человеку. В настоящее время он работает начальником шахтостроительного участка. «Дорабатываю подземный стаж, забочусь о пенсии, –Чертанцев с удовольствием потягивается. – Жена начинает ворчать, видимся редко, скучно ей одной дома. Что такое встречи раз в неделю? И так третий год. Но ничего, скоро конец. Свердловск? А что Свердловск?» Николай Александрович перевёл глаза вдаль, взгляд его стал невидящим…

 

***

Центральный почтамт в Свердловске – место многолюдное, шумное. Издалека видно это здание/недалеко от берега городского пруда/ с надписью по синему фону вывески «Почта. Телефон. Телеграф». Николай, студент пятого курса горного института, выскочил на остановке из трамвая и побежал по тротуару, засыпанному свежим снегом, к почтамту. Чертанцев торопился, дел много – дать телеграмму, вернуться в общежитие, сходить поужинать в столовую, переписать несколько лекций. И мало ли ещё чего непредвиденного, всего не предусмотреть. Он встал в очередь, ощущая всем своим продрогшим телом благодатное тепло помещения почтамта. Стоял неумолчный гул, раздавался стук дверей, шарканье ног. Николай с любопытством огляделся, будто намереваясь отыскать что-то новое для себя. Люди приходят и уходят, а остальное что может измениться? И вдруг застыл в немом изумление. Сзади толкнули, мол не зевайте, молодой человек, очередь двигается, а вы встали как вкопанный. Чертанцев механически шагнул вперёд, не спуская взгляда с человека в армейском белом полушубке с сержантскими лычками на плечах, стоявшегов очереди впереди Николая на несколько человек. Было в этом солдате для Чертанцева что-то до боли знакомое. Николай сделал небольшой шаг в сторону и попытался сбоку заглянуть в лицо незнакомцу. Удалась с трудом, но память мгновенно и услужливо подсказала, что Николай прав. Надо подойти, спросить, но червь сомнения зашевелился в студенте. «Может, обознался? Откуда ему здесь быть, какими ветрами?» Когда Чертанцев поднял голову и решил заговорить с военным, того уже не было. Оставалось только ругать свою нерасторопность и мнительность.

За зимою пришла весна, а для Николая настала пора дипломирования. Нежданно-негаданно в гости приехал старший брат, и они вечером отправились гулять в центр. По пути зашли на почтамт, потребовалась брату. Чертанцев стоял около стола и со скучающим видом ждал, пока, старшой закончит свои почтовые дела. Вспомнилась та зимняя несостоявшаяся встреча со старым товарищем. Интересно всё же, он был или показалось? Что делал здесь, в Свердловске? Взгляд блуждал по суетящимся людям, пока не выхватил из толпы человека в белом армейском полушубке со следами споротых погон. На плечах ещё чётко были видны метке от погон, говорившие Николаю, что их обладатель относительно недавно перешёл в разряд гражданских лиц. Чертанцев решительно пошёл в направление этого человека. Сомнений уже не оставалось, и он ни на миг на выпускал его из поля зрения.

«Голышев!?» Тот обернулся, недоумённо смотря на Чертанцева: «Да, Голышев». «Николай?» «Да, Николай Голышев». «Ну, здравствуй!» – И рука сама потянулась вперёд. «Извините, но я вас не знаю». «Забыл? А ты попробуй вспомнить, Николай!» Было заметно, как напряглось лицо Голышева, как его глаза пристально смотрели на Чертанцева. Но вот изумление и радость засветились в Голышеве, и он негромко вскрикнул: «Новосибирск!? Ты, Коля? Чертанцев! Здравствуй. Не узнал тебя, виноват. Да и как узнать, если тогда нам на двоих было тридцать или что-то около этого лет. А сейчас…» Голышев восторженно оглядел своего старого товарища по былым скитаниям. «Где ж ты сейчас, Коля? Спрашиваю так, потому что имею права на прошлое...» Они переглянулись как два старых закоренелых заговорщика и расхохотались, громко хлопая друг друга по плечам и не обращая ни малейшего внимания на окружающих. Невольно около них образовался вакуум, иэто при тесноте-то почтамта! Подошёл старший брат. Познакомился. «Откуда знаете друг друга?» – спросил.

– Вместе в Новосибирске в техникум поступали, – ответил Чертанцев. – Коля, а ты? Как, что?

– Демобилизовался.

– Я так и подумал.

– Устроился работать на «Уралмаше», собираюсь поступать в консерваторию. Не забыл, что я музыкой занимаюсь? Люблю её. А ты? Что не отвечаешь на вопрос?

– Студент. Учусь. Точнее заканчиваю, делаю диплом.

Немой полувопрос застыл в. лице Голышева, он что-то хотел сказать, но, видно, поперхнулся. Так они смотрел на Николая Чертанцева, вспоминая их совместную прошлую абитуренщину и его, Чертанцева, фразу сказанную ему по окончанию сдачи приёмных экзаменов. Вспоминали оба…

***

После окончания семилетки Коля Чертанцев поступил в Юрюзанское ремесленное училище №21 и одновременно начал ходить в вечернюю школу. Мать и старший брат его жили в это время там же, в Юрюзани, и всячески поощряли и старались помочь Коле в его тяге к знания. В 1948 году Чертанцев-младший кончил ремесленное училище и в числе так называемого «пятипроцентного отбора», как отличник, получил право для поступления в техникум трудовых резервов.

Порадовалась мать, сильно, с чувством пожал Колину руку старший брат. Благословили, что-то собрали в дальнюю дорогу, пожелали «ни пуха, ни пера». Послав по традиции «к чёрту», Коля натянул на себя бумазейный лёгкий кителёк, одел фуфайку, закинул котомку за плечи и отправился на вокзал, откуда начался уже в самостоятельном исполнении его жизненный марафон.

Их, «удачливых пятипроцентовиков», собралось в Челябинске более тридцати человек со всех концов области. Занимались с ними почти месяц – напоминали, объясняли, вдалбливали, заставляли учить, понимать, и, наконец, в конце июля, несмотря на все соблазны лета и городской жизни, они сдали предварительные зачёты все до единого. Кого-то, быть может, и «вытягивали за уши» из малопонятной и неудобоваримой трясины геометрии и физики, но, в общем, ребята показали себя грамотными и стоящими парнями, начиная от четырнадцати-пятнадцатилетних юнцов, у которых, казалось, мамкино молоко ещё на губах не высохло, до двадцатидвухлетних парней, прошедших войну в тылу по «броне».

После зачётов им объявили, что согласно указаний министерства трудовых резервов половина группы отправляется для сдачи приёмных экзаменов в Саратовский техникум, остальные – в Новосибирский.

– После сдачи экзаменов, – сказал в заключение директор подготовительных курсов, – и после прохождения конкурсной комиссии любой из вас может стать студентом. Ваше большое предназначение в будущем – воспитывать молодёжь в ремесленных училищах, работать мастерами и высококвалифицированными рабочими на производстве. Думаю, что многие высоко пронесут свои трудовые знамёна по жизни.

Поднялся неописуемый шум. Особенно старались «молокососы», «старички» вели себя поскромнее, но и они с трудом удерживали радость. Директор, призывая всех к тишине, поднял руку: «И в заключение пару слов. Получайте на дорогу сухой паёк, литера для проезда – и вперёд. Старшими по группам едут: в Новосибирск – Николай Голышев, в Саратов – … Зачитываю списки, кто куда едет. Вы должны уже знать, но я напомню ещё раз. Итак, в Новосибирск направляются: Голышев, Виноградов, Шершов… Чертанцев…» И звучали фамилии, фамилии, фамилии. Шестнадцать человек ехали в Новосибирск, остальные в Саратов.

Гурьбой повалили на выход из класса. Старались вырваться впереди всех, с тем, чтобы мчаться за обещанными продуктами. Куда идти – пока мало кто знал. Да это и неважно, всё образуется, утрясётся, узнается. У дверей вырос парень. Перекрывая шум своим хорошо постановленным голосом, он громко крикнул: «Я – Голышев. Кто в Новосибирск – прошу остаться в классе». Несколько человек, вылетевшие из «пробки» в коридор, ринулись обратно. В дверях столкнулись два яростных потока.

…Забрались в вагон, и под стук колёс начали устраиваться. Чертанцев развернул кулёк с сухим пайком и с удивлением обнаружил, что от него идёт не очень приятный запах.

– Что это? – забормотал он, чуть не плача.

– Что это? Как что? – С усмешкой поддел сосед. – Сухой паёк. Чего ты на него воззрился, ты попробуй его. Съел? Ха-ха-ха.

По вагону раздался шум, недовольные крики:

– Зачем нам подсунули гнильё?

– Ну и харчи! Свинья и та не стала бы жрать такой фураж.

– Яйца порченные, – бубнил недовольно парень – здоровяк, шахтёр из Копейска. – Сыр тухлый. Вот одарили.

Несколько подростков открыли дверь вагона и, устроившись на ступеньках, с весёлыми пересмешками бросали яйца в придорожные столбы. По вагону, растягивая аккордеон, шёл Голышев.

–Мастеровые. Что головы повесили? Иль в животах здорово заурчало?

На него смотрели угрюмо, выжидающе, заискивающе, невидяще. Кто помоложе и не очень голодный потянулись к музыке, Чертанцев и ещё двое парнишек зло швырнули на полки свои котомки и чемоданчики и полезли отдыхать, Виноградов ожесточённо пнул сыр и, открыв «тормозок», прихваченный из дома, начал при всех без стеснения жевать здоровенные куски хлеба и сала.

Качался вагон, колёса перестукивали на стыках, больно довило дерево полок и обшивки в бока и кости людей. Что бы там ни было – едем в Новосибирск. Прочь печаль, давай музыку. Аккордеон Голышева заливался без остановки. «На сопках Маньчжурии», «Прощание славянки».

– Давай ещё, – просили ремесленники. – Весёлое. Интересное.

– Можно, – соглашался Николай. – На аккордеоне я мастак. Даже фильм обо мне снимали. Смотрели «Здравствуй, Москва»? Я там и есть. Вот на своей самодеятельности я и вышел. Учиться, конечно, люблю, но музыка для меня – всё, жизнь. Не могу без неё.

– Николай, а ты откуда?

– Каслинское ремесленное кончал. Потом вот сюда послали, поощрили как хорошего общественника и ученика. – И без всякого перехода Голышев спросил: – Слышали? – и запел.

«Эх, озёра, широки озёра,

Мне вовек вас не забыть…»

… Разные судьбы предназначались для ребят, едущих в Новосибирск и Саратов. О первых мы уже немного знаем, едем с ними, а о вторых сейчас немного скажем, ибо простимся сними и не будем более знать о их дальнейших судьбах.

В Саратовский техникум из них поступили почти все. Им повезло – их техникум не «лихорадило», его не переводили из одного города в другой,как это случалось в Новосибирске. Ребята спокойно закончили учиться, повзрослели, поумнели,разлетелись по стране. А вслед за ними закончил Саратовский техникум тогда ещё неизвестный паренёк с улыбчивым, прекрасным и открытым лицом Юрий Гагарин. Так что, есть о чём вспомнить бывшим студентам саратовского техникума 1948 года поступления…

В вагоне гремел патефон. Около него суетились Виноградов и Голышев. С видным удовольствием шахтёр переставлял пластинки, крутил заводную ручку и, не переставая восхищаться, не спускал глаз со скользящей по круглому диску стальной иглы. «Твой что ли, Николай?» – спрашивал он Голышева. Тот утвердительно кивал головой, лукаво кося на шахтёра. Николай давно раскусил Виноградова, здоровяка и обжору, парня, однако, доброго, но малоразвитого. Поди поворочай уголёк в шахте – будешь есть за двоих, а желания и времени ходить в кино и читать книги останется с гулькин нос.

– А ещё есть пластинки? – Винограднов откусил сало и протянул Голышеву. – Будешь?

Николай, будто лениво, поднялся и вытащил из фанерного чемоданчика новую пачку пластинок.

– Гоняй, буйвол, просвещайся пока я жив. Интересно?

Виноградов поспешно сгрёб конверты с «музыкой» и сунул Голышеву в руки сало с хлебом. Тот сглотнул голодную слюну:

– Мне что ли?

– Кому же ещё.

В вагоне было шумно и весело от разговоров, песен, музыки. «Орлы! – закричал призывно Николай. – Доблестный шахтёр угощает нашу братву царской пищей. Чертанцев, дуй ко мне. Давай, ребята». С хрустом, перекрываемым музыкой патефона, уничтожались дары шахтёра.

Но не всё так хорошо, как пишется. По приезду их устроили в общежитие, по одиннадцать человек в комнату. Талоны на обед и ужин в столовую представляли в реальности нечто совершенно жидкое без примесей чего-либо твёрдого на первое, чуть хлеба, без мяса второе, закрашенный чай-вода, как прозвали третье блюдо местные остряки. Стало скучно после таких «щей», а жить предстояло немало – целый месяц на казённых харчах.

Техникум располагался в Кривощёково, на левом берегу Оби, и представлял собою трёхэтажное здание, второй этаж которого занимало ремесленное, а третий – непосредственно техникум. Красноречивый плакат на втором этаже убедительно доказывал «фабзайцам», что из них при упорном желании тоже могут выйти неплохие или даже хорошие люди, и даже более того… Всё, кто проходил мимо, читали – почему-то приостанавливаясь, громко и по слогам: «Берите пример с выпускника нашего ремесленного училища трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина». Читавшие замирали у плаката с немым восторгом. Когда последний проходил, начинали ломать головы – а если, особенно, ещё невнимательно изучили вывески у входа в здание: «Что, было ремесленное – стало техникумом? Или это всё же ремесленное? Тогда где техникум?» Более опытные абитуриенты, проходя мимо, ухмылялись над новичком.

Потекли дни подготовки и сдачи приёмных экзаменов. Днём в комнате, где жил Чертанцев, Голышев, Шершов и другие, стояла тишина, заполнялась вечерним гвалтом, монотонным бубнением зубрил, тихими беседами и азартными выкриками картёжников, без зазрения совести дувшихся в карты в дальнем углу. Поди поучи в такой обстановке! Да и как на грех ближе к вечеру начинало урчать в животе после столовских обедов и ужинов. Становилось невмоготу: денег нет, разжиться хотя бы куском чёрствого хлеба негде, родных дядей и тётей поблизости не имеется. Сцепив зубы, и заткнув уши руками Чертанцев «грыз гранит науки», а мысли его витали и тонули в съестном. И как-то днём – видно не у одного Шершова было такое настроение, как и у Коли Чертанцева, в этом смысле жил хорошо только денежный Виноградов, подкармливающийся на базаре– Шершов двинул клич:

– А что, братва, долго ещё мы будем подыхать сголода, если рядом с нами пропадают без дела выданные нам полотенца?

– Так они ж казённые, – жалобным голосом возразил ему один из обитателей комнаты.

– Ну и что, – бодро отозвался Шершов.– Мы тоже – люди страны Советов! Возражений ему, молчаливо признанному вожаку среди «малолеток», более не последовало, и не оттого, что побоялись спорить, скорее всего по другой причине – голод заглушал вопиющий глас рассудка и бороться с ним было хоть и бесполезно, но всё же необходимо. Все похватали полотенца и ринулись за Шершовым. На переполненном гулком и бедноватом базаре взамен «отварились» огурцами и немного хлебом, что хватило куче «торгашей» на один присест. И то ладно. А через несколько дней туда же, на базар, проследовали и общежитские простыни. Голод – не тётка, пирожком не одарит.

Стоял август. Потерянные бродили по базару ребята. В продаже было всё – огурцы, ягоды, разнообразные овощи, пирожки, – но у них не было того, за счёт чего можно приобрести хоть что-нибудь из увиденного. Шершов остановился возле женщины, торгующей солёными огурцами. Около него сгрудились его «соратники».

– А что, – нахально начал Шершов, – не разжиться ли нам, ребятки, огурчиками?

Женщина испуганно вытаращила на него глаза:

– Хулиганы?! Прочь, милицию позову. Ну!

– Стоп, мамаша, не шуми. Ты это напрасно, разве не видно, что мы хоть и не богачи, но и не грабители с большой дороги. Верно говорю, ребята?

Его дружно поддержали.

– Мы – студенты, – продолжал Шершов.

– Студенты? – недоверчиво тянула баба. – А не врёшь? Они же сейчас не учатся.

– Как это не учатся? Учатся. Работают летом на практиках, строят. Что из того, что мы не сидим сейчас на лекциях, а занимаемся общественно-полезным трудом, облагораживая общество, тебя, торговку… Кхы-кхы, виноват, – вас, женщин. Мы, студенты, горим желанием на свой небольшой коллектив закупить немного солённых огурцов, оптом. Но чтобы относительно дешёво… – и Шершов щедрым жестом обвёл «небольшой коллектив» – с полдесятка мальчишек с голодным блеском в глазах.

Шершов даже брякнул двумя пятаками в кармане, лишь бы рассеять последние подозрения женщины относительно их «знатных кровей». Звон вышел, правда, жидковатым, но глаза торговки подобрели. Она протянула Шершову огурец, парень аккуратно взял его и также молча забрал из кадушки ещё несколько штук огурцов.

– Попробуем, – пояснил многозначительно. – Надо, чтобы все выразил и своё согласие. – Громко хрустнул огурцом, перекосился. – Ой, солёно, – и, заталкивая остаток огурца в рот, невнятно буркнул: – Айда, ребята, не пойдёт нам такое. Не надует.

Мальчишки, усердно шевеля челюстями, потянулись за ним. Опешенная торговка смотрела им вслед и от возмущения не могла говорить, только всплёскивала толстыми руками.

В следующем ряду попробовали ягод. «Кисло,» – было заключение. Грибы у одной старушки тоже не «понравились». Вечером, поужинав в столовке, совсем повеселели.

А события тем временем развивались своим чередом. В техникум понаехало много демобилизованных солдат, и конкурс резко подскочил до десяти человек на место. Вдобавок, у Чертанцева получилась осечка – русский он сдал на «три», и его, паренька только что из ремесленного, шансы попасть студентом в техникум здорово упали. Так и получилось: зачислили Голышева, прошёл Виноградов и другие – всего шесть человек из их группы; а их, оставшихся десятерых – «малолеток» с Шершовым – отчислили, как не прошедших по конкурсу. Пришлось собираться в обратную дорогу. А как тут, скажите пожалуйста, собираться если на всех только три рубля, литеров на проезд не выдают – не положено, да ещё требуют отчёт о невесть куда пропавших полотенцах и простынях???

Комендант ругался на Шершова. Шершов молчал. Когда комендант начал ругать других «неудачников», Шершов не выдержал. Теперь уже комендант молчал, а ругался Шершов. Под конец комендант вытолкал их из общежития, молча махнув вслед как та баба на базаре, которую так тщательно «обалтывал» пару недель назад Шершов. И когда ватага этого нахала скрылась с глаз, комендант облегчённо вздохнул и смачно выругался.

«Как ехать – не представляю», – уныло сказал паренёк по имени Саша. Пока так брели, бесцельно и потерянно,понемногу «растерялись» – к техникуму, вместе с хмуро сосредоточенным Шершовым, подошли только шестеро.

– Что это мы к техникуму припёрлись? Нам же туда дорога закрыта. Были абитуриентами, в мечтах студентами – стали вновь ремесленниками, без гроша на дорогу домой.

– Молчать, щенки, – обозлено зарычал Шершов, который один из всех сохранял трезвую голову и с тоской думал, что теперь волей-неволей он отвечает за своих товарищей.

– Ты рот не затыкай, – вмешался Славка, высокий худой паренёк с аккуратным чемоданчиком в руках. – Если такой герой, то лучше предлагай, что будем делать дальше.

– К директору техникума пойдём, – храбро заявил Шершов на реплику Славки.

– А что мы у него забыли? Он и говорить с нами не будет. Много тут, таких, ходит, пол у него топчет.

– Идём, – Шершов решительно шагнул. – Другого выхода нет. Попытка – не пытка, да и то вас всех я нечего другого не слышал.

Мальчишки табуном потянулись за своим предводителем.

Звезда удачи святила им: на вопрос «Директор у себя?» секретарша ответила, что да, и попыталась узнать по какому вопросу обращаются к нему. Шершов и «другие», не удостаивая её ответом, прошли мимо. В кабинете директора парни сбились позади Шершова, предоставляя ему таким образом полное право вести за них (или – от их имени?) переговоры.

Директор вежливо осведомился:

– По какому вопросу ко мне, молодые люди?

– Мы поступали к вам в техникум, – Шершов с трудом проглотил ком обиды и продолжал: – Сейчас у нас не осталось денег.

– Но есть талоны на питание? Да скоро и стипендия будет.

Звенящая гнетущая тишина была ответом на его «издевательства». Впрочем, будет с вас, уральские парни, он ли, директор, виноват, что вы не поступили в техникум.

– Мы не прошли по конкурсу.

– Вот оно что! И чем же я могу помочь? Зачислить? Бессилен, группы укомплектованы.

– Нет, нам надо домой, раз вы не приняли нас.

Директор вскинул брови:

– Помилуйте, как это понять – «вы не приняли нас?» Если разобраться, то получается, что вы сами виноваты в том, что не стали студентами. Так? После этого само – собой напрашивается вывод – до свидания Новосибирск, возвращайтесь домой. С богом! При чём здесь я?

– Мы и едем домой. Только где литеры на дорогу? Сухой паёк?

– Администрация техникума не отвечает за дальнейшие действия отчисленных абитуриентов.

– Куда же мне прикажите в таком случае с этими пацанами? Без средств, на Урал пешком? Кто за них ответит, как не я, старший по возрасту.

Директор с интересом оглядел Шершова. Бойкий на языке и поведение парень ему понравился. Он подошёл вплотную.

– Воевал?

– По возрасту не успел, да и всё равно не взяли бы, работал по «броне» на заводе. Потом уж сдуру согласился ехать сюда. Интеллигентом, видишь ли, захотелось стать.

– Не прошёл по конкурсу? Что молчишь? Требовать ты мастер, а тут вдруг язык проглотил. Я спрашиваю, почему ты не в числе студентов – по возрасту и развитию тебе место среди них, а ты драть снова домой.

– У меня две двойки за приёмные экзамены.

Директор от такого ответа даже присвистнул:

– Отличился? Ну – ну. За то, что хлопочешь о своих пацанах – похвально, а вот за двойки я тебя…

Ребята в ужасе отшатнулись, а Шершов даже закрыл глаза.

– Выпороть бы, – устало вздохнул директор, – да слишком большой…

Попробую войти в ваше положение. Был когда-то и я в такой же «шкуре».

Он сел за стол, написал записку об обеспечении ребят трёхдневным сухим пайком.

«Большего для вас сделать не могу. Литеры на строгом учёте, добирайтесь сами. А ты…как фамилия…Шершов, голубчик, садись пиши. Не стесняйся садись на моё место.Пиши: «директору новосибирского техникума… заявление…прошу зачислить студентом…ввиду сильного стремления к знаниям, опыта работы…» Давай.» Директор размашисто черкнул на заявлении Шершова. «Учиться будешь. Сверх штата. Паёк будет уменьшен, потом утрясётся. Иди. И вы, мальчики…чем смог, тем помог, не тяните больше за душу». Исход «посещения», таким образом, был неожиданным как для Шершова, так и для других.

Расставшись с новоиспечённым студентом, ребята бодро направились в общежитие для получения сухого пайка. По дороге отстал ещё один паренёк.  Вчетвером – Чертанцев, Саша, Славка и ещё один мальчишка – нашли коменданта,своего «старого знакомого», который при виде их здорово удивился, и «отоварились» у него. Паёк был богатый – хлеб, масло, яйца. Всё свежее, хорошее, не чета челябинскому пайку. Повеселевшие, выходили из общежития.

На выходе нос к носу Чертанцев столкнулся с Голышевым. Оба опешили, испытывая неудобство от такой встречи, так как знали, кто чем закончил «новосибирскую эпопею»: Голышев – студент, Чертанцев – неудачник. Эх, чего стоило Чертанцеву на миг раньше выйти из общаги, чтобы не было этой унизительной и обидной минуты. Дорого бы он отдал… «Домой?» – Голышев, питавший хорошие чувства к Чертанцеву, отвёл глаза. «Куда ж ещё». «Ничего, Коля, не отчаивайся. Страшного не произошло, ты молод…»

Голос Чертанцева в ответ зазвенел: «А ты не успокаивай.  Я не я буду… если не кончу институт раньше тебя. Понял? Всё равно буду учиться.  И не очень заносись-то…» Голышев грустно усмехнулся: «Счастливо, Коля, домой добраться.» А что мог знать он или представлять, как Чертанцеву придётся добираться до дома???

 

***

«Значит, сдержал своё слово?! – Голышев открыто улыбнулся.– Упрям, упрям, добрый молодец! Очень рад за тебя».Он затряс руку Чертанцеву.  Рядом люди спешили по своим делам – давать телеграмму, отправить деньги, писать заказное письмо... одним словом дела почтово-человеческие не прекращались ни на минуту.

«Рад, рад за тебя. Как же ты так? Расскажи, Коля!» Чертанцев пожал неопределённо плечами, мол, что тут рассказывать,да и есть ли о чём: «Как? Работал, учился в вечерней школе.  Потом готовился и поступал в институт. Вот…такие дела.» Голышев ещё раз, не скрывая удовольствия от встречи, оглядел Чертанцева: «Молодчина, Коля.» И Чертанцев понял, что Голышев не кривит душой и на самом деле рад за него, разве что вот только в глубине глаз Голышева на доли секунды промелькнула и растаяла затаённая грусть.

Старший брат Чертанцева предложил «отметить» встречу.  «За деньги вы, орлы, не переживайте, беру всё на себя. Идёт?» Но Голышев отказался, он торопился на смену. «Не могу. Как-нибудь в следующий раз, а? Хорошо? Не обижайтесь,» – и он, пожав руки на прощанье, заторопился к выходу из почтамта.

Чертанцев смотрел ему вслед. Встретятся ли они, будет ли «следующий» раз?

 

***

Много лет разделяют Колю Чертанцева – ремесленника от Николая Чертанцева – студента. Сейчас, глядя вслед Голышеву, можно со смехом, в юмористическом тоне вспоминать их возвращение домой из Новосибирска. Тогда же было не до того,хотя молодость и не сдалась перед возникающими и многочисленными дорожными перепитиями. Чертанцев прибыл из Новосибирска – как сейчас помнит – четвёртого сентября 1948 года. Родная Юрюзань встретила его ранним для таких пор холодом и мокрым снегом. Однако он был рад окончанию пути, ибо эта дорога для него была из ряда вон выходящая…

Их уезжало четверо – Коля Чертанцев, Саша, Славка и Гришка. Остальные их товарищи уже разъехались.  Все четверо были уральские, из разных районов Челябинской области. Проторчав в грязном вокзале Кривощеково несколько долгих и мучительных часов в толкучке и суете, среди крестьян и прилично одетых людей, подозрительных типов, амнистированных и прочих, на деревянных жёстких лавках (хорошо, что ещё удалось посидеть), ребята вырвались из душного вокзального ада. Гришка плевался, оборачиваясь назад: «Ну и теснотища! Врагу бы не пожелал. Не видал в жизни своей таких ещё вокзалов.» Не поверить Гришке было трудно – прожил он уже более пятнадцати (?!) лет, и Новосибирск для него был после Челябинска вторым крупным городом, куда ступала его, Гришкина нога. Компания, такая же «опытная», поддержала его, кто кивком головы, кто малопонятным мычанием, каким иногда выражаются люди, страдающие зубной болью. Гришка торопил: «Быстрей, мужики, уйдёт» «В нашу сторону идёт?». «Точно. Данным можно доверять.» С третьего пути, обложенный и атакуемый с земли и воздуха,в окна и двери, с крыши и на крышу, не говоря о тормозных площадках и междувагонных сцепках, должен был отходить в западном направлении пассажирский поезд. Говорят, даже чуть ли не скорый. За достоверность ручался старый железнодорожник, получивший от Гришки в качестве подарка за сообщение столь важной вести яйцо. Старик тут же невозмутимо стукнул яйцо о вагон и начал очищать скорлупу, а Гришка кинулся предупредить товарищей.

Облепленный гроздьями людей, поезд тронулся. Ремесленники стремительно вынеслись из своей засады и, теперь не боясь ни контролёров, ни кондукторов и чертей, ринулись к поезду. «Давай, – заорал Гришка. – Не отставать!» А отстать, не попасть на поезд, было вполне возможным: куда ни ткнись – везде люди и люди. Торчат ноги, развеваются и больно хлопают полы пальто и шинелей.  Того и гляди – получишь за усердие кулаком в зубы или по носу. Попасть же в сам поезд не было никакой возможности. Коля Чертанцев ограничился для начала малым. Взглядом засёк свободный буфер двинувшегося поезда и рванулся туда. Подскользнувшись, всё же успел ухватиться за грязное железо. Почему-то колёса вагона начали нагонять его ноги. Коля крякнул, сгоряча подпрыгнул как козёл – и откуда силы взялись –и оказался на «коне». Точнее, на буфере. Огляделся вокруг с видом победителя и с удовлетворением убедился в простоте и гениальности своего мгновенного стартового расчёта – рядом заманчиво виднелась тормозная площадка. И даже плотно не забитая пассажирами! И даже почти совсем пустая… Коля перебрался на тормозную площадку, при этом чуть не уронив под колёса свою котомку. Подумал про товарищей: «Как они со своими чемоданчиками залезли? Им потрудней». Сентябрьский вечер не был холодным, дул слабый ветерок, но особого тепла впереди не предвиделось. Чертанцев застегнул верхние пуговицы кителя и фуфайки и начал устраиваться поудобнее.

Прошло немного времени, и рядом зашуршало. Задремавший Коля схватился: «А? Что? Где я?» Помертвевшими глазами, в предчувствии чего-то недоброго, он смотрел как с крыши вагона к нему спускается человек в шинели. «Ревизор. Сейчас выбросит с поезда», – Чертанцев поёжился. Верхолаз уже стоял перед ним, молодой парень в застёгнутой на все пуговицы шинели и завёрнутыми к шее её бортами. «Вы в поезде, гражданин, – издевательски сказал он Коле, – здравствуйте. Не холодно? А мне холодно». Он отогнул борта шинели, и Чертанцев увидел треугольник голой груди парня. «На нём только шинель, – понял Коля. – Брр-р, и как ему не холодно.» «Федя, – тем временем крикнул парень, задрав голову, – начнём. Условия подходящие. Этот подойдёт», – и ткнул пальцем в Колю. «Тепло одет, мальчишка. С нами поделишься?» Чертанцев понял, что перед ним амнистированные. Сверху свешивалась голова и короткопалые могучие руки, в которых под лунным светом блестела финка. «Поделись, парнишка,со мной кительком. Уважь, детка, сирого. Всё по закону – я ж с тебя не требую фуфайку, её оставишь себе, а мне кителёк. Идёт? По рукам?» Коля лязгнул зубами, не имея сил ничего сказать в ответ. «Но-но, шевелись, братец. Нам задерживаться здесь не резон.» Парень дождался, пока Чертанцев снимет фуфайку, содрал с него китель и вмиг натянул на себя. После такой процедуры помог даже Коле одеть фуфайку, вежливо поблагодарил и растаял в темноте.

Чертанцев выждал минуту, боясь поднять голову и увидеть страшную финку. А когда решился взглянуть наверх,там никого не было. Его залихорадило от обиды. Жалко было не столько кителя, сколько комсомольского значка, оставшегося на нём. Как же он про него забыл? Теперь бандюга гуляет под комсомольской эгидой, а он, Чертанцев, выходит, способствовал такому. «Ох, будь я старше – я бы ему!» – Коля чертыхнулся и с радостью помечтал, как бы он побил своих вежливых грабителей. «С разворота даю одному, в прыжке выбиваю нож у другого. А потом…» И рисуется жестокая схватка сильного Николая с двумя матёрыми уголовниками, которая, к сожалению, в действительности закончилась для него «пропажей» кителя. «Хорошо, сукины дети, что фуфайку оставили. Ишь, расщедрились.»

На остановке Чертанцев спрыгивает с тормозной площадки и бежит вдоль состава, разыскивая товарищей и выкрикивая их имена. Поезд стоит долго, и они собираются все вместе. Гришка возбуждён: «Робя, живём. Я ключ у проводника стащил, теперь в какой-нибудь тамбур заберёмся. Подкрепимся, спокойно отдохнём. А чё? Мы тоже как человеки должны ехать. Что из того, что без билетов? Литеров не дали? Не дали. Да не бойтесь вы, трусы. Видите, сколько безбилетников едет? Разве на крыши и тормозные площадки с билетами лезут?» Они выбирают свободный тамбур и располагаются в нём. Поезд продолжает движение.

Сон нарушила орава, ввалившаяся в их тамбур. «Здорово, кореша,-парень с фиксой и четыре его приспешника оценивающе оглядывают тамбур, мальчишек и их чемоданчики.

Как подшучивали над ним товарищи, когда Коля рассказал как его раздели. Хохотали, улыбались, дружески жалели, но при всём желании не хотели вникать в сущность дела, понять философию такого преступления, до чего так «докапывался» Коля. Сейчас, перед пятью головорезами, они вспоминали свои обидные выпады в адрес Чертанцева, оказавшись разом в качестве «подопытных кроликов». И не восстанешь – разом зубы вылетят от дурной молодцеватой силы развесёлых тунеядцев.

Пятёрка устраивалась в тамбуре по хозяйски, основательно и, как видно,надолго. «Что в чемоданчиках? Кажи». Восторгу их не было конца, когда – где силой, где угрозой – им открылось содержание заплечного мешка Чертанцева и чемоданчиков его приятелей. «Вот это жратва! Мечта, объедение!» Главарь с фиксой захрюкал от удовольствия, его приспешники заискивающе и криво заулыбались. А когда Гришка заскрипел зубами с досады, то получил по шее. На хмурый взгляд Славки «фикса» отреагировала своеобразно – засунул мальчишке в рот кусок хлеба. «Жуй, волчонок! Отвернись в угол и не порть нам хорошего настроения. А? Правильно я говорю?» Его поддержали дружным, лошадиным ржанием.

Пир вышел на славу – орава налётчиков «уничтожила» весь запас еды – яйца, масло, хлеб. Ремесленники голодными глазами смотрели как исчезают их запасы и, наверное, думали в эти минуты об одном – почему они «растягивали» продукты, а не съели их заблаговременно сами. Да, но ведь по логике здравомыслящий человек зная, что впереди ещё сутки езды, не съест всё сразу. Те пятеро, не торопясь, доели продукты, выгнали из угла тамбура Славку и устроились там. Появилась водка, карты… веселье продолжалось.

Налётчики исчезли из их тамбура так же неожиданно, как и появились.Мальчишки облегчённо вздохнули.

На ближайшей станции Саша побежал за кипячённой водой. «Умоюсь, заодно и воды принесу». «Только побыстрей,-напутствовал его Гришка, – мало ли когда вздумается поезду тронуться.» «По-о-о-нят-но-о!»

«Кипяток сейчас бы в самое дело пришёлся», – размечтался Славка. «Особенно тебе, – издевательски протянул Гришка, – тебя хоть бандюги покормили, а мы, грешники, больше нюхали». Славка обиделся: «Я не виноват, если мне заткнули рот.» «Хоть бы поделился», – поёжился в своей фуфайке Коля Чертанцев. «Я в тот момент вообще ни о чём не думал. Правда, ребята, истинный крест, – Славка размашисто перекрестился. –И хлеб я механически съел, даже вкуса его не почуял. Не понял, одним словом.» «Брюхо разобралось, – Гришка покосился на перрон, выглядывая Сашу. – Ты, Славка, хоть крещённый, крестом – клянёшься? То, может, тебе и верить нельзя.» «Да.» «Ладно, не обижайся, шутил я. Куда мы против громил? – Гришка крутил головой.– Чёй-то Саши не видно.» Лязгнул буферами состав, и колёса неслышно покатились. Поезд набирал скорость. В тот момент, когда у ребят исчезла мысль увидать Сашку, он вдруг появился перед ними…в коротких детских штанишках. Сиё изделие на Саше смотрелось как нечто среднее между шортами, удлинёнными и добротными футбольными трусами и женскими панталонами, точнее сказать – как всё перечисленное вместе взятое. Мальчишки онемели. «Куда ты, Саша, дел свои, хоть и не слишком шикарные, но вполне приличные брюки защитного цвета? Пропил? И где обещанный кипяток?» Спрашиваемый горел от стыда и долго не мог внятно объяснить, что же с ним произошло, почему он пошёл как мужчина и человек, а теперь изображает дошкольного молокососа. «Понимаешь, понимаете…» «Понимаем, – дружно поддакивали ему в ответ, – валяй дальше, интересно слушать, аж до костей любопытство разбирает.» Об еде в этот исключительный момент и думать забыли. Славка, не выдержав, захихикал, Чертанцев ткнул его в бок. «Хочу набрать кипяток, а тут ко мне двое. «Отойдём, – говорят, – в сторону, поговорить надо». Некогда, отвечаю, на поезд тороплюсь. Глянул на них – они не отстают от меня и что-то долдонят – бог ты мой, из компании той, что пожрали у нас всё. Они снова: «Дело есть». И потащили в какой-то закуток. Я побрыкался, они, на удивление, не бьют меня, только на ухо шипят: «Не вздумай орать, решето сделаем». Орать я не стал, кто их знает – может просто промышляют, а может и уголовники, мелкая шантрапа.» «Не тяни волынку. Сам снял штаны или содрали? А эти, новые, где достал?» «Так они мне дали. У нас, говорят, всё чин по чину – меняем. Ты, мол, маленький ещё, только с горшка оторвался, подойдут и детские. А нам неудобно в таком изделии выступать». Гришка фыркнул. Саша икнул. «Продолжай, сейчас их нечего опасаться». «Вот, говорят, тебе взамен. Смотри, толкуют, совсем новые, из бостона. Марка! А, думаю, одену я их, лучше в бостоне выступать, чем в ситцевых трусах. Во-первых, теплее, во-вторых-глаза публике мозолятся меньше. В третьих…до дома я из поезда больше никуда не пойду».

Ночью их самым нахальным образом обокрали. Вещи не тронули, забрали только деньги. «Н-да, – констатировал Гришка.– Дошли до точки. Что делать дальше – не представляю. Какие будут у народа соображения?» «Заключение выскажет ревизор, – ехидно сказал Славка, –когда в завершение всех дел изловит нас как зайцев». «Да пошёл ты…ворона, – зло шумнули на него пострадавшие за время дороги Коля и Саша. – Каркаешь!» «А какие он тогда ещё соображения спрашивает? – геройствовал Славка. –Остались гроши на четверых, что случайно завалялись по дыркам, а он ещё спрашивает что делать. Будет в Кургане остановка – взять хоть немного хлеба. Хочу невыносимо есть!» «А мы не хочем, –раздражённо пробурчал на Славкину тираду Гришка.

В Кургане, сгорая голодным нетерпением, выскочили из вагона. Рванулся и Саша; вспомнив о своих бостоновых штанах, ухарски подвернул их и бросился догонять Гришку и Колю, забыв о своём клятвенном обещании не выходить из вагона и, таким образом, оставив в сторожах общественного имущества Славку. Стаей голодных волков обрыскали ремесленники перрон, пока не нашли подходящего «товара». Это была булка величиной ровно на четыре персоны при условии, что каждый откусит хлеба один раз. Саша не вытерпел: «Сейчас её кончаем или потом?» Гришка рассудительно заметил: «Славка нас ждёт, не по товарищески будет, если мы своё съедим. В вагоне не торопясь покушаем, все вместе». Саша загоготал: «Все вместе, не торопясь! Насмешил. Тут курице раз клюнуть…» Они побежали к поезду и застали там избитого Славку в надорванном пальто, с изломанным чемоданчиком и торчащими оттуда измазанными в вагонной грязи кальсонами. Пока Гришка, Саша и Коля бегали в поисках булки, четверо неизвестных попытались отобрать вещи у Славки. Возникла короткая драка, по истечению которой из всего барахла осталось только то, что бережно прижимал к груди Славка. Лицо его было в синяках, потухшие глаза не выражали ничего осмысленного. Он только повторял, словно заведённый механизм: «Зачем одного кинули? Одного зачем? Остались ни с чем». Гришка пытался его приободрить – хлопая по плечу, успокаивающе заговорил: «Брось ты, Славка, отчаиваться. Не везёт нам в эту поездку, что поделаешь. А страшного ведь ничего не произошло. Тем более скоро будем дома».

Подавленные, они съели булку уже без того прекрасного предвкушения, какое несли с собой до встречи со Славкой. Грише стало плохо, он скорчился от болей в животе.

Чем ближе к дому, тем отчужденнее становились между собой ребята. Общая дорога заканчивается, что поделаешь, дальше выбирает каждый свою. Под перестук колёс вышвырнули из вагона поломанный чемоданчик с грязными кальсонами – последнее из их недвижимого имущества – и начали готовиться к встрече с домом.

Смешно было смотреть на них в тот момент, когда они покидали поезд…Гришка, скорчившись, сполз, а лучше сказать – выпал из вагона в Челябинске. Саша, когда поезд неожиданно замедлил ход перед станцией Копейск, здорово обрадовался. Легко понять было его радость – куда он в таком виде? Выпрыгнул с поезда и пошёл пешком. Идти ему предстояло километра три, потом по задворкам – и он будет дома к великой радости родителей и восторженному смеху младшей сестрёнки. Славка, запахнув пальто и крепко подвязав его шпагатом, сошёл в Бердяуше. Коля, застегнувшись на все пуговицы фуфайки, покидал поезд последним – в Юрюзани, которая хмуро и неприветливо его встречала.

Н-да, смешно. И грустно.

 

… Николай Александрович Чертанцев, горный инженер, пристально смотрит вдаль. Да, у него со Свердловском связано многое. «Бывая там, часто вижу на афишах имя Николая Голышева. Поёт в Свердловском оперном…Вот такие дела».

 

 

ВЕХА ТРЕТЬЯ. ТРУБА – ДЕЛО.

 

Хвостохранилище дробильно-обогатительной фабрики рудоуправления было сдано в эксплуатацию. Акт на его приёмку был подписан комиссией, возражений и недоделок отмечено не так много, да они были и не так существенны. Управляющий рудоуправления Козлов довольно потирал руки. «Шура, – вызвал он секретаршу. – Пригласи мне моего зама». «Чертанцева», – пояснил он.

«Хорошо то, Николай Александрович, – начал Козлов, когда Чертанцев вошёл к нему в кабинет, – что хвостохранилище принято. Долго мы его добивались: вначале проекта и материалов, потом – строительство. Уверен, Николай Александрович, за своих строителей?» «ОКС принадлежит рудоуправлению, а не лично мне». «Но вы мой зам, и вы возглавляете наш ОКС – отдел капитального строительства. Так хорошо ли сработанно?» «Сроки жёсткие были. Старались. Думаю, что можно работать, тем более старое хвостохранилище эксплуатировать больше нельзя Недоделки, выявленные приёмной комиссией, ликвидирую за неделю. Брошу для устранения максимум сил». Козлов, как бы подтверждая заявления своего заместителя, кивал согласно головой.

Через несколько дней дробильно-обогатительная фабрика переключилась на новое хвостохранилище.

А ещё через несколько недель коллектор водосбросного сооружения – трубопровод диаметром семьсот миллиметров-начал давать течь. Первым утечку установил мастер хвостового хозяйства, о чём немедленно доложил начальнику фабрики. Далее звонки пошли по восходящей: в аглокомбинат – главному инженеру рудоуправления – управляющему. Вызванный к управляющему Чертанцев застал Козлова мрачнее тучи. «Знаете, что в коллекторе утечка? Трубопровод где-то дал трещину. Или деформировался в местах стыков». «Узнал недавно», – отозвался Николай Александрович. «Какие собираетесь принять меры?» «Пока не знаю. Думать надо». «Когда вы работали в шахте, то ваша реакция была более своевременной», – по интонации голоса Козлова было понятно, что он сильно недоволен. «Идите и думайте. Вы когда из командировки вернулись?» «Вчера вечером», – Чертанцев вскинул воспалённые глаза. Управляющий раздражённо, будто отметая свои несостоявшиеся и невысказанные сомнения, отрезал: «Это не играет роли. Мы не имеем право сбрасывать неосветлённую воду в ёмкости фабрики».

В кабинете Чертанцев, пытаясь предопределить причину утечки, установить место и способ, которым он может и должен определить место дефекта, уткнулся в чертежи хвостохранилища.

Немного о хвостохранилище, его назначении и строении.

Хвостовое хозяйство – это комплекс сооружений систем гидравлического транспорта хвостов, гидравлической укладки хвостов, оборота осветлённой воды и очистки сточных вод обогатительных фабрик. Так гласит «Инструкция по эксплуатации хвостовых хозяйств…» – много уже раз упоминаемых нами – обогатительных фабрик. Вдумаемся в определение хвостового хозяйства, быть может, что-то уже и прояснится. И прочее для сведения: хвосты – официальное название отходов при обогащение руд цветных и чёрных металлов; в пульпе, сбрасываемой с фабрик по трубопроводу в хвостохранилище (иногда зовут – шламоотстойник), кроме воды имеются остатки реагентов-компонентов, применяемых для обогащения (разнообразные кислоты), и микрочастицы отходов (шлам).

Итак, всё хвостовое хозяйство – это гидротранспортировка хвостов, гидроукладка хвостов, «отстой» воды в хвостохранилищах, и дальнейшая очистка сточных вод в системе оборотного водоснабжения. Хвостовое хозяйство в комплексе – это сооружения подчас сложнее гидротехнических и мелиоративных комплексов.

На обогатительной фабрике рудоуправления по магистральному и распределительным пульповодам через несколько пульпонасосных станций пульпа шла в хвостохранилище. Хвостохранилище – искусственная ёмкость, ограждённая дамбой (насыпью) с водонепроницаемым (из глины) «экраном» с внутренней стороны дамбы, с водоприёмными водосбросным сооружением.

Чертанцев уставился на чертежи. Вот водоприёмное сооружение – бетонный колодец с высотой до верхней отметки дамбы хвостохранилища. На местный горняцкий жаргон – так называемый «монах». Горное дело уже интересно тем, что каждое явление, процесс или выработка, при наличии определённого термина в литературе, имеет ещё здесь, на местах, и своё название. Такая разноимённость не вызывала затруднений: главный инженер говорил про водоприёмное сооружение, мастер хвостового хозяйства подразумевал при этом для себя «монах». Зато слово «добыча» на всех языках всех подразделений рудоуправления – языках корявых, хорошо «подвешенных», добротно говорящих и не говорящих печатным языком – выговаривалось правильно, с ударением на первом слоге этого священного для горняков слова. Всё правильно: горняк – это тебе не охотник за тиграми в джунглях и не разбойник на большой дороге, что так и слышится в слове «добыча» с ударением во втором слоге.

«Монах» по всей своей высоте примерно через каждый метр имеет с нескольких сторон «окна». В нормальном положение окна «монаха» открыты для поступления через них осветлённой воды. Уровень воды в хвостохранилище должен быть выше уровня шламового намыва. Твердые частицы осаждаются; поступаемая пульпа, освобождённая от твёрдых частиц, осветляется и поступает через «монах» в коллектор водосбросного сооружения. По мере заполнения шламом хвостохранилища «окна» закрываются шандорами с обеспечением такого уплотнения, чтобы не происходила утечка пульпы любой консистенции через щели и пазы. Для лучшего осветления воды место выпуска хвостовой пульпы с фабрики максимально удалено от «монаха» (в пределах, конечно, хвостохранилища.)

«Но чёрт с ним, с «монахом», – Чертанцев откинулся на стуле. По дну начавшего действовать хвостохранилища под слоем уже намытого шлама, толщи осветлённой воды и остатками регентов в ней, остался трудопровод, по которому вода из «монаха» отводится за дамбу и далее подаётся на обогатительную фабрику для очистки и последующего использования её, – и труба дала течь. Водосбрасывающее сооружение хвостохранилища Чертанцеву не требовалось изучать по чертежу – он знал его, самолично командуя в своё время строительством трубопровода. В связи с дефектом трубопровод дал где-то течь, что грозит проникновением в него шлама, который забивает и уменьшает полезное сечение сброса осветлённой воды, даёт возможность хвостовой пульпе проникать в очистные сооружения фабрики – бетонные ёмкости, где «подавляются» фтористые соединения, окисляется керосин (и прочее, и прочее).

Николай Александрович помнит как сейчас… Трубопровод длиной 400 метров, с уклоном от «монаха» к дамбе, из железобетонных труб с длиной каждой из них по пять метров при толщине стенок в восемьдесят миллиметров. Стыки труб заделывались раствором на расширяющемся цементе. Дефекты возможны в самих трубах или в их соединениях. В то, что где-то уложена бракованная труба, Чертанцев не верил – контрольная проверка перед укладкой была жёсткой. Значит, остаётся стык. «А, всё возможно в этом мире,» – Николай Александрович позвонил мастеру хвостового хозяйства и сказал, чтобы тот собрал своих рабочих, а он сам к ним подойдёт через полчаса.

«Мы собрались по вопросу работы нового хвостохранилища, – начал Чертанцев, оглядев присутствующих. – Новость знаете? Так, значит в курсе. Какие будут предложения?» Слесарь, сидевший в углу и крутивший в руках сигарету, пробасил: «Собрались как на военный совете в Филях. Выход один, другого не вижу…»

Заместитель управляющего знал и без него, что выход в создавшейся ситуации может быть только один: из «монаха» продёрнуть трос внутри по всей длине трубопровода до выхода (за дамбой хвостохранилища) и затем на каком-нибудь допотопном самокатном «изделии» втянуть теперь уже со стороны дамбы слесаря (или другого отчаянного молодца) до места аварии для цементации.

«Хорошо. Я согласен, – Чертанцев взглянул на слесаря, он знал его как грамотного и опытного профессионала, – но согласится ли тот сейчас на риск. – Что надо для этого?» «Сделать тележку на подшипниках. Оплатить труд». – слесарь не спускал насмешливых глаз с заместителя управляющего. «Сколько вы просите за то, чтобы продёрнуть на тележке трос из «монаха» под дамбу, а затем заделать «пробой»?» «Четыреста метров в «божеской» атмосфере – не шутка! Да ещё в этих семистах миллиметрах – не развернёшься, не повернёшься… Пятьдесят». Все молчали, ждал ответа и мастер, поворачивающий голову то к своему рабочему, то к Чертанцеву. Николай Александрович выдержал паузу, судорожно перебирая мысли, что же ответить этому «наглецу», где он возьмет ему пятьдесят рублей, – и ровным голосом ответил: «Я подумаю. Ответ передаст мастер».

Рабочие ушли, а Чертанцев и мастер сидели молча напротив друг друга и курили. Каждый думал о своём.

«Так что передать ему?» – спросил наконец мастер. Заместитель управляющего взорвался: «Фигу ему. Вот такую,» – и изобразил сложную геометрическую фигуру из двух рук. Мастер ошарашенно смотрел на него. Чертанцев ухмыльнулся: «Ты, наверное, думал, что начальство может и должно выражаться культурным языком». И в дополнение буркнул: «У меня тоже нервы не железные.»

«Возможно, он и много просит. Но риск… неизвестность всегда высоко оплачивается,» – мастер говорил и старался не смотреть на Чертанцева. Тот в упор спросил: «А ты бы полез сам за эти пятьдесят?» «Трудно сказать. Верней всего, что нет… деньги ко мне придут другим путём. А здесь – страшно, выбиваешься из привычной колеи жизни. Рабочему – такое проще». «Выходит, рабочий – не человек, для него всё просто. Эх, нет у тебя противной логики. Отсутствует». «Как это – противной логики? Я должен быть противным? Или моя логика должна быть в данном случае от противного? Обратного». «Во-во, – Николай Александрович обрадовался. – Мыслишь правильно, а далее – ни на шаг. Забываешь, что дело – всему венец. Слушай приказ: готовь каску, резиновый костюм, тележку, цемент… Ничего не забыли? Да, ещё трос. Малого диаметра. Сегодня всё приготовь, завтра с утра штурмовать будем. Ещё давай лодку, шандоры, двух трёх человек, в том числе и того слесаря…» В дверь робко постучали. «Да-да, – откликнулся Чертанцев, совсем забыв, что он находится не в своём кабинете, такой охватил его азарт (позавидуем ему, человеку, не потерявшему в свои, уже приличные годы, значение эффектности риска.) – Войдите». Вошёл молодой парень. «Я с предложением, – и без перехода приступил к изложению. – Мы сейчас спорили, как лучше сделать. Нельзя ли тележка нагрузить и без человека самоходом пустить по трубопроводу? Трубы ведь с уклоном уложены». «Нет, – отрезал Николай Александрович. – Ты забыл о стыках, которые «помогут» застрянуть неуправляемой тележке. Давно работаешь? То-то, видно что недавно. Сейчас иди, передай, что мастер расскажет обо всём». Чертанцев поднялся и на ходу напомнил мастеру: «Ничего не забудь, делай как я сказал. Тянуть дольше нельзя. Не имеем права».

В эту ночь Николай Александрович спал крепко, здоровым сном младенца. Жена даже порадовалась за него. Утром, как ни в чём не бывало, Чертанцев отправился на работу. Собрал телефонные доклады с места работы ОКСа, ответил на вопросы управляющего на селекторной утренней планёрке («Надумали что по хвостохранилищу?» – спрашивал управляющий. «Да. К вечеру течь будет устранена,» – прозвучал ответ зама по капстроительству), просмотрел почту. Среди всего потока дел вырвал минуту для телефонного приказа мастеру хвостового хозяйства: «Быть на плаву. Готовность номер один! Скоро буду у вас».

Николай Александрович аккуратно сложил бумаги на рабочем столе, предупредил работников ОКСа, что «он на хвостовом хозяйстве», и не торопясь вышел из здания конторы рудоуправления.

Его уже ждали. «Предупреждённая» с утра обогатительная фабрика резко ограничила сброс хвостовой пульпы в хвостохранилище. У дамбы топтались мастер и несколько рабочих. «Здесь, у выхода трубы с хвостохранилища останутся… – Чертанцев указал на слесаря – своего давнего знакомого, запросившего за работу пятьдесят рублей, – и ещё один человек. Любой из рабочих. Нет-нет, вы, мастер-со мной на «монах»».

Слесарь недоумённо уставился на Чертанцева. «Почему я здесь должен остаться? Это значит – мне не надо лезть в трубу?» «Именно так. Это значит– вы будете принимать человека, помогать ему вылезти (но не вывалиться!) после его четырёхсотметрового пути». «А кто ж туда полезет?» Чертанцев не удостоил его ответа и начел раздеваться. Он снял костюм, рубашку, галстук, ботинки, носки, аккуратно запаковал всё это в полиэтиленовый пакет и отдал со словами «Постереги» рабочему, назначенному им в паре со слесарем в «охранение» выхода трубы из под дамбы. Теперь, кажется, до всех начал доходить смысл приказов и манипуляций Чертанцева… А тот надел резиновый костюм, сапоги, каску, сполз по глиняному откосу дамбы к лодке, где лежало несколько шандор, трос, тележка. «Мастер и один рабочий со мной», – донеслось снизу.

Они подплыли к «монаху», лавируя между кое-где выступающими горбами шлама (итоги неправильной укладки хвостов), и занялись окончательной подготовкой. Шандорами перекрыли нижние «окна», осмотрели плотность примыкания, кое-где ликвидировали небольшую течь воды в щели, дождались полного ухода воды из колодца, установили ручную лебёдку для разматывания троса, спустили и приготовили к «старту» тележку.

Чертанцев взглянул вверх. Небо было ярким и красивым. Впереди зияла сумеречная и бездонная темнота трубопровода. Николай Александрович лёг на тележку – иначе и не стоит думать «промчаться» по коллектору, поёрзал, удобно устраивясь, поправил напоследок каску. «Давай», – призывно махнул рукой. Приспустили с барабана трос, дали запас, но тележка, несмотря на уклон, вниз идти не хотела. Чертанцев упёрся локтями в стенки трубы и оттолкнулся. Нехотя допотопное сооружение стронулось с места и покатилось. Как и ожидал Николай Александрович, на стыке тележка встала. Пришлось снова оттолкнуться. И ещё пять метров.

Пройдено десять метров трубы. Много это или мало? В нос, рот, уши и глаза залезал отвратительный и тошнотворный запах реагентов. «А если задохнусь?» – звериный страх шевельнулся в душе Чертанцева. Над головой восемьдесят миллиметров бетона, слой шлама, вода с остатками реагентов. Казалось, сверху давит… А в этой конуре нет абсолютно никаких условий для «манёвров». Вспомнилась реплика того слесаря, который так «рвался» протащить трос через трубу: «Начальник, видно, сам решил подработать! Урвёт кусочек, герой». Чертанцев, медленно ворочая головой и фонарём, осмотрел поверхность трубы и место стыка. Просачивания не наблюдалось. Он дёрнул локтями, больно ударился ими. В глазах поплыли разноцветные круги. Тележка тронулась.

«Никогда я не был на Босфоре и меня не спрашивай о нём…»

Чертанцев чувствовал себя в малом жизненном пространстве трубы так же «уютно», как чувствуют себя большие океанские корабли, следуя через пролив Босфор.

Дефект – неплотно заделанный стык – обнаружился метрах в сорока-шестидесяти от выхода. Точнее Чертанцев сказать не мог. Метры пути спутались у него в голове с долгим мучительным потоком минут и стыков, проведённых им в трубе. Рассеялась тьма, уступая место сумеркам. Отошли вглубь сумерки, заменённые рассветом. Вот скоро и конец пути… Только бы там, в «монахе», чётко сориентировались по длине выпускаемого троса – чтобы не дали ему застрянуть в трубе незадолго от выхода, и чтобы не дали пулей вылететь из трубы. Последние метры Чертанцев тормозил тележку руками и ногами…

Ему помогли подняться. В глаза било солнце,заставляя жмуриться и покачиваться от притока свежего воздуха. Его ждали, хорошо понимая итог этой вылазки. Рабочий ловким ударом по дну выбил пробку бутылки, извлечённой из кармана, опрокинул горлышком в стакан. Булькала наливаемая водка, орал в стороне транзистор, видно чей-то из «встречающих» Чертанцева. Последнему уже совали в руки стакан с водкой… Что ж, всё правильно, и это предусмотрено и подсказано Чертанцевым мастеру. Как тот будет делать – его дело. Но всё сделано «о`кей!»

Чертанцев, в грязной спецовке, измазанный донельзя, пил водку как человек, честно исполнивший дело. Закричал слесарь: «Ура, Николай Александрович, только недавно по радио передали, что в космосе – новый космический экипаж». Чертанцев допил водку, крякнул, закусил кусочком хлеба и, вскинув руку, добродушно сказал: «Свой бескорыстный подвиг я посвящаю этому космическому полёту». Слесарь от восторга захохотал.

Дали знать тем, в «монахе», что Чертанцев благополучно «прибыл». До особого распоряжения мастер с рабочим оставались в «монахе».

В голове Чертанцева помутнело, теперь – от водки. Когда он немного отошёл от волнений и воздействия спиртного, то первым, что произнёс, было: «А теперь, дорогой, опытный профессионал – слесарь, бери цемент, падай на тележку и «езжай» заделывать стык. Он недалеко отсюда. Детали сейчас утрясём…»

«За работу – червонец,- Николай Александрович устало взглянул. - А после выхода «оттуда» - стакан водки. По линии морального поощрения». Усмешка пробежала по лицу Чертанцева. «Всё ясно? Давай ближе к делу».

– Таким образом арифметика простая: вместо пятидесяти рублей на ремонт мы потратим пятнадцать – десять тебе, пять на водку…

К вечеру хвостохранилище вновь начало принимать хвосты на укладку. А наутро Козлов по селекторной сказал, чтобы Чертанцев зашёл к нему по окончанию.

«Здравствуй, герой, – лицо управляющего было хмуро, а глаза улыбались,-Значит, устранил неисправность?! Трезвая оценка обстоятельств». И громко закричал прямо в лицо своему заместителю: «А если бы задохнулся? Застрял? Стало плохо? Прорвало воду?»

«На моём месте мог быть другой. Исход – такой же. Всё могло быть… Уж лучше я, чем другой. Начальник должен быть более осторожен и предусмотрителен. Так я и сделал». «Разумно. Но что бы я докладывал инспекторам Госгортехнадзора,когда бы из трубы вытащили труп моего зама? Что я сам послал его туда? Я, человек на пенсии, управляющий рудоуправлением. В таком случае могут только сказать,что Козлова пора снимать, выжил старик из ума. А?» Козлов обошёл вокруг стола, взглянул на Чертанцева и неожиданно буркнул: «Вот с такими людьми я бы предпочёл и дальше работать…»

На этом можно было бы и закончить историю про хвостохранилище. Но хочется добавить ещё несколько строк. Для того, чтобы чётко и ясно представили, что такое хвостохранилище для производства и человека.

Не так давно в одном из отдалённых и довольно глухих уголков Восточной Сибири дамба хвостохранилища была прорвана. А надо сказать, что хвостохранилища в посёлках – вещь серьёзная и напряженнейшая. Здесь нужен глаз да глаз! Дамба хвостохранилища возвышается обычно на многие метры выше посёлка. И надо представить, что будет с ним, когда в теле дамбы возникнет трещина да её вовремя не заделают. Так было и здесь: промоинам не придали значения, «пытались» засыпать камнем (а что камень для воды – не преграда, есть где просочиться, это же не глина). Заела «текучка» в работе… и вода рвалась к посёлку уже ручьями и речками. В горняцком посёлке поднялся переполох. Ночью, прямо с карьера были сняты БелАзы-540, автосамосвалы грузоподъемностью 27 тонн, и брошены на спасение жителей посёлка. Горняцкие семьи не знали что спасать, хватаясь за мебель, животных, одежду… А время не ждало. Вода прорвала дамбу и потащила свой пористый весенний лёд вниз. В несколько минут рядом стоящее строение сравняло льдом и круговоротом воды до основания. Были человеческие жертвы. Посёлок заилило метровым слоем. На дома было страшно взглянуть… Людей потом расселяли в общежитии, клубе, административном здании.

… Но вышеприведённое – проза, мимолётное отступление от нашего рассказа. Долго думал Чертанцев над вопросом продления жизни одного из хвостохранилищ рудоуправления. Обстановка было следующей: нижнее хвостохранилище – новое, старое – в нагорной части (в рудоуправлении его называли верхним) практически закончило своё существование. А ведь так дороги, бесценны и труднодоступны новые площади под хвостохранилища, особенно в населённых пунктах! Старое хвостохранилище, находившиеся в нагорной части, было замкнуто дамбой с трёх сторон; с четвёртой – нагорной – стороны шла дорога, связывающая соседние посёлки. Её трогать нельзя. Перенести – тоже, да и некуда. Оставалось «доработать» верхнее хвостохранилище и перейти на новое. Чертанцев решился на дерзость, риск своего рода: он предложил отсыпать в нагорной части дамбу – проезд, «поднять» остальные три стороны – и получалось ещё год-два дальнейшей эксплуатации верхнего хвостохранилища. Ну и что из того, что по дамбе ездить нельзя? Согласуем с институтом, объединением, сельсоветом, сделаем её более мощной.

Заместитель управляющего – номенклатура объединения. И Чертанцеву со своим предложением пришлось выходить туда. Он «подключил» нескольких соавторов – из числа аппарата рудоуправления – считать, делать съёмку, пробивать и утверждать средства, и закончил своё дело победой. Выиграло и рудоуправление и Чертанцев…

Было в рудоуправлении – на территории посёлка – одно из старых, давно прекративших существование хвостохранилищ. Устойчивое, с твёрдым основанием, оно при малейшем ветре пылило чернотой (итог обогащения железных руд) на людей и дома посёлка. В такие моменты было тяжело жить и…дышать. Отравлялась жизнь огородов, деревьев,людей. После долгих поисков рудоуправление обратилось в научно-исследовательский институт, который предложил засыпать площадь хвостохранилища потенциально – плодородным слоем – супесью, глиной, землёй. Толщина – полметра. Так и сделали. Теперь приятно взглянуть – травостой, воздух! Даже кустарник и деревца. Правда, трудно сказать, что будет с последними, когда их корни пробьют полуметровый слой и попытаются питаться от токсичных шлаков…засохнут. А вообще-то эстетичная и моральная проблема старого хвостохранилища решена.

Вот, пожалуй, и всё о хвостохранилище. Остаётся заметить, что в тот момент, когда писался рассказ про хвостохранилище- годы разделяют описываемые и нижеследующие события, -  происходило расследование группового несчастного случая с тяжёлыми исходами со взрывниками одного из предприятий, подконтрольных местной (районной) горнотехнической инспекции, которой, надо заметить, было подконтрольно и рудоуправление. Горные работы и есть горные работы – тут нечего добавить, но и нельзя забывать, что этот благородный труд тяжек и опасен…

 

 

 

МОЛ-ГОД ИЗ ОЗВЕРИНА.

 

Как-то…. Перебила «нить» жена, потом вдруг взбрендило про то, что: «А и не церковь, не кабак, ничего не свято… Эх, ребята, всё не так. Всё не так, ребята!»

Из Молодых Годов мне дано много. Многовато. Многоватенько. Я – к вашим услугам; и речь пойдёт и будет о тех, кто родом из Озверина.  Знаете, такую, «степь»?

А всё просто; прочтёте и да поймётся вами та награда заслуженная, ибо тех, кто из Озверина, требуется уважать. И уважить!

Нет такого места и той стороны вроде как «Озверин» - но есть, была и будет такая страна как Звери и их нравы. А значит и быть должна и та сторона: Зверь и Человек.

«…Спокойно, сын, голову не задирай. Иди медленно, спокойно, без резких движений, – всё сказано полушёпотом. – Сверху рысь нас нянчит.»

А вокруг тишина, тайга горбатая уральская неподступная.  Вверху на лапах деревьев снег, а по низу целина белая.

 - А теперь медленно поверни голову и глянь, сынок. Да не туда, чуть выше. Видишь зверька?

«Чую, чую, батька! Где? Что? Что за зверь?» - вскипела у пацана кровь.

-Батя! А если кинется??

-Не кинется – шепотом в ответ сказал отец, медлен-но оттягивая ружьё с плеча. – У-жо! Не успеет. Да и молодой зверь. Глупый.

Я оглянулся. Назад и вверх. Встретился в упор глазами (цвет глаз, спустя кучу лет, мне сказали: у вас один к одному).

Рысьи глаза смотрели на меня в упор.

«Батя! – помолился я. «Не дрейфь, парень».

Жуть какая-то. И потом  снова разговор тихим шепотом.

-Почему не сожрала нас?

-Подавится.

-Почему не прыгнула на нас?

-Маленькая.

-Ну и тогда что?

-Рядом её мать – рысь. Та нам пощады не даст и не смотри более вверх.

-Так она нас…

-Я смотрю…

-Так ты меня запустил затравкой…

-Дурак, сын. Просто ставлю нас с тобой под ружьё.

-Мы прорвёмся, папа?

-Куда ж мы денемся, сынок! Ружьё заряжено. Нож за сапогом. Отойдём подалее.

-…И?

-Смело действуй. Не на фронте. Зверь - не фашист. А насчёт рыси: ты её чувствуй – и она тебя «поймёт». Но…она ведь кошка, дикая, красивая, неуправляемая, с кисточками на ушах, вроде как пушистая и ласковая; в глаза долго и пристально не смотри – может прыгнуть на тебя; ты её должен чуять нутром,по следу, нижнему и верхнему. Какого будет, если на тебя брякнется столько кэ-гэ веса…а?

 

***

Идёт охота на волков.

Щс – час, пошла…

Я не знаю детально, как ЭТО сейчас… Знаю как в веке четырнадцатом– пятнадцатом волков били, гнали, травили погоней. Знаю по истории. Но другое дело – наяву, сейчас и не завтра! В восемнадцатом веке зашибить СЕРОГО – уже не геройство… потом отстрел серых был лимитирован – регламентирован царёвым указом.

Потом,

    когда Пришла Гражданская Война

    и волчьё стало жрать всё подряд,

    вот тут и наши Советы чуть обеспокоились: страна в разрухе, а «сбоку» они – волки, Волчары, несущие смерть и хаос разрушения молодой Советской республике. Страна задыхалась: нет железных дорог, промышленность в разрухе, сельское хозяйство похерено. Когда человеку плохо, будь он белогвардейцем али красного цвета, анархист ли или тот же махра-тогда на безлюдные и расстрелянные, ранее обетуемые твердь и земли – от Северов и Сибири, от Урала и до Центра – приходят волки.

                                                                                       Кровавые.

Волк – зверь красивый. Мощный. Без ножа с ним встретиться в единоборстве ой как бесполезно. Особенно по зиме, на его голодняк. Вы слышали его Вой по зиме на ЛУНУ?? Этим всё сказано…

Слышали: волк-камчадал, тамбовский волк, белый полярный, степной корсак; а и – койот, шакал и гиена… не нашей российской зоны – то чмо заграничное, плохого и падаль не держим. Пусть даже за-ограниченно… заграничное. Нам… бы своё подать, со своим мордатьём волчьим справиться…

                                        отъелись! удушили овец

                                        чуть ли не в овчарнях у

                                        поселенцев;

                                                               порвали собак;

                                        множество… только костьми

                                        путь их лежит.

Красивый зверь волк. Пушистый, с подшерстком, и зима ему не помеха. А как он поёт на луну красиво! А зубы у него – как у пилы! Да и глаза – узришь ночью, испуг возьмёт.

Когда по безлюдью волки вышли на Большой Урал –

                                                                           мужиков-то забрали

                                                                           на фронт… –

лютовать страшно стали: то корову… то ближе к деревне аль к посёлку. Палкой-то их не перешибёт вдова солдатская аль девка молодая.

                                                   Жизнь шла наперечёт;

                                                               волчье наступало –

упитанное и мощное,

злое и оголтелое…

а  мы сдавали им Позиции.

Из сводок: По Свердловской области загрызано волками … (столько-то) человек; в Челябинской области погибло от волков…

Шла Середина Войны Большой.

Волки безнаказанно шлялись по зимным дорогам, драли коров и сидели на краю деревень и посёлков, жрали собак…

Загнали кого-то зимой на стог сена и клацали внизу зубами; искусали двух доярок поутряне; сожали собаку у сторожа фермы.

 

***

- На тебе, сука! – батя достал ружьё. Рядом клацал берданкой времён Гражданской и покорения Крыма какой-то древний дед ещё от Гражданской войны и колчаковщины.

- Тех упустил, – скрежетал зубами дед, - зато этих сейчас достану.

Мужики прочие возились тихо, спокойно и с достоинством.Забивали, заряжали, не дробью. Да и ведь не кабы-абы: немца завалили, япошку одолели…

                и пришли все прочие домой:

                живые, калеченные, придурки

и контуженные, инвалиды,

с зон западных,

в общем – кто мог прорваться через поганый миг до родных мест.

А Южный Урал – место богатое, не перешвырнёшь зараз… на дворе стоял послевоенный год.

Идёт охота на волков!

Достали, кровожадные! Их уже не пугали крики деревенских баб, ни колотушки совхозных сторожей… страшно, когда во тьме перед тобой возникает окровавленная морда волка.

Загонщики – туда ребят помоложе и покруче, чуть поопытнее; среди них идут ветераны – старики с берданами – на всякий случай, для подстраховки, бабахнуть вверх для волчьего страха или же от своего собственного. Пошли, идёт облава на волков.

Пред этим в поле выходили егерь и «иже с ним», пробили данные и развед-бланш по волчарой стае… одного чуть не погрызли…

Председателя (директора) совхоза чуть ли не трясло. Контуженный с войны, списанный под «чистую», он только и мог сказать через свои заикания.

- До-о-остали!

Мужики, волчьё таёжно-грёбаное, его понимали. Заряжали, точили ножи. С Верху «добро» на сиё было уже дадено.

ТАМ – начали орать, шуметь, в колотушки греметь, пулять в воздух почём зря – в общем, дело знали!

Пошло дело, давно забытое, непредвзятое и неповторимое. А-а, на миру и смерть красна, за святое дело и загибнуть лишний раз не грех…

Участок большой. Краснотой и смертью смотрелись флажки на белой земле уральской тайги.

И началась утеха.

Сколько волков вышло, волчат,

матёрых,

пришлых, своих…

Пуляли, стреляли, гнали.

Били мёртвым боем, заваливая все ТЕ волчьи стаи, коим было не жесть числа!

Мужики уральские в раж вошли; да и загон оказался на крепость толковым. Выли Волки!

Рубили – всех – подряд! – серых и дымчатых, щенков и волчиц… бойня была страшная – человек мстил волкам за их…

Загон накатывался до основной зоны застрельщиков. Опытные «стрельцы» поняли мозгами:  «Идут!»

Били чуть ли не в упор.

Оторвались на полную катушку.

Десятками валились волки – под санкцию послевоенную «борьбы с волками». Волков отстреливали…

Без сожаления.

Без прошлого.

Без неудач на будущее.

Без – всего!

Они – их – заваливали молча. Слава богу, загонщики пацаны сгодились на сию роль.

Трупами ложились волки. Едва успевали передёргивать затворы карабинов и перезаряжать двухстволки – от и до…

                валили «всё» подряд…

«… Нам, в Челябинской области надо избавиться от Волков, ибо они – народная беда», - из резолюции тех далёких 40-х годов.

Умывалась Волчара кровью.

Лютой.

И для будущего – не первый раз. Санитар – он, конечно, санитар для природы, волчара (такой-то), - но страшненький и могучий, ну бы этого санитара. Аж  сам человек его боится.

Боится человек волка. А – и – есть – за что?

Волк шарахается от человека – за что и почём?

Может, в этой фауне мы не совместимы: человек и волк?

Выстрелы. Из карабинов егерей, из двухстволок. Гром стоит. Лупят на подстраховку, наверняка. «Номера» волчьи дублированы, зверь сей опасен.

Но вот разгон вышел на их номера. Стояли плотно. Сюда должон выйти косяк матёрых, остальных и глупых должны замочить по распылённой красной зоне. Потому здесь и стоял заслон из «крутояров» фронтовиков – идёт охота на волков.

За каждого убитого волчара – премия.

Шкура с него – твоя по правилу.

Сожрёт тебя волк – твоя беда.

Не успеет тебя судьба спасти – молись.

Тайга – закон, волчара хозяин. Когда валили молодняк и малый клан, стая волчар рванула в сторону. Это ж не собаки. Шли густо и плотно. Красиво. Их таких могло хватить на многие охотничьи секреты и засады, будь они самые крутые из разряда фронтовиков.

Пальнул слабонервный. Лавина серых вильнула и пошла вдоль флажков могучим косяком.

Проснулись, охотнички. Оторвались. Дошли до дела. Гул пошёл, как от реактивных «катюш».

…Вожак шёл сзади – матёрый и могучий с разодранными ушами и боевым шрамом по морде, дымчато-пепельный красивый окрас под седину.

                Почему шёл сзади на загон?

Знаем.

Вожак не вёл своих на охоту, ему уже стало ясно: не его эта охота, но идёт охота на волков… многое повидав, он не предвидел пощады от двуногих. Он хотел выжить.

Но его волчьей орде мало давали шансов выжить. Не те времена.

                                                                                                  … «охотники» были

                                                                                                  настроены агрессивно:

                                                                                                  с волками жить –

                                                                                                  по волчьи выть!

Валили залпами всех и всю волчью молодь (душа плакала, но били всех подряд, без сожаления); особо в волчиц стреляли все «номера»; впрочем, кто разберёт «кто там есть…»

Вожак гнал своих на убой. Ему выхода не было: сзади подпирала беда, впереди стояла смерть. Дважды он, матёрый и седой, выходил из облав, трижды в него стреляли, четырежды за последний год он доказывал своё право вожака – вождей-то много, а вожак один!

Дымчатый, скорее – поседевший (не сказать же – си-де-вший!) волчара с надорванным ухом шёл на красные флажки. Его волки добегали до красной зоны и ложились под смерть. Остатки стаи вышли наискось, сзади тяжело шёл вожак (он не просто бежал и зад`ыхался… просто «с головой дружил»). Стая ринулась под «красное», вожак резко вильнул налево – и всё равно открыл пред глазами опасный красный лоскут флажков.

Ну вот и всё!?

- Женька! Идут! Что не стреляешь? Пролёт? Заклинило?

- Да нет, Семён! – два выстрела завалили подъярков, отшвырнув их в смертельную зону. – Что, Семён, - зря что лия служил и воевал.

- Да ты,Женька, хоть немцев стрелял?

- И не только, Семён. Бандеровцев, полицаев – тоже. Вот только волков не припомню… да и японцев не помню…

- Вот он, Женька, идёт! Твой!!!

Вожак выходил под выстрел, трое уходили в угол вдоль флажков. Их потом, чуть погодя, сразу завалили следующие пост-номера.

Вожак уходил. Рваное ухо, шрам на морде. Седина по шкуре. Шёл хорошим намётом, заюзил с разгона пред красной цепью флажков.

«Ну! Седой! Что ж ты!?»

Всех уже завалили, из его стаи. Только вожак не сдавался, не сдавал свою волчью честь. Он шёл зигзагом вдоль красной линии огня…

Идёт охота на волков. На дворе ещё не уснула зима послевоенная, когда объявят борьбу с «военным» волком.

Достали! Достали!! … - !!!

… и всё же жалко было по человечьи волчьего вожака… Это ещё вопрос – кто озверел: волк или человек?? Скорее – они озверели Вдвоём… одним словом, плашмя – ОЗВЕРИН.

Вожак махнул за флажки.

- Женька! – горячий шёпот за спиной. – Спишь в хомуте. Он же ушёл!!

Вожак уходил, и Женька из фронтового отдельного батальоназавороженно смотрел на него… за ним…

- Проснись, сержант! – свистящий шёпот второго «номера» … - окстись… ты же «снова» на фронте! – Семён, «дубль» расчёта, б/у фронтовой снайпер: - Женя, он у меня, сволочь, последнюю корову задрал, а у меня трое пацанов!

Седой уходил.

Женька из отдельного батальона при штабе фронта «спал». Как будто пелена на глазах…

Глух ударил за спиной карабин, выданный егерем именно Семёну…

                …Ну вот и всё…

Так я не понял: вам что-то ЕЩЁ добавить, ещё один выстрел или вам уже всё ясно и доступно, до обиды понятно и ещё раз понято…?!

 

 

***

- Ну всё, сын, приехали!

- Это как, пап?

- А оглянись!

- Я ничего не вижу.

- А тебе и не надо. Видишь светлячки в темноте? Это – они.

- Кто?

- Волки!!

Конь всхрапнул, пытаясь встать дыбом. Отец жёсткой рукой удержал его и хлестнул без пощады кнутом

Как в Сороковых послевоенных…

Волков погоняй…! Не повыбили их всех тогда ж, не успели. Или новые наросли?

Вертикально – зеленые зрачки нагоняли, зло и методично. Голодный волк зимой идёт жёстко сильным намётом.

Что-то отец задержался по делом в райцентре: решал свои военно-госпитально-наградно-боевые-льготные дела… и выехали мы оттуда аж поздновато. Отец, насколько уж он бравый, не был спокоен – ночь впереди в дороге, заночевать негде и нигде, да и время-не-ждёт; поневоле, начнёшь заикаться… на памяти двеконтузии-от танка, закопавшего его в окопе, и от гибели миномётного расчёта буквально на твоих глазах.

- Ну что там, пап?

Стар и млад-стайка надёжная, вопрошала друг, друга … друг-о-друге.

- Плохо, - прохрипело в ответ. – Собака наша след не берёт. Не собью я их с погони! Уж больно злые и голодные. Держись, сын, сволочи они! , и не борзей без моей команды.

Серые призраки догнали. Задок зимних саней. Рвали дерево, шубу.

- Двигайся к передку! – прохрипел отец.

Мы и двигались: я и волки.

Батя, этот хренов вояка, или как его, понял: … - ! - ??

…завалят! Обойдут сани! Самый отчаянный и наглый волк, скорее вожак, вцепится мёртвой хваткой в круп коня, повиснет там мёртвым боем, остальные докончат дело сзади…

- с нами!

Так оно и случилось!!

Вот только шиш Вам! ОБОН и есть ОБОНовец… - нешто он чудес при фронте не видал… такого взять голыми руками – не слабо?

– Давай к вожжам. Стопори коня. Пусть даже на дыб идёт!!

…всё… секунда… не зря под рысью ходили… - Я «перехватил» коня – он уже дыбом вставал.

– … только не бей кнутом: … - успел прохрипеть МОЙ.

… реакция отца была мгновенной… вот только он оставил коня на сына… – сын малолетний неуспеет справиться с всбешённо – волчьим Ста-дом («но да то и не моя вина… - сам отвечай, сынок!»)

… Что-то я не понял? Даже годы спустя. Но ведь я живой – и буду жить вместе с моим отцом!...

Б-У-Д-Е-Ш-Ь!! … куда ж ты денешься.

Когда конь, взнузданный малой рукой, хотел хрипеть по волчьи, когда волкам впереди были добыча и раздолье…

Батя, этот бывший по молодости вояка, мой любимый и неустрашимый отец, рванул неуловимо из кошевы заряжённую уже двухстволку(горизонтальную).

                            … там ей было место,

                            как и был всегда засапожный нож.

Отец вбил два заряда сначала в крысятников, рвавших сани – стая чуть отвалила. Выкинул гильзы из стволов, загнав новые патроны (из кармана полушубка) в обои стволы.

…секунды… именно они решали дело…

Передние волки рвали упряжь и коня.

Недаром на фронте он некоторое время «работал» за снайпера… может и не слишком хорошо, но зато с десяток фрицев успел положить, заполучив в ответ две пули: в каску – одну по касательной, вторую чуть ли не в лоб.

- Р-р-р! –только и прорычал он, вскидывая ружьё и выбирая цель около коня. Знал что делать!

Одного-отбросило, и стая набросилась дожирать своего брата. Второго, около брюха коня – подвалил… упал, сани подскочили через битого волка; конь, свободный как огонь и пламя, понёс в тёмную пустоту; сзади –разъяренный клубок из серой шерсти, кишок и крови; конь уносил обессилевших седоков.

Старший перезарядил ружьё, мгновенно; ухватил широкой лапой вожжи из рук сына: «н-н-Но!! Т-пр-ру!»

Конь послушался. Слушается. Тьма зловещая так и осталась по прежнему зависать в глухом и пустом пространстве… - пришла фронтовая «идиллия».

… Ну вот и всё…

(Мы это уже проходили?

Иль кажется нам??)

… я не понял: вам что-то ещё добавить, чтобы жизнь мёдом не казалась.?? оказывается, до обиды, всё просто, понятно и доступно… ДА?

Мы уже шли шагом. Медленно ползли в наступающие сумерки. Теперь им нас уже не взять: светает и впереди человечье жильё, куда волк не шагает без опаски. Ружьё лежало поперёк ног отца, он лениво и равнодушно шевелил вожжами; конь слушался его спокойно, иногда прядая ушами. Благодать!

Отец рассказывал. Толи быль, толи небылицы из 42-года.

- Темно, жутко, доярки утром и вечером пробираются по-болоту на фермы. Там, конечно, есть сторож при бердане – волков отгонять, обнаглели, идут впритирку к коровникам. Сторож, дряхлый древний дед, герой Порт-Артура и Колчаковского фронта, пульнёт раз-два для острастки – волк вроде утихает… Но потом выходит луна, и они в кружок на снегу начинают свою песню смерти. Ты слышал волчий, стаей, вой под луной в жёстокую зимнюю ночь?

… а ты, батя, где слыхал? кроме Урала…

… в Белоруссии, сынок, зимой 44-го…

- Да ты меня не перебивай…

- А они не вернутся!? За нами??

- Что, страшно, стало!? Не бойся. В нашем роду нет страха; дерьмо вот – найдётся. Прорвёмся… Погрузимся… Живы будем – не помрём.

- Я перебил тебя, папа. Что же…

- То-то и оно. Не перебивай и слушай Стар-ших. Не мне тебя учить…

- А тебя учили?

- Ещё как! Слава богу не драли, как сидорову козу. Моего отца – твоего деда –зачем-то пороли…

- А зачем?

- Не перебивай. А то я вообще нить потеряю. На фронте не терялся, но ты меня уже закувыркал…

- Это нельзя?

- Где найти беду – не знаю. Ты меня не отвлекай. Да и назад поглядывай.

- Думаешь, вернуться?

- Вернутся? Не вернутся! Ты доверяй своей звериной интуиции, шестому чувству, подсознанию, каске, башке своей гремучей – ведь голова дана тебе не для шапки, с ней надо очень и хорошо дружить, сын мой… Так вот, ты меня не перебивай, заплутаю…

Сзади шёл заплутавший волк, не понимающий человеческой психологии. Конь вздрогнул, я шарахнулся.

У отца руки ходили ходуном. Вот и пойми: на фронте рука не вздрагивала видно, а тут… первый выстрел пошёл мимо; волчара вздрогнул…

- Ну вот и всё. – Я видел испарину (по зиме!) на лбу отца.

Что-то ещё его спросить?

- Ну вот, - продолжил отец. – Мать твоя идёт ли али возвращается на дойку… Волчара за ней, зубатый и страшный. Девка она молодая, заверещала, волк при-испугался… потом зубами клацнул, ворс дыбом, а моя Клавка (твоя мать) чуть не…

Ну да понятно я говорю?

… наш запоздавший волк удрал; Клавку «потом» загнали волки на стог сена до утра… почтальона, чуть припозднившего по зимней синеве, чуть не сгрызли… пьяного снабженца в санях не тронули, а коня изъели; прорвали овчарню при крае деревни – и перебили всех овец, унесли мало-поштучно; щерились по сумеркам на зимних лютых дорогах; мужиков при толпе побаивались, но и то больше страха имели от дорожных факелов… что-то я ещё «забыл» - добавить середь от истины – но, видно, призабылось!

Когда пошла «Гос – Охота» на волков после войны – мужики толковые заимели заработок на «косматых». А и То! Маловато – но приварок семье. «Ремесло» сие, конечно, не вся – прибыльно да и опасно чре-ва-тиной, но ж – какой из тайги не уважает сразится с ними!

Гибли. Волки матёрый и щенок, ярки и подшёрсток, молодь зубатая, в одиночку и стаей… гибли и охотники за удачей, опытные таёжники под морозом, под рысью и шатуном-медведем… и те, кто не успел из-за своего непризывного военного времени - успели загинуть в доброй глухой таёжной глухомани Урала… … да и золотишко было по Миассу, да и скучного дешёвого человечка хватило (и хватало) на сороковые годишки «Непобедимого Щита СССР в Крутые Годины!»

…. …. …. Я придремал под сказки и убаюканье отца; вздрогнул от выстрела, услышал бормотун отца «ну не хуже чем на фронте»; понял, что батя отмашется уже сам (без моей помощи…..….) и провалился в глубокий чёрный недетский сон. А когда очнулся, услышал бодрый голос«но-но, милый, вот мы и дома!» Скудные огни в окнах, редкий печной дым, чахлый брех живых псов – это ли не счастье и не родной ли наш дом…

                                                               … тех далёких незабываемых

                                                               и неповторимых страшных пятидесятых…

И снились ему зимние сани, гружённые мёртвыми волками.

Годы спустя мне налепят кличку, дворовой ярлык, «погонялу» - в разное время и Всяко – Разную. Но так уж полагается на роду при горах и людях Урала. Там и так –делают это они чётко, - вроде как печать клейменная на лбу, долго не отмажешься. Смотришь – слышишь: у того кличка полусмешная – а он три ордена Солдатской Славы имеет; про него говорят что Тихоня – а он был крутым фронтовым разведчиком и могила его неизвестно где… где-то на границе Полянд и Фатерланд…

Меня тоже бог не обидел: крещен в студенчестве как Зверь и Лютый, годы спустя в экспедиции как Чиф («чиф, айнвэриглэтьюсью» - правильно??) – ШЕФ… смешно обращать на свои собачьи прозвища и догонялки, но в них же жизнь? Не я их себе дал в под-гонялы – народ крестил. Сам-то я так и остался Фомой – неверующим и некрещеным. Не верю в Бога. Нехристем не являюсь. Но верю в людей. Видел падаль: животную и человечью, живую и мёртвую. Но продавать – не научили, пятидесятые и «ранее» так научили.

- Стой! – рявкнул мой крутой. Человек, кстати, диаметрально противоположный своему прототипу крутого военного.

…бать, ты был белобрыс и тощ… ну, в тебе ничего командного… как тебя слушались тридцатилетние и сорокалетние мужики… ты ли их жалел, под пули посылая, плодя вдов и безотцовщину… а самому-то было, с гулькин нос, в два раза против них «дешевле»…

- Я тебе не глупость «чавкаю». И так уже спугнул! – голос его упал. Смотри: чудо – недоразумение Урала и Природы. Пока не спугнули.

Что? Кого??

- Россомаху. Слыхал Зверя такого? Знатные по лютости своей. И страхо – образные.

…Россомаха – всегда кушать хочет. Пакостная. Мини-медведь самого отвратительного образа. Мстительна, очень опасная; по размерам – ноль от медведя, буйна сама по себе. Когти – не малы, опаснее медвежьих, настоящие лезвия; рвёт и кромсает без пощады… мелочь уже её добыча, а и крупную порвёт! Страшная зверюга! Маленькая, но прекрасный лютый зверь. И не дай бог! – нарваться во злобе дня средь устоин таёжных на НЕЁ!

…Ну, россамаха,

                                        боязнь наша тайги

(уж она пощады вам под тайгу не спустит, сожаления не пробьет, скрежетать зубами будет – не ждите ранних похорон и жалости; и да уважайте законы тайги: медведь хозяин, росомаха – его помощник, зам прокурора тайги).

Спасибо бате, послевоенному; спасибо тому мал-таёжному опыту после –военных лет… но когда годы спустя на далёком уральском горном отвале я увидел знакомые вертикальные зрачки среди кромешной ночи: я тогда понял… и прочувствовал – волки! Стая! Нет под рукой даже ножа. ГЛУПО… глупа цель: идёт ночная проверка работы ночных отвалов…; а кстати, жалобы я «ЭТИ» уже получал? Мне надо было их проверить и пробить.

Я – понял.

Кстати – нож в за-сапоге.От отца – святое правило; жду. Идут – вижу! – полукольцом. Женщина по ТБ взвизгнула!

… подошедший сорокатонник – БелАЗ зарычал на все 100 процентов, дал выхлоп, и стал сдавать под истошный сигнал задним ходом…

                                                                                                  … волки «сдохли» и

                                                                                                  ушли тихой сапой.

Про остальных такого не скажешь… - но ведь, главное: ночная проверка работы отвалов произведена… да и кого колышет работа в ночь рабочей – отвальщицы на дальних отвалах (… в безлюдных и волчьих заставах). Мы – перекрестились; вроде как «на сигнал отреагировали», от горной инспекции пойдёт письмо «о дальних горных отвалах»,

                Но… но… но… … Где же люди на отвалах и их волки – соседи? Да, отвал заливает тусклый свет с прожекторных мачт; но на огромную – площадь пустоты не хватает власти человека… - и тогда приходят из тайги волки.

Извините меня: «Единые правила безопасности при разроботке месторождений открытым способом» - знают ВСЕ… они написанып`отом и кровью поколений (как нас учили). …а знаете, - вот только про тайгу и волков – там нет! и это уже –

                                        опасно?

                                        непонятно?

                а может излишне – ЕПБОР это

                                                   ж не фауна?

… логично логичнологично,

как говорится в таком случае: непонятно – но здорово!

А знаете – медведь в тайге опасен. И ничего я вам лишнего не открыл. Когда моя молодая маман, тогда ещё девка тридцатых годов, пошедшая за дикой малиной в близ – тайгу за «сладостью» с толпой своих подружек…

…медведь тоже малину любит, он её лапой обдирает и суёт себе в пасть вместе с лохмотьями.

(… Медведь – увалень – удивительное существо! Ест и грызёт, кушает и жрёт ВСЁ – разор полей овса и проса, пчёл обидит, удивительный рыболов, дерёт и жрёт мелочь, порвёт всё и каждого; даже россомаха и лось – лютой медведице не помеха!...рысь, штучка хитрая,шарахается от мед-ве-дя… ну, скакают там по верхам белки и прочее – про то сказ особый).

Тогда зачем попёрлись в тайгу!?

… Я вас предупреждал, что медведь – зверьё опасное; а если совсем правильно, то: закон – тайге, медведь = хозяин.

Повидал и я – Михайлу! В малинниках – по младости.

… а знаете – по молодости и глупости восприятия тех далёких сороковых послевоенных и потом непосредственно уже своих пятидесятых… знайте – не снится мне «рокот космодрома и та ледяная тишина»,

…а снится мне трава

                                        трава

                                                   у дома.

А кому интересно чужое счастье?

Вылез как-то с Михаилом Потапычем на параллельных курсах. Судьба – злыдень умела со мной такие шутки играть. Летом – с медведем не шути, под осень – плохо, зимой – смерть. Мы перепугались вместе; да и поймите: зачем медведю лишний хозяин в доме, а и зачем мне его тайга?? Так уж мне это нужно? При мне только нож, супротив меня – вальяжный скоростной серо-бурый медведяга (ох, крутизна), пощады не даст…

Нож мой готов,

медведь на дыбы!

… и взломает, завалит хворостом, чтобы я подох и стал тухлой мертвячиной – тогда ОН ко мне придёт…

(… мы таких людей в сороковых находили и «откачивали»)

Дай Бог!

                                        (да и сам не будь плох).

Вы что думаете – ТОГДА я завалил своего первого медведя? А вам какое дело? Опытный таёжник всегда боится своего СОРОКОВОГО медведя;

… в нашей тайге восемь – девять – предел; по глухой Сибири – далеко за десяток норма.

Как-то в своей хитромудрой северной экспедиции, где я уже забыл про свой родной дом, попались мне хорошие люди из местных. «Да иди ты к нам». «Да вроде как, не по-тяну копейкой». «У НАС НЕ СЧИТАЮТ».

Ну, - я и заполз, знакомясь.

Кстати, от них еле выполз…

Двадцать третье февраля, мороз тридцать четыре, и северное сияние то ли сверху то ли в глазах. А мне всё по барабану! Когда не видишь цивильной жизни долгие серые и тупые месяцы – начинаешь мечтать уже ни о чём… обретается и побеждает равнодушие… Меня спасли ОНИ, пригласив к себе в гости.

… пельмени, рыба, ягоды, водки море разливанное. Тепло с-северное, у – около печки. Люди – цену себе знают; да и меня приняли

(глухой посёлок,

северный Кукиш)

… страшно аж жуть…

У меня перспектив ближайших весьма много и «круто», а у них – нет и «болото»?

… слово за слово… базар пошёл… северный; гул идёт, перекрывая «плюс» сорок… в итоге я с хозяином у горячей печи сижу на пару – остальные жрут пельмени и водку за столом.

Он мне сразу понравился.

Он не рисовался. Он мне просто показал шрамы на теле –

                                                                                                  медведь!

Тогда вся компания дружно заорала:

- Это его пятый! Шапку ломали.

Всем миром упросили.

Шатун?

- Других не беру.

- Покажи, Володя.

- Да нет вопросов. А сбегаешь?

Хватило у меня ж ума что-то спросить. Тут понеслось во здравие.

Тему поднял?

Ну и забуду. Пока, на время.

Что-то приятное, другое,

красивое упомнил.

Так ВЫ не удосужитесь

                                        выслушать НАС?

… уже будучи студентом, я «нёс» по жизни нагрузку на свои копейки: тетради, жратва – еда, девочки под луной, центр-парк им. Маяковского, кабак за «десятку» тех брежневских денег («Л.И.Б.» – незабвенная ему память!!);

слава богу! я неверующий,

коммунистом не стал (а жаль) – но

СИЛЬНО я уважаю

В.И.Л. и Леонида И.Б.

- Я при них чувствовал себя

                                        ЧЕЛОВЕКОМ!

… Любил я студентом, по своей «глупости и тупости», зайти «куда-то» в тир. Две копейки – выстрел, заказывал как минимум десять, но когда душа загоралась – то тогда до упора!

И пропади тогда оно – она – он всё пропадом!! Я бил всё подряд – на – вскидку, шутя – играя мочил железные фишки… а перед глазами плыли «те волчьи глаза во тьме». Я стрелял в глупые бесполезные цели – а перед глазами стоял мой отец-таёжник (он и не был ИМ, судьба предрасположила так…)

… Но ведь я не забыл ЕГО науки, всё в родной крови. Раз, другой, третий, - командир по тиру с восхищением зрил за мной, а я бил всё и вся – эту и эти глупые мишени. Мне становилось уже страшновато за себя. Кто Вы – такие?! вас здесь ждут?

… я бил эти «цели», придурочные в тире – на взгляд, с колена, на взмах, в темноте, с оборота…

– как только я не издевался

над собой (горько понимая),

но вот никогда не промахивался –

– после ОТЦА, после ЕГО школы, когда белке в глаз, – что,

                                                                                                                          он

за-зря, мой Батя, таскал

меня по тайге?

– Ты, сын собачий! Я прошёл фронт! а ты,сынок, нерасторопный, не знаешь как взять, перезарядить, а? Ты КТО? – Да успокойся ты, батя! Передёрнул затвор, загнал. Я по институту занял первое место по стрельбе… меня тащили дальше и выше… Батя!

– Вот то-то и оно (сынок). Я не был снайпером, меня заставили быть им. Я из отдельного батальона. Мне сунули винтовку с прицелом и приказали – стреляй всех без цели и напрочь, выбирай при погонах, а вообще-то всех подряд. Мочи сержант; вот тебе сух и доп – паёк! Почему ты? Да ты не пьёшь, не куришь – от тебя и вонять вдаль не будет, да?

… через трое суток мороза я вышел к своим – их, кстати, предупреждали о «вороне» - … я уложил пятерых немцев:комбат довольно ухмыльнулся «ну ты  их, сержант, перепугал… с них будет…»

я промолчал; Н-не знаю…

«Мой» хозяин тира (стрелкового) долго смотрел за мной. Да и я, кстати, почему-то любил заходить в один и тот же. Он уже знал: захожу, один или с подругой, норму (10 выстрелов) сразу ложит на «цинк». И я начинаю «мочить», издеваясь сам над собою. Командир и моя подруга смотрят.

– А ты только из «дешевки» - такой правильный и хитрый?

– Не понял!?

– Так это ж – мелочь и дрянь! – он вышел в «зал», забрал из рук моих мелкашку и свинец – и начал садить раз за разом…

Я рот разинул.

Он пробил 15 выстрелов: ошибок не было. «Я заплачу, – прохрипел я. – За школу!»

Он кинул мне «винт», молча, с размаху, жёстко и зло, - удар прикладом согрел мне плечо. «Ну – и?»

Я не крякал. «Заряжен?» Он хлопнул глазами. Ударил. Швырнул. Он перехватил ударил. Перехватилновый «винт». Я стрелял с размаху, без останова, вроде как в соей родной тайге, вроде как с батей на охоте, вроде – как они волк, рысь, медведюги и прочие… перед мною полыхнуло таёжное, страшное, былое и неповторимое – что видел, слышал, знал.

– Ну – и?

Он смотрел в ответ с уважением.

– Сколько?

– Бесплатно.

– Я – студент.

– Не очень понял. Ваше – копейки и тир, да?

– Да.

– И всё же?

– Да. Из – даля. Отец – бывший фронтовик, я бывший маленький таежник.

– И этого достаточно? Для того, чтобы… ?

– Нет.

– Говори дальше. Я знаю, что бывших не бывает.

– А что говорить. Есть о чём?

– Да, геноцвале (семидесятые годы XX-го).

И с интересом мы вытаращились друг на друга.

… слушай, ты стрелял, ты – снайпер, да? да нет, ты чуть-чуть из тайги, – уральская малость; а ты можешь валить волков и сволочь?; не обучали, командир… тебе это надо?; не-ее, д-д-дэкподмогни мне; где? там – здесь?; а и где сможешь!

Он мне зло винтанул «ружьё»:

– И ты мне сейчас говоришь сказку, что ты не абрек? Моя чёрная густая борода…

Ты – стрелял? И белке – в глаз? И шкурку горностая берёг?

– Пытался, командир. Чему учили. Чему научили.

– Так получилось?

– То не знамо…

– А из лука? Как у нас!? Бьют сурков. Очень тонкая и хитрая война… бойня!

– И из лука могу. В детстве баловался. Но на сурков не «ходил». Мы водой заливали их норы!

– А потом – таксой в нору затравливали?

– Какая такса! Водой до изнеможения заливали в норы – они и вылазилисмурные и пучеглазые…

– А какие из них шкурки и шапки шили?

– Да какой там… шили. Отдавали за конфеты скорняку. Сладкого-то хотелось, пацанами были.

… а сурков – живностьвам не было жалко?? Пацанва голодная, полубездомные, отрыжки войны (ну – и – что?) морили сурков – бедолаг, маленьких зверюшек слабосильных… и за что – за конфеты? За сладкую жизнь 50-х, да?

Да!!! Да…

… я не знаю кому не было тогда

прощения: суркам ли или

послевоенным суровым детям.

 

Спустя годы – … смеюсь и улыбаюсь – вспоминаю наши встречи трёх охотников.

Охотник не понимает юмора? Ему – это черно. Застрелить, добыть, пробить –не это ли кредо? Есть охотник по неволе, есть охот-скотина по страсти, есть волкодав по праву выживания…

Ну, а вы кто такие? Чем лучше??

Привело нас годами встретится втроём – старшой рода и его двое младших. Ну, Батя «гребёт», но и мы, его старший и средний сыны не молчим…

… беседа, само собой, сердечная. Интеллектуальная, крутая до зависти, и весьма неплохенькая. Под сорок каждому из двоих, плюс Старшой, седые.

Скучновато, конечно. Один – воевал, в Белоруссии и Польше – наш Батя. Другие? Старший брат – Урал, Тува, Кузбасс, Подкаменная Тунгуска (Угрюм-река) и Большой Таймырский Север; а в армии ещё и Дальний Восток. Самый последний: Сахалин, В. Сибирь, Ханты-Мансийский Север, Алтай, Северный Казахстан, большой Урал.

В – общем – то – есть – у – нас – что – вспомнить,

                вот мы и сидим.

Батя пригубил свои фронтовые «сто», придремал; но – «двор» не покидал, внимательно нас, «барахольщиков», слушал! …Иногда взбрыкнётся из полудрёмы – и снова готов бывший разведчик «Особого Батальона…»

Ну–а–мы–тут: СеверТаймырский и Север Хантов – …

два братана,

двасевера…!

У нас есть все: Северные Миражи, холод и белые Ночи у младшего, у другого – белые медведи, песцы и полярные волки; здесь толпы рыжих лисиц в степях Челябы, каменные куропатки Хантов, миражи и верблюды.

…слушал,

                слушал,

                            слушалотец –

                – двоих братьев –

    и вопросил нас наконец!?

– Орлы! Здравствуйте.Я тут немного подремал... вы спорили ровно тридцать две минуты… – о чём?

Мы ошарашенно уставились на него.

– Да не, … сыны! Пить-то мне уже не положено по штату – возраст, да и не девятый день победы.

Тогда что?

…вот то-то и оно:

– когда лоси под тонну весом выходят на дорогу и цену себе знают в нашем Ильменском заповеднике (знак висит дорожный: «Осторожно! Звери»), они не прощают человеческих ошибок – страшно средь наших заповедников… Они там – царь, и бьют волков.

Почему вороны и сороки… ворон вещий – не спит в тайге глухой? Они «поют» – пришёл человече двуногий – … бойся зверь,

                                                                                       ощетинись охотник,

ТЫ – КТО?

… В общем, эти трое, много зверья повидали, эти «охотники» за удачей. Конечно не всё и всех – ломающих силой и властью ослабевших по жизни…

… Я смотрел на отца искоса, стараясь не встретится с ним взглядом. Прав, Батя, правду говорит его мудрость – сидит перед Ним шпана волглая, выходцы из прошлой романтики, этакие… «шестидесятники» ХХ-го века…

Мне, конечно, не угнаться за старшим братом, бродягой и геологом-разведчиком, сезонами бредущими по одному и по парам в вечных маршрутах и поисках «богатств несметных», при карабинах и сух-пайке, с сорокакилограммовым рюкзаком, картой, компасом, ножом, фляжкой алюминиевой, гео-молотком, спичками, – в болотных и кирзовых сапогах, в москитных сетках, в энцефалитках, заправленных в сапоги брезентовых брюках, бредущих по каменной россыпи, по тунде, по дохлой и болотистой мерзлоте... Но на то он и из Таймырской геологосъёмочной партии Красноярской ГСЭ, которая работает от Юга и до крайнего Севера. Их полевой сезон начинается в апреле, от Дня Геолога (первое воскресенье апреля) заброской на северные базы топлива для вездеходов, оборудования и снаряжения самолетами АН-2 и вертолётами МИ-8; потом доставляют на базы и в квадраты разведки геологов и полевых рабочих вместе с обслугой и тех-кадрами. … в октябре – ноябре снимают всех, далее – зимой – камеральные работы, отпуска (гуляй Вася!)

Я – попроще, сначала из Росгеонерудразведки, потом – из инженерной геологии. Работы у нас круглый год. И мы – стреляли, и – в нас; мерзли и загибались, дожидаясь свои АН и МИ и другой «Аэрофлот»… и у нас – транспорт был весьма специфический, грустный, тяжёлый, неповторимый – лыжи, кони, снегоходы, вездеходы, аэросани, автомобили, катера и баржи…

Я смотрел на Своих Старших – уже шла уборка на кухне после «банкета» – и вдруг остро  начал понимать: … Ведь мой Мол-Год из Озверина – уходит…  уже ушёл;            мои молодые годы прошли, кончилась та трасса «Мол-Года» и зверей моих; диких и природных из того далёкого Озверина я увижу только в зоопарке и цирке…

 

Но – да – и – пора: – Есть же Предел! И куда же ты дальше пойдёшь? – Куда, куда. Есть же такое понятие – Кудынкина гора, есть же Кудымкар где-то в Перми, есть и другие: Кувандык (Ю. Зауралье), Кукарка (Омск), Кулгунино (Башкирия), Кулкудук (Узбекистан), Култук (Байкал), Кулуево, Кунашак (Ю.Урал), Кунгур, Кулунда, Кунашир… Одним словом – иди на Кудынкину гору, колготись дальше… Ку-ку!

 

Я не охотник и не рыболов. Что-то потерял? Много?

Что можно найти в каменных джунглях города? И потерять.

Так что же там деется – в Вашем Озверине?

 

 

БЫЛО И ПРОШЛО

(ВОЖДЬ ИЗ ОЙКУМЕНЫ)

 

Повесть о человеке

первобытном – вожде нашем древнем…

 

Громобой долго стоял перед настенными надписями своего художника племени. Тот бросил зубило и порошки, отступив в сторону, ожидая слов вождя.

Громобой не торопился, словно вникая в глубину замысла рисунка. По стене пещеры плыли цветы, отсветы костров, силуэты мамонтов, около тлеющих костров сидели люди в шкурах.

– Неплохо, Ром! – Громобой показал пальцем и пророкотал что-то вроде одобрения. – И всё же…?!? Ром…, не то! Пойми, Ром, – объяснял Громобой. – Каждый должен заниматься в племени своей работай; ты – стенохудожник, и сюда мои люди должны приходить для того, чтобы крепчать духом, понимать, что они охотники и добытчики,а не люди отдыхающие и греющие у костра; при виде твоих картин у них должен подниматься боевой дух, и они должны хвататься за дубины и рогатины – от саблезубых тигров и пещерных львов, для мохнатых кормильцев наших мамонтов, против чужеродных и вредных инопленников… чтобы они кричали – ибо нужен боевой дух, а не страшную грозу себя пугающую видеть.

… Ром, ты понял? Твой талант превыше всех, но ты нищ и калека в племени!

Сходи, Ром, скажи, чтобы по моему велению тебе из общественной кладовой выдали запаса вволю – и рисуй себе на здоровье… – но: охоту, подвиги, героев!

Громобой тяжело повернулся, давала знать о себе последняя неудачная охота на диких быков – прихрамывая, пошёл прочь.

– Ром, – сказал не оглядываясь, – ты веришь мне?

– Верю. Уважаю, вождь. Я – прославлю нашу воинственность!

– Верю, Ром. Я приду ещё посмотрю.

– Не раскаешься, Громобой!

Они ещё прорычали друг другу несколько воинственных кличей, дополняя короткую и бестолковую речь человечью… всё было понятно и так!

 

… Короток был век жителя деревней Ойкумены! Да, для сведения: Ойкумена – пространство и жизнь обитания человеческого. Дай бог матёрому воителю дожить до тридцати – губили моры, болезни, травмы, смертельная гибель охот и трудные условия выживания… спасали женщины, которых оберегали мужчины, и которые жили на десяток лет дольше и продолжали род.

В двенадцать – четырнадцать лет люди мужского пола становились уже полноценными бойцами и добытчиками своего племени… … дай бог им дожить до? – но если выживали и набирались сил и охотничьей мудрости – жили дальше, далеко и долго, аж до самых за самых три – десятков лет, то есть шесть раз по пальцам руки. Откуда они знали – что такое год? Умные люди – догадывались по земному циклу «холод – оттепель – тепло – заморозок – холод», и сего для них было пока достаточно, для – «их» года жизни. Но – толково. Как догадались и кто вёл отсчёт?

Против Грообоя из мужчин племени пока никто не возражал в племени. По крайней мере – никто пока не смог возразить. Громобой – из рода потомственных вождей рода и племени, таких готовят с детства и путь их прямой, туда – вперёд, где схватывается племя с непонятной и чуждой Ойкуменой. Если такие люди выживают по молодости, то племя не задумаясь преклоняет пред ними волю свою и покорность – ибо это залог выживания полуголодного и зябкого племени в мире сиём.

В тот год, который в племени помнили как год ярых саблезубых и пещерных, когда мамонт ушёл другой тропой – тогда, после смерти своего отца и гибели многих охотников и соплеменников, Громобой в шестнадцать лет остался самым несносным и стойким борцом в племени, став, таким образом, случайно – вкупе – глупо – хитро – незадачливо – волей судьбы злодейкой вождём вымирающего племени… с тех пор минуло шесть «холодов – тепло – холодов» – племя ожило и Громобой был ещё жив, но по прежнему им ещё пока и не случайно грозило оно: погибель и вымирание. Женщины родов малочисленных молились за вождя, бойцы и охотники смотрел на Громобоя с надеждой.

Хмурый рассвет вставал над Ойкуменой, населенной враждебными племенами и страшными хищниками.

… Мясо, мясо надо племени, а не сказок…

Не понятно?

 

– Писак! – Громобой гулко стукнул себя в грудь. Даже через мех шкуры-накидки вождя гул пошёл в пещере. – Писак!! Ты что не понял, что от тебя требуется, паршивый тигр саблезубый! – Громобой зарычал злобно. В ответ местный грамотей племени Писак тоскливо пискнул, что де мол грамота так просто не создаётся, это процесс длительный и муторный, что это требует многих мук и странностей…

В натуре их диалог выглядел так: Громобой ткнул в стену, поводил по ней пальцем, другой рукой хлопнул себя по мохнатой голове, поводил рукой перед заросшим волосом ртом.

Писак замахал руками, затрясся, пнул ногой стену, плюнул, зашипел.

Вождь постучал своим кулачищем по огромной голове главного грамотея племени, легонько ткнул его под зад коленом.

Писак отскочил мгновенно, встал в боевую стойку и трубно по-мамонтовски зарычал, постучал себя легко по голове и – сильно – в грудь и отчётлево, в отличие от сородича – промычал: «язык (высунул его) – не просто; это вашим тварям не малявы и дубины!»

«Возражать?!» – сверкнули глаза Громобоя. Он стукнул себя в живот, ткнул пальцем в направление Писака… тот понял, что на ближайший день он лишён общественного мясного пайка.

 

День сей был из разряда общих дел. То есть – воевода обходил свои владения, нони коим образом не озаботился сейчас столь нужной для племени охотой. Громобой, свешивший свои сильные обезьяньи руки ниже колен, сгорбившись плёлся в закутках пещеры и наконец всё-таки столкнулся с одной из самок племени. Звали её Амо,таково было прозвище этой молодой, хищной и недоступной женщины племени. Громобой пропустил бы её, как говорится «мимо костра», но почему-то их бёдра резко и ударно встретились. Разлетевшись в стороны Громобой и Амо взирали мгновения друг на друга. Громобой презирал их – самок своего племени, они были, пусть даже самые красивые и безволосые, для него – пустое место, обуза для племени,в нагрузку и… всё прочее, что так не красило их роль в житие человечьем. Без женщин, Громобой знал,плохо; но знал и другое – без них ещё лучше в сим беспокойном мире. Он – их ненавидел, не хотел бы знать, все они, по его желанию, были его подстилкой – пожелай он того, и с удовольствием ложились под него (а как же-вождь!). Но эту! Он предпочитал обходить стороной… дерзкую непокорную женщину, к тому же ещё не имеющую постоянного напарника.

Наглыми и вызывающими глазами она посмотрела на него. Рядом – никого, проход в пещере достаточный, чтобы спокойно разойтись двоим, даже четверым… так что же ещё??

Громобой осатанел. Сгрёб её в охапку. Она гибко изломилась в его жёстких руках, вроде как поплыла в его бестолковщине.

«Ты что, сучка, не уступаешь вождю? – говорили глаза Громобоя. – Аль места для расхода нет, падаль?»

«А ты мне – не указ», – отвечали дерзко в ответ глаза Амо.

Хочешь, Громобой?

А ты мне, Амо – не указ!

Да что ты говоришь, мой Грамобойчик.

Да пошла ты, тварь подстилочная.

Куда? Под тебя? Пойду. С удовольствием.

(Человек хоть и дурак, но он существо умное…)

Слушай, Амо, – Громобой резанул себя по горлу, – не люблю я шуток, у меня без вас голова тормозится…

– Ты да – Громобой! Большой человек. Племя тебя уважит. Но ты, и такой сам себя уважь… под тебя любая пойдёт.

– А ты, Амо?

– Как думаешь, Громобой?

– Что тут думать… прыгать надо… валить мамонта, а ты тут со своей пустяковиной…

– … С какой?

– С докукой… без штанов. Ещё штаны гуртовые не научилась одевать – а туда же!

– Обижаешь, вождь. Хочешь покажу, как женские труса-шкуры одеваются и снимаются?

Громобой молча, без размаха, заехал по скуле девушке. «снимай… свои трусы-откос… глянем, что у тебя там под ними хитрого – всё одно…»

– … Понравилось? – она держала его ногами, руками, губами (нижними и верхними).

– Да пшла ты! – Громобой отпихивался ногами руками, головой, коленками (и ещё «кто» знает чем).

– Плоха?

– Слишком…

– Слишком плоха?

– Слишком хороша, Амо.

– Ну и – ?

– Ну и – пошла б ты подальше, к духам нашим.

– Пойду; с тобой!

– Не понял.

– Старый ты стал, вождь, глупый, – тебе сопроводитель нужен.

– Уж не ты ли?

– Хотя бы и я.

– Мне подстилочных самок хватает.

– Я не из той породы.

– Чую пакость! Амо! Пойдёшь со мной? Только за меня?! Чтоб тебя другие не щупали, а?

– Да, с тобой буду один – на – один!

– Ну, Амо, снимай тогда с себя последние шкуры – и буду я тебя…

– Пробуй, Громобой!!

Вождь зарычал и накинулся…

 

…Женщин…и женщину в племени имеют все самцы без разбору. Но если самец поставит табу на чужих притязаниях – значит, он командир своей самки…- не часто такое, но бывает!

После того, как ГробоюАмо доказала свою верность, вождь повелел – женщины имеют своё избрание и жить им – по их разбору!!! (Хотя и ценам…бабам…грош!)

- Акум-ой! Тебе столько годин, ты самый стар и мудр из наших, тебе под и за тридцать, скажи: как защитить племя наше! Выстоять!! Порадеть за всех?!

- Широко берёшь, Громобой!

- Вот так и хочу.

- Пробуй. У тебя получится, Ойкум-вождь.

- Не понял!?

- И не поймёшь. Главное – что ты стараешься и у тебя получается. Ты - прирождённый вождь в нашей родной Ойкумене тебе и гадать!!

- Загадки, Акум-ой!?

- Отнюдь, Громобой. Сам попрёшь и сам допрёшь. Иди, вождь…

- И всё на этом?

- Пока да.

…Амо пришла и сказала: «Громобой – мне большего не надо, но твоих сучек тоже не хочу видеть».

- Ну? - удивился вождь. - Это как?

- А так же, - спокойно в ответ.

- Ну и пошла ты…

- Только с тобой, Громобой! – ощерилась Амо; в ответ вождь сердито сплюнул на пол пещеры, уже определённо понимая, что эта самка вывернет всю его душу наизнанку, не говоря уж об остальном иль остальных частях его тела.

…Вновь разговаривая – мыча – рыча – махая головой и руками, в жестах, – Громобой пытался понять мысли ветерана племени Акума.

Их диалог - разговор можно было примерно понять и перевести вот так…

- Что такое область и место действия?

- Место есть место, это здесь и здесь, на земле, на камне и у воды. Но область действия – не ограничивается только зримым вокруг. Я понятно ответил? Не трешь??

- Камень, дерево, хищник – понятно.

- Но вот племя и его заботы -  уже другое, так? Правильно, Громобой: область действия нашего сородича и область твоей деятельности как вождя – это Ойкумена.

- Акум-ой, ты много знаешь…

- Точней и правильней будет – «понимаешь».

- …но почему ты сторонишься своих соплеменников?

- Они глупы, молоды… иль несмышлёны ещё. А ведь грядёт то время, когда в силе будет не только сила, но и моя мудрость, а, Громобой?

- То время уже идёт и не надо плакаться! У нас нет общего разговорного языка, и наш главный грамотей племени Писак только бьётся над ним – вот и надо объединить твоё «понимание» и его «глубину мышления». Я недавно наказал Писака, но он не настолько виноват, чтобы отвечать за нашу человечью дичь, ибо Писак – деятелен, но твоё «понимание», Акум-ой, помогло бы Всем и тем более ему в решении создания племенной разговорной речи. Я не прав?

- Ты вносишь смуту в моё спокойствие.

- Но я ж не заставляю тебя выйти один на один с саблезубым тигром!

- То, что ты говоришь – дрянь. Создание языка, речи - пострашнее диких драк и охоты. Но, вождь, ты прав и мой разум вполне согласен с тобой - я помогу тебе, племени, Писаку. Я готов.

И Акум припомнил старую легенду про одного старого и мудрого охотника.

Так вот, сей охотник, отбившись от сородичей, во время одной из тошнотворных схваток с силами Природы, Небес и Ойкумены, выбрел в какое-то странное и дикое место. Ему, старому и опытному разведчику и следопыту, примнилось, что оно ему знакомо. Вроде как был здесь пятнадцать циклов-годов назад…или же в два, в три раза постолько. И стоял там вросший в землю валун, обомшелый с одной стороны, но с другой стороны чистый, на нём были чётко выбиты следующие силуэты: по разным краям изображения дубины и копья, перекрещенные косыми линиями, сверху над ними изображение незабвенного и незабываемого лохмато-гривастого мордатого зверя, но без «перекрестил». Мудрый охотник после столь длительного опешивания начал приходить в себя, и стал понимать своих не менее мудрых предков. До него начало доходить: пойдёшь в ту сторону, где изображена дубина, и обязательно нарвёшься на мелкотравчатых иль себе подобных – и посему утеряешь в бою дубину; двинешься в другую сторону и тебе обязательно придётся метнуть копьё в опасного и далёкого врага…; но впереди, дорога прямо – меж «дубиной» и «копьём» – там ещё страшнее, там логово чуть ли не пещерного льва, с которым встреча не так часта, но столь же безрадостна; но если уж ты, друг, лишён копья и дубины (как и был при таком положении наш матёрый охотник–следопыт), то не лучший ли тебе путь прямо в лапы хищнику? Ежели доведётся и посчастливится не столкнуться с гривастым, обойти его, обхитрить… но для того надо знать и ведать повадки опасностей Природы и Небес!?

Да?

Акум сплюнул на пол пещеры горячей отвратительной слюной; «плохеет», – отметил про себя Громобой.

- Что ты ещё от меня хочешь, вождь?

– Что, говоришь?? Ты умён и мудр, отдай племени свои идеи и замыслы, большак!

– Поймёте?

Вот я и говорю, вам, дуболомам, что ведь и я не всё знаю. Не верите, поганцы… Но познайте суть и истину – да и станете вы богаты…

– Говори, Акум! Я жду, я надеюсь, я верю; ты не обманешь наше племя… нам жить охота, нам надо – выжить! И да выживем мы без тебя иль с помощью твоей – вопрос времени…

–Громобой, я отдам тебе и вам Всё, что уразумел. Но -? – легче ль будет?

- Не знаю. Говори. Не укрывай.

- Тяжкая сия вещь, Громобой! Не-удобо–варимая. Не снесёшь зараз. Это тебе не охота на зверя.

– Да, Акум… не томи душу.

- Душа? Ты знаешь в свои годы про неё? Что-то уже значит! Есть в нашем мире и уже существует такое понятие как «мать», повторяю и ещё раз повторяю: «мать и мать» … математика – высшая наука, суть от корня, от искомого! Мы знаем, что с женщиной – плохо, без неё – ещё хуже… одним словом – мать будущая спасенье и надежда наша… ибо род наш – не мы! Они – альма-матер. Вот и: мать и мать – наше пока невостребованное – математика! Гроза и надежда наша!!

– Акум, и всё же ближе к мамонту.

– А это как? Я – не мамонт. Когда они идут – тебе твои разведчики показывают на пальцах – идут: пять, десять, меньше, больше… но если их больше, этих мамонтов и особей нам враждебных – ты впи-сы–ва-ешь–ся в свою четырёхмерную пятипалость, а? Они – идут, как было не раз, но ты не знаешь – сколько их… хорошо?

- Хорошо говоришь, Акум-ой. Правильно. Наш итог?

– А никакого! Создавай счёт – учёт – обсчёт – подсчёт и в том подпорка – наша – ма-те-ма-ти-ка. Ибо ты, если её создашь: тогда ты… будешь знать всё – сколько (!) идёт мамонтов, многочисленно ли твоё и соседнее враждебное племя, сколь у тебя баб и охотников… Чуешь, Громобой! Математику!

– Чую, Акум! Ты – плох.

- Не жилец, вождь. Ухожу. Волю не давай молодым самцам, сами загибнут и племя угробят. Бей, и дави сволочей, тебе можно! Нужно.

–Учёного – учишь? Злишься? Или как, Акум?

Акум захлебнулся и выплюнул в жестах и короткой речи;

– Если не ты – то кто!.. Если не я – то кто!?

 

– Ну ты, – сказал в ту ночь Громобой своей «супруге», - подвинься и не мешай думать.

Амо промолчала.

… – Так что же случилось? – Громобой вперился в своего главного ловчего – Мура, - почему ба-бы остались без надзора?

Мычание, жесты, гортанные звуки, рычание – таков «диалог» вождя и главного охотника племени.

Мур правильно понял: стадо б-а-б нарвалось при заготовке ягод и съедобных корней на громилу-медведя, и его охотники «проспали» сей момент: бабы под предводительством Амо, взявшей всё под свою ответственность, рисковавшая собой и другими, оборонились пред крутым хищным медведем… в итоге: медведяга поцарапал Амо и двух женщин, в том числе и самку Мура, – и ушёл, зверь полный нахальства и собственного достоинства. Да и славу Небесам – ушёл без черных жертв!

- …Амо! - рычал Громобой, круша всё подряд, что попадало под руку. – Я запрещаю тебе, гадость, ходить на охоту и сборы… А если бы … да кабы, не тот «благожелательный медведь» - что бы было?

- Хватит народа ходить за ягодой и коренями… могла бы и дома посидеть. Ан нет – попёрлась, захотелось ей приключений! Я тебе запрещаю, нет, - я приказываю! – чтоб ты, такая стерва несносная, моя любимая подруга…

Тяжёлая рука столь крутого вождя резко и внезапно провернулась в воздухе. Амо, дитя природы, так же резво и мгновенно увернулась от своей будущей пощёчины…

– и Громобой получил в ответ т-а-к-у-ю оплеуху, что любой мужик позавидует!!

- Р-р-р, - Громобой трясся от злобы и бессилия. – Да я тебя…да ты… да чтобы…

Далее ничего не было. Разве что – обнимались они, дети природы.

– Да я этого Мура сгною! Охотник хренов. Ещё и главный герой племени, человек бесстрашный… да его упеку к … матери!

– Громобой, не ярься! Нам нужны – герои! И оставь Мура в покое, скажи лучше БОГАМ спасибо за него, Мура … пока есть такие на свете – племя наше будет жить, понял ты своей громобойной башкой!? Он же тебя любит, уважает, преклоняется пред тобой, вождём, и пойдёт за тобою хоть на край Ойкумены; он не претендует на власть, не дорос, но главный охотник он от Бога! Цени, придурок, своих людей! Да ты не переживай: сильнее тебя и умнее в нашем племени нет, по крайней мере не вижу пока!

- Ну уж ты, Амо, конечно, всё знаешь! А этого … не хочешь!?

- Хочу … конечно … от тебя – да!

 

- Громобой, – молвил Мур – Глянь, оцени … ты поймёшь, такая скотина попалась – дай ей ума, командир! Прошу тебя – не за себя, за неё – болею душой.

- Кто ОНА?

- Дикая. Дурная.  Мы её называем – Лошадь, конь!

– Годится, Мур. Пшли.

Но вот она – гладкая, зачуханная, крутая и непокорная, зубы на показ…

… Но поддалась ласке Громобоя; с ужасом Мур взирал на вождя, как же – не пнула, не лягнула, не – куснула вождя, вот ведь все его боятся, даже эти, как их, лошади дикие … Я его боюсь … я за него – в (?) огонь (страшное явление) и воду (бр-р-р)!

Но вот Громобой обошёл скотину, что-то спросил, назад не заходил, погладил. Да, наш вождь – ума палата! Нам таких надо! С ума рехнуться, вдруг его не станет и кто его заменит – беречь надо человека, ибо Громобой нам необходим, пойдут за ним люди племени.

- Мур, – Громобой так треснул охотника по плечу – тот аж закачался. –Ты не представляешь…

– Что??

- Дурак ты, Мур! Знаешь, что ты наделал??

Конь (иль лошадь) – всхрапнула, поднялась на дыбы, круто и весомо, не привычная человеку… Дыбы! Всхрап. Рост – в два наших. Зубы. Дико. Копыта.

(Кто поднимал, аль видел коня дикого – поймёшь, человек??)

Громобой (не роняя свою вождяцкую «честь») хватанул за косму, сунул ей что-то в пасть (Мур – не понял, ужаснулся…)

- Это – наше!

И конь и Громобой лизнули друг друга. Страшные зубы коня легко коснулись изуродованное в шрамах лицо Громобоя.

- Ты это … того, Мур, поймай их …

– Лягаются!

– Ну?

- Сделаю, командир! Сколько?

– Ровно столько, понял сколько требуется. Племя наше должно жить …

- А что, сучка, заменишь меня … на моём посту … Сыны растут; не пора ли, Амо?

– Себя хоронишь?

- Ты, тварь, промолчи.

- Будем драться снова, Громобой?

– Не … Против женщин я бессилен …

- Ну и заткнись. Думать надо головой, не руками … Рано хоронишь себя, командир! Ты мне, сволочь такая, страшно нужен, я тебе ещё такое-такую..., Заделаю!

– Молчи, собака! Все вы такие…

- А ты, кобель? Скольких поимел в племени?

– Имею право!

Ну, и …

(Даже не хочу слышать далее и понимать … – Н-е-т-у слов ….. ….)

…Лошадь! И с ними…

 

… Громобой хрипел, конь под ним сдох … Странно,по данным своей разведки вождь Громобой знал, понял и ведал, что в других территориях Ойкумены не попадает и не должно быть такого «дубля»: мамонт-конь. Этот год…обидел племя его – мамонт прошёл мимо; спасибо Муру – били старых коней, жрали лошадиное мясо – тем и спасались, а молодых коней и их самок осадили на развод для племени. Так в племени Громобоя появился новый специалист – ветеринар? Зоолог? Зоотехник? ... по имени Ветер… всё правильно – откуда ветер, такова и погода в наших домашних пещерах!

– Амо, ты меня раздражаешь! И подрываешь мою…мою…в общем, меня – как вождя! Ты что, давно по своей роже от меня не получала!?

– За что?!

– А за то! И получи. Не подрывай авторитет вождя. Поняла? Вас таких, пещерок, много, а вольных охотников – перечесть на пальцах. Опять вольницу берёшь? Твоё – дети, пещера, очаг…иль не ясно??

– Ну как же…

– Замолчи, Амо! Ты мне живая нужна, а не хворостом под медведем. Мне твои подвиги уже задолбали и достали. Тоже мне, мать-героиня… Куда мне такие, нужны. Досталась же…

– Сам выбирал!

- Замолчи. Дурь! Вот погибну – племя, сучка, возглавишь!

Оглушительная пощёчина прозвучала в лицо Громобоя. Он скривился:

- Ну и, – Амо?! Тебя в порошок изотреть?

- А сам напросился…и сбольше не сметь мне говорить о своей смерти. Ибо нужен ты мне – живой!! Собака…

– Но-но Амо, чего это ты орёшь так громко на вождя… несолидно!

- Чем занимается твой Писак: чтобы изъяснялись звуками, а не жестами и ерундой?

– Амо! Он создает «главное» нашей речи, поняла? Обозвал её азбукой – и будет скоро готов!

– Готов?! – Да. Ещё не успеет подойти мамонт (прогноз нашего Акума): мы будем - !!!

 

…В племени погас-потух последний контрольный костёр. Племя осталось без огня. А нет огня – тускнеет и жизнь. Громобой стоял у потухшего пепелища, осознавая, что из этого пепла никак уже не выдавишь искры жизни. Одним словом – пепелище!! Плохо и муторно стало где-то внутри… Как это называется – в «душе», да?

Вождь на то и вождь, чтобы с-е-деть, му-д-реть, от-ве-чать за «своих», за быт и выживание племени… голова разламывается, устал – но если не ты, Громобой, то кто? Равных нет. Растут твои сыны, тебе замена; ты, Громобой, подустал, всё реже ходишь на охоту и больше занимаешься администрацией (разве есть такое слово в диком первобытном племени?) племени и на тебя уже «накатывают» бочку молодые и злые претенденты на власть… – вот только остальные дают отпор нахальным и руками, и ногами голосуют за него. Громобоя. Мудрые хоз-дела ведь тоже нужны.

- Мудр наш Вождь! Хай живе и здравствуй, Громобой!! Мы сыты, живы, обуты и в тепле…

Погас, огонь. Рядом с ним погас и его хранитель, по канонам племени – уже древний, перебитый и искалеченный, влачащий нищую жизнь, ранее знаменитый охотник и бывший помощником прежнего вождя.

Громобой был убит. В очередной раз, морально. Страшно. Трескалась от боли голова. Без огня? О, боже!

– Что, сдох наш Хранитель? – аукнулся подошедший Акум-ветеран.

– Откинулся. Пошёл в мир иной … и не стало порядка у нас. Как мы так, Акум-ой, маху дали? – седина вождя так и лезла в глаза.

Стояли долго (минут семь – в переводе на современный язык).

- Что? – молвил Громобой.

– Зима. Снег. – подтвердил Акум.

– Долго ждать Небесного огня.

- Да. Мур-охотник говорит так. Он знает.

- И что??

- Мур говорит, что знает…

– А-а-а!?

– Дай ему, Громобой, пять-шесть пацанов-подростков, мясо, сухой травы, веточек и палочек…что-то ещё – и он сделает ДЕЛО.

– Пошли к нему, Акум. Он будет голова делу, а ты – на побегушках у него. Не обессудь. Голову рвать, однако буду тебе… ты у меня один такой, стратег! Подохнешь – что я буду делать без тебя.

– Не горюй, пацан!

- За такие слова других бы наказал давно. Тебя – за другое ценю.

- На том и стоим, Громобой. А мне уже всё равно где помирать – под мамонтом или под чьей-то подлой рукой!

- Ну-ну.

«Подогнали» дрова, хворост, женщин, подростков, прочие причиндалы. Главный ловчий-охотник Мур ходил-покрякивал-пинал-расставлял силы, а потом выгнал из своего закутка пещеры всех лишних, в том числе и Громобоя с Акумом. «Правлю сам».

Как только уставал один, его мгновенно заменял другой подросток. В «очереди» постоянно, сменяя друг друга, стояло пятеро молодых и выносливых. Поэтому процесс не прерывался.

И – не – получался! Его Величество ТРЕНИЕ ещё не хотело работать на дикое первобытное человеческое племя. Может, Время ещё не пришло? Нет, бестолковые, мы заставим Божьи силы работать на нас, Человеков.

 Сели утром. Разжигать огонь. Мур не смыкал глаз. Громобой ушёл, разболелась голова, замучил зуб и Амо-жена. Ветеран Акум ходил вокруг и около, пинал камень пещеры.

Всё висело на «волоске». На честном слове. Мур, Великий Мур, только раз в жизни видел, как его предки добыли Великий огонь трением … – и всё! На этом его, Мура, огненный опыт заканчивался. Ох, не позавидуешь этим пятерым-шестерым пацанам!! Под шикарную оплеуху подвернулся и Акум-ой: «Что ты здесь бродишь и подсматриваешь, старая обезьяна!?» Одним словом – никакого почтения, ноль авторитета. Акум не обиделся, попытался огрызнуться и запихал Мура в его «огненную» каморку, Мур не сопротивлялся. Акум проверил, есть ли мясо для пацанов – есть, пусть жрут и крутят свои глупые палочки, «а этому поганому Муру я оторву башку потом», попозже, когда этот упрямец добудет Огонь! Если, конечно, добудет…

Начало было – с утра. К ночи племя вновь имело Огонь…

… Мур. Главный охотник и ловчий племени. В последние годы никогда не выходил на пик атаки хищников, будь то мамонт, волк или тигр. Но легенды в племени живы: мол, ходил, Мур по молодости далеко и удачно за огнём, мясом, водой. Это только сейчас, идёт и ходит во втором эшелоне (говорят, Громобой запретил вылазить ему в первые ряды; иначе, говорит, «башку оторву» и заткну тебе в твою же …) Мур не испугливых, но совета Громобоя не ослушался, уважал «младого» за его ум и сметливость.

Громобой сказал ему в своё время, будучи ещё молодым вождём: «Хочешь, герой, на моё место – пожалуйста, поменяемся местами. Но у тебя ж, скотина скотобойная, всё на убой, вместо головы – ноги и руки, тебе ли переть поперёд меня, а, Мур?» Мур согласился и с тех пор обожествлял своего крутого напарника.

Мур не пёр поперёк Громобоя, но и подстилкой его вождевой не был, за что и блажил его Громобой. …И, однако, не так был прост, стал и будет таким вождь дикарей, коль удостоится милости своих близких – они же его и заедят. Громобоя в племени побаивались, и не столь за физическую мощь, и даже не за его «хитро-вороты», но скорее за то, что масса людей племени рычала за его «удачу, мясо, огонь, охоту, детей». Уж в этом-то он был неотразим, необразим в своём всевластии в годинах и потребностях племени.

И Мур, главный старожил охотничьих дел племени, не смел и не хотел брякать поперёк вождя ни словом и не делом. Даже, наоборот: «имея такого сильного Громобоя – мы должны выстоять: перед зверьём и чужаками, ибо их очень и очень немало».

- Вот, - говорил-объяснял Мур – Прометей, получивший в племени своё второе имя с лёгкой руки вождя. – Смотри, Громобой, как далеко мы ушли от своих первых и вторых родителей. Скребок, наконечник, шило – у них; стало у нас и будет – копьё, лук, спец– дубина. Я уж не говорю про наших приручённых собак и коней, хотя и не доведено сиё дело далеко до конца – только начало, еле-еле, лишь едва брезжит рассвет нам здесь.

– Не бери на себя лишнее. Сим занимается дальше наш Ветер, охотовед и приручитель зверья… ты понял, Мур? – и не отвлекайся!

– Понял, наш вождь! – Глаза Мура недобро блеснули, всё ж не научился он отдавать первенства и не сумел понять вождя в стремлении того к специализации своих помощников.

Дикие волки, злые и полуголодные, тем временем визжали на привязи; дикий конь бил яростно копытом утрамбованную землю стойбища племени… Рожали детей женщины, горел огонь в пещере, засеки ограждали пещеры и подступы к ним, приходил крутой хищник и рычал, шёл своей тропой рыжий мамонт - …в общем жизнь и дни текли как в рядом бегущем ручье-реке. Мужали люди, горевали, бились, жили, спали, совокуплялись (обязательно… а как же – древний инстинкт природы!). А вокруг – дожди, оползни, громы, зверьё, чужаки агрессивно – дикие – волосатые – и от всего этого надо отбиться и выстоять в жёстких схватках. После двадцати Циклов Громобой, ещё живой и уже мощный мужчина, с которым в племени никто не мог тягаться в силе, поседел, покрылся шрамами, лишился половины зубов, чуть прихрамывал…, а Амо наливалась женско-природно-плодотворной силой, на что Громобой часто отмахивался: «А иди ты…некогда, не до тебя, замотался!» И получал по бородатой своей морде. Но – терпел и частенько пошевеливал горячую плоть своей подруги. Н-д-ра-вилось всё ж э-т-о им обоим!

…Кони и волки – не привыкали, бились копытами и зубами, калечили людей, убили «дрессировщика» Ветра. Мрачнел Громобой. Думалось, что «чем дальше в дебри, тем неизбежнее лишнее, но надо ли тогда сякое?» Ром-художник всё рисовал, и – неплохо. Писак-азбучник зашился со своей мудрёностью … грамотей сам, а племя ни бэ – ни мэ, кое как и абы-куда. Мур-охотник закусил удила и прёт напролом без повиновения. Амо свою привлекательную мордашку косит куда-то и зачем-то в сторону, останавливая часто взгляд на могучей фигуре Мура. «Фу! Аж невмоготу, - размышлял премудрый Громобой, – и на кой ляд мне всё сиё? Жили ж до меня вожди, а … !? Сын старшой – боец, но упрям; младшой – умён, но не боец; так кто же дальше у меня? Мур говорит, что подходит сезон охоты на мамонтов…»

…Громобой-вождь погибал, умирая. Старый и мудрый, двадцати восьми лет (ой, как много для древних людей!!?), он уходил из жизни после тяжёлой травмы, после последней и неудачной охоты на мамонта.

«Ох, дрянь, Мур! – думалось Громобою, – А ведь мог спасти и охоту и меня! Что? Не хватило мудрости? Зато лукавства много … иль власти захотелось моей – так забери её, не держусь за неё! Ох, Мур, ну и Мур. Предал, продал, бросил под бивни мамонта… так задумал, что ли?»

Амо-жена, так та чуть с ума не сошла: трясла побитое и покорёженное тело Громобоя и истошно визжала на весь мир и вселенские пещеры: «Где он гад, этот урод Мур!? Я ж тебя просила, Громобой: отсидись в засаде. Уже не молод, дурак, а всё туда же!»

Громобою, однако, было «обрыдло» Но - не для Амо. «Да я его сгною, гада! Да я – его…»

«На кого ты меня оставил? – Амо пнула безжизненное тело мужа-вождя. – Я тебя, пакость, спрашиваю, не имеешь ты права умирать, бестолочь поганая…» - и Амо рыдая (были слёзы у древних людей?), упала на грудь своего Громобоя. Да, эта первобытная самка была верна (не то что нынешнее племя) своему Громобою.

Ну – вроде – бы всё: пора Громобою и на упокой; повластвовал и будя; поиздевался – и хватит, вроде как нашумелся, наизгалялся.

Но эта, Амо замороченная (ей что-то не хватало в той светлой жизни?) орёт как недорезанная, будто она ходила в атаку на рыжего гиганта. Ей-то, Амо, что надо?? Что она вопит? Чучело? Ну, погибну я, сдохну; ладно… в племени закон суров – ни одна женщина НЕ должна остаться без мужчин и «мужского» внимания.

– Что ей надо, Ром?

- Тебя – хоронит, вождь.

 - Ты – нарисовал?

- Да. И рисую. Пойдёшь, глянешь?

- Боюсь не ходок!

- Встанешь, голова!

- Слова – то у вас…

– Писак-голова не дремлет…твоя – его наука! Думает человек, грамотей, за нас всех…начал писать летопись про – племя! Можно? Нужно ли?? Ты у нас голова, командир…решай.

…Но н-а-д-о ли сиё умирающему Громобою: я – и - сам – не знаю. Вы – … знаете? Ну подох сей Громобой, значит время пришло …!?

 

…Не шёл мамонт, рыжий чёрт, в ловушку. Не шёл и, значит, не шёл. Рычали, орали, кололи, шумели, – а он не шёл, ну не хотел в «вашу» яму-западню. Мур медлил. Прибоялся. Дурак. А ведь знал закон – у племени «нет мяса!»

- Что там орёт эта дура, моя Амо? Хоронит что ли уже меня? Не рано ли, чудо моё?

…Первая охота на мамонтов была сверхудачливой – заманили в ловушку, потом били долго и упорно - сутки зверь рыжий ревел, мы его били беспрестанно и толково. Засыпались на второй охоте. Мур, главный охотник и ловчий, мудрейший Мур, специалист по охоте где-то и как-то не рассчитал, промахнулся. Погиб глупо и бесталанно, подставив – специально ли иль случайно – Громобоя…

И теперь Мур, незаменимый и бесстрашный охотник племени, был мёртв (впрочем – пора уже!..), а Громобой медленно и уверенно умирал из-за е-г-о о-ш-и-бок. Амо молча, забыв обиды, страдала над последним ложем вождя. Очухавшись, вождь дал последнее, толковое распоряжение (ибо знал – племя должно жить!):

– Главным охотником назначаю своего старшего сына. Молод, но потянет. Амо, замолчи, ибо не он – то кто?

Слово вождя – закон. Сказано – сделано. И пока Громобой умирал от страшных ран, старшой Громобоя правил охотой и добычей. Набирался ума, изобрёл удобное копьё и лук. Год назад приволок отцу в подарок щенка-волчонка… волчара вырос, стал носить кличку Вольф (странно, имя – то Вольф – немецкое, в переводе на поздний славянское означает «волк»), и теперь этот волк-собака,бдительно и даже не признавая Амо и её сынов, хранил пещеру и покой Громобоя. Сейчас он иногда поскуливал, почему-то, иногда и особенно по ночам воя на луну. Но – да простят его Небеса, Природа и Ойкумена!

Последние годы для Громобоя были страшные. Несколько циклов круговертей солнца он отбивался своим племенем от нападков диких мохнатых и недружественных первобытных обитателей Ойкумены!  Вольф лежал у входа, вдумчиво сторожил своего хозяина Громобоя. Страшные зубы были наготове; горел костёр, лежали дрова, куча шкур, которые то сбрасывал или пригребал к себе Громобой. Вольф не дремал, подтаскивая зубами шкуры хозяину, порой прижимаясь к Громобою – грел, облизывал. И где-то в середине бреда мудрый вождь видел страшный волчий оскал, угрюмое лицо старшого (которого так любил и баловал); или вроде мелькало лицо Амо, поседевшей (в её – то годы) и сразу почему-то сдавшей…почему?

Он, Громобой, не должен…не имел право вот так просто умереть. Он – человек легенды племени, введший закон в племени «женщина племени – умей отбиться от чужака иль даже своего, пристающего к тебе», «женщина – залезь на дерево иль сосну, спасайся, ты – нам нужна, и дети ваши – нам тем более» …Он, Громобой, говорил своим, и делал: «приберегать надо не за счёт своего брюха, но на прихотях своих и плохих привычках».

… Год назад, тогда ещё цветущая и пышная Амо, в сердцах пробурчала Громобою и своему старшему: «Отцу приволок волчару, а мне … игрушку иль бусы с клыков слабо?» Старшой, неулыбчивый парень, спокойно заметил на реплику матери:

– Будет, мать. Не волнуйся.

Улыбнулся и Громобой, заметил: «А не пора ли, сын, нам с тобой «налево», по женщинам? Пора уже, стареем!»

В общем, досталось обоим. Только младший ухмылялся … он – умняк, освоил азбуку, стену пещерную под роспись, прогноз погоды, охотоведение, коренья и следопытство, огонь и холод, детсад племени (заведённый Амо). Одного он не понял, не постиг против своего старшего брата: лучше сразу в пекло – чем позже в пустоту; лучше лук, но никак не дубина; хитрость и мудрость – вещи разные и пр. пр.

…Капало солёное на лицо Громобоя. Царапал хозяина жестокий Вольф. Не шелохнувшись сидел около отца его старший сын. Племя молчало угрюмо – не было правильной жесткой руки… Громобой при смерти, Мур погиб – кто должен ведать делами, неотложными для племени, ибо время не терпит, торопит… молодёжь готовилась взбунтоваться, да и женщинам не понравилось безвластье сиё и смутное такое безвременье!!

Год назад, когда старший сын Амо притащил отцу волчонка, Амо осерчала, недовольно вопросив у сыновей: «А я для вас что-то хоть значу!?» Громобойпоухмылялся, за что неустрашимый вождь из Ойкумены получил по зубам, а два его крупных потомка – по приличному подзатыльнику. И всё это, все эти «подарки» от вроде бы на вид хрупкой, но весьма изгибистой женщины – матёрой самки, а это уж вам – не трава мягкая. Замолчали. Промолчали. Мужчины поухмылялись, правда – втихомолку; Амо, оглядывая их, лихо вставила руки в свои бока… в глазах играли… что?

- Будет тебе мать, игрушка! – Старший сын встряхнулся, хрустнул костями и мышцами, клацнул доспехами и оружием. – И знаю – какая!

- Какая? – Амо хищно вцепилась взглядом в сына. – И знаешь?

Усмехнулся Громобой:

- Сын, а ты разве не понял, что в этой жизни каждому нужна игрушка. Своя, живая, чтобы пищала и слушалась: для мужчины служит покорной игрушкой женщина, у последней – её ребёнок, а у детей – их куклы и погремушки. Вот только сюда не вписываются мамонт и саблезубый тигр, ибо они далеко не игрушечные для наших охотников племени.

– Окстись, Громобой,– зашипела Амо,– побойся Природы, Небес и Ойкумены. Не носи хулы перед сыновьями, вождь!

- Ну-ну, понесло матрону!

…Через день, когда Большое Светило уходило во Тьму на «свой ночлег», старший сын Громобоя принёс что-то в руках и с силой швырнул ЭТО под ноги матери.

- Что это?

– То, что просила!

- Но я ничего не хотела.

– Маленькую живую игрушку.

– Не понимаю, сын.

- Это камышовая кошка, дикарка; самка, маленькая ещё, но делает что хочет и гуляет сама по себе, не зависимая ни от кого…

…Через две недели кошечка, отираясь возле Амо и общественной кухни племени, разогнала половину мышей из пещеры, стала хитрой игрушкой у малых детей, любимицей Амо и проклятием мужчин племени (почему?)

Громобой умирал. Скорбело в растерянности некогда его сильное племя, выживающее и обороняющееся от зверей и диких соседей… Когда ж ещё найдётся замена не первому и не последнему вождю их племени, но Громобой правил долго, мудро – да где ж взять ещё такого: сильного, грамотного, мирно-воинственного и иже прочее…!? Горевало племя, наступали раздоры и несть числа им без властной руки хозяина… но седой, мощный, бородатый и беспомощный Громобой валялся в беспамятстве и беспомощным в своей закуточной пещерке, охраняемый упрямым бесстрашным сыном, упрямой Амо и хитро-изворотливым младшим Громабойчиком… а «делегации» и послания шли косяком и потоком: что? когда? доколе?

Он никогда не смеялся, не путайте это с его усмешкой-ухмылкой. Выжил наш Громобой и сейчас проходил по своим внутренним владениям – пещерам, с чувством – не странно ли для его дикого положения – вроде как неизведанной гордости за ЛЮДЕЙ … Громобой шёл мимо настенно-наскальной живописи, грамотейских знаков на каменных стенах, охотничьих сцен на скалах; Громобой шёл мимо костров, лабазов, запасников, оружейных мастерских, детсадов, мимо улыбающих женщин, детей, любовниц; Громобой проходил и глядел на подрастающих воинов с копьями, луками, дубинами в звериных шкурах; Громобой смотрел на силы Природы, Небес и Ойкумены; на Рома-художника, на Писака-азбучника и на его щебечущую детвору, - и душа радовалась, душа вроде как бы переполнялась – племя своё-моё, сыто-неголодно – при памяти. Живи и здравствуй! Ушли из жизни племени его известные и знатные люди вроде Акума, Мура, Ветра; загибается Писак (ему – то с чего; крючит, бедолагу! Летописец племени); и Ром морда художественная, потребовал до себя малый совет племени, чтобы тот подтвердил его правильный взлёт-полёт худо(худых? )–  жественных (жест) мыслей – Громобой, де мол, режет его таланты и замыслы. И где мне, Рому, дела (истины? правду?) искать!? Одно оставалось незыблемым и колыбельным для людей племени – Силы Природы, Небес и Ойкумены.

Лишь Амо не собиралась сдавать своего Громобоя в дальние дали. Но да то и понятно – были самки-женщины в те незнакомые и непонятные времена видно в чём-то серьёзнее, посильнее, злее современных женщин, а?

Амо сдавала. Матерели «её сыновья». Сдох подросший волчонок, убёг конь полудикий от племени (аль загрызли?), блудила где-то кошка; сменил мамонт тропу; участились грозные набеги глубинных людей-дикарей; обнаглел окончательно сабле-тигр и пещер-лев, пугая племя по ночам.

Как выжить грамотно – малолюдному роду-племени новых людей в сей глубокой и седой древней старине-легенде? – объединиться с кем-либо… уйти вглубь просторов… отмахиваться и отбиваться… терпеть и затаиваться в пещерах…?? … !! – скажите, мне, Громобою, вождю некогда грозного и сильного Племени Ойкумены! Но сдох Громобой, нет у него доха, дыха, дыхания. Умер Громобой, не стало его ума с нами…???

-Ой-ёй,ёй! – рычали они, махая дубинами и древокольём против «гладких» родственников.

Шли стеной. Для чего и зачем– не знаем. Но их было – МНОГО. Что-то их подпирало сзади? Мороз? Мамонты? Звери? Разломы? Иль миграция, нашествие северных людей? Ну а эти «северные» попёрли «южнее»? Да что ж вам, дуболомы, мирно не живётся?

- Крепись, – кричал Громобой своему «старшому»,- уводи разбой в сторону, сейчас мы их заделаем! 

Заделали. Заслали в «мамонтовские» и звериные ловушки, направили по «хитрым тропам», послали прочь в силки травяные… а потом били, добивали долго и упорно; четыре дня жрали мясо дикарей и не в меру любопытных зверей. Сваливали десятки туш излишнего мяса в неглубокие ямы под землю в гниль, пепел, драгоценную лизунковую соль.

Первый отбой прошёл. Удачно для племени Громобоя. Но понял он, необратимо и чётко, что северная волна всё так же неотвратимо их должна поглотить, ибо нет для неё преград и передовых культур-цивилизаций. Громобой не сдавался. Пытался и заставил своё племя уйти с насиженных мест, – но «северные» догоняли. Погиб старшой Громобоя, главный охотник племени, которое знало, что «Охотник» означен вроде как бы по родственной линии. Но вместе с тем «старший» Громобоя НЁС свой груз весьма достойно и знатно, прилично, вооружив очень даже неплохо Своё племя - …

- честь ему, слава,

и долгих лет там,

куда ушёл…

…Амо почернела лицом. Громобой побелел (резко) волосами. (А что с них взять – «старые» !!). И уже ничто не радовало Громобоя, жалующегося Амо про неминуемость своей смерти. Она, Амо, билась с ним на смерть: ругалась, грызлась, царапалась…

Гро-мо-бой погиб чуть побольше года спустя после смерти старшего сына – судьба не удалась у «них» что ли? ... Амо не допускала до себя… а у Громобоя рвалось своё «хозяйство», подрастал хитрый и мудрый его младший сын, буду-щий Вождь…вот только племя ЕГО было обречено на вымирание… …Цивилизация человека была вновь отброшена на ВЕКА.

…Ждём…?!!...

…Сарматские племена – аланы, роксоланы, савроматы, языги – кочевые племена, объединялись и богатели… - I – II век до нашей эры; объединялись, богатели, воевали с Закавказьем, даже и на Рим нападали.

…В III веке из Северного Причерноморья они вытеснили скифов. …Дикие племена потеснили? Кто? Сарматы? Готы уничтожили скифское государство (со столицей Неаполь) и они – распадаются, но сарматы укрепляются.

…В четвёртом веке нашей эры сильные и смелые, богатые сарматы были разгромлены гуннами… а в пятом веке, после смерти их вождя Атиллы, распались и гунны.

Что?

А – то. Зарождалась с века шестого древняя славянская, ранняя нация, коей исподволь и наяву дано было познать половцев, хазар, печенегов, татар, литву, поляков, турка, француза, немца, шведа и иже всех прочих и иных.

Рождалось…возрождалось ОНО, мечта Громобоя, древнего вождя славянской Ойкумены…!!!?

Успокоился, Громобой?  Да будь свята твоя драгоценная память… мы- твои потомки, благодарны ВАМ.

 

– Шушера идёт! Берегись, бойся! Славян, крепись…

Ну вот и они, издалека и страшные жужани, кои в четвертом – пятом веках нашей эры сотворила своё великое государство центральной Азии, и коим платили дань и подать – Китай, Алтай, Средняя Азия.

Древнеславяне, ратуйте, вот и и спаслись от кой-кого типа всякой шушеры. Но вот грянул и тихой спокойной поступью пошёл очередной негрядущий шестой век будущего славянства – и жужани ушли из Азии до Волги и стали аварами.

Авар! Что могло быть ещё страшнее для тех времён и народов!? Жутко. Что же наши славяне и древние неустрашимые орды гуннов тех далёких и крутых лет?

Жутко… Я бы не хотел там быть…

Страшные Авары прошли в глубь Европы. Жестоко и зло, с монгольскими скулами, черноволосые и глазастые.

Друже, где ж ваш-наш славян!? Не затерялся ли где иль не слишком ли рано мы о нём возомнили… а?

А авар шёл уже через Карпаты и на Дунай. Будущей Европе, плохо – ли – хорошо, становилось не по себе; жутковато… а, впрочем, то ли ещё будет??

Ну жуж-жани там, и ещё там другие, быть может… ещё может по-жуж-жали разные потом нам, славянам… Страшно?

(… тем, Вам – Русским)

Но авар-обр уже хозяйствовал в будущей – далекой – благородной Европе.

Авары! Черная пята и изверги… и посему: великан – чешское «обр» и туда же польское, всё это от Аваров… а другие? Славяне – будущее, немцы – для будущих готов?

Центр Аварской Державы – Трансильвания.

Так не оттуда ли ужасы и король Дракула?

Полтора века ужаса для Европы – авары!!! Грозовые авары прошли, как:

«идутобры, выше сосен,

серый пепел их дорога».

К концу IX века участь аваров была решена: всё сдохло, спесь и власть, могущество и влияние.

Авары! Сильное племя, и их будущее – это Вам не запросто и просто так…: в валившись в доверие византийского императора шестого века – они… ворвались потом в Европу, чуть уступив по времени Великим – гуннам, готам, германцам, славянам.

Аваров почему-то чуть призабыли, но – после гуннов и вандалов – они оказались очень страшными.

… однако к концу девятого века дни аваров сошли вниц – и уже рождалось и зарождалось ч-т-о-то!

Так всё-таки человек: четыре тысячи или сорок тысяч лет назад?

Антропологи. Этнографы. Археологи. Лингвисты. Понятно? Русский генерал девятнадцатого века А. Риттих в результате своих «выводов» пришёл к мнению, что наследниками аваров стали польская шляхта (не в пору ли вспоминать Тараса Бульбу нашего прославленного Гоголя –зря что ли он, Гоголь, перевернулся в гробу.) А вот, к примеру, про башкир, один из уральских народов, – сказ отдельный, долгий, интересный и, лучше всего, на потом; не такие, оказывается, башкиры простоватые – темные и широкоскулые. В 1391-ом году на башкирских просторах схлестнулись Золотая Орда (владетель Руси; Куликовская битва 1380-го и страшное татаро-московское пепелище 1389-го уже канули в Лета) и Железный Хром-Тимур, где Великий Потрясатель расхлестал Тохтамыша – … и Золотая Орда развалилась.

А из глубины веков, с начала нашей эры, уже выдвигались с Ю. Урала савроматы. Их потомки – сарматы подвинули скифов с Северного Причерноморья, и…

А что же с племенем «башкорд»? О, и у них были гунны с их вождём Баламиром.

Вставал, взрослел и подымался уже древнерусский народ… с их предками от сарматов, скифов и ещё чёрт знает от какой истории древнего мира.

Эй, мудрец!

    Ты долбишь застарелую ложь,

    Ты сшиваешь лоскутья

    Придуманной славы,

Ни в одном

    Из писаний твоих не найдёшь

    Тех людей,

    На которых держались державы…

 

ВеликоримлянинМарцелин писал, что гунны мощны и чудовищны, страшны до потрясения, и что несут они миру погибель. Страх пред ними, гуннами, был велик – но и они ушли из бытия, растаяли по Европе.

Интересен облик человека глазами других наций. А вообще-то для русских характерен монголоид ещё задолго до татаро-монгольского ига. А теперь вот что ещё. Японец на голландском корабле: лица у моряков болезненно-желтоватые, волосы желтые, глаза зелёные… страшно. Негры о первых белых: вызывают жалость свои белокожим уродством. Индейцы Америки: бог обидел европейцев, а мы – самые самые. И ещё: язык уруньяруанд в Африке объединяет пигмеев батва, высоких батутси и ещё обычных бахуту.

Интересна истина, что башкиры-коренной уральский народ. Но? Исследованиями и глубокими поисками доказано: кого там у них в истории только не было – великий народ был и есть, предками их стали азиаты и калмыки, люди с со всех сторон света и отдаленности, что и сконцентрировалось в башкирах; потом ногайцы, кипчаки… что стало наконец «башкорд». В них, в «башкордах», стали и были в I-ом тысячелетии булгары и мадьяры. Путанно и долго. У уральских мадьяр-финские предки и… Долго, и ещё долго добираться до Кого-то…

(всё проще: подозреваю, что корни у многих уральцев башкирские, хотя они и любят говорить, что они «рюские»…)

Русские, украинцы и белорусы происходят от древних русичей, унаследов их прошлое. Башкиры – тюркская ветвь Алтайской языковой семьи; русские – славянская ветвь индоевропейской семьи.)

… история шла. Продолжалась. С чёрного континента шла в Европу. Из Азии шёл «монгол» в ту же Европу. Где-то и куда-то шли арабы в Центре Мира. Всё сиё было явь, в середине цивилизованно-земного мира, т.е. …

а вспомните, потомки, слова и действо своих далёких, дражайших, многоуважаемых, неповторимых, бестолковых и мудрейших, обычных и значимых предков (помните ль ВЫ их?)…

Что они говорили?

и говорили ли что НАМ?

Оставляя память и творенья свои нам, своим незабвенным потомкам, говорили о-н-и Н-А-М следующее: «мы люди государственные, обязательны в всём; это наши жёны свободны и бестолковы, вольны и гордыня их обуяла, обуревает их злость и зависть, но нам-то того нельзя, непозволительно».

История. История. История Балкан. История Кавказа. Балканы – вначале готы, гунны и авары, и только потом славяне. И сам великий Кавказ – многородный, слитный, неповторимый, разнообразный, сколько их… ???

В седьмом веке н.э. Амиру ибн аль-Асу потребовалось – понадобилось для завоевания Египта три с половиной тысячи всадников… у Чингизхана для Руси было уже триста тысяч… у Наполеона армия в 1812 году исчислялась в 600 тысяч солдат.

Всплывает, и весьма резко – для человечества – ещё один неординарный принцип (правило, условия, черта):

национальный характер и язык.

О, сколько здесь загадок, таинств, богатств и кладбищ. Национальный характер не зависим от возраста народа, и язык наш почему-то в сиём мире не един. И брачные законы запрещали мужчинам жениться на женщинах другого народа. Но уже потом… – !

Так что: было – и прошло?

Вот только забывать грешно.

То, что было – не ушло.

 

 

 

ЛЮБОПЫТНЫЕ ИСТОРИИ

 

ЧЕЛОВЕК И СОБАКА.

(Сборник)

 

Собака она и есть собака.

Собака как собака, с зубами и клыками; кусается, пакость.

Квартира у нас маленькая, миниатюрная по современным масштабам – две комнаты и прочая… Шестнадцатилетняя дочь очень убедительно попросила меня купить ей в подарок… собаку.

Не плеер. Не магнитофон. Ни-ни… А именно – собаку, живую игрушку с зубами и когтями.

Купил. Что мне стоит!? По дешёвке, но не огромную чудищу под вид овчарки; но, поменьше – говорили, что типа чау-чау, а оказалось просто крупная и лохматая белоснежная болонка.

Злая. С начала размером с варежку.

Дочь в восторге. Всё думает, как же назвать это белоснежное собачье создание. Назвала. Я в это дело не совался – не имею права.

И вот это лохматое произведение лазит по квартире, грызёт чьи-то тапочки и обувь, обдирает обои, диван и кресла… … Но ведь рука не подымается наказать эту белоснежную «радость»?

Достала…

… У многих так было? Теперь послушайте сюда…


 

«СОСКУЧИЛАСЬ…»

 

Время обеденного перерыва для промтоварного магазина истекло, но перед дверями почему-то столпились несколько женщин. В чём дело?

– Эх, встала ни к селу, ни к городу, – горестно посетовала одна из женщин.

– И проход загородила, – тут же отозвалась вторая. Её поддержали:

– Мужчины, куда ж вы смотрите, ничего сделать не можете!

Вопросы были по существу, так как касались сильного пола. И вот один из мужчин храбро выступил вперёд: «Ну уйди, пожалуйста, уйди собачка,» – и попытался отпихнуть ту, что стояла в дверях и мешала заходить и выходить. Собачка – трёхгодовалая рослая породистая овчарка, с жетоном на шее – даже не пошевельнулась, лишь лениво повернула голову. В умных собачьих глазах застыл вопрос: «Ну, кто там ещё толкается? Если уж не уважает себя, то пусть уважает других!» И открыла свою пасть, тихонько зарычав, будто предупреждая, что к ней подобные методы не подходят.

Мужчина отступил назад – собака без намордника, кто знает чем всё это может закончиться. А женщины, порешив, что мужчина просто – напросто не торопится в магазин, приступили к делу сами. Откуда-то извлекли колбасу и добрый её кусок шлёпнулся собаке под ноги.

Овчарка с недоумением подняла на людей глаза. «Что это? Вы думаете, что я голодная? Да я не за тем здесь стою: вон там, за прилавком, – собака мотнула головой, женщины шарахнулись в стороны, – стоит моя хозяйка, добрая женщина, которая кормит меня, да и вообще для меня ничего не жалеет. И я пришла к ней в гости, просто соскучилась. А вы мне колбасу…» Овчарка фыркнула и вновь стала заглядывать в магазин, однако не заходя в него и по-прежнему загораживать вход.

Народ собирался с обоих сторон, не решаясь сдвинуть с места собаку. А продавцы, непонимая в чём дело, приходили в недоумение: что случилось? Интересной была толпа, собравшаяся перед магазином: передние боялись сделать шаг вперёд, а задние напирали с вопросами: «Что дают? А? Что? Дают что?» Видя всё более увеличивающееся скопление перед магазином, останавливались и зеваки, интересуясь, не выбросили ли на прилавок что-нибудь дефицитное – а то вон ведь какая очередь. Значит, не зря стоят. Уже послышалось: «Кто последний?»

Наконец собаку заметили из магазина – точнее её остроносую морду, выглядывающую с любопытством из-за дверей. Одна из продавщиц с криком бросилась к овчарке. Все с интересом и недоверием взглянули на полную женщину в белом халате – неужто осмелится прогнать странную собаку?

Так и есть: продавец замахнулась на овчарку, легонько стукнула её по морде. Потом сказала с мягким упрёком, обращая слова к овчарке, которая глядела на неё снизу вверх:

– Сколько раз я тебе говорила: не приходи ко мне на работу. Ведь говорила?

Но овчарка, не дослушав её монолога до конца, с радостным визгом бросилась обниматься, лапами запрыгнув на грудь хозяйки. Продавщица в отчаянии махнула рукой:

– Всё, не буду пускать больше гулять тебя одну – запру дома.

Собака вытаращила глаза: «К чему такая немилость? Я соскучилась по тебе, вот и пришла проведать. А что, нельзя? Я могу уйти».

Хозяйка видно поняла настроение своей воспитанницы и, будто оправдываясь, сказала:

– Я на работе. Ко мне нельзя. Пойдём, я тебя провожу до угла. Но только до угла. Дальше сама пойдёшь. Поняла? – Овчарка в ответ зарычала и, мягко схватив хозяйку за халат, потащила её на улицу.

Так они чинно дошли до угла дома. До ушей донеслись слова женщины: «Давай, иди. Погуляешь немного, а скоро и я домой приду. Ну иди, иди,» – она легонько подтолкнула овчарку. Та спокойна, нисколько не обижаясь, пошла дальше одна. Вот раз два обернулась, залаяла. Хозяйка махнула ей рукой:

– Не опоздаю, не опоздаю. А ты смотри, не балуй.

Заходя в магазин, продавщица, оправдываясь, сказала:

– Она умная, ни кого не кусает. Жалоб на неё не поступало; да её все тут, в микрорайоне, хорошо знают от мала до велика. Медалистка она у меня, молодчага. Вот погуляет немного и во двор свой придёт, а я к тому времени тоже подойду.

И люди, не сделавшие шага в магазин до прихода продавщицы, молча пошли за ней. Никто не ругался, не возмущался задержкой у дверей; в жестах людей проскользнуло уважение к этой овчарке и её хозяйке…

В гуле разговоров были видны шевелящие губы заведующей магазина, разговаривающей в неспокойных тонах с хозяйкой овчарки, да ещё прорвалось старушечье одной из покупательниц: «Надо же, до чего закормили собаку… колбасу не ест…»

 

 

БЕЗБИЛЕТНИКИ.

 

Автобус, направляющийся по пятьдесят пятому маршруту, был переполнен. Кондукторша, толстая и скандальная женщина, беспрерывно вопрошала тонким голоском:

– Кто ещё не купил билет? Передняя площадка! Это что такое? Вошли шестеро, передали лишь двое. Берите билеты, пока они дешёвые, а то станут дороже.

На задней площадке, задавленные толпой, ехали двое мальчишек. Один из них держал за ошейник овчарку в наморднике. Овчарка была серой и, по всей видимости, ещё молодой. На мальчишек и овчарку давила толпа, раз даже наступили овчарке на лапу. Она коротка рыкнула и тут же замолчала. Женщины, стоявшие невдалеке, взвизгнули:

– Смотрите, скоро она всех тут перекусает! Кондуктор, куда вы смотрите?

Какой-то мужчина остановил их:

– Да что вы переполошились – она же в наморднике.

Досталось и ему. А мальчишки тем временем передали ровно двенадцать копеек на билеты – за двоих. Кондукторша небрежно бросила их в сумку и, продолжая свои излияния, оторвала билет. Один на двоих. Мальчишки недоумённо переглянулись, но промолчали. Народ продолжал давить и толкаться, шум в автобусе стоял невообразимый. Да и что юные души могутвозрозить забыть против беспардонной забывчивости?

Наконец кондукторшу «довели» до такого состояния, что она потребовала от шофёра остановить автобус и начала проверять билеты. Вскоре очередь дошла и до мальчишек. У них «почему-то» оказался один билет на двоих. Разразился скандал и на голову несчастных «зайцев» обрушились лавины угроз и упрёков. Кондукторша, победоносно оглядевпассажиров – вот, мол, видели: не перевелись ещё бесстыдные пацаны – предложила мальчишкам покинуть «пределы» автобуса. Они начали упираться и оправдываться, им было очень стыдно и неприятно за кондукторшу, обманувшую их. А та продолжала шуметь и вызывать сочувствие к себе:

– Возите бешенных собак! Вот они и кусают людей.

– Да она не бешенная, – слабо защищался владелиц овчарки. – Она зарегистрирована. Вот у неё на шее жетон, а вот справка.

Мальчишка вытянул из кармана брюк документ и протягивал его кондукторше. Но та была невменяема. Тогда за них вступился один из пассажиров:

– Они передавали вам, товарищ кондуктор, на два билета. Я сам лично видел. А вы передали им один.

Кондукторша пришла в ярость и обрушилась на защитника, но тот был с билетом, вёл себя смирно, и, чтобы не проиграть затеянное «сражение», кондукторша отступилась от него.

Собака взглянула на своего хозяина, затем перевела укоризненный взгляд на кричавшую женщину с кожаной сумкой на боку и первой шагнула к выходу, потянув мальчишку своим поводком. Перед ней почтительно расступились. В автобусе ехидно обронили:

– Собака «собаку» быстро понимает.

Мальчишки вышли из автобуса; овчарка села на асфальт и внимательно – настороженным взглядом проводила отъезжающий автобус.

Пока был спор в автобусе, из пассажиров в него – за редким исключением – никто не вмешивался, но когда автобус тронулся, ребят начали оправдывать, заступаться и защищать их. Нашлись люди, которые видели, что мальчишки всё же передавали на билеты. Но было уже поздно… автобус подъезжал к следующей остановке.

 

 

«ДОЗОР»

 

Дозор, светлая овчарка с рыжими подпалинами и прострелянной ещё в детстве передней левой лапой, была старой собакой– ему перевалило за двенадцать лет; годы, конечно, брали своё, и всё же Дозор оставался бодрым и малодоверчивым псом ко всему тому, что не касалось его хозяев. А их он любил, особенно свою хозяйку – Тамару Григорьевну. Хозяин часто бывал в разъездах и командировках, ибо работал у геологов, и поэтому всю свою любовь Дозор переносил на Тамару, которая, взяв его маленьким неуклюжим щенком, вырастила и выкормила в здоровенную овчарку.

Болела нога, и Дозор, лежа на невысоком крыльце одноэтажного кирпичного здания конторы геологов, поскуливал. Но служба есть служба: Тамара, работавшая сторожем у геологов, в этот день находилась на дежурстве и ей бдительно, со всей серьёзностью помогал Дозор.

Лучи солнца доползли до крыльца, обожгли густую шерсть овчарки. Дозор недовольно рыкнул и сполз в тень. Казалось, он не имеет никакого желания ни шевелиться, ни слушать того, что творится вокруг него и на территории базы, где стояло несколько машин, компрессор, валялись запчасти, штанги, ящики с пробами и прочий аттрибут небольшого геологического отряда; но неприметными движениями уши овчарки стригли воздух, улавливая шум и шорох – и с закрытыми от жары и зноя глазами Дозор мог нести свою нелёгкую службу охранника.

Овчарка признавала только свою хозяйку, принимая от неё пищу и ласку; другим таких вещей делать она не позволяла, останавливая самых ретивых коротким лаем, вздыбленной шерстью и пристальным тяжёлым взглядом.

Когда пошёл седьмой час вечера, двор начал наполняться коровами и телятами, рыскающими между металлическим хламом в поисках сочной травы(будто им не хватало травы на лугах в то время, когда их пас пастух). Глядя на такое безобразие, сторожиха – уже в который раз – прокляла начальника за его нерадивость. Территория базы была ограждена с одной стороны крепким высоким забором, с другой стороны крутым скатом обрывалась к пойме небольшой речушки, с третьей стороны вытянулась по длине сама контора, а с последней…Там была когда-то хорошая изгородь, но начальнику отряда бог знает зачем потребовалось проломать в нём два прохода… Для коров что ли?

Раздался властный голос хозяйки. Дозор мгновенно поднялся, тело напружинилось. Приказ был ясен – требовалось прогнать коров с территории. Что ж, не в первый раз!

Дозор ринулся на коров…

Лай, недовольное мычание телят и коров разорвали тишину. Дозор носился между ними, лязгал зубами и выл от служебного нетерпения, оттесняя коров всё ближе и ближе к проходам. Овчарка то забегала вперёд и остервенело лаяла прямо в морду коровы – тогда перед ней начинали грозно качаться рога, то оказывалась позади, в непосредственной близости от задних ног бестолкового животного – тогда корова старалась галопом оторваться от преследователя. Тактика Дозора не вполне была понятна: ему надо было выгнать коров, но он хотел и видеть их глупые морды – это ему доставляло удовольствие; в то же время Дозор не достигал конечного результата – коровы медленно отходили назад, вглубь территории. Начиналось всё сначала. Ещё минуты две Дозор бесцельно гонял коров, те шарахались от него куда попало, но когда разъярённая овчарка щёлкнула своими зубами совсем близко от коров, те, задрав хвосты, ринулись на выход. Дозор с лаем отогнал их подальше и вернулся обратно. И с удивлением заметил, как какая-то здоровая корова зашла снова на территорию и спокойно стала щипать траву. Обнаглела!

Тамара видела, как Дозор наседал на корову. Та оказалась упрямой – выставив большие кривые рога перед собой, она шла напролом. Два её могучих взмаха не дали результата – овчарка вовремя отскакивала. Тамара испуганно закричала:

-Дозор, назад!

Но было уже поздно – разозлившийся Дозор, оказавшись позади коровы, вцепился в её ногу… Корова с позором бежала… На другой день приехал из командировки муж Тамары.

-Надолго?

-Дали денёк отдохнуть. Хочу порыбачить, - и окликнул, - Дозор, пойдём со мной, червей надо накопать.

Они осторожно спустились по крутому скату в пойму речки; хозяин скрылся с лопатой и банкой в невысоких кустах, а Дозор… оказался с глазу на глаз со своей вчерашней «незнакомкой». Игравшие рядом в волейбол парни видели, как закружились в диком танце прихрамывающая овчарка и корова с длинными рогами. Наконец овчарка оторвалась от неё и в бессильной злобе начала гоняться по поляне за другими коровами, загнав их в конце концов чуть ли не в речку. Кусты скрыли дальнейшую картину из вида. Но вот оттуда пулей выскочил Дозор, за ним, ломая кустарник на пути, неслись несколько коров (видно здорово он им насолил). Возглавляла их та, с большими рогами… И только чудом овчарка была не насажена на рога… Так они стали врагами.

Вновь большерогая корова и Дозор столкнулись на «очередном» дежурстве овчарки. Все коровы уже вылетели за пределы территории, избегая клыков Дозора, но эта не дрогнула…

Овчарка лихорадочно заметалась около обрыва. Пыталась зайти к корове сзади, тщетно: враг её был начеку и частенько бодал воздух рогами. Медленно и неумолимо корова прижимала Дозора к обрыву и последнему оставалось одно – позорно, с визгом, сбежать на полном ходу по узкой тропинке крутого откоса… Но овчарка, ощерив зубы, с глухим рычанием вросла в пятачок земли; за спиной Дозора вниз обрывалась пустота.

Что-то отчаянно крича, к нему на помощь бежала Тамара. Слёзы застилали ей глаза. Сквозь пелену она заметила, как корова грозно взмахнула рогами…

Дозор проскочил между ног коровы, в последний миг один из рогов ободрал ему бок – и оказался сзади. Молча и глухо сошлись его клыки на задней ноге коровы. Та взбрыкнулась, от боли подалась вперёд, грохнулась на скат и её большое тело юзом поехало вниз. Жалобное покаянное мычание разрезало воздух. А овчарка, встав на тот же пятачок, с грозным рычанием смотрела вниз – вот так! для тех, кто нарушает правила! Затем молча подошла к хозяйке и ласково лизнула её в руки. Та с надеждой отняла ладони от перепуганного лица.

 

 

МИРНАЯ ПРОФЕССИЯ

 

В мирное время мирные собаки, обыкновенно, боятся взрывов. Они в испуге шарахаются прочь, скулят, воют, цепенеют парализованные. Или же их не догнать.

Это была простая, невзрачная на вид собака, точнее даже собачка, с банальной кличкой Шарик. Небольшая, лохматая, чуть прихрамывающая на заднюю ногу, она невесть каким образом попала в гараж участка взрывников, обслуживающих каменный карьер. Да так и осталась там жить.

Весёлым рабочим участка она пришлась по душе, и они подкармливали её чем могли, извлекая из своих тощих «тормозков» лакомые кусочки пищи. По вечерам Шарик оставался в гараже один. «Охраняй»,- шутливо наказывали ему, прекрасно зная, что в посёлке уже давно перевелись воры.

Так она прожила бездумно целую неделю, пока из командировки не вернулся Теплов – один из мастеров участка. И даже не он сам, Теплов, внёс изменения в собачью жизнь, а его сын, которому он однажды обмолвился, что у них на работе поселился приблудившийся пёс.

–Такая собака интересная, – рассказывал Теплов сыну. –Ласковая, до удивительности понятливая.

Говорил он и не подозревал, что подымает в душе сына бурю. А ведь всё просто: дети любят собак и мечтают иметь их у себя. И загорелось желание, после чего были долгие беседы и переговоры с отцом и матерью; вот так Шарик приобрёл новый дом.

Собака стала жить в сарайке. Иначе негде было её держать: дом не частный, не коттедж, а двухэтажный и без подсобного участка – здесь конуру во дворе не поставишь. В квартире держать – женская половина, имеющая весомую власть, возражает. Но Шарик не имел ничего против своего угла. Шли дни, и выявилось, что к хозяину он привязывается больше, чем к его сыну. И мальчишка его вроде бы не бил, не таскал за хвост, ласкал как мог, подкармливал, а вот не получалось… Получилось, что Шарик больше льнёт к хозяину – уважал видно Теплова за его хмурую сосредоточенную натуру, чувствуя затаённую доброту и отзывчивость. И куда Теплов – туда и Шарик.

Теплов на работу – серый комочек за ним. Пошлёт начальник в карьер или сам туда по делу – Шарик сзади, с интересом приглядывается на гранитные монолитные скалы. Но это они только сейчас крепкие и целые…, а ну-ка Теплов при исполнении своих обязанностей – и дрогнет массив камня, с грохотом разваливаемый тоннами взрывчатки. Шарик знает это – и жёлтый порошок «дьявола», который вздымает скалы, и разноцветные провода, и весёлых взрывников, и кучи мешков; видел и взрывы. Сам, конечно, не взрывал и при таком моменте, когда Теплов давил на «адскую» машинку, не присутствовал – боялся. Ещё не привык.

Идёт Теплов с работы – Шарик катится за ним. И так далее. В общем, скоро стало так, что их водой не разольёшь. А когда весна сменилась наступающим летом, и корову Теплова по какой-то причине не допустили в общее стадо, Шарик подвизался на роль пастуха. Пас он Бурёнку аккуратно, соблюдая все параграфы охранной службы – спуску и вольностей корове не давал, свободой сильно не баловал, но памятуя об её увесистых рогах сильно-то в личные дела Бурёнки не лез. Щипает себе травку – ну и щипай; а моё дело охранять твой покой и твою безопасность. Смотреть, чтобы ты не свалилась в яму, не опилась водой, и мало ли ещё какие беды ожидают бедную корову. И что вы думаете? Стал Шарик вполне искуссным пастухом. Теплов с улыбкой смотрел, как возвращаются на парочку эти два, столь противоположных создания: огромная против собаки Бурёнка, с раздутым выменем и лениво покачивающая рогами, и Шарик, легко трусивший за «объектом охраны».

А вот взрывов Шарик боялся. И не то чтобы даже боялся – не любил что ли. К осени условия взрывания стали стеснёнными – на ровных малых пятачках сильно не разгонишься, передвижные блиндажи поставить некуда и попадают они в опасную зону – и приходилось взрывать, находясь в ковше отогнанного экскаватора. Ёмкость ковшика в четыре и шесть десятых кубометра укрывала в себе свободно двух взрывников. Можно упрятать туда и собаку, но брать её с собой Теплов боялся. Резкий грохот, ударная волна, просачивающиеся в дно ковша шум и свист летевших камней, из которых некоторые били в ковш, могли испугать Шарика.

И всё же такой день настал, когда Теплов взял собаку на «промысел»

– Теперь взрывы – мирная профессия. Учись, принюхивайся, - говорил он, вышагивая по карьерной дороге к своим взрывникам.

– Пора, Шарик, привыкать. Пасти коров научился, молодец, а помогать хозяину в работе не хочешь. Не по-мужски поступаешь.

Шарик что-то тявкнул в ответ.

– Что? Говоришь, что хочешь, а не знаешь, как, да? Ничего, как говорится: не знаешь – научим, не хочешь – заставим. Ну, конечно, взрывать сам ты не будешь. Не дорос, да и не умеешь. И допуска у тебя нет на взрывные работы. А ты находись рядом со мной – и будет мне моральная поддержка!

 Но Шарик уже видно учуял что-то неладное: подбежав к хозяину, он привстал на задние лапы, обнял сапог Теплова передними и стал тянуть его в сторону. Теплов усмехнулся – чувствует ведь, чертяка! – и сгрёб собаку в охапку.

Взрыв – это демон, это хаотическая сила, которую человек старался испокон веков впихнуть в рамки ему необходимые. Взрывы бывают мирные, военные, и послевоенные в мирное время. Последняя категория сейчас, то есть многие годя спустя после войны, редкость – это обезвреживание мин и бомб.

Взрывник – мирная профессия. А взрывы служат высоким целям и идеям человека. Ими перекрывают русла рек, ими бьют туннели; они добывают руду и камень, столь необходимые людям. Теплов обошёл ещё раз место работ. Делать взрывы – его профессия, его хлеб, и он отвечает в дальнейшем за качество взрыва, от которого зависит работа людей.

Всё в порядке! Взрывник уже протягивает магистраль к ковшу – временному укрытию его и мастера. Затем – пылящий грузовик, который увозит людей за пределы опасной зоны. И сирена! Надрывный, рвущий нервы и предупреждающий об опасности вой. В сирене есть что-то грозное, военный отголосок, как бы говорящий, что и в мирном взрыве ещё не выветрился суровый запах войны. Так что, шутки в сторону!

Они залезли в ковш. Шарик был с ними, дрожащий и скулящий от предчувствия необычного.

Ахнул взрыв. И расколол мёртвую тишину. И дал людям камень.

…А Шарик, «взрывник мирной профессии», оголтело и бездумно носился по пологому склону взорванной массы, визжал от недоумения и восторга, недовольно принюхивался к терпкому запаху дымящегося покорённого массива. Может в эту минуту ему надо было бы припомнить его соратников, уделом которых была война и их военная профессия. Он их не знал; не знал и то, что взрывники могут быть и военных профессий и что среди таких взрывников были в своё время и собаки, его мужественные и отважные предки… Кто знает, и Шарик, быть может, был бы в то время таким же…

А сейчас эта лохматая собака была самой мирной по профессии…

 

 

«ИНОГДА…»

 

Порою, глядя на современных собак, кажется, что роль их в настоящее время измельчала, кое-где стала и глупой. Почему бы это? Может, с некоторых пор не встречаются среди них легендарные и интересные индивидуумы? Всё же иногда отдельные случаи с собаками остаются глубоко в памяти.

…Из раза в раз я ездил через мост, связывающий обе половины посёлка. И часто видел небольшого пса, сидящего на пешеходной дорожке моста и смотрящего на поток бурно несущейся воды. Умные глаза собаки неподвижно вглядывались в реку; заворожённая лавиной весенней пенной воды, собака прибегала сюда часто, садилась на своё место и часами не меняла позы. Напоминал ей что-то поток? Гипнотизировал? Страшил и притягивал чем-то неведомым, но интересным? В ближайшее свободное время я пошёл на свидание с необычным псом. По дороге гадал: на месте он или нет? Завидев небольшой комочек на краю моста, я облегчённо вздохнул.

Мимо пса проходили люди; он при этом даже не шевелился; пешеходы его не трогали – им не было дел до странной собаки, а жизнерадостная молодёжь хохотала при виде её, но тоже не трогали, будто над псом витала невидимая защита. Мои шаги замерли рядом с собакой. Она насторожилась. Но я отрешённо, не делая агрессивных движений, уселся рядом с ней, свесив ноги с моста. Теперь в бурлящий поток нас смотрело двое.

Вы ожидаете от меня что-то неожиданное? Ничего не будет: пёс никак не отреагировал на моё соседство, а так же и на мой уход, хоть я и оглядывался в надежде встретить понимающий взгляд пса – его глаза были по-прежнему направлены в поток, где он искал известную одному лишь ему отгадку…

Говорят, собаки помнят друзей. Когда на пустынной улице колхозный грузовик умудрился задавить неосторожного кота, через несколько минут из подворотен выскочили собаки. Не разобравшись что к чему, они, обуреваемые запахом крови, набросились на мёртвого беднягу. Но вот молнией в кучу влетел примчавшийся издалека небольшой коренастый пёс (прародителем его, видно, были когда-то лайки); ударами лап, клыками, злобным рычанием он начал разгонять свору, которая сразу ополчилась против него. Но видно силён был коренастый и придавал ему силу неистовый порыв – он был страшен в своём гневе, - если ему всё же удалось разогнать свою рычащую «собратию».

Пёс сел около раздавленного кота и завыл. Вой был долгий, унылый и тоскливый. А навстречу этой тоске подбегали двое мальчишек, с придыхомразговаривающие на бегу.

- Стёпка, это наш Буран воет!?

- Кто же ещё…

- Что-то случилось!?

- И так понятно – он никогда так не выл.

- Степка, смотри, нашего кота Пашку задавили!...

Говорят, собаки хорошо ориентируются. Я ехал в полупустом автобусе, когда заметил, что по салону, неуклюже передвигаясь, будто по палубе корабля, пробирается к выходу задней площадки собачонка. Заметили её и многие из пассажиров; обрушилась с грозой на хозяина собаки кондукторша, но такового, к её сожалению, не оказалось.

Собака читать не может, но вот определить где выход она всё ж, к моему удивлению, смогла. Собачонка дрожала, косясь на грозную кондукторшу, но упорно ждала остановки. Наконец двери открылись, она как-то неловко вылезла из автобуса, отошла в сторонку и начала судорожно вертеть головой. Я наблюдал за ней из окна отходящего автобуса. Хотелось верить, что счастье найти свой дом улыбнётся этой собаке…

К чему я рассказал все эти несвязанные между собой истории? Потому, что существует в природе крепкое несокрушимое звено «Человек – собака – мир вокруг нас».

 

 

 

«МЯУ»

 

История эта поучительна, может быть даже немного грустная.

Мне хочется поведать её вам.

Семья эта считалась, по настоящим понятиям, среднего достатка и жила, в общем-то, безбедно. Жили в городе, в благоустроенной квартире. Сын Саша учился в школе, родители его работали.

И всё бы было в этой семье прекрасно: сын считался в школе неплохим мальчишкой, мать – хорошей работницей, а вот отец его… Работая на тяжёлом участке, имел большую зарплату; сына любил, на жену средств не жалел – очень хорошо одетая, прекрасно выглядевшая, умеющая дома делать от и до, она была олицетворением этой семьи. И, чтобы не упустить одну из главных деталей – жила в квартире кошка. Обыкновенная, серая, промышляющая себе на жизнь и дома и на улице, про которую, однако, можно смело сказать, что за всю свою многолетнею жизнь она поймала вряд ли больше одной мыши. Под старость кошка стала вредной и привередливой; хозяйка характеризовала её даже как подлую и хотела уже избавиться от неё. Но… не стала этого делать, и вот по каким причинам…

Годы и работы накладывают на человека отпечатки. В семье случилась беда – её глава начал пить, пить сильно, часто появляясь домой пьяный и раздражительный.Когда был пьян, случалось и начинал драться; на следующий день своё рукоприкладство объяснял тем, что шалят нервы, что мол работа подтачивает моральные силы, и он делает «разрядку». Последние дорого обходились семье.

На первых порах «местного громилу» она пыталась утихомирить словами и моралью. Результат был плачевный. Теперь, когда он появлялся домой и проходил на кухню, мать и сын в скором темпе бежали к двери квартиры на выход – искать спасения у соседей или на улице до той поры, пока их кормилец не «остынет». Он, кстати остывал быстро. Такое повторилось раз, два, а на третий раз, опередив всех, первой огромными прыжками летела кошка. Саша хохотал, когда увидел такое, он и мать так и не поняли, чем вызвано такое поведение их кошки.

Потом как-то был крупный скандал, и хозяйка, решившая дать «бой» мужу, не выдержав, закричала в голос и побежала с сыном прочь. Кошка глянула вслед им, заорала благим матом и кинулась догонять их.

Так и повелось: когда мучитель домой – а его теперь иначе не назовёшь – приходил пьяным, жена и сын поднимали крик – своего рода самозащита – и запирались теперь уже в другой комнате. Про кошку они в это время не думали. А она, почему-то тоже взбаломошенная, начинала громко мяукать и метаться по дому.

Трудно сказать, почему она – кошка, так громко визжала, когда хозяин появлялся домой в нетрезвом виде. Может понимала? И не любила его в таком состоянии? А может ей передавалось состояние беззащитной семьи…

Теперь все соседи знали, что если за стеной орёт кошка – значит, снова пьяная драма, и глава семьи выясняет отношения.

Кошка орала до тех пор, пока это не стало надоедать пьяному. И он хватил её однажды рукой. Недолго думая, она вцепилась ему в пальцы. Он сбросил её, собираясь отпнуть в сторону, но она, вся ощетинившаяся, метнулась на него и попала на руку. Заурчала как кровожадный зверь, вцепилась мёртвой хваткой – когтями и зубами и начала кусаться. Он в испуге закричал, испуганный до предела и слабо отбиваясь.

Потом он долго ругался и взывал к милосердию свою жену. «У меня же столбняк начнётся, пожалей». С той стороны «баррикады» ему не отвечали, и он начал ломиться в дверь. Пришлось вызвать «скорую».

Вернулся он с перевязанной рукой. «Твоя кошка сумасшедшая!» – закричал с порога жене, которая с грустной улыбкой смотрела на него. «Убери её с моих глаз! Она – бешеная». «Тога и ты стал, наверное, сумасшедшим…»

Он стал бояться кошки. Когда приходил домой, уже не бил посуду и мебель, не говоря уже о своих родных. Ворчал, ругался, обходя стороной это, как он окрестил кошку, серое чудовище. А на следующий день пытался гладить её или даже покормить… но кошка равнодушно увёртывалась из под его ласковой руки, шла к хозяйке и там мяукала – «Дай поесть, я голодная».

Выдержки не распускать руки уже хватало ему, но теперь он органически не мог терпеть кошку, чувствуя… превосходство этой твари. Запустив тапочкам в жену, он грозно приказал: «Убери её с моих глаз. И вообще выбрось из дома». Кошка подошла к буяну – он попятился, - села напротив него, шерсть встала дыбом и она грозно заурчала.

Время идёт. Жизнь в семье наладилась – с бедой помогли справиться и товарищи по работе и родственники, и сами близкие. Но, быть может, и кошка, которая так и живет в этой семье, внесла свою лепту. Теперь, когда хозяин этой благополучной семьи, приходит иногда под градусом, кошка садится рядом, напротив и, наклонив лобастую голову, сверкая зелёными глазами, очень внимательно смотрит на него. Будто говорит: «Опять? А помнишь…»

ПОЕЗДА   ДАЛЬНЕГО  СЛЕДСТВИЯ

 

НОВЕЛЛА ПЕРВАЯ

 

Разное случается на железной дороге… И веселое, и грустные истории, маленькие приключения, тоска расставания и ожидание встречи. А чего ожидать бедному студенту, имеющему копейки в кармане… Хорошо, что транзитный билет в кармане, это – уже твёрдая недвижимость, полная гарантия тому, что ты будешь в пункте назначения и для чего дополнительно уже не требуется денег. А постель? Бог с ней, куда такую роскошь! Если чего-то и ожидать студенту в дальнем пути, то разве что интересных знакомств с девушками. Но Василию не до них – он едет на практику в родные места, где его, конечно, накормят, встретят с большой радостью (а вечером можно и погулять у Волги с подружкой). Спрыгнув с тормозящего поезда «Ленинград – Москва», он стремительно помчался в кассы вокзала, откуда вскоре выскочил и, как в добром детективе, влетел в отходящий поезд, идущий на восток через один из волжских небольших городков, (откуда рукой подать до его любимой стороны).

Как удалось Василию взять билет на переполненный отходящий поезд, трудно сказать, но, да пусть это останется тайной скромного нашего героя.

В поезд сел, в общий вагон. Еду домой. Что ещё? В кармане – мелочь (через год, в шестьдесят первом, будет денежная реформа, и если перевести имеющееся на настоящий момент «карманное» состояние Василия на новые деньги, то получается... ноль без палочки). Но тем и хорош студент, что не поддаётся унынию. Роздал долги (мало ли их у любого студента, согласитесь), купив билет, отметив с друзьями событие – разлетались кто куда, надолго, до нового учебного года, Василий, наконец, оказался в полутёмном вагоне, плотно забитом людьми. За окнами темнота, ночь уже давно вступила в свои права, утрясла толкучку и тесноту в вагоне, растолкав людей по полкам и сидениям. Серый свет, сопят, храпят, в проходе выставлены ноги. Тишина, все усмирились и спят, отдыхая от дневной суеты.

Василий чертыхнулся: на боковых сидениях сидя спят по несколько человек, заняты даже багажные – третьи – полки, кое-где, правда, спят на нижних полках по одному, на постелях и с полными удобствами. Глядя на них, Василию нестерпимо тоже захотелось приткнуться куда-нибудь и блаженно продремать до утра. Молодой человек, как загнанный волк, метнулся ещё раз по вагону. Тщетно, никто даже не пошевельнулся, разве что пожилой дядя, приоткрыв глаз, вяло пробормотал «Да не шуми ты, успокойся». Василий, мягко ступая, прошёл в соседнее отделение вагона. Заметил, что на одной из нижних полок, свернувшись калачиком, спал… на постели (вот удача!) паренёк. Комфорт. Может на двоих хватит? Куда же засунуть свой небольшой чемоданчик? Ага, вот третья полка занята багажом… туда бы забраться. Но если убрать оттуда всё, то будет бо-ольшой скандал, да и уместить всё это хозяйство негде. Ладно, поместим туда же и моё добро. Вася неслышно и легко поднял свой полупустой чемоданчик (где не было даже – ах, какая жалость – и бутербродов), втиснул его между узлами, разделся и, содрав для себя с мальчишки часть простыни, попытался пристроится на полке. Не удалось, уж больно неудобно лежал его напарник. Василий легко двинул его плечом, потеснил корпусом к стенке. Вот теперь славно: держась одной рукой за столик, под мерный перестук колёс, можно и поспать. Напарник Василия недовольно засопел, но вот вытянулся в струнку и подвинулся к стенке. Так они, тесно прижавшись друг к другу спинами, и уснули.

Пробуждение было для него неожиданным: сначала удар локтём по голове, затем истошный девичий крик «Нахал! Смотрите, люди! Забрался преспокойно ко мне и спит как дома». Пассажиры заглядывали в отделение, откуда неслись крики, оборачивались, спрашивали, что случилось.

Василий спросонья не понял, что это относится к нему, но когда он окончательно пришёл в себя, сомнений не осталось – на него гневно смотрели карие большие глаза девятнадцатилетней девушки, словно немедленно требующие ответа. Он пробормотал что-то невразумительное, должно быть означавшее извинение, чертыхнулся про себя и стремительно начал одеваться. Девушка успокоилась, да и видно поняла, что незачем кричать и рассказывать людям об этой невинной истории. Но она была зла, как определил, взглянув на неё, Василий. Густо покраснев и проклиная себя за вчерашнюю ошибку – недаром, оказывается, у этого соседа был такой тёплый бок, – он не знал что возразить в ответ. Достав свой чемоданчик и отвернувшись, он дал таким образом привести девушке себя в порядок. Долго шарился в чемоданчике, пока не извлёк оттуда мыло и куцее полотенце и, не оглядываясь, пошёл к тамбуру.

Головы Василий не поднимал – ему казалось, что всё смеются над его нелепым и смешным (для кого как!) приключением. Вот он ткнулся в кого-то, догадавшись, что попал в хвост очереди сонных пассажиров, буркнул: «Последний?» «Вот уж точно зрение потерял, – певуче ответил ему девичий голос, – не последний, а последняя». Василий поднял голову и растерялся – опять она, та, с которой он так хорошо «выспался» на одной полке. Студент начал багроветь и, отвернувшись, уставился в окно. «Старше может на год, – подумал он, – а задирается! Строит из себя тут…» Очередь двигалась вяло, Василий же упорно не поворачивал головы к девушке, которая стояла к нему боком и с насмешливым интересом смотрела на него. «Что, неудачливый кавалер, – она говорила тихо, чтобы на них не обращали внимания. – Выспался? Догадливый, однако, ты. Тепло, уютно. Да ты смотри лучше вперёд, а не в сторону, а то снова наступил мне на ногу». Она смерила его любопытным взглядом и исчезла за дверью.

Василий ждал. Вот и его очередь. Но он только наклонился над умывальником, как в глаза бросился лежащий тут же туго завязанный носовой платочек. Василий сполоснулся водой и развязал кусочек материи…

Семьсот рублей! Большие деньги для студента. Конец всех мучений и благородная жизнь. А?

Он сунул их в карман и вышел в коридор вагона. Где же пристроиться? За ночь поредело и можно было перебраться в другие отделения, где над ним не будут смеяться. Василий прошёл к своему чемоданчику, закрыл его и уже решил было уходить, когда вдруг снова ощутил в своём кармане тугую пачку денег. Медленно и расслабленно сел рядом с девушкой, которая причёсывалась перед зеркалом – она недовольно взглянула на него. Но Василий не уходил.

Он смотрел в пол, а девушка метала на него полусердитые взгляды. «Сиди, – неожиданно нарушила тягостное молчание. – Куда уж сейчас». Соседи не обращали на них внимания.

«Вы забыли деньги», – ровным голосом сказал Василий, не глядя на девушку. Смысл слов дошёл до девушки с большим опозданием – она вскинулась и метнулась в коридор, так что парень едва успел перехватить её. «Успокойтесь. Вот ваш платочек». «А деньги?» – она произнесла это побелевшими губами. И стало понятно, что они были у неё последними – впереди, дома, всё уладится и так, но здесь, в дороге, без денег… это мучительно. «Они там, в платке, все, до копейки, семьсот рублей». Девушка дрожащими руками ухватила деньги, спросила тихо: «Вы студент, наверное? и голодный?» Василий улыбнулся: «Близко к этому. Сижу на мели. А вы куда едете?» Оказалось, что они едут в один и тот же район, и их деревни не так уж далеко расположены друг от друга.

Они уже обедали в вагоне-ресторане – все расходы брала на себя девушка, – когда она спохватилась: «Спасибо вам за деньги. Забыла вас поблагодарить. Они последние были… Главное, до дома добраться!»

Так они и стали в дороге добрыми друзьями. Все расходы по питанию Василия она взяла на себя, заставила взять его постель… и они говорили, говорили между собой, и нескончаемая беседа не надоедала им…

Вот так это случилось. Хоть они и оказались «соседями», но больше так и не свиделись. Ну, а что-то хорошее от этой поездки, лишний раз доказавшей, что людям надо всё-таки верить, осталось, будем надеяться, у обоих.

 

 

НОВЕЛЛА   ВТОРАЯ

 

Сейчас вы не услышите перестука колёс на стыках рельс. Здесь вы не встретите поездов, несущих людей в далёкие края по огромной территории Советского Союза. Возможно, что мы с вами сейчас и не впишемся в «Поезда дальнего следствия». И всё же мы отправимся в долгий путь, который измеряется прошедшими годами.

…Много руководителей имел и пережил на своём веку Андрей Власов. Разные они были: и добрые и жёсткие, мудрые и неразборчивые, крутые и непонятные. Андрею под тридцать (ещё молод), успел поработать на руководящих должностях, командовал на производстве, отвечал за план и людей. Волей судьбы он снова – это случилось не так давно – был заброшен в свои родные места. Здесь осел, получил быстро, благодаря своему новому начальству, квартиру, продолжил работу на новом поприще. Работа эта для него была новой – отвечать за жизнь людей в промышленности, для чего очень необходим был опыт работы на производстве. Андрей имел его, может и недостаточно – но, было бы желание и время, остальное придёт, Власов верил в себя.

Работа, кажущая на первый взгляд пустячной, простой и ненужной, оказалась тяжёлой, многогранной, очень интересной и очень… нужной, ибо речь шла о жизни и смерти людей на производстве. А это – превыше всего!

Власов работал, были у него и свои промахи и недочёты. Начальство его сидело далеко, практически Андрей был предоставлен самому себе. Связь – по телефону, редко – живые встречи. Шли дни, недели – время играло на специалиста Власова: он мужал, становился именно тем, что требовала от него обстановка и работа. И немалую роль в его становление сыграл его – дальний в смысле расстояния и душевный как человек – руководитель. «Молод, – говорил и думал он про Власова, – но знающий. Молодость его красит и молодит нас, а наша мудрость – его маяк. Трудновато объяснить, но он мне почему-то понравился сразу – во Власове чувствуется дух нашей профессии… …его путь к нам лежал через экспедицию, заводы».

Вот и сложилось для Власова всё удачно: – квартира; хорошее мнение о нём; работа по профессии; помощь и наставления, опыт и профессиональные знания других для него. Странно, но в своё время Власов, работающий вторым руководителем на заводах, не сходился с директорами – в смысле простых человеческих отношений. То ли душа не лежала, или же был угрюм, а тут … шаг за шагом он потянулся к своему начальнику, впервые в жизни поняв, что нашёл в жизни крепкую опору, свою браню, душевного и отзывчивого человека. Ему поверили… и это необходимо было для них обоих.

Их разница в возрасте составляла полтора десятка лет. Один – пожилой, но ещё моложавый и представительный мужчина, прекрасный семьянин, добившийся многого на своём жизненном пути и которого впереди ждали ещё большие удачи и ступеньки, второй – только начинающий.

Когда встал вопрос о передаче под контроль Власова нескольких предприятий соседнего «участка», Андрей не стал отказываться. Зачем? Да, он загружен, но молодость и задор (что немного опасно в данной работе), считал Андрей, должны всё вынести. Да и при таком человеческом отношении можно и горы свернуть…

«Передача» состоялась. Вечером, сидя в уютной квартире Власова, отбросив должностные ранги, они отмечали это «событие». И, честно сказать, говоря всё о той же работе в нерабочее время, «перебрали» за столом.

Оба они были крепкими мужиками; разойдясь по разным комнатам – Андрей ушёл в спальню, начальник остался в зале, – начал укладываться спать.

Текли минуты, плыло всё перед глазами в серой темноте комнаты, Тельнову не спалось. Он вышел на кухню, закурил, взглянул на часы – прошло всего минут десять, как он ушёл из зала. Но казалось, что больше. За окном мерцали огоньки большого города, их поток, линии и точки мерцали, гасли, вспыхивали; могучей хмурой стеной брали в окружение и рассекали его на части тёмные горы. Где-то далеко-далеко шёл поезд; его шум еле улавливался – и будто в такт ему мысли Власова потекли в прошлое… Когда оцепенение прошло, то он внезапно для себя услышал бормотание. Андрей встал и пошёл к двери зала.

Спокойный, отречённый шёпот «Лида, Лида, что же мы с тобой наделали…» заставил Власова остановится и не входить в комнату. Его начальник сидел на стуле с бледным лицом, на котором резко выделись ничего не видящие, направленные казалось в пустоту серого мрака, глаза.

Что он видел перед собой? Куда смотрел?

Кого вспоминал? Власов знал, что жену его зовут не Лидой, знал, что он жил со своей женой прекрасно (многие завидовали им) … Чего же тогда Власов не знал про своего начальника? Да и надо ли ему, Андрею, это знать?

Утром Власов осторожно спросил: «А кто такая Лида?» Солидный, уверенный в себе, прошедший огонь, воду и медные трубы, интеллигент от рождения, человек напротив него мучительно побледнел. Лицо его напряглось от воспоминаний. «А что, – осторожно спросил он, – я что-нибудь говорил вчера про это в нашей беседе?» «Нет. Вы потом бредили», – коротко прозвучало в ответ. «Кто слышал?» «Никто». «Значит, только вы?» «Я слышал, но сейчас забыл», – намёк Власова был определённым и ясным. «Хорошо, – голос прозвучал спокойно. – Понял вас, Андрей, спасибо. А с Лидой мы встретились, когда мне  шёл двадцатый год… …до счастливых дней мы с ней так и не дожили…» И он замолчал.

Поезд времени, поезд дальнего следствия потянул нас каждого в мыслях через прошедшие годы… в прошлое. Где-то там, далеко-далеко, была дикая собака динго…

И хочется верить, что много есть на свете людей, которых такие поезда дальнего следствия могут доставить к их незабываемым годам молодости, первой памяти о ком-то…

 

 

НОВЕЛЛА   ТРЕТЬЯ

 

Они прогуливались по набережной, там, откуда открывался прекрасный вид на Петропавловскую крепость. Редкие солнечные лучи золотили тёмную громаду стен и выступающих бастионов крепости; было тепло, влажно. Василий – вы, конечно, узнали в этом вихрастом крепыше того юношу, с кем приключалась одна из нелепых историй при его поездке на практику – и его друг, без пяти минут дипломированные техники, прогуливались бесцельно. Получилось само собой, что они, не сговариваясь, потянулись на Невский проспект.

Шли, торопились мимо люди. Встречный поток догонял и обтекал их. А они, не спеша, с чувством собственного достоинства, шагали мимо магазинов, заведений, закусочных. Остановились, потоптались, снова зачем-то повернули обратно.

Василий вырос на берегу Волги, в одной из многочисленных деревень на берегу этой древней и прославленной реки. Как сейчас, ясно и хорошо, он видит своё голодное и босоногое детство, но такое беспечное и счастливое. Лазил вместе с другими по чужим огородам (хоть и всё было в своём; и лазил лишь для того, чтобы съесть три – четыре огурца и зря не появляться дома), окунались в воду широкой реки и плескались там до посинения. Плыл перед глазами образ предвечерней деревни, когда вставало по улицам облако пыли – то гнали коров с пастбищ. Ещё до сих про удержался в памяти образ его деда Климентия, мудрого, старого, с седой длиной бородой, который для маленького сорванца Васьки был на самом деле далёким пра-пра-родственником. Дед Климентий, один из старейших жителей деревни, «корень» рода Василия и многих других – а их чуть ли не полдеревни – многое повидал и пережил. И всех его родственников так запросто и звали – Климентьевы да Климентьевы.

В Василие воплотились черты истинных волгарей: он был невысокого роста, коренаст, открытое лицо, русая шевелюра и неискореняемая волжская манера разговора. В завершении – доброта и широта волжского характера и беспредельная неувядающая любовь к родным местам…

Друг толкнул задумавшегося Василия: «Взгляни направо, вон та женщина… Я заметил, что она пристально смотрит на нас. И когда туда шли – тоже глядела. Почему-то именно на тебя…»

Когда они шли мимо этой пожилой женщины третий раз, то рассматривали друг друга в упор: друг был прав – женщина, седая и стройная, не спускала взгляда именно с Василия. Студенты замедлили шаг, обоим стало как-то неуютно.

«Простите, – остановила их женщина и, обращаясь уже непосредственно к Василию, добавила. – Вы … вы не деда Климентия…» Она не успела договорить, как Василий понял, что эта женщина его знает. «Да, вы правы».

Она заволновалась, лицо пошло красными пятнами. «Вы, молодой человек, может и не помните меня… Я тогда была намного моложе, а вы бегали босоногим малышом». «Тётя Оля?» – в едва слышном шёпоте расклеились губы Василия. «Узнал, вспомнил, Климентьев!» – Слеза побежала по щеке женщины.

Чуть менее двадцати лет прошло с тех пор, как война забросила коренную ленинградку Ольгу на далёкую Волгу. Она не хотела покидать родной город, мужа, дравшегося с фашистами на подступах к Ленинграду, но уступив, наконец, настояниям мужа, эвакуировалась в тыл.

Теперь Ольга Николаевна плакала, не стесняясь слёз, и держала Василия за руку. «Не торопишься никуда? Зайдём ко мне, я здесь живу, недалеко».

Она и на самом деле жила рядом. Дом стоял прямо на Невском проспекте, красиво вписываясь в улицу; только окна её двухкомнатной квартиры выходили во двор, наглядно доказывающий, что это дом старинной постройки. Впрочем, он был уже благоустроен.

Василий и его друг осторожно перешагнули порог.

«С сыном живу. Морской офицер. Здесь родился, здесь учился и вырос. Женат, давали ему квартиру в Кронштадте – отказался. Я его убедила, что так будет лучше, всем вместе, да и невестка не возражает. Умру – им достанется…» «Да что вы, Ольга Николаевна, – смущённо протянул Василий. – Рано вам говорить о таком, вы ещё крепкая и хорошо выглядите». «Это я так, Вася, к слову. Честно признаться, неохота было отсюда перебираться в Кронштадт – сын предлагал. Я здесь провела лучшие свои годы, здесь жила с мужем. И неохота терять сына, оставаться без него… Спасибо невестке, поняла она моё состояние». На стене висела фотография морского капитана. «Сын?» «Нет, это – муж».

Ольга Николаевна попала в одну из небольших волжских деревенек. «Будешь жить, – председатель устало глянул на неё, – гм, куда же тебя определить? Ага, пойдёшь на постой к деду Климентию – человек он сознательный, потеснится. У него уже живут три семьи, да ещё, значит, твоя… у остальных такая же теснота».

… Ленинград зажимали в кольцо. Ленинград бомбили, обстреливали.

Ленинград стоял.

И тогда на него навалилось испытание голодом. В один из таких дней бежавший по пустым улицам города капитан в морской форме чуть не опоздал – его немногочисленная семья находилась на грани голодной смерти. И он настоял, он добился, чтобы она с сыном эвакуировалась. Пообещав, что постарается попасть в город во время их отъезда, в назначенный час не явился. Похоронка, нашедшая её много лет спустя, говорила, однако о том, что погиб её муж много спустя после этого, когда она уже жила на Волге у деда Климентия.

Дед покряхтел, повертел в руках бумажку председателя, чуть ли её даже не понюхал. Потом взглянул на незнакомку и просто спросил: «Дочка, я неграмотный. Что надо-то?» «Председатель определил на постой». «Ко мне? – дед изумлённо взглянул на Ольгу, затем на свой дом, будто что-то взвешивая, спросил: – Твой-то воюет? Ну тогда надо потесниться. Много места вы не займёте, ишь какие худющие оба».

… Рана та война сломала наших женщин, вложив в руки одних винтовки и гранаты, запрягла других в лямки плугов, поставила третьих в бессменную смену за станки. Так было и здесь, в волжской деревне – с утра до ночи гнули свои спины женщины в поле. Пошла туда и Ольга.

К слову, когда она вернулась в Ленинград, вселилась опять в свою полупустую и затхлую квартиру,ей было на первых порах дико и непривычно от наступившей тишины. И была на то причина…

То не был вой бомб, разрывы снарядов и визг осколков – то был неумолкающий безбрежный шум десятков сельских ребятишек, оставленных деревенским женщинами каждый день на попечение Ольги.

В ней заметили её яркую любовь и привязанность к детям, ту душевную теплоту, которую она пыталась отдать каждому ребёнку. Как-то незаметно стала она для всех, несмотря на молодость, Ольгой Николаевной. Именно она, со своей неистощимой энергией, стала источником культуры – пусть небольшой и маломощной для той суровой поры – в маленькой деревне. Её полюбили.

Какое терпение надо было, чтобы выдержать, испытать на себе исходящую от детей энергию, вобрать её в себя, направить в нужное русло. А потом надо было находить силы, чтобы влить вечером бодрость в усталых от работы колхозниц. Физически она, быть может, и не так здорово уставала, как морально… Но десятки людей были её благодарны.

Кончилась война. Отгремели последние залпы. Возвращались домой солдаты. Многих из не дождались в родной стороне…

«Что же я? – спохватилась Ольга Николаевна, – держу гостей голодом. Одну минуту, сейчас будем пить чай».

На столе появились всевозможные угощения – дорогие конфеты, сыр, копчённая колбаса, печенье, прекрасно заваренный чай, масло. «А может вам что покрепче? – улыбаясь, спросил хозяйка. – Вы не стесняйтесь, говорите». Ребята стали отнекиваться и в конце концов отказались, справедливо полагая, что это резкая смена событий выбила их на время из нормальной колеи. Последним Ольга Николаевна торжественно внесла хлеб.

Началось чаепитие. Пили, ели. Было вкусно; легко чувствовали себя за неторопливо текущей беседой; на душе было удивительно хорошо. «А почему вы не кушаете бутербродов с маслом?» – Весело спросила Ольга Николаевна. Всё, за исключением хозяйки, потянулись к хлебу.

Он был нарезан тонкими, экономными до прозрачности, ломтиками.Друг Василия сразу этого даже не понял – и механически потянулся за вторым пластиком. Если эти два кусочка сложить вместе, промазать между ними маслом, то получится нормальных размеров кусок хлеба, которые обычно режут дома, в гостях, столовой.

Ольга Николаевна вздрогнула и странным взглядом проводила хлеб в руке молодого человека. В лице её появилось недоверчивое выражение, испуг.

Они встретились взглядами. У обоих из них были недоумевающие глаза. Василий, увидев эту сцену, удивился: что случилось с хозяйкой? Так щедро угощала всеми яствами, а тут вдруг разволновалась из-з какого-то хлеба.

Ольга Николаевна бессильно уронила руки на стол, с трудом отвела взгляд от хлеба и тихо промолвила, бледнея: «Прощу извинения. Это блокада… Думала, забудется со временем…»

 

 

 

СЛУЧАЙ

 

Близкие люди – друзья, родные – знали этот стук. Он, Фёдор Марковский, не признавал электрического звонка, а просто стучал во входную дверь. Открывали ему всегда быстро, удивлённые игнорированием звонка, гадая по пути к двери о причинах неисправности хорошо действующего электрического сигнала. Стук был постоянный, отработанный до тонкости – и всё ж, в наш век цивилизации и высокоразвитой бытовой техники, ему удивлялись, даже родные и друзья Фёдора.

Филигранность стука была удивительной, своего рода музыкальный шедевр.

У каждого человека есть свои привычки – хорошие, плохие, отработанные и временные вредные и так далее. У человека они проявляются механически, так как сама жизнь подсказывает их необходимость.

Одной из таких привычек у Марковского и был стук. Но есть ещё привычки профессиональные. К примеру, сталевар наклоняет чуть голову, когда смотрит на расплавленный метал-получается, что он смотрит через синее стекло, укреплённое на каске, или сварщик «кивает» головой, едва только тянется резаком к металлу-опускает щиток, защищая глаза. И эти механические жесты и привычки от них не зависят – они навязаны людям профессией. Геолог, отправляясь в маршрут, сделает небольшой наклон тела вперёд даже тогда, когда за спиной в помине нет рюкзака; грузчик выпрямляется, когда начинает идти с грузом; опытный водитель обходит вокруг машины и – обязательно – пнёт баллон. Примеров, вы сами понимаете, бесконечное множество. Однако профессиональные привычки – привычки особые, они срабатывают на работе, в процессе работы, во время работы, человек в них «закован» как в стальные латы, которые и предохраняют его от непредвиденностей…

«Вызывали?» – Марковский шагнул в кабинет. Навстречу ему из-за стола поднялся подполковник. «А, Фёдор, заходи. Где тебя поймали?» «Только что подъехал, мне и передали». «Закончил?» «Почти. Дело по вызову. Так, ерунда». Подполковник усмехнулся: «Федя, сколько раз тебя говорил, что в нашем деле мелочей нет, а тем более – ерунды. Работаешь уже несколько лет, на погонах звёздочки, на хорошем счету, а от школярских замашек так и не избавился полностью. Я понимаю, что дело в данном случае и яйца выеденного не стоит – бывало и не такое, но человека того ты должен в своём собеседовании направить на путь истинный, добиться того, чтобы он дал себе зарок не портить жизнь себе и своей семье. Это ерунда?» «Я образно, товарищ подполковник. Для краткости так сказал». «Понимаю, – в глазах зажглась добрая усталая улыбка. – Сегодня – завтра заканчивай. Есть новости, Фёдор. Весьма интересные… Для нашего районного «щита и меча» даже необычное». Марковский бросил вертеть папку в руках, цепко взглянул на хозяина кабинета.

Они, эти двое сидящих, держались в таких случаях просто, без официальностей. Подполковник называл своего подчинённого просто по имени, на что имел право по возрасту и заслугам, а тот обращался к старшему – по званию или имени – отчеству. Суров и строг подполковник был на совещаниях, не допуская там отступлений и вольности. Марковский попал в органы именно благодаря подполковнику, старинному другу отца Фёдора. Отца уже нет в живых, погиб при исполнении служебных обязанностей, а дело его не умерло: Марковские – были и остались профессионалами дела. Да и куда ещё было идти Фёдору, если он с ранних лет «варился» в этой атмосфере.

«По данным свыше к нам на Урал, в нашу область прибывает на днях агент ОУН. Недобитый бандеровец «вольной Украины», одним словом. Трудновато поверить такому, нам, живущим в середине семидесятых годов. Сколько лет утекло с тех пор, когда запад нашей страны умывался в кровью бандеровщины, а есть ещё… Агент сей засечен хорошо, его «проведут» сюда. А вот другая сторона – кто же здесь его встретит, к кому он едет, кто является связным – для нас теневая. Мы не знаем. Надо выяснить. Так что будь, Фёдор, со своей группой готов. Пока вы в резерве…» Подполковник взглянул на часы. «Просьба к тебе, Федя. Время идёт к концу, иди сдай оружие и зайди к нашему пенсионеру. Надеюсь, он дома. Скажи ему, что я просил зайти ко мне, сегодня буду у себя додопоздна. Надо чтобы он тряхнул стариной, кой кого вспомнил и поделился опытом. Совет мне его нужен». Марковский потянулся, стул под ним глухо заскрипел, а пиджак – скромный, темно-серый в полоску – затрещал на могучих плечах. Федор привычным жестом сунул руку подмышку.

Дорога к дому «нашего пенсионера» – бывшего работника и соратника подполковника – была Марковскому знакома, и не раз им исхожена, сам иногда забегал туда поговорить, развеяться, послушать умного собеседника – тому есть что вспомнить, что рассказать.

Федор поднялся на площадку этажа, встал у стены рядом с дверью. Марковский никогда – даже у дверей собственной квартиры – не вставал против «глазка», и даже более того – у двери или напротив неё, только – рядом, у стены. Так и только так, профессиональная привычка.

Федор знал, что в коммунальной квартире на двух хозяев холостяков, – одним из которых был пенсионер Подкорытов, а второй – пожилой мужчина, сидевший, обычно, после работы взаперти у себя и редко куда выходивший – установлен электрический звонок. Марковский, однако, верный себе постучал. Стук был резким и властным, прекрасного ритма. И всё же он настораживал, было в нём что-то тревожное, словно нёс он предупреждение, что пришли к вам не по доброй воле.

Движения за дверью не чувствовалось. Федор выждал несколько секунд и, не сходя с места, вновь отбил свои позывные. Та-та-та, та, та, та, та, та-та, та-та, та, та, та-та-та, та, та, та-та-та, та, та, та, та….

… … … … … Марковский уловил тихие звуки за дверью, потом услышал сдавленный голос. Невольно отметил про себя, что человек близко к двери не подходил. «Кто там?» – раздался вопрос.

За стеной дома мирно жил город, окутываемый наступающей темнотой. Люди пришли с работы, занимаются домашними делами, играют с детьми. Весело хохоча во дворах бегают мальчишки, чинно сидят на скамеечках женщины, бдительно посматривая за малышами. Человек жил напряженной плодотворной жизнью.

До чего Марковский не любил подобных вопросов. Ну что такое «кто там?», как на него ответить? Да и надо ли реагировать на такую бессмыслицу? Хм, кто там? Это я, такой-то такой, если моя фамилия что-то объяснит, или оттуда-то… – так что ли ответить на сей идиотский вопрос.

«За Подкорытовым», – сказал Марковский. Гнетущая тишина. Федор, однако, не выказывал нетерпения – ждать он научился. Секунда, две… пять, десять секунд молчания. Марковский переступил с ноги на ногу. И в это время один за другим раздались два пистолетных выстрела. Федор от неожиданности вздрогнул; в двери появились две дырки на уровне груди.

Что делать в данной ситуации, которая так недавно казалась безоблачной и мирной? «Оружия при себе нет; дверь закрыта – это то, что я имею. Кто стрелял – не знаю. Ломиться в дверь, чтобы получить ещё одну пулю – сомнительное удовольствие».

Федор стоял, вжавшись в стену. Принимал решения. Дверь открылась внезапно.

В изумлении они смотрели друг на друга – Марковский и Подкорытов. Обстановка была не из приятных. «Кто стрелял?» – быстро спросил Подкорытов. «Н-не знаю-ю», – протянул в ответ Федор, обшаривая глазами пенсионера и готовясь нанести решительный удар ему. В руках Подкорытова ничего не было, да и в его облике и одежде – спортивном костюме – ничего агрессивного не наблюдалось. Значит, возможна двух – трёх секундная пауза. «Дремал я, Федя. Вдруг выстрелы. Что случилось?» Недоумение было на лице Подкорытова, в колючих глазах Марковского он увидел немой вопрос.

Сонное настроение вмиг слетело с Подкорытова. «Понял, Федя. Объяснение потом. Брякала дверь соседа… Давай за мной». Подкорытов вопрошающе взглянул на Марковского, потянулся рукой к своей подмышке, «спрашивая» таким жестом. Федор ничего не ответил и метнулся к двери комнаты второго жителя квартиры. Приткнулся со стороны косяка. Дверь была закрыта. Федор ещё не разобрался «кто прав, кто виноват» здесь, но действие напрашивалось только одно – именно то, что он сейчас делает. Он постучался своим кодом в дверь и, не спуская глаз с Подкорытова, чётко сказал: «Сопротивление бесполезно. Предлагаю сдаться. Открывайте дверь». Марковский сильно пнул дверь, услышал за дверью шум. Подкорытов, прильнувший также к косяку с другой стороны, пнул в свою очередь. Дверь начала медленно открываться, и в разрастающий проём Федор увидел мужчину с посеревшим лицом. Дуло пистолета, зажатого в безвольной руки, смотрело в пол.

«Бросай оружие». Федор сделал короткий шаг, готовый в любой момент отскочить под защиту стены.

«Кто ты?» – мужчина вперился глазами в настороженную фигуру Марковского. Пистолет медленно начел подниматься. Напряжение сковало тело Федора, он полез за удостоверением в нагрудный карман; вытаскивал левой рукой, пряча правую за спиной – имитировал наличие огнестрельного оружия.

«Так я и знал», – пистолет уткнулся в пол. Федор чуть не спросил, что же его противник знал. «Долгие годы в нечеловеческом ожидании, – пистолет вырвался из рук мужчины и упал под ноги Марковского. – Сдаюсь. Прошу также подтвердить о добровольной сдаче оружия. Столько лет в подполье… Ничего против власти не сделал, только ждал и жду встречу с теми... или с вами».

«Звоните, – сказал Федор Подкорытову, подбирая пистолет с пола. – Пусть высылают машину».

Пождполковник, как и обещал, несмотря на позднее время, ожидал Подкорытова. Вместо одного к нему зашли трое.

Следование установило, что сосед Подкорытова был именно тем связным, на которого должен был выйти гость с закордона. Связной, скрывающийся  десятки лет под личиной честного трудового человека.

… Агент ОУН прибыл спустя две недели после описываемых событий. Его уже ждали… Наши недремлющие органы госбезопасности.

 

 

 

«ФАНТАСТЫ УЛЫБАЮТСЯ»

(«Урожай – 82». Конец вселенной. Часы.)

 

Фантазия – будущая реальность.

От фантазии до реальности –

– один шаг. И обратно.

 

УРОЖАЙ – 82

 

Ваське Рябкову кампания по уборке урожая была не в новинку. На своём автомобиле ЗИЛ он исколесил поля соседнего района, знает по чём фунт лиха, на себе испытал как достаётся хлеб. А что человек без хлеба? Недаром пишут «хлеба к обеду в меру бери, хлеб – драгоценность, им не сори». Есть ещё люди, которые плохо обращаются с хлебом, не знают ему истинной цены. Засунуть бы их на период уборки в село, на ток, в поле… чтобы от зари до зари в работе, чтобы сел голос и заложило уши и чтобы даже на обед не хватало им времени и сил. Беспрерывно смотреть в небо, волноваться за каждый не убранный колосок и потерянное на дорогах зерно – от слесаря, тракториста и комбайнёра до рабочих токов, и элеваторов. Да, об элеваторах надо сказать отдельно. Василий помнит их хорошо – врезались в память (не выковырнешь) отвратительные подъезды к элеватору и его складам, длинные очереди самых разнообразных машин, в которых Рябков простаивал часами. Самое муторное занятие в жизни – ждать, ожидание, и к нему трудно привыкнуть. Водители машин спят, играют в домино, производят мелкий ремонт – ждут, одним словом. Пообвыкли, притираются к жизни, элеваторно-приёмным порядкам. Рябкову, да и только ли ему, здорово не нравилось такое разгильдяйство; но человек он маленький, как он сам себя считал, начальству виднее, оно и должно решать, а что такое беспорядок – значит, запарились, не успевают (или не подготовились?).

Когда Василия вызвали этим летом к начальнику автоколонны, у него заныло в груди. Предчувствия его не обманули. «Готовься, Рябков, к уборочной. Комсомольская организация предложила твою кандидатуру. На машине уже пишут… Шагай, Вася приводи её в порядок».

Уже издалека в глаза бросилась свежая надпись на борту его ЗИЛка, выведенная красочно и крупными буквами – «Урожай-82». Вася вздохнул, пытаясь перестроится с железа и стройматериалов на зерно, улыбнулся – не впервой, дело знакомое… Да здравствует Урожай-82!

Тянулись сплошной чередой тяжёлые утомительные дни уборки. От зари до зари Рябков крутил баранку своего автомобиля, пылил по дорогам района, грузился под комбайнами и гнал на тока. С потемневшим лицом, выгоревшими волосами, глубоко затаённой усталостью в глазах, с взбухшими венами на руках – таким сейчас был Васька Рябков. Шла уборочная кампания «Урожай-82». Давалась она с трудом, невероятным напряжением, но радовала своим богатством, обильным колосом.

ЗИЛок загрузился золотистым зерном и запылил по просёлочной дороге в сторону города. Рябков ехал сдавать зерно в райцентр на элеватор. Уборка подходила к концу. Перед светофором на перекрёстке вспыхнуло красным светом, Василий затормозил – и сразу навалилась усталость, туман застлал глаза…

Когда зажётся зеленый свет, Рябков привычно тронул рычаги. ЗИЛок покатил к элеватору. Но что это? Василий сбавил ход автомобиля, протёр глаза. Он, Рябков, точно знал, что едет по направлению к элеватору, знал эту улицу, где, казалось, мог проехать с закрытыми глазами, но… не узнал её. Красивые трёх – пяти этажные дома мелькали по обеим сторонам; везде зелень, отличные пешеходные дорожки, даже беседки. Вася замотал головой. Впереди вывернулся элеватор. Вроде он, похожие ворота (помнится, ворота на территорию элеватора были одним из ярких впечатляющих моментов процесса сдачи зерна в райцентре), но странная надпись «Хранилище питательной массы» и отсутствие длиннющей очереди смутило Васька. Да полно, туда ли он попал? В секундном замешательстве Рябков притормозил ЗИЛок, на котором гордо красовалась бдительно оттираемая от пыли надпись «Урожай-82» – и решительно подъехал к весовой. Конторка весовой была, а вот самих весов Василий не заметил. Он покрутил головой – что за чудеса, где они? Из конторки навстречу вышла девушка в красивом спортивном костюме с накинутым на плечи белым халатом.

– Модница, – подумал водитель, – и где она отхватила такое шикарное трико? Не иначе как из под прилавка. Умеют же люди устраиваться. Даже тут она себя чувствует скорее королевой на танцах или лаборантом в приличном институте, чем весовщицей элеватора, – Рябков неприязненно покосился.

Он слушал девушку, с трудом понимая её. Вроде бы родной язык, а смысл сказанного еле доходит до Рябкова. Какая-то тарабарщина: упрощённый язык и столько то ли непонятных, то ли неизвестных ему слов. Нахваталась верхушек. Василий выскочил из кабины скорее обиженный, чем разозлённый – туда ли он попал?

– Я привёз зерно. Куда сдавать его, где взвешиваться? Почему здесь все вымерли? Или я опоздал? Так того быть не может. Видишь надпись на машине, – он гордо ткнул туда, где на борту красовалась «Урожай-82», – Ну?

Девушка изумлённо хлопнула глазами и недоумевающее смотрела на него: наконец о чём-то быстро и горячо заговорила. До Рябкова начало доходить – «82-ой год? ... (длительная пауза) … правильно, сейчас 82 год. Но такое впечатление, что вы отстали от жизни на целый век, а то и два. Ну, не туда попали. Эта странная машинка, дедовских времён (Рябков здесь сильно обиделся за свой ЗИЛок). И что вы привезли? Зерно? Какое, откуда? Но мы там давно уже не выращиваем…»

Василий начал озираться, до него медлило доходило, что он попал на необычный элеватор. «Экспериментальный что ли? – с тоской подумал он, –поразвели тут всяких…» Перед ним растиралась большая площадь с неизвестным ему покрытием, которую замыкали кольцом здания с крупными выделяющимися надписями на них: спиралеобразное высотное сооружение с надписью «Элеватор», по сторонам от него – по облику похожий на химический завод в миниатюре «Биологический цех» и небольшое высокое здание «Хранилище зерна», чуть в глубине – сероватый длинный «Ремонтный цех».

– Так оно что, не нужно вам? – спросил Рябков.

– Хранилище зерна у нас полное.

Васька ещё раз глянул на небольшое высокое здание и хмыкнул:

– Вы что, серьёзно полагаете что этих запасов хватит на весь район, да ещё на целый год?

– А нам зерна много и не надо. Оно идёт лишь как вкусовая добавка.

– А? А-а-а… А остальное? Чем же вы собираетесь кормить нас?

– Всё остальное даёт химия, полномочным представителем которой является у нас «Биологический цех». Такой «хлеб» является более высококалорийным, объём его в десятки раз меньше, он частично заменяет и другие продукты…

Девушка объяснила ему, а Василий был как в тумане.

– Ну-ну, – только и повторял он, – Так куда же мне девать хлеб?

– У нас в районе нет полей. Поля под зерновые – это теперь деятельность «Хранилища питательной массы»; поля расположены сразу же за элеватором или недалеко от него – по площади составляют половину той, что когда-то обрабатывал один средний колхоз района; теперь остальные площади давно заняты или занимаются под что-то более полезное и продуктивное – заводы, леса, разработку месторождений. А вы с какого района? Странно, мы оттуда не получаем зерно. Вы скажите своему руководителю, чтобы оно не занималось отсебятиной. Что же мне делать с вашим зерном? Половину машины мы можем взять; конечно, не в «Хранилище зерна», без лабораторных данных это невозможно, а вот просто для исследований. Подъезжайте вон туда, это лабораторный комплекс.

Вышедший из белого здания красиво одетый парень, увидав Ваську с его техникой, шокировано пробормотал:

– Откуда такой музейная редкость?

Но Рябков уже не обращал внимания ни на что и ни на кого: разгрузившись наполовину, он закричал:

– А остальное куда же?

Парень удивлённо вскинул на него глаза и ровным голосом сказал:

–По моему, кроме музея – некуда. Вас всех вместе – и ваше зерно без «паспорта», и твой дедовский транспорт, да и тебя с таким ужасным произношением.

Рябков захлебнулся от такой наглости, прыгнул как тигр в машину и, дав круг почёта по площади «Хранилища питательной массы», вылетел на городскую улицу. Дорогу к музею он знал… Пулей влетев в гулкий коридор городского музея Василий громко и потерянно заорал:

– Директора мне, директора! Забирайте зерно из моей машины. Сказали, что место ему в музее. Направили к вам.

Старичок домашнего вида успокоил его:

– Посмотрим, милый, посмотрим. Не беспокойся. – А после осмотра сказал: – Эх, нам бы в музейные экспонаты эту машину. Зерно конечно, тоже не помешает, но машинка… – и восторженно прицокнул.

– С – час, – одеревенелым языком прошептал Василий, – только разгружусь – и назад. В ваши ап-партаменты…

…Туман перед глазами растаял. На светофоре погас жёлтый свет и загорелся зеленый. Можно ехать. Мимо Рябкова замелькали скромные дома райцентра, перед глазами стояла разбитая грязная дорога. А вот и элеватор с покосившейся внушительной аналогичной надписью. Час пришлось простоять в очереди… «Ещё повезло», – подумал Васька, заезжая на весовую. Долго не отпускали. Наконец вышла пожилая женщина в фуфайке и закричала на него:

– Почему так мало везёшь?

Рябков с ужасом заглянул в кузов и увидал, что зерна только наполовину.

«Конец. Где я умудрился потерять его? Как же мне за него отчитываться…»

 

 

 

КОНЕЦ ВСЕЛЕННОЙ

 

Люди мечтали о том моменте, когда подобно тому древнему мореплавателю, сидящему под солёным ветром и в морском тумане на марсовой площадке в бочке и внезапно увидевшему в дымке столь долгожданную, выстраданную временем, историей и мытарствами землю и закричавшему сиплым голосом «Земля! Вижу землю» - когда они, разумные люди эпохи начала освоения космоса, Вселенной, воскликнут, глядя на ракетные электронные табло и экран, - «Вот он, конец вселенной, её край! Вот где кончается вселенная!»

Морковкин тоже мечтал об этом, о таком моменте, когда он как первооткрыватель,как пионер такого явления, закричит: «Край! Вижу конец вселенной». Вот он, долгожданный миг, после чего посыпятся лавры, признания его научного авторитета, степени, звания. Морковкин мечтал – вначале в школе (познакомившись с теорией относительности Эйнштейна в школьном учебнике), в лётном клубе ДОСААФа (преодолевая свой страх и постигая момент физики), потом в авиационном училище (теория и практика летательных аппаратов) и… ещё бы в воздушной академии (пятый океан Земли со всеми вытекающими последствиями и багажом знаний), потом бы в отряде космонавтов (познание Космоса) и наконец – опять бы – в Центре Космических исследований и проблем Вселенной (знания: от – и до). Главной его мечтой было – конец вселенной, её край! И если в его послужном списке был лишь перечень «школа – ДОСААФ - училище», а «академия – космонавт – учёный астронавт» было (будет ли) в будущем – это тем не менее не остужало пыл Морковкина. Человеку свойственно мечтать! Мечта и реальность – соседи, надо лишь заметить их и понять, не перепутать местами.

… «Товарищи, прошу вашего внимания! Мы выполняем рейс…»

Морковин заёрзал в своём кресле пилота, приосанился.

«… рейс по междупланетному перелёту «Земля – Марс»».

Вот так вот, товарищи, не путайте космический флот с гражданской авиацией; Морковин вам не просто гражданский летчик с их галунами на голубой форме, а астронавт первого класса, выполняющий космический пассажирский рейс. Это вам не земная «балалайка» на высоте девять тысяч метров; здесь не говорится о высоте полёта и маленькой температуре за бортом (подумаешь – минус 40) да «Время в полёте три часа двадцать пять минут» - здесь покруче; дальность перелёта, сотни минусов за бортом, сутками в рейсе, да и пассажиры в салоне – не братия земной мелкоте, спешащей в отпуск, к тёще, к невесте – солидные командировочные спецы и учёные, а он, Морковин, их путеводная звезда. Да!

– Морковин, – пробилось в шлемофон.– Ты что рот разинул? Куда прёт твой истребитель, чёрт побери!

Ага, это уже ближе к действительности, а голос принадлежит ведущему, комэску – командиру эскадрильи, которому подчиняется капитан военной авиации Морковин. Пришлось очнуться от грёз.

– Морковин, приготовитесь, – прозвучал голос майора.– Пошли!

Сверхзвуковые реактивные истребители блеснули в отблесках солнца серебристыми стрелами, взмыли вверх, сделали «горку» и свалились в пикирование. Всё правильно – шли полковые учения, и капитан старался не ударить в грязь лицом. При выходе из «горки» в пологое пилотирование возникло на доли секунды чувство невесомости. Реальное, ощутимое, как и должно быть. Морковин погрузился в сладостное состояние «образа космонавта товарища Морковина». Незабываемый, неподражаемый миг!!!

… Вселенная бесконечна. Эта труднопостигаемая истина такая же древняя и верная, как само утверждение существования космоса. Человеку не постигнуть, не ощутить, не понять до конца этого явления. Вселенная беспредельна, бесконечна, так же как Человек не определён и неограничен в пространстве. Но… есть зацепка, как же её не замечают, проходит мимо неё научный мир – Морковин удивлялся, а ведь всё просто: да, Вселенная бесконечна в пространстве, в край её – какую-нибудь стенку с надписью «Я здесь был в мае… Ваня ж».– не ткнёшься, но вполне возможна она, Вселенная, имеет конец по времени – невидимый, неощутимый, но реальный край не в пространстве так во времени. И достигнуть его можно следующим образом… Морковин – гений, он всё продумал. Это не очень просто и в то же время нет ничего особенного. Сложно? Да. Но осуществимо.

Согласно теории относительности при скорости близкой к скорости света масса тела стремится к бесконечности. Процесс становится трудноуправляемым.

А что, если шагнуть за цифру триста тысяч (скорость света), выжать из супернаучных достижений скорость перемещения в пространстве в миллионы, сотни миллионов километров в секунду. Возможно это? Человек «пакуется» в специальную среду и выбрасывается с огромной скоростью в космос, превращаясь в ничто, размазываясь по Вселенной; его масса – нуль, не ощутима конкретно и в то же время гигантская, ибо пересекает на протяжении полёта Вселенную тонким стремительным лучом. Вселенная ограничена во времени – и… … Морковин, проведший много лет работы в Центре проблем Вселенной, разработавший этот вариант под руководством крупных учёных Земли, стукается о неведомый край Вселенной. А на Земле неутомимо работает Станция Наблюдения за первым экстра-навигатором Вселенной. От удара – ибо дальше нет пути – Морковкин материализуется в самого себя, в мгновение ока забрав из Вселенной свою «размазню». Доли секунды самим собой – Морковкин не различает вокруг ничего, кроме густой непролазной тьмы, – затем будто проваливается куда-то в глубину. Это начинается обратный путь. В пространстве. Но не во времени – оно необратимо, его не вернёшь. От края Вселенной к Станции наблюдения снова тянется след Морковина. Годами, веками, тысячелетиями… Он возвращается на Землю – трубят газеты, гремят бравурным неоновым маршем города.

«Герой Вселенной увидит новую, преображённую Землю. Ведь он не был – отсутствовал – на ней тысячелетия. Да, он отстал от жизни, ему придётся многое постигать и во многом догонять нас. Над нашей землёй сейчас другие звёзды и созвездия, совсем изменились условия жизни на Земле – но не забываемым останется в тысячелетиях подвиг пионера Вселенной Морковина, рискнувшего первым из людей найти край Вселенной, расстаться со своим временем и родными и оказаться с нами. Вокруг него не будет сейчас знакомых и родных лиц, но МЫ будем все ему знакомыми и родными. Мы поможем избежать ему БОЛЕЗНИ ВЕКОВ. ОН – с нами!» – так гудела Земля, внимательно следя за Морковкиным. Вот он вернулся на Станцию Наблюдения… Вот он акклиматизируется… Вот с ним находят общий язык… пока ещё примитивный… Вот он садится на борт скоростного лайнера и скоро будет в столице Земли… Вот он…

Толькосейчас Морковин понял, что не увидит привычного и дорогого ему по юности земного ландшафта. С ужасом он смотрел на башни-города, большие лесные парки, роботы-заводы, многочисленные стартовые площадки и думал – зачем же он обрёк себя на такое? А-а-а?! где же вы, мои родные – мать, невеста, друзья… Земля принимала его свято и торжественно.

… – Морковин, – пробилось в шлемофоне.– Ты сегодня невнимателен. Случилось что? Задумался? Идём на посадку – дали добро, земля принимает нас. Командир полка недоволен сегодня вами, пилот первого класса Морковкин! Иди на КП и отметься в журнале, что здесь побывал некто Морковкин, ха-ха…

 

 

 

ЧАСЫ

 

После очередной конференции в институт Соболев затащил одного из своих шапочных знакомых – некоего Иванова в гости.

Иванов, большой дока по электронно-кибернетическим проблемам, долго упирался, но всё же сдался под натиском товарища, благо что жил недалеко от Соболева – всего через два квартала.

– Только ненадолго, – предупредил он, – меня от всех совещаний и симпозиумов в дрожь и сон кидает, я после них себя чувствую как грузчик-докер после двухсменной работы и по приходу домой сразу валюсь на кушетку.

– Рассказывай – рассказывай, – ехидно перебил Соболев, – такая голова от малозначащих докладов разваливается – не поверю! Тебе что – кофе, пиво, прохладительное?

Иванов вперился в него непонимающем взглядом. Посторонний человек сразу бы отметил отсутствующие глаза кибернетика и поверил в искренность его признания, но нет, Соболев не был таковым – ни посторонним, ни наблюдательным, ни сочувствующим. За что, наверное, и не был любим собратьями по профессии. Соболев был журналистом, классным профессионалом, признанным обозревателем мира науки и техники.

Как и всё безродное (и малорадостное для людей деловых и занятых) племя журналистов Соболев был беспородным малым, держась с наукой и её светилами на «ты» и считая последних своими приятелями.

– Что тебе налить? Или покрепче? Вот смешно. Ты не стесняйся, мы люди свои, понятливые, – и Соболев кинулся в рассказы о биологах, с которыми он недавно два месяца работал бок о бок. – И они решили меня поразить.

Соловьёв разливался складно и обтекаемо.

– Меня, динозавра пера науки? Ох повеселился я, слушая их нововведения. Статья получилась небольшая, нечем было удивлять читателя. Соответственно и гонорар. Но зато как я их уел!

Соболев как отъявленный метрдотель крупного ресторана выхватил из бара фигурную бутылку. Иванов иронически посмотрел на него, скользнул по яркой этикетке, тихо и внятно обронил:

– Квасу, голубчик, квасу я хочу.

Журналист опешил лишь на секунду.

– Экзотического захотелось, товарищ учёный? Всё правильно, без экзотики и чего-то необычного человеческий род не протянул бы долго, а для журналиста сенсация – один из столпов его профессии. Но, к сожалению, нет у меня кваса.

Лукавство блеснуло на лице Иванова.

– Вот-вот, в погоне за экстравагантностью мы порой забываем о драгоценных зёрнах прошлого. А ведь от них мы и пошли – сам человек,его опыт и знания, и – задатки будущего.

– О, научный кит готовится выдать что-то интересное, – насторожился в мёртвой хватке Соболев. – С удовольствием послушаю, чувствую дело пахнет «жареным». Слышал, вы работаете в последнее время над интересной проблемой – высокоточными саморегулирующими небесными часами. Точность – по нулям, плюс-минус автоматически регулируется. В переводе на наш язык – ваши ЧАСЫ будут показывать ЧИСТО ЗЕМНОЕ ВЕМЯ, они взаимоувязаны с движением Земли по орбите, точность настройки гарантируется, ЧАСЫ регулируются по астрономическим данным. О, преклоняюсь, но ведь в основе своей старо и пресно, согласитесь!

– Возможно и пресно, но…

– Тем более какое отношение имеете вы, специалист по электронным киберам, к ЧАСАМ?

–Меня включили в группу разработки и кроме того назначили техэкспертом. А хотите интересную деталь, журналистский гвоздь?

Соболев в ответ подобрался.

Иванов развалился в кресле, поудобнее устраиваясь.

– Собственно, часы имеют свою историю. Согласны со мной? Они тоже в своём роде необычны. Сейчас, имея супер часы, мы можем говорить о Часах, как о явлении, имеющем своё «я». И причём «я» – загадочное. Часы в своём развитии прошли долгий и сложный путь, отмечая своеобразными вехами эпохи Человека. Был человек первобытным – имел солнечные часы; средневековье отмечено песочными часами; эра машинного развития – механическим маятниковыми и пружинными; настоящее время – электрическими,электронными и тому подобными часами. Итак, Соболев, вступление, надеюсь, вам понятно?

Тот кивнул головой, непроизвольно сглотнул. По всей видимости журналиста заинтриговало столь необычное (…пресное?...) начало.

Иванов хитро сощурился и впился глазами в Соболева; в глубине глаз таилась ирония к панибратствующему «воителю от пера», тлело желание сбить спесь со всезнайки.

– В Часах – при всех их видоизменениях – остаётся одна неизменная особенность, заложенная Её Величеством Природой – ход. Часы идут. И мы доныне говорим – часы идут, бегут, спешат, отмеряют время (от слова -мера). Часы шли раньше, идут сейчас: бежала солнечная тень по циферблату солнечных часов;бежал песок в песочных часах, шли стрелки на ходиках, наручных механических и электронных часах. Шли, бежали – ибо движение, по законам физики, вечно. Покой – это тлен, движение – это жизнь. Вдумайтесь: движения – это жизнь. Часы идут – значит… они живут. А что? Если раньше часы были субъективны – зависели от солнца и песка, то теперь они стали сам`ой объективностью, шагнув от маятников (с той же, но уже малой дозой субъективности – зависимость от маятника) до электронных, где не зависят ни от чего и существуют сами по себе. Вы только вдумайтесь, вникнете в саму суть: став самостоятельными – часы обрели ЖИЗНЬ.

Испокон веков, обладая не таким уж частым даром измерения Его Величества Времени, Часы шли в замкнутом пространстве – Человеком им было даровано только двумерное пространство. Осталось неизведанным, точнее – неизвестным, только третье линейное измерение – и тогда явный прогресс налицо. Улавливаете? При всей той науке и технике, что человек пытается вложить в часы, немудрено будет и то, что «прозревшие» часы овладеют последним – третьи – из линейных измерений и станут полновластными хозяевами ЖИЗНЕННОГО ЦИКЛА (человек в своём стремлении к технократии невольно вдохнёт в Часы настоящую жизнь) – и они, часы, наши верные помощники, пойдут, да-да, пойдут как люди, как животные, пешком, шагом, галопом, бегом, спотыкаетесь и падая, идя и возвращаясь, уходя навечно… А, какого?

И без перехода Иванова продолжал:

– Я в настоящее время работаю над проектом универсальных часов: электронно-механические, чуть ли не работы-ЭВМ, чувствующие солнце (и могущие работать под энергией солнца) и время, впитавшие в себя механизмы песочных, пружинных, маятниковых и прочих часов… … чем не идеальная копия жизни, рвущейся к самостоятельности!! Хотите на них взглянуть? Они умные, часы мои. Тогда извольте пройти ко мне.

…Да, часы были шедевром науки. И Соболева, привыкшего к «научным» розыгрышам и съевшего пуд соли на этих вещах, умеющего отличить оригинал будущего от подделки под века, они поразили. Потрясённый, он застыл около них. Начинало казаться, что часы живут, в их полутёмном экране зарождается необычное и дотоле неизвестное науке. Угнетение на психику сильное, но рождение радости, что ты к этому причастен, необычно.

– Знаете кто про них? – шёпотом, как заговорщик, спрашивает Соболев.

– Нет. Пока идёт опыт, так сказать, в домашней лаборатории. А выводы, о которых я вам только что недавно толковал, предложены мной на эволюционной основе.

– Прекрасно. Я буду первым китом среди «рыцарей пера». Удача. – И Соболев без разрешения сунул в карман ключ от квартиры Иванова. – Если вы не возражаете (как это понравится человеку – вначале ключ в карман, затем «Если вы…), я буду каждый день прибегать и смотреть, не – как бы поточнее сказать – не воспарились ли ваши часы… не сбежали ли от вас. Они что, будут ходить по комнате? Перемещаться по стенке? Да, оставьте открытой форточку – дадим им шанс улететь; может они каким-то образом используют световую энергию солнца и реактивность песчаных струй.

Иванов в ответ шаркнул нагой и галантно склонил голову.

… Изо дня в день Соболев аккуратно забегал на квартиру Иванова проведать оживающие часы. И поражался произошедшим изменениям, всё более утверждаясь в мыслях о новой форме жизни на Земле, являющейся на свет божий (да простит нас читатель за такую оговорку) – в часах зародилось гудение, корпус их отошёл дальше от стены, потемнели уголки экрана, светящаяся маленькая «точка» заплавала по экрану часов. И в один прекрасный день Соболев с душераздирающим криком нашёл Иванова и поволок учёного в его же квартиру. Из всей несвязанной речи Иванов только и понял, что часы «ушли». Кибернетик, сразу поскучнев лицом, пытался что-то объяснить Соболеву, но тот слушал,махал руками и тащил Иванова.

В квартире Соболев ткнул в тёмное пятно на светлой стенке – всё, что осталось от часов – торжествующе заорал победный клич и побежал прочь. На ходу вооружаясь авторучкой и неизменным блокнотом. А Иванов скосил глаза за шкаф, туда, где валялись эти часы – неудавшиеся и такой неудачной конструкции (…пришлось выбросить их; «надо не забыть вынести в мусор»), – и побежал вслед за Соболевым – не наделал бы тот глупостей…

 

 

 

ХОККЕЙНЫЙ РЕПОРТАЖ.

 

Самый правдивый репортаж с хоккейного поля: хоккей с шайбой – какой он есть!

Юмореска.

 

Для опоздавших: идёт первый период. Третья минута встречи. Счёт 0:0. На поле грозные соперники; одетые сегодня в синем и белом.

Мощная энергичная атака.

Бросок! Вратарь белеет от испуга – значит всё правильно; атаковываются ворота белых. Снова атака. Игрок отводит одного, второго, обводит вратаря, обводит шайбу. И завершающий бросок. Ворота летят мимо шайбы. Буквально в пяти сантиметрах. Эх, какая жалость. Была реальная возможность. Но успокаиваться рано. Бросок! Ворота летят за пределы поля. Ещё один сувенир, жертвами которого стало сразу несколько человек. Естественно, что в такие трудные минуты в бой вступают сильнейшие хоккеисты. «Хэя! Хэя, – кричат заинтересованные зрители. Зажигаются фонари бедствия. Но счёт остаётся прежним.

Снова атака синих. Бросок назад. Бросок вперёд. Шайба вышла за пределы поля. Надо сказать, что это хоть и приятный, но опасный сувенир, особенно для хоккеистов, когда они кончают игру.

Вот рвётся вперёд с шайбой один из белых. Силовой приём, белый падает. Восьмой номер синих адресует его подальше от ворот.

В атаку рвутся синие. Вот один на один с вратарём выходит 12-номер синих. Ну-у-у!!! Эх, спотыкается об чью-то любезно подставленную клюшку. Удаление! Злосчастную клюшку с её обладателем удаляют на две минуты.

Белые играют в меньшинстве. 120 секунд неравного боя! Бросок! Ещё бросок! Синие атакуют ворота белых!

Последовал мощный бросок. Вратарь белых в прыжке накрывает…восьмой номер синих. Сейчас будет его вбрасывание. Вратарь торжествует. Но где же шайба? Не пропала, нашли в воротах. 1:0 – ведут синие. В глазах вратаря светится растерянность – гол что ли? А жалко – видели, как я его накрыл в этаком великолепном яшинском прыжке…

Капитан синих – седьмой, торжествует. Вот он рвётся к воротам противника. Его прижимают к борту. Ух, чёрт! «Дайте мне отклеиться от борта, и я вами буду смазывать лёд корта!» - рычит он. Но вот ему удаётся оторваться, он на свободе – и снова рвётся вперёд. Где шайба? Вот она, родимая! Любимая. Вот только странно, почему она у белого под номером третьим. «Отдай! Не хочешь?» - и разъярённый капитан, в настоящее время джентльмен удачи, мчится за «тройкой». Спустя некоторое время он мчится в другую сторону, уже с добычей. За ним по пятам гонится белый – третий и что-то истошно визжит. В переводе это должно означать – «Отдай! Моя же была». Капитан швыряет шайбу в ворота белых. Гол! Ура! Капитан оборачивается, находит взглядом третьего: «Видал?!» Тот не понял.Капитан злится и мощным броском посылает в ворота невесть откуда так удачно попавшегося под руку пятого-белого. «А?» – торжествующе смотрит он на белого – третьего. Тот понял и спешит в противоположную сторону.

Передача девятому. Белые идут в атаку. Как в старые, добрые времена: «вся изрытая дорога завихрилась кольцами у ворот!»

Бросок! Ещё бросок! Неудача. Но всё же синие забрасывают шайбу в свои ворота. А? Вот это да! Какое мастерство…фу…ротозейство. Начинают с центра поля. Третий седьмому. Седьмой третьему. Третий пятого. Пятый третьего…

Замена. Синие снова идут в атаку. Капитан синих захватывает шайбу, его преследуют четверо белых. Седьмой всё идёт вперёд, его преследуют пятеро белых. Седьмой всё ещё идёт вперёд, теперь его преследуют пятеро белых, судья и его свисток. Но не тут-то было. Седьмой творит чудеса. Его успокаивают. Пятеро синих. Потом один судья. Седьмой сдаётся – сказывается нервное перенапряжение, да тут ещё под ухом насвистывают.

Капитан снова на поле. Лавина синих накатывается на ворота белых, оставляя за собой белые тряпки, древесину, судью с его свистком.

Вбрасывание. Синие оцепили зону белых и обстреливают ворота, а заодно и их приспешника. Наконец тот пал. Но гола ещё нет. Новый бросок! Вратарь парирует. Пятнадцатый – синий выманивает вратаря белых, отводит его и вламывается в ворота. Но там кто-то уж есть, и он мешается. 15-ый удаляет его с поля зрения и забивает шайбу.

3:1 – в пользу синих.

Период подходит к концу.

Атаки сламываются о сопротивление, сопротивление сламывает клюшки. Сирена! Перерыв.

Товарищи радиозрители и телеслушатели! Мы присутствуем на очередной игре первенства, где встречаются грозные белые со своими опасными противниками – синими. Эти встречи всегда интересны и захватывающие для зрителей, для хоккеистов же – тяжелы и отхватывающие, (отхватить два очка любой ценой). Сейчас начнётся второй период. Силы противников равны – каждая команда имеет по две штрафные минуты, правда синие сегодня отличились, забив четыре шайбы – три в ворота противника, одну в свою. Итак, 3:1. Вы видите, видите! На поле выходят сегодняшние герои ледовых битв. Сейчас начнётся.

Началось. Точнее кончилось, и игроки уже расходятся. Что там было? Шайбу не поделили. Извините. Товарищи, больше одной не положено. Согласно ранжиру и режиму дня. Ишь, герои…Однако здоровую яму они вырыли в центре поля! Вот что значит, товарищи, спорт и физкультура. Это же здоровье! И куда общественность смотрит, что оно даром пропадает!

Заминка. Капитан белых что-то объясняет судье. Ему поддакивает семёрка синих, потом их капитан. Судью не понимают, он случайно падает. Ух, какой он самоотверженный! Выступает против героев ледовых битв. В хоккее все такие. Но вот выбрасывание! Игра возобновилась. 12 –белый сильно кидает по воротам. Ай-яй-яй, какой конфуз! Вратарь синих спотыкается о шайбу и падает. Вот она, долгожданная минута – вратарь синих забивает гол и сокращает разрыв. Гол! Но вообще –то не нравится мне такая ситуация. Забить так быстро гол, на четвёртой минуте – это, вы согласитесь, товарищи, невероятно.

Забыли синие осторожность. Меняют вратаря. Вот так-то лучше будет – нельзя забывать, что враг хитёр и коварен.

Синие оправились и идут в атаку. Какое зрелище, какая монолитность! Так и прут. Но вот только непонятно куда? Ага, теперь понятно – прощаются со своим вратарём и желают ему доброго здоровья. Говорят, что после игры с ним ещё встретятся и поговорят. Ну что ж, пожелаем ему заслуженного отдыха.

Напоминаем счёт для тех, кто забыл его – 3:2. Нет-нет, это касается не зрителей и радиослушателей – те, я уверен, ещё не успели заснуть, а для отдыхающих хоккеистов синих. Клюют носом… Замена. Вялое топтание в центре поля. Никак не могут сориентироваться что ли, где север, где юг. Но вот, наконец, белые поняли, что моральный перевес на их стороне. Бой идёт у борта. Синий прижимает шайбу, их вместе взятых зажимают и любовно обнимают двое белых. Свисток. Всё же прижат к борту. Вбрасывание. Теперь четверым белым предстоит продемонстрировать своё мужество, если уж впятером не могли – так решил судья. Ну что за прелесть – канадский хоккей (хоккей с шайбой)! Здесь тебе и фигурное катание и «па» в одиночку, здесь тебе последнее издыхание финиша, и самбо, и даже ораторское искусство, которое так необходимо в спорах с судьёй. В хоккеисте канадского хоккея должны быть заложены профессиональные навыки северного охотника – одиночки –идти по следу, вступать в рукопашную схватку со зверем и т.п. Кроме того в хоккеисте должен присутствовать дух лесоруба – рубить и валить, при этом не забывать о разумных принципах типа «лес рубят – щепки летят», «не порти деловую древесину», «ты служишь делу плана», «пожар в лесу запрещается».

Но, товарищи, мы отвлеклись от наших земных бед, извиняюсь – бренностей. Дай мне природа крепкого здоровья и я, может быть, подумал бы, идти мне или не идти в хоккеисты. Но коль пришёл…комментировать, будь добр делать. Вне игры. Офсайд. Две секунды до конца периода, счёт без изменений. Вот они встали друг против друга – извечные враги на поле, друзья когда не видят друг друга. Всё правильно: дружба дружбой, а клюшки врозь. Судья швыряет им шайбу: нате, берите. Взял один, хотя, наверное, хотелось сразу обоим. Громадный аппетит, весом с хоккейную шайбу. Сирена. Бегут по раздевалкам и буфетам. Каждому своё: богу – кесаря, кесарево – побоку.

Третий и последний период этой увлекательной игры. Все настроены по боевому, даже хоккеисты – и те набычились. Разыграли шайбу. Как в денежно – вещевой лотерее: кто больше дал – тот больше и получил. Снова белые накатываются на голкипера синих. Тот хладнокровен – встал как баран в воротах, загородился ими и ждёт, вместо того чтобы куда-то бежать и кого-то звать на помощь. Думает, что справится против двух прорвавшихся белых.

Справился он только с одним.  Пока выяснял с ним отношения, второй в красивом полёте достиг ворот и влетел в них. Помешали ему сзади, не дали лавровый венок победы. Счёт прежний – 3:2, ведут синие. Тренер качает их на скамейке, те дуются. Чаяния синих выражает на поле их семёрка – капитан, рвущийся напролом к воротам соперничающего противника. Или наоборот? К воротам противничающего соперника. Противничающего или противного? Скорее второе – белые для синих в настоящее время стали противными – сторонятся их, объезжают. Не брезгует с ними только капитан синих. Теперь он за круглым столом, точнее на квадратной лавке ведёт очередные переговоры с одним из боковых судей, с остальными не мог договориться. Но с этим – то, я уверен, найдёт общий язык.

А вот и гол в ворота синих. Всё ж белые доказали, что пятеро сильнее четверых. Во втором периоде их четверо выдержало натиск пятеро синих. Устояли. Вот вам и тождество – пять равно четырём. Это уже не арифметика, это пахнет прикладной математикой. Внимание, внимание! Синие, кажется, тоже решили приложиться – но не к математике, а к более земной материи. Вот 12-синий приложился к борту, 19-синий – ко льду, а 15-белый сначала к ним по порядку номеров, а потом приложился и к шайбе. Зажегся фонарь. На табло: до конца две минуты сорок секунд. Синие проигрывают одну шайбу. Найдут ли они в себе силы преломить ход встречи? Их тренер уже преломился на скамейке. Последняя лавинообразная атака на ворота белых. Трещат кости, выдерживая непосильную жестокость борта. Игра на перепаловках. 3-синий седьмому, седьмой четырнадцатому. Третий одиннадцатого седьмому, тот одиннадцатого четырнадцатому. Белые оставили шайбу в покое, взялись за клюшки. Спрашивается, где ж они раньше были? Вратарь белых отразил шайбу седьмого синих, отразил седьмого, поразил своей игрой ещё одного игрока синих – третьего, вступил в единоборство с четырнадцатым. Ему спешат на помощь. Оттаскивают от обессилевшего четырнадцатого синих.

Замена. Пятьдесят секунд до конца. Судья взвешивает на руках справедливость: две тому, десять другому, а этому – чтобы неповадно было. Трое синих – против четверых белых. Счёт 3:4 – ведут белые.

Вбрасывание. Игра. Последние секунды. Вот и подходит к концу наш репортаж о героях ледовых битв. Удел хоккеистов известен – быть или не быть. Они, конечно, предпочитают бить…Шайбу или выше.

Репортаж вели с арены ледового побоища. Да Александр Невский здесь не при чём…всем до свидания. Вам понравилось? Тогда приходите ещё. Где вы бесплатно посмотрите такое великолепное шоу – бои без правил!?

Перейти в архив


Новинки видео


Другие видео(192)

Новинки аудио

Елена Крюкова "Обнаженная натура"
Аудио-архив(210)

Альманах"Клад"  газета "Правда жизни"  Книги издательства РОСА
© 2011-2014 «Творческая гостиная РОСА»
Все права защищены
Вход