Тайна Лермонтовской судьбы

Дата: 17 Ноября 2014 Автор: Амунова Нелли

В соавторстве с Анатолием Даниленко   

"Тенгинского пехотного полка поручик  Михаил Юрьев Лермонтов 27 лет убит на дуэли

15 июля, а 17 погребен, погребение пето не было".

Запись в метрической книге   Пятигорской Скорбященской церкви  За 1841 год, часть III, № 35

 
            Мы знаем великих людей искусства, погибших в 35 – 37 лет: Рафаэль, Моцарт, Байрон, Пушкин, Маяковский… Но не было во всей мировой литературе столь же великого поэта, жизнь которого оборвалась бы так рано. И представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы Лермонтова не убили, когда ему не сравнялось и двадцати семи. А между тем, если есть чудо в русской литературе, то это Лермонтов! Имя его стоит в ряду величайших русских поэтов. С отроческих лет мне хотелось хоть немного проникнуть в тайну лермонтовской судьбы.
            Я глубоко убеждена, что если бы Лермонтов не написал ничего, кроме "На смерть поэта", он все равно остался бы Лермонтовым. Он остался бы Лермонтовым не потому даже, что бросил вызов убийцам Пушкина. Он стал Лермонтовым потому, что бросил этот вызов как великий сын земли русской. Его "На смерть поэта" – это подвиг, это бессмертный подвиг во имя России, во имя святой ее национальной гордости, какой был Пушкин, но, прежде всего, во имя России. И мужество великого сына России беспримерно.

           Кажется парадоксальным, но беспокойство друзей Лермонтова о его собственной судьбе порождало у него все новую и новую боль за судьбу России, а вместе с этой болью и тот вызов, ту дуэль, на которую вызвал Лермонтов всех надменных потомков гораздо решительнее и определеннее, чем кто-либо до него и после.

            Как же так получилось, что великому преобразователю Руси Петру I, за тем немыслимым для царя титаническим трудом, некогда  было произвести достойного наследника. Зато у недалекого умом старшего брата Ивана чуть ли не каждый год рождались дочери, которые были выданы замуж за многочисленных немецких курфюстов и герцогов. И вот с этими-то недалекими, а порой и невероятно невежественными для цариц дочками, какой была, например, Анна Иоанновна, нахлынули в Россию и присосались, как вонючие клещи к породистому коню, различные Бироны и Клейнмихели, Нессельроде и Бенкендорфы, Дубельты и Фридерихсы.

            Разве двусмысленно написал Михаил Юрьевич, что Дантес был только исполнителем воли этой жадной, "известной подлостью прославленных отцов" толпы, стоящей у трона, этих людей, которые управляли Россией, не зная ни слова русского, ни души русской? Разве у самого Николая Павловича была хоть капля русской крови?

            Вот кто такие "надменные потомки", приехавшие в Россию "на ловлю счастья и чинов". Вот кого ранило, как опасного зверя, "На смерть поэта", вот кто больше всех испугался пробуждения того общественного мнения России, которое вызвал Лермонтов. Зная это, нужно быть человеком особой храбрости, беспримерного, еще раз повторяю, мужества, и как же нужно любить Родину, Россию, чтобы, во-первых, сотворить такое произведение, во-вторых, за считанные дни пустить его на самую широкую дорогу. Ведь только в Петербурге его перепиской и распространением было занято более ста человек. И все это люди офицерской, дворянской среды. Первый среди них – Раевский, сосланный вместе с Лермонтовым.

            Никому не известный поэт Лермонтов был сослан на Кавказ. И эта, а затем и другие ссылки явились счастливым парадоксом. Без Кавказа могло бы не быть того Лермонтова, которого знают и любят миллионы. На одном из праздников поэзии Расул Гамзатов воскликнул: "Две вершины украшают Кавказ – Эльбрус и Казбек. Но главная вершина – Лермонтов!" Так оно и есть. Уже в первой ссылке по кавказским впечатлениям создаются "Мцыри", "Тамара", "Демон" и, наконец, "Герой нашего времени". Эти одиннадцать месяцев первой ссылки подготовили замыслы самых выдающихся лермонтовских вещей. Мне кажется, что гордый и свободолюбивый дух Кавказа сродни мятежному духу поэта.

В январе 1838 года, по ходатайству бабушки, Лермонтов возвращается в Петербург. Почти весь 1838-й и 1839-й годы он занят литературой. Это самые плодотворные годы его творчества.
К редактору журнала "Отечественные записки" Андрею Александровичу Краевскому Лермонтов заходил как сотрудник. Вот и в этот весенний день 1840 года пришел он к Краевскому. Вошел, однако, с перевязанной носовым платком рукой, а сквозь платок сочилась кровь. Пару часов назад Мишель Лермонтов дрался на дуэли. Краевский и бывший у него в гостях Панаев насмерть напуганы, а Лермонтов тянет к столу Краевского, где лежит только что вышедший февральский номер журнала, а в журнале – первый из дневников Печорина – лермонтовская повесть "Тамань". Зашел же Лермонтов к Краевскому просить чистую рубаху, потому что не хотелось ему ехать домой к бабушке, чтобы не потревожить ее. В просьбе Лермонтову, естественно, отказано не было, а он в ответ еще и пошутил: "Спасибо за услугу. По счастью, есть еще на Руси хоть один редактор, у которого можно позаимствоваться чистым бельем".

Но шутки шутками, а за дуэль придется платить по большому счету. Ведь эта дуэль – следствие той разбитой мечты, которую лелеяла и за которую боролась великая княжна Мария Николаевна – дочь государя императора. Сколько раз говорил всесильный Александр Христофорович Бенкендорф великой княжне, что из ее затеи приручить Лермонтова, сделать его поэтом, послушным двору, ничего не получится. Нет, не соглашалась великая княжна, использовала все. Даже намеки на интимную близость. Но ничего не получилось. Наконец, терпение лопнуло, и на смену ему пришли злость и ненависть.

Еще был Новый год – 1 января 1840 года. Бал-маскарад в Благородном собрании. Мария Николаевна в голубом домино и Анастасия  Николаевна в розовом подходят к скучающему Лермонтову: "Вам, сударь, видно, грустно здесь и скучно. Вы не хотите и смотреть на нас, " – обращается к нему Розовое домино. Лермонтов молчит. "Быть может, наш поэт тоскует по брошенной горянке черноглазой?" – спрашивает Голубое домино. И что же Лермонтов? "Мадам, я стать для вас черкесом рад, коль вас влечет мужская их порода!" Так грубо надерзить! И кому – ее высочеству великой княжне! Это она была в голубом домино, и Лермонтов, конечно, это знал. А тут еще опубликованное через несколько дней стихотворение. И хоть оно без названия, но недвусмысленно стоит дата – 1 января. И тогда понятно Марии Николаевне, кому адресованы эти строчки: "О, как мне хочется смутить веселость их / И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью".

Нет, такого не прощенным оставлять нельзя. И если на Пушкина натравили приемного сына голландского посланника, то на Лермонтова – французского, правда, не приемного, а родного. Повод? Пожалуйста. Барант до безумия влюблен в красавицу и умницу, одну из самых богатых женщин России Марию Алексеевну Щербатову. А Лермонтов и Щербатова – у них взаимное чувство, однако, очень сложное, как, видимо, у всех незаурядных людей. Их последняя встреча так пронзительно рассказана Константином Паустовским в «Разливах рек». Это ей, Марии Щербатовой, посвящена «Молитва» («В минуту жизни трудную…»), а в стихотворении «На светские цепи…» он запечатлел прекрасный, необыкновенно привлекательный образ любимой им женщины. Ей же посвящены пронзительные стихи, музыку на которые написал А. Даргомыжский: «Мне грустно оттого, что я тебя люблю…»

Лермонтов и Барант дерутся на шпагах, а потом на пистолетах. Барант промахивается, Лермонтов стреляет в сторону. Дуэль скрыть, естественно, не удается. Поэта, теперь уже известного поэта, сажают на гауптвахту, как провинившегося кадета. А Лермонтов известен на всю Россию – неделю назад вышло первое издание сборника стихов Михаила Юрьевича Лермонтова. «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…» «Это потрясающий душу реквием всех надежд, всех чувств человеческих», - сказал об этом стихотворении из первого сборника В. Белинский.

А между тем, двор решил так: раз Барант не смог сделать кровавую развязку, то мы эту бескровную дуэль все равно сделаем кровавой. Причем, решая это, государь император читал, не отрываясь, «Героя нашего времени», разумеется, первое издание. Ну и каково же мнение о нашей любимой книге этого немца по рождению, француза по языку, носящего, правда, русскую фамилию да кроящего русским матом так, что позавидовал бы ему любой сапожник. «Я с нескрываемым раздражением, - писал царь, - прочел «Героя» до конца и нахожу вторую часть отвратительною, вполне достойною быть в моде. Это то же преувеличенное изображение презренных характеров, которое находим в нынешних романах…  Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, показывающая большую испорченность автора… Счастливого пути, господин Лермонтов. Пусть он очистит себе голову!..» Этими зловещими словами Николай I проводил поэта во вторую ссылку на Кавказ в Тенгинский полк, в район тяжелых военных действий.
10 июня 1840 года Лермонтов прибыл в Ставрополь и сразу же попал в бой, так как был направлен в Чечню на действующий фронт. Это было сражение у реки Валерик.

Я думал: жалкий человек, чего он хочет?
Небо ясно, под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?

А события развивались так, что военная служба, светские увлечения заслонили на какое-то время образ любимой девушки. Письма друзей успокаивают – она скучает. Значит – все в порядке. Такова мужская логика! Михаил Юрьевич не торопится в Москву. И Варенька с отчаяния (положение семьи далеко не блестящее) в 1835 году выходит замуж за Н.Ф. Бахметева, человека богатого, много старше ее. Для Лермонтова это был удар, от которого он так и не оправился. Он не может не думать, не писать о ней – чувство вспыхнуло с новой силой. Один из списков поэмы «Демон» посвящен ей. Это уже 1838 год.

С тех пор, как мне явилась ты,
Моя любовь мне оборона
От порицаний клеветы.
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию – но Вас
Забыть мне было невозможно.
 И она пережила его. Страдая…
           
            Служить литературе, жить ради нее – сделалось главной мечтой поручика Лермонтова, он постоянно думает об отставке. Этому могли бы помочь награды, к которым он неоднократно представлялся. Но каждый раз царь лично его из списков вычеркивал. Единственное, что удалось, и то с большим трудом, благодаря бесчисленным хлопотам бабушки – выхлопотать отпуск. В январе 1841 года он едет в Петербург.
С своим туманом и водой.
Куда не взглянешь, красный ворот,
Как шиш,  торчит перед тобой.
           
            Не успел приехать Лермонтов, а уже родились стихи. Зашел он в дом Карамзиных, когда-то этот дом был знаменит салоном Карамзина, а теперь душой салона стала его дочь – Софья Николаевна – исключительно образованная и умная женщина (казалось бы, зачем женщине испанский язык или итальянский, или немецкий, или английский, я уже не говорю о французском, но знала их Софья Николаевна в совершенстве. В кругу таких своих друзей, как Пушкин, Лермонтов, Жуковский говорила она только на русском). Зашел он к Софье Николаевне, а ее нет дома. Альбом всегда был на столе, и он написал стихотворный экспромт – «Любил и я в былые годы…»

Желаньям мирным дав простор,
По утру ясную погоду,
Под тихий вечер разговор.
Люблю я парадоксы Ваши,
И ха-ха-ха и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши,
И Ишки Мятлева стихи.

                                   При Вас я слушать Вас хочу,
                                   Но молча Вы глядите строго –
                                   И я в смущении молчу.
                                   Что делать? – речью безыскусной
                                   Ваш ум занять мне не дано.
                                   Все это было бы смешно,
                                   Когда бы не было так грустно.
           
            В эти дома, особенно к Карамзиным, Лермонтов входил как к себе. Из дома Карамзиных он уезжал во вторую ссылку, сюда пришли тогда проводить его лучшие друзья. А он, растроганный этим вниманием, (юный 24-летний известный поэт) не мог сдержать слез, отвернулся к окну и, глядя на тучи, которые ползли над Невой, набросал стихи и положил в карман. «Прочтите, Мишель, что Вы написали», - попросила Карамзина и ее гости. И он прочел:
                                 
                                   Степью лазурною, цепью жемчужною
                                   Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
                                   С милого севера в сторону южную.
          
            А недремлющее око царя за Лермонтовым следило зорко. Бал у графини Воронцовой, на балу Михаил Павлович (великий князь), скандал. Предписание дежурного генерала штаба Клейнмихеля: за 48 часов.
                                 
                       Страна рабов, страна господ.
                        И вы, мундиры голубые,
                       И ты, им преданный народ.
                        Быть может, за хребтом Кавказа
                        Укроюсь от твоих пашей,
                        От их всевидящего глаза,
                        От их всеслышащих ушей.
           
            Нет, не хотел Лермонтов смерти, но не думать о ней не мог. Судьба Пушкина не забывалась. После гибели поэта многие вспоминали, что он в последние месяцы жизни часто говорил о скорой своей смерти, и удивлялись такой проницательности.
  

          На дуэль с Лермонтовым провоцировали Лисаневича, молодого корнета, уговаривали вызвать на дуэль, проучить. «Что вы, - возражал Лисаневич, - чтобы у меня рука поднялась на такого человека!»

            Мартынова легче было спровоцировать: в его характере не было благородства Лисаневича, он не обладал умом, способным разобраться в интриге. Лермонтова, как поэта, разве он мог оценить, разве он мог понять «в тот миг кровавый, на что он руку поднимал!» Невежество страшно всегда! Страшно своей тупостью, самодовольством, агрессивностью. Сам по себе Мартынов не был каким-то закоренелым злодеем. Бесхитростную, но точную характеристику ему дала кузина Лермонтова Катенька Быховец: «Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись, он ужасно самолюбив, всегда ходил в черкеске и с огромным кинжалом, и брил голову». Все это, да напыщенность, да любовь к позе давало богатый материал для товарищеских шуток и карикатур. Знал ли Лермонтов, что перед ним напыщенный болван? Понимал ли, что опасно сближаться с глупцом, тем более, самолюбивым? Разумеется, тот, кто написал «Героя нашего времени», все знал и все понимал. Но, видимо, не до конца… По доброте своей мог ли он подумать, что Мартынов всерьез будет целиться в сердце, в самое сердце друга?

            За несколько дней до дуэли Лермонтов пишет стихотворение «Сон». Он даже знает, как случится его смерть, как воспримет ее Варвара Александровна.
                               
                                   С свинцом в груди лежал, недвижим, я
                                   Глубокая еще дымилась рана,
                                   По капле кровь точилася моя.
                                   Лежал один я на песке долины;
                                   Уступы скал теснилися кругом,
                                   И солнце жгло их желтые вершины
                                   И жгло меня. Но спал я мертвым сном.
                                   И снился мне сияющий огнями
                                   Вечерний пир в родимой стороне.
                                   Меж юных жен, увенчанных цветами,
                                   Шел разговор веселый обо мне.
                                   Но в разговор веселый не вступая,
                                   Сидела там задумчиво одна,
                                   И в грустный сон душа ее младая
                                   Бог знает чем была погружена;
                                   И снилась ей долина Дагестана;
                                   Знакомый труп лежал в долине той;
                                   В его груди, дымясь, чернела рана,
                                   И кровь лилась хладеющей струей.
         
            Константин Симонов писал: «В смерти Лермонтова меня больше всего поражает то, что мы еще и сейчас, через 140 лет (а теперь уже 160 лет) после нее, никак не можем с ней примириться». Это очень верно. Не можем. Михаил Дудин в своем стихотворении не в состоянии удержаться от гнева:
                                  
                                   У гор и солнца на виду.
                                   Ты жив еще, подлец Мартынов,
                                   Вставай к барьеру! Я иду!
           
            Вот и сегодня неизбывна наша скорбь и не утихает печаль с того июля, когда слетела на Землю еще одна яркая звезда с небосвода российской поэзии. Если верить Гесиоду, то поэту после смерит выпадает великая честь воплотиться в Демона. И кому же как не Лермонтову выпала судьба стать после смерти светлым Демоном русской поэзии.
            Велико было горе всей России. Но было две души, для которых гибель Михаила Юрьевича Лермонтова означала их конец. Через год тело его перевезут в Тарханы. Это его последний путь на север. А бабушка? Она найдет в себе силы, чтобы погладить свинцовый гроб… и тихо спросить: «Здесь Мишенька?»
            Так закончилась его земная жизнь и началась великая жизнь поэта в веках. 

 Когда я произношу, даже мысленно, имя Лермонтов к глубокому раздумью и бесконечному восхищению, которые всегда вызывает его поэзия, примешиваются чувства сожаления и горечи, словно от недавней потери. Может, об этом не стоило бы говорить, потому что стихи Лермонтова живут, но эта ранняя утрата с еще большей остротой заставляет прочувствовать его гениальность.

И с грустью тайной и сердечной

Даже это батальное стихотворение он посвятил ей – Варваре Александровне Лопухиной. Поистине, есть в этом мире что-то, чего не может понять человеческий разум. Про него говорили: беспокойный, злоречивый… Но этот насмешливый и капризный офицер мог быть кроток и нежен. И глубокая любовь к женщине – безотчетная, верная, не обошла гениального юношу. Чувство было взаимным, но горестным для обоих. Родственник и близкий друг поэта А. Шан-Гирей рассказывает, что еще студентом Лермонтов был страстно влюблен в «молоденькую, милую, умную, как день, в полном смысле восхитительную Вареньку Лопухину. Это была натура пылкая, восторженная и в высшей степени симпатичная». У нее была родинка над правой бровью – помните родинку на щеке у Веры в «Княжне Мэри»?.. Еще детьми они встречались, их усадьбы были рядом.   Вначале была только дружба. Впрочем, стоит ли пересказывать то, что поведал сам Михаил Юрьевич в драме «Два брата»? «Ее характер мне нравился, в нем видел я какую-то пылкость, твердость и благородство, редко заметные в наших женщинах… Много ли надо, чтобы разбудить спящую искру? Во мне она вспыхнула. Я был увлечен этой девушкой, я был околдован ею: вокруг нее был какой-то очерк: вступив за его границу, я уже не принадлежал себе, она клялась любить меня вечно – мы расстались… я уехал с твердым намерением вернуться скоро».

Прими мой дар, моя Мадонна!

Весной 1838 года была их последняя встреча… Но что из того? Он любил ее еще больше. Замужество не принесло счастья Варваре Александровне. Она тяжело переживала разлуку с любимым человеком и медленно угасала. Михаил Юрьевич боготворил ее до конца дней своих.

С людьми сближаясь осторожно,

Когда мысленно оглядываешь короткую жизнь Лермонтова, удивительным кажется то, каким разнообразием впечатлений он успел ее наполнить. Как много смог разглядеть и осмыслить. Как офицер, служил в кавалерийских полках, участвовал в боях на Кавказе, знал там многих сосланных декабристов, дружил с сосланным поэтом – декабристом Александром Одоевским; шел рядом с солдатами в атаку, командовал отрядом лихих разведчиков; как его Печорин, томился скукой захолустных гарнизонов. Он был вхож в самые блестящие петербургские гостиные, танцевал на балах со светскими львицами – и узнал им цену. Он не был красив, напротив, черты лица имел неправильные. Но тот, кто хоть раз видел поэта, не мог забыть пронзительного взгляда его темных глаз – они приводили в смущение каждого, на кого он смотрел. Обаяние его глаз для многих оставалось загадкой.

Увы, как скучен этот город

На всю жизнь это мнение о Питере сохранилось у Лермонтова. Но оно не было главным и определяющим. Петербург был для Лермонтова волнующей и славной страницей отечественной истории, центром русской культуры. Там были друзья, издатели, журналы, театры. С ними все теснее переплеталась жизнь поэта.

Люблю я больше год от году,

   Зашел он еще в один дом, к Александре Осиповне Смирновой, не застал ее, но в альбом написал:

                                   Без Вас хочу сказать Вам много,

Вот так, с такой легкостью, за считанные минуты создавались шедевры…

                                   Тучки небесные, вечные странники,

  В марте Белинский пишет Боткину письмо: «Лермонтов еще в Питере. Если будет напечатана его «Родина», то, Аллах-керим, что за вещь: пушкинская, т.е. одна из лучших пушкинских!» Через четыре дня «Родина» появилась в четвертом номере «Отечественных записок». В этом же номере сообщалось: «Герой нашего времени», сочинение М.Ю. Лермонтова, принятый с таким энтузиазмом публикою, теперь уже не существует в книжных лавках, первое издание раскуплено, готовится второе издание. Кстати, о самом Лермонтове, он теперь в Петербурге. Русской литературе готовятся от него драгоценные подарки». Каким осторожным не был Андрей Краевский, а свое смелое восхищение Лермонтовым скрыть не сумел.

                                   Прощай, немытая Россия,

Поэт, написавший «Родину», теперь рассчитывается за оскорбленную Отчизну со всероссийским квартальным. Но глашатаю едких истин негде было укрыться не от всевидящего глаза, ни от всеслышащих ушей. Но главное уже было сделано. «Герой нашего времени» пошел по всей России. Вся Россия читала первый, пока первый, но все-таки сборник стихов Михаила Юрьевича Лермонтова.

                                   В полдневный зной в долине Дагестана

          Вот воспоминания секунданта, князя Васильчикова: «Лермонтов поднял пистолет дулом вверх (он не собирался стрелять, как и в дуэли с Барантом). …я в последний раз взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета… Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосили на месте. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана. В левом – сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие…»

                                    Я вспомню это и застыну

             А вот что говорил Ермолов: «Уж я бы не спустил этому Мартынову! Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа или знатный; таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!»